"Cybill Disobedience"

  

  

  Глава Третья

  "GOING ALL THE WAY" (Весь путь до конца)

  

  

   Нет, наверно, такой чуши о сексе, которую я не изрекла бы, - и вовсе не с целью получить работу или что-либо еще, а главным образом затем, чтобы иметь побольше секса. Подозреваю, что я всю жизнь пыталась переписать уроки своей матери на эту тему, уроки, которыми она пыталась меня припугнуть. Когда мне было десять, я застала ее в ванной комнате, где она намыливала для бритья ноги, одной ногой балансируя на краю ванны; я воспользовалась моментом, чтобы спросить ее, откуда берутся дети. С неудовольствием щурясь, она сказала: мужчина берет свою штуку и помещает ее вот сюда, - указывая при этом куда-то в область, покрытую кремом для бритья, и давая понять, что находит эту тему в целом неприятной и не намерена ее развивать.

   На ночном столике матери, рядом с ее кроватью, я нашла томик "Любовника леди Чаттерлей" и ужаснулась, обнаружив там слова, которые в нашем изысканном южном обществе никогда бы не произнесли (притом, что Джон Томас [американский детский писатель - прим. пер.] был потерян для меня навсегда). Наши общие с Джейн познания о плотской стороне жизни подруга помогла пополнить, стащив из дома иллюстрированное издание "Унесенных ветром", где было много вздымающихся грудей и где нас учили, что секс это что-то вроде взбучки Скарлетт О"Хара в сцене супружеского насилия.

   Чуть более пространным было обязательное сексуальное образование в школе, куда я стала ходить в подготовительный класс. Это происходило в цокольном этаже школьного здания. С помощью 8-миллиметрового проектора нам показывали подробнейшие анатомические рисунки: треугольный фрагмент утробы, пятнышки с хвостами как у бумажного змея, плавающие вдоль труб. Сперматозоиды и яйцеклетки имели антропоморфные мужские и женские черты, условно обозначавшие мужчин и женщин нашего юга: у сперматозоидов было агрессивное выражение, у яйцеклеток едва ли не скорбное. Не было, конечно, никакого обсуждения удовольствия, никакого упоминания о женском оргазме или о каком-то "моральном компасе", кроме одного очевидного совета: не пытайтесь делать этого раньше, чем выйдете замуж, и не дразните зря петушка.

  

   Когда мне было одиннадцать и я отдыхала на каникулах в летнем лагере, вопрос, откуда вдруг взялась кровь на моих трусах, застал меня врасплох - эту деталь образования моя мать упустила полностью. Мне представилось, будто это своего рода стигматы, расплата за сознательную хулиганистость, или, может быть, симптом редкого и неизлечимого расстройства желудка. Я стояла в кабинке школьной уборной, словно замороженная, набираясь смелости небрежно пройти к мусорной корзине со своим комочком использованных гигиенических салфеток (ну и как тут переоценить изобретение поглощающих тампонов!) Я старательно терла себя туалетной бумагой - до тех пор, пока воспитательница не заметила, что причина дефицита бумаги в туалете это я, и не провела со мной запоздалый урок биологии. Когда я набралась смелости сообщить о своем новом статусе матери, та только покачала сочувственно головой, бормоча что-то о "вечном проклятии".

   До менструаций я была развитой физически, спортивной и сильной, могла бегать, прыгать, могла забраться [на дерево] выше, чем любой мальчишка. В лагерном Клубе Акул я проплыла самую большую дистанцию и этим заработала себе членство, а в плавательном бассейне могла поспорить в сумасбродных лихачествах даже со взрослыми мужчинами-спасателями. И тут вдруг оказалось, что у меня нет иного выбора, кроме как заделаться леди. Опасное сужение перспективы!

  

   Учитывая, что уроков правильного воспитания у нас дома мне явно недоставало, приходилось пополнять их в особом загородном клубе, в так называемой "Школе шарма" - виртуальной чашке петри для молоденьких барышень-южанок. Сидя на складном деревянном стуле, я, с другими девчонками, дочерями членов клуба, практиковалась в том, чтобы скрещивать ноги в лодыжках, одновременно балансируя с книгами на голове - плечи назад, грудь вперед, подбородок повыше - и все это для того, чтобы получить правильную плавную походку настоящей леди. Иногда проводился тест-драйв нашего мастерства в общих танцевальных классах: хихикающие девочки с плохими домашними завивками и прыщавые мальчишки с голосами кастратов, неловко сутулясь, танцевали под боссанову, лили марлен или банни-хоп.

   Казалось, мое тело меняется у меня на глазах. Годом раньше моя грудь казалась мне неприлично большой, а в следующем году - уже недостаточно большой. В объявлениях рекламировались чудо-бюстгальтеры "Cross-Your-Heart" и трусики-пояса 18-часового использования. Разумеется, это было ужасно и не достойно леди - иметь ягодицы, которые покачиваются под одеждой при ходьбе, но еще хуже, когда Да-ди, с усмешкой глядя на мои новообретенные формы, говорил:

  - Сибилл, у тебя, кажется, прорезается T-задница!" [по аналогии с T-shirt, майкой с прямыми короткими рукавами, в виде буквы Т - прим. пер.]

   Когда на мой двенадцатый день рождения он объявил о своем желании подарить мне ружье двадцатого калибра и взять меня в Мемфисский Ружейный Клуб, чтобы пострелять там на стенде и по летящим тарелкам, моя мать сочла это высокой честью для меня, чуть ли не королевским эдиктом. Перспектива заиметь собственное ружье приводила меня в восторг, однако беспокойство, которое я испытывала в присутствии деда, было трудно объяснимо. Так что, пока мы ехали с ним в поезде на эти самые стрельбы, я просто стояла, отвернувшись от него и прижавшись к вагонной двери.

