? 1999 by the Regent of the University of California
Library of Congress Cataloging-in-Publication Data
Weiner, Douglas R., 1951 -
A Little Corner of Freedom: Russian Nature Protection From Stalin to Gorbachёv /
Douglas R. Weiner.
p. cm.
Includes bibliographic references (p.) and index.
ISBN 0-520-21397-1 (cloth: alk. paper)
1. Environmentalism - Soviet Union - History. 2. Environmentalism - former Soviet republics - History. I. Title.
GE199.R8W45 1999
363.7Є056Є0947 - dc21 97-40206
Printed in the United States of America
9 8 7 6 5 4 3 2 1
The paper used in this publication meets the minimum requirements of American National Standards for Information Sciences-Permanence of Paper for Printed Library Materials, ANSI Z 39.48-1984.
Я имел счастье длительное время жить и заниматься исследованиями в Советском Союзе и государствах-преемниках. Этим я обязан щедрой поддержке множества агентств и фондов, которые верили, что этот проект однажды увидит свет. Поездка в СССР в 1986 г. была поддержана Национальной академией наук. IREX и The National Council for Soviet and East European Studies (контракт 806-28), название VIII программы, великодушно финансировали вторую ключевую исследовательскую командировку на 10 месяцев в 1990-1991 гг. плюс летнюю поддержку. С июля по август 1991 г. я имел удачу быть стипендиатом Института Кеннана при Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне, что позволяет мне размышлять о полученных материалах, а также получить другие материалы в Библиотеке Конгресса. Её директору, доктору Блэр Рабл (Dr. Blair Ruble), административному ассистенту, Монике Принципи (Monique Principi), моему научному ассистенту, Ясону Антевилу (Jason Antevil) и всем сотрудника Института Кеннана - моя огромная благодарность. The Udall Center for Studies in Public Policy под руководством бывшего директора, Хелен Ингмар (Helen Ingram), и его исполнительного директора, Роберта Варади (Robert Varady), обеспечили теплую, творческую атмосферу, в которой продолжалось написание работы. И, наконец, Фонд Спенсера (Spencer Foundation) (грант N 9500933) великодушно предоставил мне возможность закончить написание этой книги во время моего научного отпуска (sabbatical year), хотя тогда я уже начал другой книжный проект при доброй поддержке того же фонда. Каждому из этих фондов я выражаю свою глубокую благодарность.
В результате либерализации в Советском Союзе и новых возникших государствах-наследниках я смог использовать значительно больший диапазон источников, чем я мог (и использовал) десять лет назад. Благодаря добрым усилиям тогдашнего советского министра охраны окружающей среды д.б.н. Николая Николаевича Воронцова я стал первым иностранцем, который использовал архивы Совета Министров России, размещенный в ЦГА РСФСР.
Xii
Я рад сообщить, что исключительно теплая атмосфера, установленная Татьяной Геннадиевной Баранченко, Натальей Петровной Вороновой и Людмилой Геннадиевной продолжается до сегодняшнего дня. Дополнительно архивные источники включают: ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации, бывший ЦГАОР), РГАЕ (Государстьвенный архив русской экономики, бывший ЦГАНХ, особая благодарность её испольнительному директору Валентине Ивановне Пономарёвой), ЦХДМО (Центр хранения документов молодёжных организаций, бывший комсомольский архив), АРАН (Архив Русской академии наук, Московского и Санкт-Петербургского отделений и его фотолаборатории ЛАФОКИ), РЦХИДНИ (Центр хранения и изучения документов современной истории, бывший архив КПСС), ЦХСД (Цент хранения современной документации, бывший архив ЦК КПСС), Архив и библиотека Московского общества испытателей природы (МОИП), Украинский Центральный государственный архив, Библиотека Академии Наук в Санкт-Петербурге, Русская государственная библиотека (Салтыкова-Щедрина), Библиотека Российской Федерации (бывшая Библиотека им. Ленина) и Библиотека Русского географического общества. Сотрудники архивов были великодушны и благосклонны гораздо более норм профессиональной любезности. Я обязан этим дамам и господам выше всяких слов. Нине Владимировне Демьяненко из Архива и библиотеки МОИП - моя особая благодарность.
Документы были дополнены многочисленными интервью с ветеранами движения в России, на Украине и в Эстонии. Некоторые из них были проведены в заповедниках, или природных резерватах (Приокско-Террасный, Центрально-Лесной, Аскания-Нова). Среди моих собеседников были вице-президент Академии Наук Александр Леонидович Яншин, Ксения Авилова, Татьяна Леонидовна Бородулина, Галина Борисовна Черноусова, Неля Ефимовна Дрогобич, Юрий (Георгий) Константинович Ефремов, Олег Кириллович Гусев, Дмитрий Николаевич Кавтарадзе, Виктор Масинг, затем Андрей Александрович Насимович, Виталий Феодосьевич Парфёнов, Евгений Макарович Подольский, Линда Пооц, Евгений Аркадьевич Шварц, Владимир Владимирович Станчинский-младший, Владимир Николаевич Тихомиров, далее Михаил Александрович Заблоцкий, Юрий Андреевич Жданов и Сергей Владимирович Зонн, к которым я испытываю огромное чувство благодарности. Константин Михайлович Эфрон одарил меня своей поддержкой и дружбой, а также неоценимыми знаниями и мудростью.
