У тебя свинцовые виски и известковый лоб. Руки алые, словно шарлах, и я не знаю, свежая ли кровь на них или огонь, - все-таки это два огня, ведь ты горишь жаждой, а занялась она от рук. Хлопни в ладони, если сможешь, у тебя есть причина ликовать, великая добытчица, что бороздит море верхом на акульих спинах; часто я вижу тебя вот так, над волнами, или туманной луной ты восходишь в горах; хлопни в ладони - вот видишь, этого ты не можешь, нет у тебя больше рук, только пламя на обрубках. По ночам ты паришь подобно огромному голубоватому ледяному кристаллу и манишь в распростертые объятия жадных до красоты кострами своих пальцев, стигматами, пламенниками в пять свечей, которые кружат и соединяются на лету, словно пурпурные птицы.
У тебя свинцовые виски и известковый лоб, а под их стражей - глаза, не знающие слез, потому что тебе неведома Жалость, о горе тебе, Жалость, что пожирает блаженство так же, как пламя губит невзрачную букашку, ты не знаешь своей сестры, которая больше, горе тебе, сухой факел! И горе мне, ведающему жалость и все равно неспособному плакать, нет у меня дыр вместо глаз - зато есть вместо них зеркала, такие сильные и точные, что ничем их не обмануть, не урезонить, всё они мне показывают с беспощадной ясностью вверх ногами. Экстатический ужас сковал источник слез ледяным покровом и никогда не позволит мне омыть раны и свести пятна с души.