  

   Возможно, у матери были упущения по части моего полового воспитания, зато ее представления о красоте были неизменно твердыми и безапелляционными. "Дорогая, чтобы быть красивой, нужно страдать", - говорила она, покуда мы ехали с ней в "Lowenstein's department store", покупать бюстгальтеры на косточках. Там она закрыла меня в кабинке для переодевания, и, пока я пыталась затолкать свою непослушную грудь в жесткий эластик, сама дымила сигаретой в компании скучающей продавщицы.

   Перед сном мать обычно заворачивала свои свежевымытые волосы в папильотки из туалетной бумаги, тогда как я накручивала толстые щеточные бигуди, мучительно врезающиеся мне в голову. Что касается сестры, то я не раз видела ее спящей с бледно-розовым пластиковым феном на голове; фен был в виде капота и соединялся с теплопроводным шлангом. Однажды я проснулась от запаха чего-то жженого и тут же растолкала Терри, чтобы сообщить ей, что ее шляпка вот-вот расплавится от жара.

   Вполне сознавая, что в семье красота моя была моим железным щитом, надежной защитой, чем-то таким, что неизменно гарантировало мне статус идеального ребенка, я, тем не менее, ставила ее под угрозу с завидной регулярностью. Не знаю, почему я никогда не замечала ржавых концов колючей проволоки, торчащих из забора с виноградными лозами на ферме моей тетушки Гвен. Однако оседлать этот забор мне, разумеется, нужно было просто позарез. И я, разумеется, не заметила крови, которая полилась вдруг на мою новую белую виниловую спортивную куртку. Зато вот ужас на лице матери, когда та увидела клочок плоти, свисающий с моей верхней губы, я разглядела очень хорошо. Врач неотложки из местной районной больницы отказался меня зашивать, говоря, что здесь нужны руки пластического хирурга. С пакетом льда на физиономии я улеглась на заднее сиденье нашего "универсала", и так мы добрались до Мемфиса, где доктор Ли Хейнс провел срочную операцию, сделав мне более двухсот стежков на пространстве с половину десятицентовика. Когда я возвращалась домой, под носом у меня красовался огромный темный комок в пунктире черной нитки, и пока я плакала, глядя на себя в зеркало, слезы с неприятным привкусом лекарства катились по блестящей липкой мази прямо мне в рот.

   Однако мое отвращение к своему зеркальному двойнику было ничем по сравнению с тем отвращением, которое мне пришлось увидеть на лицах моих родителей, бабушек и дедушек. Едва раздавался звонок в дверь, как я тут же пряталась подальше, предполагая, что явились наши соседи с вопросом: "Что случилось с вашей прекрасной девочкой?"

   Понадобилось целых три года, чтобы шрам сошел совсем, только чуть-чуть пониже носа осталась слабая отметина в виде треугольника. И все же благодаря этому случаю я усвоила важный урок - что всякая красота преходяща. Мое уникальное положение в семье в одно мгновение оказалось под угрозой. Уродливое ведь никому не нравится. И мне никогда не стать снова совершенной.

  

   Однажды я попробовала зажечь газовый гриль нашего дворового барбекю и при этом припалила себе ресницы и брови. Я аккуратно протерла их вазелином - средство, которое я иногда применяла на лошадях, чтобы шерсть у них лучше росла на местах ссадин. Когда ресницы у меня снова отросли, еще длиннее и гуще, чем прежде, моей матери оставалось лишь рекомендовать своим друзьям припаливание как вид косметических процедур.

   С этими ее постоянными переживаниями о цвете моих волос, ее заинтересовал как-то новый продукт под названием "Летняя Блондинка".

   - Это и в самом деле замечательное средство, - сказала она мне доверительным тоном, увлекая за собой в ванную, с коробкой волшебного эликсира в руках. - Все, что нужно, это распылить его тебе на волосы, и больше нам не придется волноваться, что они потемнеют.

   На протяжении всей моей жизни стоило мне сказать, что у меня натуральный цвет волос, как меня тут же встречало недоверие. И что же, теперь мне придется врать?

   - Интересно, что я должна говорить, если у меня спросят, крашу ли я волосы? - спросила я с ехидцей.

   - Это не краска, - настойчиво повторила мать, - это осветлитель. Все равно, как если бы ты посидела какое-то время на солнце.

   С материнского благословения этой "лжи во благо", я стала послушно распылять на себя это средство. Спустя годы, когда FDA [The Food and Drug Administration - федеральное агенство Департамента здравоохранения и социальных служб США - прим. пер.] стало более жестким в отношении товарной маркировки, выяснилось, что это не что иное, как обычная перекись для волос.

  

   Шопинг в компании моей матери, как правило, включал в себя магазин "Casual Corner" на Юнион-авеню, а затем обед в "Pig'n Whistle Bar-B-Q", куда маман ходила, когда была еще ребенком. Наша обязательная школьная форма состояла из белой оксфордской блузки с круглым воротником на кнопках, свитера-кардигана и гольфами в тон к нему, накидки-пледа и широкой юбки. Наряд этот включал в себя также черно-белые туфли с каблуком или ботинки от Bass Weejuns [фирма в США, производящая элегантную обувь. - прим. пер.] Я предпочитала носить обувь на завязках с кисточками, а не с обычными шнурками, которые продеваются в дырочки, - вставить монетку в щель автомата всегда было для меня проблемой. В том, что касается моды, мы были вообще из молодых да ранних, но иногда я выглядела прямо-таки бунтовщиком. Однажды меня отправили домой из школы за то, что я надела юбку-брюки, которую сочли слишком похожую на брюки. Завуч позвонила матери, чтобы сказать: "Пожалуйста, зайдите за девочкой и верните ее обратно в юбке". Мать решила, что все это просто смешно, и вместо того, чтобы сделать, как нам было велено, мы тут же отправились с ней на барбекю.

