Сорочан Александр Юрьевич
Ловушки времени (ред. М. Муркок, 1968)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Антология представляет собой интересный срез представлений о времени в фантастике Новой волны. Майкл Муркок, тогда еще юный редактор "Новых миров", собрал в книге рассказы одновременно занимательные и серьезные, содержащие резкие социальные характеристики и сохраняющие актуальность в наши дни. Среди авторов - всем известные (Р. Желязны, Д. Баллард) и забытые (Д. Коллин, Д. Массон), классики (А. Жарри) и современники (Л. Джонс). Некоторые переводы взяты из открытых источников (переводчики указаны в файле).

Ловушки времени

Редактор-составитель Майкл Муркок

  
  

The Traps of Time

Edited by Michael Moorcock

Rapp & Whiting

London

1968

  
   Содержание
  
   М. Муркок. Предисловие
   Б. Олдисс. Человек в своем времени
   Ч. Харнесс. Ловушка времени
   Л. Джонс. Великие Часы
   Дж. Баллард. Мистер Ф. есть мистер Ф.
   Д. Масон. Отдых путешественника
   Х.Л. Борхес. Сад расходящихся тропок
   Д. Коллин. День Единения
   Т. Диш. Сейчас - это всегда
   Р. Желязны. Божественное безумие
   А. Жарри. Как построить машину времени
  

Памяти Мэри Баллард

  

Предисловие

  
   Все рассказы в этом сборнике так или иначе связаны с размышлениями о природе времени; большинство произведений, несомненно, относятся к жанру научной фантастики; первоначально рассказы публиковались в НФ-журналах. Размышления о природе времени традиционно привлекают литераторов не меньше, чем ученых; возможно, именно из-за этого научная фантастика в своих лучших проявлениях обращалась к проблеме времени - начиная с "Машины времени" и далее.
   Однако эти рассказы нельзя назвать историями о "путешествиях во времени"; история о путешествиях во времени, как правило, представляет собой совершенно другой жанр, в котором машина времени используется, чтобы запустить цепочку изменений в истории о космических приключениях или в традиционном приключенческом рассказе; гораздо реже этот механизм используется в сатирических целях. Возможно, вызовет удивление, что научная фантастика не слишком часто обращается к природе времени, поскольку ее форма кажется наиболее подходящей для этого. Не может быть, что здесь открывается недостаточно возможностей для драмы - драма, особенно трагедия, тесно связана с этой темой, как доказывает Дж. Пристли в своих трех пьесах, поставленных более тридцати лет назад, и как утверждают авторы данного сборника.
   Суждения писателей чрезвычайно разнообразны. Блестящая и спокойная история Брайана У. Олдисса об астронавте, который возвращается на Землю и обнаруживает, что живет на несколько мгновений впереди всех остальных, затрагивает не только научные, но и моральные проблемы. Чарльз Харнесс, с другой стороны, пишет с привычным размахом выдающегося писателя "золотого века", размышляя о природе времени и рассказывая интригующую научно-фантастическую историю. Баллард, главной навязчивой идеей которого является природа времени, показывает движение в обратном направлении, создавая одновременно леденящую душу историю ужасов и психологический комментарий, который вызвал бы одобрение Фрейда. Роджер Желязны, талантливый молодой американец, популярность которого в последние год-два неуклонно растет, исследует ту же основную тему, что и Баллард, но добивается совершенно иного эффекта.
   По крайней мере, в половине этих историй говорится о состоянии человека. Дэвид И. Массон предлагает совершенно иной взгляд на природу времени, делая несколько резких замечаний о природе человеческого общества; Джордж Коллин использует тему "альтернативной" вселенной, где история пошла по другому пути, чтобы рассказать историю человека, который должен каким-то образом примириться со своей совестью. Томас М. Диш, возможно, самый интересный новый американский писатель-фантаст последнего десятилетия, показывает, как время остановилось в определенный день, и умудряется сообщить кое-что о бедственном положении современного человека. Символическая и совершенно оригинальная история Лэнгдона Джонса, пожалуй, является самым метафизическим произведением в книге. Есть здесь и фрагменты сугубо интеллектуального свойства.
   В целом, я думаю, эта подборка рассказов покажется вам разнообразной и занимательной, но в то же время серьезной по замыслу - фактически, именно такими и должны быть хорошие научно-фантастические рассказы.
  
   Майкл Муркок
   Брайан У. Олдисс
  
   ЧЕЛОВЕК В СВОЕМ ВРЕМЕНИ
  
   Его отсутствие.
   Жанет Вестермарк внимательно наблюдала за тремя находившимися в кабинете мужчинами: директором Института, который должен был вот-вот исчезнуть из ее жизни, психологом, который в нее вступал, и мужем, жизнь которого текла параллельно ее жизни, и все-таки совершенно отдельно.
   Не только ее занимало это наблюдение. Психолог, Клемент Стекпул, сгорбившись, сидел в кресле, обхватив сильными некрасивыми ладонями колени и выдвинув вперед обезьянье лицо, чтобы лучше видеть Джека Вестермарка - новый объект своих исследований.
   Директор Института Психики говорил громко и оживленно. Весьма характерной чертой разговора было то, что Джек Вестермарк, казалось, находится не здесь, а где-то в другом месте.
   Особенный случай, беспокойство. Руки его неподвижно лежали на коленях, но вел он себя беспокойно, хотя явно держал себя в руках. "Как будто находится сейчас где-то в другом месте и среди других людей", - подумала Жанет. Она заметила, что муж взглянул на нее, когда она на него смотрела, но, врежде чем успела ответить, он уже отвел глаза в сторону и снова замкнулся в себе.
   - Правда, мистер Стекпул не имел до сих пор дела с таким особенным случаем, как твой, - говорил директор, - но опыт у него огромный. Я знаю...
   - Спасибо, обязательно, - сказал Вестермарк, сложив руки и слегка склонив голову.
   Директор тщательно записал это замечание, указал рядом точное время и продолжал:
   - Я знаю, что мистер Стекпул слишком скромен, чтобы говорить это самому, но он отлично сходится с людьми и...
   - Если ты считаешь это обязательным, - прервал его Вестермарк, - хотя на время я хотел бы отдохнуть.
   Карандаш пробежал по бумаге, а голос совершенно спокойно продолжал:
   - Да. Он отлично сходится с людьми, и я уверен, что скоро вы убедитесь, как хорошо иметь его рядом. Помните, что его задача - помочь вам обоим.
   Пытаясь улыбнуться одновременно директору и Стекпулу, Жанет сказала с островка своего стула:
   - Я уверена, что все будет...
   В этом месте ее прервал муж, который встал, опустил руки и, глядя куда-то вбок, сказал в пространство:
   - Я могу попрощаться с сестрой Симмонс?
   Голос ее уже не дрожал.
   - Все, наверняка, будет хорошо, - торопливо сказала она, а Стекпул с миной заговорщика кивнул - пусть знает, что он разделяет ее точку зрения.
   - Мы как-нибудь поладим, Жанет, - сказал он.
   До нее еще только доходило, что он вдруг обратился к ней по имени, а директор по-прежнему смотрел на нее с ободряющей улыбкой, уже столько раз адресованной ей с тех пор, как Джека вытащили из океана вблизи Касабланки, как вдруг Вестермарк, ведя одинокий разговор с воздухом, ответил:
   - Да, конечно. Я совсем забыл.
   Он поднял руку ко лбу - а может, к сердцу, - подумала Жанет, - но с полпути опустил ее и добавил:
   - Может, он как-нибудь навестит нас.
   Потом с улыбкой и легким, словно просительным, кивком, обратился к другому пустому месту комнаты:
   - Нам было бы приятно, верно, Жанет?
   Она взглянула на него, инстинктивно стараясь поймать его взгляд, и ответила:
   - Разумеется, дорогой.
   Голос ее уже не дрожал, когда она обращалась к мужу, мысли которого находились где-то в другом месте.
   Лучи солнца, сквозь которые они видели друг друга. Один угол комнаты освещали солнечные лучи, льющиеся сквозь венецианское окно, и когда Жанет встала, профиль мужа на мгновение осветился этими лучами.
   Лицо у него было худое и интеллигентное. Жанет всегда считала, что излишняя интеллигентность ему в тягость, но сейчас заметила выражение потерянности и вспомнила, что сказал ей другой психиатр:
   - Помните, что подсознание непрерывно атакует заново просыпающийся разум.
   Атакуем подсознанием.
   Стараясь не думать об этих словах, она произнесла, разглядывая улыбку директора, улыбку, которая, несомненно, помогла ему сделать карьеру:
   - Вы мне очень помогли. Не знаю, что бы я делала без вас эти месяцы. А теперь мы, пожалуй, пойдем.
   Она быстро выбрасывала из себя эти слова, боясь, чтобы муж снова не прервал ее, и все-таки это произошло:
   - Спасибо за все. Если узнаете что-то новое...
   Стекпул тихо подошел к Жанет, а директор встал и сказал:
   - Вспоминайте о нас, если возникнут какие-то проблемы.
   - Спасибо, обязательно.
   - И еще одно, Джек. Каждый месяц ты должен являться к нам на контрольное обследование. Жаль, если будет простаивать вся эта аппаратура, а ты к тому же наша звезда... гм... показательный пациент.
   Он натянуто улыбнулся и заглянул в блокнот, чтобы проверить ответ Вестермарка, но тот уже повернулся к нему спиной и медленно шел к двери. Вестермарк попрощался раньше, одинокий в своем обособленном существовании.
   Еще не успев взять себя в руки, Жанет беспомощно взглянула на директора и Стекпула. Омерзительно было их профессиональное спокойствие, с которым они, казалось, не замечали невежливого поведения ее мужа. Стекпул с миной доброй обезьяны взял ее под руку.
   - Идемте. Моя машина ждет перед клиникой.
   Молчание, домыслы, поддакивание, проверка времени. Она кивнула, ничего не говоря, записки директора не были ей нужны, чтобы понять: именно в этом месте он сказал: "Могу я попрощаться с сестрой - как ее там? - Симпсон?" Она медленно училась следовать за мужем по ухабистым тропам его разговоров. Сейчас он был уже в коридоре, раскрытая дверь все еще покачивалась, а директор говорил в воздух:
   - У нее сегодня выходной.
   - Вы отлично справляетесь с этим разговором, - сказала она, чувствуя руку, сжимающую ее плечо. Женщина осторожно стряхнула ее - этот Стекпул невыносим, - стараясь вспомнить, что произошло всего четыре минуты назад. Джек что-то сказал ей, она не помнила что, поэтому ничего не ответила, опустила глаза, вытянула руку и крепко пожала ладонь директора:
   - Спасибо.
   - До свидания, - громко ответил он, переводя взгляд поочередно с часов на блокнот, потом на нее и наконец на дверь.
   - Разумеется, - сказал он, - если только мы что-то обнаружим. Мы не теряем надежды...
   Директор поправил галстук, снова глядя на часы.
   - Ваш муж уже вышел, - заметил он более свободным тоном, подошел с ней к двери и добавил: - Вы вели себя очень мужественно, и все мы понимаем, что мужество потребуется вам и в дальнейшем. Со временем это станет легче, ведь еще Шекспир сказал в "Гамлете": "Повторность изменяет лик вещей". Если позволите, я посоветовал бы вам следовать нашему примеру и записывать слова мужа вместе с точным временем.
   Они заметили ее колебание и подошли к ней - двое мужчин, находящихся под обаянием этой красивой женщины. Стекпул откашлялся, улыбнулся и сказал:
   - Сама понимаешь, он легко может почувствовать себя в изоляции. Это очень важно, чтобы именно ты отвечала на его вопросы, иначе он почувствует себя совершенно одиноким.
   Всегда на шаг впереди.
   - А что с детьми? - спросила она.
   - Лучше вам пока пожить вдвоем, - ответил директор, скажем, недели две. А потом, когда все утрясется, мы подумаем об их встрече с отцом.
   - Так будет лучше для всех, Жанет: для них, для Джека и для тебя, - добавил Стекпул.
   "Не так-то все гладко, - подумала Жанет.- Бог, конечно, знает, насколько нужна мне надежда, но вы относитесь ко всему этому мимоходом". Она отвернулась, боясь, что чувства отразятся на ее лице.
   В коридоре директор сказал на прощание:
   - Разумеется, я понимаю, что бабушка их балует, но, как говорится, ничего не поделаешь.
   Она улыбнулась ему и быстро ушла, держась на шаг впереди Стекпула.
   Вестермарк сидел в машине перед зданием, и Жанет села рядом с ним на заднем сиденье. В ту же секунду он резко дернулся назад.
   - Что с тобой, дорогой?
   Он не ответил. Стекпул еще не вышел из здания, вероятно, хотел переговорить с директором. Жанет воспользовалась случаем, наклонилась и поцеловала мужа в щеку, понимая при этом, что с его точки зрения жена-призрак уже это сделала. Его реакция снова оказалась необыкновенной.
   - Какие зеленые луга, - сказал он, щурясь и глядя на серые стены здания напротив.
   - Да, - ответила она. Стекпул торопливо сбежал по ступеням и, извинившись за опоздание, сел за руль. Он слишком резко освободил педаль сцепления, машина дернулась и двинулась. Жанет поняла, почему ее мужа недавно сильно откинуло назад. Сейчас, когда машина действительно ехала, Джек беспомощно откинулся на спинку сиденья. Во время поездки он судорожно держался за ручку двери, поскольку тело его раскачивалось в ритме, не совпадающем с движением машины. Выехав из ворот Института, они сразу оказались среди зелени, в полном расцвете августовского дня.
   Его теории.
   Вестермарк с трудом приспособился к некоторым законам времени, которое уже не принадлежало ему. Когда машина въехала в аллею и остановилась перед домом (знакомым, и все же словно чужим из-за нестриженой изгороди и отсутствия детей), он оставался на месте целых три с половиной минуты, прежде чем решился открыть дверцу. Выбравшись, он, хмуря лоб, смотрел на щебень под ногами. Такой ли он, как всегда? Блестит ли он? Как будто что-то пробивалось изнутри земли, расцвечивая все вокруг. А может, он сам огражден от остального мира стеклянной пластиной? Нужно выбрать одну из этих двух теорий и жить по законам какой-то из них. Он надеялся доказать, что именно теория проникания света правдива, поскольку согласно ей он вместе с остальными людьми был бы одним из факторов, обеспечивающих функционирование Вселенной. А по теории стеклянной пластины он был бы отрезан не только от всего человечества, но и от всего космоса (за исключением Марса?). Однако слишком рано принимать решение, слишком многое нужно еще обдумать, а точные наблюдения и дедукция, несомненно, подскажут какие-нибудь новые решения. Нельзя ничего решать под воздействием эмоций, нужно сначала успокоиться. Результатом всего этого могут быть совершенно революционные теории.
   Он увидел рядом с собой жену, она держалась несколько в стороне, чтобы случайно не произошло болезненного для них обоих столкновения. Вестермарк заставил себя улыбнуться ей через окружающий его поблескивающий туман и сказал:
   - Это я, но не собираюсь давать интервью.
   Он направился к дому, отметив, что скользкий щебень остается неподвижным под его ногами. Он шевельнется, лишь когда ему позволит это земное время. Вестермарк добавил еще:
   - Я очень ценю ваш журнал, но сейчас не хочу давать интервью.
   Знаменитый астронавт возвращается домой.
   На веранде перед домом они застали какого-томужчину, который с просительной улыбкой на лице дожидался возвращения Вестермарка домой. Не слишком уверенно и в то же время решительно он подошел и вопросительно посмотрел на трех человек, вышедших из машины.
   - Простите, капитан Джек Вестермарк?
   Тут ему пришлось отойти в сторону, потому что Вестермарк шел прямо на него.
   - Я корреспондент отдела психологии газеты "Гардиан". Можно задать вам несколько вопросов?
   Мать Вестермарка открыла парадную дверь и стояла в ней, приветливо улыбаясь, одной рукой нервно поправляя волосы. Сын прошел рядом с ней, а журналист проводил его удивленным взглядом.
   Жанет, извинясь, заговорила:
   - Простите, пожалуйста. Муж вам ответил, но он, действительно, не может сейчас ни с кем разговаривать.
   - Когда он успел ответить? До того, как услышал мой вопрос?
   - Конечно, нет, но его жизнь идет... простите, я не могу этого объяснить.
   - Он живет с опережением времени, верно? Вы не могли бы сказать несколько слов о том, как чувствуете себя сейчас, когда прошел первый шок?
   - Извините, в другой раз.
   Жанет проскользнула мимо него, а когда входила в дом вслед за мужем, услышала, что Стекпул говорит:
   - Так сложилось, что я читаю "Гардиан", поэтому могу вам помочь. Институт поручил мне опеку капитана Вестермарка. Мое имя - Климент Стекпул, возможно, вы знаете мою книгу "Постоянные связи между людьми". Прошу вас не писать, что Вестермарк живет с опережением времени - это совершенно неверное определение. Вместо этого можете указать, что некоторые его психические и физиологические процессы каким-то образом передвинуты во времени...
   - Осел, - буркнула Жанет и прошла внутрь.
   Разговоры, висящие в воздухе во время долгого ужина. За ужином в тот вечер было несколько неловких минут, несмотря на то, что Жанет и ее свекрови удалось ввести настрой меланхолической невозмутимости: они поставили на стол два скандинавских подсвечника - память об отпуске, проведенном в Копенгагене, - и удивили обоих мужчин набором веселых и разноцветных закусок. "Наш разговор тоже напоминает закуски, подумала Жанет, - соблазнительные, отдельные обрывки фраз, не успокаивающие голода".
   Старшая миссис Вестермарк не научилась еще разговаривать с сыном и обращалась только к Жанет, хотя часто смотрела в его сторону.
   - Как там дети? - спросил он ее.
   Понимая, как долго ему пришлось ждать ее ответа, она потеряла голову, ответила что-то невпопад и уронила нож.
   Жанет, желая разрядить напряженность, мысленно готовила какое-нибудь замечание о директоре Института Психики, когда Вестермарк сказал:
   - В таком случае он одинаково заботлив и начитан. Это редкость у людей подобного рода и весьма похвально. Мне показалось, наверное, как и тебе, Жанет, что он интересуется не только собственной карьерой, но и ходом исследований. Можно даже сказать, что его можно любить. Впрочем, вы знаете его лучше, - обратился он к Стекпулу. - Что вы о нем думаете?
   Катая шарики из хлеба, чтобы скрыть замешательство от того, что не знает, о ком идет речь, Стекпул ответил:
   - Не знаю, мне трудно сказать что-либо. - Он пытался выиграть время, делая вид, что вовсе не смотрит на часы.
   - Директор был очень мил, правда, Джек? - сказала Жанет, помогая Стекпулу.
   - Да, он производит впечатление неплохого игрока, - тон Вестермарка указывал на то, что он согласен с чем-то еще не сказанным.
   - Ах, он! - воскликнул Стекпул. - Да, пожалуй, это хороший человек.
   - Он процитировал Шекспира и заботливо сообщил мне, откуда взята эта цитата, - сказала Жанет.
   - Нет, спасибо, мама, - вставил Вестермарк.
   - Я нечасто общаюсь с ним, - продолжал Стекпул, - но раза два мы вместе играли в крикет. Он неплохой игрок.
   - В самом деле? - воскликнул Вестермарк.
   Все замолчали. Мать Джека беспомощно огляделась, встретила стеклянный взгляд сына и сказала, чтобы хоть что-то сказать:
   - Возьми еще соуса, Джек. - Потом вспомнила, что уже получила ответ, снова чуть не выронила нож и в конце концов вообще перестала есть.
   - Я сам вратарь, - сообщил Стекпул.
   Это прозвучало, как удар пневматического молота, после чего вновь воцарилась тишина. Не получив ответа, он упорно продолжал, расписывая преимущества крикета. Жанет сидела, наблюдая за ним, слегка удивленная тем, что восхищается Стекпулом, и гадая, почему, собственно, это ее удивляет. Потом она вспомнила, что решила его не любить, и тут же изменила свое решение. Разве он не на их стороне? Даже его сильные волосатые руки стали терпимее, когда она представила, как они держат клюшку для крикета, готовясь отбить мяч... Закрыв глаза, она постаралась сосредоточиться на том, что говорит Стекпул.
   Игрок.
   Позднее она встретила Стекпула на втором этаже: он курил, а она несла подушки. Мужчина преградил ей путь.
   - Я могу чем-то помочь, Жанет?
   - Я просто стелю себе постель.
   - Ты не спишь с мужем?
   - Он хочет остаться один на несколько ночей. Пока я буду спать в детской.
   - Тогда разреши мне отнести эти подушки. И пожалуйста, называй меня по имени - Клем. Все друзья зовут меня так.
   Она пыталась быть милой, слегка расслабиться, вспомнить, что Джек не прогоняет ее из спальни навсегда, но когда сказала:
   - Простите, это все потому, что когда-то у нас был терьер по кличке Клем, - это прозвучало не так, как ей хотелось.
   Он положил подушки на голубую кровать Питера, зажег ночник и сел на край кровати, держа в руках сигару и дуя на ее тлеющий кончик.
   - Может, это и несколько неудобно, но я должен кое-что тебе сказать, Жанет.
   Говоря, он не смотрел на нее. Женщина принесла ему пепельницу и встала рядом.
   - Мы опасаемся, что психическое здоровье твоего мужа находится под угрозой, хотя, уверяю тебя, пока не заметно никаких признаков утраты психического равновесия, за исключением, пожалуй, необычайной увлеченности окружающими его явлениями - но даже в этом случае нельзя сказать наверняка, что он поглощен больше, чем следовало бы ожидать. То есть ожидать в таких беспрецедентных обстоятельствах. Нам нужно поговорить об этом в ближайшее время.
   Она ждала, что будет дальше, с интересом глядя, что он проделывает с сигарой. Внезапно Стекпул взглянул ей прямо в глаза и сказал:
   - Честно говоря, мы считаем, что Джеку поможет, если ты снова начнешь с ним жить.
   Слегка удивленная, Жанет ответила:
   - А вы можете себе представить... - но тут же поправилась: - Это зависит от моего мужа. Я вовсе не неприступна.
   И Стекпул тут же ответил прямо и непринужденно:
   - Я в этом уверен.
   Погасив свет, она лежала в постели сына.
   Жанет лежала в темноте в постели Питера. Разумеется, она хотела этого, даже очень - раз уж позволяла себе об этом думать. Долгие месяцы экспедиции на Марс, когда она была дома, а он удалялся от этого дома все дальше и дальше, она осталась ему верна. Она следила за детьми, навещала соседей, ей доставляло удовольствие писать статьи в женские журналы и давать интервью на телевидении, когда было объявлено, что космический корабль покинул Марс и направляется обратно. Она жила в летаргическом сне.
   А потом это сообщение, поначалу старательно от нее скрываемое, что возникли трудности со связью с экипажем корабля. Бульварная газета выдала тайну, сообщив, что все девять человек экипажа сошли с ума, а корабль миновал зону посадки и упал в Атлантический океан. Ее первая реакция была чисто эгоистичной - нет, может, не эгоистичной, но своеобразной: он уже никогда не ляжет со мной в постель. Безграничная любовь и сожаление.
   Когда же его все-таки спасли - одного из всех - каким-то чудом целого и не покалеченного, ее желания снова проснулись. И жили в ней с тех пор, как он жил в передвинутом времени. Она попыталась представить, как выглядела бы сейчас их любовь, если бы он испытывал все до того, как она хотя бы начала... он достиг бы оргазма, прежде чем она... Нет, это невозможно! Хотя, разумеется, возможно, если бы они сначала все это детально обдумали - если бы она при этом просто лежала без движения... Но то, что она пыталась себе представить, что могла себе представить, не было любовью, а лишь унизительным приспособлением к функции желез и течению времени.
   Жанет села на кровати, жаждая движения, свободы. Потом вскочила, чтобы открыть окно, - в комнате до сих пор пахло сигарным дымом.
   Если бы они все детально обдумали.
   За несколько дней они набрались некоторого опыта. Солнечная погода словно пришла им на помощь, поддерживая равновесие духа. Приходилось медленно и осторожно, держась левой стороны, проходить сквозь двери, чтобы не столкнуться друг с другом (прежде чем об этом договорились, разлетелся вдребезги целый поднос бокалов). Они применяли простую систему стука в дверь перед входом в ванную, общались с помощью коротких сообщений, не задавая вопросов, если это не было абсолютно необходимо. Ходили, держась на некотором расстоянии друг от друга, словом, каждый оставался в сфере собственной жизни.
   - В сущности, это совсем просто, если быть внимательным, - сказала Жанет миссис Вестермарк. - А Джек так терпелив!
   - Мне даже кажется, что такое положение вещей ему нравится.
   - Но, моя дорогая, как может ему нравиться такая невыносимая ситуация?
   Сознание этого лишило ее вдруг всей стремительности. Можно уже не спешить, коль скоро, если говорить о Джеке, она уже сделала то, что собиралась. А если бы она вообще не вышла, взбунтовалась бы и вернулась к разговору со свекровью о хозяйстве? Тогда Джек, как сумасшедший, разговаривал бы на газоне сам с собой, находясь в фантастическом мире, куда для нее нет доступа. Хорошо, пусть Стекпул посмотрит, может, после этого они откажутся от теории опережающего времени и постараются вылечить Джека от обычного безумия и галлюцинаций. В руках Клема он будет в безопасности.
   Однако поведение Джека доказывало, что она должна к нему пойти. Безумием было бы не ходить. Безумием? Противиться законам Вселенной - дело невозможное, а не безумное. Джек не противился им, он просто споткнулся о закон, о котором до первой экспедиции на Марс никто не знал. Ясно, что открыто нечто гораздо более значительное, чем кто-либо ожидал. А она потеряла его - нет, еще не потеряла! Жанет выбежала на газон, окликнула его, позволив движению успокоить хаос в ее мыслях.
   В повторенном событии сохранилось однако немного свежести, поскольку она вспомнила, что его улыбка, которую она заметила из окна, таила в себе нежность и тепло, как будто муж хотел ободрить ее. Что он тогда сказал? Это уже не восстановить. Она подошла к скамейке и села рядом с ним.
   Он подождал, пока не пройдет определенный и неизменный отрезок времени.
   - Не беспокойся, Жанет, - сказал он. - Могло быть хуже.
   - Как это хуже? - спросила она, но он уже отвечал:
   - Мог быть день разницы. 3,3077 минуты, по крайней мере, делают возможным некоторое общение.
   - Хорошо, что ты относишься к этому с философским спокойствием, - заметила Жанет, и скарказм в своем голосе испугал ее.
   - Поговорим?
   - Джек, я уже давно хочу поговорить с тобой наедине.
   Высокие буки, закрывающие сад с севера, были настолько неподвижны, что Жанет подумала: "Они выглядят одинаково и для него и для меня".
   Джек заговорил, глядя на часы; у него были очень худые руки. Выглядел он еще хуже, чем когда выходил из больницы.
   - Дорогая, я понимаю, как это должно быть неприятно для тебя. Нас отделяет друг от друга эта удивительная разница во времени, но я утешаюсь хотя бы тем, что изучаю совершенно новое явление, тогда как ты...
   - Я?
   Разговор через межзвездные дали.
   - Я хотел сказать, что ты заключена в неизменном, старом мире, который все человечество знает с самого начала истории, но ты, вероятно, смотришь на это иначе, - в этот момент до него дошло какое-то замечание Жанет, потому, что он произнес без связи с предыдущим: - Я тоже хотел бы поговорить с тобой наедине.
   Жанет прикусила язык и удержалась от ответа, потому что муж предупредительно поднял палец и раздраженно сказал:
   - Прошу тебя, рассчитывай во времени свои высказывания, чтобы не затруднять общения. И ограничься принципиальными вещами. Честно говоря, дорогая, меня удивляет, что ты не следуешь совету Клема и не записываешь, что и когда было сказано.
   - Но я... я только хотела... не можем же мы все время вести себя так, словно участвуем в какой-то конференции. Я хочу знать, что ты чувствуешь, как живешь, о чем думаешь, я хочу тебе помочь, чтобы ты мог когда-нибудь вернуться к нормальной жизни.
   Все это время он смотрел на часы, поэтому ответ последовал немедленно.
   - У меня нет никакого психического расстройства, а физическое здоровье после катастрофы полностью восстановилось. Нет причин думать, что мое восприятие когда-либо вернется обратно и сравняется с вашим. С тех пор, как наш корабль покинул поверхность Марса, это восприятие неизменно опережает земное время на 3,3077 минуты.
   Он умолк, а Жанет подумала: "На моих часах сейчас 11.03, а столько еще нужно ему сказать. Но для него сейчас уже 11.06 с небольшим, и он уже знает, что я не могу сказать ничего. Разговор на расстоянии трех с чем-то там минут требует таких трудов и усилий, словно мы разговариваем через межзвездные дали".
   Вероятно, он тоже потерял нить разговора, потому что улыбнулся и вытянул руку в воздух. Жанет оглянулась. С подносом, полным бокалов, к ним приближался Клем Стекпул. Осторожно поставив поднос на траву, он взял мартини и сунул бокал между пальцев Джека.
   - Как дела? - с улыбкой спросил он. - А это тебе, - он подал Жанет джин с тбником. Себе он принес бутылку светлого пива.
   - Клем, ты мог бы получше объяснить Жанет мое положение? Похоже, она его еще не поняла.
   Жанет гневно повернулась к психологу.
   - Это был разговор без свидетелей, только между моим мужем и мной.
   - Простите, но в таком случае у вас не очень-то получается. Может, я попробую объяснить тебе кое-что? Я знаю, насколько все это трудно.
   Резким движением он сорвал пробку с бутылки и налил пива в стакан. Потом заговорил, прихлебывая.
   - Мы привыкли считать, что время для всех в принципе неизменно. Говоря о течении времени, мы предполагаем, что время всегда и везде идет с одинаковой скоростью. Предполагаем мы также, что любая жизнь на другой планете в любой части нашей Вселенной протекает с той же самой скоростью. Иначе говоря, благодаря теории относительности мы привыкли к некоторым особенностям времени, но с другой стороны, привыкли и к некоторым ошибкам в рассуждениях. Сейчас нам придется думать иначе. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Вполне.
   - Вселенная ни в коем случае не является обычной коробкой, как представляли наши предки. Возможно, каждая планета окружена собственным временным полем, подобным гравитационному. Все указывает на то, что временное поле Марса опережает наше, земное, на 3,30.77 минуты. Мы выводим это из факта, что твой муж и остальные восемь мужчин, бывшие с ним на Марсе, не испытывали между собой никаких временных различий и не замечали каких-либо изменений, пока не покинули Марс и не попытались вновь установить контакт с Землей. После этого стала очевидной разница во времени. Твой муж по-прежнему живет по марсианскому времени. К сожалению, остальные члены экипажа не пережили катастрофы, но если бы уцелели, у них наверняка были бы те же симптомы. Думаю, это ясно?
   - Вполне. Но если это все-таки так, как ты говоришь, я по-прежнему не понимаю, откуда взялись эти симптомы.
   - Не я так говорю, а к таким выводам пришли люди, гораздо умнее меня. - Он улыбнулся и добавил: - Что не мешает нам постоянно уточнять и даже изменять наши выводы.
   - Тогда почему не наблюдалось ничего подобного у русских и американцев, которые вернулись с Луны?
   - Этого мы не знаем. Есть множество вещей, которых мы не знаем. Мы только предполагаем, что в этом случае не существует несовпадения времени, поскольку Луна - спутник Земли и остается в пределах ее гравитационного поля. Но мы не продвинемся дальше, пока не получим новых данных, мы будем знать по-прежнему мало и будем все так же строить домыслы. Это все равно, что хотеть определить результат игры после первого же удара. Когда вернется экспедиция с Венеры, нам будет гораздо легче разработать какую-нибудь теорию.
   - Какая экспедиция с Венеры? - испуганно спросила Жанет.
   - Прежде чем они вылетят, может пройти еще год, но программу ускоряют. Это даст нам поистине бесценные сведения. Будущее, а также его плюсы и минусы.
   - Но после того, что случилось, неужели найдутся такие глупцы...
   Она замолчала. Найдутся. На память пришли слова сына: "Я тоже стану космонавтом. Хочу быть первым человеком на Сатурне!"
   Мужчины смотрели на часы. Вестермарк перевел взгляд с часов на землю и сказал:
   - Эта цифра - 3,3077 - наверняка не является постоянной величиной для всей "Вселенной. Она может меняться - думаю, она меняется в зависимости от места планеты в системе. Я лично считаю, что это должно каким-то образом увязываться с активностью Солнца. Если это действительно так, может оказаться, что у людей, вернувшихся с Венеры, восприятие будет несколько запаздывать по сравнению с земным временем.
   Он вдруг встал, явно чем-то взволнованный.
   - Это не приходило мне в голову, - сказал Стекпул, делая нужную отметку. - Если людей, летящих на Венеру, заранее обо всем проинформировать, не должно возникнуть проблем с возвращением их на Землю. Когда-нибудь мы упорядочим этот хаос, и это, безусловно, обогатит культуру человечества. Возможности здесь настолько велики, что...
   - Это ужасно! Вы все спятили! - крикнула Жанет, вскочила со скамейки и побежала к дому.
   С другой стороны.
   Джек пошел за ней к дому. На его часах, показывающих земное время, было 11.18 и двенадцать секунд. Уже не в первый раз подумал он, что надо бы достать другие часы на правую руку, которые показывали бы марсианское время. Нет, скорее, часы на левой руке должны показывать марсианское время, потому что ими он пользуется чаще и под них подлаживается, даже общаясь с людьми, не знающими ничего, кроме Земли.
   Он вдруг осознал, что, согласно восприятию Жанет, он опережает ее. Интересно было бы встретить кого-то, кто в своих ощущениях опережал бы его - разговор с таким человеком интересовал его, и он охотно взял бы на себя труд его ведения. Правда, при этом он утратил бы свою исключительность, это великолепное чувство, что ты всегда первый во Вселенной, первый всегда и во всем, и все сверкает для тебя удивительным блеском - марсианским светом! Он будет называть это так, пока ему не удастся это явление классифицировать - романтическим видениям позволено опережать научные результаты. А с другой стороны, допустим, что ученые ошибаются в своих теориях и этот световой туман - просто оптический обман, результат долгого космического путешествия; или допустим, что течение времени имеет квантовый характер... допустим, всякое течение времени имеет квантовый характер. В конце концов, процесс формирования мира - как органического, так и нет, происходит скачками, а не является процессом непрерывным.
   Джек стоял на газоне совершенно неподвижно. Трава в пронизывающих ее лучах казалась хрупкой, и каждая травинка была окружена маленькм световым фантомом. Интересно, если бы его восприятие еще более определило земное время, марсианский свет стал бы сильнее, а Земля более прозрачной? Какое бы это было прекрасное зрелище! После долгого путешествия к звездам он возвращался бы на Землю прозрачную, как паутина, отступившую наза" на сотни лет. Он попытался себе это представить.
   Внезапно ему пришло в голову: "Если бы я мог принять участие в экспедиции на Венеру! Если люди из Института правы, у меня было бы шесть, может, пять с половиной... нет, нельзя определить этого точно, но во всяком случае я опережал бы то время. Я должен туда полететь! Я буду для них ценным приобретением, нужно только попроситься".
   Он не заметил, что Стекпул дружески коснулся его руки и прошел мимо, войдя в дом. Джек стоял, глядя в землю, словно видел сквозь нее каменные долины Марса и неизвестные пейзажи Венеры.
   Подвижные цифры.
   Жанет согласилась поехать со Стекпулом в город. Он должен был забрать из мастерской ботинки для крикета, а она решила при случае купить пленку для фотоаппарата. Детям наверняка понравятся снимки, изображающие ее и папу вместе. Стоящих рядом.
   Тени деревьев, росших у дороги, мелькали перед их глазами в виде красных и зеленых пятнышек. Стекпул вел очень уверенно, насвистывая сквозь зубы. Странно, но она была не против этого свиста, который в другое время сочла бы раздражающим.
   - У меня такое чувство, что сейчас ты лучше меня понимаешь моего мужа, - сказала она.
   Он не стал спорить.
   - Почему ты так считаешь?
   - Мне кажется, эта ужасная изоляция вовсе ему не мешает.
   - Он очень мужественный человек.
   Вестермарк уже неделю жил дома. Жанет чувствовала, что с каждым днем они все больше отдаляются друг от друга, поскольку Джек все реже говорил, зато все чаще стоял неподвижно, как статуя, напряженно вглядываясь в землю. Она вспомнила нечто такое, о чем не решилась когда-то сказать свекрови: с Клемом Стекпулом она чувствовала себя менее стесненно.
   - Надеюсь, ты видишь, чего нам стоит относительно спокойная жизнь, - сказала она. Стекпул сбросил скорость и искоса посмотрел на нее. - Мы как-то справляемся только потому, что убрали из нашей жизни все: события, детей, будущее. Иначе мы ежеминутно чувствовали бы, насколько чужды друг другу.
   Стекпул отметил напряжение в ее голосе и успокаивающе заметил:
   - Ты не менее мужественна, чем твой муж, Жанет.
   - Что мне от этой мужественности! Я не могу вынести этой пустоты.
   Видя дорожный знак, Стекпул взглянул в зеркальце и переключил скорость. На шоссе кроме них не было никого. Он вновь начал посвистывать, но Жанет уже не могла молчать, она должна была говорить дальше.
   - Мы уже достаточно накрутили вокруг проблем времени, я имею в виду всех нас - людей. Время - это европейское изобретение. Если в нем запутаться, один Бог знает, куда это нас выведет, если... если мы будем идти дальше. - Она злилась на себя, что говорит так хаотично.
   Стекпул отозвался, лишь выехав на обочину и остановив мащину в тени буйно растущих кустов. Он повернулся к Жанет с понимающей улыбкой:
   - Время было изобретением Бога, - если, конечно, верить в Бога. Я лично предпочитаю верить. Мы следим за временем, укрощаем его, а когда это возможно, эксплуатируем.
   - Эксплуатируем!
   - Нельзя думать о будущем так, словно все мы бредем по колено в грязи. - Он коротко рассмеялся, держа руки на руле. - Какая чудесная погода. Мне кое-что пришло в голову... В воскресенье я играю в городе в крикет, может, ты хочешь посмотреть игру? А потом мы можем пойти куда-нибудь выпить чаю.
   События, дети, будущее.
   На следующее утро пришло письмо от Джейн, ее пятилетней дочери, и письмо это заставило Жанет задуматься. В нем было всего несколько слов: "Дорогая мамочка! Спасибо за кукол. Крепко целую. Джейн". Жанет знала, сколько усилий кроется за буквами высотой в дюйм. Долго ли дети будут лишены дома и ее заботы?
   Одновременно она вспомнила смутные мысли предыдущего вечера: если бы возникло "что-то" между ней и Стекпулом, лучше, чтобы детей здесь не было, просто потому, что, как она сейчас поняла, их отсутствие явилось бы им обоим на руку. Тогда она думала не о детях, а о Стекпуле, который, впрочем, оказался неожиданно нежен, но, в сущности, не привлекал ее.
   "И еще одна глубоко аморальная мысль, - угрюмо шепнула она сама себе, - а кто у меня есть еще, кроме Стекпула?"
   Она знала, что муж находится в кабинете. Было холодно, слишком холодно и сыро, чтобы он мог совершить свою ежедневную прогулку по саду. Она понимала, что Джек все более изолируется от мира, хотела ему помочь, боялась, что он падет жертвой этой изоляции, и не желала этого, мечтая жить полной жизнью. Жанет выпустала письмо, прижала руки ко лбу и закрыла глаза, чувствуя, как в мозгу ее клубятся все будущие возможности, а возможные поступки стираются и взаимно уничтожаются.
   Она стояла как вкопанная, когда в комнату вошла свекровь.
   - Я ищу тебя везде, - сказала она. - Я чувствую, детка, что ты очень несчастна.
   - Мама, люди обычно скрывают свои страдания.
   - От меня тебе не нужно ничего скрывать - да ты и не сможешь.
   - Но я ничего не знаю о твоих страданиях, а в этом случае мы обе должны все о себе знать. Почему мы так ужасно скрытны? Чего боимся - жалости или насмешек?
   - Может быть, помощи?
   - Помощи! Возможно, ты права... Это очень неприятно.
   Они стояли, глядя друг на друга, пока мать Джека не сказала:
   - Мы редко разговариваем так откровенно, Жанет.
   - Да, это так.
   Она охотно сказала бы больше. Незнакомому человеку, случайно встреченному в поезде, она, наверное, рассказала бы о себе все, но сейчас не могла выдавить ни слова.
   Чувствуя, что ничего больше не услышит, старшая миссис Вестермарк продолжала:
   - Я хотела сказать тебе, что, может, детям лучше пока не возвращаться сюда? Если ты хочешь поехать увидеться с ними и остаться у родителей на недельку, я могу заняться здесь хозяйством. Не думаю, чтобы Джек захотел встретиться с детьми.
   - Это очень мило с твоей стороны, мама. Я еще подумаю. Я обещала Клему... то есть сказала мистеру Стекпулу, что завтра, возможно, пойду смотреть матч в крикет, в котором он участвует. Конечно, это не так уж важно, но все-таки я обещала... Во всяком случае, я могу поехать к детям в понедельник, если здесь останешься ты.
   - Есть еще масса времени, если ты решишь поехать сегодня. Я уверена, что мистер Стекпул тебя поймет.
   - Лучше отложу это до понедельника, - ответила Жанет довольно холодно, начиная понимать, какие мотивы руководят поступками свекрови.
   На что не осмелилось "Научное обозрение".
   Джек Вестермарк отложил "Американское Научное Обозрение" и уставился на поверхность стола. Потом приложил руку к груди и проверил, как бьется его сердце. В журнале имелась статья о нем, иллюстрированная снимками, сделанными в Институте Психики. Эта продуманная статья совершенно отличалась от сенсационных и недалеких сообщений прессы, описывающих Вестермарка как "человека, который более, чем Эйнштейн, развалил наше понимание Вселенной". По этой же причине она была большей сенсацией и затрагивала некоторые аспекты вопроса, которых сам Вестермарк еще не принял во внимание.
   Размышляя над выводами статьи, он отдыхал после усилий, каких здесь, на Земле, требовало от него чтение, а Стекпул сидел у камина, куря сигару и ожидая, когда Вестермарк будет готов диктовать. Обычное, чтение журнала вырастало до размеров подвига в пространстве-времени и требовало сотрудничества и договоренности. Стекпул через определенные промежутки времени переворачивал страницы, а Вестермарк читал, когда они лежали перед ним неподвижно. Сам он не мог их переворачивать, поскольку в своем узком отрезке пространства-времени они в данную минуту не переворачивались, для его пальцев их словно покрывала стеклянистая пленка, что было оптическим явлением, представляющим непобедимую космическую инерцию.
   Инерция эта придавала особенный блеск и поверхности стола, в которую Вестермарк вглядывался, обдумывая тезисы статьи из "Научного Обозрения".
   Автор статьи начал с перечисления фактов, после чего отметил, что они указывают на существование "локальных времен" в разных точках Вселенной; если это так на самом деле, можно ожидать нового объяснения явления разбегания галактик, а также расхождений в оценке возраста Вселенной (и разумеется, степени ее сложности). Затем автор занялся проблемой, волновавшей и других ученых, - а именно, почему Вестермарк потерял земное время на Марсе, но не утратил марсианского времени по возвращении на Землю. Факт этот, более чем что-либо иное, указывал на то, что "локальные времена" действуют не механически, а - по крайней мере до некоторой степени - психо-биологически.
   На поверхности стола, как на экране, Вестермарк увидел себя в момент, когда его просят вновь полететь на Марс, принять участие во второй экспедиции на эту планету ржавых песков, где структура пространства-времени каким-то таинственным и несокрушимым способом опережает земную норму на 3,30V7 минуты. Передвинулись бы его внутренние часы еще раз вперед? И что стало бы со сверканием, окружающим все на Земле? И какие были бы результаты постепенного освобождения от железных законов, по которым жило человечество от своего давнего, плейстоценового детства?
   Нетерпеливо унесся он мыслями в будущее, представляя себе день, в котором Земля станет вместилищем множества "локальных времен", результатом многочисленных путешествий в бескрайний космос (эта бескрайность продолжается и во времени) и эта малопонятная концепция (Мактаггарт вообще выражал сомнение в ее реальности) войдет в сферу возможностег понимания человека. Таким образом человечество решило бы главную тайну бытия: возможность понять направление развития жизни, подобно тому, как сон развивается в первичных границах разума.
   Да, но... разве этот день не уничтожит одновременно локальное земное время? И именно он, Вестермарк, это начал. Есть только одно объяснение: "локальное время" не является творением планетарных сил - автор статьи в "Научном Обозрении" не решился зайти так далеко. "Локальное время" - создание исключительно человеческой психики. Это загадочное, таинственное создание, которое может придерживаться определенного, строго рассчитанного времени, даже когда человек лежит без сознания, пока является провинциалом, но из него можно будет воспитать гражданина Вселенной. Вестермарк понял, что является первым представителем нового вида, которого еще несколько месяцев назад не придумал бы никто, даже наделенный самой буйной фантазией. Он независим от врага, более, чем смерть, угрожающего современному человеку: от Времени. В нем зреют совершенно новые возможности. На сцену вышел Сверхчеловек.
   Сверхчеловек с трудом шевельнулся на стуле. Он сидел, погрузившись в мысли, так долго, что руки и ноги его одеревенели, а он этого даже не заметил.
   Точно рассчитанные во времени размышления о принципиальном значении.
   - Диктую, - сказал он и нетерпеливо ждал, пока слова проникнут в бездонную пропасть у камина, где сидел Стекпул. То, что он хотел сказать, было невероятно важно, однако приходилось ждать этих людей...
   Как обычно, он встал и начал ходить вокруг стола, говоря быстрыми, рваными фразами. Это было послание людям на новую дорогу жизни...
   - Сознание весьма многообразно... в начальный период развития человечества могло существовать множество мер времени... умственно больные часто живут во времени, имеющем иной темп... Для некоторых день тянется бесконечно... Мы по опыту знаем, что дети воспринимают время в кривом зеркале сознания, увеличенным и искаженным, вне своего фокуса...
   На мгновение его внимание привлекло испуганное лицо жены в окне, он отвернулся от него и продолжал:
   - ...убеждать себя, что время имеет характер одностороннего движения, имеющего при этом неизменную скорость... Несмотря на то, что факты говорят о совершенно обратном... Наше представление о нас самих... нет, не так... это ошибочное представление стало основ.ной предпосылкой жизни...
   Дочери дочерей.
   Мать Вестермарка обычно не имела склонности к метафизическим рассуждениям, но, выходя из комнаты, задержалась в дверях и сказала невестке:
   - Знаешь, что иногда приходит мне в голову? Джек кажется таким чужим, часто по ночам я думаю, не расходятся ли мужчины и женщины с каждым поколением все дальше в образе жизни и мыслей - как будто представляют два совершенно разных вида. Мое поколение приложило большие усилия, чтобы добиться равноправия обоих полов, но, похоже, из этого ничего не вышло.
   - С Джеком скоро все будет хорошо, - сказала Жанет, отметив сомнение в своем голосе.
   - Я думала об этом же - что мужчины и женщины все больше отдаляются друг от друга, когда погиб мой муж.
   Сочувствие, которое начала испытывать Жанет, внезапно испарилось. Она уже знала, о чем теперь пойдет разговор, и узнала тон, старательно очищенный от всяческих ноток жалости к себе, когда свекровь добавила:
   - У Боба была мания скорости. Именно это его и убило, а ьовсе не тот глупец, что столкнулся с ним.
   - Но ведь никто не винил твоего мужа. Тебе надо перестать думать об этом.
   - Но ты же сама видишь связь... Весь этот прогресс... Боб, который всегда и любой ценой хотел быть первым за поворотом, а теперь Джек... Но что делать, женщина бессильна против этого.
   Она закрыла за собой дверь, а Жанет машинально взяла в руку лист от следующего поколения женщин: "Спасибо за кукол".
   Решения и связанные с ними неожиданные происшествия.
   Он был их отцом. Может, все-таки Джейн и Питер должны вернуться домой, невзирая на некоторый риск. Жанет постояла в сомнении, потом приняла решение, что сразу поговорит с мужем. Он такой обидчивый, такой неприступный, но, по крайней мере, она может посмотреть, что он делает, прежде чем прервет это занятие.
   Выйдя в переднюю и направляясь к двери, она услышала, что ее зовет свекровь:
   - Минуточку! - ответила Жанет.
   Солнце пробилось сквозь облака и высасывало влагу из сада. Несомненно, уже наступила осень. Жанет повернула за угол дома, обошла клумбу с розами и заглянула в кабинет мужа.
   Потрясенная, она увидела, что, согнувшись пополам, он склоняется над столом. Руками Джек закрывал лицо, между пальцев сочились капли крови и падали на страницы журнала.
   В ту же секунду она заметила, что Стекпул равнодушно сидит у электрического камина.
   Сдавленно крикнув, Жанет бросилась обратно к дому, столкнувшись в дверях с матерью Джека.
   - Я как раз хотела... Жанет, что случилось?
   - Мама, Джек! С ним случилось что-то страшное!
   - Откуда ты знаешь?
   - Быстро, нужно позвонить в больницу... я должна идти к нему.
   Миссис Вестермарк схватила Жанет за руку.
   - Может, лучше оставить это мистеру Стекпулу, а? Боюсь, что...
   - Мама, нужно сделать, что в наших силах. Я знаю, что мы не специалисты, но... Пожалуйста, отпусти меня.
   - Нет, Жанет. Мы... это их мир. Я боюсь. Они придут сюда, если мы понадобимся.
   Охваченная паникой, она судорожно держала Жанет за руку. Мгновенье они смотрели друг на друга, как будто не узнавая, потом Жанет вырвалась.
   - Я должна идти к нему, - сказала она.
   Она пробежала через холл и резко открыла дверь кабинета. Муж стоял у окна в другом конце комнаты, из носа у него текла кровь.
   - Джек! - крикнула она, бросаясь к нему, но тут что-то невидимое ударило ее в лоб, Жанет покачнулась и налетела на стеллаж с книгами. Град небольших томиков с верхней полки посыпался на нее и рядом. Стекпул с криком ужаса вскочил, уронив блокнот, и побежал к ней вокруг стола. Но даже спеша к ней на помощь, он взглянул на часы и запомнил точное время: 10.24.
   Помощь после 10.24 и тишина комнаты.
   В дверях показалась миссис Вестермарк.
   - Стойте на месте! - крикнул Стекпул. - Или будут новые неприятности! Жанет, видишь, что ты наделала. Выйди отсюда, пожалуйста. Джек, я иду к тебе. Бог знает, что ты пережил, оставленный без помощи на три с третью минуты!
   Разгневанный, он подошел и остановился на расстоянии вытянутой руки от своего пациента. Потом бросил на стол носовой платок.
   - Пожалуйста... - начала от порога мать Джека, обнимая невестку.
   Стекпул бросил через плечо:
   - Полотенца: быстро! И позвоните в Институт, пусть пришлют скорую.
   Еще до полудня Вестермарк уже лежал в тихой комнате, а машина с врачом, который оказал ему помощь или попросту остановил кровь, текущую из носа, уехала. Стекпул закрыл за врачом дверь, повернулся и смерил взглядом обеих женщин.
   - Считаю своим долгом предупредить вас, - с нажимом сказал он, - что следующий такой случай может быть смертельным. На этот раз прошло почти без последствий, но если снова случится нечто подобное, я потребую, чтобы мистера Вестермарка забрали обратно в Институт.
   Новое определение случайности.
   - Он не захочет туда вернуться, - сказала Жанет. - Кроме того, это была чистая случайность. А сейчас я хочу пойти наверх и посмотреть, как чувствует себя Джек.
   - Прежде чем ты пойдешь, позволь тебе сказать, что случившееся вовсе не случайность - во всяком случае не в обычном смысле этого слова, поскольку результат твоего вмешательства ты видела через окно еще до того, как вошла в комнату. Можно обвинить тебя...
   - Но это же ерунда, - одновременно начали обе женщины, потом Жанет продолжала: - Я никогда не влетела бы так в комнату, если бы не увидела через окно, что с Джеком что-то произошло.
   - Ты видела результат своего более позднего вторжения.
   С тяжелым, как стон, вздохом, мать Джека сказала:
   - Ничего не понимаю. На что налетела Жанет, когда вбежала в комнату?
   - На место, в котором ее муж стоял 3,3077 минуты назад. Надеюсь, вы поняли теперь основной вопрос инерции времени?
   Когда обе женщины заговорили вместе, он смотрел на них, пока они не умолкли. Потом сказал:
   - Перейдем в гостиную. Честно говоря, я охотно выпил бы чегонибудь.
   Он налил себе виски и, только держа в руке бокал, заговорил дальше:
   - Не хочу устраивать вам лекцию, но думаю, что самое время понять, что мы живем не в старом, безопасном мире классической механики, которым управляют законы века Просвещения. Все, что здесь произошло, абсолютно рационально, но если вы собираетесь делать вид, что это превосходит возможности женского разума...
   - Мистер Стекпул, - резко прервала его Жанет, - не могли бы придерживаться темы, не оскорбляя нас? Почему происшедшее не было случайностью? Я понимаю сейчас, что, глядя через окно кабинета, видела у мужа результат столкновения, которое для него произошло три с чем-то минуты назад, а для меня должно было произойти только через три с лишним минуты, но тогда я была так испугана, что забыла...
   - Нет, нет, ты неправильно считаешь. Вся разница времени состоявляет лишь 3,3077 минуты. Когда ты увидела мужа, он страдал от последствий удара лишь половину этого времени 1,65385 минуты, а следующие 1,65385 минуты еще должны были пройти, прежде чем ты вбежала в комнату и ударила его.
   - Но ведь она его не ударила! - запротестовала миссис Вестсрмарк.
   Стекпул сделал паузу, прежде чем ответить.
   - Она ударила его в 10.24 земного времени, что равняется 10.20 плюс около 36 секунд времени на Марсе, или времени Джека, 9.59 времени Нептуна или 156.5 времени Сириуса. Вселенная велика! Вы ничего не поймете из этого, пока будете смешивать два понятия: событие и время. Кстати, не хотите ли чего-нибудь выпить?
   - Оставим в покое цифры, - сказала Жанет, возобновляя атаку. - Как ты можешь говорить, что это не было случайностью? Может, считаешь, что я ранила мужа сознательно? Из твоих слов следует, что я была бессильна с момента, когда увидела его через окно.
   - Не будем говорить о цифрах... - согласился он. - Именно в этом заключается твоя вина. Ты видела через окно результат своего поступка, и тогда было неизбежно, что ты должна его совершить, поскольку фактически он уже совершен.
   Дуновение времени.
   - Не понимаю! - Она сжала руками лоб, с благодарностью приняв сигарету от свекрови, но лишь пожав плечами в ответ на ее сочувственные слова:
   - Не старайся этого понять, дорогая.
   - Допустим, что, видя кровь, текущую у Джека из носа, я взглянула бы на часы и подумала: "Сейчас 10.20 или сколько там было, и он, возможно, страдает от моего неожиданного вторжения, так что лучше не входить", и действительно бы не вошла. Разве при этом его нос каким-то чудом вылечился бы?
   - Разумеется, нет. У тебя механический подход к миру. Старайся смотреть на вещи с позиции разума, постарайся жить в наше время! Ты не могла бы подумать того, что минуту назад сказала, поскольку это не в твоем обычае, так же как не в твоем обычае постоянно пользоваться часами, и ты, как правило, не обращаешь внимания на цифры. Нет, я не хочу тебя обидеть, все это типично женское и по-своему привлекательно. Я только хочу сказать, что если бы ты была человеком, который перед тем как заглянуть в окно думает:
   "Независимо от того, в каком состоянии я увижу мужа, нужно помнить, что он ушел вперед на 3,3077 минуты", ты могла бы спокойно заглянуть и увидела бы его целым и невредимым и не ворвалась бы без памяти в комнату.
   Жанет затянулась сигаретой, ошеломленная и задетая за живое.
   - По-твоему, я представляю угрозу для собственного мужа?
   - Это сказала ты, а не я.
   - Боже, как я ненавижу мужчин! Вы так дьявольски логичны, так довольны собой!
   Стекпул допил виски, поставил бокал на стол и склонился над женщиной.
   - Ты сейчас не в себе, - сказал он.
   - Конечно, не в себе! А чего бы ты хотел?
   Больше всего ей хотелось расплакаться или дать ему пощечину, однако она справилась с собой и повернулась к матери Джека, которая осторожно взяла ее за руку.
   - Дорогая, лучше всего съезди к детям и останься с ними на уикэнд. Вернешься, когда захочешь. О Джеке не беспокойся, я о нем позабочусь - если ему вообще нужна моя забота.
   Жанет оглядела комнату.
   - Поеду. Пойду уложу вещи. Дети обрадуются моему приезду, - Проходя мимо Стекпула, она с горечью добавила: - По крайней мере, их не волнует локальное время на Сириусе.
   - Возможно, наступит день, - невозмутимо ответил Стекпул, - когда это будет их волновать.
   События, дети, будущее.