Мудрость и дружба моих коллег в Евразии очень помогли мне для более глубокого понимания собранных материалов. Они дали мне больше, чем я могу надеяться когда-либо возместить. Даниил Александрович Александров сыграл огромную роль тем, что поддерживал меня, среди прочего, ясно различать гражданскую и научную активность. Этот совет был незаменим. Феликс и Надя Штильмарки, как всегда, были вернейшими друзьями и самыми знающими комментаторами по истории охраны природы в России. Для тех, кто ищет точную историю заповедников как учреждений, есть только одна книга - и это книга Феликса Робертовича Штильмарка. Владимир Евгеньевич Борейко также заслуживает больше, чем просто упоминания. Человек большого видения, он был творческим и ободрительным товарищем по исследованиям в этих относительно неисследованных на карте водах, который в огромной степени разделил их результаты со мной. Вследствие его самоотверженного желания выводить истину, он дал соборности новое измерение. Я приветствую его. Соперничающим с Борейко за высший приз в соборности является Олег Николаевич Яницкий, ведущий авторитет по современным природоохранным движениям в Евразии, который также обогатил моё понимание этого движения. Другие, кто активно помог мне в этом проекте, являются моими друзьями и коллегами: Алексей Енверович Каримов, который обеспечил дух товарищества во время моего последнего краткого архивного исследования, Антон Юрьевич Стручков, Эдуард Николаевич Мирзоян, который не раз давал мне надежный дом в Мосвке, Эдуард Израилевич Колчинский, кто делал то же самое в Санкт-Петербурге, Виктор Кузьмич Абалакин, Неля Дрогобич, Елена Всеволодовна Дубинина, Николай Александрович Формозов, Михаил Владимирович Гептнер, Татьяна Герасименко и Александр Александрович Волков, Елена Крюкова, Алексей Владимирович Яблоков, Елена Алексеевна Ляпунова, Николай Данилович Круглов, Нина Трофимовна Нечаева, Бернике Глатцер Розенталь, Кирилл Россиянов, Ольга Леонидовна Россолимо, Вероника Владимировна Станчинская, Хаин Танклер, Маршида Юнусовна Треус, Владимир и Светлана Захаровы и бесчисленные другие друзья, слишком многочисленные, чтобы их упоминать. Я должен особо благодарить Александра Сергеевича Раутяна, который лично сохранил неоценимую коллекцию фотографий Вяжелинского, посвященную активистам охраны природы от 1920-х до 1950-х годов и позволил мне воспроизвести её.
Коллеги по эту сторону океана также помогли прояснить мои мысли и бросить вызов сомнительным утверждениям. Я благодарен Валерию Сойферту (Valery N. Soyfer) и Стефену Коткину (Stephen Kotkin) за настойчивость, с которой они утверждали, что советский патриотизм ученых мог быть истинным, и что было невозможно не быть, по крайней мере в малой доле, "советским" человеком. Рекомендации Лорена Грехэма (Loren R. Graham), моего старого друга и бывшего наставника, также нашли дорогу в эту книгу. Разговоры с Майком Урбаном (Mike Urban) привели меня к исследованию риторики как позиционирования, и даже дальнейшее изучение следовало благосклонной критике введения моим коллегой Германом Ребелем (Hermann Rebel). Элизабет Клеменс (Elisabeth Clemens) с кафедры социологии, истинная волшебница, прочитала часть рукописи и предложила много рекомендаций по её сжатию. Жанет Рабинович (Janet Rabinowitch) упорно читает рукопись дважды и даёт ключевые предложения, а Сюзан Соломон (Susan Solomon) предоставляет ценные рекомендации для структурирования истории. Исполнительному редактору и мастеру публикаций Говарду Бойеру (Howard Boyer) моя сердечная благодарность за веру в эту книгу и её поддержку. Эрика Бьюки (Erika BЭky) правила рукопись в процессе её производства быстрой и уверенной рукой, тогда как элегантный макет рукописи, сделанный Маделин Адамс (Madeleine Adams), стал более читабельным. И, наконец, моя благодарность тем, кто находился рядом со мной все эти одержимые годы: моим замечательным друзьям, Марсу (главному в мире коту), и моим любимым родителям. В конце концов, я хотел бы благодарить вас, читатель, который рисковал получить паховую грыжу и другие физические увечья, поднимая этот слишком, слишком тяжелый том.
