Как высокий пик, возвышающийся над туманами, которые покрывают плоскогорье, фигура Сервия Туллия возвышается над Тарквиниями, между которыми он находится. Мы ощущаем, что нам приходится иметь дело с правдоподобным историческим персонажем, и мы удивляемся тому, какой же личностью он был--чувство, которое никогда нас не посещает, когда мы дело имеем с Ромулом и другими древними царями, которые только смутно появляются перед нами рядом со старым Тарквинием, в то время как молодой Тарквиний во всем похож на истукана, которого воздвигли только лишь для того, чтобы низвергнуть, единственный смысл существования которого был лишь в том, чтобы объяснить переход от царства к республике применительно к теории революции. Чтобы исключить революцию, следует предположить, что изменения должны быть постепенными и конституционными, и мы можем избавиться от старого Тарквиния, не потеряв ничего, кроме находящейся на заднем плане фигуры с более или менее цветистыми вкраплениями поздних мифов. Но это совсем не так в случае Сервия; его стена и его установления вполне реальны и отражают все атаки того, кто их пытается сделать легендарными. Но, с другой стороны, мы должны следить за определениями, которые, кажется, мы можем применить е ему, так как они, скорее, определения определенной стадии развития Рима, совершенно конкретным образом ограниченного хронологически и социологически пути. Опасно пытаться так строго ограничить участие Сервия в его развитии, и намного безопаснее, хотя и не так привлекательно, использовать его имя как общее обозначение изменений, которые Рим пережил в его время, когда уже началось воздействие иностранных элементов, вплоть до начала республики. Он создает достаточно удобное обозначение для изменений в Риме. И даже это не вполне верно, так как Сервий все сделал не столько для существования определенных явлений, сколько для того, чтобы мы узнали о существовании этих явлений. Фактически развитие было очень медленным, оно заняло, возможно, несколько веков, но действия, вытекающее из него и вытекающие из него изменения в обществе произошли быстро и стремительно, и все могло случиться пределах человеческой жизни. Главное обстоятельство, на котором основаны эти изменения - это влияние внешнего мира на римское сообщество. До того времени было совсем мало тех черт, что могли бы выделить Рим из прочих сообществ Италии, которых в непосредственной близости от него было множество; он был отнюдь не единственным из тех, что вступили в контакт с внешним миром. Эффект, который внешнее влияние на него, контрастировал с тем, что испытали его соседи, что и создало разницу. Когда мы спросим, почему влияние получилось таким разным, мы не найдем удовлетворительного ответа, и здесь кроется загадка, как мир, неразрешимая, почему один народ или один индивид господствует над другим, который, кажется, относится к тому же классу. Политическая история намеревается поведать нам эту главу римской повествования о жизни Рима под заглавием "Возвышение плебеев", но присутствие плебеев есть лишь внешний символ внутренних перемен. Эти изменения разрушили классовую однородность древнего общества с одним лишь сельскохозяйственной активностью и создали многослойное общество с множеством сфер деятельности, такими как торговля, ремесло и политика. Это было пробуждением Рима, когда он направил свои действия во внешний мир после вековой, буколической дремоты, которую ничто не тревожило.
В то время в Италии жили два народа, которые по причине того, что они принадлежали к древней культуре, могли быть учителями Рима. Один жил к северу от него, это были таинственные этруски, чья культура, к счастью для Рима, оказала лишь весьма незначительное воздействие, потому что культура этрусков практически утратила свою жизненную силу, возможно, также потому что она отчетливо ощущалась как иностранная, отсюда никаким самым сложным образом не могло быть оказано воздействие, и, возможно, потому что в это время Рим был силен и молод, силен, чтобы взять что-либо из Этрурии. Другой источник находится на юге, в колониях Великой Греции, которая до настоящего времени была отделена от Рима милями лесов и враждебных племен. Вокруг него же в Лации были ближайшие родственники, латины, они быстро ему подчинились, они были они способно даже оказать ему такую услугу, как воспринять пришедшие иностранные влияния, и в определенных случаях их латинизировать, и, таким образом, передать их Риму в более или менее приемлемом виде
Итак, этими тремя фактами в жизни Рима в течение этого периода были: приход с юга греческих купцов и греческой торговли, приход этрусских мастеров и ремесленников с севера и начало политической борьбы, и постепенное возвышение Рима в сложившейся вокруг него лиге латинских городов. Каждый из этих процессов отразился в религиозных изменениях этого периода. Применительно к первым двум это не удивительно, так как древний путешественник, как и его античный прототип Эней, несли своих богов с собой. Таким образом, в Риме в частном порядке поклонялись своим богам все, кто поселился в его пределах, и присутствие этих богов было предназначено для того, чтобы сделать ощутимым их влияние. Ваш древний политеист - широко мыслящий, если говорить о его религиозных наклонностях; итак, когда нечто или некто находится под властью множества богов, когда добавляется еще несколько, это большого значения не имеет, особенно когда, как сейчас в случае с Римом, эти божества покровительствуют занятиям и сферам деятельности, до того Риму неизвестным, и до того его боги им не покровительствовали. Из этого следует, что ни в коем случае не имели место нелояльность старым богам и нежелание вводить соперничающих божеств, так, что новый культ стал распространяться с такой силой, что потребовал признания государства.
Возможно, наиболее интересен случай тех богов, что пришли с юга, это Геркулес и Кастор, интересны они тем, что были предтечами множества греческих богов, которые впоследствии горделиво вошли по специальному приглашению, и даже более интересны они тем, что, хотя они были греками, какими только могли быть греки, они пришли в Рим инкогнито, и были далеки от того, чтобы их узнали как греческих, что, когда эти же самые боги пришли более открыто, пришельцы показались чем-то совершенно иным, и им поклонялись в другой части города в стороне от господствующих культов.
