|
|
||
Теперь мы знаем, что "цвет Аделаиды" из повести И.И.Панаева "Кошелек" не существовал как физическое явление и был вымышлен писателем (возможно - в компании друзей-литераторов). Мы знаем, что "цвет" этот - был назван в честь английской королевы-консорт Аделаиды, потерявшей мужа, английского короля Вильгельма IV (и ставшей, таким образом, первой за сто лет вдовствующей королевой Англии), и произошло это - в том же 1837 году, когда писалась повесть.
После этого - нам становится ясен смысл еще одного загадочного явления в истории этого наименования в русской литературе 1830-х - 1850-х годов.
Если бы наименование это, рассуждали мы, являлось действительно существовавшим термином моды, то вероятнее всего нужно было бы ожидать, что оно - пришло к нам из Франции, как и все остальные модные новинки.
Однако в тех двух единственных случаях, когда женское имя в этом выражении передается в латинской транслитерации - оно предстает не в том виде, как оно пишется во Франции (Adélaïde), но в том - в каком оно пишется... в Германии (Adelaïde) - стране, которую вот уж никак не назовешь "столицей моды"!
В английском языке имя королевы Аделаиды - передается вообще без каких-либо особых диакритических знаков, кроме обычной "точки над i": без "ï", которое является отличительным знаком написания этого имени в немецком языке, без "é", которое прибавляется к нему во французском варианте, а просто: "Adelaide".
Но королева Аделаида - изначально была НЕМЕЦКОЙ принцессой; правда, на родине она носила (среди четырех других своих имен) - другой вариант того же самого имени: "Adelheid".
И мы думаем, что русские писатели, вводя в несуществующий термин моды это имя, вместо ожидаемого французского, в немецком написании, - как раз и оставляли НАМЕК на то, каким образом возникло это шуточное выражение.
Первым это сделал, как мы знаем, в 1839 году, то есть сразу по стопам Панаева, Н.И.Бобылев в своей повести "Купидонов лук". Обращает на себя внимание то, что название это - находится в знаменательно каламбурных отношениях с названием знаменитого рассказа из "Записок охотника" И.С.Тургенева - "Бежин луг".
Обращает внимание - потому, что Тургенев, как мы уж упоминали и о чем нам еще подробно предстоит говорить, в другом произведении этого цикла - также использует, и с большим знанием дела, интересующее нас выражение.
Вторым это сделал И.А.Гончаров в книге путешествий "Фрегат "Паллада" в 1855 году, и когда мы обсуждали этот его случай употребления, мы решили - что он высмеивал Бобылева, поспешившего перевести это выражение, переданное у Панаева по-русски, - в качестве модного термина, на французский язык - и сделавшего смешную ошибку в орфографии.
Но теперь, когда мы знаем, что НЕМЕЦКОЕ написание имени - было принципиальным для обозначения истории происхождения этого выражения, мы совсем иначе должны посмотреть и на его первое появление в повести 1839 года.
Вполне возможно, что Бобылев - был равноправным участником в этой игре, тем более, что он пользовался солидным уважением у своих современников как автор "этнографических" повестей из жизни бурят, которую лично хорошо знал. Так что повесть Бобылева - нуждается в специальном изучении при исследовании истории этого выражения.* * *
Повесть Пушкина "Гробовщик", комплексную реминисценцию которой мы находим в финале повести 1838 года, - входит в цикл "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина", созданный в Болдино в 1830 году.
В связи с этим нам надо еще раз обратиться к выражению "couleurs fantaisie (пестрые цвета)", которым Гончаров описывает разноцветные одеяния японцев на приеме у нагасакского губернатора и которое мы поначалу соотнесли... с более чем "пестрыми" (скорее "попугайскими", если воспользоваться другим эпитетом из того же фрагмента "Фрегата "Паллады") фраком и жилетом героя той же панаевской повести.
Выражение это так же имеет свое измерение в русской литературной истории. Конечно, в первую очередь оно напоминает о поговорке: "У всякого барона своя фантазия", - которую ставил эпиграфом к своим сочинениям "барон Брамбеус" - О.И.Сенковский, издатель журнала "Библиотека для Чтения", прославившегося в середине и второй половине 1830-х годов.
Однако содержательную актуальность в интересующем нас плане выражение это приобретает в русском своем эквиваленте: "ПЕСТРЫЕ цвета". И в таком виде это выражение - как раз и становится скрытым указанием на "болдинский" цикл повестей Пушкина, послуживший источником для комплексной аллюзии в финале панаевской повести.
"ПЕСТРЫЕ сказки с красным словцом", - назывался сборник повестей В.Ф.Одоевского 1834 года, откровенно ориентированный на ученичество у пушкинской прозы. И эта ориентация - сказывалась... уже в самом его заглавии.
Нам неоднократно приходилось говорить о значении ГЕРАЛЬДИЧЕСКИХ мотивов для "болдинской" прозы Пушкина и делать попытки установить причины такой их значимости. И в частности, к этим мотивам принадлежит... заглавие всего цикла, в котором - втайне! - содержится то же самое понятие, которое эксплицированно представлено в названии сборника Одоевского.
БЕЛКА, от которой образована фамилия вымышленного повествователя Пушкина, - является, наряду с горностаем, одним из геральдических "мехов". И, поскольку стилизованные беличьи шкурки располагаются в поле герба в шахматном порядке, этот мех получил также и другое название: "ПЕСТРЫЙ мех".
Вот об этих литературных "кодах", с помощью которых общались между собой русские литераторы 1820-х - 1830-х годов, в частности - Пушкин и Одоевский, и далее - о комплексе реминисценций из "Гробовщика" в повести Панаева 1838 года, и свидетельствует, думается, Гончаров, вставляя в свой пассаж с описанием японской одежды выражение - обратим внимание: терминологизированное, опосредованное иностранным языком и тем самым получающее особый акцент - "пестрые цвета".
Напомним, что намек этот у Гончарова - появляется в ряду других аллюзий на панаевскую повесть, формирующихся вокруг центрального выражения "цвет Adelaïde", общего у него с ней, - и, таким образом, служит обогащению и большей узнаваемости этого реминисцентного комплекса.* * *
Тогда же, когда были написаны "Повести покойного Иван Петровича Белкина", в 1830 году супруг Аделаиды Саксен-Мейненской Вильгельм, герцог Кларенс, становится королем Англии после смерти своего старшего брата Георга IV.
