|
|
||
Обнаружив в тексте пьесы 1873 года намеки на романы Достоевского (уже к тому времени написанные) и роман Толстого (который писателю... только еще предстоит сочинить), мы обратили внимание на смысловое созвучие названия этого драматического произведения: "Ваал" - с названием... еще одного романа Достоевского: "Бесы".
Роман "Бесы" печатался на протяжении 1871 года; в ноябре-декабре 1872 года - последовало его окончание.
Драма Писемского, напечатанная в апреле 1873 года (и в том же, что роман Достоевского, журнале "Русский Вестник"), - создавалась, таким образом, буквально по его следам.
И в самом деле, в тексте ее - то и дело встречается упоминание... дьявола.
Мы постоянно отмечаем, что последовательное употребление церковно-религиозной лексики, так же как особые художественные функции, которые она приобретает в каждом произведении, - характерный феномен драматургии Писемского в целом.
Но это преимущественно именно - употребление обозначений Божественной сферы. Такие обозначения - сплошь и рядом пронизывают и реплики персонажей драмы 1873 года. Особенностью ее словоупотребления служит то, что эта группа лексики - функционирует на довольно устойчивом, хотя и значительно меньшем по масштабам своего распространения, фоне обозначений - сферы противоположной, антагонистической.* * *
Интересно в этом отношении само название компании "Беллы", которое появляется в третьем и четвертом действиях и которая предоставляет герою работу "в Америке".
С одной стороны, оно служит вариантом имени демонического божества, которым названа пьеса, - "Ваал". Символику этого названия обыгрывает герой в финальном монологе:
" - Прими, Ваал, еще две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих огненных когтях!..."
О ком он говорит - не сразу понятно. Ясно, что одна из этих жертв - Клеопатра Сергеевна, которая предпочла жизни с ним в нищете - возвращение к мужу-миллионеру.
Но кто - вторая? Из остальных участников предшествующей сцены - сам Бургмейер, адвокат Куницын - никого, кажется, не назовешь "НОВОЙ жертвой"; оба они - уже давно "служат Ваалу".
Так что очевидно, что это... он сам: тоже не выдержавший жизни в нищете и уезжающий работать в Америку. Служба в компании "БЕЛЛЫ" - в его реплике явно прочитывается... как "служба ВААЛУ".* * *
Быть может, этим и объясняется... странная форма МНОЖЕСТВЕННОГО ЧИСЛА, приданная названию этой фирмы (срв. названия городов: Афины, Канны, Гагры и т.п.)? Она отражает - форму множественного числа... именно в названии романа Достоевского "Бесы" - отличающую его от единственного числа в семантически родственном ему названии пьесы Писемского!
Но в таком случае, связь двух этих наименований - имеет и обратное направление. Удвоенная согласная буква в названии фирмы - не только ведь отражает... удвоенный гласный звук в русской транслитерации имени языческого божества. Она - как бы дает инструкцию... удвоить соответствующую букву - и в названии романа.
И, если этой инструкции последовать, - получим... буквосочетание "СС" - название печально знаменитой карательной организации в системе управления гитлеровского "рейха". Одновременно с этим - становится актуальным и наличие... такого же удвоенного буквосочетания "лл", что и в названии "Беллы", - в фамилии... руководителя одного из подразделений этой организации, шефа "гестапо" - Мюллера.
Это историческое лицо знакомо всем нам по бесподобному исполнению Леонидом Броневым в телесериале "Семнадцать мгновений весны". Мы уже обращали однажды внимание на то, что этой культовый фильм - был снят тем же режиссером, Татьяной Лиозновой, которая впоследствии поставила и двухсерийный фильм "Мы, нижеподписавшиеся" (о его широкомасштабном реминисцировании в первом и втором действиях пьесы 1873 года нам уже хорошо известно).
Так что намек на "СС", гестапо и Мюллера, содержащийся в названии "Беллы" (появляющемся, повторю, в третьем и четвертом действии) - имеет свое законное место в реминисцентном плане этого произведения.
Обращали же мы внимание на общность авторства двух этих фильмов - потому, что реминисценция одного из эпизодов более раннего телесериала - встречается в последнем действии комедии "Раздел". Именно этой общностью - мы появление этой реминисценции тогда и объясняли, поскольку присутствие второго из этих фильмов Т.Лиозновой в этой же пьесе - было замечено нами еще раньше.
Теперь же мы видим, что в пьесе 1873 года - не только повторяется, причем в значительно укрупненном виде, жест обращения к фильму "Мы, нижеподписавшиеся", - но и... эта связка его с сериалом "про Штирлица" (отсылка к которому, наоборот, ужата до невозможности, сведена, практически, к... двум буквам!) - связка, намеченная в комедии 1853 года .
И это - вновь выводит ориентацию (доходящую при этом до таких тонкостей!) на более раннюю пьесу за границы первого и второго действия, после которых реминисцирование двухсерийной ленты Лиозновой - резко и бесследно, казалось бы, прекращается.* * *
Линия, завершившаяся в финальной реплике персонажа, - начинается еще в первом действии. Евгения Николаевна говорит своей подруге Клеопатре Сергеевне о том же герое, который эту реплику произнесет, Мировиче, - сделавшем той признание в любви и получившем от нее отказ:
" - ...Ему бы хоть только молча и издали любоваться на свое ЖЕСТОКОЕ БОЖЕСТВО!"
Затем той же Евгении Николаевне Бургмейер, признавшись в грозящем ему разорении, объявляет:
" - ...На землю ниспослан новый ДЬЯВОЛ-СОБЛАЗНИТЕЛЬ! У человека тысячи, а он хочет сотни тысяч. У него сотни тысяч, а ему давай миллионы, десятки миллионов!... Нас в мире много таких прокаженных, в которых сидит этот ДЬЯВОЛ..."
После того, как эта героиня посоветовала ему послать свою жену, влюбленную в Мировича, уговорить того принять неисправно исполненный подряд, оставшись наедине, Бургмейер восклицает:
" - Какой ДЕМОН внушил Евгении подсказать мне эту мысль, которая и без того смутно мучит меня несколько дней!..."