Широко распространено мнение, что Сталин и его преемники с успехом устранили все независимые гражданские группы в СССР. Тогда как огромное число гражданских и профессиональных сообществ были заменены в 1934 г. на тщательно контролируемые, централизованные организации типа Союза советских писателей, исследование Вайнера, основанное на неожиданных находках в советских архивах, обнаруживает удивительную историю выживания независимого гражданского движения в защиту природы, во главе которого стояли учёные, с которыми режим пренебрёг сотрудничеством или не стал репрессировать. В противоположность историкам, поэтам, социологам и режиссерам, чья работа считалась "политической", полевые биологи, экологи и "любители природы" рассматривались как безвредные чудаки. Следовательно, защита природы служила уникальным приютом, жизненным пространством для независимой политической мысли. Более того, как сфера эстетических, моральных и научных интересов и источник символов и риторики, она была использована советскими гражданами для создания пространства, в котором формировалась общественная и профессиональная позиция, которая преследовалась в каких-либо других сферах.
В бесконтрольной деятельности Всероссийского общества охраны природы и в некоторых других организациях публично обсуждалось альтернативное видение землепользования, эксплуатации ресурсов, защита мест обитания животных и растений и проблемы развития. Эти группы гордились своими свободными выборами, международными контактами и дореволюционным наследием - теми характеристиками, которые совершенно противоположны всему остальному советскому обществу.
Книга "Маленький уголок свободы" проливает новый свет на советских политиков, показывает, как русское националистическое движение под прикрытием охраны природы набирало культурную и политическую силу, и как простые граждане использовали её для начала первых массовых протестов на рассвете гласности. Она показывает, как активисты были способны устанавливать личные связи с местными, областными и республиканскими политиками, которые стали обращать внимание на заповедники и поддерживать их как предмет местной гордости.
Написанная в живом стиле, эта захватывающая книга содержит послание надежды. Даже в тёмные дни сталинизма люди были способны находить "свободное пространство" для утверждения и воспроизводства независимых ценностей, традиций и социальной идентичности. Наследие этой контркультуры живёт и сегодня.
Дуглас Р. Вайнер [Уинер] (Weiner, Douglas R.) является профессором истории в Университете Аризоны (г. Тусон) и президентом Американского общества истории экологии (American Society of Environmental History). Он автор книги ModelsofNature: Ecology Conservation and Cultural Revolution in Soviet Russia. Bloomington: Indiana University Press, 1988. Несколько переработанное русское издание было опубликовано под названием Экология в советском союзе. Архипелаг свободы: Заповедники и охрана природы. Перевод Елены Крюковой с послесловием Феликса Робертовича Штильмарка. Москва: Прогресс, 1991
"Эта книга является лучшим, самым провокационным, самым научным и самым важным исследованием о России, которое я прочитал за многие годы. Но его значение простирается за пределы изучения России; это большое добавление к процветающей области экологических исследований во всём мире, добавление, которое прибавляет целые измерения к нашему пониманию экологии и энвайронментализма".
Лорен Грэхэм (Loren Graham), автор книг WhatHaveWeLearnedaboutScienceandTechnologyfromtheRussianExperience? и Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе (М.: Политиздат, 1991. - 480 с.)
Постижение смысла (making sense) русской и советской истории никогда не было лёгким. Часто на школьное понимание советской системы и советского общества влиял политический климат. В течение холодной войны, например, когда Советский Союз, как правило, рассматривался как поджигатель революционного вызова "Свободному миру" и как соперник, захваченный в большое соревнование с Соединёнными Штатами и их союзниками за судьбу земного шара, многие исследователи выбирали темы, которые, как они считали, могли бы увеличить понимание "Свободным миром" высшего советского руководства, принимающего решения.
Холодная война вела ученых в тупик также и другими вопросами. Поскольку подавляющее большинство ученых не сочувствовали результату русского политического развития, они задавались вопросом, действительно ли неизбежными были Сталин или даже Ленин. Многие предприняли исследование "первородного греха". Действительно ли это было наследием крепостничества и самодержавия, мировой войны, катастрофа слабого лидерства среди альтернативных претендентов на власть, стратегический баланс социальных сил в пользу Большевиков, большие организационные силы этой партии или другие факторы, которые позволили Ленину прийти к власти в октябре 1917 г.? Даже те немногие, кто симпатизировали государственным идеалам большевиков, задавались вопросом, неизбежно ли ленинское правление прокладывало путь сталинскому. Как для сторонников холодной войны, так и для разочарованных социалистов историческое исследование стало крупномасштабным поиском приемлемого политического прошлого. Надежда найти в советском прошлом потенциал для альтернативного политического и экономического развития в будущем манила ученых как куча золота. Кто бы ни убедил нас, что Ленины, Сталины, Хрущёвы и Брежневы не продолжились бы, навсегда грелся бы в лучах славы и благодарности людей "Свободного Мира".
