Гэблдон Диана : другие произведения.

6. Написано кровью моего сердца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.64*15  Ваша оценка:

  23 июня 2015 г. в 19:28
  
  АРМИЯ ВЫХОДИТ В ПОХОД
  
  МЫ УСПЕЛИ КАК РАЗ ВОВРЕМЯ. Стоило мне закрыть дверь в спальню, где тихо похрапывал Пардлоу, раздался стук в недавно навешенные двери внизу. Я поспешила туда, и обнаружила Дженни - лицом к лицу с британским солдатиком, на этот раз лейтенантом. Генерал Клинтон продолжал на своих вопросах настаивать.
  "Вот что, парень," - говорила она, тоном легкого удивления, - "полковника здесь нет. Вчера он пил чай с леди Джон, но потом отправился искать своего брата. Его светлость еще не вернулся, и..."- я увидела, как она придвинулась поближе, драматически понизив голос -" и Ее светлость это очень беспокоит. У вас тоже нет о нем никаких новостей, я полагаю?"
  Это была уже моя реплика, и к тому времени, как я спустилась с площадки, я с удивлением обнаружила, что меня действительно "это беспокоит." Необходимость ухода за Хэлом временно отвлекла меня от ситуации, но теперь уже не было никаких сомнений - что-то серьезно пошло не так.
  
  "Леди Джон. Лейтенант Розуэлл, ваш слуга, мадам."
  Лейтенант поклонился с профессиональной улыбкой, которая не могла скрыть тревожных морщинок у него на лбу. Выходит, Армия тоже была обеспокоена - и это было чертовски опасно.
  "Ваш покорный слуга, мэм. У вас в самом деле не было ни слова от лорда Джона, или лорда Мелтона - о, прошу прощения, миледи, я имею в виду - от Его Милости?"
  "Ты думаешь, я буду тебе лгать, парень?"- едко вставила Дженни.
  "О! Нет, мэм, не совсем так,"- ответил он, вспыхнув. "Но Генералу непременно захочется узнать, о чем я говорил с Ее светлостью."
  "Конечно,"- сказала я успокаивающе, хотя сердце уже колотилось у меня в горле. "Передайте генералу, что я ничего не слышала о своем муже,"- или о мужьях - "Совсем. Я все больше беспокоюсь."
  Хоть я и не была хорошей лгуньей, сейчас я не лгала.
  Он поморщился:
  "Дело в том, мэм, что армия начала вывод войск из Филадельфии, и всем оставшимся в городе лоялистам советуют - если они, возможно, того пожелают - э-э... готовиться тоже."
  На мгновение он поджал губы, когда его взгляд упал на нашу лестницу, с ее разломанными перилами и кровавыми знаками от ударов кулака на стенах.
  "Я вижу, вы уже испытали некоторые трудности?"
  "О, нет,"- быстро сказала Дженни, и, с осуждающим взглядом в мою сторону, шагнула к лейтенанту поближе и положила руку ему на плечо, аккуратно подталкивая его в сторону двери.
  Тот автоматически перемещался вместе с ней, и я услышал ее шепот: "Нет, нет - не более чем... небольшая семейная ссора. Просто Его светлость..."
  Лейтенант стрельнул в меня быстрым взглядом, в котором смешались изумление с определенной долей симпатией.
  Морщины у него на лбу разгладились. Теперь у него было, что предъявить Клинтону в качестве объяснения.
  От одного этого взгляда кровь прилила к моим щекам - как будто это действительно могло быть семейной ссорой, в результате которой лорд Джон был повержен, а затем и изгнан из собственного дома, оставив позади себя его обломки, и свою жену - на милость восставших.
  Это и вправду было семейной ссорой, но, в сравнении с любым незатейливым домашним скандалом все ее обстоятельства были зеркально-противоположными.
  
  Наш Белый Кролик решительно закрыл за лейтенантом Розуэллом новенькую дверь, и повернулся ко мне снова, плотно прижав ее спиной. "Лорд Мелтон?"- спросила она, приподняв черную бровь.
  "Это всего лишь один из титулов герцога - один из тех, которые он носил, прежде чем стал герцогом Пардлоу. Должно быть, лейтенант Розуэлл знал его еще много лет назад,"- пояснила я.
  "Ай, ладно. Неважно, герцог он или лорд - как долго мы можем держать его спящим? "- спросила она.
  "Опий должен был вывести его из строя часа на два, или три,"- ответила я, взглянув на часы с золоченой каретой на каминной полке, которые каким-то чудом избежали погрома. "Но вчера у него был очень тяжелый день, и не менее тревожная ночь; как только действие препарата закончится, все может плавно перейти в естественный сон. Если никто больше не придет, и не станет колотить в дверь почем зря, чтобы непременно достучаться до наших ушей,"- добавила я, морщась при звуках яростных препирательств где-то поблизости.
  Дженни кивнула.
  "Ладно. Я лучше пройдусь в типографию, узнаю, что в городе новенького. А может и Джейми уже вернулся," - добавила она с некоторым сомнением. "Решил, что сюда идти небезопасно - вот что я имела в виду. Сейчас все улицы полны солдат."
  Искра надежды от ее слов вспыхнула во мне, как зажженная спичка. Правда - даже если предположить такую возможность, - я знала наверняка, что если бы Джейми был сейчас в городе, он стоял бы прямо передо мной. Скорее всего, в ярости - возможно, сокрушенный - но здесь, передо мной.
  Сейчас, когда армия уже начинает вывод войск - а этому, как правило, сопутствуют массовые волнения и нарушения общественного порядка - ни у кого просто не будет времени или желания замечать - уж не говоря об аресте, - здоровенного шотландца, подозреваемого всего лишь в передаче каких-то подозрительных документов. Вряд ли вообще ему могут приписать распространение всех бюллетеней, опубликованных в эти дни - по крайней мере, я на это надеялась.
  Пожалуй, Уильям был единственным офицером, который знал, что Джейми взял лорда Джона в заложники, но, судя по его весьма своеобразому исходу, я скорее думала, что последняя вещь, которую Уильям мог сделать - это дать полный отчет о происшествии своему начальству.
  Все это я высказала Дженни, хотя мы с нею и договорились, что она должна вернуться в типографию, только чтобы проверить, все ли благополучно с Фергюсом, Maрсали и семьей, а также выяснить,что происходит в городе среди повстанцев.
  "Но - будешь ли ты на улицах в безопасности?"- спросила я, разворачивая свой плащ и придерживая его, чтобы ей легче было его надеть.
  "Ох, надеюсь, что так,"- сказала она бодро. "Никто больше не думает смотреть на старух. И все-таки, полагаю, мне лучше убрать свою Крошку-Пенни подальше." Мелкая монета, о которой шла речь, на самом деле были маленькие серебряные часы со звоном, с изящной филигранью на крышечке, которые она носила приколотыми на груди своего платья.
  
  "Джейми купил их мне в Бресте,"- объяснила она, заметив, как я на них смотрю, пока она их отстегивает. "Я сказала, что это сущая глупость; мне вовсе не нужна такая вещица, просто чтобы узнать время - не больше, чем ему самому. А он ответил: нет, я должна их иметь; и что, когда точно знаешь, который час, это дает иллюзию, что ты сохраняешь контроль над обстоятельствами. Ты же знаешь, каким он бывает,"- добавила она, бережно укладывая часы поглубже в карман, - "всегда все тебе объяснит про тебя самое. Хотя, скажу по секрету, не так уж часто он ошибался."
  "Теперь слушай," - добавила она, открывая дверь и обращаясь ко мне. "Я вернусь еще до того, как тот, наверху, проснется - а если буду не в состоянии, то пошлю сюда Жермена, предупредить."
  "С какой это стати тебе не быть в состоянии?"- спросила я, слегка удивленно.
  "Молодой Ян,"- сказала она, не менее удивленная тем, что я сама об этом не подумала. "Если Армия уходит из города - тогда он, возможно, вернется из Вэлли-Форджа... и, сама знаешь, бедняга до сих пор так и думает, что я мертва."
  
  
  МЕСТО ДЛЯ СЕКРЕТОВ
  
  В лесу, в пяти милях от Valley Forge
  
  "А КВАКЕРЫ верят в рай?"- спросил Ян Мюррей.
  "Некоторые,"- ответила Рэйчел Хантер, останавливаясь, чтобы перевернуть носком ботинка большущую поганку. "Нет, пес, не трогай ее! Видишь, какого цвета у нее жабры?"
  Ролло, который подошел, чтобы обнюхать гриб, тут же отвернулся, пренебрежительно чихнув, и поднял морду к ветру, в надежде на более перспективную добычу.
  "Тетя Клэр говорит, собаки не могут видеть цветов,"- заметил Ян. "А что ты имела в виду, когда сказала "некоторые"? Есть разные мнения по этому вопросу?" Убеждения квакеров и так озадачивали его сверх всякой меры, но объяснения Рэйчел он находил неизменно интересными.
  "Может, они вместо этого обходятся нюхом? Собаки, я имею в виду... Но вернемся к твоему вопросу - мы считаем нашу жизнь здесь, на земле, Таинством для живущих во свете Христовом. Может и есть жизнь после смерти - но, поскольку оттуда еще никто не вернулся, чтобы об этом рассказать, мы считаем это материей спекулятивной и оставляем на усмотрение каждого человека, индивидуально."
  Они остановились в тени небольшой ореховой рощи, и мерцающий зеленоватый свет, падавший на нее сквозь листья, придавал личику Рэйчел такое неземное сияние, что любой ангел мог бы позавидовать.
  "Ну, я тоже там не бывал, так что не стану болтать, что все это неправда,"- сказал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее чуть выше уха.
  У нее по виску тут же пробежали пунктиром крохотные мурашки - и это зрелище тронуло ему сердце.
  "А почему ты думаешь о небесах?"- спросила она с любопытством. "Считаешь, что в городе будет схватка? Я раньше не замечала за тобой особого страха за свою жизнь."
  Когда они час назад его оставили, Вэлли-Фордж кишел военными, как мешок с зерном, полный долгоносиков; как только прошел слух, что люди Клинтона уходят, солдаты потащили из лагеря все, что могли, и теперь лили свежие мушкетные ядра и набивали патроны, готовясь к походу на Филадельфию.
  "Ох, нет. Даже боев в городе не будет. Вашингтон будет пытаться поймать людей Клинтона при отступлении."
  Он взял ее за руку, маленькую, загорелую и шершавую от работы - но, когда ее ладонь раскрылась и они сцепились руками, ее пожатие было утешительно крепким.
  