Быть может, именно это "пересечение" - и послужило причиной тому, что именно имя королевы Аделаиды было выбрано для создания фиктивного, несуществующего цвета, название которого мы находим впервые в этой панаевской повести?
И если, далее, мы проследим хронологию появлений названия этого цвета в произведениях русских литераторов, то окажется, что большинство из них - совпадают... со знаменательными датами в биографии вдовствующей английской королевы.
В 1847 году, в десятую годовщину смерти короля Вильгельма IV появляется очерк Тургенева "Контора" из цикла "Записки охотника". Мы только что упомянули о том, что название другого, наверное самого знаменитого, или по крайней мере хрестоматийного, его рассказа из этого цикла, "Бежин луг" - каламбурно перекликается с названием повести Бобылева "Купидонов лук".
В 1849 году Писемский пишет повесть "Тюфяк", через которую, как мы считаем, наименование "аделаидин цвет" попадает к Достоевскому. В этом году королева Аделаида - скончалась (королева умерла 2 декабря 1849 года, а первая часть повести "Тюфяк", в которой упоминается "фрак, цветом аделаид", была закончена Писемским к весне 1850 года).
И, наконец, 1859 год, год написания "Села Степанчикова и его обитателей", - это, в свою очередь, десятая годовщина ее смерти.
Остается "Фрегат "Паллада" Гончарова. Но глава, в которой упоминается "цвет Adelaïde", - впервые вышла осенью 1855 года. Это год смерти императора Николая I, падения Севастополя и окончания боевых действий в Крымской войне - одной из стран-победительниц в которой стала Великобритания, управляемая наследницей Аделаиды и Вильгельма королевой Викторией.
Создается впечатление, что существовал какой-то... сговор (или "стачка", как любил выражаться в таких случаях князь П.А.Вяземский) между русскими литераторами, которые договорились между собой - предъявлять в соответствующие моменты времени это выражение в текстах своих произведений!* * *
Обращает на себя внимание форма подачи этого словосочетания в разных случаях. Она значима. О двух из этих случаев, немецкой орфографии у Бобылева и Гончарова, мы уже говорили. Наиболее откровенен Панаев. Он так прямо и пишет: "цвет Аделаиды", а дальше - называет пурпур.
О Тургеневе мы еще будем говорить специально, а вот Писемский в повести "Тюфяк" - тоже дает имя в русской транслитерации, однако - не адаптированным в русскую падежную форму, как у Панаева, а в несклоняемом виде, в виде кальки: "цвет аделаид".
И вместе с этим в этой истории - появляется очередной каламбур. Ведь словоформа "аделаид" - одновременно означает... родительный падеж множественного числа от имени Аделаида.
И, как ни удивительно это может показаться, это - действительно так! Еще будучи царствующей королевой, Аделаида была очень дружна со своей племянницей Викторией, дочерью младшего брата ее мужа. Эта дружба продолжалась и после того, как Виктория взошла на трон.
Так что, когда у нее и принца Альберта родился первый ребенок, впоследствии императрица германская, то второе имя она получила в честь вдовствующей королевы, которая также была ее крестной матерью: принцесса Виктория Аделаида Мария Луиза.
Таким образом, каламбур, скрытый в форме подачи выражения в "Тюфяке" у Писемского - вполне корректен с точки зрения истории.
Любопытно отметить, что с этой первой дочерью королевы Виктории по имени Аделаида в дальнейшем будет связан... триумф того самого ЛИЛОВОГО цвета, упоминаемого в связи с этим именем в повести Панаева, и тоже - в одежде:
"Одним из самых интересных цветов с точки зрения истории моды является лиловый. В тренд его возвела королева Виктория, надевшая платье такого оттенка на свадьбу своей старшей дочери. Наряд настолько поразил высшее общество, что интерес к окрашиванию ткани мгновенно вырос, а цвет "королевской сирени" стал безумно популярен".
И наконец, у Достоевского это наименование получает вид: "аделаидин цвет". Он означает то же самое, что и "цвет Аделаиды" у Панаева, и столь же откровенен.
Неслучайно, думается, и то, что имя королевы Аделаиды с самого начала попадает в контекст... портновского искусства и моды, вплоть до каламбура, заложенного, как мы это уже отмечали, в названии повести Панаева "Кошелек".
Вильгельм IV, супруг королевы Аделаиды, наследовал своему старшему брату Георгу IV, который был принцем-регентом еще при их слабоумном отце Георге III, а в 1820 году, после его смерти, вступил на английский престол.
Георг IV был законодателем мод тогдашней Европы; годы Регентства (1811-1820; в год восшествия на престол ему было уже 57 лет) прошли под знаком его вкусов в мужской моде:
"Георга называли "первым джентльменом Англии" из-за его стиля и манер... В период Регентства произошел сдвиг в моде, который во многом определялся Георгом. После того, как политические оппоненты ввели налог на пудру для париков, он отказался от ношения напудренного парика в пользу натуральных волос. Он носил более темные цвета, чем было модно ранее, поскольку они помогали замаскировать его тучность, предпочитал панталоны и брюки бриджам, потому что они были более свободными, и популяризировал высокий воротник с шейной повязкой, потому что он скрывал его двойной подбородок. Его визит в Шотландию в 1822 году привел к возрождению, если не к созданию, шотландских клетчатых "пледов" и "кильтов", как они известны сегодня..." ("Wikipedia")
Таким образом, когда Пушкин в романе "Евгений Онегин" говорит про своего героя: "Как dandy лондонский одет", - это означает, что он был одет, как английский король Георг IV.* * *
Теперь возникает вопрос: откуда взялся столь устойчивый интерес к фигуре королевы Аделаиды в русской литературе, длившийся на протяжении двух десятилетий?
Сразу можно указать на то, что трагическое событие в ее личной жизни, смерть мужа, совпадает по времени - с трагическим событием в истории нашей литературы, гибелью Пушкина. Это и выражено в повести Панаева соседством наименования "цвет Аделаиды" - с разобранной нами реминисценций пушкинского "Гробовщика".