  

   "Мужчины редко обращают внимание на девушек в очках".

   Говоря это, мать не подозревала, что буквально цитирует Дороти Паркер. Оно и понятно, ведь тогда еще не было очкастых кукол Барби. Мне исполнилось пятнадцать, и я провалила тест на зрение, который был нужен для получения водительских прав. Отказываясь верить результатам теста, мать обратилась к другу семьи, глазному доктору, и тот написал мне справку, удостоверяющую, что для того, чтобы ездить за рулем, очки мне не нужны. На служащего Теннессийского Дорожного Патруля эта справка не произвела ровным счетом никакого впечатления. Как и не помешала мне провалить этот тест во второй раз. Наконец мне разрешили обратиться к окулисту, поскольку очки мне, безусловно, были небходимы: много лет мне приходилось щурить глаза при взгляде на классную доску, на киноэкран, или же во время игры на баскетбольной площадке. Мать со стоически-обреченным видом сидела рядом со мной в кабинете окулиста, тогда как на голове моей красовалась черная конструкция в виде металлической рамки с линзами, делавшая меня похожей на сову. Вот вам чудный образ хорошенькой маминой дочурки! Когда я доложила матери, что сдала тест на зрение с третьей попытки, она только и протянула в ответ: "хорошо!" - скучным тоном, подразумевающим, что на самом деле - ничего хорошего.

   Заповеди красоты казались нам более суровыми, чем церковные, но мне некогда было ждать, пока придет далекое будущее, чтобы пожинать в нем достойные плоды. Несмотря на мои очки, авансы от мальчиков не прекращались. А я, судя по всему, была рождена, чтобы их принимать.

  

   Я МОГЛА БЫ ОТПРАВИТЬСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПЕРЕУЛКУ ПАМЯТИ, просто проходя мимо отдела мужской парфюмерии в любом универмаге. Одеколон "Каноэ" - это Сэм. "Английская Кожа" - это Майк. "Нефритовый Восток" - это Лоуренс...

   От первого моего поцелуя меня не то чтобы стошнило, но я добрых пять минут плевалась в раковину, после чего истратила по назначению еще и полтюбика зубной пасты "Crest". Мне было четырнадцать, и это случилось поздно вечером на переднем крыльце нашего дома, после бейсбольного матча низшей бейсбольной лиги с участием "Мемфисских Цыплят". Мне надоело смотреть на любовные сцены со стороны и я поклялась разделаться с этим раз и навсегда.

   Может показаться, что те примеры, которые я в избытке видела у нас дома, станут для меня надежной вакциной против алкоголя, но это далеко не так. Пятнадцатилетней девчонкой я смешалась с публикой, слоняющейся у магазина "Ликеры Джо", стараясь найти там кого-то, кто согласился бы купить для нашей компании литр виски "Miller Black Label". Пожилой мужчина, стоявший рядом со входом, прислонясь к неоновому знаку в виде "спутника", быстро поддался на мои уговоры (с помощью небольшой взятки), и вскоре мы уже распивали это свое "горючее" прямо из бутылки, завернутой в коричневый бумажный пакет.

   Эффект был почти моментальный. Через какое-то время я уже танцевала под мелодию "When a Man Loves a Woman", уткнувшись в приятно пахнущую шею девятнадцатилетнего парня со слегка недопеченной плюшкой вместо подбородка, с губами Мика Джаггера и осветленными, зачесанными в длинный кок волосами. Через пару дней Майк явился к нам домой, чтобы пригласить меня в кино. Ему удалось обнаружить перед моими родителями столь заметные достоинства (как для моего первого ухажера), что они возненавидели его с первого взгляда.

  

   Чтобы встречаться с Майком, мне приходилось выходить из дома под разными предлогами, часто используя при этом Джейн в качестве алиби - тогда-то и начались мои традиции секса и вранья. Джейн была передо мной в долгу, однажды я спасла ее из волн Shoals Creek: она прыгнула с пирса в реку, чтобы вытащить игрушечный футбол, который мой младший брат туда закинул. Она уже устала бороться с течением и в любой момент могла уйти под воду, когда я бросилась к ней со спасательным кругом. О своей роли в качестве прикрытия Джейн и не подозревала - тем не менее я ссылалась на нее почти всякий раз, когда мне выпадал шанс увидеть Майка. Мы с Майком постоянно придумывали какие-то новые места для встреч, и однажды он оставил для меня на крыльце дома Джейн записку о новом свидании; однако вышло так, что ее отец обнаружил записку раньше, чем она. Машина Майка, "MGB" [двух-дверная спортивная машина, выпускавшаяся компанией British Motor Corporation (BMC) в 1962-80 гг. - Прим. пер.], могла стоять в любой точке города - стекла запотевшие, а наши руки-ноги - в самых невероятных положениях, когда эта идиллия вдруг прерывалась лучом полицейского фонарика. Но самое излюбленное наше местечко было за домом моих бабушки с дедом, когда им случалось уезжать из города. Спрятавшись за портиком входа и укрытые от случайных взглядов с улицы, мы с Майком чувствовали там себя в полной безопасности.