Перевод И. Невструева

   Чарльз Харнесс
   Ловушка времени
  
   Сами Великие никогда не соглашались с тем, было ли начало событиям, которые обосновали крик Троя о помощи. Но у этого предупреждающего сигнала был конец. Великие позаботились об этом. Те из Великих, которые претендуют на начало истории, датируют ее изгнанием злого Сатаны из Места под Солнцем. И тогда он бежал, ужасно раненный, уклончиво двигаясь внутрь по спирали, через огромные промежутки времени, не имеющие числа, пока, не исчерпав себя, не спустился и лежал, спрятавшись в кристаллизующейся магме новой крошечной планеты на краю галактики.
   * * *
   Генерал Блейд иногда чувствовал, что лидерство в движении сопротивления намного превышает его долг перед достойным обществом и что в один прекрасный день он позволит своей мирной природе отвергнуть его возмущенное стремление к справедливости. Убийство человека, даже очень плохого человека, без суда, было против его природы. Он вздохнул и постучал по столу.
   - В результате незаконного присвоения Блогшаком средств, выделенных на борьбу с эпидемией, - заявил он, - число погибших сегодня утром достигло более ста тысяч. Есть ли у подкомитета по убийствам рекомендации?
   Из группы собравшихся поднялся человек с тонкими губами. - Провинарх проигнорировал наше предупреждение, - быстро сказал он. - Этот подкомитет, как вы все знаете, несколько дней назад установил произвольно выбранный предел в сто тысяч смертей. Поэтому подкомитет рекомендует сейчас же принять его план уничтожения Провинарха. Сегодняшний вечер очень благоприятен для нашего плана, который, кстати, требует супружеской пары. Мы тщательно катасинтезировали четырех телохранителей, которые будут с ним в эту смену и обеспечили неотразимый запах и сенсорные стимулы для женщины. Вероятность успеха в том, что касается убийства, составляет около семидесяти восьми процентов; вероятность спасения наших киллеров составляет шестьдесят два процента. Мы считаем эти вероятности благоприятными. Юридический подкомитет примет план, исходя из этого.
   Встал другой человек. - Мы пригласили мистера Пула, который сегодня с нами. Он серьезно кивнул в сторону увядшего маленького человека. - Несмотря на то, что мистер Пул был членом коллегии адвокатов, но был недолго, и хотя его предыдущая правовая жизнь - около семидесяти лет остается загадкой, которую он не объясняет, наша лаборатория катасинтеза указывает на то, что его юридические знания глубоки. Что еще важнее, его убедительные способности, проверенные группой из двенадцати профессиональных экспертов, своего рода репетиция возможного суда, граничит с гипнозом. Он также предложил отличный метод удаления трупа, чтобы затруднить идентификацию. По словам мистера Пула, если убийц поймают, вероятность побега из камеры смертников составит пятьдесят три процента.
   - Господин председатель!
   Генерал Блейд повернулся к новому оратору, который спокойно стоял на отдалении через несколько рядов. Мужчина, казалось, отражал серую неприметность, облегченную только ярким бутоном розы в лацкане. Серый костюм, серые глаза, седые виски. При ближайшем рассмотрении в серости можно было заметить край мерцающего синего цвета. Глаза уже не казались мягко ненавязчивыми, но ледяными, а твердый рот и выступающий подбородок казались полированной сталью. Генерал Блейд наблюдал это явление десятки раз, но он никогда не уставал от него.
   - Вам слово, майор Трой, - сказал он.
   - Я и, возможно, другие офицеры Лиги хотели бы больше узнать о мистере Пуле, - раздался тихий металлический голос. - Он не является членом Лиги, и все же юристы и подкомитет по убийствам приветствуют его в своих советах. Я думаю, мы должны быть уверены, что он не связан с администрацией Провинарха. Один предатель может продать жизни всех нас.
   Представитель закона снова встал. - Возражения майора Троя в какой-то степени заслуживают внимания. Мы не знаем, кто такой мистер Пул. Его разум абсолютно непроницаем для телепатических зондов. Его отпечатки пальцев и глазные вены немного неясны. Наши попытки идентификации, - он смущенно засмеялся, - всегда ведут на вас, майор. Очевидно, что это невозможно. Пока сохраняется мир, то мистер Пул - старик, который, возможно, родился вчера! Все, что мы знаем о нем, - это его готовность сотрудничать с нами в меру его возможностей, что, уверяю вас, потрясающе. Катасинтезатор установил его участливое отношение, вне всякого сомнения. Не забывайте также, что он может быть обвинен в качестве главного в этом убийстве и, таким образом, лишает себя жизни. В целом, он наш человек. Если наши убийцы будут пойманы, мы должны использовать его.
   Трой повернулся и изучал юриста, сузив глаза; лицо Пула казалось странно знакомым. Старик, слегка улыбнувшись, саркастически ответил на его взгляд.
   - Времени остается все меньше, майор, - настаивал председатель по убийствам. - Дело Пула уже привлекло внимание квалифицированных следователей Лиги. Сейчас это неподходящий вопрос для обсуждения. Если вы удовлетворены договоренностями, не могли бы вы и миссис Трой составить список бездетных супружеских пар? Мужчины смогут вытянуть жребий из аквариума на столике. Красный шар решит. Он с выжиданием посмотрел на Троя.
   Все еще стоя, Трой посмотрел на женщину на соседнем сиденье. Ее губы были приоткрыты, черные глаза мрачно блестели, когда она смотрела на своего мужа.
   - Ну, Энн? - телепатировал он.
   Ее глаза, казалось, смотрели сквозь него и мимо него. - Он заставит тебя вытащить красный шар, Джон, - пробормотала она, как в трансе. - Тогда он умрет, и я умру. Но Джон Трой никогда не умрет. Никогда не умрет. Никогда не умрет. Ник...
   - Проснись, Энн! Трой потряс ее за плечо. Озадаченным вокруг лицам он быстро объяснил: - Моя жена иногда, что-то, вроде провидицы. Он снова встрепенулся: - Кто он?
   Энн Трой медленно убрала черные волосы со лба. - Это все запутано. Он - кто-то в этой комнате... Она начала вставать.
   - Сядь, дорогая, - мягко сказал Трой. - Если я вытащу красный шар, то я могу и игнорировать это. Он скользнул мимо нее в проход, шагнул к приставному столу и засунул руку в ящик, стоящий там.
   Каждый глаз внимательно следил за ним.
   Его рука столкнулась с невидимым аквариумом, наполненным дюжиной пластиковых шаров. Внутри чаши он наугад прикасался к маленьким шарам, изучая людей в комнате. Все старые друзья, кроме... Пула. Это дразнящее лицо. Пул теперь смотрел так же, как и остальные, только на его лбу выступили капли пота.
   Трой закрутил шары в чаше; приглушенный стук был слышен по всей комнате. Он почувствовал, как пальцы сомкнулись на одном из них. Его руки покрылись потом. С усилием он заставил себя бросить шар. Он выбрал другой и посмотрел на Пула, который нахмурился. Трой не мог вытащить руку из чаши. Его правая рука казалась частично парализованной. Он уронил шар и снова закрутил массу шаров. Теперь Пул улыбался. Трой на мгновение поколебался, затем взял шар из центра чаши. Он был слегка влажным. Он вытащил его, мрачно посмотрел на него и поднял на всеобщее обозрение.
   * * *
   - Просто отслеживайте мысли! - почтительно прошептал тюремный надзиратель ночному смотрителю.
   - Вы же знаете, что я не телепат, - сердито сказал последний. - О чем они говорят?
   - Ни слова за всю ночь. Кажется, они проводят симпозиум лучших фортепианных концертов, начиная, может быть, с двадцатого века. Шопен был двадцатым или двадцать первым? Во всяком случае, теперь они добрались до двадцать третьего, с Дарновалем. Трой воспроизводит оркестр, а его жена играет на пианино. Можно подумать, что ей осталось жить пятьдесят лет, а не пять минут.
   - Оба кажутся хорошими людьми, - задумчиво произнес смотритель. - Если бы они не убили Провинарха, может быть, они бы стали знаменитыми экстрасенсорными музыкантами. У нее был паршивый адвокат. Она могла бы отделаться десятилетним сном, если бы он попытался. Он подтолкнул через стол какие-то бумаги. - Я уже проверил камеру. Хотите взглянуть на записи?
   Надзиратель быстро осмотрел их. - Разность потенциалов - восемь миллионов; скорость слива - девяносто жизненно важных единиц/минуту; расчетный период сознания - тридцать секунд. Так, расчетное лишение свободы до точки невозвращения - четыре минуты. Расчетное время до юридической смерти - пять минут. Он подписал первый лист. - Все в порядке. Когда я был моложе, ее называли "сливной камерой жизненной силы". Скорость слива составляла всего две жизненных единицы в минуту. Требовался час, чтобы вывести их в бессознательное состояние. Довольно жестко с осужденными. Ладно, я лучше пойду, займусь своими обязанностями.
   Когда Джон и Энн Трой закончили концерт Дарноваля, они несколько мгновений молчали, обмениваясь лишь потоком бессловесных, непостижимых ощущений между умственными клетками. Трой был не в состоянии скрыть уныние. - Нам придется согласиться с планом Пула, - сообщил он мысленно, - хотя, признаюсь, я не знаю, что он задумал. Прими свою капсулу сейчас же.
   Его мозг регистрировал двигательные импульсы ее мозга, когда она достала таблетку из-под мышки и проглотила ее. Затем Трой почувствовала, что дверь ее камеры открывается, а вокруг нее находятся суровые мужчины и женщины. Движение по коридорам. Потом комната. Лязг дверей. Титаническое усилие удержать их угасающий контакт. Последнее отчаянное общение, любящее, нежное.
   Затем ничто.
   Он все еще сидел, закрыв лицо руками, когда утром пришли охранники, чтобы забрать его на суд.
   * * *
   - Это убийство, - заявил обвинитель двенадцати экспертам. - Это преступление - лишить жизни нашего любимого Провинарха Блогшака, это отвратительный поступок... это самое ужасное, что произошло в Ниорке в моей жизни. Существо, обвиняемое в этом преступлении, - он указал обвиняющим пальцем на бокс заключенного, - Джон Трой психически возбужден и на предварительном слушании был признан личностью, обладающей сильным эйдетическим воображением. Даже его адвокат, - он иронически поклонился маленькому человечку с глазами-бусинками, сидевшему за столом адвоката, - отказался от права защиты не обладающего таким воображением.
   Пул продолжал оценивать обвинителя с горькой усталостью, как, будто он проходил через это тысячу раз и знал каждое слово, которое каждый из них собирался сказать. Обвиняемый, казалось, не обращал внимания на адвоката, двенадцать экспертов, судью и переполненный зал суда. Разум Троя был пуст. Около дюжины тренированных телепатов, находящихся в комнате, могли уловить только глубокую печаль.
   - Я докажу, - продолжал неумолимый обвинитель, - что это чудовище втянуло нашего покойного Провинарха в разговор в баре в центре города, тайком подмешав смертельную дозу скона в стакан Провинарха, и что Трой и его жена, которая, между прочим, сама уже подверглась страшному наказанию ранним...
   - Протестую! - воскликнул Пул, вскакивая на ноги. - Сейчас на судебном заседании находится обвиняемый, а не его жена.
   - Поддерживаю, - объявил судья. - Обвинитель не может намекать экспертам на то, что возможная вина нынешнего подсудимого каким-либо образом определяется доказанной виной любого предыдущего подсудимого. Эксперты должны игнорировать этот вывод. Продолжайте, обвинитель.
   - Спасибо, Ваша Честь. Он снова повернулся к экспертам и критически посмотрел на них. - Я докажу, что подсудимый и покойная госпожа Трой, отравив Провинарха Блогшака, перенесли его труп в свой седан, а затем проследовали в пустынный район на окраине города. Их преследовали четверо телохранителей мэра, которых, увы, заманила в бар миссис Трой. Психометрическим измерением, выполненным полицейской лабораторией, будет предложено доказать, что заключенный намеревался расчленить труп и сжечь его, чтобы помешать работе полиции по выявлению преступления. Он успел только отрубить голову, когда корабль охраны подлетел и завис над его головой. Он попытался бежать к своему кораблю, где его ждала жена, но охранники накрыли участок низковольтным электрошоком.
   Обвинитель приостановился. Он не определил реакцию экспертов, которую он заслуживал, но знал, что это была не его вина. Он был озадачен; он должен был быстро сделать вывод.
   - Джентльмены, - серьезно продолжил он, - из-за этого ужасного события Провинция требует лишить жизни Джона Троя. Монстр должен войти в камеру сегодня вечером. Он поклонился судье и вернулся к столу юристов.
   Судья выразил ему признательность и повернулся к Пулу. - Желает ли защита сделать исходное заявление?
   - Защита вновь заявляет судебному процессу о "невиновности" и не делает никаких других заявлений, - проскрежетал старик. На конце стола со стороной обвинения возникла шумиха. Бдительная защита со слабым аргументом всегда открыта для ценителей. Кто был этот Пул? Что у него было в резерве? Они что-то упустили? Судебное преследование было возбуждено. Им придется начать со своих свидетелей.
   Обвинитель встал. - Судебное преследование предлагает в качестве свидетеля господина Фонстайла.
   - Господин Фонстайл! - вызвал клерк. Коренастый, обиженного вида мужчина неуклюже поднялся со скамьи, подошел к свидетельскому месту и был приведен к присяге.
   Пул вскочил на ноги. - Уважаемый суд! - прохрипел он.
   Судья удивленно посмотрел на него. - У вас есть возражения, мистер Пул?
   - Никаких возражений, Ваша Честь - проскрипел маленький человек, без какого-либо выражения. - Я только хотел бы сказать, что свидетельство этого свидетеля, бармена в отеле "Шон", предлагается, вероятно, моим оппонентом, чтобы доказать факты, которые защита с готовностью признает. А именно, что свидетель заметил, что госпожа Трой соблазняет четырех телохранителей покойного в другой части комнаты, что нынешний ответчик тайно подсыпал порошок в вино покойного, что покойный выпил вино и рухнул и был перенесен из комнаты ответчиком, сопровождаемым его женой. Он поклонился судье и сел.
   Судья был приведен в замешательство. - Господин Пул, вы понимаете, что вы несете ответственность за защиту этого заключенного, и что он обвинен в преступлении, караемом смертной казнью?
   - Да, понимаю, Ваша Честь.
   - В таком случае, если обвинение не возражает и не желает требовать от свидетеля дальнейших доказательств, он освобождается от показаний.
   Обвинитель выглядел озадаченным, но вызвал следующего свидетеля, доктора Уоркона из лаборатории провинциальной полиции. Пул снова вскочил на ноги. На этот раз весь суд выжидающе смотрел на него. Даже Трой зачарованно уставился на него.
   - С позволения суда, - послышался уже знакомый монотонный голос, - свидетель, вызванный оппозицией, вероятно, рассчитывает засвидетельствовать, что отпечатки пальцев покойного были найдены на бокале, о котором идет речь. И то, что следы слюны покойного были обнаружены в содержимом жидкости бокала и что в оставшемся в бокале вине было найдено определенное количество скона.
   - И еще одно, мистер Пул, - добавил обвинитель. - Доктор Уоркон собирался засвидетельствовать, что смерть от отравления сконом обычно наступает в течение тридцати секунд из-за обморока. Защита признает это?
   - Да.
   - Свидетель освобождается от показаний, - приказал судья.
   Подсудимый выпрямился. Он с любопытством рассматривал своего адвоката. Таинственный Пул с провоцирующим лицом, человек, столь высоко рекомендованный Лигой, позволил Энн пойти на смерть с топкой тенью защиты. И теперь он, казалось, даже не защищал подсудимого, а излагал доводы обвинения.
   Нигде в зале суда Трой не видел членов Лиги. Но тогда было бы глупо со стороны генерала Блейда пытаться его спасти. Это привлечет нежелательное внимание к Лиге.
   Он был брошен и остался сам по себе. Многие офицеры Лиги были убиты людьми Блогшака, но редко в камере, в которой из живого существа откачивают жизнь. Умереть с оружием в руках, было бы делом чести. Первым делом он захватит бластер у одного из охранников, и, используя судью в качестве щита, попытается сбежать через комнаты судей. Он подождет, пока его не поставят на трибуну для подсудимого. Это не должно быть долго, учитывая, как Пул срезал все углы.
   Обвинитель посовещался со своими помощниками. - Что задумал Пул? - спросил один из них. - Если он зашел так далеко, почему бы не заставить его признать все факты, составляющие случай "первого лица": злобу, намерение убить и все такое?
   Глаза обвинителя заблестели. - Кажется, я знаю, что он задумал, - возликовал он. - По-моему, он забыл элементарную теорему уголовного права. Сейчас он все признает, а потом потребует предъявить труп Блогшака. Он должен знать, что его украли у телохранителей, когда их корабль приземлился в порту. "Нет трупа - нет и убийства", - скажет он. Но вам не нужен труп, чтобы доказать убийство. Мы повесим его на его собственной веревке! Он встал и обратился к судье.
   - Уважаемый суд, обвинение хотело бы спросить, признает ли защита некоторые другие факты, которые я готов доказать.
   Судья нахмурился. - Подсудимый не признал себя виновным. Поэтому суд не допустит никакого признания защиты в том, что подсудимый действительно убил покойного, если только он не захочет изменить свое заявление. Он вопросительно посмотрел на Пула.
   - Я понимаю, Ваша Честь, - сказал Пул. - Могу ли я узнать, какие другие факты желает огласить информированный обвинитель, с которыми бы я согласился?
   На мгновение обвинитель изучал своего загадочного противника, как искусный фехтовальщик. - Во-первых, заключенный со злым умыслом и с намерением убить ввел покойному смертельную дозу скона. Вы согласны с этим?
   - Да.
   - И что умерший человек рухнул в течение нескольких секунд и был вынесен из комнаты обвиняемым и его женой?
   - Мы согласны с этим.
   - И что обвиняемый отвез тело на окраину города и там обезглавил его?
   - Я уже согласился с этим.
   Двенадцать специалистов, отобранная группа опытных экспертов по оценке вероятностей, молча, следовали этой необычной процедуре.
   - Тогда, Ваша Честь, обвинение сформулировано. У обвинителя закружилась голова. Он чувствовал, что сделал все необходимое, чтобы осудить заключенного. И все же Пул казался абсолютно уверенным, почти скучающим.
   - У вас есть какие-либо свидетели, г-н Пул? - спросил судья.
   - Я попрошу позаимствовать в качестве свидетеля доктора Уоркона, если обвинитель будет так добр, - ответил маленький человек.
   - Я согласен. Обвинитель начал выглядеть обеспокоенным. Доктор Уоркон был приведен к присяге.
   - Доктор Уоркон, разве психометр не показал, что обвиняемый намеревался убить Блогшака в таверне и обезглавить его на окраине города?
   - Да, сэр.
   - Действительно ли покойный был мертв, когда его вынесли из отеля?
   - В нем было достаточно скона, чтобы убить сорок человек.
   - Пожалуйста, ответьте на вопрос.
   - Ну, я не знаю. Полагаю, он был мертв. Как эксперт, глядя на все улики, я бы сказал, что он мертв. Если он не умер в комнате, то через несколько секунд он точно был мертв.
   - Вы щупали его пульс в это время или делали какие-нибудь обследования, чтобы определить время смерти?
   - Ну, нет.
   - "Теперь", - подумал обвинитель, - "последует, что "нет трупа, то нет и убийства". Если он попытается так выразиться, я его поймаю".
   Но Пула невозможно было столкнуть с его линии поведения.
   - Вы хотите сказать, что покойный был мертв, когда корабль обвиняемого достиг границы города?
   - Абсолютно!
   - Когда вы, как следователь полиции, осматривали место обезглавливания, что вы обнаружили?
   - Место, где лежал труп, было легко опознано. Впадины в песке отмечали спину, голову, руки и ноги. Нож лежал там, где его уронил обвиняемый. В сорока футах от него виднелись следы посадочных механизмов корабля обвиняемого. Было много крови, конечно.
   - Где была кровь?
   - Примерно в четырех футах от головы, по направлению прямо от нее.
   - Доктор Уоркон, как доктор медицины, понимаете ли вы значение того, что вы только что сказали?
   Свидетель смотрел на сурового спрашивающего старичка как загипнотизированный. - Четыре фута... яремная струя... - пробормотал он, ни к кому не обращаясь. Он смотрел в изумлении, сначала на сухое, похожее на маску лицо перед ним, затем на обвинителя, потом на судью. - Ваша Честь, сердце покойного все еще билось, когда подсудимый впервые нанес удар ножом. Яд не убил его!
   Взволнованный шум наполнил зал суда.
   Пул повернулся к судье. - Ваша Честь, я ходатайствую о вынесении оправдательного приговора.
   Обвинитель вскочил на ноги, ни говоря, ни слова.
   - Мистер Пул, - возразил судья, - ваше поведение сегодня, мягко говоря, является экстраординарным. На пустом факте, что заключенного убили ножом, а не ядом, как показывали сначала улики, вы просите полного оправдания. Суд требует объяснений.
   - Ваша честь, - тень улыбки промелькнула на его чопорных, усталых губах, - чтобы быть виновным в преступлении, человек должен иметь намерение совершить преступление. Должно быть "виноват ум", как гласит классическое выражение. Действие и намерение должны совпадать. Здесь их не было. Джон Трой намеревался убить Провинарха в баре Шон. Он дал ему яд, но Блогшак не умер от него. Конечно, до того момента, как нож вонзился в горло Блогшака, Трой мог быть виновен в нападении и похищении, но не в убийстве. Если и было убийство, то, должно быть, только в тот момент, когда он обезглавил покойного. Но что он задумал на окраине города? Он хотел изуродовать труп. Его целью было не убийство, а увечье. У нас есть действие, но нет намерения - нет - "виноват ум". Следовательно, это было не убийство, а просто расчленение трупа - преступление, караемое штрафом или тюремным заключением, но не смертью.
   Ум Троя закружился. Этот невероятный, пыльный человечек освободил его.
   - Но Трой - убийца! - закричал обвинитель, побледнев. - Софизмы не могут восстановить жизнь!
   - Суд не признает обвинителя! - резко сказал судья. - Вырежьте эти замечания из протокола, - приказал он ведущему протокол клерку. - Суд руководствуется принципами общего права, восходящими к древней Англии. Эрудированный защитник правильно сформулировал эти принципы. Убийство не является убийством, если нет намерения - убивать. А простое намерение убить - это не убийство, если яд не действует. Это странный, необычный случай, и мне противно делать то, что я должен сделать. Я оправдываю подсудимого.
   - Ваша Честь! - воскликнул обвинитель. Получив право голоса, он продолжил: - Этот... этот преступник не должен уйти полностью. Ему нельзя позволять издеваться над законом. Его собственный защитник признает, что он нарушил закон о похищении, нападении и нанесении увечий. Эксперты могут, по крайней мере, вынести обвинительный приговор по этим пунктам.
   - Я так же сожалею, как и вы, - ответил судья, - но я не нахожу этих пунктов в обвинительном акте. Вы должны были включать их.
   - Если вы отпустите его, Ваша Честь, я снова арестую его и составлю новое обвинение.
   - Этот суд не будет действовать по нему. Это противоречит конституции этой провинции для человека, чтобы его дважды привлекали к ответственности по одному и тому же обвинению или по обвинению, которое должно было быть включено в первоначальное обвинительное заключение. Обвинитель отстранен от принятия дальнейших мер по этому делу. Это окончательное решение суда. Он сделал глоток воды, завернулся в мантию и прошел через зал суда в свои палаты.
   Трой и Пул, спасенный и спаситель, посмотрели друг на друга с тем же задумчивым видом, что и при первой встрече.
   Пул открыл дверь вертолета, припаркованного у здания суда, и жестом пригласил Троя войти. Трой, однако, замешкался при посадке в вертолет.
   Человек в кабине с лицом, похожим на клешню, целился ему в грудь из бластера.
   Это был Блогшак!
   Двое мужчин, которых они признали, как телохранителей Провинарха, вдруг материализовались позади Троя.
   - Не доставляйте нам хлопот, майор, - непринужденно пробормотал Пул. - Лучше залезайте.
   * * *
   В тот момент, когда Троя втолкнули в подземное помещение, он почувствовал, что Энн жива - все еще одурманенная наркотиками, но живая и близкая. Это знание мгновенно подавило невероятное существование Блогшака и предательство Пула. Скрывая свой восторг, он повернулся к Пулу.
   - Я хотел бы увидеть свою жену.
   Пул, молча, кивнул одному из охранников, который открыл раздвижную дверь. За стеклянной панелью, которая на самом деле была прозрачной стеной, лежала Энн на высокой белой металлической кровати. У дальней стороны кровати стояла медсестра, бросая взгляды на Пула. По какому-то его невидимому сигналу медсестра протерла левую руку Энн и воткнула в нее шприц.
   По лицу Троя пробежала тень. - Что делает медсестра?
   - Через минутку миссис Трой проснется. Проснется ли она, зависит от вас.
   - От меня? Что вы имеете в виду?
   - Майор, то, что вы сейчас узнаете, лучше всего продемонстрировать, чем описать. Шарг, кролика!
   Человек с густыми бровями открыл большую эмалированную кастрюлю, стоящую на столе. Из нее выбрался наружу белый кролик, осторожно сморщив нос. Шарг взял со стола тесак. Сверкнул металл, брызнула кровь, и голова кролика упала на пол. Шарг поднял ее за уши и некоторое время ожидал. Глаза кролика остекленели и были почти закрыты. Тело кролика безвольно лежало в кастрюле. По приказу Пула Шарг осторожно вернул на место отрубленную голову и осторожно прижал ее к окровавленному обрубку шеи. Через несколько секунд нос дернулся, глаза моргнули, а уши насторожились. Животное энергично встряхнулось, пару раз почесало окровавленное кольцо на шее и принялось грызть кочан салата, лежащего в кастрюле.
   Разум Троя мчался по происшедшим событиям. Факты выстраивались в линию. Внезапно все обрело смысл. Со знанием дела пришла крайняя осторожность. Следующий шаг был за Пулом, который внимательно изучал эффект своей демонстрации, произведенной на Троя.
   - Майор, я не знаю, как много вы предположили, но, по крайней мере, вы не можете не понимать, что жизнь, даже высокоорганизованных позвоночных, устойчива к смерти в вашем присутствии.
   Трой сложил руки на груди, но ничего не сказал. Наконец-то он увидел огромную и тайную власть, поддерживающую тиранию Провинарха, о которой Лига давно подозревала, но так и не нашла этому подтверждения.
   - От вас нельзя было ожидать, что вы откроете в себе это удивительное свойство, разве что по чистой случайности, - продолжал Пул. - На самом деле, наши сотрудники обнаружили это только после того, как Блогшак и его истеричные охранники доложили нам о происшедшем после вашей маленькой эскапады. Но мы годами искали таких людей, как вы. Несколько мутантов с такой характеристикой были предсказаны нашими вероятностными генетиками для этого столетия, но вы первый известный нам, на самом деле, возможно, единственный - существующий. Один - это все, что нам нужно.
   - Как второе и окончательное испытание вашей силы, мы решили попробовать действие вашей ауры на человеке в девитализирующей камере, где из живого существа выкачивают жизненные силы. По этой причине мы позволили осудить миссис Трой, хотя могли бы легко предотвратить это. Как вы теперь знаете, ваша сила поддерживала жизнь вашей жены против сильного истощающего потенциала. По моему указанию она приняла наркотики в своей камере, чтобы удовлетворить доктора, который проверил ее пульс и рефлексы. Когда перс онал - мои работодатели, осмотрели ее здесь, они были убеждены, что у вас есть мутация, которую они искали, и мы внесли последние штрихи в наши планы, чтобы спасти вас из камеры.
   - "Допустим, у меня есть какое-то странное биотическое влияние", - подумал Трой, - "но, все равно, что-то не так. Он говорит, что его группа заинтересовалась мной после моего покушения на Блогшака. Но Пул был на собрании убийц! В чем его независимый интерес"?
   Пул с любопытством посмотрел на него. - Я сомневаюсь, что вы понимаете, какие огромные усилия были приложены, чтобы обеспечить ваше присутствие здесь. За последние две недели наш штаб нанял несколько тысяч человек, чтобы подорвать критические способности четырех возможных судей и девятисот экспертов, которые могли бы слушать ваше дело. Судья Галлон, например, сегодня утром был не в настроении заниматься аналитикой, потому что мы позаботились о том, чтобы он выиграл чемпионат провинции по шахматам своим внутренним гамбитом. Это приз, которого он добивался тридцать лет. Но если бы он обманул нас и передал бы ваше дело экспертам, мы были уверены в благоприятном решении. Вы заметили, что они не сосредоточились на вступительном заявлении обвинителя? Они были слишком переполнены невероятной удачей, с которой столкнулись на прошлой неделе. Саммерса повысили до профессора в провинциальном университете. Совершенно ошибочная диссертация Ганнарда о космических напряжениях была принята в ежеквартальном издании "Стерик" после того, как мы купили журнал. Но зачем продолжать? Тем не менее, если бы произошло невероятное, и вы были бы признаны экспертами виновным, мы бы просто увели вас из зала суда. За некоторым неизбежным исключением, каждый зритель в комнате был обученным агентом, готовым использовать свое оружие. Хотя, в присутствии вашей ауры, я сомневаюсь, что они могли бы нанести кому-нибудь вред.
   - Трой, штаб должен был доставить вас сюда, но мы предпочли сделать это тихо. Итак, почему вы здесь? Я вам скажу. Ваша аура, мы думаем, сохранит... Пул заколебался. - Ваша аура сохранит... Это... от смерти во время приближающегося кризиса в его жизненном потоке.
   - Это? Что такое "это"? И что заставляет вас быть настолько уверенным, что я останусь?
   - Штаб не уполномочил меня рассказать вам больше о природе существа, которое вы должны защищать. Достаточно сказать, что "Это" - живое, чувствующее существо. И я думаю, вы останетесь, потому что укол, который только что сделали миссис Трой, был чистым сконом.
   Трой уже догадывался об этом. Ход был идеальным. Если он останется рядом с ней, Энн, хоть и пропитанная самым смертоносным из известных ядов, не умрет. Но почему они были так уверены, что он не останется добровольно, без Энн в качестве заложницы? Он передал эту мысль Пулу, который наотрез отказался отвечать.
   - А теперь, майор, я собираюсь сосредоточить вас на этом крыле здания. К вашему сведению, ваша аура действует на определенное расстояние внутри здания, но как далеко, я вам не скажу. Однако вам вообще не разрешается покидать вашу квартиру. Штаб понизил Провинарха в должности, и теперь он капрал вашей охраны. Он будет крайне смущен, если вам удастся уйти. Вам будут регулярно приносить еду. Кинотека и микро-библиотека хорошо снабжена вашими любимыми вещами. Особые уступки могут быть сделаны даже в отношении того, что вы хотите в городе. Но вы больше никогда не сможете прикоснуться к своей жене. Знайте, что между вами всегда будет стекло. В комнате миссис Трой установлен психический рецептор, настроенный на вашу индивидуальную интеграцию. Если вы разобьете стеклянную панель или любым другим способом попытаетесь войти в комнату, рецептор автоматически активирует механизм бомбы, заложенный под мозжечком миссис Трой. Его разнесет на мелкие кусочки, и все они будут живы, пока вы рядом. Нас огорчает наша грубость, но ситуация требует такой защиты.
   - Когда моя жена придет в себя?
   - В течение часа или около этого. Но зачем вам спешка? Вы будете здесь гораздо дольше, чем вы думаете.
   Маленький адвокат на мгновение задумался. Затем он подал знак Блогшаку и охранникам, и все четверо ушли. Блогшак одарил Троя ядовитым взглядом, закрывая и запирая дверь.
   Наступила полная и абсолютная тишина. Даже кролик спокойно сидел на столе, моргая и глядя на Троя. Оставшись один, человек осмотрел комнату, его восприятие ощупывало каждый квадратный фут быстро, но тщательно.
   Он не нашел ничего необычного, и раздумывал, исследовать ли крыло дальше или подождать, пока Энн проснется. Он выбрал последнее. Медсестра ушла. Они были вместе, и между ними был только лист стекла. Он мысленно исследовал комнату Энн, но ничего не нашел.
   Потом он подошел к центральному столу и взял кролика. На шее виднелся едва заметный рубец.
   - "Чудесно, но ужасно", - подумал Трой. - "Кто, что я"?
   Он посадил кролика обратно на его место, придвинул удобное кресло к стене напротив стеклянной панели, откуда открывался отчетливый вид на комнату Энн, и начал методично обдумывать события дня.
   От задумчивости его встряхнул срочный телепатический вызов от Энн. После шквала нежных ощущений каждый открыл свой разум другому.
   Пул вложил невероятное сообщение в экстрасенсорную долю Энн.
   - Джон, - предупредила она, - это закодировано для Дар... Я имею в виду, закодировано под ноты и частоты нашего последнего концерта, в камере смерти. Тебе придется синхронизировать. Я начну.
   - "Как Пул узнал, что мы знакомы с концертом"? - подумал Трой.
   - Подумайте хорошенько, Джон Трой, и берегите это, - настаивало сообщение Пула. - Я не могу рисковать своей личностью, но я - ваш друг. Это - Изгой - он формировал судьбы позвоночных на Земле миллионы лет, с двумя целями. Одна из них - особый вид пищи. Другая - это... вы. Вас привели сюда, чтобы сохранить порочную жизнь. Но я призываю вас развить свои скрытые силы и уничтожить эту жизнь!