Содержательная сторона параллели - совершенно очевидна: Пушкин - царь русской поэзии. "Ты - царь", - говорит он поэту в сонете все того же 1830 года, года восшествия на престол королевы Аделаиды, "Поэту". Да еще и добавляет: "...живи один. Дорогою свободной Иди...", - намекая тем самым на знаменитую легенду о старце Федоре Кузьмиче, в которого перевоплотился, якобы, оставшийся в живых, а не умерший, император Александр I.
Поэт - приравнивается к особе королевской крови. И если имя королевы Аделаиды - оказывается ключом к загадочному выражению, гуляющему по произведениям разных русских писателей, то имя это - и само, в свою очередь, оказывается загадкой - ключом к которой является другое имя, имя Пушкина.
Для обозначения именем "Аделаида" в повести Панаева совершенно естественным образом выбран королевский пурпур. Столь же естественным образом цвет этот - переходит и на следующий, еще более глубинный уровень этого энигматического построения.
Два года спустя после выхода повести Панаева, в 1840 году в журнале "Отечественные Записки" будет опубликовано стихотворение Е.А.Баратынского (оно затем войдет в последний прижизненный сборник его стихотворений "Сумерки" 1842 года), в котором - повторится тот же мотив:
Всегда и В ПУРПУРЕ и в злате,
В красе негаснущих страстей,
Ты не вздыхаешь об утрате
Какой-то младости твоей.
И юных граций ты прелестней!
И твой закат пышней, чем день!
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень!
Обычно предполагается, что это - мадригал, адресованный какой-то пожилой современнице поэта. При этом непонятно, почему ей приписываются знаки... королевского достоинства, "пурпур" и "злато" (правда, Г.Р.Державин свидетельствует, что в последней четверти XVIII века у дам было модно носить шали... пурпурного цвета!).
А самое главное - из последних строк явствует, что адресат этого стихотворения (в 1840 году)... НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ К ЧИСЛУ ЖИВЫХ!
В списке стихотворения, сделанном рукой жены поэта, Н.Л.Боратынской, оно озаглавлено инициалами: "С.Ф.Т." Кто кроется под ними - историкам литературы до сих пор остается неизвестным. Однако среди них находятся... узнаваемые инициалы Федора Тютчева. А буква "С." в таком случае может быть интерпретирована как... предлог; что-то вроде: "с Федором Тютчевым". Например: сотрудничал с Федором Тютчевым; публиковал его стихотворения в своем журнале.
В таком случае, эта надпись означала бы, что адресат ее - имеет какое-то отношение к Ф.И.Тютчеву. Во всяком случае, узнаваемые инициалы эти служат указанием на то, что адресат стихотворения, возможно, - тоже является поэтом; причем поэтом - уже к тому времени ушедшим из жизни.
Мы давно уже высказали догадку, что стихотворение это - адресовано... Пушкину (за одно стихотворение перед ним Баратынский поместил в сборнике 1842 года стихотворение "Новинское", уже откровенно посвященное "А.С.Пушкину"). Но наша догадка была основана не на этих рукописных инициалах, а на том, что мы обнаружили в тексте его - реминисценцию из юношеского стихотворения Пушкина "Стансы (из Вольтера)".
А кроме того, в этом произведении развивается метафора СОЛНЦА, очевидным образом имеющая в виду первые слова пушкинского некролога, написанного В.Ф.Одоевским: "Солнце русской поэзии закатилось!" Теперь мы видим, что в стихотворении этом - присутствует и другая метафора, тайно возвеличивающая Пушкина; в нем находится тот же образ королевского "пурпура", что и в "английской" загадке из повести Панаева.* * *
"Цвет Аделаиды", говорили мы, - соседствует в повести 1838 года с развернутой реминисценцией повести "Гробовщик". И в стихотворении Баратынского мотив "пурпура" - также соседствует... с аллюзиями на цикл "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина", только на другие из входящих в него произведений.
Стихотворение Баратынского представляет собой - очень сложно устроенный АКРОСТИХ, который мы однажды попытались проанализировать.
О наличии акростиха - каким бы он ни был - говорит уже бросающаяся в глаза упорядоченность инициалов составляющих стихотворение строк. В первом четверостишии - две повторяющиеся согласных и буква "Т": В - В - Т. Во втором четверостишии - две повторяющиеся гласные и та же буква "Т": И - И - Т.
Полный разбор акростиха нам сейчас не нужен, достаточно обратить внимание на одну выделяющуюся в нем группу букв: К - И - (И) - Т. Если исключить повтор, то мы имеем дело с буквами "К.И.Т." - то есть... инициалами "девицы", одной из рассказчиков в "болдинском" цикле Пушкина.
Собственно говоря, имя Пушкина - также... присутствует в этом стихотворении, АНАГРАММИРОВАНО в нем. Шестая строка его - маркирована своей вариативностью. В публикации "Отечественных Записок" она звучала: "И ночь твоя светлей, чем день". В сборнике "Сумерки" она приобретает совсем другой вид, и мы подозреваем, что она - была ИЗНАЧАЛЬНО подготовлена для своего появления, для того чтобы впоследствии сменить - маскирующую ее строку журнального варианта.
Потому что в книжной редакции - в этой строке уже отчетливо проступает фамилия Пушкина; ее, так сказать, ядро - и отдельные буквы, дополняющие его: "И твой заКат ПыШНей, чем день".
Не хватает, как видим, одной буквы: "У". И у меня лично сразу в связи с этим возник вопрос: а присутствует ли вообще эта буква в тексте стихотворения? Оказалось, присутствует... и не одна. Сначала - в группе трех первых строк стихотворения: "в пУрпУре... негаснУщих... об Утрате..."
Затем - в пятой строке, где та же самая фонема - представлена другой буквой: "...Юных..." Всего их - ПЯТЬ. И мы понимаем, зачем Баратынскому было исключать эту букву из ключевой строки с пушкинским именем, выносить ее за скобки - и особо выделять этим вынесением. Повторенная пять раз, эта "затерявшаяся" буква - воспроизводит общее число... тех же самых "белкинских" повестей.
