Мы дошли да автобусной остановки и остановились в ожидании автобуса, мне-то пешком, а вот Гражданину ещё ехать. Хлопьями неряшливо валился снег и вообще мне было довольно зябко в пальто, под которым одна футболка.
- С чего начинается Родина? - спросил строчкой из советской песни Гражданин, поджигая сигарету крохотным огоньком стандартной, прозрачно-фиолетовой зажигалки. - Вопрос раскрывается правильно - с мелочей. Только вот, с картинки в букваре, точнее в атласе, обычно начинается знакомство с какой-нибудь Малайзией. Да и заканчивается. А вот Родина у большинства населения начинается не с берёзки и не скамьи, а с бетонного блока с прокуренной лестничной площадкой и зассаным лифтом. Со шпаны, распивающей пиво у сломанных ими же качелей, с раскиданного по всему двору песка из песочницы под ржавым, как трактор сталинских времён, грибком. С этих игр в квадрат, одно касание, семьсот пятьдесят и тридцать три. Потом дальше - прыгать по гаражам, бегая от злых мужиков, лазить на соседний проржавевший и сгнивший процентов на 90% завод, бегая от других злых мужиков. И повсюду эти церкви с выбитыми окнами и мусором на земляном полу, брошенные трактора... дороги, латанные кирпичами... Как пел Газманов, "олигархи и нищие, мощь и разруха" и так далее... Постсоветское, постмодерн, постапокалипсис...
Пока Гражданин говорил, я отметил про себя, что люблю, когда люди говорят с многоточиями. Так оно душевнее получается. А когда пишут - получается не очень, перестаёшь доверять этим многоточиям и думаешь, что этот священный знак недосказанности, позволяющей понять, что собеседник может недоговаривать, зная, что ты его поймёшь, то есть многоточие - знак какой-то общности, понимания - употребляется, что ли, в суе, слишком часто, и оттого теряет свой сакральный смысл. Не злоупотребляйте многоточиями в письменной речи.
- И это понятие Родины вот так вот появляется в самом детстве. По сути, "Родина" - это и есть "детство", а "детство" - это и есть "Родина". Кто там писал, что все мы родом из детства?
- Не помню.
- Я тоже не помню. Ну ладно, неважно. У кого проблем в детстве было больше, чем радостей - тот и Родину обычно как-то не очень любит-уважает.
- Ну не знаю. У меня детство было вполне даже ничего, но Родину я как-то ну люблю, конечно, но... Я как Пушкин - до сипоты буду говорить, как тут плохо и хотеть уехать, а как уеду - хочется домой, и если иностранец какой как-то плохо скажет про неё, я как-то... некомфортно мне.
- Мда? Пушкин... Вот оно как.
Я пожалел, что перебил его монолог. Вот бывает же - слова лезут поперёк мыслей. Хотя в момент восприятия чего бы то ни было, мыслей у меня вообще не бывает. Поэтому, чтоб не докучали надоевшие мысли, я так люблю послушать собеседника (причём необязательно своего).
- Мда, - резким вдохом этого слова прервал свои мысли, видимо, о солнце русской поэзии Гражданин. - Я говорил бишь о Родине. Фишка в твоем, например, случае в том, что ты рационализируешь это дело. И Пушкин. Просто вот любишь ты страну свою, а потом так спрашиваешь себя: за что? И понимаешь, что любишь ты её за эти самые серые многоэтажки, за бабок на лавочке у подъезда, за запредельно громкие поезда метро (кстати, по-моему они громче стали, не?)
- Не знаю, я неместный. Да, эти поезда именуются в народе "метрошки".