   - Джон Трой, зло, которое это существо причинило Земле, до сих пор полностью неисчислимо через его человеческих агентов. Будет еще хуже. Вы думали, что субэлектронный вирус стал причиной ста тысяч смертей, которые привели вас к этой пирушке с убийством. Не так! Монстр в земле прямо под вами просто высосал из них жизненную силу, в их домах, на улице, в театре, везде и всюду. Ваша ничтожная Лига сражалась с Изгоем на протяжении целого поколения, не имея ни малейшего представления о настоящем враге. Если у вас есть любовь к человечеству, разыщите сегодня разум Блогшака. Сегодня в этом крыле здания будут дежурить врачи. Исследуйте их. Сегодня вечером, если я еще буду жив, я объясню больше, лично, без команды Блогшака.
   * * *
   - Вы задавались вопросом о природе существа, жизнь которого вы защищаете, - тихо сказал Пул, оглядывая комнату. - Как вы узнали сегодня утром, когда исследовали умы врачей, в нем нет ничего человеческого. Я верю, что он был ранен в битве с себе подобными существами, и что он пролежал в своей нынешней яме миллионы лет, возможно, с докембрийских времен. Возможно, он обладает экстраординарными способностями даже в ослабленном состоянии, но, насколько мне известно, никогда ими не пользовался.
   - Почему нет? - спросил Трой.
   - Он, должно быть, боится привлечь нежелательное внимание тех, кто его ищет. Но он каким-то образом сохранил свою жизнь. Отходы его органического обмена ежедневно поступают в нашу канализацию. У него есть группа врачей и физиков - любопытная смесь, - которые содержат его трехмерную нейронную кору и управляют огромной административной организацией, предназначенной для его защиты.
   - Он кажется достаточно безопасным, до сих пор, - сказал Трой.
   - Он безопасен за исключением одной ядовитой привычки. Я думал, что сказал вам об этом в сообщении, которое я оставил Энн. Вы, должно быть, проверили его, если вы полностью прозондировали Блогшака.
   - Но я не мог понять такого - почти каннибализма в столь продвинутом...
   - Конечно, не каннибализм! Считаем ли мы себя каннибалами, когда едим стейк? И все же это мое главное возражение против него. Его жизнеспособность должна поддерживаться поглощением других жизненных сил, предпочтительно настолько высоко стоящих на эволюционной шкале, насколько это возможно. Наши тысячи смертей в месяц можно проследить по его неистовой жажде в жизненных флюидах. Отдел девитализации, высасывающий жизни, которым руководил Блогшак, является самой большой частью персонала.
   - А как же люди, которые его посещают? Он накидывался на кого-нибудь из них?
   - Пока еще нет. Все они заключили с ним договор. Помоги ему, и он поможет им. Каждый из его группы умирает старым, богатым, злым и подверженным завистью со стороны своих невежественных соседей. Он дает им все, что они хотят. Иногда они забывают, как и Блогшак, что общество может вынести так много их зла.
   - Допустим, что все, что вы говорите, правда, но как это касается моей собственной проблемы - вытащить Энн отсюда и уведомить Лигу?
   Пул с сомнением покачал головой. - Возможно, у вас есть какие-то предварительные планы загипнотизировать Блогшака и заставить его выключить экран. Но никто из персонала не понимает экран. Никто из них не может его выключить, потому что никто из них его не включал. Главный хирург считает, что это прямое, сфокусированное воздействие излучателя, сделанного давным-давно и известное теперь только Изгою. Но пока не думайте о побеге. Вы можете нанести огромный, смертельный удар, не выходя из этой комнаты!
   - Сегодня днем, - продолжал Пул с растущей нервозностью, - завершается проект, инициированный Изгоем тысячелетия назад. Всего лишь девяносто лет назад персонал приступил к чертежам хирургической операции на Изгое в масштабах, которые затмили бы возведение механического интегратора. В самом деле, вы не удивитесь, узнав, что интегратор, способный к плоскостному стереохронному анализу, был лишь предварительным практическим проектом, репетицией главного события.
   - Продолжайте, - рассеянно сказал Трой. Его чувствительный слух уловил тяжелое дыхание за дверью.
   - Чтобы выполнить эту колоссальную операцию, персонал должен отключить на несколько секунд все основные нервные стволы. Если бы не ваша аура, Изгой навсегда остался бы бесчувственной массой протоплазмы и электронного оборудования. С вашей аурой они могут сделать самое опасное восстановление в полной безопасности. Когда последний нейрон будет отключен, вы просто подавите свою ауру, и Изгой будет мертв. Тогда вы сможете вырваться. С этих пор Земля может идти своим восхитительным путем без помех. Ваша Лига, в конечном итоге, получит господство и...
   - А как же Энн? - коротко спросил Трой. - Она умрет вместе с Изгоем?
   - Разве вы оба не поклялись друг другу принести себя в жертву, прежде чем навредить Лиге или отказаться от задания?
   - Это хороший юридический момент, - ответил Трой, наблюдая, как дверь в коридор позади Пула приоткрылась на четверть дюйма. - Я встретил Энн три года назад в сумасшедшем доме, где спрятался после выполнения задания Лиги. Она не была сумасшедшей, но глупый надсмотрщик этого не знал. Она обладала способностью мысленно переноситься в другие вероятностные миры. Я женился на ней, чтобы заполучить чрезвычайно деликатный и точный инструмент предупреждения. До той ночи в доме смерти я бы соблюдал правила Лиги и бросил бы ее, если бы это было необходимо. Но не больше. Любой план, который включает ее смерть, исключен. Страдающее человечество может залезть на дерево.
   Голос Пула был сухим и надтреснутым. - Я так и думал, что вы это скажете. Вы не оставляете мне выбора. После того, как я скажу вам, кто я, вы захотите отключить свою ауру даже ценой жизни Энн. Я ваш... ах...
   В открытую дверь просвистел нож и вонзился Пулу в шею. Вбежали Блогшак и Шарг. У каждого был топор.
   - Грязный предатель! - закричал Блогшак. Его топор вонзился в череп маленького старичка как раз в тот момент, когда Трой прыгнул вперед. Шарг ударил Троя рукояткой топора под подбородок. Несколько минут спустя Трой смутно осознавал рубящие удары, удары, удары.
   Ноющая челюсть Троя, наконец, разбудила его. Он лежал на диване, куда его, очевидно, положили его охранники. В комнате стоял невыразимый сырой запах.
   Ковер сменили.
   Мышцы живота Троя напряглись. Что же случилось с Энн? Он не смог поймать ее экстрасенсорную долю мозга. Наверное, блуждает по прошлому или будущему.
   Пока он пытался дотронуться до ее сознания, раздался стук в дверь, и вошел Блогшак с мужчиной, одетым в белую хирургическую одежду.
   - Наша операция, по-видимому, прошла успешно, несмотря на ваше маленькое недоразумение, - сообщил мужчина Трою. - Следующие тридцать лет точно скажут нам, правильно ли мы ее сделали. Боюсь, вам придется задержаться. Насколько я понимаю, вы большие друзья с Провинархом. Бывшим Провинархом, если можно так выразиться? Уверен, он вас развлечет. Мне жаль Пула. Бедняга! Упустил свои возможности. Возможно, поднялся очень высоко в штате. Но все к лучшему, не так ли?
   Трой, молча, уставился на него.
   * * *
   - Как только мы выберемся отсюда, - мысленно сказал Трой в тот день музыкальным кодом, - мы добьемся от генерала Блейда бросить на это здание ядерный заряд. Все это вертится вокруг бомбы под твоим мозжечком. Если мы сможем деактивировать экран или бомбу, мы выберемся отсюда. Это просто детская игра, чтобы рассеять банду Блогшака.
   - Если бы у меня была бритва, - ответила Энн, - я могла бы ее вырезать. Я чувствую ее под мышцами шеи.
   - Не говори глупостей. Что ты можешь рассказать мне о Пуле?
   - Он определенно заставил тебя выбрать красный шар на встрече Лиги. Кроме того, он знал, что его убьют в твоей комнате. Это его и нервировало.
   - Он знал, что его убьют, или просто предвидел такую возможность?
   - Он знал. Он видел это заранее!
   Трой начала беспокойно расхаживать взад и вперед перед стеклянной панелью, но, ни разу не взглянул на Энн, которая тихо лежала в постели и, по-видимому, читала книгу. Медсестра сидела в кресле в ногах кровати Энн, скрестив руки на груди, и неумолимо смотрела на свою подопечную.
   - "Странно, очень странно", - задумался Трой. - "Есть ли идеи, о том, что он собирался рассказать мне о моей ауре"?
   - "Нет".
   - "Что-нибудь о его личности"?
   - "Не знаю ... у меня было такое чувство, что я... мы... нет, все слишком расплывчато. Я заметила только одно.
   - "Что же это было"? - мысленно спросил Трой. Он остановился, и, казалось, изучал названия книг на полках.
   - Он носил твой бутон розы!
   - Но это безумие! Он был на мне весь день. Ты, должно быть, ошиблась.
   - Ты же знаешь, что я не могу ошибаться в таких вещах.
   - Это так. Трой возобновил свое хождение. - И, все же, я отказываюсь принять предложение, что мы оба носили мой розовый бутон одновременно. Ладно, не важно. Пока мы ищем способ деактивировать твою бомбу, нам также стоит подумать о том, как разгадать мою ауру.
   - Решение известно, - мы должны предположить, что наш несчастный друг знал это. Великая Галактика! Чего бы только наши биологи Лиги не отдали за такой шанс! Мы должны изменить всю нашу концепцию живой материи. Ты когда-нибудь слышала о бессмертном сердце, созданном Алексисом Каррелем? - резко спросил он.
   - Нет.
   - Во время Второго Возрождения, кажется, в начале двадцатого века, доктор Каррель удалил кусочек сердечной ткани из эмбриона цыпленка и поместил его в питательный раствор. Ткань начала расширяться и ритмично сокращаться. Каждые два дня питательный раствор возобновлялся и лишний рост прекращался. Несмотря на катастрофу, постигшую цыпленка, как цыпленка, - индивидуальная ткань жила независимо, потому что все потребности ее клеток были удовлетворены. Этот участок сердечной ткани бился почти три столетия, пока не погиб во второй атомной войне.
   - Ты хочешь сказать, что люди короля могут снова собрать Шалтая - Болтая, если позаботиться о том, чтобы каждая его часть была накормлена?
   - Это возможно. Не забывай о навыках, разработанных москвичами по пересадке кожи, ушей, роговицы и так далее.
   - Но это - долгий процесс, требуются недели.
   - Тогда, давай, попробуем другую линию. Подумай вот о чем - амеба живет в жидкой среде. Она натыкается на свою пищу, которая обычно состоит из бактерий или кусочков разлагающегося белка, обтекает ее, переваривает на досуге, выделяет отходы и движется дальше. Теперь пойдем вверх по эволюционной лестнице мимо кишечнополостных и плоских червей, пока мы не достигнем первых по-настоящему трехмерных животных - вторичноплостных. Червь должен быть плоским, потому что у него нет кровеносных сосудов. Еда просто впитывается в него. Но его кузен - круглый червь, один из целоматов, располнел и окреп, потому что его кровеносные сосуды питают специализированные внутренние клетки, которые в противном случае не имели бы доступа к пище.
   - Теперь рассмотрим специализированную клетку, скажем, длинную мышечную клетку на шее кролика. Она не может бегать по стоячей воде в поисках еды. Ей нужно принести завтрак, а экскременты вывести специальным курьером, иначе она скоро умрет.
   Трой взял с полки книгу и лениво перелистал ее. Энн безмолвно заинтересовалась - не отняли ли у ее медсестры лимон.
   - Этот курьер, - продолжал Трой, - кровь. Она, в конце концов, достигает мышечной клетки с помощью капилляра - крошечного кровеносного сосуда размером с красное кровяное тельце. Кровь в капилляре дает клетке все, что ей нужно, и поглощает клеточные отходы. Мышечной клетке необходим постоянный свежий запас кислорода, сахара, аминокислот, жиров, витаминов, солей натрия, кальция и калия, гормонов, воды и, возможно, других веществ. Она получает их из гемоглобина и плазмы, и сбрасывает углекислый газ, соединения аммония и так далее. Наша клетка может хранить немного пищи в своих собственных границах, чтобы продержаться несколько часов. Но кислород должен быть всегда, каждый миг.
   - Ты только усугубляешь проблему, - вмешалась Энн. - Если ты докажешь, что кровь должна непрерывно циркулировать с кислородом, чтобы сохранить жизнь, ты сильно рискуешь. Извини за выражение, но кровообращение кролика было решительно прервано.
   - В том-то и загвоздка, - согласился Трой. - Кровь не циркулировала, но клетки не умерли. И подумай об этом - кровь обычно щелочная, с рН=7,4. Когда она поглощает углекислый газ в качестве клеточной экскреции, кровь становится кислотой, и это усиливает дыхание, чтобы освободить избыток углекислого газа через легкие. Но, насколько я мог видеть, кролик даже не вздохнул, когда его голову вернули на место. Не было никакого тяжелого дыхания.
   - Придется поверить тебе на слово - я была без сознания.
   - Да, я понимаю. Трой снова принялся расхаживать по комнате. - Невозможно предположить, что плазма кролика была буферизована до необычной степени. Это означало бы дополнительную концентрацию бикарбоната натрия и повышенное содержание твердых веществ. Клеточная вода диализуется в кровь и убивает существо простым обезвоживанием.
   - Может быть, у него были необычные запасы гемоглобина, - предположила Энн. - Это решило бы проблему с кислородом.
   Трой потер подбородок. - Сомневаюсь. В кубическом миллиметре крови около пяти миллионов эритроцитов. Если бы их было гораздо больше, клетки окисляли бы мышечную ткань с огромной скоростью, а кровь нагревалась бы, буквально поджаривая мозг. Наш кролик умер бы от лихорадки. Гемоглобин растворяет примерно в пятьдесят раз больше кислорода, чем плазма, поэтому не требуется много гемоглобина, чтобы начать внутренний пожар.
   - Но секрет должен заключаться в гемоглобине. Ты только что признал, что клетки могут долгое время обходиться только кислородом, - настаивала Энн.
   - Об этом стоит подумать. Мы должны больше узнать о химии клетки. Расслабься на несколько дней, пока я буду рыться в библиотеке Пула.
   - А разве я могу поступить иначе? - пробормотала Энн.
   * * *
   "... таким образом, результат заключения варьируется от человека к человеку. Клаустрофоб быстро ухудшается, но агорафоб смягчается и может найти оправдания, чтобы избежать попытки побега. Человек с высокими умственными и физическими достижениями может избежать атрофии, направляя каждую свою мысль на разрушение ограничивающей силы. В этом случае прирост умственного мастерства в 3,1 раза превышает логарифм продолжительности заключения, измеренный в годах. Умный и решительный заключенный может сбежать, если проживет достаточно долго".
   (Дж. и А. Т., "Введение в побег из тюрьмы", 4-е издание, Издательство Лиги, с. 14).
   В 1811 году Авогадро, в ответ на запутанные проблемы объединения химических весов, изобрел молекулу. В 1902 году Эйнштейн разрешил бесконечный ряд несовместимых фактов, предложив соотношение массы и энергии. Три столетия спустя, на десятом году своего заключения, Джон Трой был доведен почти до отчаяния. Одним уверенным шагом ослепительной интуиции он выдвинул гипотезу о витоне.
   - Секрет восходит к нашим старым разговорам о сохранении клеток, - объяснил он Энн с плохо скрываемым волнением. - Клетка может жить часами без белков и солей, потому, что у нее есть средства для хранения этих питательных веществ из прошлых блюд. Но кислород должен быть всегда. Гемоглобин поглощает молекулярный кислород в легочных капиллярах, озонирует его, и поскольку гемин легко уменьшается, красные клетки отдают кислород мышечным клеткам, которым он нужен, в обмен на углекислый газ. После того, как он забирает углекислый газ, гемин становится фиолетовым и входит в венозную систему на обратном пути в легкие, и мы можем забыть об этом.
   - Итак, что такое гемин? Мы можем разделить его на этиопирофорин, который, как и хлорофилл, содержит четыре пиррольные группы. Секрет хлорофилла известен уже много лет. Под воздействием фотонного катализатора весьма короткой длины волны, такой, как ультрафиолетовый свет, хлорофилл захватывает молекулу за молекулой углекислый газ и синтезирует крахмалы и сахара, испуская кислород. Гемин с его этиопирофорином работает точно так же, за исключением того, что ему не нужен ультрафиолетовый свет. Сейчас...
   - Но метаболизм животных клеток работает по-другому, - возразила Энн. - Наши клетки поглощают кислород и выделяют углекислый газ.
   - Это зависит от того, о каких клетках ты говоришь, - напомнил Трой. - Красное кровяное тельце поглощает углекислый газ точно так же, как ее растительный кузен хлорофилл, и они одинаково выделяют кислород. Кислород является таким же экскрементом красной клетки, как углекислый газ - мышечной клетки.
   - Это правда, - согласилась Энн.
   - Вот тут-то и появляется витон - сохраняющий жизнь, - продолжал Трой. - Он сохраняет статус-кво клеточной химии. Предположим, что атом кислорода только что был поглощен молекулой аминокислоты в протоплазме клетки. Аминокислота сразу становится нестабильной и начинает выделять углекислый газ. В красном кровяном тельце масса гемина готова схватить углекислый газ и предложить больше кислорода. Но обмен не происходит. Как только аминокислота и гемин достигают друг друга, их электронное притяжение внезапно нейтрализуется разрядом чистой энергии от меня: Витон! Снова и снова клетки пытаются обменяться, с тем же результатом. Они не могут умереть от недостатка кислорода, потому что их отдельные молекулы никогда не смогут достичь дефицита кислорода. Витон дает очень близкий подход к бессмертию!
   - Но мы, кажется, стареем. Возможно, твои витоны не доходят до каждой клетки?
   - Наверное, нет, - признался Трой. - Они должны исходить радиально из какой-то центральной точки внутри меня и, конечно, они будут уменьшаться в концентрации в соответствии с обратным квадратом расстояния по закону света. Тем не менее, они сохранят достаточно клеток, чтобы сохранить жизнь в целом. В случае с кроликом, после того, как разрезанные поверхности клеток были соединены, их было еще достаточно, чтобы начать дело жизни снова. Можно предположить, что витон ускоряет восстановление границ клеток в поврежденных местах. Это особенно важно для нервных клеток.
   - Хорошо, - сказала Энн. - У тебя есть витон. Что ты собираешься с ним делать?
   - Это еще одна загадка. Во-первых, из какой части моего тела он исходит? Должна быть какая-то шаровая зона излучения, питаемая относительно небольшим, но непроницаемым протоком. Если мы предположим, что мышца контролирует проток...
   - Тебе нужен старый Гейгер-Мюллер - счетчик, - предложила Энн. - Сначала найди свой излучающий шар, затем слепое пятно на нем, вызванное входом в проток. Мышца должна быть в этом месте.
   - Интересно... - задумчиво протянул Трой. - У нас где-то здесь есть сгоревшая лампочка от кинопроектора. Вакуум уже должен быть достаточно мягким, чтобы быстро ионизировать. Разорванная нить может быть двумя электронными полюсами. Он невесело рассмеялся: - Не знаю, почему я должен спешить. Я не смогу отключить витон, даже если обнаружу эту протоковую мышцу.
   Через несколько недель Трой нашел свою витонную сферу, чуть ниже лобной доли мозга. Проток вел куда-то в область шишковидной железы. Очень осторожно он исследовал окружение протока. Небольшая, но плотная мышечная масса окружала вход протока к основной части излучения.
   Утром первого дня тридцать первого года их заключения, за несколько минут до того, как медсестра должна была сделать укол скона, Энн мысленно сообщила Трою, что, по ее мнению, экран выключен. Совместный поиск стеклянной панели подтвердил это.
   Энн была ошеломлена, как содержащаяся в клетке канарейка, которая внезапно замечает, что дверь открыта - она боится оставаться, и, все же боится улететь.
   - Одевайся, дорогая, - попросил Трой. - Теперь быстро! Если мы не свяжемся с Лигой в ближайшие десять минут, то больше никогда не свяжемся.
   Она оделась, как автомат. Трой бесшумно открыл замок на двери в коридор ключом, который он давно сделал для этого дня, и открыл проход на четверть дюйма. Коридор казался пустым на протяжении полумили. Над всем нависла сверхъестественная пелена молчания. Обычно в этот час в коридоре всегда кто-нибудь сидел. Он присмотрелся к кабинке охранника в конце коридора. Его глаза уже не были прежними, и старый Блогшак никогда не позволял ему носить контактные линзы.
   Он резко втянул в себя воздух. Дверь кабинки была открыта, и на полу лежали два тела. Одно из тел было охранником. Зеленая форма была хорошо видна. У второго трупа были седые волосы и лицо, похожее на сморщенный артритный коготь. Это был Блогшак.
   У Троя произошли два мыслительных процесса. Холодному, объективному Трою пришла в голову мысль, что поток витона не действует дальше ста ярдов. Трой - человек удивился, почему Изгой сразу не исправил это слабое место в системе охраны. С колотящимся сердцем он вернулся в номер. Он схватил стул, попросил Энн отойти в сторону, и швырнул его через стеклянную панель. Энн осторожно шагнула в зазубренный проем. Мгновение он держал ее в объятиях. Волосы у нее были совершенно белыми, лицо изборождено морщинами. Ее тело казалось слабым и немощным. Но это была Энн. Ее глаза были закрыты, и казалось, что она плывет во времени и пространстве.
   - Сейчас не время для транса! - он резко встряхнул ее, вытащил из комнаты и повел по коридору, где попытался найти лестницу. Но их не было.
   - Нам придется рискнуть в лифте! - он тяжело дышал, думая, что надо было взять с собой дубинку. Если кто-то из персонала спустится на лифте, он сомневался в своей способности загипнотизировать их всех.
   Он испытал огромное облегчение, увидев пустой лифт на подземном этаже, прыгнул внутрь, потянул Энн за собой и нажал кнопку, чтобы закрыть дверь. Дверь тихо закрылась, и он нажал кнопку первого этажа.
   - Сначала попробуем выйти на уличном этаже, - сказал он, тяжело дыша. - Не озирайся, когда мы выйдем из лифта. Просто тихо болтай что-нибудь и веди себя так, будто мы здесь хозяева.
   На уличном этаже никого не было.
   Ледяная мысль начала расти в голове Троя. Он шагнул в соседний лифт, почти неся Энн, закрыл дверь и нажал последнюю кнопку. Энн была не в себе, но пыталась ему что-то сказать. Ее мысли были расплывчатыми, рассеянными.
   Если их будут преследовать, разве преследователь не решит, что они покинули здание? Он надеялся на это. Злобный смех, казалось, преследовал их по шахте.
   Он судорожно глотал воздух, чтобы заглушить рев в ушах. Энн впала в полубессознательное состояние. Он опустил ее на пол. Лифт продолжал подниматься этаж за этажом. Теперь их было две сотни. Через несколько минут лифт мягко остановился на верхнем этаже, дверь открылась, и Трою удалось вытащить Энн на небольшую площадку.
   Они находились почти в миле над городом. Крыша пентхауса городского здания представляла собой миниатюрный загородный клуб с небольшим полем для гольфа, бассейном и клубным домом для неформальных административных функций. Холодный ветер дул теперь по коротко подстриженной зелени. Бассейн был пуст. Трой вздрогнул, когда он подтащил Энн к опасно низким перилам и посмотрел на город в лучах утреннего солнца.
   Насколько далеко он мог видеть, ничего не двигалось. Не было ни машин, скользящих на разрешенных уровнях движения, ни вертолетов, ни трансокеанских кораблей в небе.
   Впервые за все это время Трой почувствовал себя стариком. Пока он смотрел, постепенно понимая, но все же, почти не веря, розовый бутон в его лацкане начал говорить.
   ***
   Май-Кел сгустил жидкую воду космического газа в несколько солнц и снова заглянул в стерхрон - прибор, позволяющий пронизывать время на миллионы лет. Ошибки быть не могло - от крошечной планеты исходила постоянная волна времени. Великий сделал себя маленьким и приблизился к маленькому миру с осторожным любопытством. Сатана был тяжело ранен, но было трудно поверить, что его интеграция ухудшилась настолько, что позволила колебания во времени. И никакой разумной жизни, способной путешествовать во времени, в этой галактике не было. Кто же тогда? Май-Кел синхронизировался с колебаниями так, что события, составляющие его, казалось, двигались в своем нормальном темпе. Его возбуждение росло по мере того, как он следовал за циклом.
   Конечно, безопаснее всего было бы испарить всю планету. Но тогда этот отважный клещ, этот микроскопический человек, создавший ловушку времени, будет потерян. Было обозначено полное истребление - чистый, быстрый разрез, сделанный в правильной точке цикла.
   Май-Кел позвал своих братьев.
   * * *
   Трой подавил отвращение. Вместо того чтобы оторвать цветок от своего пиджака, он осторожно вытащил его и держал на расстоянии вытянутой руки, откуда мог наблюдать, как лепестки соединяются и расходятся, в совершенной имитации человеческого рта.
   - Да, маленький человек, я тот, кого ты называешь Изгоем. Нет других маленьких человечков, чтобы передать вам мое послание, поэтому я беру это средство...
   - Вы хотите сказать, что лишили жизни всех мужчин, женщин и детей в провинции?.. во всем мире? - каркнул Трой.
   - Да. За последние несколько месяцев мой аппетит был на удивление хорош, и мне удалось накопить в своих нейронах достаточно жизненных флюидов, чтобы перенести меня в следующее время - на миллионы лет. Там я могу сделать то же самое и продолжить свое путешествие. Меня ждет прекрасная маленькая планета, просто переполненная добродушной двуногой жизнью. Теперь я почти чувствую их жизненные флюиды внутри себя. И я беру вас с собой, конечно, на случай, если встречу кого-нибудь... старых друзей. Мы сейчас уходим.
   - Джон! Джон! - крикнула Энн из-за его спины. Она стояла, но у нее кружилась голова. Трой мгновенно оказалась рядом с ней. - Даже он не знает, кто такой Пул!
   - Слишком поздно для негативной информации, дорогая, - уныло сказал Трой.
   - Но она не отрицательная. Если он не знает, он не остановит тебя чтобы вернуться. Ее голос прервался диким хихиканьем.
   Трой посмотрел на нее с печальным удивлением.
   - Джон, - лихорадочно продолжала она, - твои витоны помогают сохранить статус-кво клеток, предотвращая химические изменения, но это лишь часть причины, по которой они сохраняют жизнь. Каждый витон должен также содержать квант потока времени, который растворяет жизненные флюиды клетки и перебрасывает ее в следующее мгновение. Это единственная гипотеза, которая объясняет сохранение гигантской нервной системы Изгоя. В них не происходило никаких химических изменений, которые требовали бы стабилизации, но что-то должно было поддерживать жизненные флюиды живыми. Теперь, если ты внезапно закроешь проток, то воздействие витонов, которые остались в теле, отправит тебя назад во времени в твоем нынешнем теле, как старика. Неужели ты не понимаешь насчет Пула, Джон? Ты вернешься на тридцать лет назад, войдешь в доверие к Лиге и персоналу, побываешь на конференции по убийствам, заставишь молодого Троя снова выбрать красный шар, будешь защищать его на суде, а потом снова умрешь в этой ужасной комнате. У тебя нет выбора, потому что это уже произошло! До свидания, дорогой! Ты - Пул!
   Раздался резкий свист. Энн перепрыгнула через ограждение в пространство. Бульканье ужаса замерло в горле Троя. Все еще сжимая в руке безмолвную розу, он изо всех сил сжал витонную мышцу. Последовал тошнотворный шок, затем трепет прошедших дней и ночей. Когда он падал сквозь время, холодные пальцы, казалось, отчаянно хватали его. Но он знал, что был в безопасности.
   * * *
  
   Трой-Пул, двигаясь внутрь по спирали, невольно моргнул, словно не желая отказываться от томного бегства от реальности. Он был похож на спящего человека, которого разбудил ледяной ветер, сорвавший с него одеяло.
   Он медленно осознал, что это не в первый раз, когда его внезапно загоняют дубиной в реальность. Каждые семьдесят лет цикл повторялся. Теперь он знал, что семьдесят лет назад совершил еще один такой же круг во времени. И в предшествующей жизни, и в предыдущей. Нет начала и нет конца. Единственной реальностью был этот короткий промежуток между циклами, ожидающий, когда концы времени соединятся. В этот момент у него был выбор - изменить течение жизни, выйти далеко за пределы эпохи Троя, если он захочет, и таким образом покончить с этим существованием как с отчаянной игрушкой времени. Чего он добился? Ничего, кроме как сохранения, ценой почти невыносимого однообразия и боли, оружия, направленного в сердце Изгоя, оружия, которое он никогда не смог бы убедить юного Троя использовать из-за Энн. Старый Трой не имел никакого влияния на Троя молодого. Пулу никогда не удавалось убедить Троя.
   Вглядываясь сквозь седую пустоту времени, он понял, что надеялся установить цикл в потоке времени, стоячую волну, достойную внимания для существ, которые искали Изгоя. Конечно, с их невероятным интеллектом и восприятием это различие в упорядоченной вселенной не останется незамеченным. Он надеялся, что эта ловушка в потоке времени удержит Изгоя, пока не придет облегчение. Но когда к нему вернулась память, он понял, что постепенно потерял надежду. Каким-то образом он перешел от чувства долга к гонке, из которой он выпрыгнул. Из глубин своей нервной системы, питаемой аурой, он всегда находил в себе силы попытаться снова. Но теперь его нервное истощение, возрастающее от цикла к циклу на бесконечно малую величину, казалось непреодолимым.
   Ему пришла в голову любопытная мысль. Должно быть, когда-то был Трой без Пула, чтобы вести или запутывать его. Должно быть, было начало - какой-то прототип Троя, который выбрал красный шар по чистой случайности, и который был проинформирован персоналом прототипа о его огромной силе. После этого было легко предположить, что первый Трой "вернулся" в качестве прототипа Пула к программе против жизни Изгоя.
   Но, перебирая время в памяти, Трой-Пул обнаружил только старое сочетание Троя и Пула, которое он так хорошо знал. Их сотни, тысячи, миллионы, и каждый предшествует другому. Насколько он мог судить, над Троем всегда реял Пул. Теперь он станет следующим Пулом, опутает следующего Троя паутиной времени и пойдет своей дорогой к кровавой смерти. Он не мог даже спланировать удобное самоубийство. Нет, чтобы поддерживать совершенное раскачивание ловушки времени, все Пулы должны умирать так же, как и первый Пул. Не должно быть никакой инвариантности. Он подавил приступ нетерпения из-за отсутствия предусмотрительности в прототипе Пула.
   - Еще разок, - устало пообещал он себе, - и я пройду через это. В следующий раз я продолжу падать.
   * * *
   Иногда генералу Блейду казалось, что возглавлять движение сопротивления - это слишком большой долг перед приличным обществом и что в один прекрасный день он позволит своей миролюбивой натуре взять верх над негодующим стремлением к справедливости. Убийство человека, даже очень плохого человека, без суда и следствия шло против его воли. Он вздохнул и постучал по столу.
   - В результате незаконного присвоения Блогшаком средств, выделенных на борьбу с эпидемией, - заявил он, - число погибших сегодня утром превысило сто тысяч человек. У подкомитета по убийствам есть рекомендации?
   Из толпы собравшихся поднялся человек с тонкими губами. - Провинарх проигнорировал наше предупреждение, - быстро сказал он. - Этот подкомитет, как вы все знаете, несколько дней назад установил произвольный предел в сто тысяч смертей. Поэтому подкомитет рекомендует немедленно принять план убийства Провинарха. Сегодняшний вечер очень благоприятен для нашего...
   В комнату тихо вошел человек и вручил генералу Блейду конверт. Тот быстро прочитал и встал. - Прошу прощения, но я должен прервать вас, - объявил он. - Информация, которую я только что получил, может полностью изменить наши планы. Этот доклад нашей разведки настолько невероятен, что я не стану читать ее вам. Давайте проверим это по радио.
   Он включил аппарат. Трехмерный луч местного агентства новостей был сфокусирован перед группой. Он показывал огромную яму или раскопки, которые, казалось, двигалась по мере движения передающего диктора. Репортаж был слышен обрывками. - Никакого взрыва... никаких признаков применения силы... просто полное исчезновение. Час назад это было самое большое здание в городе... теперь ничего, кроме зияющей дыры в милю глубиной... Провинарх и весь его совет верили в конференцию... никакого следа...
   Генерал Блейд повернул к комитету непонимающее лицо. - Джентльмены, я предлагаю прервать заседание в ожидании расследования.
   Джон Трой и Энн вышли через потайной ход. Застегивая пальто от холодного ночного воздуха, он почувствовал, что кто-то идет за ними. - О, привет, кто здесь?
   - Прошу прощения, майор Трой, и вы тоже, мадам. Меня зовут Пул, юридический подкомитет. Вы меня еще не знаете, но я чувствую, что знаю вас обоих очень хорошо. Ваш учебник по побегу из тюрьмы вдохновлял и поддерживал меня много раз в прошлом. Я просто восхищаюсь вашей бутоньеркой, майор. Она кажется такой живой для искусственного бутона розы. Не могли бы вы сказать, где я могу ее купить?
   Трой рассмеялся металлическим голосом. - Она не искусственная. Я ношу ее неделями, но это настоящий цветок из моего собственного сада. Она просто не погибает.
   - Поразительно, - пробормотал Пул, поглаживая красный цветок на своем лацкане. - Не зайти ли нам сюда на коктейль? Бармен Фонстиль приготовит нам что-нибудь особенное, и мы сможем обсудить одно дело, о котором вам действительно следует знать.
   Швейцар отеля " Шон" поклонился троим вошедшим посетителям.