В советской же машинописи, этой славянской буквой - буквой "У" как раз и принято было передавать латинскую букву "V", означающую... число "пять"!
А о символическом значении числа, чисел вообще - напоминает здесь появление... "юных ГРАЦИЙ": которых, как известно, согласно античной мифологии, было числом ТРИ.
При этом одна буква, одна "повесть" - почему-то отделена от других, дополнительно выделена - своей буквенной невыраженностью. Мы давно уже обратили внимание на то, что изначально в замысле "болдинского" цикла Пушкина - предполагалось ЧЕТЫРЕ повести. И даже высказали свою догадку, замысел какой из них ("Самоубийца") и на какие две реально появившиеся "белкинские" повести ("Выстрел" и "Станционный смотритель") разделился.
Эту эволюцию пушкинского замысла, стало быть, - и отражает анаграмма Баратынского.
"Девице К.И.Т." тоже удалось рассказать Белкину сразу две повести: "Метель" и "Барышню крестьянку". А теперь посмотрим на последние инициалы строк в каждом четверостишии стихотворения 1840 года: "К" и "Ж". Они - развивают всю ту же упорядоченность, служащую проявлением тайного присутствия акростиха. "Ж" - это как бы две соприкоснувшиеся буквы "К", развернутые в разные стороны.
И это удвоение, и эта зеркальная развернутость - служат не чем иным... как схемой сюжетного построения обеих повестей, рассказанных "К.И.Т." В "Метели" человек, которого героиня принимает за своего жениха, - оказывается... двумя разными людьми: один из которых - сам жених, не сумевший прибыть на место из-за метели, а другой - попадает в церковь совершенно случайно и в шутку принимает участие в обряде бракосочетания.
В "Барышне крестьянке" - наоборот: Лиза Муромская и крестьянка, с которой встречается герой, - оказываются... одним и тем же человеком.
В стихотворении Баратынского, таким образом, в чрезвычайно сконцентрированном виде предстает и образ самого Пушкина - "короля русской поэзии", - и образ его "болдинской" прозы. Что же касается строки: "Ты сладострастней, ты телесней Живых..." - то, напомним, это именно Баратынский "ржал и бился" (письмо Пушкина П.А.Плетневу 9 декабря 1830 года), когда Пушкин, вернувшись из Болдина, читал ему вновь написанные "Повести покойного Ивана Петровича Белкина".
Не хохотал идиотски, разумеется, как почему-то считают все поголовно обращающиеся к этому знаменитому эпистолярному сообщению, - а... так сказать, "бил копытом"; выражал бурную готовность, под влиянием пушкинской прозы, к своему собственному литературному творчеству; проникался его творческим Эросом, "сладострастием".
О чем, собственно говоря, - и написано предшествующее, почти непосредственно, в составе сборника "Сумерки" стихотворение "Новинское".* * *
И вот, теперь мы видим, что тот же самый "королевский пурпур", что и в стихотворении 1840 года, - преподносится Пушкину в повести Панаева. И тоже ведь, как и в стихотворении, - замаскированный ЖЕНСКИМ именем, именем в год его смерти потерявшей мужа английской королевы.
Повесть Панаева, таким образом, является реализацией того же самого ЛИТЕРАТУРНОГО ЗАМЫСЛА, который мы видим осуществленным в позднейшем стихотворении Баратынского.
Около этого времени, в 1840 году П.А.Корсаков, старший брат лицейского товарища Пушкина, вместе с корабельным инженером и литератором С.А.Бурачком, начинает издавать интереснейший, до сих пор не получивший в историко-литературной науке должного внимания и должной оценки журнал "Маяк современного просвещения и образованности".
В 1836 году Пушкин написал Корсакову письмо, в котором вспоминал, как печатал в его журнале "Северный вестник" свои юношеские стихотворения, и просил быть цензором книжного издания романа "Капитанская дочка" (в составе "Романов и повестей Александра Пушкина"). Корсаков благоговейно хранил это письмо и, начиная издавать свой журнал, рассказал о нем читателю.
Рассказ этот сопровождал неизвестное еще публике юношеское же стихотворение Пушкина на французском языке "Mon portrait". Публикации стихов предшествовало краткое предисловие, подписанное "Ред.", - так что автором его мог быть и Корсаков, и Бурачок, и оба они вместе, - в котором, в частности, говорилось:
"...Помещаем их здесь... как драгоценность, еще не обнародованную, как верную характеристику Пушкина, им самим написанную, как достояние истории нашей литературы".
Стихи Пушкина, как видим, названы здесь "ДРАГОЦЕННОСТЬЮ". И в своем послесловии к публикации, подписанном уже узнаваемым криптонимом "П.К-в.", Корсаков - продолжает этот мотив, но так, что не каждый читатель мог об этом догадаться:
"...Таков именно был юноша Пушкин, когда присылал мне первые стихи свои для печати. И теперь еще храню я, как КЛЕЙНОД, собственноручное письмо его, в котором он напоминал мне о том за два месяца до своей смерти". (Маяк, 1840, N 3. Стихотворения. С. 25)
Письмо Пушкина было написано, в действительности, не позднее 27 сентября 1836 года (ответ Корсакова на него датирован 28 числом этого месяца). Правда было еще одно письмо Пушкина, датированное 25 октября, в котором он отвечает на вопрос Корсакова о происхождении своего замысла. В своей журнальной заметке Корсаков, таким образом, - объединяет эти два эпистолярных обращения к нему Пушкина.
А немецкое по своему происхождению слово "клейнод" - первоначально и означало "драгоценность", "драгоценный подарок". Однако потом это слово стало обозначать "знак власти" - такой как хоругвь, бунчук, булава, одежда, головной убор, литавры и даже... пушки - и у таких лиц, как господари Молдавии и Валахии, гетман Украины, атаманы Войска Донского и Запорожского:
"Знаки власти, присылавшиеся сюзеренами правителям пограничных территорий, обладающих своими военными силами, в качестве признания и доверия к независимости их действий". ("Википедия")
Поэтому Корсаков - не просто повторяет, в немецком переводе, слово, произнесенное по адресу Пушкина в предисловии, но дает понять, что он - получил у своего "сюзерена" право на самостоятельную литературную деятельность.