Радикализм 1960-х гг. изменил образ Советского Союза, отношение учёных к повестке дня семьи свободного мира (academics' relationship to the Free World establishment's agenda), и, следовательно, к характеру вопросов, задаваемых историками. Тогда как предыдущее поколение выработало свои взгляды на политических элитах, самозваные "ревизионисты" начали сосредотачиваться на низших группах - рабочих и крестьянах. В некоторых случаях они пытались реабилитировать "законность" советского режима, демонстрируя массовую поддержку его в различные времена, особенно "рабочим классом", как будто поддержка рабочих могла бы сама по себе утвердить действия и политику режима и продемонстрировать сущность "социалистического", и, следовательно, искупление природы советской системы как альтернативы капитализму. Об этом я говорю изнутри, поскольку как аспирант я считал себя одним из этих новых социальных историков.
В последнее десятилетие колесо свершило поворот. После Брежнева, Андропова и Черненко трудно, если не нелепо верить, что СССР был в каком-то смысле "революционер", не говоря уже о том, что он стал прогрессивным обществом. Желая теперь более обесценить марксизм как центральный объяснительный элемент поведения советского режима и социальных отношений и оценить сильное подобие между царизмом и советскими реалиями, многие начали повторно исследовать, составил ли октябрь 1917 г. такой радикальный исторический слом.
Исчезновение коммунистических режимов в СССР и Восточной Европе ниспослало историкам и другим учёным слишком стремительное изменение, чтобы рыться в прошлом в поиске пригодных семян, из которых мог бы вырасти (или быть выращен) новый социальный, экономический и политический порядок в этих странах. Особенно в моде попытки найти очаги "гражданского общества" и демократического сопротивления тирании на тоскливом фоне кажущегося подчинения и террора. Мы наивно верим, что если такие стойкие семена могли бы быть найдены и адекватно выхожены, то они смогли бы, в конечном счете, конкурировать с политически и экономически дисфункциональными конформистскими и бюрократическими "сорняками", превращая эти общества в цветущие и демократические сады с рыночной экономикой.
Как в прошлом, некоторые и теперь стремятся наносить на карту новую социальную модель - "гражданское общество" - на Российские реалии, руководствуясь больше политическими надеждами, чем глубоким знанием культуры. Поэтому, из привлекательного интереса в последнее время была новинка общественного протеста, независимых и неконтролируемых культурных сообществ и новых процветающих неправительственных общественных организаций, защитнических групп и политических партий. Понятно, особо выдающееся положение экологических протестов во время перестройки также привлекло научное внимание к этому явлению именно как к зародышу "гражданского общества".
Если оставить в стороне такие исключительные события как 20 000-ая толпа евреев в Московской Синагоге, которая приветствовала Голду Меир на Рош ха-Шана в 1948 г., восстания в ГУЛАГе 1953-1954 гг., восстание в Новочеркасске в 1962 г., студенческие демонстрации в Тбилиси в 1950-е и 1970-е гг., протесты Крымских татар в 1968 г. и демонстрация студентов в 1980 г. в Эстонии, то экологические протесты во время перестройки были первыми крупномасштабными общественными демонстрациями потери гражданского доверия в Советском Союзе в последние десятилетия. Затем протесты расширились и включили политические забастовки организованных рабочих. Было успокоением полагать, что достаточно лишь удалить удушающую диктатуру Коммунистической партии, чтобы советские граждане "естественно" заявили о своих демократических правах в гражданском обществе.
Однако факты не так просты. В главном исправляя тех, кто хотел бы видеть в каждом акте протеста или сопротивления зародыш "гражданского общества", исследование Sheila Fitzpatrick's о колхозном крестьянстве напоминает нам, что люди внедрены в социальные и культурные матрицы, что бросает вызов лёгкой классификации. Они могут выступать против отдельных аспектов системы, всё же соглашаясь с другими. Они могут сотрудничать с системой по самым разным мотивам - идеализм, цинизм, опасение или преследование личного интереса - и часто комбинация вышеназванного. Эта книга пытается понять экологическую активность при Сталине и его преемниках как раз как такую комплексную систему ответов учёных, студентов и писателей на советские условия. Активисты не были ни критическими (do-or-die) сопротивленцами системы, с одной стороны, ни безобидными благодетелями человечества - с другой. Скорее они были группами личностей, которые использовали относительно открытое нестабильное пространство, чтобы попытаться выделить независимую социальную и профессиональную идентичность, какую только они могли в системе, которая предписывала официальные модели поведения, этики, норм и идентичности всем.
Чрезмерно прямодушное сосредоточение активистов на охране "девственной" ("pristine") природы посредством защиты и расширения сети заповедников фактически заманили их в сферу речей, обеспокоенных священным пространством (sacred space). Оно заманило их также в бредовое (delusionary) разделение природы на "больную" и "здоровую", замыкая их в пределах анализа, который рассматривал абстракцию "биоценозы" как если бы это были реальные объекты природы. Они фактически отделились от более мирских экологических проблем непрофессионалов, как и простых советских людей. Чтобы быть активными участниками в создании "гражданского общества", означало бы зачеркивание этих дискурсивных (discursive) и классовых границ, нечто такое, что старшее движение сделать не могло. До такой степени было маловероятно, чтобы это движение само по себе (in and of itself) могло бы служить моделью для полнокровного "гражданского общества", основанного на глубоком принятии плюрализма и отказе элитных претензий на лидерство.