Перевод с английского А.Б. Белоголова

  
   Лэнгдон Джонс
   Великие Часы
  
   1
  
   Сквозь маленькие щели в потолке Большого зала смутно виднелся свет неба.
   Великие Часы работали.
   Маятник медленно раскачивался по гигантской дуге, и при каждом движении содрогался весь корпус Часов. Большое Колесо возвышалось над Часовым Механизмом, образуя большую неподвижную дугу, а Быстрое Колесо вращалось, жужжа, и его звук заглушал шум, который производили работающие Часы. Остальные колесики вращались с разной скоростью, некоторые плавно, а некоторые при каждом движении стрелки смещались на одну насечку. Штифты сцеплялись, клинья опускались, пружины разжимались. На пол падала тень от колесиков, которые образовывали абстрактный узор.
   И тут мужчина, спавший обнаженным на тюфяке у Задней Стены, слегка пошевелился.
  
   2
  
   Его разбудил свист часов внутри Часов.
   Они висели на одной из стен Большого зала. Часы были сделаны из дерева, и их тиканье тонуло в непрерывном гуле Великих Часов. Механизм приводился в действие грузом на длинной цепи, на другом конце которой была металлическая петля, через которую проходил конец рычага, торчавшего из стены. В этот момент рычаг, который каким-то образом двигали Великие Часы, плавно опустился, потянув за свободный конец цепи и заведя механизм. Под часами из пола выступала четырехфутовая металлическая труба дымохода. Оттуда доносился свист - оглушительный звук, призывавший его вернуться к исполнению обязанностей. Человек закрыл уши руками, чтобы не слышать этого ужасного звука. В конце концов, вой начал терять громкость и высоту, на секунду он опустился на октаву ниже звука главного механизма, а затем стало тихо, если не считать шипения выходящего воздуха. За деревянной стеной слышался громкий скрип, словно сдувались гигантские мехи.
   Часы тикали.
   Это был оглушительный гул, от которого содрогнулось его тело, лежащее на тюфяке. Этот шум состоял из мозаики звуков, одни из которых казались слишком высокими, другие - слишком тихими, чтобы их можно было расслышать. Но высокие звуки раздражали барабанные перепонки, а низкие сотрясали внутренности. Звуков, которые можно услышать, было превеликое множество. Металлические и деревянные, высокие и низкие, приглушенные и чистые - все они сливались в оглушительный грохот, от которого невозможно было отвлечься. Тиканье состояло в основном из четырех отдельных групп звуков, которые достигали максимума с интервалом примерно в полсекунды. В конце каждого тиканья где-то высоко в здании раздавался скрип, пока не наступила тишина.
   Когда эхо стихло, он смог расслышать другие звуки, издаваемые Часами. Все помещение наполнилось шумом. Повсюду раздавался скрежет; винтики сталкивались с металлическим стуком; деревянные детали глухо стучали. В верхней части Зала, с противоположной стороны от его лежака, громко жужжало Быстрое Колесо.
   Он открыл глаза. Сквозь две крошечные щели в потолке Большого Зала проникал тусклый свет. Он мог видеть черные очертания Огромного Колеса в том месте, где оно возвышалось над его головой, частично скрытое опорной колонной. Он застонал, затем сел на тюфяке и посмотрел на часы, висевшие на стене. Часы были полностью деревянными, и только одна стрелка указывала на неровные метки, вырезанные по краю циферблата. Они указывали на время, когда ему следовало выполнять свои обязанности; метки занимали три четверти циферблата. Когда стрелка доходила до любого значка, мехи, которые теперь медленно наполнялись за стеной, немного сдувались, и металлическая дымовая труба издавала короткий гудок. Стрелка находилась примерно в пяти градусах от первой отметки, и у него оставалось немного времени, чтобы позавтракать. Он подумал, не сидит ли внутри настенных часов маленький человечек, который только что встал, приготовившись к дневной работе по обслуживанию механизма.
   Часы тикали.
   Когда пол перестал вибрировать, он встал и прошелся по Большому Залу. Пыль поднялась вокруг него едкими облаками, заставив чихнуть. Человек помочился в углу, принюхиваясь к резким запахам, исходившим от пересечения стен, возле которого он всегда останавливался с одной и той же целью. Затем он повернулся, пошел обратно, мимо груды костей в другом углу - черепов, похожих на большие куски желтой замазки, обломков ребер, наполовину покрытых пылью, - и направился к двери в дальнем конце Зала, пробираясь между бронзовыми опорами Часового Механизма. Он подошел к низкой арочной двери, повернул железную ручку и с усилием отодвинул деревянную створку.
   Часы тикали.
   Теперь он находился в Малом Зале. Помещение, примерно девяти футов в длину и семи в ширину, было обшито деревянными досками. Всю левую часть Малого Зала занимало множество колес - тысячи и тысячи деталей, соединенных в пугающе сложный узор. Он никогда не пытался разобраться в их устройстве и назначении; он просто знал, что колеса являются неотъемлемой частью механизма Великих Часов. Колеса были с простыми, а не зубчатыми ободками; их сделали из серебристого металла. Они были разных размеров, от четырех футов до одного дюйма, и все они вращались с разной скоростью. Во время работы колеса тихо жужжали и щелкали. Здесь, в Малом Зале, за закрытой дверью, шум часов слышался приглушенно, и только тиканье по-прежнему вызывало беспокойство, мешая связно мыслить.
   Часы тикали.
   Он наблюдал, как цепи от колес исчезали в бесчисленных отверстиях в деревянных стенах по обе стороны Зала. Некоторые колеса были частично скрыты, и лишь крошечные участки их дуг виднелись в пространстве между потолком и левой стеной. Однажды он задался вопросом, видит ли все колеса, или на самом деле их гораздо больше - огромное множество колес скрывается вверху и внизу.
   Остальная часть комнаты была занята, главным образом, единственными предметами, предназначенными для его удобства, не считая тюфяка в Большом Зале. Там стоял деревянный стол и маленький деревянный стул. На столе располагались три предмета, все металлические: тарелка, ложка и тяжелый кубок. В дальнем конце комнаты, возле встроенного в стену буфета, торчали два серебряных крана. Над кранами виднелись два железных колеса, к которым крепились потертые деревянные ручки.
   Часы тикали.
   Он пересек комнату и взял со стола тарелку. Он поставил ее на пол под ближайшим краном. Он встал и начал поворачивать ручку на колесиках. Из широкого отверстия крана на тарелку вылилось белое месиво. После того, как он повернул ручку примерно на десять полных оборотов, раздался щелчок, ручка застыла, и пюре больше не вытекало из крана. Он взял тарелку и поставил обратно на стол, погрузив ложку в пюре вертикально. Затем он повторил то же самое с кубком и другим краном и наполнил сосуд холодной водой.
   Часы тикали.
   Он вяло уселся и начал ложкой набирать в рот пюре. Оно было совершенно безвкусным, но он принимал еду так же, как и все остальное. Часы пробили пять раз, прежде чем он покончил с пищей. Он оставил половину пюре и перевернул тарелку над примитивным сливным отверстием в полу. На тарелке все еще оставались остатки гниющей пищи, и когда-то давно он пришел бы в ужас от этой вони.
   Короткий, резкий звук из трубы оповестил о том, что пора приступать к исполнению обязанностей. Ему предстояло много работы. В его сознании всплыло смутное воспоминание о времени, когда он съедал всю порцию и у него еще оставалось немного времени, чтобы спокойно отдохнуть перед началом работы. Теперь он ковырялся в еде, и ему требовалось гораздо меньше...
   Часы тикали, и мысли рассеивались.
   Тяжелыми шагами он подошел к шкафу и открыл дверцу. Внутри лежали его инструменты. Слева располагалась стойка с молотками для проверки колес. Они отличались по размеру - от крошечного металлического молотка, головка которого была размером с первый сустав его мизинца, до гигантской кувалды с большой железной головкой и толстым деревянным стержнем, которая использовалась для испытания Большого Колеса. Тележка была в том же виде, в каком он бросил ее прошлой ночью. Все вещи имели тот же вид, в каком он их оставил. Тележка была сделана из черного потрескавшегося дерева и снабжена железными колесами. На ней стояла гигантская бочка с открытой крышкой. Из верхней части шкафа над бочкой свисал большой кран, и теперь емкость была наполнена желтым сладко пахнущим жиром. Каждый вечер одно и то же.
   Часы тикали.
   На полке справа, под еще одним небольшим краном, стояла банка, и теперь банка наполнилась темным полупрозрачным маслом. Он снял молотки с полки и медленно положил их на тележку рядом с бочкой. Он снял масленку и водрузил ее на подставку, предназначенную для этой цели.
   Он ухватился за поручень и начал вытаскивать тележку из шкафа. Его тело напряглось от тяжелых усилий. Конечно, когда-то все это было проще...
   Часы тикали.
   Наконец тележка была выдвинута из шкафа, и он обошел ее, чтобы толкать сзади. Прежде чем начать толкать, он вдруг понял, что забыл отодвинуть столик в сторону. Он глубоко вздохнул и вернулся к столу, сложил ножки и прислонил его боком к стене.
   - Старею... - пробормотал он. - ...Старею... - Это были первые слова, которые он произнес за долгое время, и его голос звучал тонко и слабо. Он протолкнул тележку через Малый Зал, мимо жужжащих колес. Его последней обязанностью на сегодня было смазать колеса. Он понял, что забыл открыть дверцу, открыл ее и вкатил тележку в Большой Зал. Он остановил тележку там, где останавливал всегда.
   Часы тикали.
   Он подошел к ближайшему колесу. Это было большое колесо, около пяти футов в диаметре. Большая часть была видна отчетливо, колесо не заслоняли другие механизмы; черный металл покрылся трещинами, как будто от времени. Он выбрал подходящий молоток, большой, весом в несколько фунтов, и ударил по краю колеса. Колесо задрожало и зазвенело, как гонг. Удовлетворенный, он положил молоток обратно на тележку и продвинул ее еще немного вперед. Он продолжал двигаться от одного колеса к другому. Некоторые колеса глухо стучали, другие позвякивали, как крошечные колокольчики. Никогда раньше они не работали иначе.
   Подойдя к первой опорной колонне, он выбрал второй по величине молоток. Колонна была диаметром около фута и сделана из золотистого металла, то ли меди, то ли латуни. Позже эти колонны следовало почистить.
   Часы пробили ровно в тот момент, когда он взмахнул молотком. Но даже после того, как звуки стихли, колонна все еще отзывалась пронзительным и ясным эхом. Теперь он подошел к Быстрому Колесу. К опорам была прислонена деревянная лестница, и он, взяв масленку, начал взбираться наверх.
   Быстрое Колесо отличалось от большинства других. Его было трудно разглядеть из-за скорости вращения, но отсутствие потертостей по краям указывало на то, что у него нет зубцов. С виду это было сдвоенное колесо с двумя ободами; спицы сужались внутрь и заканчивались единственной ступицей. Колесо приводилось в движение натянутой цепью, которая казалась расплывчатым пятном, скрывавшимся в отверстии в передней стенке, напротив его лежака. Лестница вибрировала от движения колеса, и воздух сильно обдувал лицо, когда он поднимался вверх. Колесо было залито маслом, а над ним располагался резервуар с двумя трубками, которые выходили за пределы восемнадцатидюймового радиуса и достигали ступицы. В такой тесноте гул колеса звучал почти невыносимо.
   Тиканье часов на пару секунд заглушило шум быстро вращающегося колеса.
   Он вылил половину содержимого масленки в резервуар, затем быстро спустился по лестнице. Теперь оставалось только Большое Колесо и четыре шестеренки поменьше с другой стороны механизма. Он взял с тележки самый большой молоток и потащил по полу. Огромное колесо было доступно лишь в одном месте, и то лишь на фут. Это самое близкое расстояние, на которое он смог подобраться к Передней Стенке. Огромное колесо толщиной около фута было изготовлено из матово-черного металла; в футе от того места, где вал скрывался в пространстве между полом и Передней Стенкой, располагалась граница Часового Механизма. Он передвинул молоток в удобное положение и напряг мышцы рук и живота.
   Часы тикали.
   Он нанес воображаемый удар, откинувшись назад; молоток при этом не двигался; затем, отведя руку как можно дальше назад и начав замахиваться вперед, он превратил воображаемый удар в реальный, проведя молотком по полу к колесу. Головка поднялась как раз перед тем, как молоток соприкоснулся с черным металлом. Он ударил, и его желудок скрутило от низкой вибрации Большого Колеса. Вместе с почти неуловимым основным звуком раздался короткий визг высоких нот. От этой какофонии его чуть не стошнило, но он сдержался и вместо этого откашлялся, избавляясь от пыли в горле. В те времена, когда обязанности всегда казались намного проще и понятнее, и у него оставалось свободное время, он подолгу внимательно наблюдал за огромным двадцатифутовым колесом и ни разу не видел, чтобы оно сдвинулось хотя бы на долю дюйма.
   Когда он уходил, Часы тикали.
   Он подошел к своей тележке и, запустив руки в бочку, вытащил два куска смазки. Он снова подошел к Большому Колесу и высыпал смазку в резервуар сбоку от диска. Позже в течение дня нужно будет смазать еще несколько деталей.
   Теперь оставалось проверить еще четыре шестеренки, а затем настанет время осмотреть Счетчик.
   Из трубы донесся пронзительный свист.
   По его телу пробежала дрожь, и его стон потонул в тиканье Часов. Неужели он стал таким медлительным? Он не помнил, чтобы у него оставалась незаконченная работа, когда приходило время браться за следующую. Он недоверчиво посмотрел на часы на стене; стрелка, несомненно, стояла на второй отметке.
   На мгновение он растерялся; у него задрожали колени и все тело. Что ему делать? Закончить ли работу или поспешить проверить Счетчик? Обычно ему нравилось проверять Счетчик; редко возникала необходимость в регулировке, стрелка всегда стояла на нуле. Это означало, что у него будет по крайней мере пятнадцать минут для собственных нужд. Но сейчас он испытывал мучительное чувство бесполезности, впервые столкнувшись с необходимостью принять решение. Несмотря на шок, в его голове зародилась мысль, которая на долю секунды просочилась в сознание.
   Зачем?
   Часы тикали, растворяя мысли в потоке звуков.
   Он решил проверить Счетчик. Он всегда мог вернуться и проверить оставшиеся четыре колеса, что означало бы потерю драгоценного свободного времени, но это не имело значения.
   Он вытер масляные руки о бедра и подошел к задней стене, к маленькой панели, за которой находился Счетчик. Он с усилием отодвинул деревянную панель и разочарованно застонал. Стрелка стояла на отметке минус два.
   Его охватила паника: нужно что-то отрегулировать. Останется ли у него время проверить остальные четыре колеса? Следовало поторопиться. Дрожащими руками он отодвинул соседнюю панель. Он вошел в лифт и начал поворачивать большую ручку на колесиках. Большой Зал пропал из виду, когда лифт начал спускаться по шахте. Из Зала проникало мало света, но он смог разглядеть стыки в деревянных стенках шахты. Спускаясь, он боролся с противовесом, и работа стала намного сложнее. Он хотел бы поскорее подняться наверх, закончив регулировку.
   Прошло, как ему показалось, несколько часов, прежде чем тусклый свет из Колодца Маятника достиг открытой передней части лифта, и кабина замерла.
   Часы тикали, но на такой глубине их тиканье было слегка приглушенным.
   Он выбрался из лифта и, наконец, встал во весь рост в Колодце Маятника. Колодец был огромным. Он тянулся все выше, во много раз превосходя его рост, а вершина казалась светлым прямоугольником в том месте, где устье Колодца соединялось с более светлым Большим Залом у передней части Часов. Вверху чернели шестеренки, а высокий цилиндр Стержня Маятника медленно и грациозно наклонялся к одной из стенок Колодца. Однажды он задумался о необычной природе Спускового Механизма. Сам Спусковой Механизм, по-видимому, был практически независим от Маятника, его действие вызывалось только движением Маятника. Маятник свободно раскачивался почти по всей дуге, а рычаг Механизма наклонялся только в крайних точках. Вверху задрожал Рычаг Спуска, готовясь к гигантскому повороту, и послышался звук, напоминавший лязг огромных цепей. Маятник описал широкую дугу, около сорока пяти градусов, и в этот момент он достиг пика в своем движении. Маятник был таким огромным, что в этой точке, казалось, почти не двигался. Только когда Отвес просвистел над головой в самом конце своего хода, человек смог по-настоящему оценить, с какой скоростью он движется.
   В верхней части часов снова задрожал Спусковой Механизм. Маятник замедлил ход и, казалось, застыл в невероятной неподвижности на огромном расстоянии от него. Раздался грохот, и со скрежетом металла поднялся и начал поворачиваться под своим огромным весом Рычаг Спуска. Он с оглушительным треском тяжело опустился на прежнее место.
   И Часы начали тикать.
   Теперь Маятник снова двигался в обратном направлении, с каждой секундой увеличивая скорость.
   Стены Колодца Маятника, как и в Малом Зале, были обшиты деревянными досками, хотя и черного цвета. Звуки часов доносились до него, смешиваясь с деревянным гулом, поскольку они отражались и рассеивались в Колодце. С ближней стороны Колодца в стену были вделаны железные перекладины, которые позволили бы ему дотянуться до огромного Противовеса. Он поднял глаза и увидел темную тень, нависшую над головой. Он шагнул вперед, преграждая путь быстро приближающемуся Маятнику, который должен был пролететь примерно в футе над головой. В дальнем конце колодца была еще одна лестница, которая вела на платформу, расположенную намного выше, что позволило бы ему встретиться с Отвесом, когда он достигнет верхней точки; тогда он мог бы встать на Отвес, чтобы выполнить регулировку.
   От самой высокой точки, расположенной над Спусковым Механизмом, до точки, расположенной примерно на одной шестой части глубины колодца, стержень Маятника представлял собой цилиндр из блестящего золотистого металла, вероятно, латуни, диаметром около четырех футов. Оттуда до Отвеса, на расстояние по меньшей мере пятидесяти футов, тянулся каркас из нескольких трубок меньшего размера - из разноцветных металлов, вероятно, для какой-то регулировки температуры. Сам Отвес представлял десятифутовую линзу из серого металла, сужающуюся по краям до толщины лезвия ножа. Когда Маятник несся по воздуху, с разных сторон образовывались вихри, похожие на рябь на развевающемся флаге; они заставляли маятник вибрировать, когда он преодолевал турбулентность.
   И Маятник запел.
   Колодец наполнился глубокой, чистой, звенящей вибрацией, похожей на органную, но с характерным перезвоном. Стоя на деревянном полу, он ощущал вибрацию подошвами ног. Он держал рот слегка приоткрытым, потому что, если бы его зубы соприкоснулись, они неприятно загудели бы на более высокой ноте.
   Теперь Отвес несся прямо на него, и с внезапным порывом воздуха пронесся мимо и умчался прочь, быстро поднимаясь к верхней точке.
   Потрясенный, он понял, что нет времени стоять здесь и наблюдать. Четыре колеса все еще требовали регулировки. Он повернулся и начал подниматься по ближайшей лестнице. Вокруг Колодца, за Противовесом, тянулся мостик, и он всегда проходил этим путем, чтобы проверить Противовес по дороге. После долгого карабканья по железным перекладинам, он, в конце концов, добрался до мостика. Сзади на него давил огромный груз; ему повезло, что он спустился в это время, потому что часто Противовес был ближе к полу или слишком высоко, что требовало болезненного маневрирования на перекладинах.
   Он повернулся и посмотрел на Противовес. Это был кусок черного металла, около двух футов в длину и четырех в высоту, и он тянулся по всей яме Колодца. Он висел на тонкой проволоке, которая отходила от единственной нити в скважине далеко вверху и заканчивалась сотнями нитей, образующих сложную паутину. В верхней части Противовеса располагался ряд шестеренок, самая крупная из которых имела около шести дюймов в поперечнике, а самая маленькая - около полудюйма; некоторые вращались довольно быстро. Тонкая проволока проходила вверх и вниз по ряду колесиков, огибая некоторые из них. Эти рифленые колеса вращались, когда проволока окутывала их, и огромный груз опускался так медленно, что движение было едва заметно.
   Часы тикали.
   Он взглянул на Маятник, который теперь раскачивался в полную силу в дальнем конце Колодца. Он сможет добраться до платформы за полтора взмаха, и к этому времени Отвес окажется в нужном положении, чтобы он мог туда перебраться. Он начал двигаться по мосткам, шлепая босыми ногами по деревянным доскам. Там не было ограждения, и он держался поближе к стене, так как теперь находился примерно в двадцати футах от пола. Когда Маятник обогнал его на обратном пути, Отвес опустился намного ниже его уровня, а затем начал подниматься.
   Часы пробили еще до того, как он добрался до угла Колодца.
   Он завернул за угол и прошел по всей ширине Колодца, расстояние составляло всего около тридцати футов. Платформа выступала из стены, и он встал на нее, ожидая, когда появится Отвес. Рядом с ним висела длинная тонкая цепь, которая тянулась к Спусковому Механизму. Он предположил, что вес был рассчитан по напряжению на платформе, и, потянув за железное кольцо на конце цепи, воспользовался чем-то вроде компенсации веса, так что его вес на Маятнике за один полный взмах никак не повлиял на точность хода Часов. Маятник достиг нижней точки обратного хода и, по-видимому, медленно поднимался. Регулировка Маятника была трудным делом, из-за которого в первые дни у него возникали проблемы. В первые дни? Он отбросил отвлекающую мысль: нужно сосредоточиться на установке Маятника. Сложность заключалась в иллюзорном движении Маятника. Если встать в центре Колодца на дне, то на самых высоких точках размаха казалось, что Маятник почти не движется, в то время как в центре можно было оценить его истинную скорость. Здесь, в высшей точке колебания, возникала противоположная иллюзия, но она усложнялась тем, что Маятник действительно замедлял ход в этой части дуги.
   По мере приближения скорость Отвеса быстро увеличивалась. Его мышцы напряглись, когда он увидел, что Отвес надвигается на него. Он просунул руку в железное кольцо и потянул цепь вниз. Затем, когда Отвес был уже почти над ним, он внезапно замедлил движение. Теперь он мог видеть нужную платформу на Отвесе. Он смотрел только на платформу и ни на что другое. Края двух платформ плавно сошлись. Наступила пауза. Он быстро перешагнул на другую поверхность. С внутренней стороны платформы располагался медный поручень, к которому был привязан ремень. Дрожащими пальцами он торопливо застегнул ремень на поясе и туго затянул как раз в тот момент, когда Маятник начал опускаться.
   И Часы тикали, раскачивая Маятник.
   Он оглянулся через плечо и увидел, что другая платформа и подиум быстро движутся вверх и удаляются от него. Ускорение становилось все больше, и он почувствовал, как внутри у него все сжалось, когда Отвес помчался еще быстрее. Воздух пронесся мимо его лица, и он попытался отвлечь внимание от неприятных физических ощущений. Его тело, каким бы крошечным оно ни было по сравнению с Отвесом, становилось препятствием для движения воздуха, и поток разбивался на меньшие вихри. Когда новая вибрация попыталась соединиться со старой, Маятник застонал от резкого диссонанса. Затем, внезапно, нота оборвалась на втором такте, и звук стал резким, звонким и интенсивным. Когда Отвес начал выравниваться, его желудок отчасти пришел в норму, и он присел на корточки, чтобы справиться с накатившим звуком. Платформа, на которой он скорчился, была закреплена в нижней части Отвеса и свисала вниз. В самой нижней точке был установлен регулировочный груз, позволяющий с невероятной точностью управлять частотой качания Маятника. К Отвесу крепился тонкий металлический стержень, свисавший вниз. Этот стержень был разделен на равные отрезки, примерно в четверти дюйма друг от друга, и примерно посередине свисал небольшой грузик, около унции, который с помощью пружинящего зажима крепился к одному из пазов в стержне. Счетчик показывал минус два; это означало, что гирьку нужно передвинуть на два деления вверх. Очевидно, что часы отстали на бесконечно малую величину, и эта регулировка должна скорректировать их ход. Когда он протянул руку, Маятник начал подниматься вверх, и его рука отяжелела, а груз оказался гораздо ниже, чем следовало бы.
   Он замер, потому что снова почувствовал тошноту. Через несколько секунд, когда Маятник достиг высшей точки, тошнота ослабела. Он знал, что в этот момент лучше не пытаться регулировать вес.
   Часы тикали, Маятник качался, и он чуть не опрокинулся на спину. Он ухватился за медную перекладину и ждал, что у него скрутит живот, когда он падал по широкой дуге. Маятник начал опускаться. На этот раз следовало внести исправления; он знал, что не сможет выдержать еще одного полного взмаха Маятника. Поток воздуха пронесся мимо, когда он рухнул вниз с Отвесом, и он стиснул зубы, борясь с подступающей тошнотой. По крайней мере, новая высокая нота Маятника не загудела эхом у него в голове, как прежняя, основная. Когда Маятник выровнялся, он протянул руку и взялся за гирю. Он толкнул ее вверх, и гиря медленно поднялась, раздался двойной щелчок. Он проверил положение, слегка потянув гирю, а затем вздохнул с облегчением и начал вставать, борясь с нисходящим потоком, вызванным движением Отвеса вверх.
   Оказавшись в верхней точке, он ступил на платформу еще до того, как тиканье часов вызвало вибрацию. Когда человек начал спускаться по железным перекладинам, у него дрожали ноги.
   Пока он шел по дну Колодца, его мозг был занят лихорадочными подсчетами. Успеет ли он еще проверить колеса перед следующим заданием? Он спустился по узкому туннелю к лифту. Следующим заданием был Завод, и он старался не думать об этом. Это занятие отнимало у него около часа времени каждый день и превращало его в слабого, дрожащего старика. Несмотря на это, он еще иногда удивлялся, как такое сравнительно небольшое количество энергии могло поддерживать работу огромного механизма, окружавшего его со всех сторон. Из затуманенной памяти он извлек смутное представление, что в подобных случаях свисток раздавался вскоре после того, как он входил в Большой Зал.
   Когда лифт достиг вершины шахты, часы начали тикать, и их звук отдавался у него в ушах, контрастируя со звуками Колодца Маятника. Здесь его снова окружили иные звуки: скрежет шестеренок, жужжание вращающегося колеса; запахи масла и резкий привкус металла снова слились в его ноздрях. Тележка стояла там, где он ее оставил. Он зашагал по полу, и при каждом его движении вокруг клубами поднималась пыль. Он подошел к тележке и схватил молоток, готовый простучать следующее колесо, и воспользовался маленьким молоточком, который удобно было держать в одной руке. Он взмахнул молотком и ударил по колесу.
   Пронзительный свист заглушил все остальные звуки. Он громко застонал. Свист прекратился, а он стоял с молотком в руке, желая ударить по колесу еще раз. Почему свисток не мог раздаться секундой позже? По крайней мере, он смог бы услышать это колесо. Он чуть было снова не схватился за колесо, но не смог; пришло время Завода. Он почувствовал, как от несправедливости всего этого на глаза наворачиваются слезы. Он был стар и очень устал... Он подошел к Задней Стене и отодвинул панель, которая вела в Комнату Завода.
   Часы тикали.
   Это была всего лишь маленькая комната, обшитая досками, как и все остальные. Она была совершенно безликой, если не считать винтовой ручки, вделанной в дальнюю стену и выдававшейся наружу. Он шагнул внутрь и взялся за ручку. Он надавил на нее всем весом, и она постепенно сдвинулась вниз, где-то за стеной быстро щелкнул храповик. Когда ручка опустилась до самого низа, он слегка ослабил давление, и она поднялась под его руками в исходное положение. Он снова нажал на ручку. Он заводил до тех пор, пока снова не раздался свисток, это, по его оценкам, занимало около часа, но на самом деле час был очень долгим. После завода ему разрешалось ненадолго отвлечься от работы и пообедать. Возможно, он успеет простучать оставшиеся колеса в обеденное время?
   Часы тикали.
   Это означало, что он не получит свою еду. Голод его не слишком беспокоил; на самом деле его тревожило, что он упустит ценнейшее время отдыха. Рычаг под его руками поднялся в самое высокое положение. Он беспокоился о том, как пройдет вторая половина дня; как он сможет работать, если не отдохнет? Он уже достаточно ослаб. Он нажал на рукоять. По лбу у него потек пот; он чувствовал себя ужасно. Конечно, когда-то он не чувствовал себя таким слабым и уставшим. Когда-то?
   Когда именно? На секунду он отвлекся от своего занятия.
   Он поскользнулся.
   Нога у него подкосилась, и он упал вперед, на рычаг. Его пальцы соскользнули, и ручка взметнулась вверх, ударив его под подбородок и отбросив назад на пол.
   Под веками вспыхнул свет, а в голове раздался гул, заглушивший все остальные звуки. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что стоит в Большом Зале, слегка покачиваясь.
   Где он?
   Впервые его привычный образ жизни был нарушен. Удар заставил его разум свернуть с проторенного пути. Он понял, что все события этого дня словно нарочно направляли его чувства к теперешнему апокалипсису.
   Он в изумлении огляделся по сторонам.
   Все было по-прежнему: вращающееся колесо жужжало само, и шестеренки вращались с разной скоростью.
   Но теперь Часовой Механизм казался ему чужим и пугающим, когда он смотрел на Механизм глазами, не затуманенными временем.
   Как он сюда попал?
   Из угла Большого Зала доносился запах его собственных экскрементов, смешанный с едким запахом металла, который его окружал.
   Он вертел головой из стороны в сторону, пытаясь разглядеть все сразу.
   Неожиданно раздалось тиканье Часов, заставившее его прижать ладони к ушам.
   Он был так напуган; что заставило его выполнять эти ужасные обязанности, которые отняли так много времени? Он прошел в дальний конец Большого Зала и посмотрел на кости в углу. Он увидел около четырех целых скелетов среди множества других, рассыпавшихся останков. Все они покоились на вздымающейся куче пыли, оставшейся от бесчисленного множества тел. Неужели это кости всех, кто до него следил за Часами? Неужели они в один прекрасный день вдруг поняли, что их время истекло, и, повинуясь смутному и непостижимому инстинкту, медленно, с трудом доползли до кучи и тихо легли на нее? Неужели тотчас приходил новый человек и сразу приступал к исполнению своих ритуальных обязанностей, не обращая внимания на дергающиеся тела в углу, а позже и на запах разложения?
   Он вернулся к своему тюфяку и сел, закрыв лицо руками. Когда он появился у Часов, не было ли в углу тела? Неужто он сидел в Малом Зале и ел свою кашу, в то время как воздух пропитывался запахом смерти?
   Какой была его жизнь до того, как он попал сюда?
   Кем он был?
   Он не мог вспомнить. И не мог вспомнить, как долго здесь пробыл. Он ощупал свой затылок: волосы свисали почти до плеч. Из этого он заключил, что провел внутри Часов целый год своей жизни. Он вспомнил кое-что еще. Его возраст. Ему было двадцать пять лет.
   Двадцать пять?
   Тогда почему он так ослаб и устал?
   Что-то было не так, и по спине у него пробежала дрожь. Его руки уже некоторое время что-то ощупывали, и теперь он осознал сообщение, которое они передали. Руки сказали, что кожа на лице обвисла и покрылась морщинами. Руки сказали, что все лицо словно стянуто морщинистым и дряблым пергаментом.
   Он в страхе опустился на тюфяк. Внезапно он вырвал маленький клок волос, и на глаза у него навернулись слезы. Но слезы не полностью затуманили его зрение, и он смог разглядеть, что волосы были снежно-белыми. Он в отчаянии поднял голову.
   - Я старик!
   Часы тикали.
   - Я старик...
   Он посмотрел на свое тело. Это было тело очень старого человека.
   Он медленно поднялся, а затем, пошатываясь, подошел к одной из опорных колонн. Он обнял колонну, прижавшись щекой к золотистой поверхности. Его рука погладила гладкую металлическую поверхность колонны, как будто он ласкал женщину. Он хихикнул.
   - Посмотри на меня, - пробормотал он, обращаясь к Часовому Механизму. - Посмотри, что ты со мной сделал!
   Вращающееся колесо загудело, винтики завертелись.
   - Ты отнял у меня жизнь! Я был молод, когда приехал сюда год назад! Молод! Что ты наделал?
   Его голос стал высоким, задрожал и потонул в тиканье часов.
   - О Боже! - сказал он и прислонился к колонне. Он долго стоял так, размышляя. Он собирался отомстить. Часы остановятся, и некому будет их завести. Без него они умрут.
   Часы тикали, и он, выпрямившись, оттолкнулся плечами от колонны. Он начал расхаживать по Большому Залу, протягивая руку то к одному, то к другому колесу. Он послал воздушный поцелуй Быстрому Колесу и нежно провел ладонью по поверхности Большого Колеса. Взволнованный и подобострастный, он вышагивал по Большому Залу, тихо разговаривая с Механизмом.
   - Почему? - спросил он. - Почему? Я отдал тебе свою жизнь, а что ты дал взамен? Ты отнял у меня восемьдесят лет - что ты с ними сделал? Они что, просто лежат в шкафу? Если я буду искать достаточно долго, смогу ли я найти их, сложенные стопкой на полке? Смогу ли я протянуть руки и надеть их, как одежду? А? Зачем ты их украл?
   Его бормотание внезапно приобрело зловещий оттенок.
   - Я исправлю тебя; я даже не доставлю тебе удовольствия спокойно умереть, как ты поступил бы со мной. О нет, мой друг, ты умрешь насильственной смертью; я не дам тебе пощады.
   Он подошел к тележке. Он с трудом поднял самый большой молоток и опустил на пол. Колесо средних размеров, около четырех футов в поперечнике, находилось совсем рядом с ним. Изо всех сил он взмахнул молотком по низкой дуге и расслабился только тогда, когда тот врезался в колесо. Гигантский молот полностью сломал один из зубьев и согнул часть колеса под невозможным углом. Он выронил молоток и, переполненный эмоциями, прижал кулаки к открытому рту.
   Часы тикали.
   Он обнаружил, что плачет; почему, он не понимал.
   Винтик медленно поворачивался, поврежденная секция приближалась к неизбежной точке соприкосновения с другим колесом. Он зажмурился и почувствовал, как по его лицу текут теплые слезы.
   - Я убил тебя, - сказал он. Он стоял, худой, поблекший и нагой, парализованный и рыдающий. Скоро что-то должно было случиться.
   Поврежденный участок колеса соприкоснулся с другими частями механизма.
   Сломанный винтик завертелся внезапно и быстро, прежде чем зубья снова сцепились. Вылетел сноп искр, обжигая плоть старика. Он вздрогнул как от боли, так и от шума, вызванного этим ужасным соприкосновением. На грани слышимости, далеко за другими звуками часов, он различил лязг металла, скрежет детали о деталь. Другое колесо прогнулось и в свою очередь беспорядочно завертелось. Где-то за колесиком лопнула пружина, и металлические осколки разлетелись по всему отсеку. В воздухе витал странный запах - запах смерти, исходящий от Часов.
   По Часовому Механизму тянулся след повреждения, похожий на трещину, образовавшуюся после землетрясения. Его не было видно, и внешне практически все оставалось в порядке, но уши улавливали изменения в том, что раньше было знакомыми звуками. Скрежет и разноголосица, распространяющиеся подобно раковой опухоли, слышались достаточно отчетливо.
   Часы тикали, и даже их тиканье звучало чуть слабее.
   Все громче и громче раздавались звуки невидимого разрушения. Он стоял, все еще плача, и дрожал, как в лихорадке. Изменившийся бой часов погрузил его в новый и незнакомый мир.
   Какой-то другой звук заставил его поднять глаза. Над ним вращалось Быстрое Колесо. Оно раскачивалось из стороны в сторону на своих опорах, из резервуаров вытекало масло. Вращаясь, Колесо издало резкий скрежет.
   Внезапно оно оторвалось от опор и, продолжая скрежетать, упало на пол. Оно будто вскрикнуло, ударившись о поверхность, и его охватило ревущее пламя, рожденное трением. А затем Колесо исчезло, и только намек на яркую полосу в воздухе указывал его траекторию. Оно врезалось в дальнюю стену, засыпав кости пылью, а деревянная стена превратилась в груду обломков.
   Из Малого Зала донеслось завывание. Внутри скрипела масса колес, измученных новым беспорядком, охватившим их бесчисленные ряды. Часы затряслись в лихорадке, сотрясаясь в смертельной агонии. Внезапно в открытую дверь Малого Зала влетели колеса, тысячи колес. Большой Зал заполонили гладкие серебристые колеса, некоторые были сломаны и летали по воздуху, другие лениво вращались.
   Часы протяжно тикнули, а затем снова завизжали. Спусковой Механизм заклинило, но Маятник пытался раскачиваться по-прежнему. Он двинулся в путь, и огромная колонна диаметром в четыре фута приобрела гротескную форму.
   Повсюду была пыль, в ушах свистел летящий металл. Когда звук достиг невероятной силы, разрушение стало необратимым.
   Последним, что он увидел, был яркий свет, проникающий внутрь, когда Часы рухнули, превратившись в груду падающих деревянных и металлических шестеренок.
  