В греческом мире Геракл и Гермес были особенно значимыми покровителями путешественников, и, так как путешествия никогда не совершались для удовольствия, но лишь для дела, они стали покровителями странствующих купцов. Также было естественно то, что они пошли вместе с поселенцами из родного города в новые колонии. Так они с родины пришли в колонии в Великую Грецию в Южной Италии, и, однажды укоренившись, они медленно, но верно, стали продвигаться на север. История Гермеса, под именем Меркурия, относится к последней главе, но историю Геракла/Геркулеса стоит рассказать здесь. Только в течение нескольких последних лет ученый мир установил, что изначально такого явления, как исконный итальянский Геркулес, не существовало; на первый взгляд в это очень трудно поверить, потому что, кажется, что очень много древних итальянских легенд, связанных с Геркулесом. Но уже было продемонстрировано, что в любом случае, если эти легенды никогда не существовали и оставались лишь ложным толкованием того, что осталось от древности, или если они и существовали ранее, они были введены под влиянием греков. Следовательно, теми, кто перенес Геракла на север, были странствующие купцы. И когда бог пришел, его имя смягчилось до Геркулеса, и с ассимиляцией имени для языка жителей Италии, рука об руку пришло и изменение его сущности для их потребностей, так что постепенно произошла его "итализация" по форме и сущности. Возможно, что культ пришел как в Рим, так и в другие города Лация, но в Риме он ограничился несколькими личностями, и сначала публично признан не был. Напротив, по причинам, которые установить трудно, этот греческий культ достиг огромного масштаба в маленьком городке Тибур (Тиволи) в четырнадцати милях на северо-восток от Рима. Он там господствовал над всеми прочими и почти полностью утратил свою сущность иностранного бога, что стал всецело латинизированным. С течением времени римское государство знакомилось с этим культом Геркулеса в Тиволи и приняло ее разновидность как свою. Но необычность знакомства заключается в том, что он ощущался латинским, а не иностранным культом. Чувство любви и близости было продемонстрировано тем, что было дано разрешение возвести алтарь Геркулеса собственно внутри города в Forum Boarium (Бычьем форуме). Но чтобы понять значение этого действия, необходимо сделать отступление.
Старое римское правление было характерно тем, что каждое действие в жизни было обрамлено верой в богов, и это божественное покровительство особенно подчеркивалось в действиях, которые влияли на жизнь общества. Ни одно действие не было таким значимым для общества, как выбор дома, места проживания. Таким образом, основанию древнего города сопутствовали священные ритуалы, главным из которых заключался в том, что нужно было вспахать плугом борозду, таким образов ограничив пространство, вокруг которого будут возведены стены. Эта борозда формировала символическую стену, при этом все это основывалось на том же принципе, на котором основывается ведьма, чертя свой круг. Эта борозда называлась pomerium и принадлежала миру богов, в то время как городская стена принадлежала миру людей. Тем не менее, она никогда не совпадала с настоящей городской стеной, и пространство, окруженное ею, было всегда меньше, иногда больше окруженного городскими стенами; и только когда строили новые стены, которые покрывали большую территорию, так что новая линия pomerium должна быть начертана. Так как это было духовной преградой, не было ничего кроме Пограничных камней, через которые проходила линия межи. Стены, которые построил Сервий, которые продолжали быть внешними стенами Рима в течение восьми или девяти столетий до третьего века нашей эры, во время их строительства в целом совпадали с линиями pomerium, за одним весьма важным исключением, а именно: район Авентина, который был внутри границ города и который был окружен стеной Сервия, лежал за пределами линии pomerium, другими словами, он был вне "религиозного" города. Так было во времена республики и империи вплоть до правления Клавдия. Изначально линия pomerium играла важную роль в религии, так продолжалось до середины периода республики, до второй пунической войны, когда ее священный характер был уничтожен, и она потеряла свое религиозное значение, оставшись исключительно формальностью. Как божественная преграда она в мире богов служила для той же самой цели, которой служили материальные стены в мире людей. До того, как перед римлянами встала проблема чужеземных богов, в старые добрые времена, когда им были известны лишь боги их собственной религии и pomerium служил для того, чтобы в границах Рима оставались все добрые благосклонные боги, в чьем присутствии не нуждались за пределами это пространства, также он полностью выполняло свое предназначение, которое заключалось в том, что он удерживал за пределами Рима тех богов, которых боялись, а не любили, например, ужасного бога войны Марса. Когда иностранные боги пришли в Рим, им, конечно, могли поклоняться в пределах pomerium отдельные личности, но когда их признало государство, оно более осмотрительно поступило, установив, что им можно было поклоняться лишь за пределами священных стен. Таким образом, произошло так, что иностранным богам, которые внедрились в культ римского государства, построили храмы на Марсовом поле или на Авентине, и двух или трех случаях им публично поклонялись в пределах pomerium , но это по-настоящему не создает исключения из этого правила- такое исключение было бы фактически, полностью немыслимым в строгой логической системе римской религии, но этих богов допустили в Рим, так как они пришли от родственного ему народа, латинов, и не ощущались иностранными.