В сцене с женой он, спровоцировав ее уход от него своим предложением ей соблазнить Мировича, восклицает:
" - Клеопаша, умоляю тебя!.. Забудь, что я сказал! Это ДЬЯВОЛ двинул моими устами..."
Начавшийся процесс дает о себе знать и между двумя отмеченными нами крайними точками в конце и в начале.* * *
Во втором действии Куницын объявляет Мировичу свое кредо:
" - Чего нельзя купить на деньги?.. Чего?.. В наш век пара, железных дорог и электричества там, что ли, ЧОРТ его знает!"
Здесь же Мирович, разрываемый между служебным долгом и любовью к жене Бургмейера - любовью, за которую ему придется "заплатить", согласившись подписать акт приемки липового строительства, - жалуется:
" ...Если бы ты только знала, какую я АДСКУЮ и мучительную борьбу переживаю теперь!..."
В третьем действии, во время скандала с Евгенией Николаевной, Бургмейер, слыша от нее обвинения в адрес жены, останавливает ее:
" - О жене моей не смей ты и говорить своим БОГОМЕРЗКИМ языком!"
В четвертом действии Куницын ищет способы достать денег, чтобы заплатить долг, за который Мировичу угрожает тюрьма:
" - ...От меня бы ведь ты, конечно, принял деньги, чтобы заплатить там какому-нибудь ДЬЯВОЛУ долг твой..."
Той же самой цепочкой мотивов, думается, объясняется и появление одной изолированной предвосхищающей литературной реминисценции, которая сама по себе, вследствие этой изолированности от всей остальной художественной структуры пьесы, поначалу кажется необъяснимой.* * *
Возникает же она как раз - в ореоле мотивов противоположной ценностной сферы.
Реализует эту реминисценцию - тот самый бывший приказчик и доверенное лицо Бургмейера, который нашел место в компании "Беллы" для уволившегося со своей прежней службы Мировича; который теперь женат на его, Бургмейера, бывшей сожительнице Евгении Николаевне; и который в данный момент - выкупил тот самый вексель, по которому Мировича должны посадить в долговую тюрьму.
Иудей по вероисповеданию, он должен был креститься, чтобы взять за себя замуж православную. Обстоятельства этого события - и обсуждают персонажи в начале четвертого действия, когда Евгения Николаевна является отомстить Мировичу и Клеопатре Сергеевне, которых считает виновниками своего "изгнания из рая":
"Е в г е н и я Н и к о л а е в н а. ...Рекомендую, это муж мой Руфин.
М и р о в и ч. ...Муж ваш?
Е в г е н и я Н и к о л а е в н а. ...Да, мы третьего дня только обвенчались.
М и р о в и ч (всматриваясь в Руфина). Я немного знаком с вами. Вы поэтому окрестились?
Р у ф и н. Окрестился. Господин Толоконников был моим восприемником. (Слегка улыбаясь.) Я уж теперь Семион Измаилыч называюсь, по папеньке моему крестному".
Персонаж звался прежде Симха Рувимыч, так что, окрестившись, он только видоизменил свое личное имя, а у "папеньки", которого зовут... Измаил Константинович (это тот самый техник на службе у Бургмейера, который водил Мировича по объекту), - заимствовал отчество.* * *
Эта ситуация - и напомнила нам... эпизод из повести М.А.Булгакова "Собачье сердце", где также происходит "крещение" - выбор имени ее фантастического персонажа. В отличие от героя пьесы, имя и отчество - Полиграф Полиграфович - он берет... из советского календаря. Но вот только... имя крестного отца героя пьесы - столь же неподходящее для православного крещения, как и "Полиграф"!
"Измаил", которым называется техник Толоконников, - это ведь... мусульманское имя! И это - подчеркивается автором, присоединившим к нему отчество, образованное от имени... "Константин": которым была некогда названа столица Восточной Римской империи, Константинополь, также, как герой пьесы при вступлении в брак... переименованный, после своего завоевания мусульманами-турками, - в Стамбул!
Уже эта коллизия принятия героями неподходящих, по тем или иным причинам, имен ("Ни в каком календаре ничего подобного быть не может", - опрометчиво утверждает Преображенский) - сближает пьесу 1873 года с будущей повестью Булгакова. Но, далее, выбрав себе имя и отчество, фамилию герой булгаковской повести - так же, как Симха Рувимович Руфин свое новое отчество, - изъявляет желание взять... "папенькину":
" - Фамилию позвольте узнать?
- Фамилию я согласен наследственную принять.
- Как? Наследственную? Именно?
- Шариков".
В телевизионном фильме по повести профессор Преображенский, в исполнении Евгения Евстигнеева, этим сначала очень напуган: он думает, что речь идет... о нем, "родившем", так сказать, Полиграфа Полиграфовича заново. Но когда выбранная "наследственная" фамилия затем оказывается - "Шариков", становится ясно, что дело идет - о собачьей кличке, и "папенька", которого имеет в виду персонаж, - не иносказательный, и не крестный, а - биологический.
А сразу после состоявшегося по поводу крещения Руфина диалога, о его спутнице сообщается, что она разговаривает - "как-то в сторону и наотмашь попыхивая своей ПАПИРОСОЧКОЙ". Морфологический облик употребленного в этой ремарке слова - отсылает... все к той же будущей повести Булгакова, к одной из уличных прибауток, которые сохранившаяся память Клима Чугункина заставляет повторять превращенного в человека пса Шарика: "Дай ПАПИРОСОЧКУ - у тебя брюки в полосочку!"* * *
В финальной сцене Куницын, в связи с намеченным отъездом Мировича в Америку, произнесет - даже само слово, от которого образована фамилия покойного булгаковского персонажа (и которое представляет собой бытовавшее в то время обиходное название железной дороги, железнодорожной станции):
" - Ну, приду на ЧУГУНКУ проводить!..."