  "Нет, я думал о своей матушке - как мне хотелось показать ей места, вроде этого." - Он махнул рукой в сторону полянки, на которой они стояли: прямо под ногами бил из скалы крошечный родничок неправдоподобно глубокого синего цвета, и над ним нависали ветви желтого шиповника, гудевшего от роившихся над водой летних пчел.
  "У нее в Лаллиброхе вверх по стене ползли целые заросли шиповника, с большими желтыми розами; их еще моя бабушка посадила." Он проглотил комочек в горле.
  "Но потом подумал - может, она будет счастливее на небесах, с моим Па, чем была здесь, без него?"
  Рэйчел крепко сжала его руку.
  "Она будет с ним всегда, в жизни или в смерти,"- шепнула она, и встала на цыпочки, чтобы его поцеловать. "И когда-нибудь ты возьмешь меня с собой, чтобы я увидела розы твоей бабушки в Шотландии."
  
  ...Они немного постояли в тишине, и Ян понял, что сердцу, стиснутому внезапно накатившим горем при мысли о матери, становится легче в обществе полной сочувствия Рэйчел.
  Ей он этого не сказал - но то, о чем он больше всего сейчас жалел, была не его неспособность показать матери красоты Америки, но тот факт, что он так и не смог показать ей Рэйчел.
  "Ты бы ей понравилась,"- вырвалось у него. "Моей маме."
  "Надеюсь, так оно и было бы,"- сказала Рэйчел с некоторым сомнением. "Неужели ты рассказал ей обо мне там, в Шотландии? О том, что я Друг, я хотела сказать. Многие католики находят это скандальным."
  Ян честно попытался вспомнить, упоминал он об этом матери, или нет - и не смог. В любом случае, теперь это не имело значения - и он с облегчением пожал плечами:
  "Я сказал, что люблю тебя. Кажется, этого было достаточно. Сама подумай - мой Па задал мне о тебе все вопросы, какие только мог измыслить; хотел знать о тебе все. А ведь он не знал, что ты из квакеров - значит, и она тоже."
  Помогая спуститься со скалы, он взял ее за локоть.
  Она задумчиво кивнула, но, пока следовала за ним из поляну, он услышал, как она спрашивает за спиной: "Ты не думаешь, что супружеская чета должна полностью довериться друг другу - не только делиться своими историями, я имею в виду, но и каждой мыслью?"
  От этого вопроса у него вдоль позвоночника скользнуло некое опасливое чувство - совсем как мышь с холодными лапками, подумал он и тяжко вздохнул. Он любил Рэйчел всеми фибрами своего существа, но когда обнаружил в ней явную способность читать его, как раскрытую книгу - если не слышать его мысли, как он, по правде сказать, иногда думал - ему сделалось как-то тревожно.
  В действительности он полагал, что они вместе дойдут до Мэтсонс-Форда и встретят там Дэнзелла с его фургоном, вместо того, чтобы совсем уезжать с ними из Вэлли-Форджа - и Ян надеялся выкроить достаточно времени наедине, чтобы наконец поделиться с ней некоторыми необходимыми... вещами.
  Правда, он скорее предпочел бы, чтобы его пытали Абенаки, чем рассказать ей хотя бы о некоторых... но правильней было рассказать; она должна знать, независимо от того, каков будет результат.
  "Ну... Я имею в виду - хорошо, насколько это возможно... думаю, может, им стоит попробовать? Не каждой мыслью, нет... но хотя бы самыми важными. Историями, как ты говоришь. Иди сюда, посидим здесь чуток."
  
  Он нашел большое бревно, полусгнившее и сплошь покрытое мхом и бледно-серым лишайником, и подвел ее к нему, и уселся рядышком в пахучей тени большого красного кедра.
  Она по-прежнему молчала, только вопросительно подняла брови.
  "Ну, ладно." Он глубоко вздохнул, чувствуя, что во всем лесу воздуха для него уже недостаточно.
  "Ты знаешь, что я был раньше женат?"
  Перед ним задрожало ее лицо - но удивление на нем сменилось решимостью так быстро, что он бы этого не заметил, если б не наблюдал за нею так близко.
  "Я не знала,"- сказала она и одной рукой начала механически собирать свою юбку в складки; ясные карие глаза смотрели в его лицо не отрываясь. "Ты говорил, что был женат. Но ведь это не сейчас, я полагаю?"
  Он помотал головой, чувствуя некоторое облегчение - и очень ей за то благодарный. Не каждая молодая женщина приняла бы все так спокойно.
  "Нет. Я бы не говорил - не просил бы тебя выйти за меня замуж, я имею в виду, если бы было иначе."
  Она слегка поджала губы, и глаза опасно сузились. "На самом деле,"- задумчиво сказала она, -"ты никогда не просил меня выйти за тебя замуж."
  "Я - нет?"- спросил он заплетающимся языком. "Ты уверена?"
  "Я бы заметила,"- заверила та очень серьезно. "Нет, ты этого не делал. Хоть я и припоминаю несколько очень трогательных деклараций - но предложения среди них было."
  "Ну, хорошо." Краска бросилась ему в лицо. "Я... но ты - ты ведь говорила..." Может, она и права. Так это она сказала - или она... тоже?
  "Разве ты не говорила, что меня любишь?"
  Губы чуть дрогнули, но насмешки в ее глазах он не увидел.
  "Не так многословно. Но дала тебе это понять, да. Или, по крайней мере, имела это в виду."
  "Ох. Ну, тогда..."- сказал он, уже гораздо счастливее. "Ты это сделала!" Тут он крепко обхватил ее здоровой рукой и поцеловал с большим усердием. И она ответила на поцелуй, слегка задыхаясь и захватив в кулачки ткань его рубашки на груди, но потом оторвалась, ошеломленно глядя на него. Губы слегка припухли, а кожа вокруг порозовела, исцарапанная его бородой.
  
  "Может..."- сказала она, проглотив комок в горле и слегка толкая его рукой в грудь, -"Может, тебе следует закончить рассказ о том, как ты стал "не женат," прежде чем мы двинемся дальше? Кем была твоя... твоя жена, и что с ней случилось?"
  Он ее неохотно отпустил, но не отдал руку. Чувствовал ее ладонь у себя в руках как единственную маленькую, живую, теплую и надежную вещицу.
  "Ее зовут Wakyo'teyehsnonhsa,"- сказал он, ощущая в себе привычную внутреннюю перемену, как только заговорил - словно черта между его "я - Moгавк" и "я - белый" на мгновение исчезла, оставив его неловко подвешенным где-то посередине. "Это значит - Работающая своими Руками."
  Он откашлялся. "Я звал ее Эмили. Большую часть времени. Почти всегда."
  Маленькая смуглая ручка Рэйчел дернулась в его ладони.
  "Зовут?"- переспросила она, моргая. "Ты сказал - ее зовут? Так твоя жена еще жива?"
  "Была - по крайней мере, год назад,"- ответил он, с трудом заставляя себя не цепляться за ее руку - но все же отпустил.
  Сцепив руки на коленях, она уставилась на него; он видел, как ходит комок у нее в горле.
  "Ладно,"- сказала она с легкой дрожью в голосе. "Расскажи мне о ней."
  Он сделал еще один глубокий вдох, пытаясь придумать, как бы это сделать - но скоро отказался от усилий, и просто заговорил.
  "Ты действительно хочешь это знать, Рэйчел? Или только услышать, любил ли я ее - и люблю ли ее сейчас? "
  "С этого и начни,"- сказала она, поднимая бровь. "Ты ее любишь?"
  "Я - да,"- беспомощно сказал он, не в силах сказать ей ничего, кроме правды.
  Ролло, почувствовав в стае некоторое беспокойство, встал со своего места и подошел к Рэйчел поближе. Сел у ее ног, недвусмысленно обозначив свою лояльность и преданность в данном вопросе, и уставился на Яна желтыми волчьими глазами поверх колен Рэйчел - что неожиданно родило в нем неприятное сходство со взглядом ее собственных глаз.
  "Но..."
  Брови поднялись на долю дюйма выше.
  "Она была мне тогда единственным утешением,"- выпалил он. "Когда я покинул свою семью и стал Ирокезом, быть с нею значило для меня очень много; к тому же я был... должен."
  "Должен - что?" Она выглядела совсем сбитой с толку; он увидел, как глаза ее опустились ниже, прослеживая на его скулах татуированные линии. "Ты должен был стать ирокезом? Но почему?"
  Он кивнул, мгновенно почувствовав себя на более твердой почве. Эту историю он мог ей рассказать; это всего-навсего то, что тогда случилось с ними со всеми.
  Ее глаза блуждали вокруг, пока он объяснял, как они с дядей Джейми встретили Роджера Уэйкфилда, и, не поняв, кто он такой, решили, что это тот самый человек, который изнасиловал его кузину, Брианну и бросил потом с ребенком - и чуть его не убили, но передумали, вместо этого приняв остроумное решение...
  "Так, отлично,"- пробормотала Рэйчел себе под нос.
  Он с удивлением на нее покосился, но не понял, была в ее замечании ирония, или нет - тогда он откашлялся и продолжил, рассказав, как они вместо этого отдали парня Тускарора, а те, в свою очередь, продали его в рабство Moгавкам, дальше на север.
  "Мы не хотели рисковать тем, что однажды он вздумает вернуться и потревожит Брианну, понимаешь? Но когда..."
  Он осекся, вновь переживая в памяти ужас, испытанный им, когда он просил Брианну выйти за него замуж - и еще больший ужас, когда Бри нарисовала портрет человека, которого любила, которого так ждала - и энергичные, волевые черты смуглого темноволосого незнакомца, которого они отдали Moгавкам, попались ему на глаза.
  "Ты только просил свою кузину выйти за тебя замуж? Или ты этого хотел?" Она смотрела настороженно; он подумал - должно быть, ей кажется, что он так и ходил с предложениями к каждой третьей женщине, которую встретил в жизни, - и поспешил исправить впечатление:
  "Нет, я хотел сказать... ну, хорошо, это все ради Брианны, мне-то было все равно... Знаешь, мы с ней просто хорошо ладили, и она... ну, я имею в виду - нет, все не так! Не совсем так,"- добавил он торопливо, заметив, что изящные брови Рэйчел начинают сходиться на переносице.
  
