Из Ури Цви Гринберга
Перевёл Михаил Польский


"По праву матери, сына и Иерусалима"

1.

Бьётся, бьётся родная, стеная, скорбя:
сколько жарких ночей я хотела тебя,
девять лун я под сердцем носила тебя,
как же ты потерялся, кровинка моя?

Где вы кудри, обнявшие чёрной волной
лик твой милый, улыбку сияющих глаз...

Ты счастливый однажды с прогулки пришёл,
и сказал: ты не знаешь, родная, какой
весь в закатных лучах город наш золотой!

по зелёным холмам мы бродили сейчас,
Я устал, но мне так хорошо!

Я застлала постель белоснежным бельём. 
Ты уснул. Я легла... Мы с тобою вдвоём...
О, волшебная ночь, свет любимых очей -
сладкий плод моих первых ночей.

Но ничтожная пуля тебя отняла...
Хватит! Память навеки хранят зеркала,
как ты входишь - хозяин - в заждавшийся дом
со словами: родная, шалом!

2.

Сын, ты пал смертью храбрых, погиб как герой,
жар земли утолил своей кровью живой
на подъёме в столицу. Она твоя мать
как и я. Я должна тебя ей передать
навсегда - на подъёме в столицу,
там, где свет невечерний струится.

Сын, ты пал смертью храбрых, погиб как герой...
Кто вернёт мне тебя из могилы сырой -
колыбели твоей, кто теперь твой сандак,
мой единственный! - Пепел и мрак.

О, когда бы я знала дорогу к тебе - 
всю бы кровь отдала благодарна судьбе,
чтобы вечно свиданию длиться.
Но начало твоё - это лоно моё,
а конец - на подъёме в столицу.

3.

Столица мира, чья она? Моя
и сына моего. Он плотью с нею слился.
И кровь его - она теперь её.
Она невестка. Сын на ней женился.

Он с ней одно - навеки - потому,
что был дитя любви и движимый любовью...
Не обращайте в воду кровь сыновью.
Земли святой ни пяди - никому!

А вы, о други сына моего,
вы поклялись над телом, над могилой
прогнать араба и сломать мерило
делящих то, что Бога одного,
и светлых ангелов его. И сына.

4.

О, если бы сквозь прах, политый кровью
проник наш слух, и мы б понять смогли
его тоску, любовь его сыновью:
"Я здесь навек. Я не отдам земли.

Теперь я прав бессмертной правотою.
Я с нею пал. Но, если б снова жить,
я б всех собрал, кто был тогда со мною,
чтоб град святой навек освободить.

Я жив, покуда этом город с вами.
Ваш путь к его вершинам - это я.
Пока вы в браке с этими горами,
не тщетны молодость и смерть моя."

5.

Сквозь ночные рыданья
Услышала сына родная,
И вдруг стало ей ясно,
Что длятся сыновние дни.
Он и город одно,
Вот он сын её Йерушалаим,
Милый мальчик, кровиночка - 
Град на сыновней крови.

Мы взойдём в этот град
И куда бы ни бросили взора - 
Это всё царь Давид с сыновьями, 
Поэтому свят 
И велик и сердечно любим 
Ослепительный город,
Орошённый слезами и кровью 
Безвестных солдат.

То столица Всевышнего,
Наша бессмертная мать.
То Давида венец, 
Чтобы вечно над миром сиять.

6.
Свидетельство любви - столица мира

Бесподобная! Как хороша!
Ныне - предана. Осиротела.
Позабывших тебя не зови.
И моя помертвела душа,
И в сосуд беззаветной любви
Превращается тело.

Память любящих так коротка,
И с уходом печали слабеет.
Ты, родная, не ею крепка.
Слышишь - тело моё 
Стало звонкою арфой твоею
Жилы-струны поют, 
Когда к ним прикоснётся рука.

Струн таинственных звон - 
Не измене - любови старинной,
И пророчество тем - 
Безмятежным на радость врагам.
Я молюсь за тебя, 
Твоего лучезарного сына:
Да воспрянет Сарон*, 
Как восход, озаряющий Храм.

*Сарон, Шарон, плодородная долина
между Кесарией и Яффой. 
Еврейские земледельческие поселения.
Еврейские земледельческие поселения.

========================

Жертва любви

Со светлою грустью в тебя погружаясь глубоко
Мы видим восход твой, расцвет твой высоко-высоко -
Над смертной тоскою, что очи из глаз источила,
Засеяла в небо и ими затмились светила.

На звуки шофаров с горы благовонного Мирро
Мы вечно уходим, чтоб вечно звучали над миром
Шофары. И кедры закатным огнём полыхают,
И наши надгробия - горы над нами сияют.