  

   Я была совершенно потрясена удовольствием, которое могут доставлять поцелуи и объятия, эти интуитивные находки, которых я никак не ожидала, учитывая скучные наставления моей матушки. За шесть месяцев самых изощренных ласк мы успели испробовать буквально все - разве что только не дошли еще "до самого конца". Одной ясной холодной ночью я вышла на нашу лужайку перед домом, - трава была хрустящей от мороза, - я смотрела на ночное звездное небо, и стала договариваться с Богом способом, который впоследствии назовут клинтонианской логикой.

   - Это не будет intercourse, - говорила я Богу, - а всего лишь outercourse. А потом я больше не буду этого делать.

   [Intercourse - половое сношение с пенетрацией члена; outercourse - сексуальный контакт без пенетрации - прим. пер.]

   Затем я вернулась в дом, посмотрела на фотографию Майка - я прятала ее в бумажнике, под библиотечным удостоверением, - и подумала, кого я хочу обмануть? Я взяла свои ролики, засунула их в сетку для волос и положила все это на подушку, затем свернула одежду в комок и накрыла все одеялом так, чтобы это напоминало человеческую фигуру. После чего вылезла из окна и забралась в машину Майка, которая поджидала меня за углом.

   После своего "первого раза" я чувствовала себя странно отрешенной - словно это был некий ритуал посвящения или пункт, который теперь можно просто вычеркнуть из списка, а не какое-то там невероятное сексуальное приключение. Правда, Майк предупредил меня, что вообще-то из этого можно извлечь и больше. Когда я влезала обратно в окно своей спальни, неожиданно вспыхнула лампа под потолком, и я увидела перед собой отца. Ни слова не говоря, он прошел по коридору в комнату, где хранились инструменты, и его молчание было гораздо страшнее, чем обычная его вспышка гнева. Мне казалось, что горло у меня запечатано сургучом, но все же я пробормотала через силу:

   - Что это ты делаешь?

   - Забиваю окна, - ответил он.

   - А вдруг начнется пожар? - спросила я беспомощно. - Я же не смогу выйти отсюда.

   Не глядя на меня, он взял молоток и стал забивать окно.

   - То, о чем я беспокоюсь, дорогая, совсем не пожар.

  

   Однако думать о сохранности моей добродетели было уже поздно. Мы с Майком подыскивали подходящие места для следующего и следующего, и следующего раза, изучая разные варианты "переулка влюбленных". Я выходила в парадную дверь, чтобы тут же увидеть его - вся такая свежая и жизнерадостная за тщательно выстроенной решеткой из лжи. Дома у меня произошли неуловимые перемены: стоило мне стать "сексуальным объектом", как я тут же почувствовала, что больше не являюсь кем-то, достойным восхищения. Мой отец, конечно же, понял, что действовать в качестве круглосуточной охраны он не сможет, но это не мешало ему сердито хмуриться в мою сторону через стол и общаться со мной короткими отрывистыми фразами - так, словно этот разговор дорого ему обходился. Я заметила, что ящики в моем столе поменялись местами, и поняла, что мать рылась в них и нашла письма от Майка. Однако в разговорах она довольно осторожно касалась моего поведения - обиняками, с тонко завуалированными ссылками на мужчин, которые "не станут покупать корову, если можно получить молоко бесплатно". Я продолжала участвовать в этой комедии и при этом носила школьное кольцо Майка, с подкладкой из белой медицинской ленты-липучки - чтобы плотнее сидело. Дома я носила его на цепочке под блузкой, а в школе надевала на палец.

  

   Наибольшую безопасность и уединение мы с Майком находили в новых кварталах Уолнат-Гроув-Роуд, улицы там были уже замощены, а дома еще не построены. Когда погода была теплая, мы проводили все выходные в кинотеатре для автомобилистов, чему весьма способствовал новый "Nash Rambler" Майка с его откидными сиденьями. Мы были там едва ли не единственными подростками, занимающимися противозаконным сексом в субботний вечер; к утру вся территория "драйв-ин" была усеяна попкорном и использованными презервативами, причем презервативов было гораздо больше, чем попкорна.

   Увлекаемые желанием, мы решили добавить к нашему репертуару еще и вечер среды и настоящую кровать: родители Майка и его младший брат как раз в это время уходили в церковь на вечернюю службу. Понаблюдав из машины, как их семейный автомобиль съезжает с подъездной дорожки, мы с Майком оставили "Rambler" внизу у обочины и затем осторожно, словно грабители, прокрались в дом.

   Едва мы успели раздеться, как у парадной двери раздался щелчок открываемого замка, который ни с чем нельзя было спутать, и затем - голос мальчишки, жалующегося на боль в животе. Схватив одежду, мы лихорадочным шепотом стали обсуждать план бегства. Мне пришлось лезть через окно с высоким, по грудь, подоконником, потом бежать полуголой через пустырь за домом и ждать там, скукожившись за магнолией, пока Майк ко мне присоединится.

  

   В поисках такого места, где нас не поймали бы и не арестовали, мы набрели на мотель "Rebel" на Ламар-авеню - это шоссе, идущее на юг вдоль Миссисипи. Заехав на стоянку, мы увидели знак в виде большой, мигающей неоном кепки солдата Конфедерации и надпись: "Есть свободные места". Хотя нас там вряд ли мог увидеть кто-то из знакомых, однако формально я была несовершеннолетней, поэтому, пока Майк расплачивался за номер, я сочла за лучшее спрятаться под приборной панелью. Комнатушка со стенами из блоков, выкрашенных в белесые цвета айсберга, обошлась нам в девятнадцать баксов.