  Правда же состояла в том, что тогда ему было семнадцать, а Брианна была на несколько лет старше; она всегда нагоняла на него страх, а уж сама мысль о том, что придется уложить ее в постель... От этой мысли он отмахнулся, как от ядовитой змеи. "Это была идея дяди Джейми,"- сказал он и развел руками, вложив в этот жест все негодование, на которое был способен. "Просто, чтобы дать ребенку имя, понимаешь? Я сказал, что согласен - ради чести семьи."
  "Честь семьи,"- повторила она, тускло глядя на него. "Вот оно что. И потом..."
  "Потом мы обнаружили, что Роджер Мак... он тогда взял свое настоящее имя, МакКензи, потому мы его и не признали, - что мы отдали парня индейцам по ошибке... ну и пошли его вызволять,"- сказал он торопливо.
  К тому времени, как он закончил объяснять ей всю череду событий, где кульминацией стало его добровольное решение занять место Moгавка, погибшего во время спасения Роджера, с ритуальным омовением тела в реке - при этом могавкские женщины отскабливали его с песком, чтобы удалить все следы его "белой" крови, - с безжалостным выщипыванием на всем теле волос и последовавшей за тем татуировкой - к тому времени он уже думал - он надеялся, - что его брак с Эмили покажется ей просто еще одной живописной деталью "истории."
  Но все, разумеется, оказалось совсем не так.
  "Я..." Тут его заклинило намертво - он понял, что разговор может оказаться труднее, чем он предполагал.
  Он с опаской покосился на нее; сердце уже оглушительно стучало в ушах и в горле.
  Она по-прежнему вглядывалась в его лицо; розовый круг возле губ стал еще ярче, потому что она сильно побледнела,- но глядела ему в глаза прямо, ясно и терпеливо.
  "Я... уже не был девственником, когда женился,"- выпалил он.
  Брови снова поползли вверх.
  
  "На самом деле, я даже не знаю, о чем тебя спрашивать еще,"- сказала она, рассматривая его с тем выражением, какое он не раз замечал у тетушки Клэр, когда та оценивающе смотрела на какой-нибудь жуткий нарост или опухоль - скорее завороженно, чем с отвращением, и с твердым видом готовности принять решение, как бы лучше расправиться с преступником.
  Он горячо надеялся, что она не захочет вырезать его из своей жизни, как какую-нибудь бородавку - или ампутировать, как гангренозный палец.
  "Я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать,"- мужественно сказал он. "Все, что угодно."
  "Щедрое предложение,"- сказала она, - "явно из тех, что я должна бы принять без колебаний - но думаю, я обязана сделать тебе встречное предложение. Ты не хочешь спросить, девственна ли я сама?"
  Рот у него приоткрылся, и она кротко пожала плечами.
  "А ты... нет?"- прохрипел он.
  "Нет, я в полном порядке,"- заверила она, по-прежнему дрожа от усилий, чтобы не прыснуть со смеху. - "Но почему... почему ты так самонадеян?"
  "Почему?" Он почувствовал, как кровь бросилась в ему в лицо.
  "Потому что... да каждый, кто только посмотрел на тебя, мгновенно бы понял, что имеет дело с э-э-э... добродетельной женщиной!"- закончил он с облегчением, найдя подходящее случаю выражение.
  "А если бы я однажды подверглась насилию?"- подсказала она. "Это значит, что я уже не так добродетельна, верно?"
  "Ну... Нет, полагаю, что нет."
  Он знал, что в народе многие посчитали бы изнасилованную женщину навсегда "утратившей добродетель" - и Рэйчел это было известно. Он пребывал в растерянности - она и это знала; и он видел, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться.
  Он расправил плечи и, тяжело вздохнув, встретился с ней глазами:
  "Ты хочешь услышать от меня о каждой женщине, с которой я делил постель? Если так, я скажу... Я никогда не брал женщин против их желания - поскольку в основном все они были шлюхи. Но я ни разу не заразился,"- заверил он торопливо. - "Ты непременно должна это знать."
  Она задумалась.
  "Думаю, всех деталей мне знать не стоит,"- сказала она наконец. "Но если когда-нибудь мы встретим женщину, с которой ты спал, я захочу это знать. Ты же не собираешься продолжать блудить с проститутками, когда мы поженимся, нет?"
  "Нет!"
  "Вот и хорошо,"- сказала она, и откинулась назад на бревне, обхватив руками колени и пристально глядя на него.
  "Я хочу больше узнать о твоей жене. Об Эмили."
  
  Он чувствовал рядом тепло ее ног, тепло всего ее тела. Она от него не отшатнулась - даже когда он сказал, что спал со шлюхами.
  Все вокруг погрузилось в молчание, и только сойка болтала о чем-то далеко в лесу.
  "Мы любили друг друга,"- тихо сказал он наконец, глядя в землю. "И я хотел ее. Я... я мог с нею поговорить. Потом, по крайней мере."
  Рэйчел затаила дыхание, но ничего не сказала.
  Он собрался со всем своим мужеством и нерешительно поднял голову. Лицо ее было бесстрастно, глаза устремлены на его лицо.
  "Не знаю, как тебе это объяснить,"- сказал он. "Это было совсем не так, как с тобой, не так, как я хочу тебя - но я не желаю, чтобы это звучало так, будто Эмили совсем ничего для меня не значила. Она значила очень много,"- добавил он почти шепотом, и снова опустил глаза.
  "Много?" - спокойно переспросила Рэйчел после долгой паузы.
  Помолчав, он кивнул.
  "Но..."- сказал он, и остановился, в поисках слов, чтобы продолжать - потому что теперь они подошли к самой опасной части его исповеди... той, что могла заставить Рэйчел встать и уйти навсегда, волоча за собой его сердце по камням и колючкам.
  "Но?"- сказала она, и ее голос был нежен.
  "Для ирокезов..."- начал он, и ему пришлось остановиться, перевести дыхание.
  "Это всегда выбор женщины - быть ей замужем, или нет. Если женщина почему-то хочет отказаться от своего мужа - если он ее бьет, или он лентяй и горький пьяница, или дурно пахнет, когда... пукает, "- он украдкой на нее посмотрел, и увидел, что уголок рта у нее дрожит, и это его несколько ободрило - "тогда она выносит его вещи из Длинного дома, и он должен вернуться, и снова жить с неженатыми мужчинами - или найти себе другую женщину, которая захочет пустить его к своему костру. Или уйти совсем."
  "И Эмили тебя выгнала?" Это прозвучало испуганно, и немного возмущенно.
   Он чуть улыбнулся в ответ: "Да. Но не потому, что я ее бил. Из-за детей."
  Он чувствовал, как у него на глазах вскипают слезы, и в отчаянии сжал руки на коленях. Черт, он же поклялся себе, что не будет плакать!
  Теперь она решит, что он притворствует перед ней в своем горе, чтобы завоевать ее симпатию - или увидит все слишком глубоко; к этому он был совсем не готов; но он начал этот разговор нарочно, и обязан сказать ей то, что она должна была знать.
  "Я не смог дать ей детей,"- выпалил он. "Первой у нас была маленькая дочка, она родилась слишком рано; и умерла. Я назвал ее Иезавель, Iseabaìl."
  Он злобно вытер тыльной стороной ладони под носом, словно глотая боль.
  "После этого она - Эмили,- снова понесла. И снова... И когда она потеряла третьего, ее сердце ко мне умерло вместе с ним."
  Рэйчел тихо ойкнула, но он на нее даже не посмотрел. Не смог. Просто сидел, сгорбившись на бревне, как поганка, втянув голову в плечи, и глаза у него были размыты слезами, которых он так и не смог пролить.
  