Теперь мы можем сделать вывод, что выражение "цвет Аделаиды" - тоже было такого рода "клейнодом", переходившим от одного писателя к другому и выражавшим его приверженность ПУШКИНСКОЙ традиции в русской литературе.* * *
Нам не составит труда ответить и на другой вопрос, возникающий в связи с употреблением этого выражения в повести Писемского 1850 года: каков был второй полюс контраста, противоположности в использовании этого мнимого цветообозначения, зафиксированный этим его употреблением?
М.П.Алексеев в своем прекрасном обзоре сообщает, что еще одно употребление этого названия цвета встречается в очерке "Контора" из цикла "Записки охотника" И.С.Тургенева, впервые опубликованном в 1847 году.
И, зная теперь о королевском происхождении этого цвета, - мы приходим в изумление от того, что там с ним происходит!
Он не просто становится цветом предметов одежды... персонажей из крестьянской среды - но при этом еще и самым беспощадным и преднамеренным образом про-за-и-зи-ру-ет-ся:
"Вдруг крики: "Купря! Купря! Купрю не сшибешь!" - раздались на улице и на крыльце, и немного спустя вошел в контору человек низенького роста, чахоточный на вид, с необыкновенно длинным носом, большими неподвижными глазами и весьма горделивой осанкой. Одет он был в старенький, изорванный сюртук ЦВЕТА АДЕЛАИДА, ИЛИ, КАК У НАС ГОВОРИТСЯ, ОДЕЛЛОИДА, с плисовым воротником и крошечными пуговками. Он нес связку дров за плечами. Около него толпились человек пять дворовых людей, и все кричали: "Купря! Купрю не сшибешь! В истопники Купрю произвели, в истопники!"
Что это за "оделлоида" такая - к тому времени никто из читателей уже, конечно, не помнил.
Но Тургенев - знает отлично, и в дальнейшем описании сцены - фигурируют оба цвета, из которых в повести Панаева слагается "отлив" "цвета Аделаиды":
"... - Вот и соврал, - перебил его парень, рябой и белобрысый, С КРАСНЫМ ГАЛСТУХОМ и разорванными локтями, - ты и по пашпорту ходил, да от тебя копейки оброку господа не видали, и себе гроша не заработал: насилу ноги домой приволок, да с тех пор все В ОДНОМ КАФТАНИШКЕ ЖИВЕШЬ".
Упоминание одежды собеседника - Купри в одном контексте с упоминанием красного цвета - показывает, что этот цвет - относится и к ней.
Но самое удивительное то, что здесь уже, в прямой связи с "цветом Аделаида", - появляются... "гал-сту-хи". Этим уже - подготавливается... переход к рассуждению персонажа Достоевского о "галстуке аделаидина цвета"!
И далее - продолжение:
"...И все расхохотались, иные запрыгали. Громче всех заливался один мальчишка лет пятнадцати, вероятно, сын аристократа между дворней: он носил жилет с бронзовыми пуговицами, ГАЛСТУХ ЛИЛОВОГО ЦВЕТА, и брюшко уже успел отрастить".
Как видим, и тут "галстух" - выступает в сочетании с частицей "аделаидина цвета", его "красно-лилового отлива".* * *
Тургенев - пишет настоящую ПАРОДИЮ на повесть Панаева десятилетней давности, и, помимо игры с выдуманным его предшественником цветом, в этом особенно убеждает то, что автор "Записок охотника" - пересказывает, самым кратчайшим образом, сюжет этой повести. И вновь, в резко сниженном виде:
" - А что будешь делать, Константин Наркизыч! - возразил Куприян, - ВЛЮБИЛСЯ ЧЕЛОВЕК - и пропал, и погиб человек. Ты сперва с мое поживи, Константин Наркизыч, а тогда уже и осуждай меня.
- И В КОГО НАШЕЛ ВЛЮБИТЬСЯ! в урода сущего.
- Нет, этого ты не говори, Константин Наркизыч.
- Да кого ты уверяешь? Ведь я ее видал; в прошлом году, в Москве, своими глазами видел.
- В прошлом году она действительно попортилась маленько, - заметил Куприян".
В повести Панаева, говоря грубым мужицким языком, - как раз все дело заключалось в том, что возлюбленная героя - постепенно, в его глазах, "попортилась маленько", а в конце концов - он и вовсе понял, что влюбился "в урода сущего".
Теперь нам становится ясно, почему рассуждения персонажей в повести Достоевского 1859 года - ведутся вокруг ДВУХ цветов, названия каждого из которого образовано от женского имени. Они, эти резко противопоставленные друг другу цвета, - отражают перипетии литературной истории: коллизию повести Панаева 1837 года и пародию на нее, вставленную в очерк Тургенева 1847 года.
Именно этот второй полюс тургеневской прозаизации - и представлен у Достоевского в рассуждениях Видоплясова об "АГРАФЕНИНОМ цвете": " - Неприличное имя Аграфена... Аграфеной могут называть и всякую последнюю бабу-с..." Собственно говоря, рассказчик Сергей Александрович, заговорив об этом гипотетическом цвете, - и произносит не что иное, как... ПАРОДИЮ на Видоплясова, с его "благородным", иностранного происхождения "аделаидиным цветом"!* * *
Может возникнуть вопрос: а откуда он-то, этот второй, "неприличный" цвет, с его названием, взялся? Откуда он к Достоевскому пришел? Оказывается... все из той же повести Панаева, главный герой которой сшил себе "фрак... цвета Аделаиды"!
Описывается гостья на званом вечере у Марьи Владимировны Болотовой - пассии главного героя:
" - Знаете ли что, АГРАФЕНА Николаевна, - говорила хозяйка дома одной пожилой, толстой, важной и неподвижной даме с необыкновенно выпуклыми и остолбенелыми глазами, одной из тех женщин, которая могла служить превосходным типом русской купчихи, возвысившейся до дворянства..."
Видоплясов у Достоевского - словно бы... побочный сын этой Аграфены Николаевны. Глаза у него - тоже "выпуклые и как будто стеклянные".