Геркулес как раз относился к последней категории. Хотя изначально, как мы видели, греческий бог во время своего долгого пребывания в Тибуре (Тиволи) стал, как это произошло, настоящим жителем Лация, и посему римляне не полагали то, что неподобающим будет поместить его вне pomerium. Кажется, что сначала его культа придерживались два клана, Потиции и Пинарии, но позже, во времена республики, государство взяло на себя обязанность им руководить. Но хотя это был действительно греческий Геракл, который стал латинизированным Геркулесом, бог за то, что его допустили, заплатил определенную цену, так он оставил все свои обычные атрибуты, которые у него были в Греции, и оставил себе лишь функцию покровителя торговли и путешествий. Это была практическая сторона его природы, одна лишь была обращена к римлянам; она нашла свое выражение в подношении "десятой части" на великом алтаре на Форуме Боариум. Этот алтарь всегда оставался в некотором смысле центром культа Геркулеса в Риме. Он был достаточно рано усилен не менее, чем тремя храмами Геркулеса в более или менее непосредственной близости от него, все они могут быть охарактеризованы относительной простотой ритуала. Спустя века после того, как Геракла узнали в Риме путем непосредственного общения с греками, стало известно, что это новый Геракл был родственен древнему Геркулесу, так что его тоже стали называть Геркулесом. Для римлян в том не было ничего удивительного, так как они считали в порядке вещей то, что должны были быть параллели между их основными богами и каждым греческим божеством. Они никогда не осознавали истинное положение вещей; сомнительно, что они могли бы это понимать, а именно, понимать, что, идентифицируя большинство римских божеств с греческими, они в действительности совершали насилие над своими собственными богами, приписывая им атрибуты божеств, с которыми они в действительности ничего общего не имели, несмотря на это, все же идентифицируя нового Геракла со своим старым Геркулесом, они делали вещь совершенно закономерную. Для того, кому было известно действительное положение вещей, было нечто совершенно трогательно занимательное в том, что они действительно были деликатнее, когда превращали своего старого (в действительности изначально греческого) Геркулеса в нового греческого Геракла-Геркулеса, что они и сделали, соединив Нептуна и Посейдона, Марса и Ареса, Диану и Артемиду. Неоспоримым фактом было, что они почтили старый культ огромным алтарем, и они никогда не позволяли, чтобы более исполненные чувств фразы греческого культа здесь использовались, и они отбросили другую четверть храмов, которые были построены в честь Геркулеса с различными новыми атрибутами, которые новый греческий культ принес с собой. Как положено, эти храмы были расположены за пределами pomerium, в южной части Марсова Поля.
Но если вернуться к простому Геркулесу и правлению Сервия - то сейчас римское государство получило божество, в котором с распространением торговых отношений, действительно нуждалось, бога огромной силы, от которого происходил успех. Поэтому он так у римлян и укоренился, и их практическая сторона пережила стремительное развитие. Итак, идея торговли нашла свое отражение в религии, она получила божественное одобрение.
Другим богом, пришедшим из Великой Греции, чье формальное принятие в государственный культ стало одним из тех первых случаев, когда старая сельскохозяйственная религия была побеждена, был Кастор со своим братом-близнецом Поллуксом, хотя брат Поллукс всегда был его незначительным спутником, так что храм, который впоследствии построили им обоим, указывал на одного из них как храм Кастора или как храм "Касторов". В древнегреческом мире мы встречаем различные точки зрения по поводу двух братьев, изначально у них не было отдельного обозначения, они всегда были парой. Даже эти парные имена не были согласованы, но они всегда представляли ту же самую идею. Позднее, когда личные имена заменили общее имя пары, эти личные имена также стали отличаться. Они были богами-защитниками, и на побережье--а большая часть Греции и есть побережье--они были особенно полезны как те, кто защищает от опасностей моря, и они с раннего времени повсеместно были связаны с лошадьми. Но, несмотря на их полезность, особенной славы ни не имели, и сомнительно, стали бы они известными, если бы не одно из таких маленьких происшествий, которые приносят удачу богам так же, как и людям. Произошло так, что лошадей стали использовать в войне не только для того, чтобы они перемещали колесницы; появилась простейшая кавалерия, состоящая из тяжеловооруженных пехотинцев, скачущих на конях. С этой кавалерией братья-близнецы (Dios-kouroi = "сыновья Зевса"), особенно Кастор, стали известны. Как греческие купцы взяли с собой Геракла, когда они отплыли, чтобы основать колонии в Южной Италии, так и тяжеловооруженная кавалерия несла с собой Кастора, куда бы она не направлялась. Италийские племена, в свою очередь, быстро ухватили идею кавалерии, и ее существенную часть, ее божественного покровителя Кастора. Этот культ Кастора уверенно продвигался на Восток, причем верхом на конях. Наконец, он достиг Лация, там был маленький город Тускул, впоследствии известный как место пребывания Цицерона, каким-то непостижимым образом он стал важным местом культа, и для Кастора он сделал то, что Тибур сделал для Геркулеса, т.е. его латинизировал, так что Рим получил его не как чужого бога, но как своего собственного. Можно немного усомниться в том, что римский культ действительно пришел из Тускула, и что его введение в Рим как совершенно другой этап его существования было связано с реорганизацией кавалерии. Кажется, это может подразумевать то, что Тускул был известен своей кавалерией, и что Рим взял эту идею именно оттуда--утверждение, которое, к несчастью, мы ничем не можем подтвердить, хотя мы в изобилии располагаем доказательствами того, что культ в Риме и Тускуле тесно связаны.