  Маленькая теплая ладонь легла ему на плечо.
  "А твое сердце?"- спросила она. "Твое... умерло тоже?" Он накрыл ее руку своей и молча кивнул.
  А потом он просто дышал, глубоко и долго, держа ее за руку - пока не сумел заговорить снова, так, чтобы голос не срывался:
  "Могавки считают, что дух мужчины вступает в схватку с духом женщины, когда они ложатся вместе. И что она никогда не сможет зачать ребенка, если его дух не сумеет ее победить."
  "О... понимаю,"- тихо сказала Рэйчел. "Таким образом, она во всем обвинила тебя."
  Он пожал плечами. "Не могу сказать, что она была неправа."
  Он слегка повернулся на бревне, чтобы заглянуть ей в глаза. - "И не могу сказать, что у нас все будет иначе - у нас с тобой. Но я уже спрашивал тетю Клэр, и она кое-что мне рассказала - о том, что происходит у нас в крови... возможно, ты тоже должна попросить ее все тебе объяснить; сам я с этим не справлюсь. Но в конце концов, она думает, это может каждый раз быть по-разному, с любой другой женщиной. И что, возможно, я еще смогу. Я имел в виду - подарить тебе детей."
  Он понял, что Рэйчел все время сидела, затаив дыхание, только когда она выдохнула - и ее вздох обжег ему щеку.
  "Так ты..."- начал он, но она, приподнявшись, потянулась к нему и нежно поцеловала в губы - потом прижала его голову к груди и концом платка крепко вытерла ему глаза, и себе тоже.
  "Ох, Ян,"- прошептала она. "Я так люблю тебя."
  
  
  СВОБОДЕН!
  
  ГРЕЙ ПЕРЕЖИЛ еще один бесконечный - хоть и менее насыщенный событиями - день, нарушаемый лишь наблюдениями за тем, как полковник Смит пишет депеши - он их творил, в самом бешеном темпе: перо царапало по бумаге со звуками безумного тараканьего нашествия.
  Этот мимолетный образ нимало не способствовал пищеварению Грея, которое, вследствии опьянения, не могло справиться даже с холодной жирной запеканкой и пережженым желудевым кофе, которые подали ему на завтрак.
  Несмотря на физические несчастья и неопределенное будущее, он, тем не менее, чувствовал себя на удивление бодро.
  Джейми Фрейзер был жив - и он, Джон, не был женат.
  Учитывая два этих чудесных факта, сомнительные перспективы собственного освобождения, и еще более высокая вероятность быть повешенным казались ему бедствиями весьма относительными.
  Он приготовился ждать, со всем изяществом и терпением, на которые был способен, время от времени засыпая - ровно настолько, насколько ему позволяла головная боль; или тихонько напевая себе под нос - практика, всегда заставлявшая Смита сгорбиться, втянув голову в плечи по самые уши, и царапать по бумаге пером еще быстрее.
  Вестовые, сменяя друг друга, приходили и уходили все чаще. Если доподлинно он еще и не знал, что Континенталы не только продвигаются вперед, но и готовятся к бою - это стало бы понятно ему в течение часа.
  Жаркий воздух был полон запахом расплавленного свинца и визгом точильного колеса, и над лагерем витало ощущение нарастающей спешки, что любой солдат чувствовал сразу.
  Смит даже не пытался помешать ему слушать все, что при нем говорилось - и курьерами, и подчиненными, - он считал, что добытая таким образом информация все равно никакой пользы Грею не принесет... Впрочем, как и сам Грей, если быть честным.
  Ближе к вечеру дверной проем палатки был неожиданно омрачен тенью от стройной женской фигурки - и Грей сразу приподнялся и принял сидячее положение, оберегая ставшую вдруг весьма чувствительной голову от сотрясений, отчего сердце его начало колотиться снова, и перед глазами все поплыло.
  
  На этот раз его племянница Дотти была в здравомысленном квакерском облачении - но мягкий голубой цвет застиранного индиго удивительно шел к ее личику, с нежной окраской Английский розы, да и вся она выглядела на редкость приятно.
  Она кивнула полковнику Смиту и опустила поднос к нему на стол, прежде чем оглянуться на заключенного.
  Голубые глаза в изумлении расширились, и Грей улыбнулся ей поверх плеча полковника.
  Дэнзелл обязан был ее предупредить... он подумал, что, должно быть, выглядит сейчас сущим пугалом, с этим гротескно распухшим лицом и забинтованным, вопиюще малиновым глазом.
  Она моргнула и слегка поперхнулась, потом что-то тихо сказала Смиту, с легким вопросительным жестом в сторону Грея. Тот нетерпеливо кивнул, уже поднося ложку ко рту, а она мигом обернула толстую тряпку вокруг одного из дымящихся в лотке горшков и направилась к койке Грея.
  "Боже мой, Друг,"- тихо сказала она. "Кажется, ты жестоко пострадал. Доктор Хантер говорит, ты можешь есть все - и столько, сколько потребуется, - а сам он навестит тебя позже и поставит на глаз компресс."
  "Спасибо, девица,"- сказал он серьезно и, оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Смит сидит к ним спиной, выразительно подмигнул. - "Это рагу из белки?"
  "Из опоссума, Друг,"- сказала она. "Вот, я принесла тебе ложку. Мясо ужасно горячее; будь с ним поосторожней."
  Предусмотрительно встав между ним и Смитом, она поставила завернутый в тряпицу горшок ему между колен, и быстро коснулась тряпок, а потом и звеньев его оков, сделав ему выразительный знак бровями. Потом извлекла из кармана, привязанного у нее на талии, роговую ложку - а следом и нож, который тут же, с ловкостью фокусника, засунула ему под подушку.
  У нее на горле часто бился пульс, и пот мелкими бисеринками блестел на висках.
  Он нежно коснулся ее руки и взял ложку.
  "Благодарю,"- сказал он снова. "Передайте доктору Хантеру - я с нетерпением жду с ним встречи."
  
  ***
  ВЕРЕВКА БЫЛА СПЛЕТЕНА из конского волоса, и нож был тупой; от бесчисленных мелких порезов саднило кожу на пальцах и ладонях, и было уже очень поздно, когда Грей осторожно поднялся с койки.
  У него колотилось сердце; он чувствовал, как оно бешено стучит за раненым глазом, и очень надеялся, что глаз у него от этого не лопнет.
  Он нагнулся, поднял с пола оловянный ночной горшок и усердно им воспользовался; слава Богу, Смит спал очень крепко; если он вообще проснется, то просто услышит знакомый шум - уж можете быть уверены, - и заснет снова, подсознательно игнорируя все последующие незначительные шумы, какие только Грей сумеет из себя извлечь.
  Однако дыхание Смита ничуть не изменилось. Тот тихонько посапывал - будто пчела жужжала в цветке, - скромный, и даже слегка озабоченный звук, который Грей нашел немного комичным.
  Он медленно опустился на колени между койкой и тюфяком Смита, отчаянно борясь с импульсивным, и чуть ли не безумным желанием поцеловать Смита в ухо, - у того были сладкие, маленькие уши, нежно-розовые. Уже через мгновение оно исчезло, и Грей на четвереньках пополз к краю палатки.
  Тряпками и и марлей, которой Дэнзелл Хантер перевязывал ему глаз, он обмотал звенья своих оков - но все же двигался с большой осторожностью. Быть сейчас пойманным будет скверно не для него одного; это могло иметь катастрофические последствия для Хантера и Дотти.
  Он внимательно прислушивался к тому, как сменяются часовые. Двое обычно охраняли палатку полковника - но сейчас он был уверен, что оба находятся где-то поблизости от передней створки, и греются там у костра; день был на удивление жаркий, зато поздней ночью плоть и кровь леса уже остыла. Как и его собственная.
  Он быстро лег на пол, скорчившись у самого края навеса и цепляясь за холст, чтобы свести к минимуму любые сотрясения стенок палатки - хотя в течение всего вечера прилагал неимоверные усилия, чтобы не рвануть за веревку изо всех сил... но теперь любое неловкое движение могло положить конец всем его дальнейшим передвижениям, - и уже навсегда.
  Вон!
  Он позволил себе один единственный глоток воздуха - свежего, холодного и остро пахнувшего листвой, - затем поднялся, прижимая мягкие оковы к телу... и тихонько пошел прочь, как можно дальше от этой жуткой палатки... Бежать он просто не мог.
  