И можно заранее предсказать, что появление ТАКОГО слова, с ТАКИМ внутренним образом, - не останется без последствий. Иными словами - что его с необходимостью будут сопровождать... другие мотивы булгаковской повести.
И действительно, это - так. "Собачий" мотив - звучит еще в третьем действии пьесы, в сцене изгнания Евгении Николаевны. Бургмейер отдает распоряжение своим лакеям:
" - ...И не пускать ее потом ни в дом ко мне, ни в кухню, НИ В КОНУРУ ДАЖЕ К ПОДВОРОТНОЙ СОБАКЕ МОЕЙ!"
И тот же самый мотив - повторяется в финальном разговоре Куницына с Мировичем в четвертом действии. Но, если раньше это был - "собачий" мотив вообще, то теперь он сопровождается - другими характерными мотивами, в которых проступает... СЮЖЕТ булгаковской повести. Куницын делает другу упрек, объясняющий, в меру его разумения, причины возвращения Клеопатры Сергеевны к мужу:
" - ...Каким же образом женщину, привыкшую к довольству, ДЕРЖАТЬ В ЭТАКОЙ КОНУРЕ И КОРМИТЬ ПРОТУХЛОЙ КОЛБАСОЙ И КАРТОФЕЛЕМ!..."
А повесть "Собачье сердце" (само заглавие которой, как отмечают комментаторы, представляет собой - название... одного из лакомых продуктов питания в эпоху "военного коммунизма"!) - с того и начинается, что пес Шарик, обреченный подъедаться по помойкам и не имеющий, конечно, вообще никакой "конуры", - как завороженный следует за профессором Преображенским, купившим (как выяснилось потом - именно для того, чтобы приманить пса) кольцо негодной в пищу человеку, "протухлой" краковской колбасы.
После этого - и следует фраза со словом, содержащим внутреннюю форму фамилии Клима Чугункина, который у Булгакова с этим псом сольется воедино.
Теперь, рассматривая перечисленный нами ряд именований и эпитетов инфернальной сферы, мы понимаем - по какой причине возникли эти предвосхищающие реминисценции. Булгаков - автор более ранней, чем "Собачье сердце", повести, которая так и называется: "Дьяволиада", и более позднего, чем она, романа "Мастер и Маргарита", который тоже принято называть "романом о дьяволе".
Таким образом, эта, изолированная в общем реминисцентном плане пьесы, булгаковская реминисценция - органически входит, тем не менее, в ряд, который мы прослеживаем.* * *
А прослеживаем мы его, напомним, для того, чтобы подтвердить наше предположение о возникновении пьесы 1873 года - как отклика на завершение Достоевским романа под названием "Бесы".
И здесь обращает на себя внимание еще одно непривычное словоупотребление в пьесе, которое - таит за собой еще одну, и куда более экстравагантную предвосхищающую реминисценцию.
Жену Бургмейера зовут Клеопатра Сергеевна. Мы только что видели, что в самый отчаянный момент, когда она собирается его покинуть, и в той самой реплике, где он поминает дернувшего его за язык "дьявола", - Бургмейер называет ее уменьшительным именем... звучащим несколько комично: "КЛЕОПАША".
Мы не говорим уже о комичности сочетания имени египетской царицы Клеопатры - с русским отчеством "Сергеевна". Это, между прочим, напоминает нам... Шехерезаду Ивановну, ассистентку фокусника, из спектакля кукольного театра Сергея Образцова "Необыкновенный концерт".
В том же театре был поставлен смешанный спектакль, в котором действуют и живые актеры и куклы, по пьесе Исидора Штока "Божественная комедия" - пародирующий первые главы Книги Бытия, с историей сотворения мира и изгнанием Адама и Евы из рая и с участием изображаемого, как и сам Господь Бог и его Ангел-помощник, живым актером - того самого падшего ангела, врага рода человеческого, которого неоднократно поминают герои пьесы 1873 года.
И это уменьшительное именование - можно было бы еще допустить, поскольку в образе самого употребившего его персонажа - просматриваются некоторые комические черты.
Имя героини в этом варианте звучит также из уст ее подруги, Евгении Николаевны, и это звучание, не переставая быть смешным, также нас не коробит, поскольку в ее устах - приобретает... несколько издевательское звучание, особенно когда мы узнаем о ее коварных планах в отношении доверчивой "Клеопаши".
Звучит оно у нее и в диалоге с самой героиней, и в последующем диалоге с Бургмейером, в котором, как мы знаем, он жалуется ей на своего "дьявола-соблазнителя", а по его окончании - на "демона", внушившего Евгении мысль о предательстве им жены.
Но это комическое именование - звучит также в устах еще одного близкого героине человека, такого героя-любовника пьесы, как... Мирович. И тоже - в столь же драматический, как и у Бургмейера, момент выбора между долгом и любовью: сначала в конце второго действия, в том самом монологе, между прочим, где он упоминает о переживаемой им "адской борьбе", а потом - в их с Клеопатрой Сергеевной сцене четвертого действия.* * *
Таким образом, в трех из пяти сцен, в которых встречается этот, уменьшительный вариант имени героини, он соседствует - с "адскими" мотивами, вплоть до того, что оказывается с ними - в одной реплике персонажа. И только в двух обрамляющих, первой и последней из этих сцен - он от этого соседства избавлен.
Такая сочетаемость, такая художественная обработка, которой эта форма личного имени подвергнута, - показывают, что за ней таится какая-то еще значимость, помимо сюжетно-прагматической.
И именно близкий контакт пьесы с романом Достоевского "Бесы" - позволяет оценить эту значимость.
Потому что с первого взгляда на эту форму имени - становится понятно, какая предвосхищающая РЕМИНИСЦЕНЦИЯ за ней кроется. Но, как и в случае с повестью "Собачье сердце", до поры до времени остается совершенно неясным МЕСТО этой реминисценции в художественной структуре произведения 1873 года.
Источник этой реминисценции - знаменитая детская телепередача "Спокойной ночи, малыши!" - герои которой называются преимущественно почему-то... аналогичными формами своих имен: Степаша, Хрюша, Каркуша...