Иерусалим! Наша страсть, наша песня - навечно
О том, как любили, как были любимы сердечно,
О сладостных девах - слияние слов вдохновенно...
И Вечность блестит в волосах серебристо-бесценна.

***
(отрывок)

Ай, ай, как ты прекрасна, столица!

Подопру я ланиту десницей 
по завету отцов, и польётся
песнь субботы во славу царицы.

Ай, ай, как ты прекрасна, старушка!
Как горда своей юною дочкой - 
Тель-Авивом - весеннею горкой!

Ты её родила на равнине 
не стеснённой твоими стенами. 
Твоя дочь - молодая русалка.
Из морской синевы да из солнца 
её ризы - невинно-игрива,
а игрушки - песок да ракушки...

Мы, изгнанники, дети галута
возвратясь, увенчали короной
дочь младую - родную сестрицу
нашу - но не тебя: ты стара.

Но, таинственный свет излучая,
стала царственной нашей защитой,
тем, кто в шторме - спасительной сушей,
только ты - но не дочка твоя.

Потому что как сталь твои руки
для врагов, но песок и ракушки
в них для милой русалки твоей.

Ты как львица младая воспрянешь -
страшный жар изрыгая из зева,
раскалишь ненавистников царство,
словно жертвенник, чтобы сгорели...

Нет! Глубоко ты спишь, золотая,
крепко веки смежив - от Давида
до Машиаха сон твой волшебный,
В нем сменяются тысячелетья...

Те, кто любят, рекут: "постарела".
"Умерла ты" - кричат супостаты.
Но всё так же сияет корона
над бессмертной твоей красотою.

Ай, ай, как ты прекрасна, столица!

Сыновняя песнь 

Гряньте, тридцать орудий, сыновнюю песнь маме милой -
Воздаянье за то, что меня зачала и носила,
За родильную муку, за мёд материнского млека,
Белизну и покой колыбели, младенчества негу,
За её поцелуи, покрывшие щёки и очи,
За уборки, за стирки, за песни в бессонные ночи...

Гей! Я славу сегодня пою - всею плотью и кровью -
Это плата её - за любовь воздаётся любовью.
Вместе с нею лицо над моей колыбелью склоняю,
Сладкий запах младенческий мой вместе с нею вдыхаю.

Тридцать лет моих этим увенчаны, тридцать орудий,
Что возносят сыновнюю песнь, чтоб услышали люди,
Чтоб увидели все - и видение это нетленно - 
Это сын - это мать - это песнь - это сердце Вселенной.
 


Песня дикой любви

Как ягнёнка руно её волосы мягки и нежны,
С ароматом запретных плодов в заповедном саду. 
Жрица страсти безумных времён невозвратно-кромешных -
Омут в чёрной ночи, поглотивший его как звезду.

Яма с терпкой отравой для жажды его беззаконной,
Похоть лона земного, Тамуза томительный зной...
Он желал её плоти как древний властитель Арнона,
Что сражён и растоптан Всевышнего тяжкой стопой.

Источают тела сладкий хмель виноградников диких,
В вожделеньи дрожат дрожью новорождённых холмов.
Днём они как и все - суетливы, слабы и безлики.
Ночью - пьющие пламень запретных цветов и плодов.

Песня идущих вдвоем

В тишине расцветают слова
Между ними и звёздами, и
Прорастает и вянет трава,
По которой ступают они.

Им пока и не снилась хупа,
О помолвке и помыслов нет,
Лишь волшебная вьётся тропа
И волшебный от локонов свет.

Их желанье связало до слов.
В их слиянии - слава Творца.
Ночь накинула звёздный покров
На ранимые эти сердца.


Птицы детства...

Птички... Птички из давних пленительных лет,
помню ваше порханье, чириканье... Я же
был мальчишкой тогда, я крошил для вас хлеб...
Улетели... И в памяти нет меня даже.

Да и я улетел, и в окрестностях Храма
птиц кормлю на брегах Иордана.

Лето... Зелены сочные Буга луга,
в небесах облака, как стада луговые,
и неспешно несёт свои воды река,
и высокое небо несёт облака,
и трепещут леса под рукой ветерка -
сладось ягод - и ужас... впервые.

Да, теперь я не тот... И меня не вернуть
в воды Буга той давней порою.
Та вода мне теперь по колено... по грудь...
Но мальчишкой хотелось мне в небо нырнуть -
я шагнул, и накрыт с головою.

Тут бы мне и конец... Но прохожий еврей
услыхал мои вопли и в ту же минуту
оказался в воде... До конца моих дней
я спасенье своё не забуду.