  Накануне у них с Хантером произошел короткий, довольно резкий спор - шепотом, во время последнего вечернего визита; они улучили минутку, когда Смит вышел из палатки, чтобы навестить уборную.
  Хантер настаивал на том, что Грей должен укрыться в его фургоне; он собирался ехать в Филадельфию, это каждый знает, так что это не вызвало бы ни у кого никаких подозрений; к тому же с ним Грей был бы в безопасности при встрече с патрулями.
  Грей высоко оценил желание Хантера помочь его спасению, но не мог подвергать самого врача - уж не говоря о Дотти,- такому риску; а предприятие могло быть рискованным.
  Будь он на месте Смита, первое, что он должен был сделать, это запретить кому бы то ни было покидать лагерь; во-вторых, он должен был прочесать и обыскать лагерь, и всех, кто в нем найдется.
  "Времени у нас больше нет," - говорил Хантер, что-то пряча в концах бинта, которым он обмотал голову Грею, - "А ты, возможно, и прав." Он быстро оглянулся через плечо; Смит мог вернуться в любую минуту.
  "В своем фургоне я оставлю мешок с едой и одеждой. Если тебе придется ее использовать, я буду рад. Если нет - Бог с Тобою!"
  "Подождите!" Грей схватил Хантера за рукав, и все его оковы яростно забренчали. "Как я узнаю, какой из фургонов ваш?"
  "О!" Хантер, казалось, смутился.
  "На нем имеется, хм... знак, рисованный, на откидном бортике. Дотти как-то прикупила его у... Итак, теперь ты должен быть очень осторожен, Друг мой,"- сказал он, резко повышая голос. - "Питаться надо обильно, однако не торопясь, не принимать никакого алкоголя, и в движениях быть весьма аккуратным. И никогда не вставать слишком поспешно."
  В палатку быстро вошел полковник Смит, и увидев врача, подошел ближе, чтобы самому проинспектировать больного.
  "Вы чувствуете себя лучше, полковник?"- спросил он подчеркнуто вежливо. "Или по-прежнему страдаете от необходимости немедленно разразиться песнопением? Если так - то не могу ли я предложить вам сделать это прямо сейчас, чтобы вы успели облегчить организм прежде, чем я отойду ко сну?"
  Хантер - который, несомненно, слышал прошедшей ночью его исполнение "Die Sommernacht" - поперхнулся смешком, однако сумел вовремя его обуздать, не потеряв над собой контроля.
  Грей усмехнулся, вспоминая гневные взгляды Смита - и воображая, как будет выглядеть полковник всего через несколько часов, когда проснется и обнаружит, что его "певчая птичка" улетела.
  
  Он шел по самому краю лагеря, старательно избегая пикетов с мулами и лошадей - их легко было обнаружить по запаху навоза. Фургоны стояли совсем рядом... а еще здесь не было артиллерии, отметил он про себя.
  Небо было пасмурным - тонкий серпик луны беспокойно мерцал между мчавшихся по небу облаков, и в воздухе уже сгущался аромат надвигающегося дождя.
  Прекрасно. Были на свете вещи и похуже, чем просто замерзнуть или промокнуть - а дождь может затруднить им преследование, если кто-нибудь вообще обнаружит его отсутствие еще до рассвета.
  Никаких необычных звуков из лагеря за его спиной слышно не было; да он и не мог ничего слышать, сквозь бешеный стук собственного сердца и тяжелое хриплое дыхание.
  Фургончик Хантера найти оказалось легко даже в этой кромешной тьме. Что касается "знака", под которым доктор подразумевал собственное имя - так он оказался одной из тех амбарных вывесок, которые некоторые немецкие иммигранты обычно малевали на своих домах и сараях.
  Он широко улыбнулся, когда облака разошлись и открыли взору все ее великолепие; он сразу понял, почему Дотти выбрала именно ее: это был большой круг, в котором две комические птички нежно смотрели друг на друга, с клювиками, словно приоткрытыми для поцелуя.
  "Птички для влюбленных," неразлучники. Distlefink... Слово всплыло в голове совершенно неожиданно; кто-то когда-то уже называл ему имя птиц этого вида, категорически утверждая, что они - символ удачи.
  "Отлично,"- буркнул он себе под нос, поднимаясь в вагончик. "Как раз то, что мне нужно."
  Сверток он нашел под сиденьем, как и сказал ему Хантер - и на минуту задержался, чтобы сорвать серебряные пряжки со своих башмаков, и связать клапаны вместе длинными кожаными ремешками, обычно предназначавшимися для волос. Он оставил пряжки надежно припрятанными под сиденьем, натянул на себя потертое пальто, сильно пахнущее прокисшим пивом и еще чем-то, похожим на запах свернувшейся крови - и уставился на вязаную шапку, в которой содержались две кукурузные лепешки, яблоко и небольшая бутыль с водой.
  Отвернув края шляпы, он прочитал в неверном лунном свете - "Свобода или Смерть" - вышитое самоуверенными белыми буквами.
  
  ***
  ОН НЕ СТАЛ ДВИГАТЬСЯ в каком-то определенном направлении; даже если бы небо было ясным, ему оно было не настолько знакомо, чтобы пытаться наметить свой путь по звездам. Единственной его целью было убраться отсюда подобру-поздорову, как можно дальше от Смита - и по возможности не попадаться другому отряду милиции или патрулю Континенталов.
  После того как солнце взошло, он уже мог ориентироваться самостоятельно; Хантер сказал, что главная дорога лежит к югу - юго-западу от лагеря, примерно в четырех милях отсюда.
  Что может сделать возбужденная общественность с человеком, прогуливающимся по главной дороге в кандалах, был уже другой вопрос, - но не единственный, который ему необходимо было решить прямо сейчас.
  После того, как он шел еще в течение часа, или чуть больше, он наконец обнаружил укромное, защищенное со всех сторон место среди корней огромной сосны и, вынув из кармана нож, обрезал себе волосы - уж как сумел. Засунул остриженные локоны поглубже, под самые корни, вымазал руки в грязи, а затем энергично натер ими голову и лицо, прежде, чем снова натянуть на себя свой фригийский колпак.
  Замаскировавшись таким образом, он засыпал себя толстым одеялом из упавших сухих иголок, свернулся калачиком и отошел ко сну под звуки дождя, стучавшего над ним по ветвям деревьев - снова свободный человек.
  
  
  БЕЗЫМЯННЫЙ, БЕЗДОМНЫЙ, БЕСПОМОЩНЫЙ - И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ОЧЕНЬ ПЬЯНЫЙ
  
  РАЗГОРЯЧЕННЫЙ и растрепанный, до сих пор основательно выбитый из колеи встречей с Ричардсоном, Уильям пробирался к себе по запруженным толпами улицам.
  Еще одна ночь в приличном кровати, по крайней мере. Завтра он покинет Филадельфию вместе с последними армейскими частями, и последует за Клинтоном на север - и пусть оставшиеся в городе лоялисты постоят за себя сами!
  Думая об этом, он разрывался между чувствами облегчения и вины, но энергии в нем осталось слишком мало, чтобы рассуждать обо всем здраво.
  Он прибыл к себе на квартиру - чтобы там обнаружить, что денщик его дезертировал и прихватил с собой лучший мундир Уильяма, две пары шелковых чулок, полбутылки коньяка, а также инкрустированный жемчугом двойной миниатюрный портрет матери Уильяма, Женевы, и другой его матери - ее сестры, Изобель.
  Это было уже так далеко за чертовым пределом всего, что еще могло с ним случиться, что он даже не выругался - просто опустился на край кровати, закрыл глаза и дышал сквозь стиснутые зубы, пока боль в животе не утихла.
  После чего в нем осталась одна только гулкая, с рваными краями пустота.
  Эта миниатюра была с ним с самого его рождения - он с детства привык, засыпая, пожелать им спокойной ночи - просто с тех пор, как ушел из дома, он делал это молча.
  
  Тогда он сказал себе, что все это не имеет ровно никакого значения; вряд ли он когда-нибудь забудет, как выглядели обе его матери - к тому же дома, в Хэлуотере, были и другие портреты. Он хорошо помнил маму Изобель. И всегда мог увидеть черты своей настоящей матери - в собственном лице.
  Невольно он заглянул в зеркальце для бритья, висевшее у него на стене - денщик при своем поспешном отступлении из Филадельфии как-то упустил его из виду, - и почувствовал, что рваные полости внутри него заливает горячей адской смолой.
  Он больше не видел перед собой капризно изогнутого рта своей матери, ее темных, волнистых каштановых волос; вместо этого он увидел слишком длинный, будто вырезанный ножом, нос, раскосые глаза и широкие скулы.
  Еще мгновение он смотрел на это тупое доказательство измены, затем повернулся кругом - и вышел, чеканя шаг.
  "К черту всякие сходства!"- сказал он, и захлопнул за собой дверь.
  Ему было совершенно все равно, куда идти... но через несколько улиц он столкнулся с Линдсеем и еще парой лейтенантов, которых он уже знал, полностью сосредоточенных на том, как сделать свой последний вечер в этом полу-цивилизованном городе незабываемым.
  "Пойдемте с нами, юный Элсмир,"- сказал Сэнди, твердо им завладев и подталкивая его перед собой вниз по улице. - "Давайте устроим себе несколько незабываемых воспоминаний, чтобы было о чем помечтать долгими зимними ночами на севере, а?"
  Пару часов спустя, рассматривая мир через дно пивного стакана, Уильям сонно размышлял - учитываются ли воспоминания, если вы их даже не помните...
  
