CXVI

Ужели грусть о прошлом дне
Вновь просыпается весною,
Случаясь каждый год, собою 
Преисполняя вёсны мне?

Однако песни и тепло,  
И жизнь из праха, сквозь барьеры, 
Мою упрочивают веру 
В То, что красу родить смогло.

Когда один я, предо мной -
Лицо Артура, всё в сиянье;
Ведёт своё повествованье
Глас друга, столь мне дорогой.

Печали менее гнетут
По разговорам оживлённым,
По узам нашим прекращённым:
Нас будущие узы ждут.

CXVI
Is it, then, regret for buried time
That keenlier in sweet April wakes,
And meets the year, and gives and takes
The colours of the crescent prime? 
Not all: the songs, the stirring air,
The life re-orient out of dust
Cry thro' the sense to hearten trust
In that which made the world so fair.
Not all regret: the face will shine
Upon me, while I muse alone;
And that dear voice, I once have known,
Still speak to me of me and mine: 
Yet less of sorrow lives in me
For days of happy commune dead;
Less yearning for the friendship fled,
Than some strong bond which is to be. 
 	

CXVII

Часы и дни, теперь ваш труд
Меня сгоняет с места, круга
Всё дальше от объятий друга,
Чтоб рай потом нам дал приют:

В разлуке люди все года
Сильнее к близости стремятся,
А если встречи состоятся,
Стократ сильней восторг тогда - 

И даже от песчинок всех,
Движений всех ползущей тени
И всех подряд солнцевращений
И шестерёночных утех.

CXVII
O days and hours, your work is this
To hold me from my proper place,
A little while from his embrace, 
For fuller gain of after bliss: 
That out of distance might ensue
Desire of nearness doubly sweet;
And unto meeting when we meet,
Delight a hundredfold accrue, 
For every grain of sand that runs,
And every span of shade that steals,
And every kiss of toothed wheels, 
And all the courses of the suns. 


CXVIII

Влечёт пусть Время разум твой:
Его работа - пребольшая,
А правда и любовь людская -
Не слизь, что смешана с землёй.

Поверь: у тех, кого зовём 
Умершими, житьё полнее:
Влекут их высшие идеи,
Которым гибель нипочём.

Днесь говорят: Земля у нас,
Хоть твёрдое сегодня тело,
Многообразье заимела,
Придя из жидких тёплых масс.

И вот явился человек
И, плотно заселив планету,
Добился своего расцвета;
Венец творения навек,

Он развивался сквозь года
И в ореоле зачастую
Страдальца, этим указуя,
Что жизнь - не лёгкая руда:

Металл, из темноты добыт
И раскалён боязнью вящей,
Утоплен в ванне слёз кипящей,
Ударами судьбы оббит.

О Фавн, покинь лесной приют
И отвори скорее двери,
Что ввысь ведут; прикончи зверя:
Пусть обезьяна, тигр умрут.

 CXVIII
Contemplate all this work of Time, 
The giant labouring in his youth; 
Nor dream of human love and truth, 
As dying Nature's earth and lime; 
But trust that those we call the dead
Are breathers of an ampler day
For ever nobler ends. They say,
The solid earth whereon we tread 
In tracts of fluent heat began, 
And grew to seeming-random forms, 
The seeming prey of cyclic storms, 
Till at the last arose the man; 
Who throve and branch'd from clime to clime,
The herald of a higher race,
And of himself in higher place,
If so he type this work of time 
Within himself, from more to more;
Or, crown'd with attributes of woe
Like glories, move his course, and show
That life is not as idle ore, 
But iron dug from central gloom,
And heated hot with burning fears,
And dipt in baths of hissing tears,
And batter'd with the shocks of doom 
To shape and use. Arise and fly
The reeling Faun, the sensual feast;
Move upward, working out the beast,
And let the ape and tiger die. 


CXIX

Я эти двери различу, 
Где сердце сильно билось ране, -  
Я снова здесь, но нет страданья:
Весь город спит, а я молчу.

Вдыхаю травный аромат,
Внимаю щебетанью птицы,
Гляжу на бледную денницу,
Воспоминаньями объят.

Да будешь ты благословен:
Твоя улыбка, взор приветны;
В мечтах, вздыхая чуть заметно,
Я руку жму тебе сквозь тлен.

CXIX
Doors, where my heart was used to beat
So quickly, not as one that weeps
I come once more; the city sleeps;
I smell the meadow in the street; 
I hear a chirp of birds; I see
Betwixt the black fronts long-withdrawn
A light-blue lane of early dawn,
And think of early days and thee, 
And bless thee, for thy lips are bland,
And bright the friendship of thine eye;
And in my thoughts with scarce a sigh
I take the pressure of thine hand. 