- Да? Не знал. Так вот. Понимаешь? Ты, естестественно обладая какими-то эстетическими чувствами, решаешь, что за алкашню и плацкартные вагоны коммунального типа любить эту страну ты просто не можешь - ведь ты терпеть не можешь все эти гадости, ну, то есть, алкашню и ржавые тракторы посреди поля. Ты делаешь обобщающий вывод: раз я уже сыт по горло всеми этими напастями по отдельности, то и все вместе они мне уже где-то по самое никуда. Смотришь тонны голливудских фильмов, мечтаешь жить на Манхэттене и прочие радости, а потом уезжаешь и понимаешь, что жутко скучаешь. Скучаешь по этим бабкам на скамейке, по питерским дождям, ну если ты из Питера, по пьяным быдланам со своими пьяными блондинками с болтающимися в такт их шатаниям сумочками, по "жигулям" и "москвичам", по мужикам, играющим в домино, о Боже, как я скучаю по этим мужикам, ты просто не представляешь - вот выйдешь во двор своего "илитного" дома в Москве - а там всё ухожено, новая детская площадка, деревьица, всё, понятно, огорожено забором, стояночка там, даже для пожарной машины место... И так хочется этих мужиков с домино, этих ржавых, скрипучих качелей с прогнившими досками, хочется какого-нибудь дядю Васю, ковыряющегося под своим "запорожцем"... Живу дома, как заграницей, честное слово. И знаешь что? Мои дети вырастут, и их Родина начнётся с этих покрашенных, безмолвно-тихих, словно мёртвых качелей, с "ниссанов" и "тойот"... Наверно, это правильнее, это лучше, может их травма будет мягче, может у них вовсе не будет этой травмы - травмы потери Родины прямо на Родине. Когда приятная Москва превращается из города студентов и троллейбусов в шумный никогда не спящий мегаполис всех этих неизвестно откуда взявшихся барышень и господ, которые по сути есть те же пьяные быдланы со своими блондинками, только с какими-то нездоровыми понтами. Этот момент, когда все провинциалы перестают любить твой город, а начинают его ненавидеть, потому что у маленьких москвичей другая Родина, другое детство, нежели у провинциалов; москвичи воспринимаются провинциалами как иностранцы, говорящие по-русски. И у твоих знакомых уже подрастают дети, для которых "Москва" - это вовсе не та "Москва", что у тебя, и может это правильно, но когда я вижу, как они сидят в Макдональдсе, я понимаю, что моя Москва мертва, моя Родина осталась только где-то в обрывках газет, фотографиях и воспоминаниях таких, как я...
Он грустно затянулся.
- И вот знаешь, - продолжил он, - ведь советские мультики, все эти юппи, жвачки "Love is...", фишки, игры в монетку, чипсы и сухарики - это тоже часть нашего детства, нашей Родины. И тем оно и было символично, что эти жвачки куда-то пропали - тем они стали частью нашего детства, ведь если б они непрерывно продавались по сей день, никто б даже и не вспоминал о них, ведь никто ж не связывает с детством кока-колу (хотя кто-то связывает, наверно, судя по куче восторженных статусов, посвящённых их новогодней рекламе). Cгущёнку я всегда любил, но когда понял, что на Западе её нет, стал любить её ещё больше - она задним числом стала частью моей Родины. Да, кстати, всегда чувствовал какое-то отчуждение к людям, которые больше любили "Том и Джерри", чем "Ну, погоди!". По той же причине.
Вот... А потом предприниматели быстренько подсуетились - и вот, "Love is..." снова в продаже. И это так неприятно, когда твою Родину продают. "Детство рафинированное, 350 грамм".
Он рассмеялся.
- Что такое? - поинтересовался я.
- Да... подумал, что подобные мысли уже кому-то, конечно, приходили, какому-нибудь предпринимателю, и вот он уже выработал бизнес-план завалить себе в убыток какой-нибудь рынок каким-нибудь детским потребительским товаром, а потом через лет пять резко прекратить его поставлять, чтоб его товар стал ассоциироваться у некоего поколения с детством. А потом уже навариться на их детских воспоминаниях. Мда... Ублюдки, - он ещё раз рассмеялся. - Лучший бизнес делается на самых высоких чувствах, тем самым чувства всё попсеют и дешевеют, любви и семьи уже нет, скоро не будет детства и Родины, такими темпами доблесные предприниматели превратят нас всех в биороботов - вот радости-то, ей-Богу!
Он опять задумался, глядя на свою сигарету, не гаснущую от снежных хлопьев. Я молчал - лучше просто слушать, что он говорит.
- Хм, может цикличность буржуйской экономики как-то связана с цикличностью поколений?
- Не знаю.
- Да кто знает?
Он хрипло затянулся сигаретой.
- Хм, вот знаешь... Проводят все эти законы, меняют систему образования, здравоохранения, ограничивают Интернет. Меня так это коробит всё. Причём коробит по непонятной причине: даже если говорят, что пиратство - это плохо, я не могу согласиться, потому что по какой-то странной причине у меня пиратство - это часть моего детства, моей Родины. Даже если меня задавят аргументами. Ах, да, ты же Писатель, в этом ты мой противник, значит.
- Я безразличен к интернет-коммунизму. Я не публикуюсь.
- Нет, ты меня не вини, это скорее похоже на религию: мне скажут, что не логично верить в Бога, а я всё равно верю, потому что это часть моего, родного, так и тут.