   3
  
   И это было последнее, что видели все остальные. Возможно, на короткое время они увидели, как их мир замер в гротескном бездействии. Возможно, они видели, как вода, затвердевая при падении, застывала в полной неподвижности; возможно, они видели птиц, летящих по воздуху, похожему на патоку, и, наконец, останавливающихся над землей; возможно, они даже видели, как на их собственных лицах начинает отражаться ужас, но выражение его так и не меняется...
   А после этого уже не осталось времени, чтобы куда-то смотреть.
   Джеймс Баллард
   Мистер Ф.есть мистер Ф.
  
   ...11 часов. Хэнсон с минуты на минуту должен быть здесь. Проклятье!
   Элизабет! Ну почему она появляется так внезапно?
   Соскочив с подоконника, Фримэн бросился к кровати и быстро лег, натянув одеяло до пояса. Когда жена зашла в комнату, он приветливо улыбнулся ей и притворился, что читает журнал.
   - Все в порядке? - Элизабет внимательно смотрела на него.
   - Да, дорогая, все нормально.
   Она принялась поправлять постель. Фримэн беспокойно заерзал. Когда же Элизабет протянула руку, чтобы поправить подушку, на которой он сидел, Фримэн резко оттолкнул жену.
   - Послушай, дорогая, я уже не ребенок! - он с трудом скрывал раздражение. - Что случилось с Хэнсоном? Он должен был быть здесь полчаса назад.
   Элизабет пожала плечами и подошла к окну. Несмотря на просторное, как халат, шелковое платье, было заметно, что она беременна.
   - Должно быть, он опоздал на поезд. - Элизабет закрыла форточку. - Я не хочу, чтобы ты простудился.
   Фримэн молча ждал, когда она уйдет, постоянно поглядывая на часы.
   - Я купила для ребенка пеленки, - сказала она. - Сейчас, глядя на тебя, я подумала, что надо бы купить тебе новый халат. Этот уже совсем износился.
   - Я уже давно ношу этот халат и не хочу с ним расставаться. Я не хочу новой одежды. - Фримэна раздражало то, что Элизабет обращалась с ним, как с ребенком. Но он прощал жену, так как у них долго не было детей. К тому же последний месяц он был болен, и Элизабет очень бережно и внимательно ухаживала за ним.
   - Дорогая, извини меня, я не хотел на тебя кричать. Спасибо, что ты так ухаживаешь за мной. Может быть вызвать доктора?
   Фримэн сказал это автоматически, и секунду спустя в его сознании вспыхнуло: Нет! Словно почувствовав это, Элизабет покачала головой и сказала:
   - Не надо. Ты скоро уже будешь здоров. Я думаю, тебе уже не надо видеться с врачом.
   Уже?
   Элизабет вышла. Фримэн слышал, как она спускалась по лестнице. Через несколько минут внизу заработала стиральная машина.
   Уже?
   Фримэн быстро встал и подкрался к ванной. Шкаф был увешан сохнущей детской одеждой. Сквозь марлю, накрывающую чистые стопки, он заметил, что большая часть пеленок была голубого и синего цвета.
   "Наверное, наш ребенок будет одет лучше всех на свете", - подумал он.
   Выйдя из ванной, Фримэн зашел в свой кабинет и вытащил из-за шкафа маленькие весы. Скинув халат, он встал на платформу. В зеркале отразилось его бледное, костлявое тело, длинные кривые ноги.
   Вчера было 42 килограмма. Он не отрывал глаз от стрелки, одновременно прислушиваясь к шуму стиральной машины. Наконец стрелка замерла.
   39 килограммов!
   Запахнувшись в халат, он поставил весы на место.
   39 килограммов! За 24 часа я потерял 3 килограмма.
   Фримэн попытался унять охватившую его дрожь. Чтобы успокоиться, он вернулся в кровать и взял какой-то журнал. Но в голову ему все время лезли беспокойные мысли. Два месяца назад он весил 65,5 килограмма. 3,1 килограмма в день! Если так пойдет дальше, то... Фримэн содрогнулся.
  
   Шесть недель назад Фримэн понял, что начинает странным образом меняться.
   Собираясь утром на работу, он заметил, что его усы поредели. Обычно черная и колючая щетина теперь стала мягкой и приобрела грязно-коричневый оттенок. То же самое произошло с его бородой. Сначала он связывал эти изменения с ожиданием ребенка: когда он женился на Элизабет, ему было сорок, а она была моложе на два-три года. Он уже не надеялся стать отцом.
   Когда Элизабет забеременела, он поздравил себя со вступлением в новую эру жизни и решил полностью отдаться роли чуткого отца. Он даже придумал песенку:
   Лиззи со мною,
   Да с ребенком - нас трое
  
   - и напевал ее весь день.
   Постепенно на месте его белокурых волос стала появляться лысина Тогда он впервые забеспокоился, стал читать литературу о чувствительности будущих отцов. Элизабет ему помогала, но они не нашли описания того, что происходило с ним. Каждое утро, просыпаясь намного раньше жены, Фримэн брал старую теннисную ракетку и долго играл на лужайке, наслаждаясь кристально чистым утренним воздухом. После завтрака они с Элизабет часами катались на лодке по реке. Все эти занятия доставляли ему такое же удовольствие, как и раньше, когда он был двадцатилетним. Но только теперь, когда ему пошел пятый десяток, он начал понимать, что такое настоящее счастье.
   Элизабет была немного выше его, но когда он обнаружил, что едва достает ей до плеча, то стал еще тщательнее присматриваться к себе.
   Однажды в магазине (а Элизабет всегда брала мужа с собой, когда ходила за покупками) продавщица обратилась к Элизабет как к матери Фримэна. И не удивительно: беременность увеличила и без того внушительные размеры жены, а Фримэн все худел и становился меньше ростом.
   Когда в тот день они вернулись домой, Фримэн заметил, что шкафы и книжные полки стали больше и выше. Взвесившись, он обнаружил, что потерял девять килограммов.
   Элизабет заметила складки и морщинки на его брюках и пиджаке, но ему ничего не сказала.
  
   С ним стали происходить странные изменения: его усы, волосы, мышцы трансформировались. Изменялись даже черты лица. Рассматривая свой рот в зеркале, он заметил, что на месте старых, вставных стали появляться новые, молодые зубы. Сначала он продолжал ходить на работу, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. Но в тот день, когда он обнаружил, что не может дотянуться до книжной полки, он остался дома, пораженный острым приступом тоски.
   Чтобы выглядеть выше и крупнее, он надел старый халат и тапочки на толстой подошве и обмотал вокруг шеи пестрый вязаный шарф. Когда Элизабет входила в комнату, он старался сесть или лечь в постель, чтобы она не видела, какого он роста, какой он маленький. Фримэн боялся, что если жена узнает правду, то она будет очень волноваться, а это в ее положении было бы вредно.
   Через неделю он уже не доставал ногами до пола, когда сидел за столом. Фримэн решил вести лежачий образ жизни. Теперь он сутками не вставал с постели.
  
   Проклятье! Уже 11:45, и Хэнсон еще не появился. Фримэн листал журнал, каждые пять секунд поглядывая на часы. Он еще не знал, что сказать Хэнсону, так как его мучили сомнения. На самом деле: он терял в весе до 3,5-4 килограммов в день, но оставался по-прежнему здоровым. Он как бы молодел, возвращаясь в свое детство.
   Его пугало то, что он в конце концов мог очутиться в сумасшедшем доме. Их семейный доктор, ворчливый и несимпатичный человек, наверняка счел бы его симулянтом, желающим занять место сына в жизни Элизабет. Были и другие мотивы, которые пугали Фримэна. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, он стал внимательней вглядываться в журнал. Это оказался детский комикс. С проклятьем он отшвырнул его и схватил всю остальную стопку заказанных Элизабет журналов. Все это были журналы для детей.
   В это время тихо вошла Элизабет. Она принесла маленький поднос, на котором стоял стакан теплого молока и два пирожных. Несмотря на постоянную потерю в весе, аппетит Фримэна возрастал, как у ребенка.
   - Я хочу купить кроватку для ребенка, - она устало взглянула на него.
   - Ты мне не поможешь?
   - Я думаю, что они все на одно лицо. Выбери самую крепкую, вот и все, - ответил Фримэн.
   Элизабет кивнула и вышла, чтобы продолжить гладить белье.
   За ужином они решили, что рожать Элизабет будет дома.
  
   28,5 килограмма.
   Фримэн взглянул на весы. За два дня он потерял девять килограммов!
   Стараясь не глядеть в зеркало, он понял, что теперь он не выше шестилетнего ребенка и с трудом будет доставать до дверных ручек. Полы халата волочились по полу, рукава свисали едва ли не до пяток.
   За завтраком Элизабет взглянула на него, отложила ложку, вышла в соседнюю комнату и вернулась с маленькой спортивной курткой и домашними шортами.
   - Дорогой, может быть ты наденешь это? - Она протянула ему одежду.
   Сначала он хотел ответить вслух, но вспомнил, что его голос напоминает писк, и покачал головой. Однако, когда Элизабет ушла, он снял осточертевший халат и переоделся.
   Он стал думать, как бы добраться до телефона, не привлекая внимания Элизабет. Он уже вряд ли доставал ей до пояса, и если бы она увидела его стоящим, то наверняка умерла бы от шока. К счастью, Элизабет редко видела его, все время работая по дому: устанавливала кроватку, стирала пеленки и так далее.
   На следующее утро Фримэн решил рискнуть. Он весил уже 19,5 килограмма, и одежда, которую дала Элизабет, была размера на три больше.
   Из зеркала на него смотрел маленький мальчик. Непроизвольно Фримэну вспомнилось детство. После завтрака, когда Элизабет была в саду, он спустился вниз. Но в окно он увидел, что она сидит на скамейке возле двери, и ему пришлось вернуться обратно. Это отняло у него столько сил, что он не смог забраться на кровать.
   ...Даже если бы он добрался до госпиталя, то кто бы ему поверил без Элизабет? Тут Фримэн понял, что с помощью ручки и бумаги он мог бы внятно рассказать, что с ним происходит. Теперь ему надо было всего лишь добраться до больницы или хотя бы до полицейского участка. К счастью, это было несложно: четырехлетний ребенок, в одиночку гуляющий по улице, обязательно привлечет внимание констебля.
   Неожиданно Фримэн услышал шаги Элизабет. Он попытался взобраться на кровать, но обессиленно рухнул на пол. Элизабет вошла в комнату, неся перед собой стопку пеленок, и удивленно уставилась на него. Несколько секунд они смотрели друг на друга, сердце Фримэна громко стучало, он думал, поймет ли жена, что с ним случилось. Но она улыбнулась и пошла дальше.
   Обливаясь потом, Фримэн чувствовал себя, как на операционном столе.
   На обратном пути Элизабет помогла ему подняться, спросив, не ушибся ли он.
   До конца дня Фримэну больше не представилось удобного случая.
  
   Он проснулся в большой белой комнате. Сначала Фримэн не мог понять, где очутился, и только позже сообразил, что он по-прежнему в спальне. На нем была новая пижама (наверное, Элизабет переодела его, пока он спал), но и она была велика ему. Миниатюрный халат висел на спинке, на полу стояла пара тапочек, Фримэн подошел к двери. Она была закрыта, и, чтобы открыть замок, ему пришлось подкатить кресло.
   На лестнице он остановился и прислушался. Элизабет была на кухне. Он тихонько спустился вниз и заглянул в приоткрытую дверь. Жена стояла у плиты, на которой подогревалось молоко. Когда она отвернулась к раковине, Фримэн незаметно проскользнул в гостиную.
   Он навалился на ворота. В это время мимо шла пожилая женщина. Сначала она удивленно посмотрела на Фримэна, а затем стала вглядываться в окна. Чертыхнувшись про себя, Фримэн притворился, что возвращается назад в дом. Он надеялся, что Элизабет еще не обнаружила его отсутствия. Наконец дама ушла, и он, с трудом открыв ворота, побежал к торговому центру.
   Мир сильно изменился. Вокруг, как стены каньонов, возвышались автобусы и грузовики. Конец улицы, находившийся в ста ярдах, скрылся за горизонтом. Верхушки платанов были далеки, как небо.
   Ярдах в пятидесяти от угла фримэн задел ногой за выступ на мостовой и упал. Задыхаясь, он встал и прислонился к дереву. Его ноги дрожали.
   Неожиданно из дома вышла Элизабет. Он быстро спрятался за ствол, ожидая, когда она вернется в дом, а затем сел на прежнее место.
   Вдруг с неба спустилась огромная рука и легла ему на плечо. Фримэн вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял его банковский менеджер мистер Симонс.
   - Ты наверное потерялся, малыш, - сказал Симонс и, взяв Фримэна за руку, повел его вниз по улице. - Ну, покажи мне свой дом.
   Он попытался вырваться, но менеджер крепко держал его. Из ворот все еще в фартуке выбежала Элизабет и бросилась навстречу. Фримэн попытался проскользнуть у Симонса между ног, но потерпел неудачу и был вручен жене. Поблагодарив Симонса, Элизабет ввела мужа в дом.
   В спальне он сразу направился к дивану, но жена подхватила его на руки и, к удивлению Фримэна, уложила его в детскую кровать. Он попытался возражать, но Элизабет, поправив подушки и взяв его халатик, вышла. Фримэн облегченно вздохнул.
   Несколько минут он восстанавливал дыхание. Случилось то, чего он больше всего боялся: несмотря на свою беременность, Элизабет сочла его своим сыном. Процесс превращения Фримэна из мужчины в ребенка был сокрыт от нее, и теперь Фримэн был для нее ее ребенком.
   Вскоре он обнаружил, что не может выбраться из кровати. Прутья были слишком прочны, а бортики слишком высокими. Сев, Фримэн стал нервно играть с большим пестрым мячом.
   Только сейчас он понял, что надо было не скрывать от Элизабет процесс деформации, а, наоборот, привлечь ее внимание и доказать свою личность.
   Он встал и принялся исследовать свою кровать.
   Услышав шум, вошла Элизабет.
   - В чем дело, дорогой? - спросила она, склоняясь над кроватью. - А как насчет бисквита?
   Взяв пирожное, Фримэн собрал свою волю и проговорил:
   - Я все не бенок.
   - Ты не ребенок? Какая грустная новость. - Элизабет засмеялась.
   - Я не бенок! Я вой уж! - крикнул он.
   Она взяла пустую тарелку и поставила на тумбочку. Несмотря на жалкое сопротивление Фримэна, она раздела его и отнесла одежду в стиральную машину.
   Когда Элизабет вернулась из ванной, он поднялся и стал кричать:
   - Лизбет! Моги не! Я не...
   Элизабет вышла из комнаты. Тогда он стал искать что-нибудь пишущее. Но вокруг ничего подходящего не было. Он сунул палец в рот и написал слюной на стене:
   "ЭЛИЗАБЕТ! ПОМОГИ МНЕ. Я НЕ РЕБЕНОК".
   Он стал стучать ногами по полу и в конце концов привлек ее внимание. Но когда он обернулся к стене, то обнаружил, что буквы уже высохли. Вскочив на подушку, Фримэн принялся восстанавливать надпись. Но не успел он начертить и несколько знаков, как Элизабет взяла его за пояс и уложила на подушки, накрыв сверху одеялом.
   Во время еды он попытался что-нибудь сказать, но тонкий голосок не слушался его. Когда Элизабет отвернулась, Фримэн выложил кусочки хлеба в геометрические фигуры, но она только всплеснула руками и убрала хлеб подальше. Он все время внимательно смотрел на жену, надеясь, что она узнает в двухлетнем ребенке своего мужа, но безрезультатно...
   Время играло против него. Вечером Фримэн забылся тяжелым сном, а утром почувствовал себя немного лучше, но ближе к полудню жизненная энергия стала покидать Фримэна. Он обнаружил, что перемены продолжаются, так как с трудом мог подняться с кровати. Постояв на ногах несколько минут, он почувствовал себя уставшим и вымотанным.
   Он полностью потерял дар речи: изо рта доносились только какие-то младенческие хрипы и писки.
  
   Каждое утро Элизабет вывозила Фримэна в коляске на прогулку. Перед его носом дергался пластиковый зайчик, а мимо проходили знакомые люди, наклонялись над ним, гладили его по голове, делали комплименты Элизабет и спрашивали ее, где же Фримэн. Она отвечала, что он в важной деловой поездке и вернется не скоро. Тогда Фримэн понял, что жена вычеркнула его из своей памяти, для нее существовал только ребенок.
   Лежа в кровати с бутылочкой теплого молока во рту, Фримэн ждал, когда же придет Хэнсон. Хэнсон был его последней надеждой. В конце концов он должен был прийти и узнать, что стало с Фримэном.
  
   Однажды, когда Элизабет и Фримэн возвращались с утренней прогулки, кто-то издали окликнул Элизабет, и она, остановив коляску, стала с ним разговаривать, Фримэн никак не мог узнать голос, но через плечо он увидел длинную фигуру Хэнсона. Сняв шляпу, Хэнсон заговорил:
   - Как дела, миссис Фримэн? Я пытался дозвониться до Вас целую неделю.
   - О, все нормально, мистер Хэнсон. - Элизабет все время держалась между ним и коляской. После секундной заминки она продолжила: - Видимо, наш телефон сломан. Надо бы вызвать мастера.
   - А почему Ваш муж не был в субботу в офисе? С ним что-то случилось?
   - Хэнсон внимательно смотрел на Элизабет, одновременно приближаясь к коляске.
   - К сожалению, у него какое-то важное дело. Я боюсь, что его не будет некоторое время.
   "ОНА знает", - подумал Фримэн.
   Хэнсон подошел к коляске.
   - Какой симпатичный малыш. Он так сердито смотрит на меня. Соседский?
   - Нет, это ребенок друга моего мужа. Меня попросили побыть с ним денек. К сожалению, мы должны идти, мистер Хэнсон.
   - О, я не буду вас задерживать. Скажите, пожалуйста, своему мужу, чтобы он позвонил мне, когда вернется.
   - Я обязательно передам ему вашу просьбу. До свидания, мистер Хэнсон.
   - До свидания, - Хэнсон кивнул и пошел по улице.
   ОНА знает.
   Фримэн отшвырнул одеяло и попытался крикнуть вслед удаляющейся фигуре Хэнсона, но Элизабет быстро вкатила коляску во двор и закрыла за собой калитку.
   Когда она несла его по лестнице, Фримэн увидел, что шнур телефона был выдернут из розетки. Да, Элизабет все знала и лишь прикидывалась, что не замечает изменений. Она видела, как молодел ее муж, она видела все стадии трансформации, и пеленки с детской кроваткой предназначались ему, а не ожидаемому ребенку.
   Фримэн сомневался, была ли его жена на самом деле беременна. Изменения фигуры могли быть всего лишь иллюзией. Когда Элизабет говорила, что ожидает ребенка, то она могла иметь в виду, что ребенком будет ОН!
   Лежа в кровати, он слышал, как Элизабет закрывает окна и двери.
   Неожиданно Фримэн почувствовал, что замерзает. Несмотря на кучу одеял, он был холоден, как кристаллик льда. Фримэн понял, что приближается конец его изменений.
   В конце концов он задремал, и сон унес прочь все страхи и сомнения.
   Через два часа Элизабет разбудила его и внесла в холл. Память Фримэна быстро атрофировалась, он уже не мог контролировать свое тело. Неожиданно он очутился в мире своего детства и, издав громкий крик, вступил в заключительную стадию своих изменений.
  
   В то время как ребенок затихал на столе, Элизабет сидела, откинувшись назад, на диване и пыталась подавить боль. Когда Фримэн уже не подавал признаков жизни, она обессиленно легла на подушку и быстро заснула.
   На следующее утро она проснулась бодрой и полной энергии. От ее беременности не осталось и следа. Через три дня Элизабет уже свободно передвигалась по дому. Тогда она принялась уничтожать следы существования Фримэна: пеленки и другое белье купил старьевщик; кровать она сдала обратно в мебельный магазин и, наконец, уничтожила все фотографии, на которых присутствовал ее муж.
   Через два дня все, напоминающее о Фримэне, было изгнано из дома.
  
   Следующим утром, когда она возвращалась с покупками из торгового центра, навстречу ей из машины вышел Хэнсон.
   - Здравствуйте, миссис Фримэн, Вы великолепно выглядите!
   Элизабет наградила его ослепительной улыбкой.
   - Чарльз все еще отсутствует? - спросил Хэнсон.
   Она молчала, мечтательно глядя куда-то вдаль, через его плечо. Хэнсон, не дождавшись ответа, уехал, а она вошла в дом.
   Так Элизабет потеряла своего мужа.
  
   Три часа спустя метаморфозы Чарльза Фримэна достигли кульминации. В последнюю секунду Фримэн вернулся к началу своей жизни, и момент его рождения совпал с моментом его смерти.
  