CXX

Не верю, что мы зря живём,
Как ум иль пешки из магнита;
Не зря борол я Смерть сердито,
Как бился Павел со зверьём.

Наука доказать должна,
Что слепки глины мы от века.
Но что вообще для человека, 
Что́ значит для меня она? 

Бог с ним - с тем видом помудрей,
С умелой обезьяной новой,
Что после нас прийти готова, -
Рождён я для иных вещей.

 CXX
I trust I have not wasted breath:
I think we are not wholly brain,
Magnetic mockeries; not in vain,
Like Paul with beasts, I fought with Death; 
Not only cunning casts in clay:
Let Science prove we are, and then
What matters Science unto men, 
At least to me? I would not stay. 
Let him, the wiser man who springs 
Hereafter, up from childhood shape 
His action like the greater ape, 
But I was born to other things. 


CXXI

О Геспер, грустная звезда, 
Уйти желаешь вслед светилу
И зришь: вокруг всё мгла накрыла, -
И так все ночи сквозь года.

Коней упряжку распрягли,
Втащили лодочку на берег;
Ты слышишь закрыванье дверек,
Огни сознания ушли.

О Фосфор, яркий и живой,
Вновь слышишь песню заревую
И с ней работу мировую, 
Стал ярче свет вокруг с тобой.

И снова лодочка плывёт,
А с берега кричат ей что-то;
Затеял молот вновь работу, 
Упряжка набирает ход.

А Геспер-Фосфор - ясен, мил -
Названье одного двойное;
Моё ты сущее, былое,
Ты прежний, хоть жильё сменил.

CXXI
Sad Hesper o'er the buried sun
And ready, thou, to die with him,
Thou watchest all things ever dim
And dimmer, and a glory done: 
The team is loosen'd from the wain,
The boat is drawn upon the shore;
Thou listenest to the closing door,
And life is darken'd in the brain. 
Bright Phosphor, fresher for the night,
By thee the world's great work is heard
Beginning, and the wakeful bird;
Behind thee comes the greater light: 
The market boat is on the stream,
And voices hail it from the brink;
Thou hear'st the village hammer clink,
And see'st the moving of the team. 
Sweet Hesper-Phosphor, double name
For what is one, the first, the last,
Thou, like my present and my past,
Thy place is changed; thou art the same. 


CXXII

Друг, пребывал ты близ меня,
Когда противился я року,
Алкал рассеять мглу-мороку,
Небесный свод разверзнуть мня,

Чтоб снова ощутить сквозь страх,
Как встарь фантазия дарила 
Душе небесные светила
С законом мировым в ладах.

Так пусть могила нас с тобой 
Не разлучает! Вновь будь рядом,
Прошу тебя: войди каскадом
Мне в грудь, в чело, мой дорогой,

Чтоб заиграла кровь моя
Живым дыханьем долговечным,
А я ребёнком стал беспечным
Без дум о тлене бытия,

Фантазия чтоб ожила,
Росинки радугой сияли,
Чудесно молнии сверкали, 
И розу мысль моя дала.

CXXII
Oh, wast thou with me, dearest, then,
While I rose up against my doom,
And yearn'd to burst the folded gloom,
To bare the eternal Heavens again, 
To feel once more, in placid awe,
The strong imagination roll
A sphere of stars about my soul,
In all her motion one with law; 
If thou wert with me, and the grave
Divide us not, be with me now,
And enter in at breast and brow,
Till all my blood, a fuller wave, 
Be quicken'd with a livelier breath,
And like an inconsiderate boy,
As in the former flash of joy,
I slip the thoughts of life and death; 
And all the breeze of Fancy blows,
And every dew-drop paints a bow,
The wizard lightnings deeply glow,
And every thought breaks out a rose. 


CXXIII

Бушует водная среда,
Где были дерева сначала.
Земля, ты перемены знала!
Где улицы, была вода.

Холмы напоминают тень:
Меняют форму, пропадают;
Материки, как дымка, тают; 
Отнюдь не вечен этот день.

Но в духе жив я остаюсь
С мечтой, которую лелею,
И хоть "Прощай" шепчу тебе я, - 
Навек с тобою не прощусь.

 CXXIII
There rolls the deep where grew the tree.
O earth, what changes hast thou seen!
There where the long street roars, hath been
The stillness of the central sea. 
The hills are shadows, and they flow
From form to form, and nothing stands;
They melt like mist, the solid lands,
Like clouds they shape themselves and go. 
But in my spirit will I dwell,
And dream my dream, and hold it true;
For tho' my lips may breathe adieu,
I cannot think the thing farewell. 


CXXIV

К кому взываем смело мы,
Кто наша вера и сомненье,
Внутри, снаружи единенье,
Он - Сила, скрытая средь тьмы.

Я не сумел Его найти
Ни меж орлов, ни насекомых;
Не помогла и сеть знакомых
Вопросов, что сумел сплести.