И теперь, когда мы прослеживаем в пьесе влияние романа Достоевского 1872 года, нам становится понятной - причина проникновения в ее текст этой предвосхищающей реминисценции!
Хрюша ведь - это... ПО-РО-СЕ-НОК; свинья. А роману Достоевского, наряду со строками одноименного с ним пушкинского стихотворения, предпослан эпиграф - об изгнании бесов из человека и вселении их... в стадо СВИНЕЙ.* * *
Степаша в детской программе - заяц; Каркуша - ворона. А еще одного их собеседника, СОБАКУ - зовут... Филей. То есть - ФИЛИППОМ. Точно так же, как мнимого "папеньку" Шарикова в повести Булгакова, профессора ФИЛИППА ФИЛИППОВИЧА Преображенского.
Таким образом, весь этот причудливый ряд имен кукольных персонажей - отражен в пьесе 1873 года.
Уменьшительная форма женского имени "Клеопаша" - отражает... еще одно причудливое именование в не менее знаменитом произведении советского телевидения 1970-х - 1980-х годов. Только на этот раз - мужское, но тоже уменьшительное, и с которым к персонажу адресуется - женщина.
КАРЛУША - так обращается к главарю банды, незабываемому "Горбатому" в исполнении Армена Джигарханяна его жена, а может быть наложница, в сериале "Место встречи изменить нельзя", в сцене допроса проникшего в бандитскую шайку, в их "малину", переодетого милиционера Володи Шар(!)апова.
И здесь - повторяется тот же мотив, который звучит в связи с этими своеобразными именными формами в остальных случаях.
При допросе присутствует еще одна женщина - подруга Фокса, из-за которого и разгорелся сыр-бор, о возвращении которого "с кичи", из заточения и идет речь.
Подозреваемый "стукачок" Шарапов, разыгрывая возмущение недоверчивостью бандитов, обращается к ней с игривым напоминанием о прозвучавшем в записке, сочиненной якобы Фоксом (а в действительности продиктованной им же, Шараповым), пожелании - присланного к ней человека "обогреть и приласкать".
На что дама-уголовница, нюхая кокаин их коробочки, ему, по легенде - попавшему в переплет "фраерку", именно так презрительно и отвечает: "Сви-нья".* * *
Имя же автора другого эпиграфа к роману "Бесы", Пушкина - прямо упоминается в тексте пьесы. Контекст его упоминания - носит... пародийный характер.
Это происходит уже в третьем действии, когда приятель Мировича адвокат Куницын приходит к Бургмейеру - с доносом на его нынешнюю сожительницу, Евгению Николаевну.
Оказывается, что она, одновременно с этим, стала его, Куницына, любовницей и, мало того, подговаривает его помочь ей... ограбить Бургмейера (который не перестает думать о том, как вернуть свою жену) - и сбежать с ней за границу.
Вот именно в этом месте его рассказа, когда она впервые сообщает ему об этом замысле, и звучит имя Пушкина и цитата из его стихотворения 1824 года "Прозерпина" - вполне отвечающего... заглавной тематике романа Достоевского, героиней которого - является царица загробного царства древнегреческой мифологии:
" - ...Сама тоже выпила порядком: эти чудные глаза у ней разгорелись, щеки пламенеют тоже и, знаете, как у Пушкина это: "Без порфиры и венца!"
Иными словами, согласно сюжету стихотворения, - раздетая.
Однако появление имени поэта - служит СИГНАЛОМ о присутствии в пьесе куда более изощренных и содержательных, а главное - глубоко скрытых, незаметно для глаза сплавленных с авторским текстом реминисценций из его творчества.* * *
Источник этих реминисценций - прежде всего, повесть "Гробовщик". Фамилия героя повести - ПРОХОРОВ. И еще в первом действии мы слышим слово, созвучное этой фамилии. О возмутительной просьбе мужа отправиться уговаривать Мировича Клеопатра Сергеевна - сама, как она признаётся, "немножко неравнодушная" к этому человеку - отзывается:
" - ...Ведь это, Александр, прикладывать огонь к ПОРОХУ!"
Звучит это слово, как видим, - рядом с упоминанием имени ее мужа, которое одновременно - является именем автора повести "Гробовщик".
То же самое слово - произносится еще раз, в третьем действии: там, где тоже... звучит имя Пушкина, его фамилия.
Только фамилия поэта произносится - в начале истории с изгнанием Евгении Николаевны из дома Бургмейера, в рассказе Куницына, в его "доносе" на нее. А слово, созвучное фамилии героя пушкинской повести, - появляется в самом конце этой истории, сразу после того, как это изгнание состоялось.* * *
Причем появление этого слова в третьем действии - предвещается немного ранее. В момент перед самым появлением Куницына, который - и произнесет имя Пушкина.
Предшествующая этому сцена Бургмейера со своим клевретом - как раз и заканчивается объявлением этого последнего о визите Куницына. А перед самой этой репликой - Бургмейер говорит о своей жене, и во фразе этой - звучит слово, в свою очередь... созвучное тому, которое созвучно имени персонажа повести Пушкина:
" - ...От нее, как от стены ГОРОХ, мои слова; она все свое продолжает!..."
А сразу по изгнании своей сожительницы, Бургмейер приказывает лакею:
" - Эта вот госпожа уезжает; вынести вслед за ней куда-нибудь в нумер и вещи ее. Чтобы СИНЯ ПОРОХА, ничего ее здесь не оставалось..."
Таким образом, первый раз слово появляется в сцене расставания, разрыва персонажа с законной женой, второй - в сцене расставания с женщиной, которая ее заменила; в композиционно аналогичных местах.* * *
Только на этот раз, в третьем действии, произнесенное слово "порох" - обрастает густым реминисцентным "пушкинским" слоем. Повесть - о гробовщике, человеке, профессионально связанном со смертью. Тема смерти - звучит еще в эпиграфе к пьесе из книги пророка Иеремии: "И крадете, и УБИВАЕТЕ, и клянетесь лживо, и жрете Ваалу".