И вот вся проблема в том, что детство-то у всех разное. Кто-то в детстве играет в шахматы и учит коран, боится, благоговеет и презирает таинственных существ, именуемых женщинами, а потом приходят такие ребята с гамбургерами и говорят, что это всё средневековье, а вот демократия - это прогрессивно. Причём демократию они любят потому, что это ИХ детство. А те, что коран учили, визжат от боли - их Родины больше нет, повсюду, в их понимании, разврат и инфляция священного, ну вот они и взрываются с самолётами... А чьё-то детство, например, моего деда - это Сталин. Никогда не подумал бы, что он сталинист, потому что он прекрасно знал, что об этом нельзя говорить, не поймут, потому что людей с той же Родины, что у него, почти не осталось, а остальные только презирают и насмехаются над их ценностями. Это вообще очень больно, когда над твоим детством смеются. Вот и я ощущаю, что признаваться в своих детских идеалах сейчас нелепо, на смех подымут. Вот... я бы запретил, просто сжёг всю эту советскую литературу - всех этих шолоховых, маяковских и катаевых, чтоб если уж уничтожать культуру - так до тла, чтоб не было...
Он сглотнул подступившие слёзы. Чтоб помочь, я попытался развить тему, свернув с неё.
- Ну да, это как у Фрейда. Если тебя в детстве изнасиловали, то тебе будет неприятен противоположный пол. В детстве как раз закладываются все убеждения, мораль, и их потом очень сложно изменить. Но можно - психоанализ же исправляет всё это как-то? Наверно.
- Не за каких-то там тиранов миллионы идут на смерть, понимаешь? - он всё ещё пытался сглотить слезу. - Они умирают за детство. И я бы умер. И ты. Только вот, у нас нет такой войны, где можно за них умереть, и всё, что мы можем сделать - позволить психотерапевту вытравить из нас последние капли самих себя...
Он сплюнул и выбросил сигарету, взглянул на меня серьёзно-серьёзно,
- И вот когда я понимаю, что Родины больше нет, детство ушло, Бога нет, свобода - миф, революция не нужна и больше не хочется бороться за что-то, лозунги какие-то, какая-то... ч-чушь... Ведь если детства больше нет - то и тебя нет, понимаешь?
Через пять мгновений подъехал какой-то автобус, он в него мгновенно нырнул; думаю, что он всё-таки ошибся номером маршрута.
Я постоял ещё, подождал, пока автобус уедет.
- Детство... - задумчиво протянул я куда-то в сторону и ушёл, хрустя свежевыпавшим снегом.
***
- Ну вот и что ты творишь? - сказал Шут, когда дочитал до этого места.
- А что я творю?
- Зачем ты вообще начал описывать эту историю? - казалось, он расстроен моей полнейшей бездарностью.
- Какую? Про тебя?
- Нет. Про Гражданина, про всю эту политоту. Про всю эту *реальщину*.
- Ну писал и писал... Я вообще стремлюсь написать обо всём важном, и оттого вечно непонятен, ибо часто ухожу от темы, будто это устный разговор: ведь устные разговоры только и делают, что превращают лирические отступления в основную тему. Это как викимания.
- Викимания?
- Ну когда ты читаешь википедию, открываешь ссылку с википедии, так как тебе интересно или непонятно что-то, начинаешь читать там, открываешь ещё ссылку, ещё, потом порой всё же возвращаешься к предыдущим, но ссылки "См. также" полностью убивают возможность закрытия хотя бы одной вкладки: даже если ты и дочитал статью, ты её не закрываешь, а тыкаешь хотя бы в одну из "См. также". Таким образом, количество вкладок только растёт.
- Да, знакомо. Кстати, о чём мы говорили?
- О том, что в устном разговоре лирические отступления становятся основной темой.
- Самоиллюстрация.
- Я о том же.
- Хорошо, а перед этим?
- Книжку мою о тебе обсуждали.
- Точно. Что ж я хотел сказать? А: я постоянно путаюсь, кто у тебя чего говорит. Вся книжка построена на диалогах. Может, пора уже признать, что это никакая не повесть, а вполне себе пьеса и подписывать имена, кто где чего говорит?
- Не, ну у меня есть довольно обширные отступления от автора.
- Где? - это самое "где", в котором между "г" и "д" гласный звук длиннее, чем ударный.
- Ну... были где-то, точно были. Или будут позже.
- А в чём проблема совмещать пьесу с прозой? Там, где диалоги - подписывай, кто чего говорит, как в пьесе. А отступления пиши простым текстом.
Я: Так?
Шут: Кто же подписывает роль "Я"? В пьесе так не делают.
Я: Терпеть не могу пьесы. Главное же, чтоб понятно было, а не как правильно.
Шут: Да ты что? И тебя совсем не раздражает звОнит?