  ***
  ОН УЖЕ ДАВНО ПОТЕРЯЛ СЧЕТ - что именно - и сколько "этого всего,"- он уже выпил. Еще он думал, что заодно потерял одного, или двух - нет, даже трех - товарищей, с которыми они вместе начинали вечер, но не мог бы в этом поклясться.
  Сэнди был все еще тут - пьяно покачивался перед ним, что-то ему говорил, пытаясь поставить его на ноги.
  Уильям мутно улыбнулся буфетчице, порылся в кармане и положил на стол свою последнюю монету.
  Все в порядке... у него были еще, в чемодане, завернутые в запасную пару чулок.
  Он последовал за Сэнди на улицу, в ночь, тут же захватившую их и проглотившую; горячий воздух снаружи был настолько густым, что трудно было дышать, он был насквозь пропитан запахами лошадиного помета, человеческих испражнений, рыбьей чешуи, увядших овощей и свежей мясной убоины.
  Было поздно, и очень темно; Луна еще не взошла, он то и дело спотыкался о булыжники, покачиваясь вслед за Сэнди, черным пятном маячившим перед ним.
  
  Потом была какая-то дверь, пятно света, и обволакивающий горячий аромат ликера и женщин - их плоти, их духов, - запах еще более опьяняющий, чем внезапная вспышка света в ночи.
  Женщина в чепце, перевязанном лентами, приветствуя его, нежно улыбалась - но была слишком стара, чтобы быть шлюхой.
  Он дружелюбно ей кивнул, и открыл было рот... чтобы тут же снова его закрыть, слегка удивленный тем, что совсем забыл, что нужно говорить в таком случае.
  Он просто закрыл рот и продолжал кивать; на это женщина засмеялась многомудро и отвела его к потертому высокому креслу с крылышками, где и устроила как посылку до востребования, за которой можно вернуться позже.
  Впав в оцепенение, он сидел еще некоторое время; пот ручьями тек у него по шее и по спине, обильно увлажняя рубашку. Около самых его ног, в камине, горел огонь, над ним на витой перекладине исходил паром небольшой котелок с ромовым пуншем - и от этого запаха его тошнило.
  Он чувствовал, будто тает, как свечка, но не мог двинуться с места без тупой боли во всем теле. Он снова прикрыл глаза.
  Некоторое время спустя он постепенно стал различать рядом с собой голоса.
  Он их немного послушал, не в состоянии понять ни слова, но ощущая их поток смутно успокаивающим - как будто океанские волны... Теперь желудок его утих, и, сидя с приопущенными веками, он безмятежно наблюдал за россыпями перемежающихся света и тени, изредка с яркими цветными вспышками - словно внезапный бросок райских тропических птиц.
  Он несколько раз старательно поморгал - и цвета замерцали в некоторой согласованности: волосы и ленты, и белые сорочки женщин, и красные мундиры пехоты... изредка между ними перемещались синие куртки артиллеристов.
  Их голоса казались ему птичьими - то высокими, с резкими трелями, то кудахчущими, как у кур - здесь и там; иногда они ругались между собой, совсем как пересмешники, жившие в ветвях огромного дуба возле плантаторского дома на Горе Иосии.
  Но среди них не было женских голосов, которые привлекли бы его внимание.
  
  Рядом с ним на диване, развалившись, сидела пара драгун, потягивая ромовый пунш и присматриваясь к женщинам. Кажется, говорили они уже довольно давно, но теперь он уже мог разобрать слова:
  "Ты когда-нибудь брал девушку сзади?" - говорил приятелю один из драгун. Тот захихикал и покраснел, и отрицательно помотал головой, пробормотав что-то вроде: "Для моего кошелька слишком дорого."
  "А что вы хотите от девицы, которая все это ненавидит?" Драгун не отрывал взгляда от женщин, круживших по всей комнате.
  Тогда он возвысил голос, совсем немного:
  "Да они сделают что угодно, только чтобы поскорей от вас избавиться. Но именно этого они и не могут!"
  Уильям повернул голову и посмотрел на человека со всей враждебностью, на которую был способен - так, чтобы сделать свое к нему отвращение очевидным. Мужчина его проигнорировал.
  Он показался ему смутно знакомым - плотный, темноволосый, с тяжелыми грубыми чертами, однако не из тех, кого Уильям мог знать коротко, и по имени.
  "И тогда ты берешь ее за руку, и заставляешь вернуться, и почувствовать тебя снова. Боже, она вся извивается - и цедит из тебя молочко, не хуже какой-нибудь доярки на ферме - да, она это делает!" Мужчина громко расхохотался, все еще глядя через комнату, и тут Уильям впервые посмотрел на главную цель этого невежды и его непристойной болтовни.
  Это были три женщины, стоявшие группой: две из них в белых сорочках, их тонкая ткань влажно липла к телам; и еще одна, в вышитой юбке, - но даже отсюда было видно, кому из трех предназначены инсинуации драгуна - той самой, высокой, в юбке, что стояла, сжав кулачки и сверля драгуна ненавидящим взглядом, не скрывая желания прожечь этим взглядом отверстие у него во лбу.
  Мадам держалась немного в стороне, и, нахмурившись, тоже смотрела на драгун. Сэнди куда-то исчез.
  Остальные мужчины из присутствующих пили и оживленно болтали с четырьмя девицами в дальнем конце комнаты; они даже не слышали этой вульгарной дерзости.
  Приятель драгуна был уже пунцовым, как его собственный мундир - и где-то посередине между крепким ликером, удовольствием и смущением.
  Лицо темного драгуна пылало, пересеченное сине-багровой полосой под заросшими густой щетиной щеками - там, где их подпирал высокий кожаный воротник. Одной рукой он рассеянно теребил потемневшую от пота промежность своих молескиновых бриджей. Короче говоря, он был слишком увлечен жестокой игрой со своей добычей, чтобы хоть ненадолго прервать погоню.
  
  "И заметь - ты сам не захочешь ту, которая к этому уже привыкла. Тебе захочется ее этим связать." Он слегка наклонился вперед, опершись локтями на колени, и не сводил глаз с высокой девушки.
  "Но ты не захочешь и ту, которая не делала этого прежде. Лучше, если она будет знать, что ей предстоит, а?"
  Его приятель пробормотал что-то невнятное, посмотрел на девушку - и тут же отвел глаза.
  Уильям тоже на нее посмотрел, и когда она сделала какое-то непроизвольное движение - будто вздрогнула, - огонек свечи на мгновение вспыхнул на гладкой макушке: светло-каштановой, с лаковым блеском свежего каштанового ореха.
  Иисус Христос... Прежде, чем он это понял, он был уже на ногах.
  Он сделал два колеблющихся шага в сторону Мадам, вежливо тронул ее за плечо, и когда та повернула к нему удивленное лицо - ее внимание до сих пор было сосредоточено на драгунах, и беспокойная морщинка уже залегла между бровей, - он медленно произнес - так, чтобы не глотать слова: "Я возьму себе эту, пожалуйста... Эту... Высокую. В юбке. На ночь."
  Выщипанные брови мадам поползли вверх, и исчезли у нее под чепцом. Она быстро оглянулась на драгуна, который был так поглощен своей жертвой, что Уильяма как будто совсем не замечал.
  Хотя друг его был начеку; он слегка подтолкнул драгуна локтем, и пробормотал ему что-то на ухо.
  "А? Что такое?" Мужчина задвигался, пытаясь встать на ноги.
  Уильям торопливо зашарил рукой по карманам, слишком поздно вспомнив, что был уже без гроша.
  "Что такое, Мэдж?"
  Драгун уже стоял рядом, и переводил сердитый взгляд между мадам и Уильямом.
  Уильям инстинктивно выпрямился - в нем было дюймов на шесть больше, чем в мужчине, - и к тому же куда лучше сложен.
  Драгун в одно мгновение оценил и его размеры, и его возраст - и вздернул уголок верхней губы, показывая клыки:
  "Арабелла моя, сэр. Я уверен - у Мэдж найдется еще не одна молодая леди, чтобы полностью вас удовлетворить."
  "Я прежде вас, сэр,"- сказал Уильям и поклонился, склонив голову ровно на четверть дюйма и пристально глядя негодяю в лицо.
  Только бы не упустить момента, когда эта грязная скотина попытается на него напасть, и сразу пнуть его по яйцам, - судя по выражению лица, он этого не выдержит.
  "На ночь,"- повторил он твердо, и без дальнейших церемоний повернулся и пересек комнату... хотя ему казалось, что пол слегка волнуется у него под ногами.
  Он взял Арабеллу - неужто Арабеллу? - под руку, и повел ее к задней двери.
  Та смотрела на него с ужасом - ясно, она его узнала - но быстрого взгляда на капитана Харкнесса оказалось достаточно, чтобы она решила: Уильям все же был меньшим злом из этих двух злых "долгоносиков"- именно так, как он слышал, называл их один моряк, приятель его отца.
  
  Он услышал позади себя крики Харкнесса... но тут дверь отворилась, и в комнату вошел невероятно большой, звероподобный мужчина. У него был только один глаз, но именно его он мгновенно нацелил его на Харкнесса.
  Человек двинулся на капитана - немного ступая на пятки и уже наполовину сжав кулаки. Экс-боксер - подумал Уильям с удовольствием. Ну и даст он тебе сейчас прикурить, господин Харкнесс!
  Затем - слегка придерживаясь рукой за стены, дабы уберечь себя от падения - он обнаружил, что покорно следует все за той же круглой, слегка волнующейся попкой, по тем же истертым, пахнущим щелочным мылом ступеням, по которым он топал еще вчера... и при этом спрашивает себя - что, дьявол вас всех разбери, он ей скажет, когда достигнет вершины?
  