Само упоминание имени Пушкина в тексте пьесы - возникает, как мы видели, в связи с этим мотивом. Прозерпина, заглавная героиня цитируемого персонажем стихотворения, - богиня царства МЕРТВЫХ.
И - мотивы смерти начинают окружать в третьем действии произнесенное "кодовое" слово. Мы перечислили случаи появления этих мотивов в первом и втором действии, в связи с обыгрыванием заглавия поэмы Гоголя "Мертвые души", и остановились на обращении к этому мотиву - в первой же реплике третьего действия.
Реплика - принадлежит тому же Бургмейеру, который затем произнесет - и слово "порох". Но и адвокат Куницын в своем рассказе ему о похождениях Евгении Николаевны - апеллирует к этому мотиву. Он преувеличенно говорит об уголовном наказании, грозящем ей в случае выполнения ее плана:
" - ...По характеру своему она непременно какого-нибудь другого плута подберет, они обокрадут вас, и она потом ГОЛОВОЙ МОЖЕТ ПОПЛАТИТЬСЯ за это..."
Смертная казнь, конечно, грозит не за кражу, а за убийство. Образ смерти - возможного убийства, стоящего за этими словами рассказчика, - реализуется затем в воображении самого Бургмейера:
" - ...Не дальше еще, как третьего дня, жаловалась на мою холодность и уверяла меня в своей любви, а сама в это время ЯД, быть может, готовила, чтоб УМЕРТВИТЬ им меня и захватить мои деньги!..."
И одновременно с этим мотивом - в монолог героя вторгаются... слова и образы - из другого произведения Пушкина.* * *
Они начинают звучать - в следующей же фразе:
" - ...НИШТО мне, старому развратнику, НИШТО!..."
Это междометие - напоминает о знаменитой фразе Евгения, произнесенной перед статуей Петра I в поэме Пушкина "Медный всадник":
"...УЖО тебе!.."
Под копытами лошади на этом памятнике, как известно, - извивающаяся змея. И следующая фраза монолога - напоминает и об этом скульптурном мотиве:
" - ...Увлекся легкостью победы и красотою наружности, забыв, что под красивыми цветами часто ЗМЕИ таятся!..."
А зовут-то сожительницу этого персонажа, по поводу которой он негодует... ЕВГЕНИЯ Николаевна!* * *
Сам он в общении с ней (как и ее подруга Клеопатра Сергеевна) называет ее сокращенным французским вариантом имени: "Женú". А когда, перед своим монологом с приведенными нами фразами, он отдает распоряжения лакею об обыске ее вещей в поисках улик, тех самых фальшивых паспортов для бегства за границу, о которых сообщил ему Куницын, - он дважды называет ее "Евгенией Николаевной".
В первой же реплике монолога - появляется изолированное от отчества имя героини: имя, являющееся женским вариантом имени героя пушкинской поэмы - употребляемого точно так же, изолированно, что, как известно, специально подчеркивается автором ("Прозванья нам его не нужно").
И здесь, в разговоре с самим собой, герою пьесы - тоже не нужно "прозванье" героини:
" - ...Если я не найду этих паспортов, ЕВГЕНИЯ непременно запираться будет!..."
Как и в случае с глаголом "умертвить", мотивы поэмы 1833 года ("второй болдинской осени") в этой фразе - вновь начинают переплетаться с мотивами повести 1830 года ("болдинской осени" - первой).* * *
Одно из слов в этой фразе звучит каламбурно: "ЗАПИРАТЬСЯ будет", что означает в данном случае - "отрицать предъявленные обвинения". И одновременно этот глагол - имеет свое прямое, буквальное значение. И оно - словно бы стоит наготове, поджидает своей реализации в этой фразе!
Можно себе представить, что героиня... будет "запираться" в своей комнате, чтобы оградить себя от претензий любовника. Именно об этой комнате - и шла речь в только что отданном лакею приказании:
" - ...Возьми плотника, поди с ним В КОМНАТУ Евгении Николаевны и разломай там все ящики в столах и комодах и принеси их сюда..."
Именно эта двусмысленность выражения - возвращает нас к словоупотреблению прозаической пушкинской повести.* * *
О поведении дочерей гробовщика, Акулины и Дарьи, на пиру немецких ремесленников было сказано:
"...дочери его чинились..."
То есть: жеманничали, вели себя с подчеркнутой строгостью.
Но у глагола этого - тоже ведь есть другое значение. "Чиниться" - значит... "ремонтироваться". И действительно, именно так и могло быть сказано о... кораблях с гипотетическими названиями "Акулина" и "Дарья" (называть суда женскими - обычная практика; срв., например: "Юнона" и "Авось" в поэме А.Вознесенского о русском путешественнике - старшем современнике Пушкина): они, мол, стояли в порту и - "чинились".* * *
И этот вариант прочтения в пушкинской фразе - тоже просматривается, предлагает сам себя для реализации. Предложение, предыдущее процитированному, - содержит в себе... мотив влаги; не морской, но застольной:
"Пиво ЛИЛОСЬ".
А далее, уже после фразы с потенциальным каламбуром, будет:
"Полушампанское ЗАПЕНИЛОСЬ".
Причем в данном случае - описывается сосуд, из которого появляется - это "полушампанское":
"Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая ЗАСМОЛЕННУЮ БУТЫЛКУ, громко произнес по-русски..."
Починка кораблей - в частности, и состоит в том, чтобы просмолить их днища, создать препятствие для проникновения внутрь морской влаги. Кроме того, "засмоленная бутылка", бросаемая в море, - необходимый атрибут рассказов о кораблекрушениях.
Не говоря уже о том, что речь в этих фразах - идет именно о "ЗАМОРСКОМ" вине, шампанском; да и немецкие ремесленники, сотрапезники героя с его дочерьми, в конце концов - "ЗАМОРСКИЕ ГОСТИ".