С другой стороны, история активистов является посланием надежды, поскольку она говорит нам, что даже в самом глубоком мраке находящегося во власти террора общества личность может находить пути, чтобы защитить и подтвердить ценности и видение, радикально отличающиеся от таковых у правителей. Это большое достижение научной общественности, которая в течение многих десятилетий была лишь относительно автономным общественным мнением в Советском Союзе.
Традиция лучшей научной интеллигенции в охране природы монополизировала эту сферу на многие десятилетия. Вовлечение более широкой общественности, начиная с других учёных, таких как в Академгородке / Новосибирск, литературной интеллигенции и прессы началось лишь в середине 1960-х гг., особенно в связи с угрозами озеру Байкал. Даже тогда руководство предоставляло право натуралистам, которые рассматривались как наиболее способные, чтобы выдвигать квалифицированные аргументы, говоря властью науки.
В нерусских республиках, особенно в прибалтийских, участие в охране природы охватывало широкие слои населения. Этому способствовало два фактора: во-первых, германские традиции в образовании, которые включали сильное ценностное отношение к местному ландшафту, и во-вторых, правильное восприятие того, что индустриализация сопровождалась притоком неместных славянских мигрантов - русских и украинцев, - которых эстонцы и латыши рассматривали как разрушителей (swamping) их маленьких этносов. Охрана природы была мягко звучащим аргументом, чтобы не впускать заводы с их "иностранными" рабочими. Однако это движение в значительной степени выпадает из рассмотрения в этой книге, сосредоточенной на России.
Что является общим для многих из этих случаев, так это то, что охрана природы служила заменителем политики, поскольку действительный политический диалог (discourse) был запрещён и наказуем. Что дало природоохранное движение в качестве своего уникального качества, так это то, что оно было воспринято режимом как слегка курьёзное сборище социальных маргиналов, чудаков, которые были недостойны того, чтобы их контролировали, вникали в подробности и репрессировали. По молчаливому согласию охрана природы стала лишь средством для выражения глубоких чувств гражданской тревоги. Для тех, кто дышал духом общественности - в её научном или гражданском варианте (permutation) - экологическая активность обеспечивала чувство (а иногда и действительность), что они ощутимо и независимо защищали благо сообщества перед лицом репрессивной, расточительной и деструктивной бюрократической системы.
Неизбежно, наличие участков гражданской автономии подобных естественнонаучным обществам и ВООП побуждает нас к повторному исследованию нашего более пространного понимания советской политики. Был это уникальный социальный феномен или подобные движения будут открыты? Не слишком ли высоко мы оценили способности сталинского режима контролировать жизнь (to police) общества или, наоборот, слишком недооценили его ум в управлении потенциальным инакомыслием? У нас нет определённых ответов на загадку неспособности режима разрушить природоохранную активность. Если мы используем анализ FehИr, Heller и MАrkus как отправную точку, то, пожалуй, режим был неспособен выработать совершенно ясное понимание того, что составляло реальные угрозы его выживанию, или, наоборот, что было предметом первой необходимости. Или, возможно, режим думал, что он был настолько силён, что можно было бы потворствовать выживанию единственного остающегося источника социальной оппозиции. Однако если режим был склонен преследовать даже отдельных инакомыслящих поэтов, то почему он позволял продолжать собираться тысячам членов ВООП? Не наблюдаем ли мы зияющую дыру неэффективности в системе власти, которая претендовала на тотальный контроль? Не принимал ли режим природоохранное выступление в буквальном значении и был не в состоянии понять связанные с системой значения такого выступления и, таким образом, выдавая свою шокирующую тупость, и даже глупость? А что касается неспособности контролировать "либеральных" подчинённых, таких как руководство Российской Республики или руководство Академии наук СССР? Как это объединялось в окончательном видении Сталиным политического контроля? Было ли это недостатком политического влияния? Или нам необходимо изменить наше понимание сталинской системы? Я надеюсь эта работа раскрыла эти вопросы.
