Клубы пара как-то особенно чётко отделялись от воздуха, поднимаясь от термоса. Будто само Его Величество Фазовое Разделение соизволило дать аудиенцию скромному служителю химической науки, оторвавшемуся от учёных своих занятий, дабы согреться, по русскому обычаю, чайком. Но приём выходил очень уж холодный.
     Куприяна Венедиктовича Бурова даже немножко передёрнуло, чуть не выплеснулся из крышки чай. Он встал. Пока жена не выдаст ему зимнее бельё, сидеть на деревянном стуле холодновато. Лучше пройтись, прихлёбывая горяченькое. Горяченькое? Кошмар, остывает на глазах!
     Ноги сами провели доцента по привычному маршруту — к окну. Батарея, пощупанная по стародавней привычке, была холоднее подоконника. Конечно, ещё не затопили. Стоял октябрь, и можно было залюбоваться на открывающуюся из окна батальную сцену «Борьба жёлто-красного с зелёным», если бы… Если бы не пронизывающий холод.
     Да, расслабились преподаватели за лето, хоть на Канарах и не загорали, за тёплый сентябрь не успели собраться — и вот результат. Многие столы коллег пустуют, и не потому, что нет у них занятий, — ОРЗ, а то и грипп. Эпидемии, тьфу-тьфу, пока нет.
     Буров поплотнее закрыл форточку, хотя она и так была практически вбита в раму, и сделал ещё один глоток. Мечтательный взгляд. Борьба жёлтого с темнеющим зелёным, молчаливая красивая борьба, летящие с тихим шуршанием листья. Но чу! — какие-то звуки, отголоски. Неподалёку тоже идёт борьба и не такая тихая, как в природе. Студенты, кто же ещё!
     Из окна кафедры не была видна Термометрическая площадка, загороженная выступающим углом корпуса. Не был виден и студенческий пикет вокруг официального Гранд-термометра. Только когда пикетчики начинали шебуршиться и задние ряды немного пятились, из окна можно было увидеть (в профиль) туго обтянутые джинсами попки, короткие курточки, реже мелькали длинные пальто по сезону. Как ни странно, кое-где светилась и голая кожа с непременным пупком посредине. Сбоку, конечно, виднелось только белое тело от талии почти до выступающих тазовых косточек. Бр-р, меня, одетого, аж передёргивает. Ну, девчонки!
     А ещё, если повезёт с ветром, можно было увидеть воздушного змея, запускаемого демонстрантами.
     Нет, это не было карнавалом. Пикетчики топтались и морозили пупки по весьма серьёзной причине. Дело в том, что отопительный сезон должен по уставу вуза начаться после того, как три дня подряд температура воздуха не превысит восьми градусов по Цельсию. Раньше, в советское время, это было чисто техническим вопросом, на публику не выносившемся. Вероятно, от фальстарта отопления, равно как и от задержки, никто не получал выгоды и не нёс особого наказания. Поэтому инструкция, довольно разумная в этой части, работала.
     Иное дело — наши дни. Теперь-то выгода от толкания топлива нале… пардон, от реализации спонтанно образующихся излишков на свободном рынке — появилась. И когда студенты разоблачили попытку ректората провести себе отдельное, уютное такое отопленьице от «своего» котелка в бойлерной, начальникам пришлось пойти на уступки. Возник компромисс.
     Сухой фонтан в центре учебного городка, средства на реанимацию которого регулярно выделялись и не менее регулярно разво… растворялись в воздухе, преобразовали в термометрическую площадку. В руки гипсовому мальчику, раз не выходит у него лить воду, дали громадный градусник. Резервуар для ртути был с приличную химическую колбу, а деления отстояли друг от друга на добрый дюйм. И вскоре после этого кто-то ночью варварски срубил гордость учебного городка — высокую раскидистую ель, стоявшую в гуще сосен вокруг фонтана. На месте злодеяния остались только щепки и кучки хвои.
     Пикет ботано-экологов, запоздало выставленный около низенького пенька, был довольно-таки жиденьким и тихим. Но дело кардинально изменилось в октябре, когда наступили холода и струйки белёсого тумана, вырывающиеся из ноздрей студентов и преподавателей, поставили вопрос о начале отопительного сезона. Тогда взоры многих — с разными целями — обратились к Царь-градуснику.
     Оказалось, что солнечные лучи беспрепятственно проникают через дыру в сосновом ряду и падают на ртутный резервуар, нагревая его. Ртуть активно лезет вверх и задерживает отопление. Улыбки представителей ректората, регулярно часа в два-три появляющихся возле градусника и свидетельствовавших дневную температуру, говорили яснее всяких слов. Кое-кто даже довольно хмыкал и потирал руки.
     И пикет мгновенно разбух. Смысла протестовать против тайной ночной вырубки не было (тем более, что на ночь храбрые экологи расходились по тёплым мягким постелям), зато появился смысл заменить бедное дерево в плане тени. Студенты держали в руках пластины на палочках, прикрывая ими ртуть от солнца.
     Собственно, в первый день они просто прикрыли ртутную колбу картонной коробкой с прорезями, а сами уселись на парапет фонтана, свесили ножки вниз, к растрескавшемуся кафелю, давно уже не знавшему воды (кроме вульгарной дождевой да талого снега), и начали тусоваться. Ботано-экологи некоторое время топтались у пенька, завистливо посматривая на тусовщиков, затем незаметно перетекли к ним.
     Именно один из них и заподозрил неладное. Градусник упал ниже нуля, а лужицы не спешили замерзать. Мало того, из коробки шёл какой-то подозрительный дымок. Сняв её, пикетчики обнаружили невесть откуда взявшийся увесистый кусок сухого льда. Провокация! Лёд срочно выбросили в кусты, и явившийся буквально через пять минут с понятыми представитель ректората не смог ни в чём уличить бунтарей. Обидно-с!
     Сухой лёд выморозил всю траву в круге метрового диаметра, но озябшие ботано-экологи на этот раз не протестовали.
     Чинарь, правда, попытался отвести душу, обрушившись на голые пупочки и нагие талии собравшихся девиц, но Жанка-парижанка, оказавшаяся в гуще упрёков, за словом в декольте не полезла. Не моргнув глазом, она заявила, что сама-то холодоупорная, морозостойкая и ОРЗ ей нипочём, а бастует она исключительно «за подруги своя». Они — девочки слабенькие и болезненные, часто простужаются в холодрыгу и пропускают занятия, деканат их наказывает, а ректорат норовит отчислить. А их ли это вина или…
     Тут Жанна многозначительно замолчала, и все уставились на упитанную фигуру начальника с толстыми щеками и двойным подбородком, упакованную в дорогой костюм из натуральной кожи. Ему оставалось только отвернуться, якобы фиксируя температуру, и бесславно удалиться. Вослед раздавались чихания.
     С тех пор пикетчики не пересекали линию, проведённую по обоюдному согласию сторон вокруг фонтана. Функции коробки перешли к плакатам на палочках, а когда полуденное солнце поднималось выше, девочки с плакатами, визжа, лезли на шею баскетбольного вида парням. Правда, при этом им становилось уже не до затенения градусника. Ножки бы юбочками затенить!
     Реалисты же запускали воздушного змея (и не одного порой), перекрывая им дорогу солнечным лучам. В планах был запуск небольшого воздушного шара.
     И на плакатах, и на змее, чтоб место зря не пропадало, красовались лозунги, но весьма умеренные, чтобы не злить «диких гусей». Так, один из плакатов сухо осведомлял зрителей, сколько центнеров условного топлива экономится за один день неотопления по всем корпусам и сколько это стоит на свободном рынке. Другой плакат нёс на себе годы капитального ремонта системы отопления, и были те годы все, как на подбор, советскими. А на змее кто-то изобразил унылую физиономию рек… человека, похожего на ректора, глядящую на градусник.
     Иногда к пикету подходили разные должностные деятели и пытались образумить молодёжь, вернуть её в холодные аудитории и лаборатории. Почему, спрашивали они, вы считаете, что высшее начальство кладёт себе в карман всё, сэкономленное на оттяжке отопления? В будущем году, может, морозы ударят в сентябре, и надо загодя создать фонд оплаты сверхлимитного топлива. Кое-кого из вас в университете к тому времени уже не будет, другие будут мёрзнуть по собственной глупости, а вот за будущих первокурсников обидно, хотя бы их пожалейте, а!
     Энтузиастов пикета, надвигающих кепочки на глаза, не пронимала скрытая угроза в словах: «Кое-кого из вас к тому времени здесь не будет». Они спокойно просили показать бухгалтерские документы, касающиеся создаваемого якобы фонда, а заодно и сделать всю вузовскую бухгалтерию прозрачной для студентов. Должностные лица скисали и тихо удалялись.
     Когда же члены пикета замечали хорошо одетого человека, как бы невзначай прогуливающегося около фонтана и делающего вид, что не имеет никакого отношения к ректорату, а просто не верит синоптикам и решил проверить погоду сам, они хором начинали скандировать: «Че-ты-ре! Че-ты-ре!» или «Се-эмь! Се-эмь!» или частили «Шесть-шесть-шесть-шесть!» С обязательным финалом: «Бр-р-р-р-р!» Словно дюжина львов рычала. Человек вздрагивал и исчезал.
     Пикет, в силу своей молодёжности, регулярно превращался в тусовку. Сюда приходили пообщаться с однокурсниками, поддержать их морально и съедобно, чайно и термосно, узнать новости, посмеяться. Вовсю перекатывались «на коленке» лекции, звучал молодой задорный смех, мелькали румяные, энергичные лица. Казалось, сама зима пасует перед такой жизнерадостностью и тянет с приходом.
     И вот когда эта тусовка распухала или же студенты выстраивались в несколько шеренг для скандирования, из окна кафедры и были видны задние ряды — в профиль. И даже скандирование немного становилось слышно: «Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»
     Слов не разобрать, но молодой задор — чувствуется.
     Может, и хорошо, что слова неразборчивы, можно пофантазировать и порадоваться за политически активную молодёжь.
     А ещё ходили слухи, что весёлые студенты под Новый Год заменят неактуальный термометр с мёрзлой ртутью на ёлочку и разобьют вокруг неё бивуак на всю новогоднюю ночь…
     Доцент Буров вылил остатки чая в кружку, вздохнул и выпил. В принципе, студенты пекутся и о благе их, преподавателей. Даже, пожалуй, больше, чем о своём. Ведь чем старше человек, чем холоднее кровь в стариковских жилах, чем хуже переносится холодрыга в помещении — тем сильнее эта забота.
     А казалось, гриппование преподавателей их должно только радовать.
     Куприян Венедиктович поменялся стулом с соседним столом. Выздоровеет коллега — верну, а пока так удобнее. Мягкое сиденье не холодит попу, и можно сосредоточиться на подготовке к лекции. Главное, когда её читаешь, двигаешься, жестикулируешь, пытаешься что-то людям втолковать, и тем самым греешься. А вот при сидячей подготовке то и дело мёрзнут руки. Мёрзнут и тянутся к термосу с чаем. Но он не бездонный, как и мочевой пузырь.
     Вчера, в первый день пикетирования, приходила Нина. Как ей не повезло! Еле удалось утешить бедную девушку. Всё-таки пикет — дело не безобидное. Если и завтра они добьются своего, послезавтра должны затопить. И гипсовый мальчик «под градусом» снова заскучает — до Нового Года.