И наконец, личное имя персонажа - звучит в той же фразе, непосредственно перед упоминанием его дочерей, которые "чинились":
"Юрко ел за четверых; АДРИАН ему не уступал..."
А ведь имя это - образовано... от названия Адриатического моря, Адриатики (воспетой в первой главе романа Пушкина "Евгений Онегин": "Адриатические волня, О Брента! нет, увижу вас...").* * *
"Другим плутом", пришедшем ему на смену, существование которого в своем рассказе предполагает Куницын, оказывается, ни много ни мало... доверенное лицо Бургмейера еврей Руфин, его бывший приказчик.
Мы видели уже, что в четвертом действии этот персонаж - участвует в построении булгаковской реминисценции. Имеет он отношение - и к комплексу реминисценций из пушкинской повести.
Крестившись в православную веру, он получает имя "Симеон". Именно так, СИМЕОНОМ, первоначально в черновиках назывался заглавный герой повести "Гробовщик". Напомним выражение, в составе которого второй раз в пьесе появляется слово, созвучное его фамилии: "Чтобы СИНЯ ПОРОХА, ничего ее здесь не оставалось".
Определение ключевого слова - тоже... созвучно именной форме: "Сеня" - уменьшительное имя от имени... "Семен", "Симеон". Таким образом, в выражении этом - полностью просматривается именование пушкинского персонажа в первоначальном его варианте: Симеон Прохоров!
Именно с этим персонажем, Руфиным, в третьем действии - вновь оказываются связанными мотивы смерти, смертоубийства.* * *
Сначала эти мотивы впрямую не касаются его, а возникают - по поводу другого лица, по поводу посторонней для него ситуации - о которой с ним только советуются. Это - собственная смерть, о возможности которой задумывается Бургмейер.
Не теряя надежды вернуть жену, он раздумывает о том, согласится ли она в случае его смерти принять завещанные ей деньги:
" - ...А в конце концов, когда УМРУ, так и оставить их еще некому, кроме дурака Симхи! Жене если завещать, так примет ли еще она их?..."
Затем, в следующей же сцене после той, в которой звучит монолог с этим размышлением, герой - о том же советуется со своим доверенным лицом - Симхой, будущим Симеоном:
" - Неужели же, Симха, Клеопатра Сергеевна и после СМЕРТИ моей ничего не захочет получить от меня?
- Не знаю, господин, не знаю!..
- Впрочем, это все равно!.. Позови какого-нибудь поумней нотариуса!.. Я хочу написать духовную, и тебя я тут обеспечу... вполне обеспечу..."
Обратим внимание на синтаксический каламбур, содержащийся в реплике персонажа. Он имеет в виду, чтобы к нему позвали "нотариуса поумней". Какой смысл в повышенных умственных способностях нотариуса, когда от него требуется не проведение какой-нибудь головоломной операции, а всего лишь навсего - грамотно составить завещание, неизвестно.
Другое дело, что введение этого именно слова во фразу - создает потенциал двусмысленности. Переставленное, как это сделано в авторском тексте, из своей законной позиции после определяемого слова - в препозицию, оно создает возможность иного прочтения фразы: иллюзии, что персонаж просит позвать... не нотариуса, а кого-нибудь, обладающего бóльшими умственными способностями, чем любой из них!* * *
И одно это - уже показывает, что мотив смерти, звучащий в этом диалоге, - имеет отношение к совершающемуся в этих сценах реминисцированию пушкинского "Гробовщика".
Каламбур этот - соотносит реплику персонажа с тем рассмотренным нами его монологом при обыске вещей его сожительницы с целью обнаружения улик ее преступного умысла, где точно таким же образом - создавалась двусмысленность глагола "запереться": что и напомнило нам о потенциальной двусмысленности глагола "чиниться" во фразе из повести "Гробовщик".
А монолог с этим глаголом - композиционно соотнесен с другим монологом этого же персонажа, только что цитированным нами: тем, где тема завещания прозвучала впервые. Первый из них находится ПЕРЕД сценой разоблачения Евгении Николаевны, а второй - следует ПОСЛЕ этой сцены.
Теперь же, на фоне этой стихии каламбурности, - становится видно, что и фраза из этого монолога, в которой герой размышляет о своей смерти и ее возможных последствиях, - тоже содержит в себе каламбур.
"Жене ежели завещать..." - произносит герой, и уже это двукратное повторение ЖЕ - обращает внимание на два содержащих это буквосочетание слова. Мы уже перечисляли ряд наименований, которые этот герой дает своей преступной сожительнице. Среди них - французская форма ее имени: ЖЕНИ.
И оказывается, что она - почти совпадает... с именованием его законной супруги, в той именно его падежной форме, в которой оно фигурирует в этой фразе: ЖЕНÉ!* * *
А затем - мотив смерти приобретает уже самое непосредственное отношение к собеседнику персонажа в сцене, следующей за этим его монологом. Речь заходит - о смерти, угрожающей ему, второму участнику этой сцены, самому.
Здесь, после обмена репликами по поводу завещания и нотариуса, происходит - новое разоблачение. На этот раз - разоблачение этого вот именно Симхи Руфина.
Начинается с того, что он просит у своего патрона позволения... жениться на отвергнутой тем наложнице:
" - ...Не позволите ли, господин, мне жениться на ней?"
Жениться... на Женú!
И тогда-то у Бургмейера - и возникает подозрение, что именно Руфин - и был тем самым упомянутым Куницыным "вторым плутом", с которым Евгения Николаевна собиралась его обокрасть.
Следует сцена допроса, в ходе которого выясняется, что она действительно обращалась к нему с таким предложением. Но Бургмейеру желательно выяснить все до конца. Поэтому он... выхватывает револьвер и начинает угрожать Руфину:
" - Говори: ты был любовником Евгении Николаевны?... Говори! Иначе я тебя, как собаку, сейчас ПРИСТРЕЛЮ, если ты хоть минуту станешь запираться... Признавайся, или я немедля СПУЩУ КУРОК!"