  ***
  ОН ВСЕ ЕЩЕ СМУТНО НАДЕЯЛСЯ, что это окажется другая комната - но это была она.
  Зато сейчас была ночь, и окна распахнуты настежь. Правда, дневное тепло еще задержалось в ее стенах и на полу - но в окно задувал ветерок, пряный от древесного сока и дыхания реки, и от этого пламя свечи мерцало и легонько клонилось набок.
  Девушка подождала, пока он не вошел, потом закрыла за собой дверь и встала, прислонясь к ней спиной и не снимая руки с дверной ручки.
  "Я больше вас не обижу,"- зажмурившись, выпалил он. "Я совсем этого не хотел, в прошлый раз!"
  Рука немного расслабилась - хотя она продолжала к нему присматриваться, чуть прищурив глаза.
  Там, где она стояла, было совсем темно, и он едва мог разглядеть блеск ее глаз. Выглядела она не слишком дружелюбно.
  "Вы меня даже не поранили,"- сказала она. "Правда, испортили мне лучшую юбку и разбили графин с вином. Это стоило мне побоев и недельной заработной платы, если что."
  "Мне очень жаль,"- сказал он. "Клянусь. Я... я заплачу за вино и юбки."
  И чем, интересно? - подумал он. С некотоым опозданием ему пришло в голову, что запасные чулки, в которых он держал всю свою наличность, исчезли вместе с его ординарцем - и, вне всяких сомнений, денег у него больше нет.
  Ну, что ж, тогда он что-нибудь заложит - если будет что заложить, - или попробует взять немного в долг.
  
  "Не будем больше об избиениях. Но мне действительно жаль."
  Она слегка засопела носом, но, кажется, извинения приняла. Сняла руку с дверной ручки и сделала несколько шагов в комнату, так, что теперь при свете свечи он мог разглядеть ее лицо.
  Она была прехорошенькая, несмотря на вид подозрительной настороженности, и он неожиданно почувствовал легкое волнение в крови.
  "Ну." Она осмотрела его сверху донизу, точно так же, как сделала накануне, когда он встретил ее в переулке.
  "Ты сказал, тебя зовут Уильям?"
  "Да."
  Молчание длилось до тех пор, пока сердцебиение у него не сделалось ощутимым - и он спросил почти наугад: "Ваше имя и в самом деле Арабелла?"
  Это ее как будто удивило, и губы дернулись в легкой усмешке, хотя она и не засмеялась.
  "Нет. Это модный каприз - так сказать, "деталь для любовников" - хотя Мэдж считает, что у девочек непременно должны быть имена, как... как у леди?" Она вздернула бровку, и он так и не понял - то ли она спрашивает его, носят ли светские дамы такие имена, как Арабелла - то ли, что он вообще думает о жизненной философии Мэдж.
  "Кажется, парочку Арабелл я действительно знаю,"- предложил он на выбор. "Одной из них лет шесть, другой восемьдесят два."
  "Но являются ли они дамами?" - она взмахнула рукой, словно опровергая собственный вопрос, как только он был задан. - "Разумеется, они обе дамы. В любом случае, вы их не знаете. Так чего вы больше хотите - чтобы я послала за вином? За пуншем? Или подраться?" Она окинула его оценивающим взглядом. "Только имейте в виду - если вы снова хотите совершить что-нибудь "эдакое," я настойчиво советую вам остаться при своем любимом напитке. Хотя вам выбирать."
  С видом прохладного приглашения она положила руку на поясок своей юбки, но развязывать его не стала. Очевидно, она совсем не стремилась побудить его совершить "что-нибудь эдакое."
  Он быстро провел рукой по вспотевшему лицу, вообразив, что оно насквозь пропахло спиртом, так и сочащимся из пор - и незаметно вытер руку о штаны.
  "Вина я не хочу, вовсе нет! И не хочу делать чего-то еще, это не совсем так,"- признался он. "Нет, разумеется хочу - даже очень..."- торопливо добавил он, чтобы она не сочла его слова оскорбительными, - "но... просто не собираюсь."
  Она смотрела на него с открытым ртом.
  "Почему нет?"- сказала она наконец. "Вы хорошо заплатили за все эксцентричные удовольствия, что могут взбрести вам в голову. В том числе и за содомию, если ваше удовольствие состоит именно в этом." Губки слегка покривились.
  Он покраснел до корней волос.
  "Вы думаете, я бы стал спасать вас от... этого мерзавца, чтобы затем проделать все то же самостоятельно?"
  "Ну да. Вы, мужчины часто о чем-то даже не помышляете, пока кто-то другой этого не упомянет - и уж тогда все свое рвение прикладываете, чтобы попробовать это самим."
  У него дух захватило от возмущения.
  "Вам стоило бы иметь менее предвзятое мнение о джентльменах, мадам!"
  
  Губы ее снова покривились, и она посмотрела на него с видом такого еле скрываемого, насмешливого любопытства, что кровь у него загорелась румянцем на лице и даже на ушах.
  "Верно,"- сухо сказал он. "Я вас понял."
  "Да ну - это уже что-то новенькое!"- сказала она, раздвинув губы в ехидной усмешке. "Это совершенно меняет дело."
  Он возмущенно засопел.
  "Это значит, что я приношу извинения, если угодно." Он еще боролся с собой, чтобы не встретиться с ней глазами. - "За то, что случилось в прошлый раз."
  Легкий ветерок ворвался в комнату, растрепав ей волосы по плечам и наполнив ткань сорочки, и та вздулась, на мгновение явив ему проблеск ее соска - как будто темная роза при свете свечи... Он сухо глотнул и отвел глаза.
  "Мои... ммм... мой отчим сказал мне однажды - Мадам одного его знакомого говорила, что простой ночной сон был бы лучшим подарком, который вы можете сделать шлюхе."
  "У вас в семье это принято, не так ли? Посещать бордели?"
  За словом она в карман не лезла.
  "Хотя он прав. Так вы действительно не намерены со мной спать?" От ее тона так и несло недоверием - словно он просил ее поучаствовать в каком-то особом извращении, похуже содомии.
  Он сдерживался уже с некоторым трудом.
  "Вы можете что-нибудь спеть, или постоять на голове - это уж как вы предпочитаете, мадам,"- сказал он. "Я просто не намерен к вам... э-э-э... приставать. Ваши дальнейшие действия будут зависеть только от вас."
  Она бросила на него хмурый взгляд из-под бровей, и он понял, что она ему не поверила.
  "Я лучше пойду,"- сказал он, чувствуя неловкость снова, - "но... У меня есть некоторые опасения, что капитан Харкнесс до сих пор может находиться где-то поблизости, и если он узнает, что вы одна... "
  К тому же, ему самому как-то не хотелось снова увидеть свою темную, пустую комнату. Только не сегодня.
  
  "Полагаю, Нед его уже хорошенько увещевал,"- сказала она, и прочистила горло. "Однако не уходите. Если вы это сделаете, Мэдж пришлет сюда кого-нибудь еще."
  Она сняла с себя юбку, без малейшего признака кокетства или какой-то искусственности в движениях. В углу была ширма; она отошла за нее, и он услышал оттуда тихий плеск - она явно воспользовалась ночным горшком.
  Вышла, мельком взглянула на него и легко кивнув на экран, сказала - "Все там. Если вы..."
  "Э-э... благодарю вас."
  Он и в самом деле терпел из последних сил - но мысль воспользоваться ее горшком, так скоро после нее самой, почему-то вызвала у него сильнейшее и ничем не обоснованное смущение. "Я в полном порядке."
  Он оглянулся, нашел стул и сел на него, демонстративно раскинув ноги в сапогах - и со стоном откинулся на спинку в предвкушении отдыха.
  Он прикрыл глаза... почти.
  Сквозь узкие щелочки он видел, что она внимательно наблюдала за ним еще с минуту, потом наклонилась и задула свечу. Призрачная фигурка в темноте забралась на кровать - канаты заскрипели под ее весом, - и натянула на себя одеяло. Слабый вздох донесся к нему сквозь звуки гудевшего внизу борделя.
  "Э-э... Арабелла?" Он не ожидал никакой благодарности, ничуть - но все еще чего-то от нее хотел.
  "Что?" Это прозвучало смиренно - очевидно, она ждала, что сейчас он сообщит ей, что изменил свое мнение о содомии.
  "Как вас зовут по-настоящему?"
  В ответ на минуту наступило молчание - она явно собиралась с мыслями. И, не найдя в этом вопросе ничего для молодой женщины предосудительного, ответила без жеманства:
  "Джейн".
  "О. Просто... еще кое-что. Мой мундир..."
  "Я его продала."
  "Ага. Тогда спокойной ночи."
  Наступил долгий мучительный момент, полный невысказанных мыслей двух молодых людей; потом раздался глубокий, раздраженный вздох.
  "Идите сюда и живо забирайтесь в постель - вы, идиот."
  