     Да, так вот Нина…
     Дверь приоткрылась, и в щель заглянула мальчишеская голова. По спутанным светлым волосам можно было понять, что Тим делает практическую работу. Была у него привычка теребить волосы, вчитываясь в методичку. На экзаменах так не взъерошивал, как в лаборатории.
     Поздоровавшись, студент спросил:
     — Чай пьёте, Куприян Венедиктович? А осталось у вас?
     — Хочешь чаю? — Доцент побултыхал термос. — Нет, только сейчас допил. Уж извини. Но можно спиртовку зажечь, согреть на двоих.
     — Да нет, мне просто что-нибудь тёплое нужно. Вот, — он показал пробирку с чем-то тягучим внутри. — Налила мне лаборантка силоксангидразина. Называется, налила. Из тюбика выдавила!
     — Как-как? — заинтересовался Буров.
     — А вот так. Заливают летом реактив в тюбики, потому что в осеннюю холодрыгу иначе не сдозируешь. Горлышко-то у бутылки узкое, ложка не пролезет, поскольку считается, что реактив жидкий. А он… Сами видите, как загустел.
     Куприян Венедиктович повертел пробирку в руках. Действительно, похоже на червячок зубной пасты, выдавленной из тюбика на щётку. В одном месте наползли друг на друга две змейки и получилось что-то, отдалённо напоминающее женские бёдра с ягодицами. Всё, конечно, застылое. А ведь по методичке реактивы жидкие должны быть. Впрочем, методичка писалась в советское время.
     — Давай засунем её в термос, — предложил доцент. — Там ещё тепло сохранилось. Подержим немножко и посмотрим, может, растает.
     — Её — это кого? — хитро прищурился студент. Даже провёл ладонью по своей ноге.
     — Пробирку, конечно. А ты что в виду имел? Реактив же мужского рода.
     — А я думал — Катюшку. Вот эти извивы, — он показал мизинцем, — точь-в-точь Катюшкины ноги в джинсах, особенно когда она стоит и ножку вокруг другой обвивает. Будто в юбочке и чулочках, стесняется. Чудачка! Натянула джинсы — ноги смело можешь раскорячивать. Для чего ещё их и надевать?
     И, не давая собеседнику ничего сказать, добавил:
     — Полезай, Катюшка, в сауну, размякни там и подобрей. — Вставил пробирку в горлышко термоса и прикрыл ладошкой. Пробкой не стал — как тогда доставать обратно? Не наклонишь же, всё расплавившееся выльется.
     Сидеть тихо, не дурачиться, Тим не мог. То есть мог, когда дело касалось сыска, но и только. Сейчас же он взял термос на руки, как мать — грудного младенца, стал носить по кафедре и баюкать. Подошёл к окну, выглянул.
     — Баю-баюшки-баю,
     Катю я ношу свою.
     Баю-бай да баю-бай,
     Поскорее размякай.
     — Баю-байконуро-бай,
     Змея резче запускай.
     Швырк на ветер, трос отдай,
     Поскорее, змей, взлетай!
     — А что, запускают уже? — заинтересовался Буров. — Солнце невысоко вроде.
     — Тренируются, — объясняющим тоном произнёс студент. — Ветер у земли, верно, хороший. А ослабеет — вовсе не запустишь. Пусть лучше змей в воздухе парит, до востребования, так сказать.
     — Насчёт ветра ты верно сказал, — согласился Куприян Венедиктович. — Но, знаешь, даже природную стихию можно повернуть себе на пользу, другим во вред.
     — Как это?
     — Я всё про Нину думаю, из головы не выходит. Вчера ей доходчиво объяснили, почему змея надо запускать именно сейчас, дали в руку трос, сказали, что делать. Дружные, слаженные действия — и змей в воздухе. Я представляю, как она была счастлива, смеялась, задорно кричала вместе со всеми. А потом, когда пришла ей пора уходить, недосчиталась кошелька. А там вся её выручка за неделю ксерокопирования!
     — Кошмар!
     — Дело даже не в деньгах. Выручил я её маленько, чтобы хоть с хозяином рассчиталась. Теперь кукую до конца месяца, жене говорить не хочу. Гораздо хуже, что подрывается доверие к людям, боевое братство студенческое, то невыразимо хорошее чувство, что составляешь со всеми единое целое, что может добиться того, что одиночке не под силу. В прошлом году ведь приблизили-таки отопительный сезон почти на неделю. Ну, ты знаешь, что такое неделя высиживания в нетопленных аудиториях, особенно на лекциях. Сколько девчонок простудилось бы с их пупками и спадающими джинсами, сколько из них — серьёзно застудили бы внутренности, кое-кто мог и бесплодие заработать.
     — Значит, сами виноваты! — брякнул Тим, доставая пробирку и рассматривая её на свет.
     — Ну, не скажи. Доля их вины, кончено, есть, но если подходить к делу мажоритарно, «всё — или ничего», то виноваты именно «морозильщики». Голые пупочки — это только предлог, оправдание. Предположим, оденем мы девчат тепло, как в моё время одевались, пусть и не ультрамодно — так они ещё позже топить начнут. А простудится кто — сама виновата, надо было в меховых брюках и толстом свитере на лекциях сидеть. На Порфирия Корнеевича Иванова кивнут — мужик ходил круглый год в одних шортах, моржевался, и всё ему было нипочём.
     — Не слышал о таком.
     — Конечно, вам и не скажут. Потому что деньги делаются на роскоши да изнеженности, а на закалённости и аскетизме их не наваришь.
     — Обязательно поинтересуюсь, Куприян Венедиктович, — пообещал студент-сыщик. — В Интернете пошарю. Но позвольте, такая логика может далеко завести. Такому «холодильщику» можно спокойно плеснуть в чай цианистого калия, а потом сказать: я же не виноват, что ты не закалил себя в химическом отношении. Если бы все вещества в твоём организме устроили бы бойкот цианид-ионам, те пролетели бы сквозь тело, как фанера над Парижем… как нейтрино сквозь заемной шар, и безо всякого вреда. Ну, описался бы лужею, но не отравился же. А так — сам виноват, полезай в гроб.
     Доцент расхохотался.
     — Хорошее сравнение! Нет, но поглядим на вещи реалистично. Реально ли за день-другой отучить девчат от лёгкой одежды? Или реальнее всё же дать отмашку на отопление? А уже потом осторожно начинать кампанию за тёплую одежду зимой. Это как с больным зубом. Если припекло посреди ночи, нечего сетовать на то, что зубные врачи любят ночами спать. Глотай обезболку, клади на зуб гвоздичное масло, а утром иди в стоматологию. Так все не витающие в облаках и поступают.
     И вообще, нельзя быть такими беспечными. Пикет — это не хиханьки да тусовочки, а боевая операция. Знаете, какие финансовые интересы затронуты? Надо выделить боевое охранение, штаб, чтобы просчитывал враждебные действия «той» стороны. Может, это не банальный вор был, а засланец. Может, знал, что девчонка небогата, и не деньги крал, а доверие к людям, стремление постоять «за други своя». Ну что, расплавилось там?
     Тим протянул ему пробирку. «Женское бедро» снизу, прилегающее к стеклу, немного подплавилось, потеряло свою крутизну и теперь больше походило на мужское. Сверху же всё осталось и дразнило на контрасте глаз.
     — М-да, немного же тепла в термосе оставалось. Ладно, зажжём горелку, согреем воду и опускай туда свою Ка… пробирку.
     Так и поступили. Но перед тем, как погрузить в тёплую воду пробирку, доцент ещё раз взял её и рассмотрел на свет.
     — Да, интересная картина. Что-то это мне напоминает, а не могу вспомнить, что. Плавится бедро… плавки… нет, не плавки… Трусы? Нет, не то. Гм…
     — Бёдра, Куприян Венедиктович?
     — Да, бёдра и ягодицы, но не чьи-то конкретно, а обобщённо. Что же я о них думал? Ладно, опускай в воду.
     Они умерили пламя, чтобы вода не закипела. Действительно, через несколько минут внизу пробирки скопилась вязкая, чуть желтоватая жидкость.
     — Прощай, Снегурочка! — выразительно сказал студент. — Растаяла ты, но недаром. Мировой опыт сейчас получится!
     Он приложил тёплую пробирку к щеке, помиловался с ней немножко, затем потёр между ладонями.
     — Стакан-то возьми, — посоветовал доцент. — Сподручнее донести будет. А то в коридоре снова застынет.
     Резонно. Но тут Тим допустил ошибку, совершенно непростительную для студента-химика. Тем более — сыщика.
     Сколько раз им говорили на инструктажах: горячее стекло и холодное ничем не отличаются на вид! Приблизьте тыльные стороны пальцев — не пышет ли. Троньте подушечками пальцев, полопайте, тогда уж и берите. А он без страха и сомнений сразу взял и поднял стакан, под которым вот только что погасили горелку!
     Видать, крепко он думал о предстоящем опыте.
     Крик боли огласил кафедру. Надо отдать ему должное: Тим не выронил полный кипятка стакан, а нашёл в себе мужество, превозмогая боль, поставить его на стол рядом с горелкой. Тогда уж и замотал обожжённой рукой, как бешеный, снова закричал.
     Доцент схватил его за другую руку, отобрал пробирку, потом потащил бедолагу к раковине, открыл кран, побуждая сунуть в струю руку. Тим матюгнулся, но Буров сделал вид, что не расслышал.
     Мало-помалу ситуация успокоилась. Обожжённая рука, вытертая полотенцем, покраснела. На стакан её хозяин и смотреть не мог. Что же делать с пробиркой?
     — Заверну во что-нибудь, — решил он. — Нет, термос не надо, нырнёт на дно, а доставать как?
     Он повертел головой в поисках подходящей теплоизоляции, побродил по кафедре. Куприян Венедиктович хотел было предложить свой шарф (при условии, что пробирку заткнут ватой, чтобы ничто одежду не испачкало), но тут зоркий глаз сыщика-любителя присмотрел подходящую вещь.
     — Эге, вот во что заверну, — достал он что-то с сиденья большого чёрного кресла у стола зам. зав. кафедрой. — Скоро верну, не беспокойтесь. Владелица раньше конца этой пары не появится, верно?
     Владелица чего? Буров взглянул на добычу студента. Это оказалась вязаная женская муфта, довольно старомодная и немного дегустированная молью. Их сотрудницы, даже немолодые, таких не носили.
     — Это же Нинина! — воскликнул, вспомнив, доцент. — Ну да, она в ней пришла. Я её за озябшие ладошки взял и муфту эту… где ты её взял? С этого кресла? Кажется, я туда её и бросил. Только я не понял тогда, что это за вещь, просто она мешала мне Ниночку за руки взять, ну, я и… Думал, что это перчатки и что она их забрала, уходя. А это вон что!
     — Муфта Нины? — переспросил Тим. — Она с ней пришла? А кошелёк не в ней держала?
     В глаза бросилось, как изменилось его отношение к подобранной вещи. До этого момента он небрежно держал её, как будто поднятую тряпку, в которую хотел что-то завернуть. Теперь же стал держать бережно, как потенциальную улику, свёл ладони снизу и на них положил.
     — Не знаю точно, — признался Куприян Венедиктович. — Не говорила она.