Как видим, вслед за однотипным, по отношению к содержащемуся в более раннем из двух монологов Бургмейера, синтаксическим каламбуром ("...кого-нибудь поумней нотариуса...") - в этом диалоге появляется... и сам глагол, на котором был построен каламбур в первом случае: "ЗАПИРАТЬСЯ".* * *
Мало того, произнесенное слово, своей семантикой, - определяет и дальнейшее течение диалога. Бургмейер благоразумно отказывается от своего первоначального намерения:
" - ...УБИВАТЬ я тебя не стану: из-за тебя в Сибирь не хочу идти!..."
Повторяется мотив наказания за преступление, прозвучавший в рассказе Куницына. Но если там он, всплывший в связи с готовящимся грабежом, гиперболически представал в виде смертной казни ("...головой может поплатиться...") - то здесь, вспоминая его по поводу куда более серьезного преступления, убийства, герой говорит - лишь о каторге.
Он не хочет - быть именно ЗАПЕРТЫМ в качестве осужденного преступника. А затем - запирает, и уже в буквальном смысле слова, Руфина:
" - ПОСАДИТЬ ЕГО В КАЗЕМАТ, в подвал!.."
Вскоре после этого, однако, персонажу обещается прощение, если он сумеет избавиться от Мировича, чтобы вернуть Бургмейеру Клеопатру Сергеевну. И он для этого тоже предлагает - его... за-пе-реть:
" - А тогда я скуплю его сохранную расписку [то есть долговое обязательство]. Я видел на две тысячи расписку его, я куплю ее и ПОСАЖУ ЕГО В ТЮРЬМУ ею..."
Таким образом, каламбурный потенциал, замеченный нами в слове при употреблении его в более раннем монологе, - в полной мере реализуется в этой сцене.* * *
И в последнем, четвертом действии, когда все тот же "гробовой" мотив возникает вновь, - он, словно бы благодаря этой каламбурной эстафете, переходит уже... к намеченному в узники, в содержащиеся под запором Мировичу.
Происходит это в тот момент, когда он впервые узнаёт о намерении Клеопатры Сергеевны вернуться к мужу; когда она при нем сообщает об этом своем решении Бургмейеру:
" - ...Я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я очень хорошо сама сознаю, сколько виновата пред вами... Дайте мне, Александр Григорьич, поправить это, возьмите меня опять к себе - не женой!.. Нет... зачем же это... Но я буду вашим другом... дочерью... сестрою...
М и р о в и ч (бледный, КАК МЕРТВЕЦ, и потирая себе руки). Евгения Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давешнем намерении сойтись с вашим супругом!..."
Для истолкования "гробовых" мотивов этой пьесы - как мы видели в случае их сочетания с каламбурами, отражающими игру слов пушкинской повести, - важен контекст их появления, его комментирующая по отношению к ним функция.
В данном случае мы такого комментария, как будто бы, не находим; но бросается в глаза очевидная ЦИТАТНОСТЬ фразы из реплики, предшествующей реплике персонажа, в ремарке к которой он сравнивается с "мертвецом".
Здесь сразу угадываются слова общеизвестной народной песни:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
Там, в краю далеком
Буду тебе сестрой...
Появление этой "грубой", я бы сказал, цитаты - поначалу ошарашивает; но если приглядеться к этим строкам из пьесы, - причины его угадать не так-то трудно.* * *
Сразу приходит на ум: эту песенку - распевает... герой кинофильма Г.Данелии "Орел и решка". Он работает инженером-нефтяником на севере и приезжает в Москву именно для того, чтобы увезти с собой свою "миленькую" (правда - как и герой песни... не увозит; увозит - другую).
Но к чему тут, в таком случае, этот фильм? Я долгое время не мог этого понять: до тех пор, пока именно не ПРИГЛЯДЕЛСЯ к тексту пьесы.
Фильм называется "ОРЕЛ и решка" (в нем рассказывается о везении и невезении главного героя). А вслед за приведенными фразами из реплики героини пьесы - звучит еще одна:
" - ...а Мировичу дайте еще ЛЕТЕТЬ в жизнь: мы связываем ему только КРЫЛЬЯ".
Таким образом, наша первоначальная догадка о том, что аллюзия на песню - мотивирована именно тем будущим фильмом, в котором она исполняется, - находит себе очевидное и очень простое подтверждение.
Но ситуация, в которой находится героиня, - совершенно иная, чем та, в которой находится женщина, от лица которой исполняется песня.
Она, героиня пьесы, - "блудная жена"; просит не о вступлении в союз со своим "миленьким", а о возвращении к своему законному мужу. Поэтому ОЧЕВИДНАЯ аллюзия на эту песню - и кажется, в то же время, в этом контексте такой неуместной. Она, собственно, выполняет... роль камуфляжа по отношению ко второй, более глубокой и художественно содержательной реминисценции.* * *
Аллюзия эта - мешает. А мешает ее назойливое присутствие потому, что за ней кроется... иная реминисценция. И источник ее невозможно не вспомнить, если внимательно приглядеться к этой ситуации. Источник этот - евангельская притча о блудном сыне.
Герой ее - тоже просит о возвращении; возвращении к отцу. И тоже - предлагает принять его в ином качестве, ранге, нежели он был раньше; понизить его в ранге, принять в качестве простого работника (срв.: герой притчи - сын, персонаж пьесы просит ее принять - в качестве дочери):
"...Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих" (Евангелие от Луки, глава 15, стихи 17-19).
И вот, понять присутствие этой евангельской реминисценции в этой реплике - уже потруднее, чем присутствие цитаты из песни. Сам по себе этот евангельский контекст - кажется, тут не нужен: не нужен именно вследствие видимого отсутствия его художественной функции, а не как вполне законное выражение мировоззренческого содержания сознания персонажа.