  ***
  УЛЕЧЬСЯ В ПОСТЕЛЬ в полном обмундировании он просто не мог. Он оставил на себе рубашку, с какой-то смутной идеей сохранения как ее скромности, так и своих первоначальных платонических намерений.
  Жесткий, почти окостеневший, он лежал к ней совсем вплотную, пытаясь представлять себя в виде фигуры Крестоносца на какой-то средневековой гробнице: мраморный памятник Благородному Поведению, грозно взывающий к Воздержанию и Целомудрию - в их каменном воплощении.
  К сожалению, кровать была довольно небольшая, а Уильям, напротив, довольно большой. И Арабелла-Джейн отнюдь не пыталась совсем его не касаться.
  Конечно, она не пыталась и побудить его к действиям - но уже одно ее присутствие делало это, без малейших попыток с ее стороны.
  Он был в курсе всего с ним происходящего - с каждым дюймом его тела, особенно с теми, что находились в непосредственном с ней контакте. Он чувствовал запах ее волос, и слабый запах мыла, смешанный со сладостью табачного дыма. Казалось, само ее дыхание было сладким, с привкусом горелого рома - и ему захотелось ощутить этот вкус у себя во рту, разделив с ней его томительную липкость.
  Он покрепче закрыл глаза, и сглотнул.
  Только факт, что ему уже отчаянно хотелось писать, позволил ему держать свои руки от нее как можно дальше. Он был в том состоянии алкогольного опьянения, когда еще мог осознать проблему, но не мог ее проанализировать и найти для нее какое-нибудь решение - или это просто невозможность думать о двух вещах одновременно удерживала его от того, чтобы заговорить с ней... хотя бы положить руку ей на плечо?
  "В чем дело?"- хрипло шепнула она. - "Теперь вы извиваетесь, будто у вас в подштанниках головастики завелись - только на вас ведь нет подштанников, верно?"
  Она засмеялась, и ее дыхание щекотнуло ему ухо. Он тихо застонал.
  
  "Так..." В ее голосе прозвучала тревога, и она села в постели, обернувшись, чтобы на него посмотреть.
  "Вы же не собираетесь заболеть здесь, в моей постели! Вставайте! ...Встань сию же минуту!"
  Она оттолкнула его маленькими, проворными ручками - и он вывалился из кровати, покачиваясь и хватаясь за мебель, чтобы не упасть.
  Прямо перед ним зияло окно, распахнутое в ночную тьму, и в нем, наверху, бледно маячил прелестный тонкий серпик луны.
  Приняв это как небесное предзнаменование и приглашение - как, впрочем, и было на самом деле - он поднял рубашку, ухватился за оконную раму и пустил в ночь тугую струю, величественно выгнувшись в порыве ослепительного блаженства.
  Чувство невыразимого облегчения было настолько полным, что он ничего не замечал, пока Арабелла-Джейн не схватила его за руку, и не оттащила прочь от окна.
  "Убирайся с глаз долой, Бога ради!" Она рискнула бросить быстрый взгляд вниз, затем отшатнулась назад, покачав головой:
  "Ну что ж... Капитан Харкнесс никогда не предлагал тебе членства в своем любимом Клубе, нет?"
  "Харкнесс?" - Уильям, поморгав глазами, качнулся к окну. Снизу доносились замечательные по разнообразию и громкости вопли и ругань - однако у него возникли проблемы с концентрацией зрения, и он не воспринимал ничего, кроме мелькания красных мундиров, еще более красных при свете фонаря над входом в заведение.
  "Неважно. Скорее всего, он решил, что это сделала я,"- мрачно сказала Арабелла-Джейн.
  "Ты - девочка," - отметил Уильям вполне логично. - "Ты не могла сама помочиться в окно."
  "Может, это была моя премьера," - легко согласилась она. "Только вряд ли известны случаи, когда шлюха выплескивала на клиента содержимое своего ночного горшка, случайно или нарочно. Ну, хорошо!"
  Она чуть пожала плечами, пошла за ширму и снова возникла с вышеупомянутым сосудом в руках, который тут же легко опрокинула в открытое окно.
  В ответ на возобновившиеся внизу завывания она свесилась наружу, и, прежде чем нырнуть обратно и с грохотом захлопнуть ставни, выкрикнула в темноту несколько таких виртуозных оскорблений, что любой полковой сержант гордился бы авторством.
  
  "Коли суждено быть повешенной - если не сесть на кол, - за ягнёнка, так почему бы овцу не украсть?*"- заметила она, снова взяв его за руку. - "Возвращайся в постель."
  "Это только в Шотландии де-дерут овец,"- сказал Уильям, послушно следуя за ней. "Или, может, где-нибудь в Йоркшире... Еще в Нортумбрии, вполне вероятно."
  "Да неужели? Тогда капитан Харкнесс из тех самых мест?"
  "Ох... разве?" - Уильям неожиданно для себя самого рухнул на кровать, и комната вдруг начала самым величественном образом вращаться вокруг него.
  "Нет! Я бы сказал, он из Девона... да, скорее всего, с-судя по его... его речи,"- заключил он, страшно обрадовавшись, что нашел нужное слово. - "Таким образом, они там все время раз-разводят овец - в Девоне, я полагаю?"
  Арабелла-Джейн принялась расстегивать на нем рубашку. Он поднял руку, чтобы ее остановить, удивляясь, почему он все это терпит - но рука так и осталась висеть в воздухе.
  "Много, много овец,"- сказал он. "Целые полчища овец, по всей Англии..."
  "Ну, тогда - Боже, храни Королеву,"- пробормотала она, целиком сосредоточившись на своей работе.
  Последняя пуговица отскочила сама, и от легкого сквознячка на груди Уильяма зашевелились волоски.
  Он вдруг вспомнил, почему непременно должен был ее остановить... но она уже сунула голову в открытый ворот рубашки и лизнула ему сосок прежде, чем он позволил своей потерявшейся руке завершить движение - а когда он это сделал, та просто тихо опустилась на ее макушку, которая оказалась на удивление теплой... Как и ее дыхание. Как и ее рука, которая обхватила его петушка самым собственническим и недвусмысленным образом.
  
  "Нет,"- сказал он, после того, что ему показалось вечностью, а на самом деле заняло не более трех секунд. Рука опустилась - с сожалением, - и стыдливо прикрыла то место, за которое она его ухватила.
  "Я - я же говорил... Я не стану вам досаждать."
  Но она его никак не отпускала, и сидела, рассматривая с видом нетерпеливым и слегка озадаченным, что было заметно даже при свете фонаря, сочившийся сквозь ставни.
  "Если ты чем-то меня обеспокоишь, я просто скажу, чтобы ты остановился; как тебе это?"- предложила она.
  "Нет,"- повторил он упрямо. Теперь он был яростно сосредоточен: ему казалось чрезвычайно важным, чтобы она его наконец поняла.
  "Ч-честь! Это дело моей чести."
  Она издала странный звук, кажется, выражавший одновременно нетерпение и насмешку:
  "Может, нужно было сначала подумать о своей чести, прежде чем явиться в публичный дом? Или кто-то притащил тебя сюда силой?"
  "Я пришел со своим другом,"- сказал он с большим достоинством. Она по-прежнему его не отпускала - хоть и не могла пошевелить рукой, под сомкнутыми вокруг ее ладони пальцами.
  "И это совсем не то, что я имел в виду. Я хотел... "
  Слова, которые так легко приходили ему на ум еще минуту назад, ускользнули от него снова, оставив совершенно пустым и безгласным.
  "Мог бы сказать мне все это попозже, когда тебе в голову придет хоть одна стоящая мысль,"- предложила она... и тут он был поражен, обнаружив, что у нее оказалось целых две руки - и ей хорошо известно, как с обеими обращаться.
  "Отпусти мой... " - Черт, что за адское слово...? - "Отпустите мои яички, будьте так любезны, мадам!"
  "Как вам будет угодно,"- ответила она сухо, и тут же просунула голову внутрь его влажной, пропахшей потом сорочки, захватила один сосок между зубами, и присосалась к нему так сильно и нежно, что вытянула у него из головы все мысли, до последней.
  Вопросы так и остались неразрешенными - однако весьма приятными, - хотя в одном интересном месте он обнаружил, что завис над ней всем телом; пот капал с его лица ей на грудь, а сам он при этом бормотал: "Я сволочь - я подонок - я ублюдок... ну почему вы этого не понимаете?"
  На что она ему ничего не ответила - просто вытянула длинную белую руку, обхватила его за шею и снова притянула к себе.
  "Вот почему..."
  
  Постепенно он пришел в себя, понимая, что все это время говорил вслух, и видимо, уже довольно давно - несмотря на то, что его голова уютно лежала в нежной колыбели ее чуть согнутого плеча, а все его чувства плавали в ее пряном, мускусном аромате (...похоже на вспотевший цветок, подумал он мечтательно), и ее сосок темно и сладко маячил дюймах в двух от кончика его носа.
  "Только слово чести у меня и осталось... При-придется его д-держать!" Тут ему на глаза неожиданно навернулись слезы, вместе с воспоминанием о прошедших мгновениях.
  "П-почему вы все время за-заставляете меня нарушать свое с-слово?"
  Довольно долго она ничего не отвечала, и он было подумал, что она заснула - если не считать того, что ее пальчики задумчиво бродили по его обнаженной спине, нежные, как шепот.
  "Ты никогда не думал, что у шлюх, возможно, тоже может быть честь?"- спросила она наконец.
  Честно говоря, он об этом даже не задумывался - и уже открыл рот, чтобы сказать ей... но все его слова куда-то бесследно канули...
  Тогда он закрыл глаза, и крепко заснул у нее на груди.
  
Оценка: 7.64*15  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"