     — Но пришла с руками в муфте? А ещё что-то при ней было — сумочка, пакет?
     — Нет, ничего такого не было. Иначе я эту вещь запомнил бы.
     — А в чём была Нина? В куртке? Какие в ней карманы? Кошелёк поместится или только так, полупальцы сунуть?
     Буров аж прыснул. Действительно, такие мини-карманчики были сейчас в моде. Даже ладошки туда не влезали целиком, только пальцы.
     — Карманы, карманы… По-моему, их вообще не было. Иначе бы муфта не понадобилась.
     — А в тугие девичьи джинсы пухлый кошелёк не влезет. Платок носовой — и тот их разопрёт. — Доцент вздрогнул, нахмурил лоб. — Так что будем исходить из того, что он был в муфте. Так, кстати, и украсть легче. Суют в руки шнур от змея, девчонка машинально кладёт муфту или отдаёт кому-то, смотрит вверх, радуется. Ну, а дальше — дело техники.
     Студент-сыщик осторожно положил улику на стол, сел к нему и принялся тщательно разглядывать. Доцент Буров достал из ящика стола лупу.
     — Что ты хочешь найти? — спросил он, подавая её. — Окурок, выпущенный из пальцев, прежде чем они схватили кошелёк? Да и отпечатков пальцев на вязаном не остаётся.
     — Это смотря с какой стороны, — промычал Тим, осторожно поворачивая улику по кругу, распяливая вязку в пальцах.
     — Что ты имеешь в виду?
     — Наш единственный шанс. Дайте чистый лист бумаги, я её сейчас выверну.
     Требуемая бумага мягко легла на стол. Манипуляции продолжались, мелькала вязаная поверхность под сильной линзой, глаз пытливо что-то искал. И нашёл!
     — Ага! Дайте пинцет, Куприян Венедиктович. Нет, не такой, поменьше. Рейсфедер есть? Вот его и дайте. И чашку Петри.
     Тим аккуратно подцепил и положил на неё то, для взгляда на которое без лупы две головы чуть не столкнулись. Студент вовремя отдёрнул свою и протянул доценту лупу.
     — Посмотрите сами.
     Под линзой блестел мелкий шарик, скорее, комочек.
     — Нина ноготки не красит?
     — Точно, не красит. Ты думаешь, что это…
     — Блёстка от лака. Какого она цвета, Куприян Венедиктович? Золотистого?
     — По-моему, серебристого, — щуря глаз, предположил доцент.
     — Хорошо бы узнать поточнее. Наманикюренная рука побывала в Нининой муфте, из которой пропал кошелёк. Внутри побывала, я же муфту вывернул. Надо бы найти ноготки с блёстками и поинтересоваться насчёт алиби.
     — Это ты и имел в виду, говоря, с какой стороны?
     — Ага, — признался Тим. — Отпечатков пальцев быть не могло, а вот ноготки свои отпечатки могли и оставать. Надо бы ещё узнать цвет самого лака, на краях его следы должны остаться. Только под лупой не увидишь. Слушьте, Куприян Венедиктович, поблизости есть микроскоп?
     — На нашей кафедре — нет, — ответил доцент. — Был когда-то, да студенты «раздели». Главное, непонятно когда. Пришло время выставлять прибор на практикум, коробку открыли, а выставлять-то и нечего. Но можно пошукать у минералогов. Ты ведь знаешь Никандра Федотыча?
     — Ещё бы. Пойдёмте скорее к нему!
     Воодушевлённые сыскной лихорадкой, они двинулись к двери, но тут Тим взглянул на часы и охнул:
     — Уже одиннадцать! Ник меня заждался. Хорошо ещё, если не слил другие реактивы. Где же моя пробирка?
     Её пришлось поискать. Как и муфту, пробирку доцент впопыхах куда-то сунул. Наконец нашли.
     Улика, из которой выжата вся информация, снова стала просто вещью, в неё можно было смело завернуть пробирку. Снова сменилось к ней у Тима отношение, на те же сто восемьдесят градусов. Взял и небрежно так завернул.
     — Иди, конечно, возвращайся в лабораторию. А я поработаю, — сказал доцент Буров. — Задание понял: углядеть под микроскопом цвет лака и уточнить цвет самой блёстки: серебристый или золотистый. Куда доложить по выяснении? Ты в какой лаборатории паришься?
     — Каталитического синтеза, — ответил Тим, крутя одетую пробирку между пальцами и дыша на неё, а то жидкость снова норовила застыть.
     — Ясно. Ну, иди. — Хлопнула дверь. — Но что же я всё-таки думал про эти «бёдра»?

     Когда наш герой с пробиркой в руках вернулся в лабораторию, подмороженное спокойствие в ней было слегка нарушено. Звучала визгливая перебранка двух девиц, тряслись белёсый «конский» хвост и чёрная коса, студенты пялили на них глаза, а преподаватель судорожно решал, как поступить.
     — Знают все, как ты экзамены сдаёшь! — частила одно.
     — А у тебя парней полна постель! — не отставала вторая.
     Что за бред? Когда Тим уходил, две этих подружки, чуть не обнимаясь, сидели у сталагмометра и, синхронно позёвывая от холода, считали падающие капли. Что же произошло?
     — Неугодова! — окликнул он, зная, что произойдёт.
     Косовитая брюнетка обернулась и зыркнула глазами — аж жуть.
     — Я тебе не Неугодова, а Неугодьева, сколько можно повторять! — Так она обычно реагировала на искажение своей фамилии. — Не от слова «угождать», а от слова «угодья». Ну сколько можно? — Это уже плаксивым голосом. На пределе девчонка, видно.
     Тим подмигнул Нику, и тот вывел русоволосую конехвостку из зоны обстрела Неугодьевой. А сыщик продолжал:
     — В пикете сейчас говорили, что по графику скоро дежурить Неугодовой. Я думал, это ты. Ошибся, значит.
     — Ой, в пикет я всегда готова, — встрепенулась девчонка. — Может, Неугодьеву всё-таки звали? Я сейчас пойду, уточню. Отпустите, а, Донат Купидонович!
     Не дожидаясь, чем закончатся переговоры с преподавателем, Тим подошёл к другу и, разворачивая пробирку, тихо спросил:
     — Что случилось?
     — Считали капли, — тоже тихо ответил тот, — разошлись в счёте, рассорились, разругались, остальное ты слышал. Давай, что ли! Замучился тебя ждать.
     Тим осторожно перевернул пробирку и стал медленно выливать вязкую жидкость в стакан, потом принялся встряхивать, выбивать остатки.
     Тем временем Донат Купидонович отпустил настырную доброволку в пикет. В спокойствии в лаборатории были заинтересованы многие.
     На некоторое время воцарилась тишина. Она как бы концентрическими кругами расходилась от надувшейся конехвостки, с мрачным видом что-то рисующей на миллиметровой бумаге. Как же, последнее слово осталось не за ней! Даже осенний холод такую тишину не вызывал.
     Но вот к надувшейся студентке подошёл парень, нагнулся. О его имени красноречиво говорил хлястик халата, вернее, оловянная бляха, этот хлястик застёгивающая. Похожа она была на Орден Славы, но в данном случае это был орден Славы. Фамилия Славы была Ордынский.
     — Какой у тебя короткий листок, — раздался его голос с еле заметной фальшью.
     — Да что ты, какой он короткий? — возразила девушка, не переставая дуться. — Нормальный вроде.
     — А я говорю — короткий! — категорично обрубил Славка и, выхватив у неё листок, быстро отхватил ножницами почти половину. Ксения взвизгнула от неожиданности.
     — Ну-ну, зачем же так? — вяло возразил Донат Купидонович. Он замёрз порядочно, сидя и даже не имея возможности погреть руки у газовых горелок. Реагировал на всякие нарушения нехотя и заторможенно. Наверное, этим, заметив, и воспользовался вредный Славка.
     — Листок у неё один на двоих был, с Неугодьевой она рассорилась, половину должна отдать. Лучше я отберу, чем сама врагиня, а то снова свара будет. И вообще, Ксюшка, тебе повезло ещё. Вон, в соседней группе до того обедняли, что на всех у них один лист миллиметровки. Зато кальки навалом, советские запасы. Так они кальку на «милю» кладут и графики чертят, а потом снимают и клеят в тетрадь.
     Увидев, что Ксения встала и приближается к нему с толстой стеклянной трубкой в руках, он быстро сунул добычу преподавателю:
     — Сохраните и рассудите нас, Донат Купидонович! Боже, спаси и сохрани!
     Девица полоснула по сокурснику убийственным взором ярко-голубых глаз, стараясь не задеть преподавателя, с презрением отвернулась и пошла на своё место.
     Донат Купидонович встал, потёр озябшие руки и пошёл по лаборатории, проверяя ход выполнения практических работ. Он не возражал бы, если бы листок раздора вообще исчез бы с его стола, не оборачивался.
     — Куда это Иннокентий запропастился? — проворчал он себе под нос, регулируя пламя горелки на бесхозном рабочем месте. Горело ярко, кипело яро, брызгало и шипело.
     — Да так, пошёл в одно место, — ответил Слава, сидящий по соседству. — Скоро вернётся… может быть, а если нет…
     — То нескоро, — домыслил Ник. Друзья прыснули.
     — Да, как уронил он мобильник с балкона, на занятиях реже бывать стал, — заметил Тим. — Собирает деньги на новый, подрабатывает.
     — Ой, и не говори! — встряла Ксения, хотя в разговор её никто и не звал. — Замучил меня: дай, да дай мобу звякнуть. Привык, а я ему обеспечивай! Вон, поцарапал даже.
     Она, видно, любила жаловаться. Достала мобильник и показала всем близсидящим еле заметную царапину.
     — Лучше помогла бы ему деньги на новый собрать, — сурово заметил Тим. — Поручи ему свои «Эйвоны» по клиентам разносить. Или у тебя «Орифлейм»?
     — Сама! — Она схватила со стола иллюстрированный каталог косметики и прижала его к груди, будто пытались отнять. Грудь под халатом обрела рельеф. — Сама разнесу и оделю. А ему мобильник просто не дам. Не даю уже, верно.
     По её примеру загудели и остальные — Кешка допёк многих. Тиму только того и надо было. Хлопоча перед приборами, он негромко рассказал другу о визите на кафедру Бурова, о происшествии с Ниной. В мёртвой тишине этот рассказ услышали бы все — явно лишнее.
     — Бурыч пошёл за микроскопом, посмотрит на блёстку, уточнит цвет. Тогда идём ловить девчонок за руки, якобы грея, узнавать надноготную.
     — Когда узнаем цвет? — как-то скептически спросил Ник.
     — Ну, полчаса, думаю, хватит ему. Сразу микроскоп не спросишь, поговорить надо, потом настроить, попялиться. Но потом сюда придёт, я велел. А что?
     — Замёрз я, тебя ожидаючи, и дряни органической нанюхался. Размяться бы надо, продышаться. Что, если я сбегаю до пикета, потусуюсь, узнаю, в какой цвет кто ноготки красит. Время сэкономим. А?
     Идея была неплоха. Тим развил её.
     — Смотреть смотри, но надо бы как-то дать своим понять, чтобы остерегались вообще. Может, ректорат стремится разложить пикет изнутри и меняет провокаторов день ото дня. Кто-то другой может ждать, что плохо положат, даже с чистыми ногтями. Поприглядись там, может, кто подозрительно себя ведёт.