   К потрепанным седеющим полотенцам я отказалась прикасаться, а отвращение, которое вызывала кровать с серыми простынями в тон, и матрац, пропахший плесенью и провалившийся посередине, словно taco [традиционное мексиканское блюдо - прим. пер.], словами было не передать. Преодолеть его могли помочь разве что накопленные нами огромные запасы гормонов. Так или иначе, уединение и отсутствие помех взяли верх над недостатком эстетики. Для нас это был настоящий "первый раз". Когда мы приехали, было еще светло, а когда выходили оттуда, уже спустилась ночь. Меня это даже как-то поразило.

   Что касается безопасности секса, то Майк был слегка помешан на этом: у него всегда был наготове презерватив, но он не применял его до самого последнего момента - полагался на свой заведомо ненадежный метод "досрочного извлечения". А я ему по своей наивности доверялась. Из-за этого каждый месяц мне приходилось потом проходить через безнадежный страх ожидания месячных. Стоило менструации задержаться на день, и я уже не могла ни есть, ни спать. Случилась задержка в три дня - и я, подавленная, спотыкаясь брела по выложенным зеленой плиткой коридорам школы, упрекая Бога за то, что он объединил радости плоти с воспроизводством потомства, необходимость в коем бывает лишь иногда. Пятидневная задержка - и я отрекалась от секса навсегда, в убеждении, что жизнь моя кончена. При первом же намеке на предменстрационную боль мне становилось легче дышать, а при появлении крови я падала на колени в благодарной молитве: "Аллилуйя!" Боязнь беременности изменила мое отношение к менструации навсегда - не "проклятие", как считала моя мать, а повод для радости.

  

   Когда я рассказала матери, что у меня нерегулярные месячные, она записала меня к своему врачу, другу семьи, который обычно бывал полезен тем, что мог организовать охоту на белок или приглашал нас на барбекю у себя во дворе.

   Нат Атертон в ширину был таких же размеров, что и в высоту, по окружности лысого как биллиардный шар черепа у него шла узкая полоска растительности, делающая его похожим на монаха. Но когда он приступил к расспросам, то выглядел мягким и добродушным - видимо, понял, что я уже сексуально активна.

   - У тебя есть парень? - спросил он.

   Не в силах поднять на него глаза, я пробормотала:

   - Да.

   - Ты что, влюбилась?

   Я снова сказала "да" и заверила его, что мы с парнем планируем пожениться. Он написал что-то неразборчивое на рецептурном бланке, и, отправившись затем в аптеку, я беспечно протянула этот бланк тому же аптекарю, который когда-то (когда мне было пять) продавал мне пенициллин, таблетки от бесчисленных детских вирусов и "Жана Нейта" ["Жан Нейт" - духи или одеколон. Ж. Н. - известный производитель парфюмерии для женщин - прим. пер.] к многочисленным Дням Матери. Когда я заглянула в пакет и увидела там розовый пластиковый контейнер с тридцатью маленькими круглыми таблетками, у меня перехватило дыхание. Я позвонила Майку и хриплым от волнения голосом прошептала:

   - Майк, мне кажется, это противозачаточные!

   Мы поехали на другой конец города, и пока я сидела в машине, сжавшись в комок, он отправился выяснять, действительно ли это те самые чудодейственные таблетки. [Оказалось, так оно и есть.] Что ж, теперь я могла быть по крайней мере уверена, что не наткнусь на своего отца в нашем магазине, где мне пришлось бы их покупать.

   До сих пор поражаюсь этому предупредительному, тактичному отношению со стороны доктора. Он сразу понял, в чем я нуждалась - в простом и надежном средстве защитить себя от нежелательной беременности, - причем избавил меня от прямого разговора и, вдобавок ко всему, спас меня от конфронтации с матерью, позволив ей и дальше вести свою страусиную политику. Двадцать пять лет спустя я спросила у нее:

   - Ты знала, что когда мне было шестнадцать, доктор Атертон давал мне противозачаточные?

   - Нет, не знала! - ответила она, а выражение ее лица при этом говорило: "Пожалуй, это была неплохая идея".

  

   ТЕМ ЛЕТОМ РОДИТЕЛИ И РОДИТЕЛИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ СОБРАЛИСЬ на открытие Конвенции [Конвенция - гавайский праздник Philco Hawaiian Holiday - прим. пер.] Они решили взять с собой и меня; это приглашение было, разумеется, лишь камуфляжем их заговора, имевшего целью вбить клин между Майком и мной. Хотя это их намерение было для меня совершенно ясным, я посчитала, что истинная любовь переживет и каникулы, и что вряд ли стоит пропускать поездку в Гонолулу, ведь севернее Мейсон-Диксон я не бывала ни разу.

   Когда мы вышли из самолета, нас встретила прекраснейшая женщина с блистающей кожей, - она воодрузила на наши шеи венки ароматной белой плюмерии, - а также привлекательный молодой мэйнлендер [mainlander - житель США с континентальной части страны], представившийся как Иосиф Грэм Дэвис. Он был студентом юридического факультета Колумбийского университета и на лето устроился в том самом агентстве, которое организовало нашу поездку. Он называл себя Грэй - патрицианское имя, вполне соответствующее его одежде "преппи" [preppy - субкультура, ассоциируемая с престижными частными университетами северо-востока США, особенно популярная четверть века назад - прим. пер.] - хлопчатобумажной майке, заправленной в шорты цвета хаки, и его растрепанной шевелюре, как у Кеннеди. Он предложил показать мне остров, после чего мы довольно быстро (с моей нетерпеливостью и с моим чувством быстротечности отпущенного нам времени) нашли с ним общий язык, плавно переходя от коктейлей на террасе бара с видом на океан, к страстным поцелуям на пляже Вайкики Бич.

