Известный американский писатель 19 века. Человек трагической судьбы.
Его мама умерла, когда ему было 2 года, отец - годом раньше. Его воспитанием занималась родная тётя. В 26 лет Эдгар женился на её 13-ти летней дочери - своей двоюродной сестре Вирджинии. После 12-ти счастливых лет совместной жизни Вирджиния умирает от туберкулёза. Досужие аналитики винят Эдгара По в инцесте, защитники же говорят, что он с ней даже не был в половом контакте и горячо переживал её скоропостижную смерть. О своей тёте Марии он отзывался как о 'Великой Маме', оставившей глубокий след в его жизни. Она была для него более чем мать или тёща. Злые языки намекают на то, что он имел с ней интимную близость.
После смерти своей любимой супруги Эдгар По впал в ступор, стал пить, ему часто снились ужасные сны и вскоре покончил жизнь самоубийством.
Хотя данный стих написан за четыре года до смерти Вирджинии, очевидно По предвидел нечто подобное, имея в виду больную супругу, которую вывел под именем Линор.
Стихотворение Эдгара Аллана По 'Ворон' мне очень понравилось, как своим содержанием, так и далеко не простой для восприятия схемой рифмовки и я рискнул его перевести.
Фабула стихотворения довольно необычная и в то же время вполне житейская:
Одинокий несчастный человек, лишившийся своей любимой девушки по имени Линор, засиделся поздней зимней ночью за чтением книг, в которых пытается решить для себя загадку смерти Линор. От строфы к строфе, начиная с самой первой, идёт полное напряжения музыкальное повествование от первого лица.
Рассказчик уже засыпает и неявно слышит стук в ворота. Стук не прекращается и пугает его. В итоге, в открытое окно к нему влетает странный и надменный ворон, с которым хозяин пытается вступить в разговор. Но добиться от наглой птицы кроме одного слова 'Невермор', ничего не удаётся. В конце повествования появляется благородный ангел Серафим и кисточкой брызгает бальзам забвения, вдохнув который бедняга - хозяин, смог забыться и не вспоминать свою Линор. Однако избавление от дьявольской птицы становится проблемой. Ворон каркает: 'Невермор!'
Эдгар По в данном стихотворении строго придерживается выбранной им метрической форме и схеме рифмовки: стихотворение содержит 18 шестистрочных строф, написанных восьмистопным хореем с цезурой, делящей каждую строку пополам, кроме половинчатого четырёхстопного хорея в шестой строке. На нём резко обрывается ритм, заданный в предыдущих строках.
Схема рифмовки -abcbbb, где последняя рифма (b) - опорная тематическая рифма, создаваемая полисемантичным словом-рефреном (ономатопеей - то есть, звукоподражанием.) В данном случае таковым является английское слово "Nevermore" ("никогда", 'никого', 'неважно', 'ни за что' и т.д.) с сонорным окончанием, имитирующим карканье ворона. Кроме того, в первой и третьей строке рифмуются полустишия (aa, cc); в ряде случаев рифма (c) повторяется в первом и втором полустишиях четвёртой строки.
Концевая же рифма на звук 'о' связывает вторую, четвёртую, пятую и шестую строки. Первая и третья строки не рифмуются между собой, но в каждой из них наличествует внутренняя рифма, связывающая первую и вторую половинки строки.
Порой внутренняя рифма связывает не только две половинки нечётных строк стихотворения, но и первую часть строки, следующую за ними.
Ритмический рисунок разнообразят повторы, ассонансы и аллитерации.
Прежде чем сесть за перевод, я просмотрел несколько переводов других авторов и мне пришлось по душе то, что переводчик Altalena (В.Жаботинский - 1903 год), сохранил в авторском написании, многозначащее слово-рефрен: 'Nevermore'. Правда, к нему не так легко найти подобающую рифму.
Понимая, что не каждый читатель может правильно произнести или прочитать это слово по-английски, я его транслитерировал в 'Невермор' с ударением на каждой гласной и грассированием согласной 'эррр'. Печален итог повествования, ибо хозяин обречён на вечное проживание с наглой птицей.
Валентин САВИН
(мой исправленный перевод)
Эдгар Аллан По
Ворон
Как-то поздно тёмной ночью, я увлёкся чтеньем очень
Интересных старых книжек, мной забытых с давних пор, -
И почти что спать собрался, как в дверь кто-то постучался.
Еле слышно так стучался, так стучался в мой затвор.
'То возможно чужестранец, хочет вскрыть дверной затвор -
Чужестранец, а не вор'.
Как тогда я вижу снова, тот декабрь, что был суровый,
Свет от углей весь лиловый, мерно падал на ковёр.
Как я ждал тогда рассвета; - в книгах всё искал ответа,
Без просвета, без просвета в муках скорби по Линор.
По ушедшей светлой деве, именуемой Линор -
Безымянной с неких пор.
Шелест и какой-то шорох, блеск в моих оконных шторах
Вызывали страх и ужас, неизвестный до сих пор;
Чтоб унять сердцебиенье, я сказал для облегченья:
'То какой-то там прохожий хочет, чтоб открыл я двор.
Поздний странник умоляет, чтоб впустил его во двор,
Просто странник, а не вор'.
Успокоившись немного, подавив в себе тревогу:
'Господин иль Госпожа, уж вы простите, что не скор!
Я вздремнул совсем немного, а тут стуки у порога,
Вы стучали понемногу, понемногу в мой затвор.
Я вас сразу не услышал' - тут я взял, открыл затвор -
Темнота и стылый двор.