     — Само собой, — заверил друг, уходя.

     Первое, что заметил Ник, свернув к Термометрической площадке, это могучую фигуру Мартина, «Мистера Термодинамики» в стильном кожаном комбинезоне. На плечах красовались погончики, и в них-то вдела свои остроносые сапожки какая-то ловкая девица. Она стояла у парня на плечах, балансируя левой рукой, а правой держа длинную палку, которой пыталась пихнуть воздушный змей вверх. Как назло, как только удавалось подвести палку под бумажный ромб, терялось равновесие, а когда взмахи рук его ворочали, палка гуляла в чистом небе. И всё повторялось сначала.
     Мартин был невозмутим. Всё, что от термодинамики требуется для равновесия, он сделал, даже в руки взял изящные голеночки акробатки. Кстати, она снизу была обтянута до невозможности, а сверху на ней был очень свободный свитер, широкое горло волнами падало на плечи. Она чуть-чуть взвизгивала и снова и снова пыталась растормошить ленивое чудище.
     Мартин переступал с ноги на ногу и, видимо, сжимал обтянутые ножки, поигрывал с ними.
     Опустив глаза, Ник увидел остальных.
     Это и впрямь был чистый бивуак. Шумный, весёлый, молодёжный. Все гомонили, перебивая друг друга. Наверное, ещё не успели замёрзнуть, разве что раскраснелись от холодка.
     Недалеко от акробатов стояла стайка разбитных девиц. Они с азартом занимались детской вознёй — хлопали в ладоши себе и друг другу, перекрещивая руки, и громко каламбурили:
     Настя — гимнастя!
     Оля — гандболя!
     Светка — атлетка!
     Поля — ватерполя!
     Линка — трамплинка!
     Дуня — прыгунья!
     Раздавался звонкий смех, ладошки чуток отдыхали, и всё повторялось сначала.
     Мартин, смотря вверх и шагая туда-сюда, несколько раз чуть не налетал на «спортсменок», чертыхался, шипел сквозь зубы, но прикрикнуть не решался.
     На помощь ему пришёл Ник, отодвинул девиц на пару метров, заодно посмотрел цвет их ноготков. Собственно, это и было целью помощи.
     Чуть поодаль разнополая компашка столпилась вокруг обладателя крутого мобильника — Харитона. Заработал своим фотоискусством. Он держал своё сокровище в руке и тыкал большим пальцем, на экране что-то крутилось и сверкало цветом, остальные разевали рты. Кто-то говорил:
     — Теперь крадут по-новому, по-современному. Это раньше беспризорник хватал с прилавка буханку и жевал на бегу. Его догоняют, валят, бьют, руки выворачивают, а он всё жуёт и жуёт, пока по челюсти не получит. А теперь безмобилый выхватывает трубку, бежит по улице, на бегу набирает номера и говорит, говорит, говорит… А когда деньги на счету кончаются, поворачивается, нагибается и аккуратно по земле мечет мобильник в догоняющих. Ясно, владелец остановится, чтобы поднять, а другим чего за чужой интерес пыхтеть!
     — Лучше бы он мобилу швырнул и разбил, — сказал другой студент. — Тогда бы догнали и морду набили.
     — В этом-то и дело! Но он не только швыряет по земле, он мечет так, чтобы проскочило между ног и оказалось в центре бегущей группы. Передние видят, что мимо них что-то шмыгнуло, тормозят и оборачиваются, а задние-то остановиться не успевают. Ну, сталкиваются и валятся, куча-мала. Иной раз в такой толпе и мобильник топчут, а то, бывает, исчезает он. Кто-то прикарманил, и поди разбери, кто. А вор уже улизнул.
     — А ещё говорят, — вступил в разговор Мартин, оказавшийся вместе со своей наплечницей поблизости, — что вор взбегает на мост или становится на край котлована и говорит, говорит по сотовому. А когда к нему подбегают, он руку раз — и над водой или ямой. Мол, если подойдёте — брошу. Дураков нема. Топчутся поодаль и наблюдают, как счёт пустеет. А потом он бросает трубку по навесной траектории. Все бросаются ловить, сталкиваются и… Ох! — Он покачнулся и с трудом удержал равновесие. Урок ему — не делай два дела сразу!
     — Надо же, швырк мобилой — и сплочённый общей целью коллектив становится просто толпой, в которой каждый за себя… Неужели и нас так можно разобщить?
     Харитон попытался вернуть к своей трубке всеобщее внимание и преуспел.
     — А слабо тебе набрать номер на ощупь, не вынимая из кармана? — спросил у него кто-то.
     — Мне? Слабо? Да я…
     В это время Ник краем глаза уловил какое-то движение, увидел сбоку подходящую фигуру. Это оказалась Жанна, которая почему-то морщилась.
     — Привет! — сказал студент, скосив глаза на ногти, но девушка пальцы держала в мини-карманчиках. — Ты тоже тут? А чего лицо кислое?
     — Салют! — отозвалась она. — А что лицо… Ветерок по поясу пробежал. — Пупок и впрямь был у неё наружу, слегка утеплённый губной помадой. — И вообще, зря это всё они. Мелкое дело, а сколько шуму!
     — Отопление — мелкое? Да ты знаешь, что девушка может застудить? Ну-ка, пощупай голую кожу, а потом просунь под свитер и там тоже. Почуй разницу.
     Жанка поддалась на этот приём и, щупая, показала-таки ногти. Они были выкрашены стильным чёрным лаком, по которому разбрасывались серебряные блёстки.
     — М-да… — протянула она. — Ну хорошо, дело стоящее. Но нельзя же так несерьёзно к нему подходить. Как дети, акробатничают, в ладошки стучат. И вообще, преподам тоже от наших выходок теплее, а их тут нет. Пора бы и нам, студентам, подумать о своих, студенческих интересах, заодно и их отстоять.
     — Например?
     — Ну, например, преподы борются за экзаменатуру, я знаю. То есть чтобы побольше зачётов перевести в экзамены, раздуть часы и прижать студентов. Почему бы нам не заняться обратным делом — борьбой за разэкзаменование предметов? Представители пусть общаются с администрацией, а мы их тут поддерживать будем. И на змее напишем: «За зачёты!», а не злить ректора этой глупой карикатурой.
     — Хм… — сказал Ник. — Но такие вещи решаются на учёных советах, а они не каждый день заседают. Даже не каждую неделю. Ты что, предлагаешь тут до белых мух стоять, с пупками наголо?
     Жанна молча вытащила из-за воротника куртки длинный шарф телесного цвета, обвязала вокруг талии, скрыв полоску обнажённой кожи, и завязала узлом как раз на пупке. Оба конца повисли вниз.
     — Вот так! И мороз нипочём.
     — А ноги под джинсами голые! — не унимался студент. — А трусики-то, небось, узкие-узкие или вообще стринги. Морозу задача лёгкая.
     — Тебе-то что? За своей Нелли следи, а нынче каждая девушка модной быть хочет. Ты что, предлагаешь макси-бязевые трусы под джинсы? Ещё комбинацию фланелевую носить заставь. Хи-хи!
     Она мелко затряслась, снова сунув пальцы в карманчики и поводя плечами. Слева ладонь уходила вся, а справа — наполовину, что-то ей мешало. По контурам — сотовый телефон.
     Ник пару секунд думал, вступиться ли за Нелли и старое доброе женское бельё или уйти, ведь не у всех девиц изучены ноготки, как вдруг мужской голос громко сказал: «Ну!» — и оборвался.
     Наш герой машинально обернулся, не поняв сначала, откуда это Кешка нукает. Рядом стояла группа пикетчиков, но тут Жанна вдруг шагнула к нему, приобняла и, пригнув голову, зашептала:
     — Я не жадная, Ник! Если хочешь, я эту идею про разэкзаменование тебе подарю. Выступи с ней сам, или Тим пускай озвучит, я первая поддержу, и станете вы с ним лидерами постоянного пикета.
     — Так уж и постоянного? — усомнился студент.
     — А ты думал? Если пошарить, предлогов много найдётся. Взять хотя бы праздники.
     — А что праздники? Новые, что ли, придумать?
     — Да нет! Вот в этом году ноябрьский праздник на какой день выпадает? Вот именно. Но у одних эта среда загружена выше крыши, а у других почти свободна. Разве это справедливо?
     — Мы с Бурычем об этом толковали как-то, — признался студент. — Он говорит, что это лотерея, что в этом году ему на свободный день праздник пришёлся, а на следующий, может, на загруженный выпадет. Так что в среднем средний выигрыш и выходит.
     — Так то у преподов, за всю их жизнь вплоть до пенсии и выходит, — горячо возразила Жанка. — А мы молодые, у нас за пять лет не успеет усредниться. По закону подлости проиграем. И потом, учимся-то мы группами. Она группа выигрывает, другая — нет. Обидно!
     — Что же ты предлагаешь?
     — Предлагаю добиться, чтобы праздники были плавающими, скользящими. Выпадает на неделю один праздничный день, и пусть каждый студент решает, когда ему его использовать.
     — Группа студенческая решает, в какой день не приходить?
     — Нет! Каждый по одиночке. Коллективизм здесь неуместен. Ведь если придёт мало студентов, то их отпустят и у них будет два праздничных дня вместо одного. В этом-то и фишка.
     — А преподаватели?
     — Ник, ты гений! — А чего такого он сказал? Подлизывается, наверно. — Выхлопочем такое же право и преподам! Представляешь: студенты пришли — доцента нет, он пришёл — они себе выходной устроили. И все довольны. Можно даже не приходить, а звонить на кафедру, и если никто не пришёл, сидеть себе спокойно дома.
     — Н-да… Чему мы так научимся? — Ба, да это же он высказывание Бурыча повторил!
     — Не упускать случай научимся. Так как, огласишь лозунги сам?
     — Подумаю, — уклончиво ответил студент. — С Тимом посоветуюсь. Пикет ведь и завтра стоять будет, да?
     — Конечно. И мы с тобой…
     Как бы от неё отвязаться?
     — Кешка здесь? — спросил он. — Мне бы его повидать.
     — Он, кажется, в уборную побежал, — ответила девушка, повертев головой. — Животом мается. Наелся чего-то. Но скоро придёт.
     — Чего же он такого съел? Не в «Шустрожоре»?
     — Нет-нет! Видел, какие в компьюшне клавы грязные? Чистить их некому, мужики и не думают. Так что жевать пирожки, набирая текст, не рекомендуется. А он жевал. Вот теперь и расплачивается. Хоть бы вилкой их подцеплял, что ли. Мало поноса, так теперь и пальцы мёрзнут, в перчатках ходит.
     — Да его на лабораторной ждут. Ладно, увидишь — скажи, пусть идёт. А я…
     В это время послышался какой-то скрип и раздался призывный звук рожка, напоминающий плохую пародию на пионерский горн. Это Максим привёз свою тележку, на которой обычно развозил по торговым точкам книги.
     На этот раз он привёз пикету закуску. Сверху тележки, на сетке, громоздились баночки с кока— и прочей колой, пакетики с гамбургерами, пончиками и бутербродами, серебрился фольжёный шоколад, брызгали цветом апельсины и бананы. Приехал даже кипяток в большом чайнике, в окружении пакетированного чая и стопок разовых стаканчиков. Низ тележки был выстлан плёнкой, туда полагалось бросать объедки и использованную упаковку, которые потом отвозились на ближайшую свалку.