До конца моих дней отражаюсь в реке
моей юности... Болен не Бугом, но - небом.
И предчуствие чуда как в том пареньке,
тех же птичек кормлю 
тем же хлебом.


Четыре песни разума.
 
(Вступление)

Когда я был небольшого роста, 
но уже ходил своими ножками,
и надвигалась какие-нибудь страсти 
и огорчения,
я поступал очень просто: 
прикрывал глаза ладошками 
от страха и смущения.

Но вот я взрослый - 
и нет больше власти
нет мочи
у моих ладоней 
остановить несчастье... 

Даже если не прикрыть, 
а вырвать очи - 

не унять напасти.


а.Песнь авраамовой расы

С тех пор, как мы победили стихии огня и воды,
царями себя возомнив - с тех пор стонем: 
крадётся за нами огонь - и мы горим,
вода настигает нас - и мы тонем. 

Поскольку то древо и камнень, пред коими падали ниц,
повержены нами пред нашим Предвечным, 
постольку
тень смерти от гойских деревьев касается лиц,
и камень любой, упираясь, не хочет в постройку.

А тем, что ваалам служили - с тех дней до креста
мы дали понятье Единого - помнят и знают,
но вечно проклятия их изрыгают уста,
и кровь их черна, и душа их от злобы - пуста,
замшелых ваалов их вечно манит нагота,
и идолов вновь нашей кровью живою питают.

Но стоит душе встрепенуться, и видим мы их
у наших колодцев, у нашей кошерной водицы.
Давида псалмы просветляют их мрачные лица -
Ведь все их молитвы - от наших речений святых:

В тоске без предела -     СЭЛА!
Любя и ликуя -            АЛИЛУЙА! 
И камень на камень -      АМЭН!

б. Властелину грядущего

Оставшийся один средь беснованья
Валов морских, спасения не чает.
В бутылку он кладёт своё посланье
И море эту почту принимает.

И доставляет. Но, увы, не сразу.

Так и поэт: он посылает слово
Для человека дальнего, родного,
Несущего величие и разум,
Грядущего в лучах венца златого.

То слово есть душа, и нет в нём лжи -
Ключ нотный от симфонии грядущей,
В торжественном звучании могущей
Соединить прозрений миражи,
Давидовой постройки чертежи,
Земные горы, пропасти и кущи.

То слово есть душа моя. То слово
Ключ огненный от ужаса изгнанья,
Которым Рим отгородил сурово
Себя от нас и нас от Мирозданья.

Но слышу я из огненного гула
В душе смятенье бедного Саула.

Живу я от погрома до погрома,
И даже в ликованьи возрожденья
Один среди израилева дома
Впадаю в бесконечные сомненья:

Не станет ли смертельным для страны
Огонь неопалимой купины?

Мне не пройти и четырёх шагов
Без царского венца и облаченья,
Что в будущем сокрыты. Я готов
Войти в грядущее, и слышу пенье,
И наслаждаюсь воинской музыкой
Вблизи царя в моей стране великой.

Но ужас мой - Агага призрак в стане.
И если - как когда-то - царский меч
Вернётся в ножны, позабыв рассечь
Врага извечного - пророк восстанет,
И заглушит моления и крики
Треск разрываемых одежд владыки.

И страх меня заране леденит:
За тем Саулом не взойдёт Давид,
Но тот Саул промчится метеором,
Прочертит твердь в своём паденьи скором,
Блеснёт и сгинет... И его могила
От Тигра не отыщется до Нила.

О, Всеблагой! Призри на наши стоны,
Пошли вождя, достойного короны!


в. Песнь вечная тоски непреходящей...


Все думы наши - облака во тьме
Ночей глухих на реках Вавилона.
Все упованья - на просвет в судьбе,
На огнь святой, что от земного лона
Раздует светозар в кромешной мгле,
И радость воцарится на земле.

Но длится ночь, и мы вопим до неба:
Довольно! Не выносит наша плоть
Плевел, камней и терний вместо хлеба...

По что терзаешь чад своих, Господь?!

Но горе свет несущему в стране,
Томимой безысходностью страданий.
Он отнимает сладость упований
У тех, что лишь мечтают об огне.

И первый луч, пустыню озаря,
Ухватит перекошенные лица -
В них ненависть, из гневных уст струится 
Ветр яростный, смертельный для огня.

И, плача, восклицает свет дарящий,
Над углями судьбу свою кляня:

По что терзаешь, Господи, меня?!

Песнь вечная тоски непреходящей...

---------------------------

Постоянный адрес этого материала и тексты оригиналов на иврите:
jerusalem-korczak-home.com/bib/kamenev/polsky.uzg.html 

Послушать это в мойм исполнении:
http://www.stihophone.ru/users.php?user=perev