В.Н.Турбин увидел в этой детали - элемент изображения Достоевским своего персонажа в виде КУКЛЫ. Его "наследник" в "Братьях Карамазовых", развивает это свое наблюдение исследователь, - станет "марионеткой" Ивана, осуществит его замысел отцеубийства.
Но такой же... неживой "куклой" предстает у Панаева - и выбившаяся в дворянки купчиха Аграфена Николаевна: "неподвижная... с... выпуклыми и остолбенелыми глазами"!
Обратим также внимание и на портретное описание носителя "цвета аделаида" у Тургенева: "с необыкновенно длинным носом, большими неподвижными глазами". Мало того, что в точности повторяется та же самая характеристика глаз ("стеклянные" - "остолбенелые" - "неподвижные"), тургеневский персонаж - приобретает портретную деталь ("необыкновенно длинный нос") самой знаменитой, наверное, куклы в литературе, Пиноккио-Буратино.
И мы знаем уже, что эту же самую черту, только теперь в иносказательном смысле, Достоевский в повести "Дядюшкин сон" - перенимает у Тургенева, приписывая ее своему персонажу (который то и дело осознает себя оставшимся "с предлиннейшим носом").
И дело доходит - вплоть до... воспроизведения в его линии некоторых сюжетных коллизий будущей сказки "Золотой ключик" ("Приключения Пиноккио" Карло Коллоди увидят свет в 1881 году, в год смерти автора повести 1859 года).* * *
Строительные элементы для сцены из будущей повести Достоевского - находятся наготове в повести Панаева и очерке Тургенева. Более того, само рассуждение персонажа Достоевского именно о ЦВЕТЕ ГАЛСТУКА - уже намечается в повести 1838 года. В ней рядом, параллельно речь идет о галстуках и о... цветах, цветках.
О сослуживце героя, его наставнике в петербургской жизни:
" - ...К тому же я чувствую в себе способность сочинять... Вот если я увижу, например, ЦВЕТОК или что-нибудь такое, то у меня сейчас и воспламеняется воображение.
Произнося это, Федор Егорович поправил ГАЛСТУК и стал обдергивать свою черную атласную манишку со складочками..."
Какого цвета у него был галстук, "аделаидина" или "аграфенина", - тут пока что не сказано. Но рядом уже - находится... "цветок или что-нибудь такое"!
Далее рассказывается об одном из вечеров у Марьи Владимировны Болотовой:
"В промежутках танцев, когда музыка смолкала, из гостиной раздавались крикливые голоса игроков. Господин с фермуаром на ГАЛСТУКЕ кричал громче всех..."
А дальше передается впечатление влюбленного героя от того, как эти танцы - танцевала хозяйка дома, которая при этом начинала все меньше и меньше ему нравиться:
"Странно, - думал он, глядя на нее, - она очень хороша собою, против этого говорить нечего, только что-то у нее ЦВЕТ ЛИЦА такой неестественный, чересчур МАЛИНОВЫЙ. Разве, может быть, она разгорелась, танцуя? Да нет, как я вошел, она еще не танцевала, а у нее был ЦВЕТ ЛИЦА ТОЧНО ТАКОЙ ЖЕ. Бога знает, отчего это!"
Здесь к "красно-лиловому" цвету - фиолетовому, пурпурному - в цветовой гамме повести прибавляется цвет, еще более близкий к тому темно-красному, бордовому, какой и подразумевает для себя "багряница" - королевский "пурпур" (у Тургенева, как мы помним, тоже есть один персонаж с "красным галстухом").
Ведь изначально, в древности, "пурпур", краска для окрашивания тканей, добываемая из моллюсков Средиземного моря, имел очень широкий спектр цветов - от темно-фиолетового до... черного, в зависимости от разновидности сырья и технологии его обработки:
"Разнообразие оттенков - вследствие изготовления краски из двух видов раковин, обитающих в Средиземном море: одна из них давала краску с фиолетовым оттенком, а другая - огненно-красную". ("Википедия")
И только в русском литературном языке, до недавнего времени, для собственно "пурпурного" цвета не было специального обозначения и он определялся общим названием "фиолетового", а "пурпурным" - назывался лишь темно-красный цвет "багряницы".
Открытый в древности финикийцами секрет изготовления пурпура был утрачен в XV веке, после падения Константинополя. И любопытно отметить, что вновь этот секрет был открыт итальянским ученым Бартоломео Бизио (о чем он и поспешил оповестить читающую публику: Bizio, Bartolomeo. Scoperta del principio purpureo nei due Murex brandaris e trunculus, Linn., e studio delle sue proprietà // Annali delle scienze del regno Lombardo Veneto; opera periodica di alcuni collaboratori. - Padova, Venezia: Tipografia del seminario, 1833. - V. III. - P. 346-364) - как раз незадолго до написания повести Панаева, в 1832 году.
В повести этой, как видим, - присутствуют оба имени, дающие названия цветам, обсуждаемым персонажами повести Достоевского: и утверждаемому одним из собеседников как существующий в действительности, хотя и вызывающему сомнение у второго, а на поверку - и в самом деле оказывающемуся фиктивным ("аделаидин"); и решительно провозглашаемому как - невозможный, носивший бы имя, с которым он не мог прийти в Россию с Запада ("аграфенин").
Так что теперь можно с уверенностью утверждать, что повесть Панаева - носит на себе явственные следы чтения ее Достоевским.* * *
Обратим внимание, что манифестация интересующего нас аксессуара - галстука и как бы "прилагающегося" к нему цвета - происходит в последнем цитированном нами эпизоде повести на фоне... карточной игры: "из гостиной раздавались крикливые голоса ИГРОКОВ".
Этот мотив подробнее разворачивается в первой части всего эпизода, причем - с участием того же "господина" и его галстука:
"...Приехал еще какой-то человек, пожилой и очень блестящий: с тремя брильянтовыми пуговицами на манишке, с фермуаром средней величины на ГАЛСТУКЕ и с солитером на указательном пальце. Уже открыли два ломберные стола в гостиной, уже составилась партия виста; хозяйка дома в величайших хлопотах сама бегала с колодою карт и мимобегом дарила каждого из гостей своих двумя-тремя приятными словцами, и всё различного содержания. Остановясь против человека с брильянтовыми украшениями, она сказала, перебирая в руках колоду карт:
- Что, вы будете ИГРАТЬ, Алексей Васильевич?