Таким образом, Кастор был покровителем "всадников" (кавалеристов) и днем, посвященным ему, было 15 июля, когда проводили конный парад. Возможно, что это было датой празднества в Тускуле, днем, который был для того особенно предназначен, потому что это были Иды, а Иды были посвящены Юпитеру, как считали, его сыновьями были Диоскуры - Кастор и Поллукс. Особенно интересно, располагая сведениями о действительном положении вещей увидеть, как позже легенда объяснила приход Кастора и Поллукса. Возможно, это было случаем в мифической войне, который, как полагают, имел место после того, как низвергли последнего Тарквиния, и было положено начало республике. Противники Рима, соединившись с Тарквинием, особенно Октавий Мамиллий из Тускула, сражались с римлянами в битве у озера Регилла 15 июля до н.э. 499. Римляне победили, и первую весть о победе Рим получил посредством чудесного явления Кастора и Поллукса: люди видели, как они поили своих коней на форуме у источника Ютурны. На этом месте поклялись построить храм и через пятнадцать лет, в 484г. до н.э., он был завершен и освящен. 15 июля в Тускуле, и освящение храма в 484 были, очевидно, единственными историческими фактами в этой легенде; и задолго до 499 г. до н.э. Кастору поклонялись в Риме, особенно 15 июля. Местом его изначального культа было то же самое место на Форуме, где впоследствии был построен им храм, так как было практически низменное правило, согласно которому древние храмы всегда строились на том же самом месте, где старый алтарь или святилище предшествовали настоящему храму, или рядом с ним. Подобно Гераклу, следовательно, он оказался внутри pomerium, и, возможно, по той же самой причине, так как он ощущался богом Тускула, и посему был богом родственного Риму народа. Дополнительно это ощущается в том, каким образом трактовали поздний культ Кастора. Этот культ, связывая Кастора с исцелением и толкованием снов, и подразумевая, что его предназначением является избавление от опасностей, существующих на море, не мог иметь значения для тех древних римлян, которые поклонялись ему всего лишь как покровителю тех, кто ездит верхом и всего, что было связано с разведением лошадей. Кажется, что центром новых идей был последний храм в Цирке Фламиния и таким образом, между Кастором и Геркулесом снова можно провести параллель, у каждого из них старый центр культа был в pomerium, у Геркулеса на Форуме Боариум, у Кастора на Форуме, и поздний центр культа, из-за более прогрессивных идей, во всех случаях в Цирке Фламиния.
Хотя именно греческое влияние привело в конечном счете к уничтожению римской религии, и хотя культ Геркулеса и Кастора были первыми определенными последствиями его влияния, нельзя сказать, что в каком-то смысле началось ее разрушение, потому что, медленно продвигаясь на север, и подобно пребывая в Тибуре и Тускуле, соответственно, оба культа утратили все, что было вредоносным. Римский инстинкт, благодаря которому они ощущали их себе родственными, не ошибался; они были действительно родственны новому Риму с его заинтересованностью в торговле и его увеличивающейся вовлеченностью в войны, так как во все эпохи мировой истории торговля и войны всегда шли бок о бок, было ли то стремление захватить территорию для коммерческих целей или более цивилизованное желание заполучить открытый порт.
Итак, начало греческого влияния представлено в случае Геркулеса и Кастора, и осталось исследовать, что же сделала Этрурия. Нет такого народа, о котором бы мы знали одновременно так мало и одновременно так много, как об этрусках. Они всегда были загадкой и до сих пор ею остаются, и по мере того, как наши знания о них возрастают, мы отдаляемся от разгадки, и то, что мы узнаем, это просто то, чем мы уравновешиваем наше растущее невежество. Помимо проблемы, связанной с происхождением этрусков и того, к какому народу они принадлежали, есть и другая проблема: почему они исчезли. В некотором смысле Этрурия таинственно вышла из истории так же, как таинственно и вошла в нее, даже более таинственно, так как мы всегда допускаем определенную таинственность как закономерно обусловленный компонент доисторической эпохи, но когда в свете более или менее исторического времени нация проходит через стадии развития мировой истории, и практически ничего за собой не оставляет, у нас есть полное право этому изумиться. Для всех жителей Рим должно было быть в порядке вещей, что он стал их преемником, и если мы противопоставляем влияние Этрурии на Рим влиянию греческих колоний на Южную Италию, мы видим удивительное отличие. Влияние этих греческих колоний на Рим подготовило путь для прямого влияния их греческой родины, так что одно практически неуловимо перешло в другое, но само влияние Этрурии на Рим не только ни к чему не привело, но и было оно крайне поверхностным. У Этрурии должна была быть какая-нибудь литература, но мы тщетно исследуем римскую литературу в поисках возможных следов влияния на нее с одним только исключениям: книги по гаданию и толкованию молний. Нам совсем мало известно о привычках и обычаях Этрурии, чтобы мы могли точно сказать, насколько сильно они повлияли на Рим, и следует отметить, что все, что римские писатели связывали с Этрурией, было самым поверхностным: несколько знаков политической организации и несколько крашений одного или двух ритуальных актов, разновидность гадания - по внутренностям (haruspicina), которое имело второстепенное значение по сравнению с авгурией и самая извращенная форма римских публичных развлечений - гладиаторские игры. Единственное важное римское учреждение, которое приписывается Этрурии - идея так называемого templum или разделение неба на области как аксиома авгурии, но, кажется, что это была идея, общая для всей Италии, а не относящаяся к одной лишь Этрурии. Даже в искусстве ее влияние было относительно слабым, и, хотя, по-видимому, ее архитекторы построили первые официальные храмы для Рима, вскоре они уступили этот труд грекам. Мы тщетно ищем полное и удовлетворительное объяснение этой ограниченности его влияния, но некоторые размышления сами собой возникают, которые, по мере того, как они возникают, по-видимому, кажутся верными. Все, что нам известно об Этрурии- то, что ее внешнему выражению цивилизации не соответствовала внутренняя культура, что развитие скорее выражалось в духе, а не форме, это было искусное наружное приобретение скорее, чем внутреннее развитие. Она была сильной, но сила ее была грубой, она интересовалась искусством, но скорее телесной, чем духовной его стороной. В данный момент юношеский идеализм свойственен народам так же, как и личностям, хотя, возможно, нации осознают это в гораздо меньшей степени. Именно это и действует на нацию как одно из последствий влияния инстинкта самосохранения, и для юной нации воспринимать пороки старой, находящейся в состоянии упадка означало бы саморазрушение. И поэтому юный Рим отверг большую часть яда, предложенного ему этрусками, и поэтому его природа очистилась сама по себе, и Этрурия была похоронена в могиле своего собственного разложения.