Но если б вера замерла,
И глас послышался: "Не веруй",
А берег наш людской и шхеры 
Волна безбожья залила, -

В груди тепло и торжество
Лёд разума бы растопило,
А сердце выкрикнуло с силой: 
"Почувствовало я Его!" 

Я был не плачущим птенцом,
В ком страхов и сомнений - орды,
А тем, кто плачет, зная твёрдо:
Его отец всегда при нём.

Кто я - осознаю опять 
(Другим - секрет необычайный);
Из тьмы простёрлись руки тайно,
Чтоб нас, людей, формировать.

CXXIV
That which we dare invoke to bless;
Our dearest faith; our ghastliest doubt;
He, They, One, All; within, without;
The Power in darkness whom we guess; 
I found Him not in world or sun,
Or eagle's wing, or insect's eye;
Nor thro' the questions men may try,
The petty cobwebs we have spun: 
If e'er when faith had fall'n asleep,
I heard a voice 'believe no more'
And heard an ever-breaking shore
That tumbled in the Godless deep; 
A warmth within the breast would melt
The freezing reason's colder part,
And like a man in wrath the heart
Stood up and answer'd 'I have felt.' 
No, like a child in doubt and fear:
But that blind clamour made me wise;
Then was I as a child that cries,
But, crying, knows his father near; 
And what I am beheld again
What is, and no man understands;
And out of darkness came the hands
That reach thro' nature, moulding men. 


CXXV

Чего б ни исполнял я здесь, 
У арфы - горькое звучанье,
Хоть часто замечалось ране,
Что с нею речь идёт вразрез.

Вовек Надежда молода,
Хоть взгляд подёрнут был туманом,
И с ней Любовь: она, с обманом
Резвясь лишь, к правде шла всегда:

Была коль в песне благодать,  
Вдыхала дух у этой песни,
А коли в ней слова чудесны,
То ставила свою печать.

Любовь со мною, если я
Ищу в глубинах мистицизма,
Пока есть сила магнетизма,
Вплоть до исхода бытия. 

CXXV
Whatever I have said or sung,
Some bitter notes my harp would give,
Yea, tho' there often seem'd to live
A contradiction on the tongue, 
Yet Hope had never lost her youth;
She did but look through dimmer eyes;
Or Love but play'd with gracious lies, 
Because he felt so fix'd in truth: 
And if the song were full of care,
He breathed the spirit of the song;
And if the words were sweet and strong 
He set his royal signet there; 
Abiding with me till I sail 
To seek thee on the mystic deeps, 
And this electric force, that keeps 
A thousand pulses dancing, fail. 


CXXVI

Любовь - и Бог, и Царь для нас;
Коль существую с нею вместе, 	
От друга моего известья
Гонцы приносят всякий час.

И Царь, и Бог она во мне,
Была и есть, пребудет вечно;
В реальности земной конечной
Хранит меня, хранит во сне.

Я слышу стражника порой, 
Что Землю меряет шагами,
Толкуя с космоса мирами: 
"Всё хорошо: кругом - покой".

CXXVI
Love is and was my Lord and King,
And in his presence I attend
To hear the tidings of my friend,
Which every hour his couriers bring. 
Love is and was my King and Lord,
And will be, tho' as yet I keep
Within his court on earth, and sleep
Encompass'd by his faithful guard, 
And hear at times a sentinel
Who moves about from place to place,
And whispers to the worlds of space,
In the deep night, that all is well. 


CXXVII

Всё хорошо, хоть ночь тревог
Разъединяет веру с формой,
И гулко грохотанье шторма
Для тех, кто глас услышать смог,

Сулящий истины приход
И равенства, хоть трижды снова
Бунт Сены, глупый и суровый, 
На баррикадах кровь прольёт.

Однако горе беднякам
И царственному властелину;
Бежит по скалам дрожь лавиной,
И тает лёд, ломаясь, там 

И создаёт в потоке гул;
Трещат по швам всем укрепленья;
До неба светопреставленье;
В крови Великий век тонул.

А ты, любимый дух-звезда,
Издалека и не заметил
Смятенье: ты улыбчив, светел
И веришь в лучшее всегда.

CXXVII
And all is well, tho' faith and form
Be sunder'd in the night of fear;
Well roars the storm to those that hear
A deeper voice across the storm, 
Proclaiming social truth shall spread,
And justice, ev'n tho' thrice again
The red fool-fury of the Seine
Should pile her barricades with dead. 
But ill for him that wears a crown, 
And him, the lazar, in his rags: 
They tremble, the sustaining crags;
The spires of ice are toppled down, 
And molten up, and roar in flood;
The fortress crashes from on high,
The brute earth lightens to the sky,
And the great Æon sinks in blood, 
And compass'd by the fires of Hell;
While thou, dear spirit, happy star,
O'erlook'st the tumult from afar, 
And smilest, knowing all is well. 