Я: Раньше было правильно говорить "курИт", "варИт", "манИт", "ломИт", "дарИт". Происходит тенденция к перенесению ударения на первый слог, и не грамматическим нацистам бороться с лингвистическими изменениями живого языка.
Шут: То есть, правильно будет говорить "кОптит"... "трЫндит"... блин, есть ещё хоть какие-то такие слова, в которых ударение на второй слог? Ну, кроме "звонИт" и "включИт"...
Его глаза расширились от осознания роковой истины.
Шут: Но всё равно: неграмотное написание раздражает же, читать неудобно и непонятно.
Я: Есть немного, да. Будем надеяться, что читатель не будет возражать против превращения повести в полупьесу.
Шут сщурился, пытаясь схватить мозговыми тентаклями упущенную мысль. Через мгновение на его глазах словно высветилась табличка: "Поиск закончен. Найден 1 результат. Показать?"
- Ты вообще не понимаешь смысла? - начал Шут, очевидно, издалека. - Смысла быть не должно! Абсурд - вот король этого мира, чем меньше реальщины, тем лучше!
Ага, понятно. Это он вернулся к критике "реальщины" в моей книжке.
Шут: ... Ан нет, у тебя сплошные описания снега и метро. И прочих транспортов. У тебя вот постоянно - всё происходит в дороге.
Я: Но ведь и на самом деле всё происходит в дороге! Всё самое интересное случается в моменты, лишённые смысла - когда ты на целый час выпадаешь из осмысленной деятельности, приносящей практическую пользу - то есть, когда ты добираешься до работы или до дома. Только в эти моменты ты можешь себе позволить читать книги - на работе работа, дома жена там, дети, домашние хлопоты.
Шут: Потому ко всем чертям жену, детей, домашние хлопоты! Быть холостым всю жизнь! Свобода! - опять эта гигантская пауза между "с" и "в" - Абсурд!... - Шут растерялся, третье слово никак не приходило в голову, - Кх... Творчество!
Я: А потом ты понимаешь, что если не заводить семью, образуется слишком много лишнего времени и ты просто умираешь со скуки, так как неспособен его заполонить. Также тебе катастрофически не хватает ласки и общения, поэтому каждый день ты хочешь броситься под метрошку.
Шут: Вовсе нет! Если ты не способен заполонить свою скуку, то я - вполне. Сам знаешь.
Я: Это всего лишь твой имидж. На самом деле ты плачешь по ночам от одиночества.
Шут: Что может быть лучше одиночества? И зачем от него плакать? Хотя грустить нужно - ведь радость ощущается сильнее после грусти, как оргазм - после боли.
Я: О Господи.
Шут засмеялся. Мне показался этот смех каким-то неприятным.
Шут: Слушай, а вот то, что мы сейчас обсуждаем, ты тоже засунешь в книжку?
Я: Причём сразу после того момента, где ты только что прекратил читать.
Шут: Ну, а как же хронология? - подивился он.
Я: Кому она сдалась. Я вообще не вижу в книге сюжета, - грустно вздохнул я.
Шут: Слушай, а классно... - мечтательно потянул Шут какую-то мысль. - Я уже представляю на обороте твоей книги цитаты высказываний каких-нибудь журналистов "Поразительная саморефлексия книги на саму себя". Мы же обсуждаем книгу в самой книге.
Я: Уверен, кто-то уже так делал. Вообще всё уже кто-то когда-то делал. Чтоб стать пионером, нужно сначала досконально изучить всё, что было, чтоб быть уверенным, что этого ещё не было. Но я родился и вырос не в самых аристократических кругах, посему знаком с мировой литературой в рамках школьной программы.
Шут: И попёрся в Писатели.
Я: И попёрся в Писатели.
Шут поглядел на меня критически и полузаискивающе-полужалобно попросил:
- Вырежи реальщину, а?
Я: Там же такой монолог Гражданина, ну...
Шут: Ты понимаешь, ты отступаешь от общемировых тем к проблемам этой страны. Это не есть комильфо. Когда всех интересует экзистенция, ты пишешь о проворовавшихся чиновниках.
- Я? Где? Какая ещё экзистенция? - я сыграл удивление на славу. Хотя я и на самом деле был удивлён. Зачем я играю свои собственные эмоции?
Шут: Это я так. Параллели провожу. Со всякими "Ревизорами". Когда ты пишешь о реальщине, а не о внутреннем мире героев, ты превращаешься из Достоевского в Салтыкова-Щедрина. Хотя у Достоевского тоже есть реальщина, но не в ней суть.
Я: Отстань от меня, я быдло и не читаю книг.