Был, однако, один город, который выступал в роли переводчика в отношениях между Римом и Этрурией, и это был своеобразный культурный центр одной великой богини, он распространял ее культ во всех направлениях, и в Рим, и в Этрурию. Этим городом был Фалерии, а богиней была Минерва, которая в определенном смысле три раза приходила в Рим, и одним путем - из Фалерии в Рим, однажды из Фалерии в Рим посредством Этрурии, и, наконец, когда Фалерии был захвачен римлянами, снова напрямую в Рим. В самое ранее время едва ли можно было найти какие-нибудь следы культа Минервы в
Лации или Южной Италии, и мы абсолютно уверены в том, что она была неизвестна Риму. В местности к северу от Рима, тем не менее, сложилась совершенно иная ситуация. Ее здесь можно было встретить довольно часто, особенно в Этрурии под именем Менерва или Менрва. Но она не была богиней этрусков, так как само по себе ее имя итальянское, но не этрусское. Следовательно, она не была ни римской, ни этрусской, ни латинской, по крайне мере, насколько известно нам латинское в Лации. Однако, если мы найдем то место, где латиняне находились под сильным влиянием этрусков, мы приблизимся к разгадке. Таким место и были Фалерии, на земле фалесканов. Для древних оно являлось столь глубинно этрусским, что они оставили попытки объяснить, почему это не так. По существу дела этот город был единственным латинским городом на правом берегу Тибра, и из-за своего месторасположения он очень рано вступил в живое общение с этрусками, такое живое, что в то время, как он никогда не терял свой изначальный латинский характер, он достаточно его использовал, чтобы оказывать значительное непосредственное влияние на Этрурию, и в свою очередь, сильно подвернуться и ее влиянию. Мы, конечно, не можем достоверно доказать, что Минерве изначально поклонялись в только Фалерии, и что ее культ распространился исключительно из одного места, но у нас есть по меньшей мере убедительное доказательства "от обратного", и если говорить в целом об истории древней религии, в таком распространении нет ничего невозможного. Религиозная история показывает много подобных случаев, например, классический случай с богом Теспием в Беотии, и который жил и умер бы исключительно как местный бог, если бы не было беотийского поэта Гесиода, который бы использовал Эроса в своей поэзии, тем самым и тем самым дал ему толчок жить и посредством того, он начал шествие по греческому миру, и затем он пришел в Рим в качестве Купидона; и так было и позднее.
Мы привыкли думать, что Минерва- это латинское имя Афины, дочери Зевса, и неосознанно мы приписываем Минерве славные деяния Афины и полагаем, что она является столь же многогранной. В действительности маленькая крестьянская богиня Фалерии изначально не имела ничего общего с Афиной, кроме того, что обе богини были неравнодушны к ремеслу и ремесленникам, у Афины было помимо этого сотни других сфер деятельности, в то время как, кажется, только это одно и занимало внимание Минервы. Когда Минерва совершала свое путешествие в Этрурию, она прошла среди людей, которые посредством греческого искусства многое узнали о греческой мифологии и которые, увидев, что она похожа на Афину, связали их друг с другом. Но даже при таком соединении Минерва оставалась прежде всего богиней ремесленников и трудового народа, она была скорее покровительницей творений рук человеческих, чем человеческого разума, и таковой ее принесли в Рим ремесленники из Этрурии и
Фалиски. Сначала ей поклонялись только эти ремесленники у себя дома, но постепенно, когда их число увеличилось и об их мастерстве узнали коренные жители Рима, Минерва настолько возвеличилась, что государство было вынуждено признать ее, и принять ее в числе прочих богов государства. Но признание ее отличалось от признания Геркулеса и Кастора; эти боги получили место внутри pomerium, но Минерва получила храм снаружи, на Авентине. Тем не менее, ее культ процветал, и ее сила вскоре проявилась в социальном и религиозном аспекте. Великий праздник в ее честь был 19 марта, день, который изначально был посвящен Марсу, но то, что в этот день проводили празднества в честь Минервы, привело к тому, что ассоциации с Марсом вскоре были позабыты. В социальном аспекте ее храмы были местом встречи всех римских ремесленников, некогда он стал их религиозным центром и деловой штаб-квартирой. Там они встречались своими примитивными гильдиями (collegia) и заключали свои сделки, и в таком виде все это существовало столько же времени, сколько существовал языческий Рим. Трудно более ярко продемонстрировать уважение, оказанное гильдиям Минервы, чем в связи с тем случаем, который произошел во время Второй Пунической войны, через несколько веков после введения культа. Ужаснувшись неблагоприятным предзнаменованиям, Сенат Рима приказал старому поэту Ливию Андронику написать гимн, посвященный Юноне и научить петь его хор юношей и девушек. Гимн был спет, и он имел такой большой успех, что щедрость Сената дошла до го, что он позволил всем поэтам города создать свою собственную гильдию и учредит место встречи, как и у всех старинных гильдий, в храме Минервы на Авентине. Это был первый раз, когда римское государство удостоило литературу высокой оценкой; с ее стороны, это было исключительно лестью, так как таким образом приравнять поэтов к мясникам, пекарям, и портным и не стало ли признанием за поэзией практической пользы и признания его законным занятием?