  

   Вечером мы вернулись в отель, и первое, что увидели - это моего отца, нервно расхаживающего по фойе вместе с охранником; тот переговаривался по местной связи со своими коллегами на территории отеля, и от его мобильной рации едва не летели искры. Мои родители посмотрели на мою помятую одежду, на мои туфли и карманы, полные песка, и решили, что до конца поездки мне не следует удаляться от них дальше, чем на расстояние выплюнутой арбузной косточки.

   Пока шла посадка на самолет в обратную сторону, мне удалось передать Грэю записку со своим адресом, и уже потом мы обменялись с ним длинными философскими письмами - о своих амбициях и жизненных целях (его письма были написаны на желтых офисных бланках, так что когда он их писал, клеркам в нью-йоркской конторе, где он работал, вероятно, казалось, что он занят своим обычным тяжким трудом). Нашим отношениям, судя по всему, суждено было остаться чисто эпистолярными; но два года спустя, когда я приехала в Нью-Йорк, то была очень рада снова его увидеть: передо мной стоял законченный, вполне готовый к употреблению бойфренд.

   Мы поехали в пустой дом его родителей в округе Вестчестер и забрались в их кровать - старомодной конструкции, с матрацем, расположенным высоко от пола. Однако наши ласки, едва начавшись, были прерваны неожиданным возвращением родителей - классический сценарий моей сексуальной жизни. Я нырнула под кровать за секунду до того, как в комнату вошла его мать, и лежа там и затаив дыхание, могла изучать ее розовые туфли. Затем она удалилась в ванную по своим нуждам, дав мне возможность сбежать. Несколько дней спустя мы с Грэем предприняли новую попытку - в их семейном пляжном домике на побережье Джерси, который зимой пустовал. Однако оба почувствовали, что слишком напряжены, и все дело закончилось тем, что мы уснули в разных кроватях. Молчание на обратном пути в Нью-Йорк было явным контрастом нашему оживленному разговору до этого, когда мне так хотелось выглядеть сексуальной. Грей Дэвис всегда ездил со скоростью на двадцать миль быстрее дозволенной, и при этом всегда опаздывал на пару часов. Полагаю, он больше не превышает скорости и более пунктуален, чем в те времена, ведь теперь он губернатор Калифорнии.

  

   К великой радости моих родителей, поездка на Гавайи положила конец моему роману с Майком. Это, конечно, лирический момент с привкусом горечи, признание того факта, что первая любовь - это всего лишь первая любовь и ничего больше. Человек, который вызывал у тебя такое чувство голода и тоски, и такую безоглядность эмоций, не обязательно должен сопровождать тебя и дальше. Будут и другие, с голосами tupelo honey* [Tupelo Honey - пятый альбом ирландского певца Вана Мориссона, изд. 1971 - прим. пер.], чьи прикосновенья заставят твои ладони взмокнуть. Так что, расставшись с Майком (на удивление легко, по телефону), я потихоньку двинулась дальше.

   Сэм пользовался одеколоном "Каноэ", одевался в аккуратные преппи-блейзеры от Братьев Брукс и был членом-основателем молодежного клуба под названием "Полуночные Гуляки", известного своими вечеринками. Он был одним из тех самых спасателей, которых я когда-то топила время от времени в бассейне в Chickasaw Country Club.

   Мои родители сочли Сэма достаточно социально приемлемым, поэтому я получила разрешение сопровождать его на осенней встрече выпускников университета Теннесси в Ноксвилле, что у подножия гор Smoky Mountains.

   Казалось, весь кампус залит каким-то неземным сиянием: большинство студентов было в одежде, в которой преобладали ярко-оранжевый и белый, цвета школы. Перед самым началом футбольного матча Сэм вручил мне корсаж [маленький цветочный букет для особых церемоний, который женщины прикалывают к одежде; в данном случае букет, как видно, больше обычного - прим. пер.] - огромную белую "мамочку", обвязанную оранжевыми и белыми лентами. Я сидела на скамье стадиона, поджариваясь на горячем солнце и погружая лицо в цветы, вдыхая их мягкую прохладу. Наблюдение за нами было постоянное и весьма усердное - так что единственный раз, когда нам удалось прикоснуться друг к другу, это во время танцев. Прокторша [инспектор-надзиратель - прим. пер.] из общежития Сэма даже написала письмо моей матери, чтобы выразить ей свое восхищение такой воспитанной гостьей, как я.

  

   Когда Сэм приехал домой в Мемфис на выходные и праздники, не было уже никакого наблюдения. Мы "арендовали" с ним подвал в доме его бабушки - самый последний образец "логова греха", где имелись камин, бильярд, телевизор, барная стойка и мягкий плюшевый диван. Бабушка редко покидала второй этаж своего обветренного белого кирпичного дома, только иногда кричала нам сверху: "Эй, у вас там все в порядке?" На что Сэм откликался с преувеличенным энтузиазмом: "Все нормально, Джим Денди!", одновременно извлекая меня из одежды под аккомпанемент пластинок с Фрэнком Синатрой и Эллой Фитцджеральд. В отличие от моих подруг, за которыми мальчики волочились под "Four Tops" и "Temptations" [ам. вокальные группы 60-х - 70-х гг. - прим. пер.], меня обхаживали под музыку моих родителей.