     Молодёжь мигом окружила тележку. Особой толкотни не было, была возможность потереться в толчее друг о друга парням и девушкам, и этой возможностью — пользовались. Максим деловито раздавал закуски, заваривал чай, вскрывал ящики с баночками пива, что в момент разлетались.
     — Чай-то не ахти, без слона, — негромко сказал оказавшийся рядом Тарас.
     — Ну! — ответил Кешкин голос.
     Ник насторожился. Что-то быстро страдалец вернулся в строй. Но в это время Тарас вынул правую руку из кармана, разжал кулак, в котором оказалась крупная карамель с ликёром.
     — Вот как надо! — дал он понюхать Нику и подмигнул ему. — Это покруче пива выйдет. Поработал шприцем — внутри чистый спирт. Хочешь? У меня ещё есть.
     — Спасибо, — отказался тот. — Мне и так хорошо.
     Он следил за девичьими руками, за цветом ногтей, но не всегда удавалось руки связать с лицами — так много их тянулось к еде, так много ртов было открыто. Здоровый молодёжный аппетит, подогретый морозцем. Как же всё-таки здорово придумали с этой тележкой!
     — Смотрите, смотрите! — вдруг раздались голоса.
     Вслед за всеми Ник повернул голову. Мартин, широко расставив ноги, профессионально жонглировал тремя пирожками или пончиками. Перелетающий из руки в руку поднимался всё выше и выше при каждом перебросе и вдруг — хоп! — его сцапала верхняя девица, перегнувшись в поясе и явив чудеса гибкости. Схватила зубами, замахала рукой и палкой, восстановила равновесие. Зажевала. А Мартину уже бросали ещё. Артисты насыщались «без отрыва от производства».
     Как говорится, были и хлеб, и зрелища. Раздавались даже аплодисменты.
     Рядом с Ником стоял Харитон. Он не выпускал из рук свой мобильник, хлопал другой ладонью по тыльной стороне этой ладони, но сунуть своё достояние в карман не хотел.
     Вдруг откуда-то снизу раздался занудливый Кешкин голос:
     — Ну дай мобилу позвонить, а! На минутку только. Ты же знаешь, у меня…
     Фу, как контрастирует эта занудливость с общим весельем и оптимизмом! А тут ещё какой-то высокий парень с другой стороны высунулся вперёд и чуть не перекрыл Нику видимость. Тогда наш герой слегка ткнул в бок Харитона — мол, дай мобилу, раз нужно человеку, и не мешай смотреть. Здорово питаются ребята, девица-то зубами пирожки хватает.
     Харитон и сам, видно, хотел отвязаться от зануды, сунул трубку в протянутую сбоку руку в вязаной перчатке. Боковым зрением Ник увидел, как «варежка» схватила данное и исчезла, но в это время парень с другой стороны совсем обнаглел, попытался встать впереди студента-сыщика. Пришлось поставить его на место. Недовольное ворчание заглушили вновь раздавшиеся аплодисменты, крики «Браво!».
     Ник смотрел на ловкачей-акробатов, краем глаза видел радостные молодые лица, и его охватывало какое-то воодушевление. Какой контраст с печальными, отсутствующими лицами на лекциях, прячущимися (чтобы не вызвали!) глазами на семинарах, пугливыми зрачками на экзаменах. Общее, непринуждённое дело сплотило молодёжь, и вот эта сплочённость ценнее самого результата… если они добьются какого-то результата. Хорошо бы всё это сохранить, только как? Неужели права Жанна и надо ещё за что-то бороться, а нельзя, скажем, провести обычный пикник? Или обычная тусовка, без общей цели, — это не то? Похоже, что не то.
     Тем временем акробатке надоело поспешно глотать полупрожёванное тесто. Она упёрла свой шест в землю, высвободила ступни из Мартиновых погончиков и легко соскользнула по шесту вниз, побежала к тележке, на которой уже мало что оставалось, зато «трюм» быстро наполнялся мусором. Мартин сделал несколько разминочных движений руками, крякнул и тоже подбежал к тележке. Максим уже заваривал для них чай, сгребал остатки еды.
     Общая компания зрителей распалась на отдельные группки, защебетали девочки, раздался звонкий смех. Многие подходили к тележке и бросали в «трюм» стаканчики, банки из-под пива, пластиковую упаковку, хвалили артистов.
     Харитон посмотрел на часы и громко сказал:
     — Кешка, отдавай мобилу!
     Никто не ответил. Студент повернул голову вправо, влево, потом быстро завертел ею во все стороны.
     — Кешка, где Кешка? Иннокентия не видели? Он у меня мобилу брал. Да где же он?!
     Ник забеспокоился. Такая мелочь, как не возвращённая вовремя трубка, могла начисто уничтожить атмосферу всеобщего доверия, в которой кажется, что сообща можно горы свернуть. В самом деле, сегодня тебе задержат вернуть сотовый, завтра ещё как-то подведут, послезавтра уже озираться будешь и ждать подвоха. На артистов самозабвенно не полюбуешься, к тележке прорываться будешь, всех расталкивая. Да и вообще, подумаешь, а нужно ли идти в пикет, раз там так. Не дело это, не дело. Надо привести виновника к порядку. Жаль, что постоянных полицейских у них нет.
     Харитон уже бегал от группки к группке, всматривался в лица. Кешки нигде не было.
     — Да где же ты, чёрт? Ну, найду!
     Студент-сыщик стал помогать потерпевшему, расспрашивая всех, давно ли они видели Иннокентия и не видели ли, как он уходил. Но никто не мог сказать ничего определённого. Голос его слышали время от времени, но видеть… Просто внимания не обращали. Так занудливо звучало его «ну», что общаться не хотелось.
     — По-моему, он здесь стоял, — сказала Жанка, единственная, кто смог хоть что-то припомнить. — Или не он? Мне показалось, что он. Я как-то особо не присматривалась.
     — А неподалёку сосны, — приметил Ник. — Если шмыгнуть в эту дыру от срубленной ёлки и потом уходить, прижимаясь к краю, то тебя не заметят.
     — Неужели он так поступил? — удивился Харитон.
     Ник пожал плечами. Действительно, глупо. Найдём ведь, в конце-то концов!
     — Но мы же все слышали его голос, — напомнила Жанка. — Так что не отопрётся он. А в прорубь он и вправду мог сигануть и… А это что тут?
     Она нагнулась и подняла с земли варежку.
     — Неужели его?
     — А чья же ещё? Кто в такую погоду будет варежки носить? Мы, девушки, вон даже животики не прячем.
     — М-да…
     Молодёжь некоторое время недоумённо разглядывала улику.
     — Выходит, он был и сбежал. Ну, я ему!
     — Погоди! — воскликнул Ник. — Я вспомнил — у него же эксперимент идёт. Донат ему горелку регулировал. Может, Кешка вспомнил, что у него время просрочено, ну, и мотанул, а трубку потом вернёт. Я сбегаю, узнаю. — Наш герой понял, что «Бурыч» мог уже разобраться с блёсткой.
     — Конечно, сгоняй.
     — Да, и варежку возьми, сравни со второй.
     — Но вы тут носы не вешайте, — пожелал Ник. — Недоразумение, скоро уладится, вот увидите.
     Жанка усмехнулась.
     — Да хорошо бы, — вздохнул Харитон. — Давайте засечём время — сколько он мог наговорить с моего счёта.
     И все машинально поднесли к глазам свои запястья.

     — Тим, а Тим! — сказала голова, просунувшаяся в дверь. — Выйди на минутку.
     За дверью Ник быстро посвятил своего друга в подробности происшедшего на свежем воздухе, показал улику.
     — Бурыч не приходил?
     — Сейчас сами к нему пойдём, время уже. Но сначала разберёмся с Кешкой. Ты сам видел, как он брал мобилу?
     Ник объяснил, что слышал голос просящего и видел руку в варежке. Он же не должен был следить именно за Иннокентием, его интересовали девичьи ноготки, которые из-за этого прискорбного инцидента он так все и не углядел.
     — Ну, тогда тебе будет интересно послушать одного свидетеля.
     Тим исчез за дверью и через минуту вернулся вместе с преподавателем.
     — Донат Купидонович, расскажите, пожалуйста, моему другу, что приключилось с Кешей.
     Тот усмехнулся.
     — Только не разглашай, а то я студов знаю. Вмиг прилепят кличку — не отмоешься. В общем, ушёл он в туалет и долго не возвращался. Я уж и горелку ему регулировал, и даже реактив добавлял. Помните, как в одном фильме арестованный на 15 суток притворяется, что не знает, как мести улицу, и милиционер, показывая, всю работу за него и делает?
     — Фильм советский?
     — Советский.
     — Тогда не помним. Просто не можем помнить.
     — Да, сейчас в моде другие шутки. Так вот, нет его и нет. Ну, думаю, неладное с Иннокентием. Беру ворох фильтровальной бумаги, иду в мужской. Студам не стал поручать, ещё засмеют. Даже бумагу взял тайком, по-воровски почти что. И в самом деле, заперся бедолага в кабинке — туалетная бумага у него кончилась, положение безвыходное. Ни туда, ни сюда ему в таком виде. Ну, использовал мои фильтры и только после этого смог вернуться на рабочее место.
     — Как же вы его в пикет отпустили, если он над очком столько прокуковал?
     — Никуда я его не отпускал, а он никуда и не просился. Как миленький заканчивает опыт.
     — Как?! — Это Ник. — Но он был в пикете!
     — Не был, говорю вам. Да хоть у самого спроси. Вот и он.
     И впрямь, незадачливый студент выбежал из лаборатории, придерживая брюки.
     — В туалет, Донат Купидонович, опять прихватило, — бросил он на ходу, не утруждая себя просьбой разрешения. И пустился по коридору.
     Друзья бросились рядом, на ходу снимая допрос.
     — Так ты не был сегодня в пикете?
     — Утром был.
     — А сейчас? Ну, полчаса назад.
     — Да не был я, не был! Дайте спокойно добежать, об одном думаю — не упустить!
     Они молча добрались до мужского туалета. Дальнейший допрос происходил в специфической обстановке: через стенку кабинки. Глаз допрашиваемого не видно, но если он думает только об одном, то и отвечать должен «на автомате», правду.
     — Ты не просил у Харитона мобильник?
     — Ну, спросил разок.
     — Ага! И не отдал, зажилил?
     — Почему не отдал, вернул.
     — Как же вернул, если он тебя ищет, ругается.
     — Чего он сейчас-то меня ищет, я же ему утром ещё отдал.
     — Ах, утром! А вот минут двадцать назад?
     — Да не был я там, не был! Сначала здесь торчал, ждал, пока мне догадаются туалетной бумаги принести, а потом опыт делал. И вот сейчас опять завис.
     — А чего тебя так угораздило? Ты смывай, смывай по ходу дела, а то ты к своей вони привык, а мы нет.
     Послышался звук слива.
     — Вы видели, какие в компьюшне клавы? Всё клавиши чёрные, в грязи, мыши какие-то жирные и утром мохнатые, а к вечеру пупырчатые. А я ведь за компом долго сижу и чего-нибудь да жую. Ну, и дожевался вот до поноса. Главное, они материнки и «винты» часто меняют, а клавы там со дня первого завоза. Нет, чтобы их поменять!