История культа Минервы намного сложнее истории культа Геркулеса или Кастора. Подобно им, она являлась плодом сильного греческого влияния, и, как мы позднее увидим, вскоре после того, как был учрежден ее культ, ее приняли в общество Юпитера и Юноны, и так сформировалась знаменитая капитолийская триада. Также в ее честь строили храмы под различными обличиями культа Афины, с которой ее постепенно стали идентифицировать, но в старом храме на Авентине изначальная идея Минервы, подруги тех, кто трудится, оставалась практически неизменной. Несомненно, общество во времена Сервия, который свидетельствовал о приходе Минервы, не осознавало, что означает учреждение этого культа и насколько оно необходимо для будущего развития Рима, так как сословие ремесленников должно быть людьми, которым она покровительствовала, и это сословие должно быть представлено и в мире богов. Идея того, что в храме на Авентине нашла выражении идея тред-юниона, которая должна была перейти к средневековой гильдии ремесленников и мастеров, осталась практически незамеченной в, еще в религиозной оболочке, и в позднее время ей суждено было стать пародией на профсоюз, с духом враждебности к работодателям и ее безразличием, по крайней мере, в качестве организации, ко всему религиозному.
Торговля и ремесло, таким образом, вошли в мир Рима, людей на земле и богов на небесах, и нам остается полагать наличие пробуждения политического духа и сопутствующих религиозных явлений; но до того, как мы это сделаем, мы должны все прояснить, предложив вниманию древнюю гипотезу, связанную с религиозными реформами Сервия, которая не является верной, по крайне мере применительно к тому, как древние ее объясняли.
Записи о раннем периоде римской истории иногда скорее усложняют, нежели помогают, при заявлении о действии из лучших побуждений, но часто они вводят в заблуждение историков позднего времени. Они не более нашего обладали знаниями об истинном положении дел, в то время как им недоставало того, о чем обладают современные историки: широты кругозора и знания исторических явлений разных эпох и разных народов. Изучение социальных и религиозных движений во времена Сервия служит нам того интересной иллюстрацией. Обычно принято приписывать Сервию Туллию введение культа Фортуны, и Плутарх дважды в своей Moralia описывает заинтересованность Сервия в этом культе и перечисляет необычайно большое количество храмов, которые он построил в честь великой богини удачи с различными атрибутами. Римляне времен Плутарха очень возвеличивали эту богиню, так, как их поэты, в особенности Гораций, описывали ее - как великую и могущественную богиню удачи, персонификация элемента переменчивости, который, видимо, присутствует в жизни Вселенной. Это наше обычное представление и ней, и, конечно, и наша идея, и поздняя римская идея, касающаяся ее, восходит к Греции. Но в Греции не всегда существовала эта идея богини удачи. Старая чистая эпоха греческой мысли была пронизана идеей абсолютной неизменности божественной воли, веры, которая исключала возможность случая или каприза. Ранняя греческая Тюхе (Фортуна) была дочерью Зевса и исполняла его волю; и его воля посредством ее была часто благосклонной, что показывают склонность думать о ней, как о богине изобилия. Только лишь рост скептицизма, упадок веры, подтвердил противоположные уроки жизненного опыта, который в эпоху Александра вызвали к существованию Тюхе, богиню случая, крылатое капризное божество, стоящее на шаре. Это стало устоявшейся идеей, которая, в конечном счете, и дала римлянам концепцию Фортуны, она стала и нашей идеей, потому что она стала господствовать в римской литературе и в жизни в период, с которым мы были лучше всего знакомы. Итак, если считать Фортуну таковой, как она описана в последнем случае, очень легко связать ее с Сервием Туллием, потому что легендарный рассказ о жизненном пути Сервия изображает его исключительно "дитем удачи", из самого низшего достигшего высочайшего положения, маленьким мальчиком-рабом, который стал царем. Какой богине мог он бы оказать почести, кроме богини удачи, которая сделала его тем, кто он стал?
Все это прекрасно, но, к несчастью, практически невозможно, так как каким бы то ни было время, когда Фортуне начали поклоняться в Риме, ясно, что идея случая в ее концепцию не входила еще долго после времен Сервия. Вместо того ранняя Фортуна была богиней богатства и изобилия, среди рода человеческого покровительницей женщин и деторождения, среди посевов стад - богиней плодовитости и воспроизводства. Возможно, полным именем было Fors Fortuna, имя которое сохранилось в двух старых храмах, через реку от собственно Рима, в Трастевере, где ей поклонялись в стране земледельцев от имен посевов. Фортуна было просто культовым именем, добавленным к богине Fors, чтобы усилить значение е имени, которое в конченом счете отошло от нее и стало независимым, выражая ту же самую идею богини изобилия. Позднее при греческом влиянии идеи удачи, особенно счастливого случая, медленно ушла и старая идея. Возможность такого перехода от плодородия к удаче видна в выражении "arbor felix", которое изначально обозначала плодородное дерево, а лишь потом - дерево, которое было добрым предзнаменованием. Следовательно, применительно к Фортуне и Сервию нет существенной причины полагать, что они были связаны, и не важно, когда начала существовать Фортуна, до или после Сервия, она пришла в мир как богиня изобилия и не превратилась в богиню удачи, пока не прошли века, после ее рождения.
