Аннотация: Короткий рассказ поэта, писателя, редактора Джона Госворта, написанный в манере Блэквуда и Мейчена. Впервые опубликован в 1934 году.
Сцилла и Харибда
Неужто не чувствуешь ты,
Что лес припадает к земле, как зверь, у тебя за спиной.
Аберкромби
Если вы укроетесь, как укрылась она, в самом сердце леса, то шелест листвы может напугать вас, ибо атмосфера там гнетущая и не видно ни открытого неба, ни скоплений облаков. Напротив, повсюду смерть, повсюду затишье; сердце неровно бьется, глаза устремлены в неведомое, присутствие Неизвестного ощутимо.
Она пришла с лугов Ньюбриджа, где зеленые поля усеяны лютиками и клевером, где небеса сияют синевой над плоскими песчаными берегами Аска и где пенистые, мутные воды реки бьются о насыпи, обнажая красноватую глину. Она ушла оттуда и пришла в Вентвуд. И теперь ей было страшно.
Она никогда не ходила этим путем, что было достаточно странно, потому что ее дом находился совсем рядом с опушкой леса; и теперь она не могла отыскать тропинку, только густые заросли окружали ее, они переплетались, образуя густую, непроходимую паутину.
Очень скорый переход от солнечного света к тенистому полумраку по-настоящему поразил ее; внезапный холод воцарился в ее душе; все чувства в ней остыли, когда листья впереди внезапно слились в единый мерцающий лабиринт стволов и ветвей. Все было неясно и смутно, пока вечернее сияние не скрылось от нее; и тогда она увидела тени - в более определенных, но все равно неясных и жутких формах.
Очень долго бродила она среди диких полян, заросших терновником и папоротником, среди полян, усыпанных примулами и наперстянками. Она сбилась с пути и отчаянно пыталась отыскать выход. Птицы вылетали из-под корней деревьев и носились впереди нее, словно предупреждая, а серебристые березовые ветки неясно вырисовывались, туманные и призрачные, где-то вверху. Свежий ветер разглаживал листву в вышине, и листья шелестели - взволнованно, возбужденно, еле слышно. Девушке стало еще страшнее. Хотя она и родилась в деревне, но никогда прежде не слышала, как деревья разговаривают в сумерках. А вокруг их были тысячи, возможно, миллионы, их речь звучала так, словно могучие приливные волны бились о берег. Фантастические движения деревьев, резкие метания ветвей и побегов, сгущающийся сумрак (теперь солнце даже не пыталось пронзить своими лучами стены этого склепа) - все это сильнее и сильнее тревожило девушку. Она побежала, не зная и не думая о том, почему она идет так долго и не может пройти через лес.
Истории о заблудившихся детях, о детях, которые никогда не вернулись домой, внезапно вспомнились ей. Она тоже, может статься, никогда больше не увидит свой родной очаг, маленькую светлую кухню в фермерском доме в Крэс-онен. В лесу было холодно и темно, а дома, должно быть, уже зажигали масляные лампы. На грубо сколоченный стол выставили сидр и сыр, огонь в очаге отбрасывал красноватые отсветы, все домашние собрались в комнате и затворили калитку. А в лесу стало уже совсем холодно, и у нее не было даже шали, чтобы укутаться; скоро выпадет роса, а потом опустится ночь.
Ветви над ней двигались, не переставая, в их скрипе слышались слова. Когда она бежала, эти слова преследовали ее, они повторялись снова и снова. То были дикие слова, безумные слова, но ясные и простые. Казалось, звучал один и тот же стишок:
Мы, деревья, чуем радость,
Кровь - для нас роса и наша сладость.
Снова и снова девушка слышала эти слова. На каждой поляне они звучали в стонах и свисте, и все ветки деревьев тянулись к ней, угрожая и пугая. Что значили эти строки? Страх сковал ей сердце:
Мы, деревья, чуем нашу радость,
Кровь - для нас роса и наша сладость.
Шипение доносилось и спереди, и сзади.
Кровь - роса! Девушка замерла, затаив дыхание. В это мгновение она вспомнила гравюры на дереве с изображением сошествия Святого духа на апостолов; она их видела в старой отцовской Уэльской Библии. Еще мгновение - и воздух вспыхнет, внушая ужас. Она погибнет в огне, станет обугленным черным трупом, а деревья будут насмехаться по-прежнему. Но что значили слова о "нашей сладости"? Эти деревья были нечистыми, невозможно, чтобы их шум напомнил о Пятидесятнице. Нет. Теперь она знала. Эти слова повторялись еще до римлян и до христиан. Перед ее глазами возникло видение... болото...белокожие девушки...друиды... Да, теперь она знала, и деревья - невообразимо древние деревья, которые были зрителями тогда и будут ими снова - они тоже знали. Если огонь сверху не настигнет ее, тогда болото получит новую жертву, запоздалое приношение. И она была обречена, ибо она не ведала, где болото. Каждый шаг мог принести ей смерть. Равнодушные, зловещие деревья не переставали насмехаться над ней, и становилось все темнее и темнее.
"У меня нет времени", подумала она. "Совсем нет времени". Навязчивый напев и непреодолимая лесная преграда, которая окружила ее - она не могла с этим справиться. Они пленили ее, пленили ее разум и тело, и спасения не было.
Маленький родник бил у подножия поросшей мхом скалы. Как она хотела отыскать водоем, в котором могло обрести покой ее истерзанное, измученное тело. Слова пылали в ее мозгу. Она безоговорочно верила им. Она чувствовала, что болото теперь ближе, чем мгновением раньше. Дрожа от страха, чувствуя, как бисеринки пота выступают на лбу, она искала убежища так же отчаянно, как загнанный зверь.
Высоко вверху властвовали они - деревья, быстрые и гибкие, вознесшиеся над напуганной смертной, которая отчаянно умоляла о спасении, которая из последних сил бежала от них. Они были холодными и бесстрастными зрителями агонии и ужаса, которые не могли их тронуть. И когда она спотыкалась, беспомощная и потерянная, две воображаемые угрозы заставляли ее мчаться дальше, и в голове ее повторялась одна и та же мысль: "У меня нет времени, совсем нет времени".