И обнаружить эту функцию - можно лишь в том случае, если рассматривать приведенную пару реплик - в качестве одного из звеньев происходящего в третьем и четвертом действиях пьесы процесса реминисцирования повести "Гробовщик".* * *
Если мы рассмотрим далее известный нам отчасти монолог еще одного участника этой сцены четвертого действия, Бургмейера, где он говорит о своей смерти и завещании, то мы увидим, что здесь - тоже... цитируется евангельская притча, и цитируется на сей раз вполне открыто и узнаваемо:
" - ...Главная вина моя в том, что я слишком заботился собирать те сокровища, которые и тать ворует и тля поедает, но о другом-то мало помышлял..."
Здесь герой пьесы вспоминает одно из наставлений Христа:
"Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах, куда вор не приближается и где моль не съедает, ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет" (Евангелие от Луки, глава 12, стихи 33-34; также: Евангелие от Матфея, глава 6, стихи 19-21).
Комментирующая роль для раскрытия его, этого монолога, пушкинского подтекста - в случае этой реминисценции не ясна; поэтому мы ее и не стали приводить сразу, когда этот монолог с целью выявления этого подтекста разбирали.
Но теперь, когда в аналогичном окружении, рядом с прямым упоминанием смерти, в реплике героини из четвертого действия появляется другая евангельская реминисценция, - все становится ясно.
Ведь эта же самая евангельская притча - притча о блудном сыне - появляется в другой, соседней с "Гробовщиком" повести Пушкина из цикла "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина" - "Станционный смотритель".
Ее появление, таким образом, - вновь обращает внимание на пушкинский подтекст "гробового" мотива.* * *
Мотивы смерти, как мы видели, появлялись и в первых двух действиях, более того, в первом действии - и было впервые произнесено ключевое для этой цепочки пушкинских реминисценций слово "порох".
Произнесено оно было, напомню, - в последней сцене, в разговоре Бургмейера с Клеопатрой Сергеевной, приведшем их к скандальному разрыву. А перед этой сценой - звучит монолог персонажа, тоже уже цитированный нами по нескольким случаям, и в частности - вследствие прозвучавшего и в нем интересующего нас "гробового" мотива.
Там нас этот мотив интересовал в связи с обыгрыванием названия поэмы Гоголя "Мертвые души"; в этом же монологе - присутствует и слово, еще теснее, чем слово "порох" с фамилией Адриана Прохорова, связанное с фамилией героя повести Гоголя "Записки сумасшедшего", "поприще".
И здесь же - мы находим реминисценцию еще одной евангельской притчи. От реминисценции в позднейшем монологе того же Бургмейера - она отличается тем, что она еще с большим трудом может быть узнана, чем даже евангельская реминисценция в словах героини в четвертом действии:
" - ...Но на каком поприще я могу трудиться? Я умею только торговать... Значит, впереди у меня полнейшая, совершенная нищета; но это чудовище терзает нынче людей пострашней, чем в прежние времена: прежде обыкновенно найдется какой-нибудь добрый родственник, или верный старый друг, или благодетельный вельможа, который даст угол, кусок хлеба и старенькое пальтишко бывшему миллионеру; а теперь к очагу, в кухню свою, никто не пустит даже погреться..."
И вслед за этим - воображение рисует герою картину их с женой смерти на улице от голода и холода.* * *
Фантазии персонажа о своем возможном будущем в случае разорения - отражают мотивы евангельского рассказа об управляющем, уличенном своим господином в недобросовестности:
"...Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом; копать не могу, просить стыжусь; знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом... И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители" (Евангелие от Луки, глава 16, стихи 3-4, 9).
И герой пьесы - знает, что делать, чтобы избежать нищеты. Только, в отличие от героя притчи, списавшего часть долгов людям, бравшим взаймы у его господина, чтобы они потом дали ему угол, как мечтается и герою пьесы, - Бургмейер, как мы знаем, делает попытку - обременить ролью соблазнительницы... свою жену.
В другом из его монологов, о которых у нас идет речь, он тоже, обратим внимание, сокрушается о том, что поступал - вопреки евангельскому наставлению. Все три обыгрываемых фрагмента - взяты из одного Евангелия от Луки, при этом выбраны тексты - тематически соотносящиеся между собою; подчиненные определенной закономерности.
В одном монологе Бургмейера речь идет о богатстве, заботу о котором он предпочел интересам духовной жизни; в другом - наоборот, о грозящей ему нищете. Притча, которая сквозит за словами героини в четвертом действии, - сочетает оба этих мотива: говорит о переходе от богатства - к крайней нищете, а потом - возвращении к обеспеченной жизни.
Таким образом, евангельские реминисценции в монологах из первого и третьего действия - служат как бы представителями притчи о блудном сыне, реминисцируемой в реплике героини в четвертом действии; связывают присутствующие в этих монологах мотивы смерти - с циклом "Повестей... Белкина", с повестью "Гробовщик".* * *
В монологе из третьего действия Бургмейер задумывается о своей смерти - потому что ему предшествует странная, выбивающаяся из общего сюжетного ряда сцена с... появлением доктора; с медицинским осмотром.
И первая же ремарка к этой сцене - кладет окончательную печать на прослеживаемую нами цепочку пушкинских мотивов; окончательно утверждает производность этих мотивов - от повести "Гробовщик":
"Входит доктор Самахан, рябой, косой, со щетинистыми черными волосами и вообще физиономией своей смахивающий несколько на ПАЛАЧА".
Здесь уже - воспроизводится... сам текст пушкинской повести. Обиженный в своих профессиональных чувствах "басурманами", Адриан Прохоров, наедине с самим собой, - так и восклицает:
"Что же это, в самом деле, - рассуждал он вслух, - чем ремесло мое нечестнее прочих? разве гробовщик брат ПАЛАЧУ?..."
Мы видели уже, что в отдельных случаях появление аллюзий на повесть "Гробовщик" сопровождалось мотивами других произведений Пушкина: "Станционный смотритель" в реплике героини, предшествующей сравнению Мировича с мертвецом; "Медный всадник" в монологе Бургмейера перед сценой разоблачения его возлюбленной.
Но особенно интенсивно мотивы других пушкинских произведений - функционируют в этой "докторской" сцене.
|