     Интеркеша был реалистом, он осознавал, что мужской персонал компьюшни выше таких мелочей, как регулярная протирка клавиатур и мышей спиртом, легче всё это поменять на новое. Как, впрочем, и смахивание пыли с корпусов и мониторов, стирка мышиных ковриков. Да и от вирусов защищали только головной компьютер.
     — Выхода на тех, кто ведает закупками, у нас нет, есть только на коменданта.
     — А чем тут поможет комендант?
     — Ну, прикажет установить в компьюшне раковину с краном. После чёрных клавиш с холерой и перед вкусными пирожками с гастритом руки надо мыть.
     Из кабинки послышался смех.
     — Хорошо придумал! А обычно чистят клавиши спиртом…
     — Нет-нет, только раковина. Мытьё рук — это вода, это мыло, это полотенце, это — реально. А протирка клавиш — это дополнительная, кропотливая работа, это спирт… это — нереально. Ладно, сиди себе со своим алиби, не будем тебе мешать.
     Тим уже дошёл до двери, но вдруг вернулся.
     — А варежки ты носишь? — подозрительно спросил он.
     — За клавой — в варежках? Да ты что?!
     — Да не за клавой, чудак, а на улице.
     — А-а! Ну, мать кладёт мне в карманы, но я не ношу. Какие там холода, ерунда одна.
     — И сегодня не надевал?
     — Нет, конечно.
     — Ну ладно. Желаем успеха!
     Друзья вышли из туалета на свежий воздух.
     — Если Кешка не был днём в пикете, кто же говорил его голосом? Откуда там взялась его варежка?
     — Пойдём-ка, посмотрим на вторую варежку.
     Студенческие куртки громоздились на ряду вбитых в стену гвоздей неподалёку от двери. Сыщики тихо вошли и нашли Кешкину куртку. В левом кармане действительно торчала варежка, парная к найденной под сосной.
     — Его, выходит, — резюмировал Ник.
     Тим приложил к губам палец и тихо вышел, друг — за ним.
     — Ты чего?
     — Заметил — на нас никто внимания не обратил?
     — Может, нам в своих куртках чего-то понадобилось. Постой-постой, ты хочешь сказать — любой мог зайти и незаметно вытащить варежку?
     — Именно.
     — Ну хорошо, её подбросили, а голос? Я сам слышал канючливый Кешкин голос. Сколько раз при мне он так мобилы канючил! Надо было снять его с очка и как следует потрясти. И потом, то там, то здесь он по делу и без дела вставлял свои «ну!».
     — Ну, что касается голоса…
     Но тут к друзьям подошёл доцент Буров.
     — Где вы ходите, я вас по всему корпусу ищу. Пойдёмте скорее к микроскопу, а то скоро отдавать.
     — А что там, под микроскопом? — не врубился Ник.
     — Блёстка с ногтя, что Тим из муфты достал.
     — Из муфты? Какой муфты?
     — Ну, в которой руки греют. Забыл разве?
     Тим посмотрел на Кешкину варежку, которую всё ещё держал в руках. Встрепенулся:
     — Скорее пойдёмте к микроскопу!

     Ник приник к окуляру старинного «длинноствольного» микроскопа. В поле зрения наблюдался большой серебристый «валун» с какой-то тёмной бахромой по краям. Куприян Венедиктович глядел в другой окуляр, упираясь в ухо соглядатая, водил по предметному стеклу иголкой и объяснял:
     — Увеличение в пятьсот раз. Вот эта блёстка. Подсвечена снизу и, как видишь, серебристая. При другом угле падения света может иметь другой оттенок. Но тут это технически нереализуемо.
     — А тёмная бахрома?
     — Это остатки лака, в котором сидела блёстка. Вот. — Иголка пошевелила объект, повернула, в поле зрения попал и кусочек доцентова ногтя. — Видишь крупчатый излом? Здесь произошёл скол. Поскольку лака мало, он выглядит таким серовато-прозрачным, а в объёме он должен быть чёрным.
     — Не тёмно-красным?
     — Нет-нет, именно чёрным. Давай умерим свет.
     Доцент подрегулировал освещение, и Ник ясно увидел, как потемнела бахрома.
     — Факт! Но тогда… Блин!
     Поле зрения резко затемнилось. Оба наблюдателя подняли головы и увидели подошедшего Тима.
     — Ты чего хулиганишь?
     — Смотрите-смотрите, просто пинцет некогда было искать, так я пальцами.
     — А чего — пальцами?
     — Да смотрите же!
     Рядом с блёсткой теперь лежала вторая почти такая же, разве что следов лака на ней было погуще. Лампу вновь включили на полную мощность, но лак на второй блёстке остался чёрным.
     — Откуда? — одновременно спросили два голоса.
     Нет, главный сыщик не зря пропустил своих спутников к прибору, а сам, как оказалось, сел за стол и занялся варежкой-уликой. Из неё и посчастливилось выпотрошить вон чего!
     — Идентичны? Или хотя бы — однородны?
     — Конечно! — согласился доцент Буров. — Значит, под подозрением в обоих случаях черноготная девушка. Что ты разведал в пикете, Никифор?
     Тот сразу вспомнил при Жанну. Точно, у кого какой цвет ногтей, он не помнил, но чёрный лак определённо указывал на неё.
     — Но ведь именно она подняла ту самую варежку, — справедливости ради упомянул Ник. — Не могла ли блёстка тогда и попасть в неё?
     — У Штирлица прошло, у Парижанки не пройдёт, — ухмыльнулся Тим. — Она ведь не примеряла варежку, верно? Смысла не было. Так что по твоей версии блёстка могла запутаться в ворсе только снаружи. А я нашёл её в пальчатнике.
     — Надевала, значит? Ты хочешь сказать, что Жанна надела Кешкину варежку, попросила его голосом и забрала мобильник? Нет, не может быть! Куда же она его дела? Некуда было!
     — Ну, в карман могла, в сумочку, — подсказал Буров.
     — Сумочки при ней не было. А что до кармана… В кармане у неё только свой мобильник лежал, больше ничего.
     — Откуда знаешь так точно? Ты что, её обыскивал?
     — Да её сама одежда обыскивала ежесекундно. Знаете, в чём она? Без шапки, сверху курточка в обтяжку… ну, вы знаете, что ей есть, что обтягивать. Так же и брючки. В сапожках тоже ничего не спрячешь. Когда она нагнулась поднять варежку, так всё на ней напряглось, натянулось. Прокладку можно было углядеть, даже внутреннюю, у которой наружу один хвостик. Хорошо ещё, что не лопнуло на ней ничего. И мобильник в карманчике так проступал контурами. Нет, второго ей ни за что спрятать не было!
     — Подождите, друзья, — сказал доцент. — А не могла она держать в кармане какую-нибудь ерунду, а потом выбросить и положить туда чужой мобильник?
     — Эх, Куприян Венедиктович, не знаете вы современную молодёжь! Чтобы поддержать статус, любая девушка просто обязана не реже раза в десять минут вытаскивать свой сотовый и выплясывать на нём пальчиками или хотя бы смотреть на дисплейчик.
     — Как баран на новые ворота, да?
     — Точно. И если молодёжь планировала эту полукражу-полуграбёж, то уж, конечно, с учётом своих обычаев. Выдерживала Жанна сроки, Ник?
     — Ну, за минуты не ручаюсь, но мобилу часто доставала. Нет, её в кармане был телефон, её. И потом, что я, по контурам трубку от фигни какой не отличу? Через натянутую кожу всё проступало, даже соски… то есть кнопки мобильника немножко.
     — Мы теперь запросто накладной бюст от натурального отличаем, верно?
     — Могли сделать муляж из папье-маше, — не сдавался Буров, но эта ветка разговора безнадёжно затухала.
     — В обтяжку была одета и Анна Протеро из «Убийства в доме викария», — вспомнил тогда он. — Но там пистолет ждал её в укромном месте…
     — Извините, Куприян Венедиктович, — сказал Тим и обратился к другу: — Ты говорил, что часто слышал Кешкин голос. А что именно он говорил?
     — Да вставлял своё «ну!» где надо и где не надо. Я был совершенно уверен, что он в гуще толпы. А теперь, оказывается, он всё это время сидел в туалете: высиживал, можно сказать, алиби. Может, врёт или голос чей похожий?
     — Может, он звонил оттуда по сотовому, из трубки и был слышен его голос?
     — Вряд ли. Ещё ты, Ник, упомянул, что Жанна морщилась. Вспомни, когда именно, что перед тем происходило, что говорили.
     Ник наморщил лоб.
     — Перед этим, перед этим… Ага, кто-то подначил Харитона, не слабо ли ему набрать номер не вынимая трубку из кармана, вслепую. Он стал заводиться, а тут и Жанка с кислой рожей возникла.
     — Интересно… Да, что вы хотели сказать, Куприян Венедиктович, про какую Анну? Были в пикете Анны, Ник?
     — Я говорю, что Анну Протеро, героиню Агаты Кристи, пистолет ждал в цветочном горшке. Мисс Марпл обратила внимание, что цветок давно не поливали, вся земля сухая. Конечно, ведь мокрая земля могла набиться в ствол. И перед тем, как убить человека, цветок убили, засох он.
     — Засох? — переспросил Тим, о чём-то напряжённо размышляя. — В горшке? Подождите-подождите… Что-то вспоминается мне…
     — И мне вспоминается, хоть и не про это. — Доцент подмигнул Тиму. — Помнишь «таз и бёдра» в пробирке? Я тогда о чём-то подумал, да сразу же забыл. А тут он, — кивок в сторону Ника, — говорит, что нагнулась девушка и всё сзади у неё обтянулось. И что прокладки внутри не спрячешь, не то что мобильник. Всё сходится. И прихожу я к такому вот выводу…
     Тим слушал вполуха, бормотал под нос, силясь что-то сообразить.
     — Цветок засох… «Не дай себе засохнуть»… Реклама пива… Банки… Горшок… Всё понял! Извините, Куприян Венедиктович, но нам срочно надо бежать. Быстрота сейчас решает всё. Вернёмся — всё объясним и вас внимательно выслушаем. Ставьте чай, к нашему возвращению вскипит. Айда, Ник!
     Дверь с грохотом захлопнулась.
     — А что с уликами сделать, не сказали. — Доцент глядел на микроскоп. — Ладно, оставлю пока его, вдруг кого приведут для очной ставки с уликами. А пока запишу, что в голову пришло, а то как бы потом опять не закрутило-завертело.
     Он сел за стол, но после нескольких строчек поднял голову.
     — Если это Жанна «обула» мою Ниночку… У-ух, не знаю, что с ней сделаю! Жаль, что ничего, как преподаватель, не имею права. Но кто бы мог подумать, что пальцы могут оставлять свои «отпечатки» и со стороны ногтей?

     — Будем брать Жанку в оборот? — пыхтя, спросил Ник на бегу.
     — Нет… — ещё больше задыхаясь, отрывисто отвечал главный сыщик. — Я сам… скажу… ты… не лезь… жди…. сигнала… Уф!