Шут: Правильно делаешь. Нет, а серьёзно, зачем читать книги? У нас как-то сложилось считать чтение книг чем-то хорошим. Признаком ума, интеллигентности. "Самая читающая страна в Мире".
Я: Так и есть.
Шут: Нну да? Наверное, уже и нет. Да блин, гордиться тем, что мы были самой читающей нацией в мире - это тоже самое, как если какая-то деревня гордится самым большим количеством свечей на душу населения. Свечи лучше, чем лампочки? Конечно! Они романтичнее, они согревают своим огоньком, они даже могут приятно пахнуть. Как эти бездушные лампочки могут заменить свечи? Невозможно! Ильич, твоя электрификация - от диавола, скажем "НЕТ!" ГОЭЛРО.
- Ну-ну, не преувеличивай же... - попытался я, но Шут даже не слышал:
- А вот по своему прямому функционалу - освещать, собсно, помещения, лампочки как-то лучше выходят. Но это же неважно. Главное - запах парафина! Можно даже делать специальные чадящие дымком тусклые лампочки с запахом плавленного парафина.
Так и здесь. По своему прямому назначению (по крайней мере по тому назначению, по которому они используются в 95% случаев) - развлекать, художественная книга, извините, залипает, перед, скажем зомбоящиком или интернет-втентаклями. Если человек преследует какие-то иные цели, кроме развлечения, то да - в письменном виде информации можно усвоить больше и быстрее, чем в каком-либо другом. Тут можно подумать о том, что лучше: электронная книга или обычная? Конечно, обычная - её же приятно держать в руках, не то, что электронную - электронная лежит в руке, как айпад. Обычная книга и пахнет бумагой. И рисовать на ней удобнее, и страницы выдёргивать можно, а если надо - можно вообще сделать тайник и хранить там чего-нибудь противонезаконное. И вообще: текст усваивается лучше, чем остальные способы восприятия информации. Не знаю, как ты, а я на слух плохо воспринимаю.
Я: По поводу усвояемости печатной информации я бы поспорил. Видео оно всё же как-то поудобнее...
Шут: Тем паче сжечь их все, эти книги! Заменим все книги на лекции на ютубе, и будет нам счастие, innit? Ну вот тебе ещё. Во-первых очевидное: важно ЧТО читать. Бульварные романы пользуются отличным спросом, несмотря на их немалое количество.
Я: Классика тоже пользуется большим спросом.
Шут: Из-за того, что её проходят в школе? Ладно, забудем пока про качество литературы. Люди читают книги по-разному. И усваивают их по-разному. Когда я сказал своему другу, что в книгах Набокова встречаю на каждой пятой странице по незнакомому русскому слову, он сказал, что даже и не заметил. Может, эти слова ему знакомы? Нет, он слышит их от меня впервые с неподдельным удивлением. Он просто пропустил их, как люди пропускают незнакомые слова на полузнакомом языке - общий смысл предложения понятен и без них, а если предложение неясно, то хотя бы абзац ясен. Или глава. Да ладно - сюжет понял - и то хорошо. Если уж не понял, так и быть - полезем в словарь.
Я: Как будто это важно.
Шут: Да нет, даже если не важно, что люди пропускают слова и мысли автора. Автор хотел донести одно, а каждый читатель "вынес что-то своё". И опять к этому мы привыкли, как к чему-то хорошему. Яркий пример - книги масштабные, типа Библии или "Войны и мира". А что хорошего? Автор несёт одни мысли, а читатель получает другие. Ведь не зря советуют в определённом возрасте читать определённые книги - тогда все мысли, о которых принято задумываться в определённом возрасте, можно будет сразу прочесть в готовом виде. Это же отучает думать! Зачем вообще читать, если до всего того же можно додуматься самостоятельно? Более того, это обидно! Я значит, додумался до всего сам, а кто-то взял, вовремя почитал какого-нибудь Достоевского, и всё? Мол умный?
Я: Ты говоришь как ботаник, которому жаль списывать, так как он вот, видите ли, сам, своими усилиями всё решил, а тут кому-то хоп - и ни за что ни про что все те же плюшки достанутся.
Шут: Нет. И разница ещё в том, что автор тебе навязывает свою точку зрения.
Я: Я умею читать, не соглашаясь с автором.
Шут: Хорошо, не буду на этом настаивать, всё равно эту мысль я украл из Интернета.
Я: То есть автор какой-то статьи навязал тебе своё мнение, а ты даже не смог его так вот просто оспорить, как это сделал я? Быдло.
Шут: Чёрт.
Он помолчал.
Шут: Ладно, соглашусь, в детстве полезно читать, чтоб не было проблем с орфографией, - согласился он с утверждением, которое я и не собирался ему утверждать.