Перевод В. Гольдича

   Дэвид И. Массон
  
   Отдых путника
  
   Это был сектор настоящего Апокалипсиса. Из-за красно-черной завесы переднего обзорного барьера, который на таком расстоянии от границы закрывал всего двадцать метров к северу, виднелись самые разные проявления надвигающегося ужаса: ядерные взрывы, химические реакции, град снарядов всех размеров и скоростей, потоки нервно-паралитических газов и таламических веществ. Взрывные устройства детонировали на голых скалах склонов или в бетоне передовых станций; некоторые станции были разрушены или выпотрошены за считанные секунды. Уцелевшие сооружения продолжали вести столь же интенсивный огонь, выпуская ракеты и снаряды почти вертикально вверх. То тут, то там можно было увидеть фигуры в защитных доспехах, скачущие вверх, вниз или вдоль склонов на своих механических ходунках, словно обезумевшие муравьи из муравейника, сожженного огнеметом. Траектории приближения некоторых объектов можно было увидеть, когда они змеились над головой, скрываясь в темно-синем полумраке по ту сторону завесы, примерно в пятидесяти метрах к югу, и упирались в отвесную скалу в сорока с лишним метрах ниже наблюдателя. Все происходящее как будто освещала гигантская прямая радуга. На восток и запад, насколько хватало глаз - примерно на сорок миль в этом чистом горном воздухе, несмотря на осколки от взрывов (только к западу обзор загораживал отрог хребта), - в поле зрения непрерывно продолжались обстрелы и контратаки. Весь этот хаос окружали гигантские черные стены каньона, которые на огромной высоте достигали тонкой бледной полоски света, охватывающей горизонт. Коридор слышимости был значительно шире коридора видимости; многоголосый шум, доносившийся только через отверстие в шлеме у левого уха, казался оглушительным.
   - Наверное, ими управляет компьютер, - сказал передатчик в правом ухе Х. Перед словами не было никакого опознавательного сигнала, но Х узнал интонации Б, своего соседа, который в любом случае находился в каком-нибудь метре и произносил слова в большом бетонном пузыре, откуда они оба наблюдали за происходящим, используя экран из пласпекса и инфракрасный прибор наблюдения, направленный на север и имевший дальность в несколько сотен метров. Его напарник пробыл в бункере три минуты, очевидно, перепроверяя информацию, вероятно, для того, чтобы выразить признательность второму напарнику, который, возможно, сейчас находился на станции В.
   - Как иначе они могут наносить мгновенные удары? - спросил Х.
   - Ну, конечно, они могут использовать низкочастотный сигнал дальнего действия - мы на самом деле не знаем, как там работает Время.
   - Но если союзники движутся к Границе по асимптоте, как и должно быть, если Их Время движется в зеркальном отражении - можно ли вообще что-нибудь сделать?
   - В этом нет необходимости, насколько могу судить, - возможно, линия сильно поднимается, а затем просто опускается под тем же углом с другой стороны, - произнес голос Б. - В любом случае, я пришел не для того, чтобы рассуждать о науке: у меня есть для тебя новости: если мы продержимся еще несколько секунд, ты уйдешь в запас.
   Он почувствовал, как черный барьер перед внутренним взглядом смыкается со всех сторон; рев в ушах заглушил шум бомбардировки. Он согнулся пополам, когда колени начали подгибаться, и окончательно оправился. Теперь он мог видеть своего сменщика, туманную фигуру в защитном костюме (как и все остальные) в дальнем конце бункера.
   - XN 3: какие будут приказы? - четко произнес он, его пульс участился.
   - XN 2: сейчас же возьмите снаряжение, повторите, ракета 3333 вызывает VV, предъявите бирку, - он протянул светящийся оранжевый жетон с несколькими грубыми черными буквами, - и действуйте, как приказано.
   Х поднял большой палец правой руки и сжал кулак, отведя в сторону локоть - так он отдал честь. Случай был не тот, когда можно размахивать руками или произносить ненужные слова.
   - XN 3: да, эм-комплект, ракета 3333, бирка, - (он взял ее левой рукой в перчатке), - и приказ VV; расходимся!
   Не заметив кивка Б, он, скользя на подошвах, направился к выходу, схватил небольшой сверток (один из пятнадцати), висевший на четвертом крючке, спустился по скользкой дорожке под землю на десять метров к освещенной топливными элементами пещере, нажал светящуюся кнопку на стене, наблюдая, как мелькает горящий символ, отмечая перемещение; он запрыгнул в низкую машину, когда она появилась из-за угла, и свернулся калачиком. Его вес привел в действие дверной механизм, машина соскользнула вниз и (ее зажимы зафиксировались на теле Х) с ревом покатилась вниз по желобу.
   Через двадцать пять секунд после прощальных слов Х развернулся в передней приемной ячейке станции VV, расположенной почти в полумиле вниз по склону. Он вылез, когда ракета снова стартовала, прошел десять шагов вперед по этой увеличенной версии своего северного обиталища, отсалютовал поднятым большим пальцем и предъявил свой жетон второму напарнику (опознанному по цвету шлема и знаку на шлеме), одновременно сказав: "Докладывает XN 3: свободен".
   - От XN 1 - XN 3: возьми это, - (напарник протянул ему точно такую же оранжевую бирку, извлеченную из кармана), - и садись на поезд на магнитной подвеске - семьдесят секунд. Кстати, ты когда-нибудь видел предов?
   - Нет, сэр.
   - Тогда взгляни сюда; похоже на птеров, но более примитивны.
   Инфракрасный телескопический наблюдатель, смотрящий на северо-запад, прошел через барьер переднего обзора, который находился примерно в сорока метрах отсюда, прямо к северу. Высоко на склоне, но все еще на достаточном расстоянии от темного барьера инфракрасного излучения, можно было разглядеть двух беззвучно кричащих и тявкающих чешуйчатых животных размером с крупных собак, но с двумя ногами и тяжелыми крыльями, которые хлопали крыльями вокруг бугорка или валуна на скале.
   "Возможно, их сбили по пути, вряд ли у них могли быть какие-то дела в этом пустынном месте", - подумал Х.
   - Спасибо; странно, - сказал он. Одиннадцать секунд из семидесяти истекли. Он снял со стены стакан-распылитель и сделал глоток; влага проникла сквозь шлем. Семнадцать секунд прошло, осталось пятьдесят три.
   - От XN 1 - XN 3: как там дела?
   Естественно, потребовался отчет: XN 2 мог уже никогда не вернуться, а поддерживать связь на расстоянии более нескольких метров в этих широтах было практически невозможно.
   - XN 3: весь день обстановка накалялась; боюсь, что в ближайший час или около того может быть предпринята попытка прорыва - это, конечно, только мое предположение. Но за все время я ни разу не видел здесь ничего подобного. Я полагаю, ты тоже заметил это в VV?
   - XN 1: спасибо за отчет, - вот и весь ответ, который он получил. Но он и сам мог слышать, что сражение было намного интенсивнее всего, с чем сталкивались на этом уровне.
   Оставалось всего двадцать семь секунд. Он отдал честь и зашагал через бункер со своим электронным комплектом и новым жетоном. Он показал жетон охраннику, который проштамповал бирку и молча указал в глубь коридора. Он спустился и через много метров оказался в дальнем конце небольшой галереи. Рядом бесшумно проехал подвесной вагон с раздвижными дверями, ведущими в кабинки. Охранник на галерее помахал рукой, когда Х и еще двое ожидавших открыли двери, индикаторы которых не горели; двери скользнули в сторону, и Х обнаружил, что его мягко втиснули на откинутое сиденье, в то время как поезд с магнитным управлением набирал скорость, двигаясь под уклон. Через десять секунд он остановился на следующей контрольной отметке; на панели под потолком кабинки загорелось сообщение о перемещении влево, предположительно, из-за того, что прямой маршрут разрушен. Теперь поезд, казалось, начал ускоряться, но более плавно, отклонился влево (как почувствовал Х) и остановился еще на двух контрольных остановках, прежде чем снова повернуть направо и, наконец, замедлить ход, остановиться и начать отсчет примерно через 480 секунд после старта, по личному хронографу Х, - вместо 200, как он ожидал.
   В этот момент снова показался дневной свет. После ухода из верхнего бункера, откуда его выпустил XN 2, он уже преодолел около десяти миль на юг и спустился почти на 3000 метров, не считая обходных путей. Передний барьер здесь был скрыт выступом горы, покрытой гигантским лишайником, но южный барьер был виден - фиолетово-черная стена тумана в четверти мили. Лишайники и какая-то травянистая растительность покрывали большую часть окрестного пространства - ряд впадин и оврагов. Шум войны все еще был слышен и смешивался с шумом бури, но поблизости не часто происходили столкновения, и можно было заметить сравнительно мало повреждений. Небо над головой было неспокойным. Какие-то очень странные животные, по виду средние между ящерицами и горностаями, копошились в древовидном папоротнике неподалеку. Всего из поезда вышли шесть человек, не считая Хада. Двое и трое, разделившись на две группы, двинулись по тропинке на восток. Один (не из тех, кто сел в VV) остался рядом.
   Из передатчика в правом ухе Хада раздался мужской голос:
   - Я отправляюсь в Великую долину, не видел ее двадцать дней, скоро все изменится. Тебя далеко отправили?
   - Я-я-я сменился, - неуверенно попытался ответить Хад.
   - Ну, а я... развалился! - вот и все, что смог выдавить из себя мужчина. Затем, через минуту, спросил: - И куда ты отправишься?
   - Думаю, займусь делами на юге. Жара - то, что мне подходит, жара и густая растительность. У меня есть несколько приемов, которые я мог бы с толком использовать в управлении тем или иным делом. Извините, я никак не хотел тебя огорчать, но ты сам меня спросил.
   - Все в порядке. Но тебе определенно должно повезти. Я никогда не встречал человека, которого бы сменили. Воспользуйся этим на всю катушку, да ли? Подобные штуки помогают понять, что наша борьба здесь кое-чего стоит - я имею в виду встречу с человеком, который присоединяется ко всем тем, кого мы должны защищать. В каком-то смысле эти люди становятся для нас настоящими.
   - Очень приятно, что ты именно так относишься к подобным вещам, - сказал Хад.
   - Нет, я серьезно. В противном случае мы бы задумались, есть ли здесь люди, ради которых нужно удерживать Фронт.
   - Ну, а если бы их не было, разве удалось бы создать средства, позволяющие держаться здесь? - вставил Хад.
   - Некоторые из техколей, которых я помню в Великой долине, могли бы разработать кое-какие средства.
   - Да, но подумай обо всей той чистой науке, которая требуется для разработки методов; я сомневаюсь, что ее можно было бы изучить в техколах Долины.
   - Возможно, и нет. Это выше моего понимания, - слегка раздраженно произнес собеседник, и они стояли молча до тех пор, пока не подъехал следующий вагон канатной дороги, сделавший круг у подножия станции. Хад позволил собеседнику сесть в вагон - он чувствовал, что обязан так поступить, - и через минуту (всего пять секунд прошло в его первом бункере, внезапно подумал он не без иронии) появилась следующая машина. Он запрыгнул внутрь как раз в тот момент, когда на древовидные папоротники, покрытый ящерицами-горностаями, опустилась очень странного вида пурпурная птица с длинной голой шеей. Канатная дорога мчалась вниз над ущельями и впадинами, а южная завеса все быстрее удалялась от нее. По мере того, как временной градиент становился менее крутым, его мозг начинал работать лучше, и появилось чувство облегчения и осмысленности происходящего. Скорость машины снизилась.
   Хад обрадовался, что еще не снял защитный костюм, когда пара химических взрывов, предположительно случайных, прогремели рядом с кабельной линией, всего в пятидесяти метрах под ним. Он еще сильнее обрадовался, когда летящий обломок третьей опоры оборвал сам трос далеко внизу по склону, а аварийный трос удержал машину на следующей опоре. Он соскользнул вниз по подъемнику опоры и подключил свой приемник-передатчик к разъему связи внизу. Ему предложили пройти две мили на запад - до следующей линии канатной дороги. Он предположил, что собеседник, должно быть, говорит с коммутатора, расположенного более или менее на той же широте, что и пилон, поскольку даже здесь связь с севера на юг была почти невозможна, за исключением расстояний в несколько метров. Несмотря на это, голос собеседника звучал слишком высоко, а речь была отрывистой и быстрой. Хад предположил, что его собственный голос покажется собеседнику хриплым и протяжным.
   Используя ходунки, он пробирался через овраги и лощины, ориентируясь по компасу и следя за обзорными барьерами и доплеровским светящимся экватором, указывающим направление движения. "Хорошо, что этот человек говорит о техколах, - подумал он, - но он должен понимать, что никакая цивилизация не могла развиться так далеко на севере, в Великой долине: она слишком молода, чтобы даже люди появились здесь сами по себе - по крайней мере, в этом районе; я не уверен, насколько далеко к югу уходит восточная оконечность Долины".
   Путешествие было небезопасным: поблизости прогремело несколько взрывов, а в двух впадинах, которые он решил обойти, обнаружилось нечто, похожее на подозрительные искусственные испарения, которые было легко не заметить. Более того, в лиловых зарослях кустарника на него напал разъяренный гигантский медведь-ленивец, и зверя пришлось уничтожить с помощью скорострельного ружья. Но тому, кто только что спустился из горного ада, все это показалось приятной прогулкой.
   Наконец он добрался до ряда опор и нажал телефонную кнопку у подножия ближайшей, предварительно убедившись, что находится на нужной широте. Прежний голос, чуть менее странный и не такой быстрый, сообщил ему, что вагон прибудет через три четверти минуты и остановится у его опоры; если этого не произойдет, он должен нажать кнопку экстренной помощи, расположенную поблизости. Несмотря на то, что он передвигался на ходунках, прошел почти час с тех пор, как он отправился в путь. С тех пор, как он покинул верхний бункер, прошло около полутора часов - примерно полторы минуты по времени бункера.
   Вагон подъехал и остановился на указанном месте, он вскарабкался внутрь, и на этот раз путешествие прошло без происшествий, если не считать редких внезапных шквалов и пролетающих мимо стай встревоженных ворон, пока машина не достигла конечной точки - приземистой башни на поросших вереском склонах. Навстречу поднимался вагон снизу, и мужчина, сидевший там, крикнул в передатчик, когда они сблизились: "Первый из группы!" Конечно же, салон терминала заполняли люди, примерно двадцать мужчин в полной экипировке - почти достаточно, чтобы их можно было отправить на полигеле, подумал Хадол, а не ждать маленьких вагонов. Люди выглядели взволнованными и вовсе не подавленными, но Хадол воздержался от разговоров о своем будущем. Он перешел на соседнюю платформу и оказался в группе людей, которые больше интересовались пейзажем, чем своими соседями. Густая красноватая завеса неизвестной толщины закрывала склоны холмов примерно в четверти мили к северу, а голубоватый туман заслонял вид на долину почти в полумиле к югу, но между ними широтная зона была относительно чистой и лишенной явных признаков войны. Сосновые леса, а ниже - дубовые и ясеневые, покрывали склоны, пока, наконец, они не скрывались за крутым краем Большой долины, луга которой, однако, виднелись за обрывом. Тени от клубящихся облаков скользили по земле, на нее падали дождь и град, время от времени слышались вспышки и грохот грозы. То тут, то там можно было мельком увидеть оленей, а над деревьями кружили густые тучи мошкары.
   Поездка, занявшая около пятидесяти минут, привела их вниз; они миновали две пустых станции, два закольцованных туннеля, промчались среди водопадов и под утесами, где белки перепрыгивали с одного висячего корня на другой, сквозь все более теплые потоки воздуха к пастбищам и кукурузным полям Великой долины, где раскинулся Эммел, селение из бетонных хижин и деревянных домиков, располагавшееся на холме над извилистой рекой; широкая трасса шла прямо на восток, параллельно железной дороге. Река здесь была невелика - простой мелкий, каменистый, но приятный ручей, - а Большая долина (теперь можно было оценить всю ее ширину) в этой западной части составляла не более трети мили в поперечнике. Южные склоны, оканчивающиеся Северо-Западным плато, которые теперь хорошо различимые, были покрыты густым кустарником.
   Решительный контраст с тем, что происходило наверху и по времени верхнего бункера, возможно, четыре минуты назад, заставил Хадолара едва ли не опьянеть от удовольствия. Однако он предъявил свой светящийся жетон, и начальник охраны военного терминала проверил его (и постоянную контрольную карточку) на предмет радиации, заверив подписью и печатью. Хадолару вернули отрывной талон на конце бирки, чтобы он вставил его в идентификационный диск, который, как всегда, находился в прорези на одном из его ребер; другая часть была изъята. Он снял защитный костюм и ходунки, сдал оружие, боеприпасы и аптечку, получил два кошелька с тысячей кредитных жетонов в каждом и временный гражданский костюм. Санитар провел операцию по установлению личности. Вся церемония с момента его прибытия заняла ровно 250 секунд - две секунды в верхнем бункере. Он вышел наружу хозяином земли.
   Воздух был наполнен ароматами сена, ягод, цветов, навоза. Он жадно вдыхал их. В кафе "Фрешхаус" он заказал, заплатил и выпил четыре порции светлого эля, затем заказал сэндвич и яблоко, заплатил и съел. Ему сказали, что следующий поезд на восток будет через четверть часа. Он пробыл на месте около получаса. У него не было времени любоваться рекой, но он пошел к железнодорожной станции, попросил билет до Веруама, расположенного у моря примерно в 400 милях к востоку, и, как показала подробная карта на станции, примерно в тридцати милях к югу, заплатил и выбрал купе, когда поезд вышел из депо.
   Девушка с фермы и заспанный мужчина в штатском, вероятно, армейский контрактник, сели в вагон сразу за Хадоларом, и, когда поезд тронулся, в купе оказались только они втроем. Он с интересом посмотрел на деревенскую девушку; она была светловолосой и спокойной - первая женщина, которую он увидел за сто дней. Он заметил, что мода за тридцать с лишним лет радикально не изменилась, по крайней мере, у девушек на фермах близ Эммела. Через некоторое время он отвел взгляд и стал рассматривать пейзаж. Долина была окаймлена утесами из желтоватого камня, торчавшими то с севера, то с юга. Даже здесь была заметна разница в оттенках - долина слегка расширилась; или, возможно, ему показалось, и разница была вызвана исключительно обычными световыми эффектами. Река изящно изгибалась из стороны в сторону, от утеса к утесу; редкие островки поросли орешником. То тут, то там можно было увидеть рыбаков, стоявших на берегах или переходивших ручей вброд. На некотором расстоянии друг от друга стояли фермерские дома. К северу над долиной вздымались величественные склоны, на первый взгляд лишенные признаков человеческого присутствия, если не считать станций фуникулера и редких вертолетных площадок, постепенно исчезавших за огромным багрово-бронзовым занавесом небытия, который незаметно вырастал из полуприкрытого облаками зеленого неба недалеко от зенита. Вихри среди облаков говорили о влиянии временного градиента на погоду, и странные вспышки молний, незаметные дальше к северу из-за войны, казалось, совершали пируэты высоко вверху. На юге плато все еще скрывалось за высокими утесами, но небо над долиной, окутанное темно-синей дымкой, уже казалось гораздо выше. Поезд остановился на станции, и Хадолар с огорчением увидел, что девушка выходит. Вошли двое солдат в легкой одежде, которые обменивались незначительными фразами: они получили краткосрочный отпуск на следующей станции, в маленьком городке Гранев; солдаты посмотрели на временный костюм Хадолара, но ничего не сказали.
   Гранев был построен в основном из стали и стекла: ничем не примечательное место; однообразная полоса двадцатиэтажек длиной в пять миль по обе стороны дороги, с навесами-эстакадами. (Как удачно, подумал Хадолар, что речь и движение могут распространяться по этой Большой долине так далеко - проблем с преодолением широты не возникает практически на всех 450 милях.) Теперь появились промышленные здания и техколи. Долина расширялась до тех пор, пока южные утесы не начали погружаться в голубую дымку на расстоянии полумили. Вскоре северные склоны приобрели дымчатый красновато-коричневый оттенок, потом их тоже поглотил туман. Река, вздувшаяся от притоков, теперь достигала нескольких сотен метров в ширину и становилась глубже в тех местах, где ее пересекала дорожная линия. Пока что они преодолели всего пятьдесят с лишним миль. Воздух снова стал теплее, а растительность - пышнее. Теперь почти все пассажиры были гражданскими, и некоторые с иронией поглядывали на временный костюм Хадолара. Он решил, что при первой же возможности обновит гардероб в Веруаме. Но в данный момент ему хотелось как можно быстрее увеличить расстояние, отделявшее его от бункера.
   *
   Через несколько часов поезд прибыл в Веруам, расположенный на берегу Северо-Восточного моря. Это был впечатляющий город длиной в тридцать миль, высотой в сорок этажей и шириной с севера на юг в 500 метров. С окраин не было видно ничего, кроме равнины, потому что красноватый туман все еще скрывал пространство примерно в четырех милях к северу, а голубоватый - примерно в семи милях к югу. Сытый Хадоларис посетил одного из городских консультантов по реабилитации, поскольку гражданские технологии и материальные ресурсы значительно улучшились со времени его последнего знакомства с ними, а слова и звуки речи поразительно изменились, в то время как все законы общественного поведения трансформировались с ужасающей скоростью. Вооружившись несколькими руководствами, карманным диктофоном и несколькими стандартными речевыми справочниками и кассетами, он быстро приобрел легкую одежду, штормовку, письменные принадлежности, дополнительные записывающие устройства, сумки и другое личное снаряжение. Проведя вечер в хорошем ресторане, Хадоларис обратился за помощью к сотрудникам семи агентств по развитию субтропических регионов, прошел тестирование и, вооружившись семью рекомендательными письмами, сел на ночной поезд, который направлялся на юг, мимо побережья Северо-Восточного моря, в Олулутанг, расположенный примерно в 360 милях к югу. Один из портных, который подгонял костюм, рассказал, что тихими ночами можно услышать очень слабый шум, предположительно, с северных гор. Хадоларис хотел оказаться как можно дальше от этого севера.
   Он очнулся среди пальм и тростниковых зарослей саванны. Внизу не оказалось никаких видимых признаков преград. Город был разбит на компактные кварталы многоэтажных зданий, кварталы, разделенные лесными массивами, шоссе и монорельсовыми дорогами, широкими и доступными. В отличие от городов Великой долины, город не был расположен по линии восток-запад, хотя ось "север-юг" здесь еще была относительно короткой. Хадоларисондамо нашел небольшую гостиницу, изучил план города и его фабричных районов, купил путеводитель по региону и посвятил несколько дней изучению и наведению справок, прежде чем посетить семь агентств. Вечера он проводил на занятиях для взрослых, а ночами во сне слушал языковые уроки. В конце концов, через девятнадцать дней (около четырех часов на широте Веруама, четыре минуты на широте Эммеля, менее двух секунд в верхнем бункере, размышлял он) он получил работу младшего менеджера по продажам овощной продукции в одной из контор.
   Он обнаружил, что устное общение между севером и югом возможно на расстоянии нескольких миль, при условии, что человек знал правила. В результате зонирование здесь было далеко не таким суровым, а транспортные и социальные объекты располагались на очень обширной территории. Здесь редко можно было увидеть военных. Хадоларис Андамо купил автомобиль, а после повышения в чине и второй - для отдыха. Он почувствовал, что окружающие его любят, и вскоре у него появилось немало друзей и несколько хобби. После нескольких любовных приключений он женился на девушке, чей отец занимал более высокое положение в фирме, и примерно через пять лет после своего приезда в город стал отцом мальчика.
   *
   - Арисон! - позвала его жена с лодки. Их пятилетний сын барахтался на теплой поверхности озера, положив кулаки на планшир. Хадоларис Андамо рисовал на маленьком островке, быстрые линии и штрихи появлялись на холсте, стоявшем на мольберте, узор из света и тени вырисовывался за деревьями на болотах над маленькой бухтой. - Арисон! Я не могу справиться с этой штукой. Не можешь приплыть сюда и помочь мне?
   - Еще пять минут, Миханьо. Надо это дописать.
   Вздохнув, Карамиханьоласве продолжила, но без особой надежды, ловить рыбу с носа своим горизонтальным приспособлением, похожим на йо-йо. Здесь было слишком тихо для хорошей поклевки. Справа в ветвях промелькнул попугай. Мальчик Дересто перестал барахтаться в воде, опустил трубку телескопа в озеро и заставил Миханьо нажать на выключатель освещения. Затем он стал всматриваться в воду, вертясь из стороны в сторону, издавая негромкие восклицания, когда мимо проносились крошечные рыбки различных форм и оттенков. Вскоре Арисон окликнул сына, сложил мольберт, снял брюки, положил сверху краски и холст и поплыл к берегу. В этом озере не водилось крокодилов, бегемоты были далеко, вредные бактерии здесь были уничтожены. Через двадцать минут довольно напряженной работы все наладилось, и бесшумная моторная лодка, работающая на энергоэлементах, была готова доставить их на живописный остров, а оттуда через озеро к месту, где небольшой ручей вырывался на простор. Они поймали четырех рыб. Вскоре они под заходящим солнцем вернулись к причалу, пришвартовались и поехали домой на автомобиле.
   *
   К тому времени, когда Дересто исполнилось восемь лет и он был готов официально называться Лафондерестонами, у него уже появились трехлетняя сестра и годовалый младший брат. Он был отличным пловцом, ловко правил лодкой и постепенно превращался в настоящего заводилу, как дома, так и в школе. Арисон теперь стал третьим человеком в фирме, но беспокойства не испытывал. Каникулы семья проводила либо в глухих тропиках (там можно было выиграть на обмене времени), либо среди мысов на южных берегах Северо-Восточного моря (где, напротив, приходилось терять), либо, что случалось все чаще, на изрезанных реками западных возвышенностях, откуда открывался прекрасный вид на море, и облачные пейзажи представали во всем своем величии. Даже там видимость ограничивал лишь туман на северном и южном горизонтах, за которым скрывалась темнота неба.
   Время от времени, в душные ночи, Арисон вспоминал о прошлом. В целом он пришел к выводу, что, даже если бы прорыв был неизбежен, скажем, через полчаса после его отъезда, это вряд ли могло повлиять на жизнь его самого, жены или даже их детей здесь, на юге, учитывая здешнее изменение времени. Кроме того, размышлял он, поскольку никто никогда не наносил ударов южнее точки к северу от широты Эммела, баллистические ракеты должны были падать вблизи границы; или, если это не так, то у противника, должно быть, нет никаких представлений о временных градиентах на юге и о географии юга, так что запуск ракет с далекого севера от границы, чтобы прорваться далеко на юг, попросту не имеет смысла. И даже самый быстрый вертолет, который можно было бы пилотировать с учетом временной задержки, как он полагал, никогда бы не достиг цели.
   Всегда умевший приспосабливаться, Арисон, вернувшись с военной службы, вовсе не страдал от чувства собственной неполноценности. Поездки на скоростных поездах и другие средства коммуникации способствовали объединению языка и народа, хотя, естественно, верховья Великой долины и военная зона в горах на севере были в некоторой степени изолированы с лингвистической и социологической точки зрения. На западном нагорье также все еще сохранились очаги более древних наречий и старомодных взглядов, в чем семья убедилась во время каникул. В общем и целом, однако, вся страна говорила на языке "современных" субтропических низменностей, который, конечно, неизбежно видоизменялся из-за "ономатосинтомии" или "малоразговорчивости" широты. Также распространился "современный" этический и социальный кодекс. Можно сказать, что нынешние южане колонизировали северное прошлое, даже геологическое, примерно так же, как это делали птицы и другие странствующие животные, но с использованием человеческого разума, гибкости, традиций и технических приемов.
   Простых людей война волновала мало. Скорость времени на сей раз была на их стороне. Освобожденная умственная энергия расходовалась на изобретение новых игр и развлечений: люди выдумывали, представляли, созидали, наслаждались, критиковали, теоретизировали, обсуждали, аранжировали, организовывали сотрудничество, но не часто выходили за рамки своих возможностей. Арисон оказался членом дюжины переплетающихся сообществ, а Миханьо был вовлечен в них еще больше. Не то чтобы они никогда не испытывали одиночества: легкий график работы и жизни с двойными "неделями" - с пятидневной работой и двумя выходными, семидневной работой и шестидневным отдыхом - оставлял и людям, и сообществам много свободного времени, которое можно было потратить на самих себя. Арисон занялся скульптурой, затем через два года вернулся к живописи, но уже с магнитной кистью вместо пульверизатора; за время работы над текстурной скульптурой он усовершенствовал свое мастерство и добился определенного признания. В свою очередь Миханьо занялась музыкой. Было очевидно, что Дересто готовится стать наставником в крупном сообществе, к тому же в тринадцать лет он занялся спортом. Его восьмилетняя сестра была прекрасной собеседницей и спорщицей. Родители надеялись, что шестилетний уже мальчик станет писателем, по крайней мере в свободное время: у него был острый взгляд и живой интерес к описанию вещей. Достигнув таких высот, Арисон был доволен, что остался вторым лицом в фирме: лидерство стало бы для него слишком сложным вызовом. Время от времени он высказывал свое мнение о местных делах, но не принимал существенного участия в них.
   *
   Миханьо и Арисон наблюдали за фестивалем фейерверков в Северо-Восточном море со своего катера, пришвартованного к одному из южных мысов. Здесь, наверху, прекрасным бархатистым фоном для зрелища стал чернильно-черный северный обзорный барьер, который гигантской дугой закрывал звезды. К счастью, погода была хорошей. Удавалось даже разглядеть силуэты лодок, откуда запускали фейерверки. В мире, где не было луны, удовольствия от белой ночи люди часто получали только благодаря таким зрелищам. Девушка и Дересто плавали вокруг катера. Даже маленького мальчика не оставили дома, и он затуманенным взором смотрел на север. Наконец взошла тройная зеленая звезда, и представление закончилось; на лодках фейерверкеров склянки пробили полночь. Родители позвали Дересто и Венойе, их обнаружили благодаря сигнальной ракете, и в конце концов им удалось забраться внутрь; они слегка дрожали и окунулись в поток горячего воздуха из бластера, пританцовывая, как два чертенка. Арисон направил катер к берегу, и оказалось, что Силарре уснул. Венойе тоже спала, когда они причалили. Родителям пришлось нести детей в пляжный домик.
   На следующее утро они собрали вещи и отправились на автомобиле домой. Их двадцатидневный отпуск обошелся в 160 дней Олулутанга. Когда они добрались до города, шел сильный дождь. Когда дети устроились, Миханьо долго разговаривала по телефону со своей подругой, живущей на другом конце Олулутанга: подруга вместе со своим мужем наблюдала за барсуками на западном нагорье. Наконец к беседе подключился Арисон, и мужчины обменялись некоторыми мнениями о событиях в местной политике.
   - Жаль, что здесь так быстро стареют, - сокрушался в тот вечер Миханьо. - Если бы только жизнь могла продолжаться вечно!
   - Вечно - это громко сказано. Кроме того, пребывание здесь, внизу, никак не влияет на ощущения - ты ведь не чувствуешь, что на море время течет медленнее, не так ли?
   - Думаю, что нет. Но если бы только...
   Чтобы поднять жене настроение, Арисон заговорил о Дересто и его будущем. Вскоре они начали планировать жизнь детей так, как всегда делают родители. Учитывая зарплату Арисона и его инвестиции в фирму, родители могли сделать мальчика отличным администратором, и у них осталось бы достаточно средств, чтобы предоставить все возможности другим детям.
   На следующее утро все еще было светло, когда Арисон попрощался с женой и отправился на работу в офис. У него был чрезвычайно напряженный день, и он в сумерках выходил из ворот, направляясь к автомобилю, когда увидел, что вокруг машины в гараже стоят трое военных. Арисон вопросительно посмотрел на них, приближаясь к автомобилю и сжимая в руке личный импульсный ключ.
   - Вы VSQ 389, MLD 194, RV 27, XN 3, известный как Хадоларис Андамо, проживающий по адресу (был назван адрес), и на сегодняшний день являетесь заместителем президента этой фирмы. - В холодном голосе слышалось утверждение, а не вопрос.
   - Да, - прошептал Арисон, как только смог открыть рот.
   - У меня есть ордер на ваше немедленное возвращение в войска, в то место, где вы получили приказ об увольнении. Вы должны немедленно отправиться с нами. Руководитель достал светящуюся оранжевую бирку с черными отметинами.
   - Но моя жена и семья!
   - Их уже проинформировали. У нас нет времени.
   - А моя фирма?
   - Вашему шефу уже сообщили. Отправляйтесь немедленно.
   - Я... я... мне нужно привести в порядок дела.
   - Это невозможно. Нет времени. Срочная ситуация. Ваша семья и фирма справятся сами. Наши приказы превыше всего.
   - На к-к-каком основании? Можете предъявить документы?
   - Этого жетона вполне достаточно. Он подходит к разъему, который, надеюсь, еще остался у вас на удостоверении личности - мы проверим все по пути. Пройдемте.
   - Но мне нужно убедиться, что вы в самом деле обладаете такими полномочиями. Откуда мне знать, например, что вы не пытаетесь меня похитить или что-то в этом роде?
   - Если вы знаете код, вы поймете, что эти символы могут относиться только к одной ситуации. Но я подчеркну: можете взглянуть на ордер, но не прикасайтесь к нему.
   Двое других приблизились. Арисон увидел, что они направили на него скорострельные пистолеты. Главарь развернул большой лист. Буквы прыгали перед глазами Арисона, когда он про свете фонаря читал приказ забрать его, Арисона, сегодня во столько-то по местному времени, по возможности, сразу же после того, как он покинет рабочее место (указан адрес); далее одному из сотрудников следовало тотчас позвонить Миханьо по мобильному телефону, другой должен был связаться с президентом фирмы. Вновь призванный и сопровождающий должны присоединиться к военному поезду, следовавшему в Веруам (который отправлялся примерно через пятнадцать минут). Вновь призванного следовало как можно скорее доставить в бункер (W), а оттуда в бункер повыше (из которого он вышел около двадцати лет назад, но всего лишь десять минут назад по времени бункера, как подумал Арисон, - если не считать шести или семи минут, соответствующих его путешествию на юг).
   - Откуда они знают, что я подхожу для этой работы после стольких лет?
   - Они, без сомнения, следили за вами.
   Арисон подумал о том, чтобы сбить с ног одного, уложить двоих и скрыться, но скорострельные пистолеты двоих военных, несомненно, были нацелены на него. Кроме того, что это могло ему дать? Всего несколько часов выигрыша - и это станет причиной ненужных страданий, позора и разорения Миханьо, его детей и его самого; Арисон был уверен, что его поймают.
   - Автомобиль, - с улыбкой сказал он.
   - Пустяки. Ваша фирма разберется с этим.
   - Как я смогу устроить будущее детей?
   - Да ладно, спорить бесполезно. Вы пойдете прямо сейчас, живой или мертвый, годный или негодный.
   Потеряв дар речи, Арисон подчинился - его отвели к легкой военной машине.
   Через пять минут он уже сидел в поезде , в бронированном вагоне с прочными стеклами. Еще через десять минут, когда поезд тронулся, с него сняли гражданскую одежду и забрали вещи (которые, как он узнал, позже должны возвратить его жене), извлекли и проверили его удостоверение личности, сняли бирку с надписью "уволен в запас" и начали медицинское обследование. Очевидно, результаты удовлетворили военных. Ему выдали форму.
   Он провел бессонную ночь в поезде, пытаясь понять, как поступить, что можно сделать, к кому Миханьо может обратиться в случае необходимости, кто, скорее всего, поможет ей, как она справится с детьми, какую (насколько он мог догадаться) они будут получать пенсию от фирмы, далеко ли они смогут продвинуться на пути к намеченным жизненным целям.
   В серых предрассветных сумерках поезд прибыл в Веруам. Голодный (он не смог съесть ни крошки) и невыспавшийся, он рассеянно смотрел на сортировочные станции. Группу людей, ехавших в поезде (по-видимому, лишь немногие из них были вновь призванными), погрузили в закрытые грузовики, и длинная колонна отправилась в Эммел.
   В этот момент мозг Хадолариса начал заново оценивать ситуацию с разницей во времени. С момента отъезда из Олулутанга, по его предположению, прошло около полуминуты от того момента, когда он находился в верхнем бункере. Поездка в Эммел могла занять еще две минуты. Путь от Эммела до этого бункера мог занять еще примерно две с половиной минуты; точнее рассчитать не удавалось. Если прибавить к этому двадцать лет (и время путешествия на юг), получится шестнадцать-семнадцать минут; в итоге он окажется в бункере не более чем через двадцать две минуты после того, как покинул его. (Михан, Дереш и двое других станут почти на десять лет старше, и дети начнут забывать его.) Когда он уходил, положение было невероятно напряженным, и он мог вспомнить (это повторялось в нескольких ночных кошмарах) свое пророчество, обращенное к XN 1: прорыв может случиться в течение часа. Если он пережил блицкриг, то вряд ли переживет прорыв... прорыв чего? Никто никогда не видел Врага, того Врага, который с незапамятных времен стремился прорваться через Границу. Если все закончится так, конец будет неизбежен. На фронте считалось, что никакой кошмар не может сравниться с ужасом этого момента. Примерно через сотню миль он уснул в полном изнеможении, сидя в неудобной позе, прижавшись к соседу. Время от времени он просыпался на остановках и при резких поворотах. Колонна двигалась с максимальной скоростью.
   В Эммеле он, спотыкаясь, вышел на улицу и увидел, что надвигается буря. Река разлилась. Колонна двинулась к складу. Хадолара отделили от остальных и отвезли в здание аэровокзала, где ему сделали прививки, выдали ходунки, быстрозарядное оружие, набор для электромобилей, защитный костюм и другие приспособления, и через четверть часа (возможно, в верхнем бункере прошло семь или восемь секунд) он оказался в полигеле с тридцатью другими мужчинами. Едва они преодолели первый подъем и вышли на солнечный свет, как со всех сторон стали видны взрывы и вспышки пламени. Машина двигалась вперед, завесы видимости постепенно смыкались позади и неохотно отступали впереди. Хад вновь ощутил прежнее северное головокружение и смятение. Думать о Каре и их потомстве сейчас значило ощутить агонию призрака, который делил с ним мозг и тело. Через двадцать пять минут они приземлились у основания трассы. Хад заметил, что двадцать две минуты в верхнем бункере пролетели незаметно. Он был третьим, кого запихнули в вагон поезда; через 190 секунд он оказался наверху и направился к бункеру VV. XN 1 поприветствовал его, коротко приказав отправляться в верхний бункер. Еще несколько мгновений, и он оказался лицом к лицу с XN 2.
   - А, вот и ты. Твой сменщик убит, поэтому послали за тобой. У тебя оставалось в запасе всего несколько секунд. - О случившемся напоминала рваная дыра в стене бункера. Обнаженный труп сменщика тащили к машине для утилизации.
   - XN 2: Дела идут куда скорее обычного. Спору нет, горячая штучка. Я замечаю, что каждое новое наступление отсюда приводит к такой же контратаке в течение нескольких минут. Только-только запустили новую пушку, как в ответ посыпались похожие снаряды - я и не подозревал, что такие у них есть. Так на так.
   В мозгу Х, который, казалось, прояснился от голода, усталости и сильных эмоций, промелькнуло невыразимое подозрение, которое он никогда не смог бы доказать или опровергнуть, поскольку у него было слишком мало знаний и опыта, слишком мало общих представлений. Никто никогда не видел Врага. Никто не знал, как и когда началась война. Доступ к информации и связи невероятно затруднен, почти невозможен. Никто не знал, что на самом деле происходит со временем, когда человек приближается к Границе или выходит за ее пределы. Могло ли оказаться, что длительность там становится бесконечностью и что за Границей ничего нет? Может, все предполагаемые вражеские снаряды - на самом деле их собственные, каким-то образом вернувшиеся? Возможно, война началась с того, что любопытный крестьянин беззаботно бросил на север камень, который вернулся и поразил его? Возможно, и не было никакого Врага?
   - XN 3: снаряды этого орудия не могут просто отразиться от Границы?
   - XN 2: невозможно. Ты должен добраться до передового ракетного поста на поверхности... наш туннель разрушен... на 15R40' восточной долготы... видишь бугорок на границе зоны видимости... и доставить сообщение; устно попроси увеличить мощность в три раза.
   Рваная дыра в стене была слишком мала. Х выбрался через передний люк. Он, словно во сне, выскочил на своих ходунках на полосу земли, которая превратилась в огненную чащу, в огненного дикобраза, в ядовитую рубашку Несса, прижатую к Земле. И в невероятном хаосе звуков, света, тепла, давления и ударов он бежал все дальше и дальше вверх по теперь уже почти невидимому склону...
  
  
   Хорхе Луис Борхес
   Сад расходящихся тропок
  
   Виктории Окампо
  
   На двадцать второй странице "Истории мировой войны" Лиддел Гарта сообщается, что предполагавшееся на участке Сер-Монтобан 24 июля 1916 года наступление тринадцати британских дивизий (при поддержке тысячи четырехсот орудий) пришлось отложить до утра двадцать девятого. По мнению капитана Лиддел Гарта, эта сама по себе незначительная отсрочка была вызвана сильными дождями. Нижеследующее заявление, продиктованное, прочитанное и подписанное доктором Ю Цуном, бывшим преподавателем английского языка в Hoch Schule* города Циндао, проливает на случившееся неожиданный свет. В начале текста недостает двух страниц.
   "...я повесил трубку. И тут же узнал голос, ответивший мне по-немецки. Это был голос капитана Ричарда Мэддена. Мэдден - на квартире у Виктора Рунеберга! Значит, конец всем нашим трудам, а вместе с ними - но это казалось или должно было казаться мне второстепенным - и нам самим. Значит, Рунеберг арестован или убит**. Солнце не зайдет, как та же участь постигнет и меня. Мэдден не знает снисхождения. А точнее вынужден не знать. Ирландец на службе у англичан, человек, которого обвиняли в недостатке рвения, а то и в измене, - мог ли он упустить такой случай и не возблагодарить судьбу за эту сверхъестественную милость: раскрытие, поимку, даже, вероятно, ликвидацию двух агентов Германской империи? Я поднялся к себе зачем-то запер дверь на ключ и вытянулся на узкой железной койке. За окном были всегдашние крыши и тусклое солнце шести часов вечера. Казалось невероятным, что этот ничем не примечательный и ничего не предвещавший день станет днем моей неотвратимой смерти. Я, оставшийся без отца, я, игравший ребенком в симметричном хайфынском садике, вот сейчас умру. Но тут я подумал, что ведь и все на свете к чему-то приводит сейчас, именно сейчас. Века проходят за веками, но лишь в настоящем что-то действительно совершается: столько людей в воздухе, на суше и на море, но единственное, что происходит на самом деле, - это происходящее со мной. Жуткое воспоминание о лошадином лице Мэддена развеяло мои умствования. С чувством ненависти и страха (что мне стоит признаться теперь в своем страхе: теперь, когда я перехитрил Ричарда Мэддена и жду, чтобы меня скорей повесили) я подумал: а ведь этот грубый и, должно быть, упивающийся счастьем солдафон и не подозревает, что я знаю Тайну - точное название места в долине Анкра, где расположен новый парк британской артиллерии. По серому небу черкнула птица и представилась мне самолетом, роем самолетов над Францией, громящих своими бомбами артиллерийский парк. О, если бы раньше, чем рот мне разнесет пулей, я смог выкрикнуть это известие так, чтобы его расслышали в Германии... Мой человеческий голос был слишком слаб. Как сделать, чтобы он дошел до слуха шефа? До слуха этого слабогрудого, ненавистного человечка, который только и знает обо мне и Рунеберге, что мы в Стаффордшире, и понапрасну ждет от нас известий в своем унылом берлинском кабинете, день за днем изучая газеты... "Бежать", - подумал я вслух. Я бесшумно поднялся, стараясь двигаться так тихо, словно Мэдден уже подстерегал меня. Что-то - наверно, простое желание убедиться в ничтожности своих ресурсов - подтолкнуло меня осмотреть карманы. Там нашлось только то, что я и думал найти. Американские часы, никелевая цепочка с квадратной монетой, связка уличающих и уже бесполезных ключей от квартиры Рунеберга, записная книжка, письмо, которое я собирался тут же уничтожить, но так и не уничтожил, крона, два шиллинга и несколько пенсов, красно-синий карандаш, платок, револьвер с одной пулей. Я зачем-то сжал его и, придавая себе решимости, взвесил в руке. Тут у меня мелькнула смутная мысль, что выстрел услышат издалека. Через десять минут план был готов. По телефонному справочнику я разыскал имя единственного человека, способного передать мое известие: он жил в предместье Фэнтона, с полчаса езды по железной дороге.
   Я не из храброго десятка. Могу сознаться в этом сейчас - сейчас, когда довел до конца замысел, который вряд ли сочтут смелым. Но я-то знаю: его осуществление было ужасно. И сделал я это не ради Германии, вовсе нет. Я ничуть не дорожу этой варварской страной, принудившей меня унизиться до шпионажа. И потом, я знал в Англии одного человека, простого человека, который значит для меня не меньше Гете. Я с ним и часа не проговорил, но в тот час он был равен самому Гете... Так вот, я исполнил своей замысел потому, что чувствовал: шеф презирает людей моей крови - тех бесчисленных предков, которые слиты во мне. Я хотел доказать ему, что желтолицый может спасти германскую армию. И наконец, мне надо было бежать от капитана. Его голос и кулачища могли вот-вот загреметь за дверью. Я бесшумно оделся, на прощанье кивнул зеркалу, спустился, оглядел улочку и вышел. Станция была неподалеку, но я предпочел воспользоваться кебом. Убедил себя, будто так меньше рискую быть узнанным на пустынной улице: мне казалось, что я отовсюду заметен и абсолютно не защищен. Помню, я велел кебмену остановиться, не доезжая до центрального входа в вокзал, и сошел с нарочитой, мучительной неторопливостью. Ехал я до местечка под названием Эшгроув, но билет взял до более дальней станции. Поезд отправлялся через несколько минут, в восемь пятьдесят. Я ускорил шаг: следующий отходил только в половине десятого. Перрон был почти пуст. Я прошел по вагонам: помню нескольких фермеров, женщину в трауре, юношу, углубившегося в Тацитовы "Анналы", забинтованного и довольного солдата. Вагоны наконец дернулись. Человек, которого я не мог не узнать, слишком поздно добежал до конца перрона. Это был капитан Ричард Мэдден. Уничтоженный, дрожащий, я скорчился на краю сиденья, подальше от страшного окна.
   Но сознание собственного ничтожества скоро перешло в какую-то утробную радость. Я сказал себе, что поединок завязался и я выиграл первую схватку, пусть лишь на сорок минут, пусть милостью случая опередив нападающего противника. Я уверил себя, что эта маленькая победа предвещает окончательную. Уверил себя, что она не так уж мала: не подари мне расписание поездов бесценного разрыва во времени, я был бы теперь за решеткой, а то и мертв. Подобными же софизмами я внушил себе, что моя удачливость труса доказывает, будто я способен довести предприятие до благополучного конца. В этой слабости я почерпнул силы, не покинувшие меня позднее. Я предвижу время, когда людей принудят исполнять день за днем и более чудовищные замыслы; скоро на свете останутся одни вояки и головорезы. Мой им совет: исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что уже осуществил его, должен сделать свое будущее непреложным, как прошлое. Так я и поступил, а в моих глазах - глазах мертвеца - тем временем отражалось течение, возможно, последнего в моей жизни дня и медленное смешение его с ночью.
   Поезд мягко бежал мимо ясеней, потом остановился, казалось -
   прямо в поле. Названия станции никто не объявил. "Это Эшгроув?" - спросил я у мальчишек на перроне. "Эшгроув", - отозвались они. Я сошел.
   Платформу освещал фонарь, но лица ребят оставались в темноте. Один из них спросил: "Вам к дому доктора Стивена Альбера?" Другой сказал, не дожидаясь ответа: "До дома неблизко, но вы не заблудитесь: ступайте вот этой дорогой налево и сворачивайте влево на каждой развилке". Я бросил им последнюю монету, спустился по каменным ступенькам и вышел на безлюдную дорогу. Она полого вела вниз. Колея была грунтовая, над головой сплетались ветки, низкая полная луна словно провожала меня.
   На миг мне показалось, будто Ричард Мэдден как-то догадался о моем отчаянном плане. Но я тут же успокоил себя, что это невозможно. Указание сворачивать всякий раз налево напомнило мне, что таков общепринятый способ отыскивать центральную площадку в некоторых лабиринтах. В лабиринтах я кое-что понимаю: не зря же я правнук того Цюй Пэна, что был правителем Юньнани и отрекся от бренного могущества, чтобы написать роман, который превзошел бы многолюдьем "Сон в красном тереме", и создать лабиринт, где заблудился бы каждый. Тринадцать лет посвятил он двум этим трудам, пока не погиб от руки чужеземца, однако роман его остался сущей бессмыслицей, а лабиринта так и не нашли. Под купами английских деревьев я замечтался об этом утраченном лабиринте: нетронутый и безупречный, он представился мне стоящим на потаенной горной вершине, затерявшимся среди рисовых полей или в глубинах вод, беспредельным - не просто с восьмигранными киосками и дорожками, ведущими по кругу, но с целыми реками, провинциями, государствами. Я подумал о лабиринте лабиринтов, о петляющем и растущем лабиринте, который охватывал бы прошедшее и грядущее и каким-то чудом вмещал всю Вселенную. Поглощенный призрачными образами, я забыл свою участь беглеца и, потеряв ощущение времени, почувствовал себя самим сознанием мира. Я попросту воспринимал это смутное, живущее своей жизнью поле, луну, последние отсветы заката и мягкий спуск, отгонявший даже мысль об усталости. Вечер стоял задушевный, бескрайний. Дорога сбегала и ветвилась по уже затуманившимся лугам. Высокие, будто скандируемые ноты то вдруг наплывали, то вновь отдалялись с колыханием ветра, скраденные листвой и расстоянием. Я подумал, что врагами человека могут быть только люди, люди той или иной земли, но не сама земля с ее светляками, звуками ее языка, садами, водами, закатами. Тем временем я вышел к высоким поржавелым воротам. За прутьями угадывалась аллея и нечто вроде павильона. И тут я понял: музыка доносилась отсюда, но что самое невероятное - она была китайская. Поэтому я и воспринимал ее не задумываясь, безотчетно. Не помню, был ли у ворот колокольчик, звонок или я просто постучал. Мелодия все переливалась.
   Но из дома за оградой показался фонарь, в луче которого стволы то выступали из тьмы, то снова отшатывались, бумажный фонарь цвета луны и в форме литавр. Нес его рослый мужчина.
   Лица я не разглядел, поскольку свет бил мне в глаза. Он приоткрыл ворота и медленно произнес на моем родном языке:
   - Я вижу, благочестивый Си Пэн почел своим долгом скрасить мое уединение. Наверное, вы хотите посмотреть сад?
   Он назвал меня именем одного из наших посланников, и я в замешательстве повторил за ним:
   - Сад?
   - Ну да, сад расходящихся тропок.
   Что-то всколыхнулось у меня в памяти и с необъяснимой уверенностью я сказал:
   - Это сад моего прадеда Цюй Пэна.
   - Вашего прадеда? Так вы потомок этого прославленного человека? Прошу.
   Сырая дорожка вилась, как тогда, в саду моего детства. Мы вошли в библиотеку с книгами на восточных и европейских языках.
   Я узнал несколько переплетенных в желтый шелк рукописных томов Утраченной Энциклопедии, изданием которой ведал Третий Император Лучезарной Династии и которую так и не отпечатали. Граммофон с крутящейся пластинкой стоял возле бронзового феникса. Помню еще вазон розового фарфора и другой много древнее, того лазурного тона, который наши мастера переняли у персидских горшечников...
   Стивен Альбер с улыбкой наблюдал за мной. Был он, как я уже говорил, очень рослый, с тонким лицом, серыми глазами и поседевшей бородой. Чудилось в нем что-то от пастора и в то же время от моряка; уже потом он рассказал мне, что был миссионером в Тенчуне, "пока не увлекся китаистикой".
   Мы сели: я - на длинную приземистую кушетку, а он - устроившись между окном и высокими круглыми часами. Я высчитал, что по крайней мере в ближайший час мой преследователь Ричард Мэдден сюда не явится. С непреложным решением можно было повременить.
   - Да, судьба Цюй Пэна воистину поразительна, - начал Стивен Альбер. - Губернатор своей родной провинции, знаток астрономии и астрологии, неустанный толкователь канонических книг, блистательный игрок в шахматы, прославленный поэт и каллиграф, он бросил все, чтобы создать книгу и лабиринт. Он отрекся от радостей деспота и законодателя, от бесчисленных наложниц, пиров и даже от всех своих познаний и на тринадцать лет затворился в Павильоне Неомраченного Уединения. После его смерти наследники не обнаружили там ничего, кроме груды черновиков. Семья, как вам, конечно же, известно, намеревалась предать их огню, но его душеприказчик-монах - то ли даос, то ли буддист - настоял на публикации.
   - Мы, потомки Цюй Пэна, - вставил я, - до сих пор проклинаем этого монаха. Он опубликовал сущую бессмыслицу. Эта книга попросту невразумительный ворох разноречивых набросков. Как-то я проглядывал ее: в третьей главе герой умирает, в четвертой - он снова жив. А что до другого замысла Цюй Пэна, его лабиринта...
   - Этот лабиринт - здесь, - уронил Альбер, кивнув на высокую лаковую конторку.
   - Игрушка из слоновой кости! - воскликнул я. - Лабиринт в миниатюре...
   - Лабиринт символов, - поправил он. - Незримый лабиринт времени. Мне, варвару англичанину, удалось разгадать эту нехитрую тайну. Через сто с лишним лет подробностей уже не восстановишь, но можно предположить, что произошло. Видимо, однажды Цюй Пэн сказал: "Я ухожу, чтобы написать книгу", а в другой раз: "Я ухожу, чтобы построить лабиринт". Всем представлялись две разные вещи; никому не пришло в голову, что книга и лабиринт - одно и то же. Павильон неомраченного Уединения стоял в центре сада, скорее всего запущенного; должно быть, это и внушило мысль, что лабиринт материален. Цюй Пэн умер; никто в его обширных владениях на лабиринт не натолкнулся; сумбурность романа навела меня на мысль, что это и есть лабиринт. Верное решение задачи мне подсказали два обстоятельства: первое - любопытное предание, будто Цюй Пэн задумал поистине бесконечный лабиринт, а второе - отрывок из письма, которое я обнаружил.
   Альбер поднялся. На миг он стал ко мне спиной и выдвинул ящик черной с золотом конторки. Потом он обернулся, держа листок бумаги, когда-то алой, а теперь уже розоватой, истончившейся и потертой на сгибах. Слава Цюй Пэна - каллиграфа была заслуженной. С недоумением и дрожью вчитался я в эти слова, которые тончайшей кисточкой вывел некогда человек моей крови: "Оставляю разным (но не всем) будущим временам мой сад расходящихся тропок". Я молча вернул листок. Альбер продолжал:
   - Еще не докопавшись до этого письма, я спрашивал себя, как может книга быть бесконечной. В голову не приходило ничего, кроме циклического, идущего по кругу тома, тома, в котором последняя страница повторяет первую, что и позволяет ему продолжаться сколько угодно. Вспомнил я и ту ночь на середине "Тысячи и одной ночи", когда царица Шахразада, по чудесной оплошности переписчика, принимается дословно пересказывать историю "Тысячи и одной ночи", рискуя вновь добраться до той ночи, когда она ее пересказывает, и так до бесконечности. Еще мне представилось произведение в духе платоновских "идей" - его замысел передавался бы по наследству, переходя из поколения в поколение, так что каждый новый наследник добавлял бы к нему свою положенную главу или со смиренной заботливостью правил страницу, написанную предшественниками. Эти выдумки тешили меня, но ни одна из них, очевидно, не имела даже отдаленного касательства к разноречивым главам Цюй Пэна. Теряясь в догадках, я получил из Оксфорда письмо, которое вы видели. Естественно, я задумался над фразой: "Оставляю разным (но не всем) будущим временам мой сад расходящихся тропок". И тут я понял, что бессвязный роман и был "садом расходящихся тропок", а слова "разным (но не всем) будущим временам" натолкнули меня на мысль о развилках во времени, а не в пространстве. Бегло перечитав роман, я утвердился в этой мысли. Стоит герою любого романа очутиться перед несколькими возможностями, как он выбирает одну из них, отметая остальные; в неразрешимом романе Цюй Пэна он выбирает все разом. Тем самым он творит различные будущие времена, которые в свою очередь множатся и ветвятся. Отсюда и противоречия в романе. Скажем, Фан владеет тайной; к нему стучится неизвестный; Фан решает его убить. Есть, видимо, несколько вероятных исходов: Фан может убить незваного гостя; гость может убить Фана; оба могут уцелеть; оба могут погибнуть, и так далее. Так вот, в книге Цюй Пэна реализуются все эти исходы, и каждый из них дает начало новым развилкам. Иногда тропки этого лабиринта пересекаются: вы, например, явились ко мне, но в каком-то из возможных вариантов прошлого вы - мой враг, а в ином - друг. Если вы извините мое неисправимое произношение, мы могли бы прочесть несколько страниц.
   При ярком свете лампы лицо его было совсем старческим, но проступало в нем и что-то несокрушимое, даже вечное. Медленно и внятно он прочитал два варианта одной эпической главы. В первом из них воины идут в бой по пустынному нагорью. Под страхом обвала, среди ночного мрака жизнь немногого стоит, они не думают о себе и без труда одерживают победу. Во втором те же воины проходят по дворцу, где в разгаре праздник; огни боя кажутся им продолжением праздника, и они снова одерживают победу.
   Я с надлежащей почтительностью слушал эти древние истории.
   Но пожалуй, куда удивительнее их самих было то, что они придуманы когда-то моим предком, а воскрешены для меня теперь, во время моей отчаянной авантюры, на острове в другом конце света, человеком из далекой империи. Помню заключительные слова, повторявшиеся в обоих вариантах как тайная заповедь: "Так. С ярыми клинками и спокойствием в несравненных сердцах, сражались герои, готовые убить и умереть".
   Тут я почувствовал вокруг себя и в самом себе какое-то незримое бесплотное роение. Не роение расходящихся, марширующих параллельно и в конце концов сливающихся войск, но более неуловимое, более потаенное движение, чьим смутным прообразом были они сами. Стивен Альбер продолжал:
   - Не думаю, чтобы ваш прославленный предок попросту забавлялся на досуге подобными вариациями. Посвятить тринадцать лет бесконечному риторическому эксперименту - это выглядит малоправдоподобно. Роман в вашей стране - жанр невысокого пошиба, а в те времена и вовсе презираемый. Конечно, Цюй Пэн - замечательный романист, но сверх того он был литератором, который навряд ли считал себя обыкновенным романистом. Свидетельства современников - а они подтверждаются всей его жизнью - говорят о метафизических, мистических устремлениях Цюй Пэна. Философские контроверзы занимают немалое место и в его романе. Я знаю, что ни одна из проблем не волновала и не мучила его так, как неисчерпаемая проблема времени. И что же? Это единственная проблема, не упомянутая им на страницах "Сада". Он даже ни разу не употребляет слова "время". Как вы объясните это упорное замалчивание?
   Я предложил несколько гипотез - все до одной неубедительные. Мы взялись обсуждать их; наконец Стивен Альбер спросил:
   - Какое единственное слово недопустимо в шараде с ключевым словом "шахматы"?
   Я секунду подумал и сказал:
   - Слово "шахматы".
   - Именно, - подхватил Альбер. - "Сад расходящихся тропок" и есть грандиозная шарада, притча, ключ к которой - время; эта скрытая причина и запрещает о нем упоминать. А постоянно чураться какого-то слова, прибегая к неуклюжим метафорам и нарочитым перифразам, - это и есть, вероятно, самый разительный способ его подчеркнуть. Такой окольный путь и предпочел уклончивый Цюй Пэн на каждом повороте своего нескончаемого романа. Я сличил сотни рукописей, выправил ошибки, занесенные в текст нерадивыми переписчиками, вроде бы упорядочил этот хаос, придал - надеюсь, что придал, - ему задуманный вид, перевел книгу целиком - и убедился: слово "время" не встречается в ней ни разу. Отгадка очевидна: "Сад расходящихся тропок" - это недоконченный, но и не искаженный образ мира, каким его видел Цюй Пэн. В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. И эта канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые возможности. В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я - нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом - вы, проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем - я произношу эти же слова, но сам я - мираж, призрак.
   - В любом времени, - выговорил я не без дрожи, - я благодарен и признателен вам за воскрешение сада Цюй Пэна.
   - Не в любом, - с улыбкой пробормотал он. - Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я - ваш враг.
   Я снова ощутил то роение, о котором уже говорил. Мне почудилось, будто мокрый сад вокруг дома полон бесчисленных призрачных людей. Это были Альбер и я, только незнакомые, умноженные и преображенные другими временными измерениями. Я поднял глаза, бесплотный кошмар рассеялся. В изжелта-черном саду я увидел лишь одного человека, но этот человек казался несокрушимым, как статуя, и приближался к нам по дорожке, и был капитаном Ричардом Мэдденом.
   - Будущее уже на пороге, - возразил я, - и все же я - ваш друг. Позвольте мне еще раз взглянуть на письмо.
   Альбер поднялся во весь рост. Он выдвинул ящик высокой конторки и на миг стал ко мне спиной. Мой револьвер был давно наготове. Я выстрелил, целясь как можно тщательней: Альбер упал тут же, без единого стона, Клянусь, его смерть была мгновенной, как вспышка.
   Остальное уже нереально и не имеет значения. Ворвался Мэдден, я был арестован. Меня приговорили к повешению. Как ни ужасно, я победил: передал в Берлин название города, где нужно было нанести удар. Вчера его разбомбили: я прочитал об этом в газетах, известивших Англию о загадочном убийстве признанного китаиста Стивена Альбера, которое совершил некий Ю Цун. Шеф справился с этой загадкой. Теперь он знает, что вопрос для меня был в том, как сообщить ему о городе под названием Альбер, и что мне, среди грохота войны, оставалось одно - убить человека, носящего это имя. Он только не знает - и никому не узнать, - как неизбывны моя боль и усталость".
  
