Аннотация: Переживания и размышления человека, чуть не получившего престижную премию.
В описываемое время автор проживает на юге Франции. W.Gombrowicz. DZIENNIK. 1966.
Где-то в конце апреля - начале мая пришлось мне пережить тяжелое и глупое состояние, недели две был я болен от унижения.
Давайте не забывать, что поэт - существо деликатное, ночное, как бы подземное, художник подобен летучей мыши, крысе, кроту и мимозе. Я был в полной уверенности, что в этом году десять тысяч долларов Международной Издательской Премии мне не светят. Пресса не упоминала меня в числе кандидатов, более того, мне разъяснили, в силу каких именно соображений, интересов, взглядов и стратегий я окажусь на обочине. Вот я и не слишком интересовался ходом обсуждений жюри, заседавшего здесь же, неподалеку, в Валескере. Пока на третий или четвертый день прений одна итальянская журналистка не приехала в Валескер брать у меня интервью и не проговорилась, что все чаще будто бы разговор заходит обо мне и что "Порнография" начинает выделяться среди десятка двух обсуждаемых произведений. Этого было достаточно. Жадность меня обуяла. Доллары! - И потом все время кто-нибудь звонил по телефону с новостями, - опять доллары, - в финале мы оказываемся уже вдвоем с Солом Беллоу - доллары, доллары! В день объявления вердикта мое достоинство стало тряпкой, моя независимость - глупостью; доллары, доллары, доллары...
Мечты рассыпались в пять часов пополудни, в кафе на площади, где я сидел, попивая кофе, с мыслями о долларах. И вот вошли Бонди с женой, греческая писательница Кэй Цицелис, Сивер, директор Гроув Пресс, еще несколько человек, все из Валескера - и с ними свежайшие новости с этого драматического состязания. Если бы не... Вот это да! Если бы не испанская делегация, которая в принципе была за меня, но решила таки выдвинуть на первое голосование одного латиноамериканского писателя, чтобы сделать ему чуточку рекламы... Хо! Если бы Порнография не называлась Порнографией, поскольку надо же было случиться, что жюри присудило пару дней назад премию для молодых литераторов одному американцу за повесть несколько... скабрёзную, ну, и стали сомневаться в этом заглавии, как бы не было похоже... на два гриба в одном борще. Ха! Если бы не тактика немецкой делегации и определенные интересы крупных издательских Домов, - хе! Если бы...
Relata refero. Я завел было речь, что мог бы взять адвоката и устроить процесс этому жюри. Ну, конечно! Правовые основания подобного судебного дела бесспорны. Присуждение этой премии, самой значительной после Нобелевской, вопрос нешуточный. Обязанность членов жюри - отдать премию книге, лучшей с художественной стороны, и только эта сторона должна приниматься во внимание. Между тем, как видно из отчетов прессы, в расчет идут какие угодно мнения и мненьица, не имеющие никакого отношения к художественным достоинствам: присудить награду тому-то, ведь "надо бы отметить новый французский роман", такому-то, поскольку "пришло время Латинской Америки". Члены жюри, попивая виски, поговаривают друг с другом на разные темы. "Вот бы, - говорил я, - выиграть этот процесс!" Это бы вызвало лавину процессов, многие пострадавшие пожелали бы ревизии многих наград, и это бы привело к отмене Премии как таковой... этих чаевых, этой компрометации...
Мне возразили любезно - ха, ха, что за парадоксы, затем Сивер отвел меня в сторонку и изложил некоторые предложения от имени Гроув Пресс (доллары, доллары), я почувствовал себя получше, а в последующие дни капнуло еще что-то (наверное, потому, что газеты писали, что я проиграл всего одним голосом), стало как будто еще полегче. И тем не менее я чувствовал себя ужасно.
Поймите правильно: мы, художники, прекрасно знаем, что наши начинания невзрачны и легковесны. Очевидно, что марание бумаги вымышленными историями - занятие не из самых серьезных. Как стыдился я его в первые годы своего писательства, как краснел, когда меня ловили на нем! Насколько инженер, врач, офицер, летчик, рабочий сразу всеми воспринимаются всерьез, настолько художник только после многолетних усилий получает статус состоявшегося.
Художник приближается к каждому отдельно, частным образом, шепчет на ухо, домогается исподволь - признайте меня! Получилось; есть уже один, даже двое, что меня признали. Их уже пятнадцать, сто, четыре тысячи. Начинаю дышать полной грудью, становлюсь, становлюсь значительным! Сколько ж времени! У меня этот подъемчик занял тридцать лет усилий, невзгод и унижений.
И что потом? Потом тебя хватают за воротник и - пожалуйте предстать пред аэропагом. О, покой благословенный ночи, где ты?! Еще недавно в одиночестве, теперь - в светской атмосфере, в блеске гостиничных люстр ты - одна из тридцати дойных коров и одна из тридцати кляч перед забегом, которых ощупывают и оценивают. А кто эта культурная тётка в первых рядах, которая ляпает пренебрежительно, что "не в состоянии была" прочесть больше пятидесяти страниц твоего повествования? Это - собственной персоной предводительница уважаемого жюри, мадам МакКарти. МакКарти? Но для меня вот МакКарти, и говорю это совершенно открыто, не относится к серьезной литературе, слово чести даю, что для меня МакКарти всегда была самым рядовым автором третьего, может даже четвертого сорта. Как же получается, что я, достигнув предела своих трудов, пройдя долгий и тяжелый путь, оказываюсь у стоп этой почтенной дамы, свысока болтающей, что "она не в состоянии" и т.д. Что за шутки? С моим авторитетом шутки? С моей гордостью? С моим достоинством?! Что за дьявольщина - я снова ввергнут в невезение, глупость, ничтожность своего начала?!
Что за демон? Вот какой: десять тысяч долларов! Которых ты возжелал. Которые тебя достали аж до дрожи. Десять тысяч? Но ведь это глупая сумма! Хотя бы миллион. Пятьдесят миллионов!
Не-ет, всего десять тысяч - сумма, которую зарабатывает посредственный финансист на весьма обычной операции.
(Написано все это не затем, чтобы презреть награды, напротив, чтоб иметь возможность соискательствовать их со всей прытью, однако без ущерба для своего внутреннего мира. Но я написал это, имея также в виду публичный интерес, пора бы осознать, как это все уязвляет... дрянь...)