CXXVIII

Любовь, что перешла в борей,
Не испугает Смерть-мегера;
Любовь дружна и с меньшей верой,
Живущей в большинстве людей.

Не сомневаюсь я отнюдь:
Нас ждут грядущего гримасы,
И правящие ныне расы
В упадок могут соскользнуть.

Однако, Оры, чей полёт -
С Надеждой, Опасеньем, Болью,
Когда б являлось вашей ролью
Лишь обновлять былого плод,

Бряцать мечом пред кем-нибудь,
Толпу морочить клеветою,
А веру полнить мишурою,
Словесную меняя суть,

Вновь устанавливать ту власть,
Что низложили в день вчерашний,
Приукрашать гнилую башню,
Давать в тоску студенту впасть,

Я к вам тогда бы испытал
Досадливое тоже чувство,
Но вижу: это всё - искусство,
Чтоб воплотился идеал.

CXXVIII
The love that rose on stronger wings,
Unpalsied when he met with Death,
Is comrade of the lesser faith
That sees the course of human things. 
No doubt vast eddies in the flood 
Of onward time shall yet be made, 
And throned races may degrade;
Yet, O ye mysteries of good, 
Wild Hours that fly with Hope and Fear,
If all your office had to do
With old results that look like new; 
If this were all your mission here, 
To draw, to sheathe a useless sword,
To fool the crowd with glorious lies,
To cleave a creed in sects and cries,
To change the bearing of a word, 
To shift an arbitrary power,
To cramp the student at his desk,
To make old bareness picturesque
And tuft with grass a feudal tower; 
Why then my scorn might well descend
On you and yours. I see in part
That all, as in some piece of art,
Is toil cöoperant to an end. 


CXXIX

О друг далёкий дорогой -
Моя утерянная грёза -
И близкий: мой восторг и слёзы,
Любим отныне всей душой,

Ты мне знаком и незнаком:
Земной, однако и небесный;
Мне милы руки, взгляд чудесный;
Ты - мой навеки, целиком.

Был, есть, пребудешь друг, кумир,
Любим сильней, чем понят, мною;
Пойми, что алчу я благое,
Соединив с тобой весь мир.

CXXIX
Dear friend, far off, my lost desire,
So far, so near in woe and weal;
O loved the most, when most I feel
There is a lower and a higher; 
Known and unknown; human, divine;
Sweet human hand and lips and eye;
Dear heavenly friend that canst not die,
Mine, mine, for ever, ever mine; 
Strange friend, past, present, and to be;
Loved deeplier, darklier understood;
Behold, I dream a dream of good,
And mingle all the world with thee. 


CXXX

Твой голос слышен на ветру
И где вода волной объята;
Прекрасен ты в лучах заката,
Прекрасен ты и поутру.

А кто же ты? Не знаю я,
Но чувствую: цветок, светило 
Хранят твою живую силу.
Нет, не слабей любовь моя, 

Она ещё сильней теперь: 
Ведь молвит страсть моя о многом;
Хоть слился ты с Природой, Богом, -
Ещё сильнее мил, поверь.

Далёкий, но и близкий мой: 
Вновь чувствую твоё участье,
Твой голос дарит столько счастья,
Мне и по смерти быть с тобой.

CXXX
Thy voice is on the rolling air;
I hear thee where the waters run;
Thou standest in the rising sun, 
And in the setting thou art fair. 
What art thou then? I cannot guess;
But tho' I seem in star and flower
To feel thee some diffusive power, 
I do not therefore love thee less: 
My love involves the love before;
My love is vaster passion now;
Tho' mix'd with God and Nature thou, 
I seem to love thee more and more. 
Far off thou art, but ever nigh;
I have thee still, and I rejoice;
I prosper, circled with thy voice; 
I shall not lose thee tho' I die. 


СХХХI

Живая воля, что цела,
Когда крушится мир греховный,
Произрастай скалой духовной
И наши очищай дела,

Чтоб мы смогли из пепла глас
Подать Тому, кто весь вниманье, -
По отнятым годам стенанье
К Тому, кто весь в трудах меж нас, -

Поверить правде, не греша,
Но доказать её не в силах,
Пока не воспарим на крыльях,
Оставив всё, с душой душа.

CXXXI
O living will that shalt endure
When all that seems shall suffer shock,
Rise in the spiritual rock,
Flow thro' our deeds and make them pure, 
That we may lift from out of dust
A voice as unto him that hears,
A cry above the conquer'd years
To one that with us works, and trust, 
With faith that comes of self-control,
The truths that never can be proved
Until we close with all we loved,
And all we flow from, soul in soul.