Мутные зрачки Алексея Васильевича забегали при вопросе; он хотел улыбнуться, и лицо его образовало довольно неприятную гримасу:
- А по чему роббер?
- По двадцати пяти рублей.
- Пожалуй, - и при этом слове он опять сделал гримасу. - Ведь вы знаете, что я никогда не отказываюсь, даже иногда ИГРАЮ и меньше этого.
Он небрежно взял карту, зевнул и с важностию выправил свои брыжжи, довольно неумеренно выглядывавшие из-за ГАЛСТУКА.
Это был один из известнейших ИГРОКОВ, величайший счастливец, карточный баловень, почти никогда не проигрывавший и допускавшийся даже в некоторые гостиные высшего общества...
ИГРОКИ рассаживались; карточные обертки летели под стол..."
Этот мотив КАРТОЧНОЙ ИГРЫ - сам по себе, вне зависимости от того, что пару десятилетий спустя у Достоевского "аделаидин цвет" будет отдан именно галстуку, - служит в повести Панаева... показателем связи этого аксессуара, фигурирующего в сцене приема у Марьи Владимировны Болотовой, - с упомянутым в предыдущей сцене, где герой наряжается для этого вечера в свой знаменитый фрак, "цветом Аделаиды".
Связь эта - проявится позднее, когда Н.В.Гоголь опубликует свою комедию, названную тем самым словом, которое неоднократно фигурирует в приведенных нами цитатах: "ИГРОКИ".
Шедевр шулерского искусства, крапленая колода карт, изготовленная главным героем, получит там собственное имя, такое же как таинственный цвет у Панаева: "АДЕЛАИДА Ивановна". Любопытно отметить, какую реакцию вызовет это имя у предводителя шайки мошенников, когда Ихарев доверчиво откроет им этот свой самый сокровенный секрет:
"У т е ш и т е л ь н ы й. Аделаида Ивановна. НЕМКА даже! Слышь, Кругель, это тебе жена".
"Аделаида", как мы знаем, - интернациональное имя, употребительное и в Германии, и во Франции, и в Англии (собственно говоря, это офранцуженный вариант древнегерманского имени "Адельхейд", которое первоначально, с рождения - и носила вдовствующая ныне английская королева). И если персонаж Гоголя связывает это "французское" имя - с немецкой национальностью, то это служит показателем причастности драматурга к тайне "аделаидина цвета", названного по имени его современницы - по происхождению, немецкой принцессы.
О предвосхищении в повести Панаева 1838 года сюжета повести Гоголя "Шинель" (увидевшей свет в том же 1842 году; "Игроки" - в 4-ом томе "Сочинений Николая Гоголя", "Шинель" - в 3-ем) - нам уже известно. Теперь разобранная нами изобразительно-повествовательная конструкция показывает, что и вплетенность у Гоголя имени "Аделаида" в извивы хитроумного сюжета комедии о карточной игре, игроках (задуманной, впрочем, по мнению историков литературы, в том же 1836 году, когда была задумана и повесть "Шинель") - также предвосхищается, проектируется в повести 1838 года.
О проходном персонаже ее, представшем перед нами в подробностях игроке Алексее Васильевиче, - говорится, что он "был карточный баловень, почти никогда не проигрывавший", и как об исключительном для него положении вещей - о том, что он допускался "ДАЖЕ в гостиные высшего общества". Тем самым - делается намек на то, что своей беспроигрышностью он был обязан не столько удаче, сколько... искусству своих рук.
"...Для большего эффекта, или, говоря просто, для большей важности В СВОЕМ КРУГУ, этот господин говорил, по обыкновению, немного в нос и делал различные гримасы, желая, вероятно, показать этим, что он не простой человек, что он имеет знакомства с людьми весьма знатными и что не одни карточные тузы имеют к нему уважение".
В этой апелляции к "своему кругу" ("своему" - для этого именно персонажа) уже обрисовывается та компания шулеров, которая будет орудовать в комедии Гоголя "Игроки". Это ее обозначение здесь, слово: "КРУГ" - накладывается, совпадает с фамилией того самого шулера из гоголевской комедии, к которому Утешительный обращается с репликой о немецком происхождении имени "Аделаида": "КРУГЕЛЬ"!* * *
Мы смогли оценить теперь, какое значение в повести Достоевского имеет противопоставление благородного "аделаидина цвета" - чуть ли не непристойному "аграфенину".
Это противопоставление, повторим, - также принадлежит плану литературной истории. Это - не что иное, как противопоставаление "аделаидина цвета"... самому себе: использования его в повести Панаева "Кошелек" - использованию его в очерке Тургенева "Контора".
Наиболее же интригующим в тургеневском очерке является описание персонажа в "галстухе лилового цвета" - "мальчишки лет пятнадцати".
Литературность этих "лиловых" и красно-лиловых ("цвета аделаида") расцветок костюмов тургеневских персонажей усугубляется... отмеченной в нашей литературе - неупотребительностью этой группы цветов в среде простонародья.
А.И.Куприн (как тут не вспомнить... имя персонажа тургеневского очерка, облаченного в костюм "цвета аделаида": "Купря", "Куприян"!) в своем позднем рассказе "Ночная фиалка" (1931) устами своего героя-рассказчика свидетельствовал:
"А что касается фиолетового цвета, то этого цвета русский народ совсем не знает и нигде не употребляет. Лиловый он еще понимает по сирени, да и то говорит не сиреневый, а синелевый".
Иными словами, лиловый (фиолетовый) цвет представлялся глазу человека из народа - как модификация СИНЕГО ("синелевый"). И это свидетельство позднейшего писателя - обнаруживает... полную невозможность всех этих "лиловых" и "красно-лиловых" галстуков и сюртуков, которыми Тургенев наделяет своих персонажей из крестьянской среды!
Наряды эти, их цвета - принадлежат у него, таким образом, не плану предметной изобразительности - но плану ЛИТЕРАТУРНОЙ ПОЛЕМИКИ; ориентированы на секрет цвета, "изобретенного" Панаевым в повести 1838 года.