* * *
Хотя и не сравнительное, это исследование добавляется к растущей литературе по различному национальному опыту профессионализации, гражданской активности и охране природы. Те, кто знаком с историей Соединённых Штатов, будут видеть поразительные параллели между русскими учёными активистами и такими защитниками природы прогрессивной эпохи как Gifford Pinchot или более поздними экологами, такими как Victor Shelford, Charles C. Adams, W.C. Allee и многими другими, кто верил, что был единственный лучший способ использовать окружающую среду, и что наука была единственным институтом, который мог бы определить этот способ. В Соединённых Штатах эти притязания были, в конце концов, отклонены или, по крайней мере, серьёзно оспорены бизнесом и избирателями, тогда как в Советском Союзе они были отвергнуты правящей партией. И ещё, русские учёные никогда безвозвратно не теряли надежды, что просвещённые (или хотя бы способные к пониманию (teachable)) руководители могли бы прийти к власти в партии, и, следовательно, упорствовали в своих технократических претензиях дольше, чем их американские коллеги. Возможно также из-за соблазна доступа к государству-Левиафану, которое было столь сильным, особенно если это государство-Левиафан не подавало никаких признаков исчезновения в ближайшее время.
Ясно, случай с советскими полевыми биологами демонстрирует одно из самых решительных и упорных усилий, отмеченных где-либо, чтобы сохранить традиционную профессиональную идентичность и честь мундира перед лицом неблагоприятных и опасных условий. Хотя это только один пример, он действительно указывает на влияние таких более старых идентичностей среди профессионалов и на возможность, даже в условиях сталинского террористического режима, их подтверждения.
Тем не менее, даже если это исследование подтверждает это, оно подчёркивает необходимость изучить каждую группу профессионалов отдельно. Конечно, не все ученые разделяли такое же истолкование (construal) науки. В отличие от полевых биологов, химики в советский период и даже прежде стали намного менее преданы чистой науке как священной задаче. Это было понятно. В отличие от полевых биологов, химики больше ценились как деятели в продвижении индустриализации в СССР. Следовательно, как показал Nathan Brooks, когда прежде независимые химические общества были отменены в 1930-1932 гг. и заменены организациями под сильным политическим контролем лоялиста (loyalist) Сталина А.Н. Баха, химики были способны поменять новые образы жизни на старые и всё ещё чувствовать, что они вышли вперёд; режим использовал вновь созданный в 1928 г. "Комитет по химизации хозяйства" и объявил химизацию главной задачей первого пятилетнего плана. Химики, сообщает нам Brooks, "и их институты с энтузиазмом бросились на задачу индустриализации".
В то время как расположенность к независимости полевых биологов была обусловлена их маргинальным положением в политической экономии и их желанием изучать жизненные формы в нетронутой природе без обязательства приносить практическую пользу, вытекающую из их исследования, политическое подчинение советских химиков, за редким исключением (на ум приходит Н.Н. Семёнов), сильно определялось их важностью в глазах режима и, как следствие, их более высоким статусом, и их значительно большей зависимостью от этого режима в вопросах снабжения оборудованием для своих исследований - ситуация, которая фактически определяла благонадёжное поведение. Уравновешивание обещания статуса, финансирования и исследовательских возможностей более чем компенсировались потерей профессиональной автономии, особенно в её политическом измерении, и идеала "чистой науки". Для полевых биологов действительно не было никакого интереса менять старый образ жизни на новый, и, таким образом, они защищали свои старые профессиональные идентичности с удивительным упорством. Любопытно, что эта защита своей идентичности также стала важным компонентом их профессиональной идентичности, показывая, что даже когда профессионалы изо всех сил пытались держаться своих идентичностей, эти идентичности, тем не менее, развивались. Со временем даже стало невозможно поддерживать или воспроизводить старую модель профессиональной идентичности из-за глубоких изменений в образовании, образе рабочего места, порядке назначения на должность (patronage) и самой науки.
Одним примечательным отличием между историей природоохранных движений Соединённых Штатов и Советского Союза является то, что в Советском Союзе охрана природы использовалась для обозначения границы независимой сферы, где активисты, будь то студенты, учёные или писатели могли бы участвовать в деятельности, которую сами инициировали. Благодаря этому они поддерживали профессиональные и социальные идентичности, которые также самовоспроизводились в молчаливой оппозиции к поведенческим и профессиональным нормам, установленным партией-государством. И действительно, в Американской истории от Генри Дейвида Торо и John Muir с лозунгом Земля прежде всего! (to Earth First!) были те, чьи чувства культурного отчуждения от того, что они испытывали как общество жестокого материализма, вели их к образу социально отколовшихся идентичностей относительно охраны природы. С возможным исключением для Афро-Американцев, людей другой расовой принадлежности, геев и лесбиянок, однако, американцы никогда не сталкивались с барьерами на пути выражения общественной социальной идентичности, что делали советы, что придаёт советской охране природы совершенно другой оттенок.