   Примечания переводчика
  

Перевод Б. Дубина

   Джордж Коллин
   День Единения
  
   Воскресенье, 11 июля 1965 года. Просьба Гийома
  
   Раньше я терпеть не мог эти визиты к сестре и ее мужу. Они слишком напоминали паломничества бедных родственников с просьбами о помощи. В некотором смысле, я полагаю, так оно и было, поскольку Гийому Макдональду жилось намного лучше, чем мне. Они, Гийом и Элен, обитали на роскошной вилле с видом на лесистые склоны Валь д'Эвертон. С другой стороны, я и Мэри - бедный телеведущий и его жена - с трудом сводили концы с концами на пыльной мощеной улочке в самом сердце Порт-де-Ливр, в двух шагах от набережной. И все же меня угнетало не столько богатство родственников, сколько их самодовольное любование всем возвышенным и французским и презрение к провинциальным англичанам, стоящим ниже их - включая нас с Мари. Я так и не простил Хелен ее привычки пренебрежительно относиться к детям, когда они были еще слишком малы, чтобы понимать мелкий снобизм и франкофильские нюансы, определявшие жизнь англо-французских высших классов. Мы приезжали на виллу Макдональд, и дети весело болтали, возбужденные прогулкой и встречей с тетей и дядей. И вместо того, чтобы снисходительно улыбнуться их энтузиазму, Элен выпрямлялась и говорила на своем правильном до чопорности французском: "Дети, в этом доме не говорят по-английски".
   Я, конечно, виню во всем Гийома. Истый шотландец, он был французом большим, чем сами французы. Считая случившееся победой так называемого Старого Союза, вся Шотландия приветствовала Единение с распростертыми объятиями и с тех пор пользовалась плодами перемен. В результате у императора появился летний дворец в Холируде, и любой житель провинции д'Экоссе мог рассчитывать на быстрое продвижение на императорской службе. Одной из основ воспитания Гийома стало то, что ему следовало свысока смотреть на упрямых англичан, которые после полутора столетий французского господства цеплялись за свои устаревшие и примитивные обычаи. Элен, это правда, происходила из семьи среднего класса, где дома и в повседневной жизни говорили по-английски. Но, выйдя замуж, она приняла точку зрения Гийома и, подобно большинству новообращенных, вероятно, относилась к французской культуре даже с большим почтением, чем ее муж.
   Тем не менее, несмотря на растущую между нами пропасть, Элен оставалась моей сестрой, и семейные узы у нас всегда были крепкими. И сложилась семейная традиция: по торжественным случаям, таким как Рождество или дни рождения членов семьи, Мари, дети и я проводили вторую половину дня и вечер на вилле. И в это воскресенье перед праздником Единения мы нарядили Аннет в ее лучшее белое платье, а Бодуэну досталась чистая голубая туника - он просунул в воротник голову, которая на этот раз меньше, чем обычно, походила на птичье гнездо. Затем мы расположились в гостиной, чтобы дождаться экипажа, который должен был прислать мой шурин.
   День выдался пасмурный, с моря накрапывал мелкий дождик. Внутри кареты было сыро и чувствовался характерный приторный запах мокрой кожи. Задумавшись о запахе и о жуткой тряске при движении по булыжной мостовой, я поймал себя на фантазиях о том, как Гийом вдруг стал не просто обеспеченным, но и богатым - и смог позволить себе автомобиль. Или другой вариант - Порт-де-Ливр либо продлит трамвайные маршруты, либо последует примеру Парижа и Лондона и запустит омнибусы. Эти недавние новшества, чудесные транспортные средства, которые я видел во время своих редких визитов в столицу, были в то время, как аэропланы, довольно распространены в Америке, но очень редко встречались в Империи. Но я принимал желаемое за действительное, и, возвращаясь к настоящему, с растущим раздражением следил за медленным движением двух лошадей, в то время как дети, которым запрещалось портить лучшую одежду, прыгая по сиденьям, капризничали все сильнее и сильнее. Последний поворот под мокрыми вязами, которые скрывали виллу Макдональд от любопытных глаз, мы преодолели совсем скоро.
   Помня о прежних неприятностях, я со страхом ждал, когда капризы детей возьмут верх над хорошими манерами. Но когда дверь распахнулась, и я увидел сестру с Гийомом, стоящим у ее плеча, дети повели себя самым что ни на есть невинным образом - достаточно вспомнить реверанс Аннет, поклон Бодуэна и сказанное хором: "Bonjour Tante Helene, Bonjour mon Oncle". Мое облегчение было так велико, что я последовал примеру Мэри и обнял Макдональдов, изображая невозмутимость.
   Вкусный кофе вместе с изысканной выпечкой Элен сделали тоскливое путешествие далеким воспоминанием. Позже, когда жалюзи были задернуты, скрыв от нас хмурое небо, а в камине замерцал совсем не июльский слабый огонек, мы, четверо взрослых, поужинали в такой дружеской обстановке, какая никогда не складывалась во время наших застолий. Затем трапеза подошла к концу, и гостям подали свежие фрукты со льдом и зрелый камамбер; ощущение комфорта исчезло. Придумав нарочито прозрачную отговорку, Элен увела Мэри из комнаты, а Гийом принялся в смущенном молчании теребить ножку своего бокала с вином - как человек, который хочет сказать что-то неприятное.
   - Джордж, - начал он, но не смог усидеть на месте. Он прошелся по комнате, задергивая занавески, переставляя украшения, открывая и закрывая табакерку, но не опуская туда пальцы. - Я знаю, что в течение некоторого времени это было причиной наших разногласий, но я хочу, чтобы ты поверил: то, о чем я собираюсь тебя попросить, в твоих же интересах... Скажи мне... Насколько тесно ты связан с обществом "Роза Англии"?
   Споры о том, что я по-прежнему остаюсь англичанином, возобновлялись на протяжении многих лет с разной степенью враждебности. Обычно критика Гийома выводила меня из равновесия. На этот раз в его тоне слышалось скрытое беспокойство, которое казалось искренним, и я сдержал рвущиеся наружу гневные слова и просто сказал:
   - Я не член клуба, если ты это имеешь в виду. Но я в очень хороших отношениях со многими людьми, которые принадлежат к обществу, и, в целом, я с пониманием отношусь к их целям.
   - И насколько велико твое сочувствие?
   - Ну, я горжусь тем, что я англичанин, как тебе известно, и не думаю, что мы должны лишиться английского языка, истории и традиций из-за рабского подражания французским нравам, которые, как бы хороши они ни были, не станут для нас родными. Я также не думаю, что мы должны позволить Британии как отдельному образованию исчезнуть - как исчезли, по сути, Италия и Испания. - У меня возникло искушение добавить к списку Шотландию, но я хотел посмотреть, к чему все это приведет, и не собирался слишком сильно провоцировать Гийома понапрасну. - Не пойми меня неправильно. Как верный подданный императора, я считаю, что внутри Империи нам живется лучше, чем жилось бы за ее пределами. Но я думаю, что как англичане мы можем внести свой вклад в благосостояние Империи. Став псевдофранцузами, мы ничего не получим.
   - Ты не хочешь увидеть независимую Британию, устроенную по немецкому образцу? Или мечтаешь о возвращении "королевы-за-морем", как, кажется, говорят?
   - Боже мой, нет! Та роль, которую новые британцы играют в королевских семьях на другом конце Америки, кажется мне несколько жалкой, если не сказать смешной. Более того, я не верю, что общество "Роза Англии" верит во что-то подобное или хочет этого добиться. Их волнует роль англичан как представителей Империи, а не как потенциальных мятежников.
   - Хм, - сказал Гийом, - как ни странно, я тебе верю. Но, боюсь, император не разделяет вашей веры. Несколько человек, которые знают, о чем говорят, рассказали мне, что, выступая с речью в День Единения, император объявит о специальных мерах, которые будут приняты против членов Общества.
   - Ты, наверное, это несерьезно. А как насчет Акта о терпимости?
   - Когда Наполеон I подписал этот закон, он верил, что с годами произойдет постепенная интеграция британских провинций в состав Империи - интеграция, которая оказалась бы более плавной, если бы не стала насильственной. В конечном счете, думал он, британцы постепенно впитают французскую культуру, и возникнет расовое, языковое и политическое единство. Но этого не произошло. В течение последних двадцати пяти лет - с тех пор, как Германия добилась независимости, - придворные круги все больше беспокоились о том, что они считают зарождающимся британским (особенно английским) национализмом. Теперь мы знаем, что это местечковое мнение - всего лишь черта характера англичан, которая имеет мало общего с их политическими убеждениями. Но правительство не может рассматривать их поведение с такой точки зрения. В условиях растущей напряженности между Империей и Америкой власти чувствуют: им нельзя допустить, чтобы внутри страны появился источник недовольства. В конце концов, восстание в Германии было достаточно незначительным, и его удалось подавить с легкостью, как случилось с выступлениями в семидесятом и четырнадцатом годах. Затем американцы использовали их как предлог, чтобы объявить нам войну. Другими словами, правительство боится того, что могут сделать англичане, и оно собирается использовать эту годовщину как предлог для введения мер по усмирению британских провинций.
   Я не нашелся, что ответить, так как не мог заставить себя поверить Гийому. И все же я знал, что благодаря своей работе он был в курсе многих событий, происходивших в правительственных кругах. Также я вспомнил о неприятностях последних пяти лет, которые, казалось, подтверждали его слова, - о жестких ограничениях на использование английского языка в школах и сокращении часов вещания на английском.
   - Что я пытаюсь сказать и почему говорю тебе это - в твоих же интересах: было бы лучше, если бы ты вел себя осторожно и не выставлял напоказ свои английские симпатии. Держись подальше от своих друзей в Обществе, старайся не так часто говорить по-английски вне дома и - хотя я не люблю критиковать религиозные воззрения - тебе не кажется, что ты мог бы время от времени появляться на мессе?
   Возможно, тогда я немного вышел из себя. Я хотел сказать: то, что я делал и во что верил, остается моим личным делом. Но в этот момент вошли наши девочки, и мы с Гийомом вернулись к легким сплетням. Так что до конца вечера мы решили оставить в покое эту тему. Через некоторое время мы разбудили детей и сели в коляску, чтобы отправиться домой.
   В экипаже я обдумывал слова Гийома, и хотя в конце концов отбросил их как попытку завзятого франкофила выдать желаемое за действительное, они все же оставили в моей душе тень беспокойства. Как уже говорилось, я был лояльным гражданином. Я ненавидел национализм и презирал сторонников монархии в изгнании. В то же время я все еще был настоящим англичанином. Теперь я почувствовал во рту привкус чего-то французского, и мне это не понравилось. Если ограничения станут еще более жесткими, подумал я, чем обернется моя лояльность?
  
   Понедельник, 12 июля 1965 года. Сенатор говорит
  
   К облегчению жены, которая за весь вечер не услышала от меня ни слова, это настроение испарилось при солнечном свете следующего дня. Месье Майер, директор радиостанции, позвонил мне пораньше и предложил на этот день уйти с работы в местной английской службе R.T.F., чтобы я мог выполнять функции переводчика в сети "Сервис Империал". Робер Мишо, первоклассный комментатор из Парижа, прибыл в Порт-де-Ливр, чтобы взять интервью у сенатора Шора, представителя американского президента, который проезжал через Эдинбург на переговоры с императором. Мне нужно было стоять рядом и переводить в том случае, если сенатор не сможет говорить по-французски.
   Я думаю, любой человек избавился бы от депрессии, если бы мог постоять со мной на стене гавани и полюбоваться панорамой канала Маас, где пришвартовывается огромный трансатлантический лайнер. Эти встречи со знаменитостями из Соединенных Штатов и провинции Квебек были для меня обычным делом, но я никогда не уставал наблюдать за раскачивающейся громадой слона-лайнера, вокруг которого суетились похожие на комаров буксиры. Я всегда испытывал некоторое сожаление, когда приходилось покидать оживленную площадку и заходить в тесную студию, где сразу начинался приступ клаустрофобии.
   На сей раз показалось, что я здесь лишний и вполне мог бы остаться снаружи - настолько мало от меня было пользы. Сенатор прекрасно, хотя и немного педантично, говорил по-французски, а я остался стоять в стороне и восхищаться мастерством двух экспертов - одного в том, что касается постановки вопросов, а другого - в том, что касается ухода от ответов; оба полностью отдавались любимому делу. Участники разговора знали, что отношения между Империей и Соединенными Штатами ухудшаются с каждым часом. Поэтому они выбирали самые благостные выражения. Вступительное слово сенатора оказалось грамотным и очень типичным: "Как представитель Президента на торжествах по случаю сто пятидесятой годовщины Единения, попытаюсь выразить, насколько я счастлив посетить Империю в это время. Я думаю, стоит помнить, что мы в Соединенных Штатах были союзниками вашего первого императора, и в то самое время, когда он наносил поражение герцогу Веллингтону, добиваясь объединения империи, мы, со своей стороны, нанесли поражение лорду Пакенхэму, чтобы обеспечить территориальную целостность Соединенных Штатов".
   В переводе это означало: "Вы у нас в долгу, а теперь оставьте нас в покое".
   Мишо ответил нападками на сенатора по всем спорным вопросам - о поддержке Америкой ее союзницы-России против нашей союзницы-Турции в Черногории; о признании Америкой Республики Германия; и, что хуже всего, о признании королевы Елизаветы и Новой Британии.
   На все вопросы сенатор отвечал с невозмутимым спокойствием, которое подразумевало, что это незначительные разногласия, которые он и Император уладят несколькими удачно подобранными словами. Мишо цеплялся за противника с упорством терьера, но ему ни разу не удалось вывести сенатора из равновесия. Наконец вспыхнула красная лампочка, возвестившая об окончании интервью. Сенатор невозмутимо и легко поднялся и медленно вышел из студии, сердечно сказав `au revoir' всем, в том числе и мне.
   Я, не задумываясь, ответил "до свидания" по-английски.
   Он остановился как вкопанный с притворным удивлением на лице.
   - Боже милостивый! - сказал он. - Англичанин! Я думал, они вымерли.
   Затем он ушел. Случайно брошенная фраза человека, который, по-видимому, претендовал на остроумие... Но эта фраза должна была больно ранить. И, как ни странно, слова, звучавшие так глупо и нелепо, причинили мне боль. Сомнения предыдущего вечера снова всплыли в моем сознании, откуда на время исчезли мысли о внутренних противоречиях.
   Но Мишо повел меня в ближайший бар, и благодаря тому, что мы оба выбрали английское пиво с коньяком, ему удалось преодолеть разрыв между моей лояльностью и моими страхами. К концу дня к нам присоединились другие сотрудники R.T.F., как англичане, так и французы, и обычная пьянка превратилась в вечеринку. Был уже поздний вечер, когда я вернулся к своей терпеливой жене, которой бормотал нежные слова вперемежку с волнующими замечаниями о том, насколько совместимы французские и английские подданные Его Императорского Величества Наполеона V.
  
   Вторник, 13 июля 1965 года. Несчастливое тринадцатое число
  
   Похмелье, ставшее неизбежным результатом вечернего веселья, омрачило утренние часы на работе, и я смотрел на сценарии передач сквозь пелену красных кровяных телец, которую не мог рассеять даже бесконечный поток черного кофе. Затем, в середине утра, я получил записку от месье Майера с просьбой зайти к нему в офис. Поначалу я попытался сообразить, зачем мог ему понадобиться. Но молот, стучавший в мозгу за левым виском, не давал мне времени на раздумья, и я отказался от тщетных попыток.
   Майер был очень вежлив. Он попросил меня сесть и предложил бокал вина и сигарету, от которых я отказался. Подобная мягкость была настолько несвойственна Майеру, что я не мог отделаться от ощущения, будто это всего лишь прелюдия к какой-то гадости.
   - Месье Коллин, - сказал он, когда с любезностями было покончено, - в высших эшелонах власти выражают некоторое недовольство непримиримостью англичан.
   - Так я слышал, месье директор.
   - В англоязычных передачах, которые мы ведем и за которые вы несете ответственность, мы ориентируемся на низшие слои общества, поскольку все без исключения представители среднего класса говорят на двух языках - как и вы сами. Вы согласны?
   Несмотря на то, что я говорил на двух языках, мне было трудно понимать его отрывистые, четкие французские фразы, напоминавшие речь адвоката. Но я кивнул.
   - Давайте посмотрим правде в глаза: вещая на английском, мы активно поощряем этих людей в их лени. Они изучают французский в школе и слышат, как на нем говорят в их окружении каждый день. Из простого детского неповиновения они отказываются принимать официальный язык своей страны. Поэтому было решено, что в завтрашней речи - разумеется, я сообщаю вам это строго конфиденциально - император объявит об отмене Акта о Терпимости. Конечно, такой шаг имеет и другие серьезные последствия, но для вас отмена будет означать, что, как только указ будет ратифицирован Национальным собранием, английский утратит статус официального языка Империи. И, конечно же, вещание телеканала R.T.F. на английском языке будет немедленно прекращено.
   Выходит, это правда! Все намеки Гийома правдивы. Эта мысль билась в моем затуманенном мозгу.
   Майер ждал моей реакции. Он не дождался ни единого слова.
   - Я всегда считал вашу работу превосходной, - продолжил он, - и уверен, что ваши услуги в будущем окажутся очень полезными для расширенной французской службы. Однако я должен попросить вас подписать это заявление, прежде чем смогу продлить ваш контракт. Конечно, это простая формальность.
   Все, что было связано с Майером, начиналось со слова "конечно". Конечно, я подпишу, сказал он себе. Я пробежал глазами по размытому печатному тексту: "...на благо французской культуры... подаю подходящий пример... избегая частого использования английского языка... нашему славному императору... истинной Римской Церкви..." и так далее.
   Я мог бы с легкостью поставить свою подпись, и если бы у меня в голове не так сильно стучал молот, я бы, наверное, так и сделал. Я уже верил в большую часть написанного. А насчет того, во что я не верил... От меня требовалось только внешнее соблюдение правил. Но что-то застряло у меня в горле, и я покачал головой. Некоторые люди назвали бы это делом принципа. Другие назвали бы это упрямством. Все, что я знал, - я не мог заставить себя подписать бумагу.
   Майер смотрел на меня недоверчиво, презрительно и обиженно. Внешне он вежливо выразил сожаление и заверил, что я получу приличную компенсацию и так далее. Все это осталось где-то далеко, когда я осознал, что мне грозит потеря работы. Как бы то ни было, я не мог оценить всех последствий случившегося, пока не покинул офис Майера. Затем, хотя можно было отработать еще месяц, я уволился и отправился напиться. Не самый разумный выбор - но это было быстрое решение моей дилеммы.
  
   Среда, 14 июля 1965 года. Торжества и революция
  
   Треск каминов возвестил о начале сто пятидесятого праздника Единения с момента вхождения Британии в состав Империи. Это было первое четырнадцатое число в моей жизни, когда я остался в постели. Я страдал от похмелья, был подавлен, апатичен, и у меня разыгралась простуда, возможно, психосоматического происхождения. В любом случае, я чувствовал себя совершенно безрадостно.
   Я испытал сильнейшее ощущение утраты и предательства - нечто подобное чувствует ребенок, когда родители говорят ему, что Деда Мороза не существует. Я отчаянно хотел остаться частью сообщества - главным образом потому, что был слишком высоконравственным трусом, чтобы признаться самому себе: в течение многих лет я преданно служил правительству, которое подсознательно ненавидел. Но теперь Империя говорила мне, что я могу принадлежать ей только на ее условиях, и власти будут добиваться соблюдения этих условий с помощью старейшего средства устрашения, известного людям, - угрозы бедности, голода и изгнания.
   Мне не пришлось бы возвращаться в R.T.F. на работу, если бы я согласился поступиться гордостью и отказаться от своего драматического жеста. Я мог пойти к Гийому Макдональду, и он использовал бы свое влияние, чтобы найти мне место на государственной службе. Но куда бы я ни пошел, мне пришлось бы подписать эту явку с повинной. Упрямая англосаксонская гордость не позволяла сдвинуться с той идиотской позиции, которую я занял накануне.
   Я не вставал ни к завтраку, ни к обеду, а просто лежал - принципиальный человек, который твердил себе, что не стоит валять дурака. В спальне было жарко, а из-за распахнутого настежь окна - очень шумно. Все радиоприемники в округе, казалось, были включены на полную громкость, и, хотя я не поставил переносное устройство в своей комнате, все равно приходилось слушать утренние программы. Ближе к вечеру праздничная музыка смолкла, и зазвучал "Имперский марш". Затем раздался тихий голос императора, говорившего на правильном французском, из которого безжалостно изгнаны все англицизмы.
   Итак, в тот теплый летний полдень, лежа в постели и прислушиваясь к доносящимся из открытого окна словам, я услышал, как закончилась эра убеждения и началась эра принуждения.
   Спустя сто пятьдесят лет нам напомнили, что Британия, в конце концов, была завоеванной страной.
   В конце речи все радиоприемники, которые я мог слышать, отключились почти одновременно, и в Порт-де-Ливре воцарилась тишина, которую можно было практически почувствовать по запаху. В наступившей тишине в комнату вошла Мэри и, не говоря ни слова, приблизилась к кровати и пожала мне руку, словно извиняясь за свои гневные слова, сказанные накануне вечером. Теперь она поняла, что именно не давало мне покоя.
   - Здесь и доктор Джексон, - сказала она, - мне попросить его уйти?
   - Нет, - мне вдруг захотелось узнать, что думает об этом общество "Роза Англии". Попроси его подняться.
   И доктор пришел, явно смущенный тем, что оказался в моей спальне. Мари впустила его и тихо выскользнула. Андре кашлянул, чтобы скрыть неловкость.
   - Ты, наверное, слышал? - сказал он.
   - Да. На самом деле я узнал об этом вчера. Можно сказать, знал с воскресенья.
   - Выходит, из-за этого ты останешься без работы?
   - Да. Если только я не подпишу бумажку с обещанием быть хорошим мальчиком.
   - Как бы ты отнесся к тому, чтобы подписать этот листок бумаги и вернуться? Я полагаю, твое место все еще свободно?
   - Оно все еще свободно, но...
   В этот момент вернулась Мэри, неся поднос с тремя бокалами вина. Я с трудом мог даже думать об алкоголе, но взял одну порцию, следуя примеру собеседников. Андре высоко поднял бокал и оценивающе посмотрел на меня поверх стекла.
   - За королеву Елизавету, - сказал он, - законную королеву Англии.
   К своему удивлению, я услышал, как Мэри тоже пробормотала: "За королеву Елизавету". Я чуть не швырнул свой бокал им в лицо. Тогда я понял, что, если в моих действиях есть хоть какая-то логика, я должен привести дело к неизбежному завершению. Я послушно повторил тост.
   - Видишь ли, - сказал Андре, - общество всегда преследовало политические цели, хотя мы и держали это в секрете от большинства наших сторонников. В течение последних десяти лет мы поддерживали постоянную связь с Америкой и Новой Британией, ожидая момента, когда правительство, наконец, настроит против себя таких людей, как ты, людей, которые пытались просто сидеть сложа руки. Я знаю, что в прошлом ты не очень-то симпатизировал британскому национализму, но, думаю, теперь придется решать, на чьей ты стороне.
   Я уклонился от прямого ответа и просто сказал:
   - Не понимаю, какое это имеет отношение к моему возвращению в R.T.F.
   - Послушай, Джордж, - сказал Андре, - я могу обратиться за помощью ко многим людям, когда придет время, но нам нужно контролировать средства связи. Давай-ка скажем, что было бы очень полезно, если бы когда-нибудь в ближайшем будущем у нас появился друг в телерадиовещательной компании. Ты меня понимаешь?
   Я слишком хорошо понимал его. Внутренний конфликт, который назревал с воскресенья, достиг высшей точки. Я отделался от Андре обещанием подумать, и он ушел, не получив моего согласия. Но я прекрасно знал, что приму его предложение. К сожалению, вот так люди устроили свои политические дела: рано или поздно приходит время, когда человеку приходится делать то, что он ненавидит, чтобы исполнить то, что он считает правильным. В глубине души я хотел, чтобы Британия осталась в составе Империи, но это нужно сделать только на моих условиях, ведь цена, которую требовало правительство, слишком высока.
   И поскольку мне отказали в исполнении желания, я знал, что должен бороться за свои права.
  
   Томас Диш
   СЕЙЧАС - ЭТО ВСЕГДА
  
   В сумерках Чарльзу Архольду фасад нравился больше всего.
   Июньскими вечерами, похожими на этот (а был ли это июнь!?), солнце опускалось в темноту Максвелл-стрит и выхватывало из нее скульптурную группу на фронтоне: полногрудая Коммерция простирала аллегорический рог изобилия, из которого высыпались фрукты в протянутые руки Индустрии, Труда, Транспорта, Науки и Искусства. Он медленно проезжал мимо (мотор "кадиллака" что-то барахлил, но где, черт возьми, найдешь сегодня хорошего механика), задумчиво разглядывая дымящийся кончик своей сигары, как вдруг заметил, что Коммерция была обезглавлена. Он резко затормозил.
   Это же нарушение закона, нанесение ущерба, просто оскорбление. Хлопнула дверца машины, и в тишине Максвелл-Стрит гулко раздался одинокий крик Архольда: "Полиция!" - Стая голубей взлетела от подножия Индустрии, Труда, Транспорта, Науки и Искусства и рассеялась по пустынным улицам. Раздосадованный президент банка вымучил улыбку, хотя ему и не от кого было скрывать свое смущение. Приобрести хорошие манеры и нарастить изрядное брюшко также трудно, как и избавиться от них.
   Где-то в лабиринте улиц финансового квартала слышался шум приближающейся процессии тинэйджеров. Трубы, барабаны, пронзительные крики. Архольд торопливо запер на ключ дверцу машины и поднялся по ступеням ко входу в банк.
   Бронзовые ворота были распахнуты, стеклянные двери не заперты. Портьеры так же закрывали окна, как и семь или около того месяцев назад, когда он и трое оставшихся служащих запирали банк. В полумраке Архольд попытался оценить ситуацию. Столы и оборудование свалены в одном углу; ковры сорваны с паркетного пола; из кабинок кассиров сооружено нечто вроде сцены у задней стены. Архольд щелкнул выключателем, зажегся тусклый голубой свет. Он увидел барабаны. Банк превратили в танцевальный зал.
   В подвале с урчанием ожил кондиционер. Казалось, машины жили собственной жизнью. Архольд шел, испытывая неуютное чувство от звука собственных шагов по голому паркету, в сторону служебного лифта, расположенного за построенной на скорую руку эстрадой. Он нажал кнопку ВВЕРХ и подождал.
   Мертвая тишина. Да и вряд ли можно было ждать иного. Он поднялся по лестнице на четвертый этаж. Пройдя через приемную, смежную с офисом, он обратил внимание на диванные подушки, разбросанные вдоль стен. Дорогостоящая стенная роспись, изображающая разностороннюю деятельность НьюЙоркского Банка, была уничтожена, и на ее месте красовалась плохо нарисованная обнаженная парочка гаргантюанских размеров. Тинэйджеры!
   Его офис не подвергся вторжению. На пустом столе лежал толстый слой пыли. Паук соткал (и давно оставил) паутину среди книжных полок. Карликовое деревце, стоявшее в горшке на окне (подарок от его секретаря на Рождество), превратилось в скелетик, где паук также развесил свои паутинки.
   Одна из первых моделей Репростата (5-летней давности)
   стояла у стола. Архольд так никогда и не осмелился разломать его, хотя, видит Бог, у него часто возникало такое желание.
   Ему стало любопытно, работает ли все еще эта машина. Он нажал кнопку. На управляющей панели красным светом вспыхнула надпись: НЕДОСТАТОК УГЛЕРОДА. Стало быть, работает. Надпись вспыхнула снова. Архольд вытащил из ящика своего стола карбоновую плитку и вставил ее в приемный карман у основания Репростата. Машина заурчала и выбросила блокнот.
   Архольд сел на стол, подняв облачко пыли. Ему захотелось выпить или (он и так выпил слишком много) выкурить сигару, последнюю он выкурил на улице. Если бы он был в машине, то для этого ему было бы достаточно нажать на кнопку, но здесь...
   Ну конечно! Его Репростат был также задуман для изготовления сигар собственной марки. Он нажал на другую кнопку; машина вновь заурчала и выплюнула одну сигару с ровно тлеющим кончиком. Как можно в принципе сердиться на бездумные машины? Не их вина, что мир развалился. Вина людей, неправильно их использовавших, жадных, ограниченных, не заботящихся о том, что случится с Экономикой или Нацией, пока у них на столе омары каждый день, подвалы полны вина, палантин из меха горностая к открытию театрального сезона и...
   Но может ли он вообще кого-то винить, если сам потратил 30 лет жизни на обеспечение себя и Норы. Разница состоит в том, думал Архольд, наслаждаясь привычным ароматом сигары (до появления репростатов он не мог себе позволить этот сорт сигар - они стоили полтора доллара за штуку), что некоторым людям (как он, например) можно доверить владение лучшими вещами в расчете на их благоразумие, в то время как другим, большинству, нельзя доверить вещи, которые они не способны оплатить собственным усердием. Слишком много товаров. Власть размазалась - просто исчезла. Моральные принципы отмирали на глазах. Молодые люди, как ему говорили (когда-то он знал таких, кто мог и хотел ему что-то рассказать), более не утруждали себя вступлением в брак, а их родители не утруждали себя получением развода.
   В рассеянности он нажал кнопку Репростата еще раз, хотя предыдущая сигара еще дымилась в пыльной пепельнице. Он поспорил с Норой этим утром. Они оба чувствовали себя не в своей тарелке. Может быть, снова пили на ночь (а пили они много последнее время), он что-то не мог вспомнить. Спор принял неприятный оборот, Нора съязвила по поводу его выпирающего брюшка. Он напомнил ей, что брюшко есть следствие упорной работы все эти годы в банке, необходимой для приобретения дома, ее гардероба и прочих дорогостоящих, но устаревающих товаров, без которых она не могла жить.
   - Дорогостоящих, - фыркнула она, - что сейчас дорого стоит?
   Даже деньги не стоят ничего.
   - Это моя вина?
   - Тебе 50 лет с хвостиком, Чарли мальчик, а я пока еще молода (ей было 42 года, если быть точным), и у меня нет большого желания терпеть твое кружение вокруг меня альбатросом.
   - Альбатрос - символ вины, дорогая. У тебя есть в чем повиниться?
   - Хотела бы, чтобы было!
   Он ударил ее, и она заперлась в ванной комнате. Затем он уехал, не намереваясь в общем-то, проезжать мимо банка, но сработала привычка и привела его сюда.
   * * *
   Дверь офиса открылась.
   - М-р Архольд?
   - Кто? - О, Лестер, входи. Ты меня напугал.
   Лестер Тинберли, бывший старший щвейцар банка, робко вошел в офис, бормоча что-то вроде "Счастлив-видеть-Вас-вдобром-здравии-сэр", кивая головой с такой самоуничижительной сердечностью, что казалось, его разбил паралич. Как и его бывший шеф, одетый в строгий серый костюм, произведенный этим утром Репростатом, Лестер носил униформу его старого места службы: комбинезон из грубой хлопчатобумажной ткани в бело-голубую полоску, полинявший от многих стирок.
   За исключением нескольких новых морщин на коричневом лице (едва замеченных Архольдом), Лестер был все тем же старшим щвейцаром, каким его всегда знал президент банка.
   - Что здесь произошло, Лестер?
   Лестер печально покачал головой. - Эти детки - их не остановишь. Все они выбрали дорогу в ад - танцуют, пьют... и еще кое-чем занимаются, но об этом у меня язык не поворачивается рассказать вам, м-р Архольд.
   Архольд понимающе ухмыльнулся:
   - Это все от того, что они так воспитаны. Отсутствие уважения к власти - вот их проблема.
   - Где же выход, м-р Архольд?
   У Архольда был ответ на этот вопрос. - Дисциплина!
   Лестер заговорил и желание угодить стало еще более заметным:
   - Я делаю все, что в моих силах для поддержания здесь порядка. Я прихожу сюда каждый день и стараюсь восстановить то, что эти разбойники не разломали окончательно. Все бумаги сейчас в подвале.
   - Отлично. Я прослежу, чтобы тебе было выплачено жалованье за все это время.
   - Благодарю вас, сэр.
   - Ты не знаешь, кто это изуродовал статую на входе? Не мог бы ты ее починить, Лестер?
   - Я посмотрю, что тут можно сделать, сэр.
   - Я проверю. - Архольд испытывал приятное ощущение вновь отдавать приказы.
   * * *
   - Не бойся, Джесси. Это не больно, может быть, только на секунду, и все.
   - А ты будешь держать меня за руку?
   Джуди улыбнулся. - Ну конечно, детка.
   Тень выступила из темноты. - Молодой человек, это я, Лестер Тинберли. Я помогал тебе уладить дела внизу, если помнишь.
   - Конечно, помню, старина, но сейчас я занят.
   - Я только хотел тебя предупредить, что здесь посторонний...
   Голос Лестера перешел в сухой еле слышный шепот. - Полагаю, он собирается... - Лестер облизнул губы, - доставить некоторые беспокойства.
   Лестер указал на полоску света под дверью Архольда. - Может быть, ты заставишь его убраться отсюда.
   - Джуди, только не сейчас!
   - Я только на минутку, детка. Это может быть забавным. - Джуди посмотрел на Лестера. - Он что, умный больно?
   Лестер кивнул и отступил в тень.
   Джуди толкнул дверь и посмотрел на человека, сидящего за пыльным, покрытым стеклом столом. Он был стар, лет 50, с блестящими от выпивки глазами.
   Джуди улыбнулся, когда мужчина неуверенно поднялся на ноги.
   - Вон отсюда! - взревел старик. - Это мой банк. Я не потерплю, чтобы бродяги шатались по моему банку.
   - Эй, Джесси! - позвал Джуди. - Иди сюда и полюбуйся на это чудо.
   - Убирайся отсюда немедленно. Я президент банка, я...
   Джесси захихикала. - Он что, чокнутый?
   - Джек, - Джуди закричал в темноту приемной комнаты,- этот парень не врет? Что он президент банка?
   - Да, сэр, - ответил Лестер.
   - Лестер! Ты здесь? Выкинь этих малолетних негодяев из моего банка. Прямо сейчас. Ты понял? Лестер!
   - Ты разве не слышал, Лестер? Почему не отвечаешь президенту?
   - Он может открыть двери подвала. Вы можете заставить его сделать это. - Лестер остановился в дверях и с торжеством посмотрел на Архольда. - Там все деньги, и из других банков тоже. Он знает комбинацию. Там миллионы долларов. Он никогда не сделает это для меня, но вы его можете заставить.
   - О, Джуди - давай. Это будет весело. Я не видела деньги целую вечность.
   - У нас нет времени, детка.
   - Мы умрем в 2 часа, а не в 12. Невелика разница. Представь - подвал банка, полный денег! Пожалуйста...
   Архольд отступил в угол офиса. - Вы не смеете меня заставлять... Я не...
   Джуди стало интересно. Ему было наплевать на деньги сами по себе, но стремление к борьбе, победе над чужой волей, было заложено в его прямолинейной натуре. - Ха, мы разбросаем их как конфетти - это будет неплохо. Или соорудим костер!
   - Нет!- выдохнул Лестер, а затем, умиротворяюще: - Я покажу, где находится подвал, но огонь сожжет банк до основания.
   Что будут делать люди завтра ночью? Подвал там, внизу. У меня есть ключи от ограды, охраняющей подвал, но комбинацию скажет вам он.
   - Лестер! Нет!
   - Зовите меня "парень", как вы привыкли, м-р Архольд. Скажите мне, что я должен делать?
   Архольд ухватился за соломинку. - Выгони отсюда этих двух.
   Немедленно, Лестер.
   Лестер засмеялся. Он подошел к Репростату Архольда, нажал на кнопку сигар и дал Джуди дымящуюся сигару. - Это поможет ему назвать комбинацию. - Но Джуди пропустил совет Лестера мимо ушей. Он отбросил свою сигарету и сунул сигару Архольду в угол рта, слегка изменив тем его деланную улыбку. Осмелевший Лестер получил сигару, а затем виски себе, Джесси и Джуди. Джуди потягивал виски задумчиво, изучая Архольда.
   Затем он схватил президента банка за шиворот и повел вниз по ступенькам в танцевальный зал.
   Танцующие, большинству из которых предстояло, как Джуди и Джесси, умереть в самом скором времени, были отчаянно, до головокружения, веселы. Шестнадцатилетняя девушка лежала без сознания у подножия эстрады. Джуди потащил Архольда вверх по ступеням ближе к свету. Архольд заметил, что плакат с именем Десмонда все еще висел на решетке кабинки кассира.
   Джуди взял микрофон. - Внимание. Комитет по развлечениям подготовил кое-что новенькое для всех нас. - Оркестр прекратил играть, танцующие столпились вокруг Джуди и Архольда. - Леди и джентльмены, я рад представить вам президента этого банка, м-ра, как ты сказал тебя зовут?
   - Архольд,- Лестер подсказал снизу. - Чарли Архольд.
   - М-р Архольд намерен открыть подвал банка специально для нашей небольшой вечеринки, и мы собираемся декорировать стены старыми добрыми долларовыми бумажками. Мы хотим закатать себя в деньги - не так ли, Чарли?
   Архольд попытался освободиться от хватки Джуди. Толпа засмеялась.- Вы заплатите за ущерб, - простонал он в микрофон. - Законы для таких, как вы, еще не отменены. Вы не можете...
   - Эй, Джуди,- выкрикнула девушка, - дай потанцую со стариной. Живем только раз, и я хочу испытать все. - Толпа взорвалась смехом. Архольд не различал лиц в толпе. Казалось, смех исходил от стен и пола, обезличенный и нереальный. Оркестр заиграл медленный фокстрот. Архольд почувствовал, что держат его другие руки. Джуди отпустил его ворот.
   - Шевели карандашами, дядя. Нельзя танцевать, стоя на месте.
   - Включите другой свет, - крикнула Джесси.
   - Ты забыла про подвал, - заскулил Лестер. Она взяла старого швейцара под руку и провела на эстраду посмеяться над нелепым танцем Архольда.
   Голубой свет погас. Внезапно банк заполнился яркими красными вспышками, как от мигалок на полицейских машинах.
   Гудели клаксоны, кто-то включил сигнал тревоги системы безопасности банка. Труба, а затем барабаны подхватили тему, заданную клаксонами.
   - Я поведу, - крикнула девушка Архольду прямо в ухо. Он увидел ее лицо, озаренное красной вспышкой света.
   Затем Архольд почувствовал, как десяток рук подняли его и понесли. Фонари кружились над ним, раздавались хлопки, когда кто-нибудь из стрелявших по фонарям попадал в цель.
   Его стали дергать в разных направлениях, заставляя вращаться в такт с оглушающей музыкой клаксонов, быстрее и быстрее.
   Он услышал треск разрываемой на спине материи пиджака, затем резкую боль в плече.
   * * *
   Он упал на пол с болью, потрясшей все его тело. Промокший насквозь, он лежал на полу у двери подвала.
   - Открывай, - сказал кто-то, но не Джуди.
   Архольд увидел Лестера впереди группы. Он поднял руку, чтобы его ударить, но не смог из-за боли в плече. Затем он поднялся на ноги и посмотрел на кольцо окружающих его подростков.
   - Я не открою. Деньги мне не принадлежат. Я несу ответственность перед людьми, оставившими их здесь, это их деньги.
   Я не могу...
   - Дядя, никому никогда не понадобятся эти деньги. Открывай.
   Девушка вышла из толпы и приблизилась к Архольду. Она вытерла ему кровоточащий лоб. - Вы лучше сделайте то, о чем вас просят, - сказала она мягко. - Почти все они сегодня ночью себя убьют, и им наплевать на то, что они делают или кого они бьют. Жизнь, две плитки углерода и несколько кварт воды - и клочки бумаги за этой дверью ничего не значат. Завтра вы с помощью Репростата сделаете себе миллион долларов.
   - Нет, я не могу. Я не сделаю этого.
   - Все и ты тоже, Дарлайн, отойдите назад. Мы заставим его открыть. Основная часть толпы уже отступила. Дарлайн пожала плечами и отошла, присоединившись к остальным.
   - А сейчас, м-р Президент, либо ты откроешь дверь, либо мы используем тебя в качестве мишени.
   - Нет! - Архольд бросился к кодовому замку. - Я открою, - закричал он. В ту же секунду один из парней выстрелил, целясь чуть выше замка.
   - Ты попал в него.
   - Нет.
   Дарлайн подошла взглянуть. - С сердцем плохо, полагаю. Он мертв.
   Они оставили Лестера одного с телом Архольда. Он смотрел на труп. - Я проделаю это снова, - сказал он. - Снова и снова.
   На этаже над ними клаксоны смолкли, и вновь заиграла музыка, вначале слабо, затем все быстрее и громче. Близилась полночь.
   * * *
   Нора Архольд, жена Чарльза, стеснялась своих рыжих волос.
   Хотя это был их натуральный цвет, она подозревала, что люди думали, будто она их красит. Ей было все-таки 42, а так много женщин старше нее решили стать рыжими.
   - Мне они нравятся, дорогая, - сказал ей Девей. - Не будь глупой.
   - О Девей, меня беспокоят отношения с Архольдом.
   - Тут не о чем беспокоиться. Ты же не бросишь его?
   - Но это выглядит так некрасиво.
   Девей рассмеялся. Нора надула губы, зная, что надутые губы ей идут. Он попытался ее поцеловать, но она оттолкнула его, продолжая упаковывать вещи.
   Упаковка чемодана имела чисто символическое значение - через день в универмаге она могла репростатировать весь свой гардероб.
   Но ей нравилась старая одежда - многие вещи были "подлинными". Разницу между подлинником и репростатированной копией невозможно определить даже с помощью электронного микроскопа, однако Нора тем не менее испытывала смутное недоверие к копиям - как будто они были прозрачными для чужого глаза и более потертыми.
   - Мы с Чарли поженились 20 лет назад. Ты, наверное, был еще маленьким мальчиком, когда я стала замужней женщиной, - Нора встряхнула головой. - Я даже не знаю твоей фамилии.
   На этот раз она позволила Девею себя поцеловать.
   - Поторопись, - прошептал он. - Старик вернется с минуты на минуту.
   - Это нечестно по отношению к ней, - пожаловалась Нора. - Она должна будет терпеть весь этот ужас вместо меня.
   - Успокойся. Вначале ты беспокоилась о нем, сейчас - это нечестно по отношению к ней. Я тебе вот что скажу: когда я вернусь домой, я репростатирую другого Галахада, чтобы он спас ее от старого дракона.
   Нора посмотрела на него с подозрением. - Значит твоя фамилия Галахад?
   - Поторапливайся, - скомандовал он.
   - Ты выйди, пока я этим занимаюсь. Я не хочу, чтобы ты видел другую.
   Девей хохотнул. - Ну, еще бы! - Он отнес чемоданчик в машину и стал ждать. Нора еще раз с сожалением оглядела гостиную. Это был красивый дом в одном из лучших районов города. В течение 20 лет он был ее частью, скорее, большей частью. У нее не было ни малейшего представления о том, куда ее хотел увезти Девей. Она была в возбуждении от собственной неверности, понимая в то же время, что это не имело значения.
   Как сказал ей Девей, жизнь дешева - пара плиток карбона и несколько кварт воды.
   Часы на стене показывали 12.30. Ей надо было торопиться.
   В комнате для репростатирования она разблокировала личную панель управления, предназначенную на случай чрезвычайных ситуаций, сейчас в какой-то степени ситуация была именно такой. Это была идея Чарльза архитипировать собственное тело с помощью Репростата. Его больное сердце могло отказать в любой момент, и чем страховать свою жизнь, лучше иметь личный Архитип. В некотором смысле это почти бессмертие.
   Нора, естественно, сделала то же самое. Это было в октябре, через семь месяцев после закрытия банка, хотя казалось, как будто вчера. Но на дворе уже июнь! Девей поможет ей бросить пить.
   Нора нажала кнопку с надписью "Нора Архольд". На управляющей панели вспыхнула строка: "НЕДОСТАТОК ФОСФОРА".
   Нора сходила на кухню, нашла в ящиках буфета нужную банку и поместила ее в приемный карман. Репростат поурчал и остановился. С оцаской Нора открыла дверцу материализатора.
   Нора Архольд, собственной персоной, лежала на полу камеры безжизненной грудой в том же положении, в котором Нора настоящая воссоздала ее тем октябрьским днем. Старшая Нора оттащила своего свежерепростатированного двойника в спальню. Она собралась было оставить записку с объяснением того, что случилось, почему она уходит с посторонним мужчиной, с которым познакомилась днем. Но просигналил Девей, и Нора, нежно поцеловав бесчувственную женщину, лежащую в постели, покинула дом, где последние 20 лет она ощущала себя узницей.
   * * *
   - Страшно?
   - Нет. А тебе?
   - Нет, когда ты держишь меня за руку. - Джуди обнял ее снова.
   - Нет, просто держи меня за руку. Мы можем так жить всегда, а затем все будет испорчено. Мы будем стареть, ссориться, перестанем заботиться друг о друге. Я не хочу этого. Как ты думаешь, для них все будет так же, как и для нас?
   - А как иначе?
   - Это было бы прекрасно, - сказала Джесси.
   - Сейчас? - спросил он.
   - Сейчас, - подтвердила она.
   Джуди помог ей сесть на край приемного кармана, а затем устроился рядом с ней сам.
   Размер щели оказался едва достаточным для их двух тел.
   Рука Джесси крепко сжала пальцы Джуди: сигнал. Вместе они скользнули в машину.
   Боли не было, только потеря сознания. Атомы мгновенно освободились от химических уз; то, что раньше было Джуди и Джесси, сейчас представляло собой элементарную материю в камере хранения Репростата.
   Из этих атомов собрать можно что угодно: продукты питания, одежду, домашнюю канарейку, даже других Джуди и Джесси.
   В соседней комнате Джуди и Джесси спали бок о бок. Действие снотворного начало ослабевать. Рука Джуди лежала на плече Джесси в том положении, в каком уложила ее только что дезинтегрированная Джесси перед тем, как их оставить.
   Джесси пошевелилась, Джуди открыл глаза.
   - Ты знаешь, какой сегодня день? - прошептала она.
   - Х-м?
   - Сегодня наш последний день.
   - Теперь всегда будет этот день, зайчик.
   Она стала напевать песню: - Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас это всегда.
   * * *
   В час ночи последний из участников пирушки покинул банк, и Лестер Тинберли оттащил тело Архольда в "кадиллак". Ключ зажигания он нашел в кармане Архольда. Дорога до загородного дома президента занимала час или немногим больше, чем требовалось для того, чтобы выкурить одну из сигар, полученную из Репростата на приборном щитке.
   Лестер Тинберли поступил на службу в Нью-Йоркский Банк сразу после увольнения из Армии. На его глазах Чарльз Архольд делал карьеру, став в конце пути президентом. Лестер параллельно осуществлял собственный подъем по служебной лестнице от привратника до лейтенанта. Оба человека, каждый во всеоружии своей власти, были заинтересованы в сохранении порядка - так сказать, бюрократии. Они были союзниками по консерватизму. Появление Репростата, однако, изменило все.
   Репростат можно запрограммировать на воспроизведение из имеющегося запаса элементарных частиц любой необходимой механической, молекулярной или атомной структуры. Репростат с г, особен даже репростатировать более мелкие репростаты, Как только :"та Машина стала доступна некоторым, она с неизбежностью стала доступна всем - и когда кто-нибудь завладевал Репростатом" больше ему ничего не требовалось.
   Замечательные машины не могли доставить Чарльзу Архольду приятного чувства удовлетворения от исполнения работы и реализации власти, но только исчезающему поколению самоорганизованных людей требовались такие неощутимые удовольствия. Новый порядок в обществе, как свидетельствовал пример Джуди и Джесси, определялся получением удовольствий в Репростате. Они жили в вечном настоящем, близком к земному раю.
   Лестер Тинберли не мог полностью разделять ни одну из позиций. Если образ жизни Архольда был лишь искривлен новым изобилием (он мог, как презицеш банка, позволить себе практически все), а Джесси и Джуди устроились в своей Аркадии, то Лестер разрывался между новой реальностью и старыми привычками. Он приучился, за 50 лет черной работы и скудной жизни, находить некоторое удовольствие и испытывать в некотором смысле гордость от самой убогости своего существования. Он предпочитал пиво коньяку, спецодежду шелковому платью. Изобилие пришло слишком поздно, чтобы он отдал ему должное, особенно изобилие, лишенное атрибутов, с которыми он (как и Архольд) всегда его связывал: сила, власть и более всего деньги. Жадность - это абсурдный порок в земном раю, разум Лесгера формировался давно, когда еще можно было быть нищим.
   Лестер припарковал "кадиллак" в гараже Архольда на два автомобиля и втащил тело президента в дом.
   Сквозь дверь Спальни он видел Ниру Арчольд, разлегшуюся на постели, спящую или пьяную. Лестер впихнул старое тело Архольда в приемное отделение Репростата. Личная панель управления осталась разблокированной. Лестер открыл дверцу материализатора. Если на нем лежала часть вины за смерть Архольда этим вечером, то это полностью ее искупало. Он не чувствовал вины.
   Он уложил тело президента на постель рядом с Норой и убедился в их ровном дыхании. Архольд, вероятно, будет чувствовать себя не совсем в своей тарелке утром, на что Лестер обратил внимание в офисе. Но календарное время значило все меньше и меньше, раз не было необходимости куда-то спешить.
   - До завтра, - сказал он старому боссу. В один из этих дней, он был убежден, Архольд откроет подвал до того, как откажет сердце. А пока он получал своего рода удовольствие, наблюдая за тем, как шеф вваливается в банк каждый день. Все, как в доброе старое время.
   * * *
   В сумерках Чарльзу Архольду фасад нравился больше всего.
   Июньскими вечерами, похожими на этот (а может, это июль?), солнце опускалось в темноту Максвелл-стрит и выхватывало из нее скульптурную группу на фронтоне: полногрудая Коммерция простирала аллегорический рог изобилия, из которого высыпались фрукты в протянутые руки Индустрии, Труда, Транспорта, Науки и Искусства. Он медленно проезжал мимо (мотор "кадиллака" что-то стал барахлить, но где, черт возьми, найдешь сегодня хорошего механика), задумчиво разглядывая дымящийся кончик своей сигареты, как вдруг заметил, что Коммерция обезглавлена. Он резко остановил машину.
  