   Сэм выяснил, что путь к моему сердцу лежит через желудок, и я согласилась поужинать с ним в "Justine's", где нам подавали "pompano almondine"* [рыбное блюдо - прим. пер.] и три вида устриц - "бьенвилль", "казино" и "рокфеллер". (Должна заметить, "Justine's" это самый эксклюзивный ресторан Мемфиса, он расположен в довоенном особняке, где имеется даже розовый сад; в этом ресторане не раз бывали мои бабушка с дедом.) По рецепту, списанному с бутылочной наклейки темного сиропа Каро, мать Сэма выпекала вкуснейший пекановый пирог, которому я поклонялась, словно какому-то идолу. На День Валентина Сэм принес к моей двери плитку шоколада "Whitman's sampler" прямо-таки титанических размеров и еще огромное деревянное сердце на штоке, с надписью "I LOVE YOU", которое он воткнул в мерзлую землю на лужайке прямо перед домом.

   Казалось, все идет как нельзя лучше, однако я была довольно непоседливая особа, и секс с примерным мальчиком из колледжа казался мне скучным. Через пару месяцев я заканчивала школу, и несмотря на несколько открытых мною способов писать "миссис" перед фамилией Сэма в своем блокноте, ничуть не сомневалась, что единственное подходящее определение для нашей с ним будущей совместной жизни это "клетка". Холодным осенним днем мы сидели в его "мустанге", и обильные слезы катились по его сморщенному от обиды лицу; впрочем, когда я начала врать, что имела с Богом беседу о грехе добрачного секса, он не поверил ни единому слову.

   Через месяц (или около того) после нашего расставания я целовалась у своей двери с новым "бо", зашедшим пожелать мне спокойной ночи. Собираясь уже идти в дом, я взглянула в сторону улицы и увидела там наблюдавшего за нами Сэма, одетого в свой парадный смокинг и хмурого, словно Хитклиф [персонаж из романа "Грозовой перевал" Эмилии Бронте - прим. пер.].

  

   Лоуренс пользовался одеколоном "Нефритовый Восток". Он приехал в штат Флорида [с восточного побережья], обосновался здесь, профессионально играл в гольф и водил бледно-голубой "тандерберд", который мы с ним парковали, бывало, в самых глухих уголках Galloway Golf Course [обширные поля для игры в гольф частного клуба в Мемфисе - прим. пер.]. В своих сексуальных предпочтениях он был, скорее... эзотериком.

   - Я покажу, как мне нравится, - произнес он однажды в момент, когда наше возбуждение, казалось, достигло предела.

   Он расстегнул пуговицы на запястье своей рубашки и медленно закатал рукав выше локтя.

   - Просто погладь мне руку.

   Я подумала тогда: "Действительно странноватый парень. Не желает ничего делать сам". Но я все же сделала, как он просил, погладила, хотя, видимо, неправильно - сначала слишком сильно, потом слишком мягко, - потому что он сказал:

   - Позволь мне тебе показать...

   С вершин десятилетий моего эротического опыта поглаживание руки выглядит все-таки невероятной утонченностью, не говоря уже о прогрессе, которого мы достигли за последние годы в области безопасного секса. Так что я все больше прихожу к мысли, что гольф, к примеру, тоже может считаться вполне сексуальным занятием. По крайней мере, вас за него не арестуют.

  

   В МОЮ ЖИЗНЬ СЕКС ПРИШЕЛ СЛИШКОМ РАНО И ВСЕГДА БЫЛ СЛИШКОМ НЕОТЛОЖНЫМ ДЕЛОМ, и мне теперь любопытно - а что, если бы моя сексуальная энергия проявила себя чуть позже или же имела какой-нибудь другой выход? Когда я росла, мы еще не слышали ни о какой Джоселин Элдерс* [ам. детский врач и общ. администратор в области здоровья, известна своими спорными заявлениями о необходимости легализовать наркотики и ввести продажу контрацептивов в школах. Род. 1933. - прим. пер.], которая поощряла бы мастурбацию, а не номера в мотеле. Эта оригинальная идея могла бы заинтересовать академиков (немного отвлечься всегда неплохо), но к девицам из нашей семьи имела весьма отдаленное отношение.

   150 долларов стипендии, выделенные мне для посещения частной средней школы, не покрывали всей стоимости обучения, однако мои старики не слишком торопились выкладывать дополнительные деньги. У нас дома было множество изданий "Collier Junior Classics" и "Reader"s Digest Condensed Books" [Серийные издания классики для детей и серия популярных романов в сокращенном изложении, высылаемых по почте. - Прим.пер.]. Я прочитала все, что было у нас в шкафу ("У девочки голова всегда в книжке", - заметила как-то моя мать, но это совсем не означало комплимента). Я научилась даже читать на ходу в автомобиле, притом, без всякой головной боли. Оказавшись впервые в филиале публичной библиотеки Мемфиса на Хайленд-авеню, я была ошеломлена: "Выходит, я могу взять столько книг, сколько захочу?" Мне было трудно понять, почему меня наказывают за плохое поведение, (меня заставили нагнуться и отшлепали ремнем), в то время как мою подругу Марту - за то, что не выучила на память "Ворона" [известное стихотворение Эдгара А.По - прим. пер.].

   С подругами мы болтали о "going all the way"* ["пройти весь путь до конца" - имеется в виду, начать интимные отношения - прим. пер.] как невинные девочки, не располагая при этом никакой информацией. Но когда я начала заниматься этим реально, то сразу же прекратила об этом говорить. И, если нужно, не останавливалась даже перед тем, чтобы соврать своим лучшим подругам. Уверена, что любая девчонка из "моей стаи" - а все они были хорошие южные девочки - переживала то же, что и я, но при этом немыслимо было, чтобы кто-то из нас стал делиться своим личным интимным опытом. Даже в моей ближайшей троице - Джейн, Пэтти, Марта - наши сплетни о чьих-либо отношениях всегда имели молчаливые границы, за которые мы не смели выходить, твердо держась правила: "не спрашивай других и не болтай сама". Только много позже я уяснила себе, что действительно далеко опередила в этой сфере всех остальных.