Кроме того, до недавнего времени основное социальное назначение охраны природы в Америке было сосредоточено вокруг охраны пространства для досуга, главным образом для среднего класса. Из широкого спектра охраняемых территорий в Соединённых Штатах, территориями, которые обладают сопоставимой культурной важностью с русским заповедникам, являются национальные парки. Первоначальным стимулом для создания национальных парков в США было желание сохранить "захватывающий пейзаж гор, ущелий и геологических причуд (geological freaks)", или то, что Alfred Runte, историк национальных парков, назвал "монументализм" (monumentalism). Со времени своего основания, парки в Соединённых Штатах были спланированы для удовольствия туристов и утешения элит. Что касается биоты, то "идеальным животным было нечто крупное, стоящее вблизи от групп и благородно позируя на среднем расстоянии на фоне горных вершин или развлекая туристов своими "симпатичными" проделками", - иронически отмечает Thomas Dunlap. "Никто не думал о парках как заповедниках для всех видов в равновесии, диктуемом природными силами". И действительно, акцент на "демонстрационной фауне" ("display fauna") был столь значителен, что в парках проводились обширные кампании по истреблению, чтобы избавить их от хищников, "шалунов" и других докучливых (pesky) жизненных форм, которые могли бы быть опасными или могли испортить впечатление любителей развлечений.
Если принципы для создания "парков" как идеализированной природы были заложены в Англии и Шотландии в конце 18 века, Америка придала этой идее яркую реализацию. Как выразились Karen и Ken Olwig, "крещение в дикой местности" "бродящего ковбоя со своим шестизарядным револьвером и гитарой ...как мыслилось, создало прототип свободной американской личности", и это была "первобытная" дикая местность, та, которую, как думали, сохраняли парки.
Это восприятие национальных парков как "девственной" природы, разделяемое учёными и обывателями одинаково, было самообманом культурного заблуждения, основанного на отрицании преобразований предыдущих обитателей земли - индейцев. Это иронически было отмечено Olwigs, которые пишут:
Самим индейцам было отказано в разрешении оставаться в области и первые туристы Йелоустона по сообщениям рисковали своим спокойствием при осмотре достопримечательностей, разрушенных армейскими частями, очищающими область от индейцев. Сегодня туристы больше не обеспокоены в своей мечтательности о том, что преимущественно воспринимается как "дикая природа" Йелоустона, и таким образом более легко поддерживать иллюзию. Парковая служба, однако, считает всё более и более необходимым охранять "природную" красоту ландшафта, сформированного столетиями индийской эксплуатации земли путём контролируемого выжигания (controlled burning ) и другими методами.
Хотя американские туристы и экологи / защитники природы имеют различные концепции соответствующего использования национальных парков, они едины в видении их как "национальных музеев нашей американской дикой местности", - по словам Stephen Mather. Хотя американское движение за охрану природы часто было элитным крестовым походом против мещанства и необузданного материализма (включая туризм среднего класса), в то же время автомобильный туризм в национальных парках прославлял (has celebrated) прибытие туристов в комфортабельный и материалистский средний класс - превращая национальные парки в противоположные и спорные символы - оба лагеря объединяются в видении парков как той "нетронутой" дикой местности, в которой была выкована нация.
Символическая важность охраняемых территорий для русских находится в совершенном контрасте. В России сталинистское партия-государство являлось основным противником и для образованных граждан, особенно научной интеллигенции, охраняемые территории приняли характер географии надежды, архипелага свободы. Подобно американцам, советские защитники охраны природы лелеяли заблуждение относительно охраняемых территорий: что они затронули первозданные, саморегулирующиеся экологические сообщества, которые существовали в здоровом равновесии до появления человечества. Однако в СССР ставки были значительно выше; в отличие от советских активистов, немногие американцы рисковали своей жизнью для утверждения символического видения национальных парков, также не было американских энвайронменталистов, защищающих один из последних остающихся островов социальной автономии в своей стране. Как делают заключение Olwigs: "Природный рай одного общества (или класса) вполне может быть поросшим сорняком садом для другого; дикая местность одного - домом другого; Судьбоносная Декларация (Manifest Destiny) одного - притеснением другого. ...Парки не лучше и не хуже, чем общество, которое их порождает". Не только парки, хотел бы я добавить, но природоохранные движения как социальные феномены.
Охрана природы не существует как бестелесный (disembodied) вечный идеал. В действительности, она может быть понята лишь как культурное учреждение, функционирующее в очень специфическом контексте пространства, времени и политической экономии, отражающих вечно-меняющиеся и постоянно оспариваемые видения и мифы. Это не следует читать как ушат холодной воды, выливаемый на попытки многих, как здесь, так и за рубежом, спасать истощающееся наследие разнообразия нашей планеты. Скорее это призыв к тем из нас, кто защищает это наследие, чтобы сделать как можно больше для самосознания. Я надеюсь, что эта книга вносит вклад в достижение этой цели.
Здесь присутствует игра слов. Слово varmint означает шалун, шалопай, а также животное или птица, не охраняемые законом.
Douglas R. Weiner. Перевод с английского: Смотрицкий Е.Ю. - 2005 г.