Перевод А. Елькова, Ю. Копцова

   Роджер Желязны
   Божественное безумие
  
   "...Мое? изумлении в застывшим, слушателям оскорбленным подобно замереть их заставляет и звезды блуждающие заклинает скорби слово Чье..."
   Он выпустил дым сквозь сигарету, и она стала длиннее.
   Он взглянул на часы и увидел, что их стрелки идут обратно.
   Часы показывали 10:33 вечера, возвращаясь к 10:32.
   Затем пришло чувство, близкое к отчаянию, и он вновь осознал, что бороться с этим бессмысленно. Он был в ловушке и пятился назад, минуя всю последовательность своих прошлых действий. Случилось так, что он неосторожно пропустил предупреждение.
   Обычно мир вокруг него разбивался на радужные осколки, как бывает, когда смотришь сквозь призму, его тело словно пронзал разряд статического электричества, затем приходила вялость и наступал момент нечеловеческой ясности восприятия...
   Он перелистывал страницы, и глаза его бегали по строчкам - справа налево, снизу вверх.
   "? силу такую несет печаль чья, он Кто"
   Он беспомощно следил за собственным телом.
   Сигарета вернулась к полной длине. Он щелкнул зажигалкой, которая секундой раньше вобрала в себя язычок пламени, и втряхнул сигарету в пачку.
   Он зевнул, сделав сначала выдох, а затем - вдох.
   "Все это нереально", - уверял его врач. Это было его бедой, необычной формой эпилепсии, проявляющейся в странном синдроме.
   Приступы бывали и раньше. Диалантин не помог. Это была посттравматическая локомоторная галлюцинация, вызванная депрессией и усиленная бесконечными повторами. Так ему объяснили.
   Но он не верил в это и не мог поверить - после двадцати минут, прошедших в обратном направлении, после того, как он поставил книгу на полку, встал, попятился через комнату к шкафу, повесил пижаму, снова надел рубашку и брюки, в которых ходил весь день, спиной подошел к бару, глоток за глотком выбулькал из себя охлажденный мартини, пока стакан не наполнился до краев, не уронив при этом ни капли.
   Вернулся вкус маслины... и затем все изменилось.
   Секундную стрелку на его часах потащило в правильном направлении.
   Было 10:07.
   Он почувствовал, что может двигаться свободно.
   И снова выпил свой мартини.
   Теперь, если бы что-то принуждало его снова повторить те двадцать минут, он должен был надеть пижаму и постараться читать. Вместо этого он смешал еще один коктейль.
   Теперь прежняя последовательность была нарушена.
   Теперь ничто не могло произойти так, как случилось и... не случилось.
   Теперь все было иначе.
   Все доказывало, что обратное время было галлюцинацией.
   Даже представление о том, что в каждом направлении это длилось двадцать шесть минут, было лишь попыткой подсознания объяснить необъяснимое.
   Ничего этого просто не было.
   ...Не надо бы пить, - решил он. - Это может вызвать приступ.
   Истина - в безумии, вот в чем штука... Вспоминая, он пил.
   Утром, проснувшись поздно, он, как обычно, не стал завтракать, выпил две таблетки аспирина, принял чуть теплый душ, залпом проглотил чашку кофе и вышел на улицу.
   Парк, фонтан, дети со своими корабликами, трава, пруд - он ненавидел все это; а вместе с этим - утро, солнечный свет и голубые проплешины неба в высоких облаках.
   Он сидел и ненавидел. И вспоминал.
   Он решил, что если оказался на грани безумия, то больше всего ему хочется погрузиться в него до конца, а не метаться, пытаясь соединить расколотый на две половины мир.
   И он помнил, почему именно так, а не иначе.
   Но утро было ясным, слишком ясным и воскрешающим все четким и ярким огнем зеленой весны под знаком апрельского Овна...
   Он смотрел, как ветер сгоняет остатки зимы к серому забору, и видел, как он подталкивает кораблики через пруд, чтобы оставить их на грязной отмели, истоптанной детскими ногами.
   Фонтан раскрыл свой холодный зонтик над зелеными медными дельфинами, и солнце сверкало в нем, а ветер о чем-то говорил его струями.
   Птицы на асфальте расклевывали конфету, прилипшую к красной обертке.
   Воздушные змеи покачивали хвостами, ныряли вниз, затем взмывали снова, когда дети дергали за невидимые бечевки. Телефонные провода перепутались с деревянными строениями и клочьями бумаги, как сломанные скрипичные ключи.
   Он ненавидел и телефонные провода, и воздушных змеев, и детей, и птиц.
   Но искреннее всего он ненавидел себя.
   Способен ли человек отменить то, что уже произошло? Не мог же он это сделать? Нет под луной таких чудес. Он мог страдать, вспоминать, раскаиваться, проклинать или забывать. Больше - ничего. В этом смысле прошлое неизменно.
   Мимо прошла женщина. Он не успел увидеть ее лица, но светлая волна волос на плечах и стройность ее уверенных, легких ног, ритмичное цоканье каблучков перехватили ему дыхание и заманили его взгляд в колдовскую сеть ее шагов, ее грации и чего-то еще, неуловимо созвучного с его последними мыслями.
   Он успел привстать в тот момент, когда жесткий разряд ударил ему в глаза и фонтан стал вулканом, выплескивающим радуги.
   Мир застыл и потускнел, словно отгороженный от него толстым стеклом.
   ...Женщина прошла назад, и он слишком быстро опустил взгляд, не сумев увидеть ее лица. Ад начался снова, понял он, когда летящие хвостами вперед птицы промелькнули перед ним.
   Он отдался этому. Пусть это держит его, пока он не сломается, пока полностью не иссякнет, пока не останется в нем ничего...
   Он ждал, там, на скамье, следя, как фонтан всасывает в себя свои струи, выгибая их в широкую дугу над неподвижными дельфинами, как кораблики бегут назад через пруд, а забор очищается от заблудившихся клочков бумаги, и как птицы, пощелкивая клювами, восстанавливают конфету, прилипшую к красной обертке.
   Лишь мысли его не нарушались, а тело было приковано к обратному потоку времени.
   Он поднялся и пятясь вышел из парка.
   На улице мимо него задом прошел мальчик, всвистывая в себя обрывки шлягера.
   Он поднялся в свою квартиру, причем похмелье его усилилось, вылил из себя кофе, выглотнул две таблетки аспирина и в отвратительном состоянии лег в постель.
   - Ладно, будь что будет, - решил он.
   Слабо запомнившийся ночной кошмар пробежал в обратном направлении через его сонное сознание, принося всему этому незаслуженно счастливый конец.
   Когда он проснулся, было темно.
   Он был очень пьян.
   Пятясь, он прошел к бару и начал выглатывать коктейль в тот самый стакан, из которого пил ночью раньте, и выливать выпитое из стакана обратно в бутылки. Разделить джин и вермут вообще не составило труда: они просто прыгали в воздух, когда он держал над баром открытые бутылки.
   И пока это продолжалось, опьянение его становилось все слабее и слабее.
   Наконец он остановился перец первым мартини, и в этот момент на часах было 10:07 вечера. Находясь внутри одной галлюцинации, он спрашивал себя о другой. Пойдет ли сейчас время петля к петле, устремляясь вперед, а затем опять назад - по пути его предыдущего припадка?
   Нет.
   Все шло так, как будто того варианта просто не было.
   Он продолжал возвращаться вдоль своего вечера.
   Он поднял телефонную трубку, сказал "до свидания", затем заявил Мюррею, что завтра снова не придет на работу, послушал немного, опустил трубку на рычаг и некоторое время смотрел на телефон, пока тот звонил.
   Солнце взошло на западе и люди ехали назад на работу.
   Он прочитал прогноз погоды и страницу новостей, сложил вечернюю газету и вынес ее в прихожую.
   Припадок был длиннее всех предыдущих, но это его не слишком тревожило. Он обосновался в своей галлюцинации и следил, как день переходит в утро.
   На рассвете вернулось похмелье, и особенно плохо ему стало, когда он опять лег в постель.
   Проснулся он предыдущим вечером. И снова был сильно пьян. Он наполнил выпитым накануне две бутылки, закрыл их пробками и запечатал. Он знал, что вскоре возьмет их с собой в магазин и получит обратно деньги.
   Находясь в этом странном времени с извергающим перевернутые проклятья и выплевывающим вино ртом и с глазами, читающими справа налево и снизу вверх, он знал, что новые автомобили возвращаются в Детройт и разбираются на конвейерах, что мертвые пробуждаются в смертные муки и что священники всего мира говорят, отбирая у своих прихожан слово Божие.
   Ему хотелось смеяться, но он не мог заставить свои губы сделать это.
   Он восстановил две с половиной пачки сигарет.
   Затем пришло новое похмелье, он лег в постель, и солнце село на востоке.
   Крылатая колесница времени летела перед ним, когда он открыл дверь и сказал "до свидания" своим утешителям, а они сидели и уговаривали его не убиваться так.
   И он плакал без слез, когда понял, что должно произойти.
   Несмотря на безумие, ему было больно...
   ...Больно, пока дни катились назад...
   ...Назад, неумолимо...
   ...Неумолимо, пока он не понял, что это уже близко.
   И мысленно заскрежетал зубами.
   Огромны были его горе и ненависть и любовь.
   Он был одет в черный костюм и выливал из себя стакан за стаканом, пока люди где-то разрывали лопатами глину, которой была засыпана могила.
   Он подъехал на своей машине к похоронному бюро, припарковал ее и забрался в черный сверкающий лимузин.
   И все вместе они вернулись на кладбище.
   Он стоял среди друзей и слушал проповедника.
   ". праху ко прах; золе к Зола", - сказал этот человек, но какие слова тут ни произноси, все равно получается одно и то же.
   Гроб положили на катафалк и возвратили в похоронное бюро.
   Он отсидел всю службу и пошел домой, восстановил бритвой щетину, загрязнил щеткой зубы и лег в постель.
   Проснувшись, он опять оделся в черное и вернулся в бюро.
   Все цветы снова были на месте.
   Друзья со скорбными лицами убрали свои подписи из книги соболезнований и пожали ему руку. Затем они прошли внутрь, чтобы немного посидеть и посмотреть на закрытый гроб. Потом они еще не пришли, и он остался наедине с директором похоронного заведения.
   Затем он остался с самим собой.
   Слезы текли вверх по его щекам.
   Его костюм и рубашка стали свежими и выглаженными.
   Он вернулся домой, разделся, взлохматил расческой волосы. День вокруг него сжался в утро, и он вернулся в постель, чтобы проспать наоборот еще одну ночь.
   Проснувшись предыдущим вечером, он понял, куда направляется.
   Дважды он напрягал все свои силы, чтобы разорвать ход событий, но безуспешно.
   Он хотел умереть. Если бы он убил себя в тот день, сейчас ему не пришлось бы идти туда.
   ...Он думал о том прошлом, до которого осталось меньше двадцати четырех часов.
   Прошлое подкралось к нему тем днем, когда он повел перевернутый разговор о покупке гроба, могилы и похоронных принадлежностей.
   Затем он направился домой в самом сильном похмелье из всех и спал, пока не проснулся, чтобы выливать из себя стакан за стаканом и затем вернуться в морг и пойти назад во времени, чтобы повесить телефонную трубку перед тем вызовом, тем вызовом, что нарушил...
   ...Безмолвие его гнева своим звоном.
   Она была мертва.
   Сейчас она лежала среди обломков своей машины где-то на девяностом шоссе.
   Меряя комнату шагами, куря растущую сигарету, он знал, что она лежит там, окровавленная...
   ...Затем умирающая, после той аварии на скорости 90 миль в час.
   ...Затем живая?
   Затем невредимая вместе со своим автомобилем и опять живая? А теперь возвращающаяся домой с чудовищной скоростью, чтобы отхлопнуть дверь перед их последним объяснением? Чтобы кричать на него и выслушивать крики в ответ?
   Он рыдал без слов. Он мысленно ломал себе руки.
   Это не могло остановиться здесь! Нет, не сейчас!
   Все его горе и его любовь и ненависть к себе привели его сюда, так близко к тому мгновению...
   Это не должно кончиться сейчас!
   Затем он двинулся в гостиную, где ноги его вышагивали, губы извергали проклятья, а сам он - ждал.
   Дверь открылась.
   Она всматривалась в него, и слезы смешались с размазанной тушью на ее щеках.
   "! черту к иди и Ну", - ответил он. "! ухожу Я", - сказала она. Она шагнула в прихожую, закрыв дверь. И торопливо повесила пальто в шкаф.
   ". считаешь так ты Если", - сказал он, пожав плечами.
   "! себя кроме, ком о ни думаешь не Ты", - крикнула она.
   "! ребенок как, себя ведешь Ты", - сказал он.
   "! прощения попросить бы хотя мог Ты"
   Глаза ее сверкнули, как изумруды, сквозь пронзающий разряд, и она опять была живой и прекрасной. Мысленно он ликовал.
   Изменение пришло.
   - Ты мог хотя бы попросить прощения!
   - Я прошу прощения. Я виноват, - сказал он, сжав ее руку так, что она не смогла бы ее вырвать, даже если бы и хотела. - Виноват. А как сильно, ты никогда не узнаешь.
   - Иди ко мне, - и она подошла.
  

Перевод М. Денисова и С. Барышевой

  
   Альфред Жарри
   Как построить машину времени
  
   1. Природа среды
   Машину Времени, то есть устройство для исследования Времени, представить не сложнее, чем Машину Пространства, независимо от того, рассматриваете ли вы Время как четвертое измерение Пространства или как локус существенно иного содержания.
   Обычно Время определяется как локус событий, точно так же, как Пространство - это локус тел. Иначе Время определяется просто как последовательность, тогда как пространство (это применимо ко всем пространствам: евклидову или трехмерному пространству; четырехмерному пространству, возникающему при пересечении нескольких трехмерных пространств; римановым пространствам, которые, будучи сферами, замкнуты, поскольку окружность является геодезической линией на сфере того же радиуса; пространствам Лобачевского, в которых плоскость открыта; или любым неевклидовым пространствам, основное свойство которых состоит в том, что они не допускают построения двух одинаковых фигур, как в евклидовом пространстве) - Пространство определяется как синхронность.
   Каждый синхронный отрезок Времени отличается протяженностью и, следовательно, может быть исследован машинами, которые перемещаются в Пространстве. Настоящее простирается в трех измерениях. Если человек перенесется в любую точку прошлого или будущего, эта точка будет настоящим и будет простираться в трех направлениях до тех пор, пока человек находится в ней.
   В свою очередь, Пространство, или Настоящее, имеет три измерения Времени: пройденное пространство, или прошлое, предстоящее пространство будущего и настоящее как таковое.
   Пространство и Время соизмеримы. Исследовать Вселенную, изучая точки в пространстве, можно только с помощью Времени; и чтобы измерить Время количественно, мы обращаемся к пространственным интервалам на циферблате хронометра.
   Пространство и Время, будучи одной и той же природы, могут рассматриваться как различные физические состояния одной субстанции или как различные способы движения. Даже если мы принимаем их только как различные формы мышления, мы рассматриваем Пространство как твердую, жесткую систему явлений; в то время как сравнение Времени с текущим потоком, жидкостью, находящейся в равномерном прямолинейном движении, стало банальной поэтической фигурой. Любое внутреннее препятствие на пути потока подвижных молекул жидкости, любое увеличение вязкости - это не что иное, как сознание.
   *
   Поскольку Пространство вокруг нас неподвижно, для того, чтобы исследовать его, мы должны перемещаться с помощью Длительности. В кинематике Длительность играет роль независимой переменной, функцией которой являются координаты рассматриваемых точек. Кинематика - это геометрия, в которой события не имеют ни прошлого, ни будущего. Тот факт, что мы создаем такое различие, доказывает, что мы проходим через названные точки.
   Мы движемся по течению Времени и с одинаковой скоростью, оставаясь частью Настоящего. Если бы мы могли оставаться неподвижными в абсолютном Пространстве, пока течет Время, если бы мы могли запереться внутри Машины, которая изолирует нас от Времени (за исключением небольшой и нормальной "скорости Длительности", которая сохранится из-за инерции), все будущие и прошлые мгновения можно было бы изучать последовательно; точно так же у неподвижного наблюдателя панорамы возникает иллюзия быстрого путешествия по череде пейзажей. (Позже мы продемонстрируем, что, как видится из Машины, Прошлое простирается за Будущим.)
   2. Теория работы машины
   Машина, предназначенная для того, чтобы изолировать нас от Длительности или от действия Длительности (от старения или омоложения, физического сопротивления, которое последовательность движений оказывает на инертное тело), должна будет сделать нас "прозрачными" для этих физических явлений, позволить им проходить насквозь, не изменяя и не перемещая нас. Эта изоляция будет достаточной (на самом деле, невозможно спроектировать ее более эффективно), если Время, обгоняя нас, даст нам минимальный импульс, достаточный, чтобы компенсировать замедление нашей обычной продолжительности, сохраняемой благодаря инерции. Это замедление может быть вызвано действием, сравнимым с вязкостью жидкости или трением машины.
   Таким образом, оставаться неподвижным во Времени означает безнаказанно проходить сквозь все тела, движения или силы, местом нахождения которых будет точка пространства, выбранная Исследователем в качестве отправной точки Машины Абсолютного покоя или Машины Времени. Иначе: можно представить, что эти события пронизывают вас насквозь, подобно тому, как снаряд проносится сквозь пустую оконную раму, не повреждая ее, или как лед вновь образуется после того, как его порезали проволокой, или как организме остается неповрежденным после прокола стерильной иглой.
   *
   Поэтому машина Исследователя времени должна:
   (1) Быть абсолютно плотной, или, другими словами, абсолютно эластичной, чтобы проникать в самое плотное твердое тело так же легко, как в бесконечно разреженный газ.
   (2) Иметь вес, чтобы оставаться неподвижной в Пространстве, и в то же время оставаться достаточно независимой от суточного движения Земли, чтобы сохранять неизменную ориентацию в абсолютном Пространстве; и, как следствие, несмотря на то, что Машина имеет вес, она не должна падать, если земля под ней проседает в процессе движения.
   (3) Она должна быть немагнитной, чтобы на нее не влияло вращение плоскости поляризации света (позже мы увидим, почему).
   Существует идеальное тело, удовлетворяющее первому из этих условий: Светоносный Эфир. Он представляет собой совершенное упругое твердое вещество, поскольку волновое движение распространяется в эфире с хорошо известной скоростью; он проницаем для любого тела или проникает в любое тело без ощутимого эффекта, поскольку тяготение Земли внутри такое же, как в пустом пространстве.
   Но - и в этом заключается его единственное сходство с круглым телом или аристотелевским эфиром - он по своей природе лишен тяжести; и, поскольку эфир вращается как единое целое, он сохраняет магнитное вращение, открытое Фарадеем.
   *
   Одна обычная машина, известная всем нам, обеспечивает идеальную модель светоносного эфира и удовлетворяет трем постулатам.
   Давайте вкратце вспомним, каково строение светоносного эфира. Это идеальная система материальных частиц, взаимодействующих друг с другом посредством невесомых пружин. Механически каждая молекула является оболочкой спиральной пружины, концы которой присоединены к концам соседних молекул. Толчок или натяжение одной молекулы вызовет вибрацию во всей системе, точно так же, как это происходит при продвижении фронта световой волны.
   Структура этой системы пружин аналогична циркуляции без вращения бесконечно большого количества жидкостей через бесконечно малые отверстия или модели, состоящей из жестких стержней и быстро вращающихся маховиков, установленных на всех или некоторых из этих стержней.*
   * Ср. Уильям Томсон [лорд Кельвин]. О гиростатической и адинамической структуре эфира (C.R. 1899; Proc. R. Soc. Ed., 1890). [Примечание автора.]
   Система пружин отличается от светоносного эфира только тем, что она имеет вес и вращается как единое целое так же, как вращался бы эфир в поле без приложения магнитной силы.
   Если постоянно увеличивать угловую скорость маховиков или затягивать пружины, то периоды элементарных колебаний будут становиться все короче и короче, а амплитуда - все слабее и слабее. Движения будут все больше напоминать движения абсолютно жесткой системы, состоящей из материальных точек, подвижных в пространстве и вращающихся в соответствии с хорошо известным законом вращения твердого тела, имеющего равные моменты инерции, вокруг трех основных осей.
   Таким образом, элементом, обладающим идеальной жесткостью, является гиростат или гироскоп.
   *
   Все видели квадратные или круглые медные рамки, внутри которых находится маховик, быстро вращающийся вокруг внутренней оси. Благодаря своему вращению гиростат сохраняет равновесие в любом положении. Если мы немного сместим центр тяжести относительно вертикали точки опоры, она повернется по азимуту, не опускаясь. Азимут - это угол между меридианом и плоскостью, который определяется вертикалью и заданной неподвижной точкой, например, звездой.
   Когда тело вращается вокруг оси, одна из точек которой перемещается вместе с суточным движением Земли, направление оси остается неизменным в абсолютном пространстве; так что наблюдателю, неосознанно перемещающемуся в этом суточном движении, кажется, что ось равномерно вращается вокруг оси Земли, точно так же, как если бы параллактический телескоп постоянно был направлен на определенную звезду низко над горизонтом.
   Три быстро вращающихся гиростата с осями, параллельными трем измерениям пространства, создадут условия кубической жесткости. Исследователь, сидящий в Машине, будет механически заключен в куб абсолютной жесткости, способный проникать в любое тело без изменений, подобно светоносному эфиру.
   Мы только что видели, что Машина сохраняет неизменную ориентацию в абсолютном Пространстве, но зависит от суточного движения Земли, что дает точку отсчета для определения пройденного Времени.
   И, наконец, у Машины нет намагниченных частей, как будет показано в ее описании.
   3. Описание Машины
   Станок состоит из рамы из черного дерева, похожей на стальную раму велосипеда. Элементы из черного дерева соединяются с помощью припаянных медных креплений.
   Три "тори" (или маховика) гиростата, расположенные в трех перпендикулярных плоскостях евклидова пространства, изготовлены из черного дерева в медной оболочке, закреплены на стержнях из плотно свернутых кварцевых лент (кварцевые ленты изготавливаются так же, как и кварцевая проволока) и установлены в кварцевых гнездах.
   Круглые рамы или полукруглые вилки гиростатов изготовлены из никеля. Под сиденьем и немного впереди расположены аккумуляторы для электродвигателя. В машине нет другого железа, кроме мягкого железа электромагнитов.
   Движение передается трем маховикам с помощью храповиков и цепных приводов из кварцевой проволоки, зацепленных за три зубчатых колеса, каждое из которых находится в той же плоскости, что и соответствующий маховик. Цепные приводы соединены с двигателем и друг с другом коническими шестернями и ведущими валами. Тройной тормоз управляет всеми тремя валами одновременно.
   При каждом повороте переднего колеса приводится в действие рычаг, прикрепленный к системе шкивов, а четыре циферблата цвета слоновой кости, как отдельные, так и совмещенные, отсчитывают дни - в единицах, тысячах, миллионах и сотнях миллионов. Отдельный циферблат сохраняет связь с суточным движением Земли благодаря нижней оси горизонтального гиростата.
   Рычаг, управляемый рукояткой из слоновой кости и перемещающийся в продольном или параллельном Машине направлении, регулирует скорость вращения двигателя. Вторая рукоятка замедляет движение Машины с помощью шарнирной тяги. Будет видно, что возврат из будущего в настоящее осуществляется путем замедления движения Машины, а путешествие в прошлое осуществляется со скоростью, еще большей, чем та, которая используется для перемещения в будущее (чтобы обеспечить более совершенную неподвижность во времени). Для остановки в любой определенный момент времени предусмотрен рычаг блокировки тройного тормоза.
   Когда Машина находится в состоянии покоя, две круглые рамы гиростатов расположены по касательной к земле. В процессе работы, поскольку гиростатический куб не может начать вращательное движение или, по крайней мере, удерживается в угловом движении, определяемом постоянной парой, Машина свободно поворачивается по азимуту на конце горизонтальной гиростатической оси.
   4. Работа Машины
   За счет действия гиростатов Машина становится прозрачной для последовательных интервалов Времени. Она не остается неизменной, а скорее сохраняет свое содержимое вне Времени, защищая от любых действий. Если Машина колеблется в Пространстве или даже если Исследователь стоит на голове, он все равно видит удаленные объекты нормально и постоянно в одном и том же положении, поскольку все вокруг прозрачно, и у него нет точки отсчета.
   Поскольку он не ощущает длительности, путешествие не занимает Времени, каким бы долгим оно ни было, даже если исследователь остановится вне Машины. Мы уже говорили, что он не испытывает течения времени, кроме как в смысле трения или вязкости, преодолевая интервал, практически эквивалентный тому, который он прошел бы, даже не входя в Машину.
   Однажды приведенная в движение Машина всегда движется к будущему. Будущее - это нормальная последовательность событий: яблоко висит на дереве и падает. Прошлое - это обратный порядок: яблоко падает - на дерево. Настоящего не существует, это крошечный фрагмент явления, размером меньше атома. Известно, что физический размер атома составляет 1,5"10-8 сантиметров в диаметре. Никто еще не измерил ту долю солнечной секунды, которая равна настоящему.
   Точно так же, как в космосе движущееся тело должно быть меньше, чем содержащая его среда, Машина, чтобы двигаться во времени, должна быть по длительности короче, чем Время, содержащая ее среда, то есть она должна быть неподвижной в последовательности событий.
   Неподвижность Машины во времени прямо пропорциональна скорости вращения ее гиростатов в пространстве.
   Если t означает будущее, то скорость в пространстве или длительность, необходимая для исследования будущего, должна быть временной величиной V, так что
   V < t.
   Всякий раз, когда значение V приближается к 0, машина возвращается в настоящее.
   Движение в Прошлое сводится к восприятию обратимости явлений. Мы видим, как яблоко взлетает на дерево, мертвец оживает, а ядро возвращается в пушку. Хорошо известно, что этот визуальный аспект последовательности теоретически достижим, если обогнать световые волны и затем продолжить движение с постоянной скоростью, равной скорости света. Аппарат, напротив, переносит исследователя через реальный промежуток Времени, а не ведет поиск изображений, сохраненных в пространстве. Ему нужно только разогнаться до такой степени, чтобы индикатор скорости (напомним, что скорость гиростатов и замедление движения Машины, то есть скорость событий в обратном направлении, равнозначны) показывал
   V < - t.
   И он продолжит движение с равномерным ускорением, которым можно управлять почти в соответствии с формулой всемирного тяготения Ньютона. Для обозначения времени, предшествующего - t, можно использовать < -t, и чтобы достичь этого значения, нужно получить на циферблате значение, эквивалентное
   V< (< - t)
   5. Время, увиденное из Машины
   Стоит отметить, что у Машины есть два Прошлых: прошлое, предшествующее нашему настоящему, то, что мы могли бы назвать реальным прошлым; и прошлое, созданное Машиной, когда она возвращается в наше Настоящее, и которое, по сути, является обратной версией Будущего.
   Аналогично, поскольку Машина может попасть в реальное Прошлое только после прохождения через Будущее, она должна миновать точку, симметричную нашему Настоящему, мертвую точку между будущим и прошлым, которую можно точно обозначить как Воображаемое Настоящее.
   Таким образом, Исследователь в своей Машине воспринимает Время как кривую, или, точнее, как замкнутую криволинейную поверхность, аналогичную эфиру Аристотеля. Во многом по тем же причинам в другом тексте ("Подвиги и мнения доктора Фаустролла", книга VIII) мы используем термин "Эфирность". Без Машины наблюдатель видит менее половины истинной протяженности времени, так же как люди привыкли считать Землю плоской.
   Из работы Машины можно легко вывести определение Длительности. Поскольку она сводится к сокращению t до 0 и 0 до - t, мы скажем:
   Длительность - это превращение последовательности в возвращение.
   Другими словами:
   СТАНОВЛЕНИЕ ПАМЯТИ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"