В темноте во мрак впиваясь, весь дрожа и удивляясь,
Сомневаясь и терзаясь, будто сплю я до сих пор;
Но спокойно всё вокруг, и в тишине не слышен звук,
Только вдруг мне показалось, кто-то там шепнул: 'Линор'?
То я сам шепнул и следом шёпот мне вернул: 'Линор'!
Эхом отозвался двор.
В дом вернулся я несмело, вся душа во мне горела,
Вдруг стучат совсем уж смело, громче, чем до этих пор.
'Ну конечно, ну конечно что-то в раме заскрипело.
Посмотрю я в чём там дело, что-то глаз стал не остёр.
Пусть лишь сердце охладится, и я выгляну во двор -
Нет, похоже, шорох штор!'
Я рывком раздвинул ставни, как влетел в дом ворон плавно
И по полу шёл забавно, так, что произвёл фурор.
В нём ни капли уваженья, ни минуты сожаленья,
Словно лорд иль даже леди, он на дверь свой кинул взор.
И над ней на бюст Паллады сел и крылья распростёр -
Сел и крылья распростёр.
Вёл себя он так серьёзно, что я рассмеялся слёзно,
Над его суровым взором, опереньем и декором.
'И хоть череп твой плешивый ты, конечно, не трусливый,
Ворон, старый и паршивый, коль пошёл в ночной дозор, -
Как зовут тебя в том царстве, где Плутон несёт дозор'.
Ворон каркнул: 'Невермор'.
В жизни не слыхал такого, чтобы ворон каркнул слово.
И хотя ответ бессвязен, был бессвязен, как и скор,
Нужно сразу согласиться, ни одна доселе птица,
Даже зверь не исхитрится поддержать ваш разговор.
Этот, сев на бюст Паллады, встрял со мною в разговор,
Отозвавшись: 'Невермор'.
Там он, сидя одиноко, мыслил вовсе не глубоко -
Видно, что одним лишь словом он хотел мне дать отпор.
Ничего он не добавил, даже перья не расправил -
Но когда я прокартавил: 'Птицам нравится простор -
Может, завтра, сей невежда, снова выйдет на простор'.
Ворон каркнул: 'Невермор'.
Он сразил меня при этом, столь безжалостным ответом.
'У меня сомнений нету, он явил свой кругозор.
От хозяина былого затвердил всего два слова.
Тот порою, волей злою, шёл судьбе наперекор.
Весь снедаемый тоскою, пел судьбе наперекор:
'Уф-уф, невер - невермор'.
Ворон так сидел кривлялся, что я снова рассмеялся,
И, тотчас подвинув кресло, на него направил взор,
Углубив удобней чресла, я уселся в своё кресло,
Так мне было интересно рассмотреть его в упор, -
Это дьявола исчадье, рассмотреть хотел в упор -
И узнать про 'Невермор'?
Я сидел себе, гадая, ничего не возражая,
Этой злобной чёрной птице, что смотрела мне в укор.
Так сидел себе, зевая, в кресле, головой кивая,
Где свет лампы, чуть мерцая, гладил бархатный узор.
Где свет лампы, чуть мерцая, гладил бархатный узор.
Ворон каркнул: 'Невермор'!
Я почуял что кадило, благовония явило, -
То кадили ангелочки, опускаясь на ковёр...
'Чай твой Бог тебя направил и вслед ангелов приставил,
Чтоб вдыхал я благовонья и забыл мою Линор;
Чтоб вдыхая благовонья, я тотчас забыл Линор'!
Ворон каркнул: 'Невермор'.
'Ты пророк и дьявол - птица! Ты пророк и дьяволица'!
Может, дьявол, может, ветер зашвырнул тебя в мой двор,
Столь пустынный и чудесный, на земле такой прелестной,
В дом мой всем чертям известный, - так продолжим разговор -
Есть ли где бальзам забвенья? - поддержи наш разговор'!
Ворон каркнул: 'Невермор'.
'Ты пророк и дьявол - птица! Ты пророк и дьяволица'!
Умоляю небесами, Богом, давшим нам простор -
Ты скажи душе несчастной, может, где в стране Эдема,-
Встречу я святую деву, с чудным именем Линор -
Ту одну, что ангел божий звал по имени Линор.
Ворон каркнул: 'Невермор'.
Я вскричал: 'Ты друг иль птица, нам пора с тобой проститься!
Убирайся прочь, где буря, где Плутон несёт дозор!
Твоих перьев мне не надо, пойди прочь, исчадье ада!
Не топчи ты бюст Паллады, убирайся на простор'!
Не терзай мне больше сердце, убирайся на простор'!
Ворон каркнул: 'Невермор'!
Ворон наглый не взлетает, убираться не желает.
Как уселся на Палладе, так сидит там до сих пор;
Дьявол голосу не внемлет, сделав вид, как будто дремлет.
В свете лампы тихо дремлет, - тень ложится на ковёр;
И душа моя из тени так и рвётся на простор.
Но не может - невермор!
Edgar Allan Poe
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore--
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door--
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door--
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;--vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow--sorrow for the lost Lenore--
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore--
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me--filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door--
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;--
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you"--here I opened wide the door;--
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"--
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore--
Let my heart be still a moment and this mystery explore;--
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door--
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door--
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore--
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning--little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door--
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered--not a feather then he fluttered--
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before--
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore--
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never--nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore--
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee--by these angels he hath sent thee
Respite--respite and nepenthe, from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil!--prophet still, if bird or devil!--