     Они подбежали к пикету. Молодых людей было не узнать. С хмурым видом они стояли поодиночке, редко — два-три человека, кое-кто сидел на парапете фонтана, уныло пристроив голову на руки. Общность распалась. Царило уныние, даже воздушный змей, привязанный к ветке дерева, терял высоту.
     — Отзови… Харитона, — велел Тим, остановился и стал глубоко дышать.
     Ник заподозрил, что его друг хочет просто отдышаться перед разговором. Но он-то сильнее и дыхание на бегу не сбивает. Отозвал, подошли они вместе.
     — Что нового? — спросил Ник, давая другу время вернуть дар связной речи.
     Тот развёл руками.
     — Никого не подпускали и не выпускали. Все согласились добровольно обыскаться, всё выкладывали, я их потом прохлопывал. Ничего не нашли. Поискали на земле, траву жухлую расшевыряли. Пусто. Если вы нам не поможете, тухлое дело.
     — Постараемся, — наконец-то смог выговорить Тим. — Скажи, Максим давно уехал?
     — Не очень. Он уже хотел было ехать, но видит, какое дело, и сам подвергся обыску. Мы протестовали, он ведь всё время на тележке сидел, алиби у него. Но он: все так все. Так что недавно укатил с тележкой. А вы как, нашли Кешку?
     — И у него алиби. Но ты не вешай нос. Куда Макс направился, к какой свалке?
     — Да тут в паре кварталов есть одна, во дворе. Как раз и ему по пути, на книжный склад.
     — Его расспросить надо кое о чём. То есть — сначала его. Он ведь должен был контролировать тележку, чтобы лишнего не взяли, может, чего и ещё приметил, пока вы на акробатов пялились.
     — Ну… валяйте, только я совсем уже никакой. Только что была крутая мобила — и вот нет! Что же это получается: все вокруг друзья и почти что братья, а трубка исчезает?! Как же можно после этого верить людям?
     — На это и расчёт был, — загадочно проговорил Тим, глядя куда-то вверх, по диагонали. Ага, там административный корпус, высшее начальство. — Но мы постараемся. А ты помоги нам… то есть самому себе, последи, чтобы до нашего возвращения никто никому не звонил. Хорошенько проследи. А то, знаешь, есть умельцы — вслепую в кармане номер набирают и потом, не вынимая, громко говорят как бы тому, кто рядом. А через тонкую кожу всё к микрофону доходит.
     — Да я все мобилы у них соберу и глаз не спущу! — закипел Харитон. — Все ведь коллективно виноваты.
     — Не спеши с выводами. Лучше порассказывай анекдоты, ты это умеешь. Ну, мы пошли.
     И снова запылили подошвы сыщицких ботинок.

     На Максима наскочили с разгону, когда он вывозил пустую тележку в узкую подворотню.
     — Что, Харитоша вас нанял? — удивился телекатала. — Быстро, однако. И вы по мою душу? Но я ведь вывернулся перед всеми, вам говорили?
     — Да, давай кое-что выясним. — Тим мотнул подбородком, и его друг незаметно скрылся в подворотне. — Когда точно ты приехал? Минуты вспомнить можешь?
     Они медленно шли по направлению к книжному складу, откуда Максим развозил книги по лоткам. Главное, что удалялись от подворотни. Мавр сделал своё дело (не зная того), мавр может уйти. И если стремления обоих сторон совпадают, то почему бы этого «мавра» и не проводить?

     Расставшись с Максом, Тим вернулся и зашёл в подъезд. Едва он поднялся на пару ступенек, как услышал: кто-то спускается. Шаги показались знакомыми. Значит, дедукция не подвела: из окна верхнего этажа мусорка хорошо видна. И прибытия тележки лучше ждать именно здесь, а не на продуваемом всеми ветрами дворе. Сплочённая компания холода не чует, а вот каково одинокому волку, подстерегающему добычу? Да и с Максимом ему лучше не встречаться. Даже ненароком.
     Тим неслышно скользнул на лестничную площадку полуподвального этажа. Здесь было практически темно, пахло пылью и затхлостью. Сыщик прижался спиной к стене, но лишь он прислонил к ней руку, как почувствовал мокрое. По стене стекала вода. Пришлось быстро отстраниться. Классическая детективная фраза «Он стоял, прижавшись к стене» слегка утратила свою классичность.
     А чего вы хотите — постмодерн. Стена мокрая, потому что сверху идёт труба и подтекает, подкапывает. Кап-кап-кап… Или это стук собственного сердца? Нет, вода. Сочится она, потому что труба проржавела. Проржавела, потому что железо в присутствии влаги взаимодействует с кислородом, и это закон природы, это не остановить и не отменить. Разве что автомобили весь кислород пожрут, а дело к тому идёт. Стоп!
     Почти об этом они говорили тогда с Бурычем, после его экспедиции в подвал с противогазом. Он тогда возразил: «О минерале в природе, о любом другом природном объекте так говорить можно. Но труба — это часть техносферы. А перед тем, как создавать что-либо в рамках техносферы, нужно знать достаточно о материалах, веществах, вообще, уметь прогнозировать поведение сделанного». — «Но люди же знали, что железо ржавеет», — ответил Тим. — «Об этом на лекциях говорят, в учебниках пишут». — «Значит, надо учитывать старение, амортизацию и предусматривать периодический ремонт или полную замену. На это нужны средства, они закладываются в разные сметы, бюджеты. Но именно эти деньги и легче всего разворовать. Если умыкнуть деньги на текущие расходы, это сразу станет явным, люди забеспокоятся, возмутятся. А трубы на замену надо покупать через какое-то время. Большинство людей не имеет понятия, где должны скапливаться эти деньги, многие даже и не думают, что трубы надо регулярно менять».
     «И разворовали?» — догадался Тим. — « Сам видишь. И не химические свойства железа тому виной, наоборот, они напоминают нам, что с воровством надо бороться. И пуще всего — с системой, порождающей воровство ежедневно, ежечасно. Рухнувший дом — жестокое средство, но что природе делать, если люди иначе не понимают, благодушествуют».
     Тим опасливо покосился на пролёт лестницы, проходивший у него над головой. Шаги простучали по нему, всё вроде пошаталось, но не рухнуло. Хлопнула входная дверь. Этот звук сразу вернул студента-сыщика к действительности.
     Всё зависело от того, заметил ли тот, кто выслеживал Максима сверху, Ника, который мог спрятаться, скажем, за сараем в пределах видимости сверху. Жаль, на бегу не удалось дать исчёрпывающих инструкций. А подниматься по лестнице и выглядывать самому времени нет. Ладно, пойдём следом за вышедшим. Авось, не заметил слежки.

     Тим вышел из подъезда и осторожно заглянул в подворотню. Там, направляясь во двор, шёл какой-то человек в ушанке, фуфайке и мятых ватных штанах, длинным посохом шаря по сторонам. В руках — большая сумка, в которой бренчат бутылки. Ни дать, ни взять — бомж, обходящий «свою» территорию, «свои» мусорки. Вот будет потеха, если он столкнётся с настоящим хозяином!
     Сыщик обошёл дом с другой стороны и стал искать проход во двор к мусорке. Туда выходили веранды частных домов, висело, сушилось бельё, и нашего героя провожали подозрительные взгляды из-за занавесок. Фикусы, герань — мещанство одно. Лаяли злые собаки. Но путь он нашёл. Мало того, обнаружил и своего друга, притаившегося за сараем.
     — Только что пришёл, — одними губами доложил тот. — Роется. Слышишь?
     До них доносилось характерное цоканье пустых алюминиевых банок.
     — Подойдём поближе, а то не успеем. Долго ли в карман сунуть!
     Они, осторожно ступая и перекатывая ступни, по одному вышли в проход между сараями и тихо подошли метров на пять.
     Человек в фуфайке, согнувшись, хватал пустые баночки и небрежно перебрасывал их вбок. Матерился себе под нос. Оставалось уже немного, и вот звякнуло как-то иначе, глуше. В очередной банке что-то было. Вот она перевернулась и на ладонь, чересчур ухоженную для бомжа, выпал поцарапанный мобильник. Нашедший довольно хрюкнул, обтёр его от следов пива, подбросил на ладони…
     И тут грянула разудалая русская гармошка. Ну да, не все ведь знают, что мобилу у Харитона увели, вот кто-то ему и позвонил.
     Щёлкнула впопыхах кнопка, и мелодия оборвалась.
     — А поговорить всё же придётся, — всю громкость и твёрдость духа Тим вложил в эту фразу. Руку он держал так, что со стороны в ней казался мобильник.
     Вздрогнув, Фёдор обернулся.
     Друзья стояли рядом, приняв угрожающе-защитные позы, и их вид не предвещал ничего хорошего.
     — Зачем вы нападаете на старого бедного больного бомжа? — забормотал злодей, надвигая ушанку поглубже. — Роюсь в мусорке, никому не мешаю. Что нашёл, то моё. Хотите сами искать — я уйду.
     — Телефончик-то оставь, — велел Тим небрежно. — В такой драной фуфайке мобильной элите не место. И в пивной банке не место. Хотя задумано классно.
     Если раньше Фёдор повышал голос, надеясь на сочувствие жителей частных домов, то сейчас притих. Мобильники пока ещё не вяжутся с образом закоренелого, достойного сочувствия бомжа.
     — Ребята, вы не поверите, — сменил он тогда тактику. — Я вернуть его хотел Харитону. Вот гад буду, если не верну! Жанка не сказала, куда денет, а я догадался.
     Тим поднял с земли сотовый, а Ник, приняв боевую позу, следил, чтобы чего не вышло. Тысяч двадцать ведь валялось на земле — не шутка. Но Фёдор продолжал каяться, не дожидаясь приглашения. Ведь по совокупности злодеяний его можно было размазать по земле.
     — Она мне сказала, мол, ректорат недоволен пикетом, мол, не их собачье дело, куда деньги на отопление деваются. Но силу применять не хочет. Тогда уже все заинтересуются, догадаются. Надо, чтобы компания сама собой рассыпалась. Мало ли студенческих тусовок распадается! Ну, я и посоветовал ей чего-нибудь стырить и куда-нибудь спрятать на случай обыска. Но нам… ей, то есть, не повезло. Вчера она стырила кошелёк из муфты, а потом рассказывает: все стали жалеть бедную девочку, чуть ли не сбрасываться начали, вора в клочья порвать обещали. Только сплотился пикет. Я не ожидал.
     — Это Нина была, — негромко сказал Тим. — Теперь ты Бурычу — личный враг.
     — Ой, ой, ой! — Завязки опущенных ушей ушанки забавно затряслись. — Я отдам, с процентами отдам, половина есть уже, мы ведь поделили. Ах, она!
     — Продолжай!
     — Ну, вот я и говорю, тырить надо мобильник у того, кого жалеть не будут, а наоборот, кто сам вой поднимет, бучу, повальный обыск, возбудит общее недоверие. Она: да, у Харитона хорошо бы свистнуть, забодал уже своей «фирмой». Но как? Мобильник либо в руке держат, либо в карман кладут, в сумочку, а я карманному ремеслу не обучена пока. Из муфты, случайно оставленной, — это могу, да. Ну, я её и надоумил.