К этому же плану, в чем не приходится сомневаться, принадлежит и та вариация названия "цвета Аделаиды", которая употребительна якобы, согласно Тургеневу, в той же крестьянской среде: "ОДЕЛЛОИДА". Используя оба эти варианта слова, Тургенев, в отличие от Панаева ("цвет Аделаиды") и вопреки наличию русского окончания именительного падежа, - делает его... несклоняемым: "...сюртук цвета аделаида..."
Мы недавно столкнулись с аналогичным явлением у Писемского, где несклоняемая форма слова в выражении "фрак, цвета аделаид" - могла восприниматься как падежная форма множественного числа. У Тургенева его странным образом неизменяемая словоформа - также омонимична одной из позиций русской падежной парадигмы: родительному падежу... только существительного МУЖСКОГО рода, "аделаид"!
И снова мы можем наблюдать системность, спланированность всех этих вариаций у разных писателей на протяжении двух десятилетий. Эта транспозиция - напомнит об обратном процессе, происходившем у Гончарова в главе из "Фрегата "Паллада", только в предметной области, а не грамматической: описание одежды мужских персонажей в терминах... женской моды.* * *
Попытаемся теперь разгадать загадку слова "оделлоида", коль скоро мы пришли к выводу, что Тургенев тут (как и Панаев с самим "цветом Аделаиды") - мистифицирует читателя, заявляя о его реальном существовании. Предполагается бытование этого варианта слова - в УСТНОЙ речи крестьянства. Он вводится у писателя оборотом: "...или, КАК У НАС ГОВОРИТСЯ..." ("у нас" - то есть в Орловской губернии, на родине Тургенева).
Мистификация проявляется уже в том, что, повторим, "русский народ ТАКОГО цвета не знает"; не знает, стало быть, он - и такого НАЗВАНИЯ.
Точно такой же авторский комментарий, отсылающий к устному словоупотреблению простонародья (только в данном случае, реальному, а не вымышленному), - получит в позднее, в 1851 году написанном рассказе "Бежин луг" реплика крестьянского мальчика:
" - А скажи, пожалуй, Павлуша, - начал Федя, - что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное?
- Как солнца-то не видно стало? Как же".
Из контекста становится, в общем-то, ясно, какой предметный смысл имеет это специфическое выражение. Но Тургенев все равно делает к нему примечание: "Так мужики НАЗЫВАЮТ У НАС солнечное затмение". Как можно видеть, тут пропущено - одно звено, которое действительно следовало бы пояснить: "предвиденьем небесным" орловский мальчик называет то, о чем для нас привычнее слышать и говорить как о "небесном знаменье".
Но все дело заключается в том, что вариант "оделлоида" - не делает В ПРОИЗНОШЕНИИ НИКАКОЙ РАЗНИЦЫ, по сравнению с исходным "аделаида"! Разница становится видна, наглядна - именно в ПИСЬМЕННОЙ, литературной речи. А значит... мнимый "вариант" этот - такая же ЛИТЕРАТУРНАЯ шутка, как и само это, мнимое же, обозначение цвета.
Присмотревшись к нему, мы узнаём в нем - ка-лам-бур; в нем, рассмотренном с этой точки зрения, - легко прочитывается... целая фраза, самостоятельное предложение: "Одел Аида". "Аид" - в античной мифологии, подземное царство мертвых. "Цвет аделаида", таким образом, ассоциируется у автора очерка "Контора"... с АДСКИМ пламенем.
Причем "изорванный сюртук" этого цвета - носит у Тургенева персонаж, которого "в истопники... произвели"!
Сложим вместе то, что напрашивается быть соединенным. "Контора" - в советское время обиходное название КГБ; Варлам Шаламов, чья фамилия совпадает с названием деревни, в которой живет детский персонаж "Бежина луга", - знаменитый писатель-лагерник.
Это можно было бы счесть поразительным совпадением, если бы мы не имели возможности убедиться на многочисленном материале, какую силу в это время в русской литературе вообще, и в данной прослеживаемой нами линии ее преемственности в частности, приобретают предвосхищающие - и литературные, и реально-исторические - реминисценции.
Древне-греческое название, проступающее в тургеневском каламбуре, - одновременно напоминает нам о древнем, древней средиземноморской цивилизации принадлежащем, происхождении "пурпура", стоящего за "цветом Аделаиды".
А если мы возьмем наименование "Аид" в его терминологическом значении: "не-видимый", - то мы различим в этой тургеневской шутке совершенно определенную апелляцию к деянию, десять лет назад совершенному его предшественником Панаевым - давшим в своей повести название... несуществующему цвету; цвету, который, стало быть, - НЕВОЗМОЖНО УВИДЕТЬ.
"Одел Аида" - означает, таким образом: одел платье, выкрашенное... "невидимым цветом"; вообще: платье - которое... нельзя увидеть; одевший которое - обречен щеголять... голым, без ничего! И в каламбуре этом, тем самым, проступает - сюжет знаменитой сказки, напечатанной Г.-Х.Андресеном в своем сборнике сказок ровно десять лет до написания тургеневского очерка, в 1837 году (и - в тот же год, когда была написана повесть "Кошелек", когда овдовела королева Аделаида...): "Новое платье короля".* * *
А теперь спросим себя, что может означать выражение, отнесенное Тургеневым к пятнадцатилетнему крестьянскому мальчишке: "вероятно, сын аристократа среди дворней"?
Быть может, этот "аристократизм" заключается в том, что он - сам или его отец - является... незаконнорожденным сыном умершего барина?
И тогда...
В.Н.Турбин в своем этюде об "аделаидином цвете" в повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели", как мы видели, делал особый акцент на генеалогии персонажа, который разглагольствует об "аделаидином цвете", - лакея Видоплясова в творчестве Достоевского.
Отдаленный его потомок - лакей Смердяков, незаконнорожденный сын Федора Павловича Карамазова от Лизаветы Смердящей в романе "Братья Карамазовы".
Мы-то думали, что он в этом романе - впервые и появился.
А он вот где - щеголяет в своем "лиловом галстуке" (то есть - почти "аделаидина цвета") в очерке Тургенева 1847 года; пробрался каким-то образом на тридцать лет назад.
|