Нельзя считать, что Рим в шестом веке до нашей эры могут принять в себя всех этих торговцев и ремесленников, и также заинтересовать своих граждан этими новыми занятиями, не получив дополнительного импульса применительно к более развитой политической жизни. Так родилось постоянно увеличивающееся влияние в делах латинской лиги, что было первым шагом на пути приобретения мирового господства. Возможно, что Рим всегда принадлежал этой лиге, но сначала он был ее незначительным участником. Это были дни, когда верховодила всем Альба Лонга, власть, которую она впоследствии утратила, но о ней напоминает Альбанская гора позади Альба-Лонги, которая осталась центром культа, связанного с поклонением богу лиги Юпитеру Латинскому (Juppiter Latiaris), не только до 338 г. до н.э., когда лига перестала существовать, но даже и в более позднее время, когда Рим поддерживал сентиментальное празднование старых праздников. С течением времени по неизвестным нам причинам, могущество Альба Лонги начало угасать, и покров ее величия пал на Арицию, маленький городок, который стоит до сих пор у Альбано. Приход Ариции к верховенству в лиге породил религиозное движения, которое есть одно из самых необычных в переменчивой истории римской религии. Последним итогом этого движения было введение богини Дианы в государственный культ Рима, где ее последовательно идентифицировали с сестрой Аполлона Артемидой. Но это долгая история, и чтобы понять ее, мы должны сделать небольшое отступление.
Самые дикие племена в самых отдаленных горных областях и Италии, и Греции поклонялись богине, у которой были разные имена, Артемида в Греции, Диана в Италии, но сущность у нее была одной. Это не подразумевает того, что это одна и та же богиня изначально или что древняя Артемида Греции повлияла на Диану Италии. Их сходство, возможно, было вызвано сходством условий, в которых они возникли, подобными потребностями двух народов. Она была богиней лесов и природы, особенно диких животных, покровительницей охоты и охотников, но также и богиней всех маленьких животных, всех, кто был беззащитен, также помогла тем, кто вынашивал потомство, следовательно, она была богиней рождения, а по отношению к роду человеческому она была богиней женщин и деторождения. Позднее в Греции Артемиду приняли в морской культ Аполлона на острове Делос, где она стала сестрой Аполлона, подобно ему, ребенком Латоны; но сама Диана естественным образом в Риме не претерпела никаких изменений, пока несколькими веками позже ее искусственным образом не соединили с Артемидой. В самые древние времена в Италии были два места, где культ Дианы особенно процветал, оба, как нам и следует ожидать, находились в лесистых горных местностях: одно на горе Тифата (около Капуи), современный Сант-Анджело в Формисе; другое в Лации, в роще около Ариции. Мы коснемся именно этого последнего центра культа. Роща рядом с Арицией стала так известна, что богиню, которой там поклонялись, называли "Диана рощи" (Diana Nemorensis), и место, где ей поклонялись, называлось "Роща" (nemus), название, которое до сих пор сохранилось в современном "Nemi". Она была богиней лесов, царства животных, рождения и также женщин; и всех поучительных надписей, которых нашли в ее святилище, их положили туда женщины. Ей поклонялись все жители Ариции, по-видимому, она была божеством-покровителем города. Когда Ариции выпал жребий стать главой лиги, ее богиня Диана сразу же заняла в лиге важное положение, не из-за какой-либо вовлеченности в политику, но исключительно потому, что ей поклонялись в Ариции, и она пережила все трудности ее жизненного пути. Таким образом, она вошла в лигу, рядом со старым Juppiter Latiaris Альбанской горы, новая Diana Nemorensis Ариции, и жертвы в честь ее создали часть торжественного ритуала объединенных городов Лация. Для того чтобы религиозный обычай стал освящен, в действительности не понадобилось много лет, и до того, как сменилось несколько поколений, Диану саму по себе ощущали изначальной и существенной частью культа лиги, как и самого Юпитера. В течение этих же самых столетий значимость и влияние в лиге Рима выросли до того, что вместо одного из незначительных городов, он вполне честным путем стал его главой. И здесь его дипломатическое искусство ей помогло. По сути, конечно, лига была в первую очередь политическим учреждением, но в древнем обществе политические учреждения находятся под опекой религиозных, и прямой путь к политическому влиянию лежит через религиозное рвение. Путь к верховенству в латинской лиге лежал через выражение поклонения Юпитеру и Диане. Следовательно, не является случайным совпадением то, что в период Сервия в Риме строился храм Юпитеру Латинскому на вершине Альбанской горы, а культ Дианы был введен в Рим, и ей построили храм на Авентине, следовательно, вне pomerium. Но введение ее культа не было введением обычного государственного культа, когда бы ее ввели внутрь pomerium с большими правами, чем те, которыми обладали Кастор и Геркулес. Напротив, это было строительство святилища лиги за пределами pomerium, но внутри городской стены; это не было принятием Дианы в качестве римской богини, но ассоциация Дианы Латинской лиги с Римом. Это было попыткой поставить Рим, как в религиозном смысле, так и в политическом в то положение, которое занимала Ариция, и она удалась. Диана все еще была богиней лиги; согласно традиции лига помогла построить ей храм; и храму был посвящен тот же день, что и храму в Неми- 13 августа. Римский храм вне pomerium был таковым, следовательно, не потому что она была чужеземной богиней как Минерва, но как богиня Рима она должны была быть помещена за священную стену, а не в пределах ее.