     — Это мы знаем, можешь не говорить, — прервал исповедь Тим. — Кешка всё время канючил сотовый на минутку, ну, Жанна ему и дала, но перед тем озвучила свою трубку его просьбой. Пока тусовались, кто-то ей время от времени звонил, набирая номер вслепую в кармане, а она быстро обрывала вызов, так что Кешкино «ну!» звучало там и сям, создавая эффект присутствия. А когда все уставились на жонглирующего Мартина, Кешкина просьба прозвучала полностью и Жанна подставила руку, обутую в заранее похищенную варежку. Ну, Харитон и сунул, а у Кешки — алиби. Варежка под сосной валяется, а он в сортире завис. Вот так.
     — Всего я и сам не знаю, — признался Фёдор. — Даже куда она мобилу сунет, догадываться пришлось. Я ведь за пикетом издали наблюдал. — Он действительно вынул из сумки мощный бинокль.
     — Так это ты ей звонил?
     — Нет, что вы! Она совет получила и от меня отделалась.
     — Значит, Тарас, старый её подельник. Понятно, почему она морщилась, когда кто-то подначивал Харитона набрать номер вслепую. Испугалась, что технология «кеширования» раскроется. Только я одного не пойму: почему ты так быстро сдался? Мой друг уже к схватке подготовился, я ожидал, что ты будешь по меньшей мере молчать или отпираться. Краденое вы с Жанкой поделили. В чём же дело? Колись уж до конца.
     Фёдор помялся, сдвинул шапку на одно ухо.
     — Я и сам знаю, что ничего вы мне не пришьёте. Рыться в мусорках у нас не запрещено. Только смотрел я на пикет в бинокль, и что-то во мне переворачиваться начало. Не за свои гроши люди мёрзнут, для других стараются. Утром ведь гвардеец ректора приходил, в полной «космической» амуниции, с дубинкой. Напугать хотел, разогнать. Так на него такие сплочённые ряды пошли, что он сбежал. И ещё: представил я, как они Нину утешают, собирают ей деньги… Э-эх! А со мной что случится — кто поможет? Как бомж живу, даже когда хорошо одет, рыщу-рыщу, а свалюсь — и всё. И потом — воровал я по мелочи, вы знаете, а на отоплении ведь по-крупному промышляют. Мне с ними не по пути! Да только в пикет меня не пустят, провинился я крупно. Ну, забирайте мобилу, а деньги я завтра Нине в общагу принесу и на вахте оставлю. Кстати, сколько там было? Может, Жанка меня надула? Тарасу что дала?
     Тим раскрыл мобильник.
     — Сейчас позвоню Бурычу, он знает. Крепко вы накрыли девушку, там ведь её выручка была, не только зарплата. Алло! Куприян Венедиктович? Вы не скажете, сколько… Что? Прибор взорвался? Сгорело рабочее место? — В сторону: — Ну и хрен с ним! — Опять в трубку: — Чёрт, совсем забыл. Хорошо, лечу. А вы пока с Ником поговорите. — И он сунул трубку ошарашенному другу.

     Доцент Буров оглядел собравшихся. После рассказа главного сыщика они сидели притихшие, серьёзные. Никто не хотел продолжать общий разговор. Пришлось ему.
     — Что касается серьёзности раскаяния Фёдора, как говорится — время покажет. Пока ясно одно: мобильник он отдал без сопротивления и Ниночке деньги вернул. В связи с этим перед нами встал вопрос: что делать с собранным вскладчину? Вот, Нина принесла. Здесь все, кто сбрасывался? Если помните, по скольку, пустим шапку по обратному кругу.
     — Подождите! — встала серьёзная Вера. — Разобрать всегда успеете, а вот собрать… Может, мы всё это сыщикам отдадим, а? Они же работали, сохранили самое ценное, на что покушались злодеи, — студенческое братство. И вроде добились раскаяния. Как, отдадим?
     — Нет-нет, — поспешил отказаться Тим, выставив вперёд ладони. — За деньги такое не покупается и не продаётся. И вообще, собрали-то Нине, пусть она и скажет.
     Нине было трудно говорить. Еле справилась она с волнением, но комок в горле остался. Она что-то шепнула Бурову.
     — Ниночка считает, что если деньги не раздавать, то их надо сохранить и использовать на нужды всего пикета. Хотя бы на еду, тёплые вещи для нуждающихся, а если кому неприятности устроят из-за участия в пикете, стипендии лишат, того поддержать материально.
     — Правильно! — раздалось с мест. — Браво, Нинка! Обратно не берём, будь нашим казначеем!
     — Вот, люди тебе доверяют, — улыбнулся Куприян Венедиктович. — Только больше не оставляй муфту с кошельком без присмотра, Жанку мы вышвырнули, но мало ли что.
     — Ой, да я их как… как зеницу ока. Общие деньги, это же… это же…
     — Да, это больше, чем просто деньги. И благороднее, что ли. Ну, давайте за торт. Мила испекла, давненько мы её печева не едали. И в таком составе не собирались.
     Некоторое время все жевали, обменивались репликами.
     — Заметили, как много девчат пришло? — спросил вдруг Тим. — Это они хотят узнать, на какую мысль вас натолкнули «бёдра в пробирке» и обтянутый, извиняюсь, зад нагнувшейся Жанны. Мы, кстати, эти «бёдра» на спортивный интерес навыдавливали в лаборатории — у кого эротичнее получится.
     — Ну, раз слабый пол интересуется, придётся подчиниться. — Усмешка. — Мысль эта о джинсах. Все вы знаете, что они появились как рабочая одежда для скачущих на лошадях, ну, ковбоев. Производственная необходимость потребовала жёсткой и грубой ткани саржи. Но потом джинсы вошли в моду и потеснили обычные брюки. Свойства ткани и покрой потеряли своё функциональное, узкоутилитарное значение.
     Освоили эту одежду и женщины. Думаю, не ошибусь, если предположу, что их… вас, дорогие девушки, ведь вы в большинстве своём в джинсах, в них привлекает обтягиваемость, облегаемость в сочетании с фактурой изнанки, второкожесть, что ли. Кроме того, джинсы имеют свойство стоячести, так что можно пояс опустить очень низко, не опасаясь сваливания. Оголить пупочек, животик, устроить там «второе декольте». А сзади — третье, трусики там, расщелинка между ягодицами, попка.
     Кто-то хихикнул, многие девушки стали подтягивать пояски.
     — Да, давно вот джинсы перестали быть дефицитным товаром, а девушки поголовно все в них. Мало того, они джинсики и джинсовую одежду начинают носить, едва вылезя из колыбели. У кого есть младшие братья-сёстры? — Он оглядел собравшихся. — Верно говорю?
     Одобрительный гул был ответом.
     — И вот здесь-то кроется опасность. Дети, вы знаете, быстро растут, вырастают из одежды, и её приходится часто менять. Не всегда это делается вовремя. То денег нет, то времени нет сходить с ребёнком в магазин, то голова другим занята. Если одежда сшита из обычной, слабой ткани, то при таких затяжках она трещит и расползается, поторапливая взрослых. А прочная джинсовая ткань, наоборот, подчиняет себе рост косточек, которые у детей мягкие и податливые. Ведь рост скелета и полное окостенение заканчиваются уже после двадцати.
     Мы вот с Тимом наблюдали, как плавятся «бёдра» под действием тепла, деформируются, сужаются. Так же могут деформироваться и кости таза, их рост идёт не вширь, как надо, а вкось, неправильно. Джинсы плотные и облегающие, будто литейная форма, да ещё и трусы-то под ними символические, зазора нет никакого… Самое плохое то, что девочка и не чует дурного. Её приучили к удовольствию от чувства обтянутости жёсткой тканью, она с утра в джинсики влезает и до самой ночи в них ходит. Косточки пытаются расти вширь, формировать таз женского типа, а ходу туда нет, так они жмут кожу к джинсам, а девочка кайфует от обтяга. Там ещё нервные окончания сдавливаются, когда быстро — это больно, а когда медленно, с постоянным трением, шуршанием туда-сюда — можно получать нездоровое удовольствие. И косточки растут туда, куда могут.
     Разумеется, таз сформируется узким не у любой девочки, сызмальства джинсующей. Если их вовремя менять, брать на вырост, то всё обойдётся. И не любая девушка с голым пупком обязательно застудит важные органы. Всё это происходит статистически, какая-то доля застудит и какая-то доля сузит таз. А всё вместе это выливается в снижение рождаемости, рост заболеваемости, стагнацию общества, его вырождение. Капля и камень точит. А ведь когда-то всё начиналось чинно-благопристойно: тесные джинсы — «посланцы свободного Запада». С мылом только влезать приходилось в эту свободу. И носят с утра до вечера. Ночью только наступает настоящая свобода, но это только треть суток.
     — У меня сестрёнка попросила купить джинсовые шортики, в них и спит, — сказала одна из студенток. — Так что целые сутки обтянута. Иной раз похлопаешь по попке — как по барабану. Это вредно?
     — Ещё бы! Неестественность, отклонение от естественного роста всегда вредны. И особенно узкий таз вреден для девушек. Он превращает роды в сущую пытку, муку, а то и кесарева требует. Узкобёдрые часто отказываются заводить детей. Бездетные женщины впадают в эгоизм. Похоже, что и на характер это влияет, и костям болеть сподручнее, чем старше становится человек.
     — А разве роды не всегда трудные? — поинтересовались из зала.
     — Ну, чем шире таз, тем они легче. Это я из общих соображений, но лучше спросите у врачей-специалистов. Изо всех млекопитающих у новорожденного человека крупнее всех голова, она-то и причиняет основные трудности при родах. И ничего не поделаешь, от статуса homo sapiens отказываться мы не намерены, верно?
     Небольшая пауза.
     — Ох и раздену же я Гальку! — вдруг сказала старшая сестра. — Стяну с попы «барабан», мягкой должна быть попка. В пижаме ситцевой пусть спит, нечего обтягиваться.
     — Только без насилия, — предупредил доцент. — А то так только напортите, будет натягивать шорты тайком под пижаму из духа противоречия. Запретный плод сладок. Купите ей мягонькие трусики, сами демонстративно в таких же спать ложитесь, пусть почувствует прелесть мягкого прикосновения нежной ткани. Вообще, не понимаю я женщин в джинсах. У слабого пола такая привилегия — носить всё мягкое и нежное, с кружевами и ажуром, шёлковое и шелковистое, а они влезают в грубые ковбойские штаны, да ещё норовят трусики до лямочек низвести, чтоб живот и попу везде саржа тёрла.
     — Нас не переделаешь, — вздохнула Настя, девушка Тима. — Привычка — вторая натура, а мы так воспитаны. Джинсы — это стандарт одежды с детства.
     — Да вас и поздно переделывать, сформировались уже. Позаботьтесь о своих младшеньких, дайте их телам свободу во имя роста. Вообще, заинтересуйте здоровым образом жизни. Интернет вам в помощь, надо только знать, что искать.
     — Да и жизнь нас учит. Вон, Жанку утром увезла «Скорая» с сильными болями в пояснице. Почки застудила, а может, и похуже чего. И мы после этого в пикете стояли такие укрытые, пушистые и тёплые — лезь внутрь и бери нас тёпленькими.
     — Так она в больнице? — переспросила Нина. — А что, если… — Она мотнула подбородком в сторону кошелька с общими деньгами.
     — Нет, Ниночка! — твёрдо заявил Куприян Венедиктович. — Это грех я возьму себе на душу и тебя к ней с деньгами этими не пу-щу!

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"