A Little Corner of Freedom: Russian Nature Protection From Stalin to Gorbachёv
10
6
Заключение
Stephen F. Cohen в работе BukharinandtheBolshevikRevolution и последующих, казалось, предлагает перспективу демократического социализма или реформистскую традицию в Большевизме как жизнеспособную альтернативу репрессивной, сверхцентрализованной сталинской модели, которая доминировала в советской жизни с 1930-х гг. Moshe Lewin, тем временем, находил семена надежды на более демократичное советское будущее в послевоенной демографической и профессиональной тенденциях. Преобладание городов над сельской местностью как такой, где живёт большинство русских, сопряженное в целом с более высоким уровнем образования, обещало увядание социальной базы для авторитарного правления, согласно Lewin. Смотри Lewin, GorbachevPhenomenon. Среди выдающихся историков старшего поколения, которые симпатизировали или большевикам, или революционным или социалистическим целям определённого вида и кто искал моменты "первородного греха", мы могли бы упомянуть работу Isaac Deutscher, Robert V. Daniels, Paul Avrich, Israel Getzler и пожалуй особенно острой критике Deutscher'а смотри Labedz, Use and Abuse of Sovietology.
По критике этого направления смотри Burbank, "Controversies over Stalinism".
Я всё ещё дорожу письмом от Stephen F. Cohen, критикующим мои некритические "левые" взгляды, как они были изложены в докладе на конференции в 1975 г. Когда я наконец опубликовал переработанную версию этого доклада спустя 16 лет, он больше не намекал на то, что коллективизация могла бы быть оправдана как "законная" реакция "пролетариата" против крестьянских мигрантов в города, которые составляли им конкуренцию за рабочие места. Скорее он просто пытвался анализировать отношение рабочих как социологическую проблему. Смотри Weiner, "'Razmychka?'"
По этому взгляду смотри Nicholas Timasheff'а старую, но всё ещё дающую пищу для размышлений, GreatRetreat, а также Nina Tumarkin LeninLives!
Смотри Darst, "Environmentalism in the USSR"; Petro, "'Project of the Century'"; Goldman, Spoils of Progress; Peterson, Troubled Lands; Pryde, Environmental Management; Feschbach and Friendly, Ecocide in the USSR; Green, Ecology and Perestroika; French, Green Revolutions; Jancar-Webster, Environmental Management; Singleton, Environmental Problems; Stewart, Soviet Environment и Ziegler, Environmental Policy.
Hosking, Aves, and Duncan, Road to Post-Communism; и Sedaitis and Butterfied, Perestroika from Below. О хорошем обсуждении Масонских лож как зародышах "гражданского общества" во Франции восемнадцатого века смотри Koselleck, CritiqueandCrisis, особенно главы 5 и 6.
Kostyrchenko, Out of the Red Shadows, 104. В В плену у красного фараона, 114, Костырченко даёт цифру между 15 000 и 20 000.
Смотри FehИr, Heller и MАrkus, Dictatorship over needs. GАbor TamАs Rittersporn, в своей StalinistSimplificationsandSovietComplications, 1-55, утверждает, что режим осознавал некоторые проблемы, которые, казалось, угрожали его законности, но не мог принять последовательные меры к искоренению этих проблем без того, чтобы не создать равно серьёзные новые проблемы для своей стабильности. Следовательно, это осознание всегда было включено в контроль над угрозой, пытаясь ограничить "негативные" тенденции, прежде чем они подвергли опасности верховную власть, но ограничивая эти корректирующие меры, прежде чем сами корректирующие меры становились серьёзными помехами. Тогда "постоянная чистка" обретает большую рациональность как своего рода акт политического манипулирования.
Смотри Jarausch, UnfreeProfessions, об интересном анализе немецких профессиональных идентичностей и их взаимоотношениями с различными немецкими режимами в исследуемый период. Jarausch также даёт прекрасную библиографию по национальной и сравнительной литературе по профессиям. Об охране природы в Германии смотри Dominics, Environmental Movement in Germany; Groening and Wolschke-Buhlmahn, "Politics, Planning, and the Protection of Nature"; и Bramwell, Ecology in the Twentieth Century. Об охране природы в колониях или империях смотри Grove, Green Imperialism; и Osborne, Nature, the Exotic, and the Science of French Colonialism. Одна из немногих работ по исследованию социального значения энвайронментализма в Соединённых Штатах - P. Hays, ConservationandtheGospelofEfficiency.
Хотя пока ещё были лишь скудные примеры, подобные этому, один всё же есть - историк советских профессий Harley Balzer несколько лет назад прозорливо утверждал этот взгляд в своём заключении, в Balzer, Russia'sMissingMiddleClass, 295.
Brooks, "Chemistry in War". Цитируется по черновику рукописи, 26-27.
Dunlap, "Wildlife, Science, and National Parks", 188.
Ibid., 188-89.
Ibid., повсюду.
Olwig and Olwig, "Underdevelopement and the Development of `Natural' Park Ideology", 17-18.
Ibid., 21.
Процитировано у Schmitt, Back to Nature, 156.
Olwig and Olwig, "Underdevelopement and the Development of `Natural' Park Ideology", 53.