  

   Конечно, "Дельта-Альфа-Дельта" были организациями девственниц. [Дельта-Альфа-Дельта, Альфа-Дельта-Пи, Сигма-Альфа-Дельта и т.п. - женские филантропические организации в США, на основах отношений "сестер", чаще всего при ам. колледжах и университетах. Некоторые из них были основаны еще в 19 веке. - прим. пер.] Эти школьные женские клубы, заветное наследие Мемфиса, были организациями с твердо фиксированным протоколом, не допускающим ни малейших отклонений. В один прекрасный день девушек-кандидаток, будущих участниц общества, с тематическими бэйджами на платьях (в виде барабанов бонго или, скажем, головы Нефертити), приглашали в дома старших "сестер" - отведать сэндвичей с огурцом и "Rotel dip" (приготовленный из банки тушеных перчиков "Rotel" и из помидор, растопленных с сыром "Velveeta"). К выходным голоса обычно были уже подсчитаны, поэтому каждая из девушек ждала у себя дома, надеясь на приглашение. О том, что она приглашена, извещала вереница машин у ее подъезда, ленты серпантина и громкие звуки рожка. (У каждого из клубов были особые сигналы рожка, их можно было различить за квартал.)

   Я не только присоединилась к Д.А.Д., я стала президентом альфа-класса и полностью погрузилась - как того требовали ее достойные традиции - в благотворительную работу и благотворительные пати. Мы создали музыкальную группу из белых девчонок, нечто вроде собственной Мотаун-группы [Motown - ам. студия звукозаписи, специализирующаяся на продвижении чернокожих певцов и музыкантов; создана в 60-х гг. - прим. пер.]; эта группа выступала в больницах и в домах престарелых. Чтобы собрать деньги для наших пати, мы устраивали ужины с продажей блинов и мыли машины на автостоянке, а раз в месяц я поднималась в пять утра и ехала в "Krispy Kreme" [крупная ам. компания, специализирующаяся на продаже кофе и пончиков - прим. пер.], чтобы забрать там шесть сотен (а может, и шесть тысяч) пончиков, которые мы затем продавали.

  

   Несмотря на все мои успехи и на все эти школьные ритуалы благонравия, мои оценки по физкультуре оказались для меня настоящим "ватерлоо". Не знаю, чем руководствовалась эта супер-пупер-кинетическая учительница гимнастики, придумывая нам подобное задание, - оно выглядело странным даже по меркам 1960-х. Нам нужно было собрать информацию о современной одежде, прическах, макияже и тому подобных женских штучках, и как-то все это наглядно представить. Конечно, это были вещи, которыми я занималась, что называется, с колыбели, но мне, тем не менее, показалось, что задание довольно глупое, и я выполнила его кое-как, наспех наклеив на плотную бумагу страницы из "Гламур", "Мадемуазель" и из "Семнадцати" [ам. женские и подростковые журналы. - прим. пер.]. В итоге я заработала "F". [В ам. школе оценка "F" означает Fail, "неуд." - прим. пер.]. (Добавлю без малейшей иронии: меньше чем через три года моя скромная особа была на обложках всех этих журналов.) Вообразите: я играла в церковных командах софтбола и баскетбола, установила рекорд района в прыжках в длину (раньше его называли прыжок в ширину, пока не решили, что термин не вполне точный) - словом, претендовала на звание лучшей спортсменки, но, несмотря на это, как раз гимнастику мне и удалось провалить.

  

   Мой отец был возмущен и явился в школу, чтобы защитить меня, в уверенности, что с помощью своего всесильного родительского авторитета сможет все исправить. Меня переполняли гордость и самодовольство, когда, щелкая модными туфлями, он вошел в спортзал, чтобы встретить лицом к лицу воплощенное зло, миссис Хотчкисс, испуганно прижавшуюся к стене. Вдвоем они скрылись в помещении где-то за девчоночьей раздевалкой, слишком далеко, чтобы я могла что-либо услышать. Когда миссия была завершена, отец вышел, поймал мой взгляд и с виноватым видом сказал:

   - Извини, Cи, мне не удалось ее переубедить.

   С этим "неудом" я была изгнана из команды черлидеров (что было уже окончательным позором), а в следующем семестре, когда все мои друзья учились печатать на машинке, я должна была отрабатывать гимнастику. К выпуску мне все равно не хватило половины балла, - недостача, которую дирекция решила великодушно проигнорировать. В одном из повторяющихся снов моей взрослой жизни (о них я уже рассказывала), я, в магистерской шапке и в мантии, марширую в зале под звуки "Pomp and Circumstance" ["Пышность и Великолепие" - один из известной серии военных маршей композитора Эдварда Элгара - прим. пер.], и только успеваю повернуться, чтобы сесть с приготовишками, как беззубая миссис Хотчкисс, [устремляет на меня свой указующий перст] и, выпучив свои круглые глаза, бормочет, словно злая ведьма из сказки:

   - Ты еще попляшешь у меня, красотка!

   _

---

Комментарии: 2, последний от 27/02/2018. © Copyright Ржепишевский Юрий (rzepish@gmail.com) Размещен: 25/05/2015, изменен: 08/07/2020. 43k. Статистика. Статья: Переводы

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"