Культ Дианы ввели с особенной целью как часть дипломатической игры, а не потому что Рим ощутил в ней какую-то религиозную потребность; следовательно, трудно было бы ожидать, что ее последующие развитие в Риме будет иметь хоть какое-то значение. Естественно, когда государство взяло на себя ответственность за этот культ, оно обеспечивало существование этого культа столько времени, сколько существовал языческий Рим, чему государство оставалось всегда верным, хотя бы в смысле механического исполнения ритуального акта; но на общую заинтересованность рассчитывать было нельзя, так как множество из того, чему покровительствовала Диана, уже находились под покровительством Юноны. Вряд ли Диана имела большое значение в религии последующего времени, так как не возник другой, который бы поддерживал к ней интерес, так как связь с латинской лигой породило начало к появлению в ней заинтересованности. Это был приход Аполлона и его сестры Артемиды. Аполлон пришел первым, возможно, во времени Сервия, но, кажется, Артемида, пришла немного позже, не ранее 431 до н.э. Ее идентификация с Дианой стала неизбежной, и с этого момента началось развитие Дианы с атрибутами Артемиды, но эта новая Артемида-Диана стала совершенно иной, и она полностью отличалась от старой Дианы Авентина, как новая Афина-Минерва от старой Минервы Авентина. Политические интересы римлян развились, они увидели, что их повседневная жизнь и карьера раскрылись перед ними, но не нужно считать, что бессознательное действие политического духа на религиозный мир ограничилось строительством двух храмов лиги, один - Юпитеру Латинскому на Альбанской горе в нескольких милях от Рима, и другой - Диане снаружи pomerium в лесах Авентина. Этот политический интерес был не искусственным приобретением, но неизбежным выражением внутреннего стремления. Следовательно, она должна быть представлена внутри города, в связи с божеством, которое всегда жило глубоко в сердцах людей. Это божество не могло быть ничем иным, кроме небесного отца Юпитера, который пребывал вместе с ними еще с древних дней их крестьянской жизни, посылая им в должное время свет солнца и дожди. Вверху на Капитолии ему поклонялись как , "разителю" (прим.пер.- от лат. Ferere-бить, разить) в его самом ужасающем виде как богу молнии. Ему полагались самые роскошные военные трофеи (spolia optima) и его победитель благодарил, возвращаясь с битвы. В сфере политических амбиций именно Юпитер Капитолийский был избран божественным представителем Рима; его представителем в будущем, его знамение его неизбежного успеха лежало в именах культа, cognomina, с которыми этому Юпитеру впредь и всегда поклонялись Juppiter Optimus Maximus. Эти прилагательные не были простым украшением, не просто приятной фразеологией; они выражали не просто совершенство Юпитера Рима, но и его абсолютное верховенство над всеми другими Юпитерами, включая Юпитера Латинского. И в то время, когда Рим строил храм для лиги на Альбанской горе, просто как член лиги, другой рукой он строил храм в черте города богу, который подчинил себе всех прочих богов, который осмелился утвердить свое превосходство, только как город, который отдавал ему почести, город, который был призван был одолеть все другие города, которые отказывались его признать. С это времени Юпитер Оптимус Максимус представлял собой вес, что было истинно римским в Риме. Под его знаменем сражались в битвах, и всегда возвращающиеся с войны полководцы ему отдавали почести.
Традиция относит завершение Капитолийского храма к первому году республики, но идея и действительное начало работы относятся к позднему царству и, следовательно, к рассматриваемому нами периоду, и его завершение тесно вязано с развитием, которое мы пытались описать. Сейчас, когда эта часть нашей работы заканчивается, можно было бы спросить себя, что же мы узнали, так как было множество побочных путей, которые нам нужно было исследовать, а главный путь, по которому мы шли, не может совершенно быть отличным в нашем сознании. В период, который соответствует позднему царству, и приблизительно шестому веку до нашей эры, который мы для удобства называем "периодом Сервия", мы видели примитивное пасторальное сообщество, изолированное от жизни всего мира, превратившееся в маленький город-государство с политическими целями, зарождение торговли и ремесел, и различные противоборствующие социальные слои; и мы видели, как с приходом новых сфер деятельности из-за границы пришли и новые культы, связанные сними, большинство из них в своей сути заключали новых божеств, и только два из них были новыми сторонами старых божеств. И старая римская религия расцвела, о чем Тацит говорит (Hist. i. 4) когда описывает упадок империи: "потом был раскрыт секрет империи, что правитель мог быть назначен повсюду, кроме Рима"-- истина заключается в том, применительно к римской религии обнаружилось, что государство может принимать в себя божеств из-за пределов Рима. И в то время как сам по себе принцип является роковым, с практической стороны он не приносил пока большого вреда. Развитие Рима было неизбежным, неизбежно стало, что новые цели должны были быть представлены в мире богов; ее старых богов было недостаточно, посему были введен новые. Но настоящие боги, которые были введен сюда, были безвредны; Геркулес, Кастор, Минерва, Диана никогда сами по себе не навредили Риму, также не причинили они вреда национальной морали, никогда не сделали они низменным тон серьезной воздержанности, которая была одной из характеристик старого режима.
До сих пор все было хорошо, но для Рима было бы благом, если бы он смог закрыть врата своего Олимпа сейчас. То, что не предоставила старая религия, сейчас присутствует. Сейчас представлены политика, искусство и торговля. Этим он был в изобилии одарен для своего дальнейшего развития. Но как бы то ни было, врата уже были открыты, и деструктивное влияние Греции уже начало к нему посылать новых богов, которым было не только предназначено затмить старых римских богов--что само по себе мы можем простить--но также смести старые римские добродетели, для поддержания которых важна была эта атмосфера старых богов. Предтечей этого влияния, самим по себе достаточно невинным, был Аполлоном, и его приход и последующее развитие поставили его в явную оппозицию Юпитеру Оптимусу Максимусу, к чему мы сейчас и обратимся.