Взлётная полоса,ч4.Мёртвая петля, 1/4
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
"Граждане Советского Союза всегда были осторожны с высказываниями в адрес своей власти, которую постоянно ощущали, словно чёрный галстук на шее, концы которого находятся в чьих-то невидимых руках. Стоило высказать не общепринятую мысль о ней даже по телефону, и удавка затягивалась мёртвой петлей. Поэтому в быт людей вошла фраза: "Это не телефонный разговор". Действительно, нельзя чувствовать себя свободным человеком, если у государства выработался стойкий инстинкт унижать граждан, а у граждан унижаться".
Автор
"Законы, преследующие за принципы, имеют своей основой беспринципность, безнравственный, грубо-вещественный взгляд на государство. Они - невольный крик нечистой совести".
К.Маркс
Глава первая
1
В городскую больницу с психиатрическим отделением, куда поместили 17-летнего сына Людмилы Алексеевны, она легла тоже, чтобы и сына видеть ежедневно и успокаивать, а заодно и самой подлечиться. Так и не смогла прийти в себя от того, что произошло. Легла она в стационар, когда уехала дочь, которая приезжала по вызову.
В больнице Людмила Алексеевна пролежала 3 тоскливых недели. И ещё не выписалась, как на неё свалилась новая беда - сына увезли в другую область и поместили там в настоящую "психушку", в посёлке Игрень, перед Днепропетровском. Известие это пронзило ей сердце, словно журавлиный крик, и сразу же у неё наступило ухудшение самочувствия - живёт здесь, как в тюрьме, и не знает, когда выпишут.
За окном больницы повалил первый мокрый снег, заштормило воющим ветром ноябрьское море, жить не хотелось. Высохшая от горя до невесомости, с выступающими на шее позвонками и ключицами под халатом, Людмила Алексеевна казалась в свои 53 года старухой, прилипшей к окну худыми длинными пальцами. Стоя так и глядя на летящий белый снег, прислушиваясь к ветру и подрагивающим стёклам, она принялась вспоминать последние годы своей жизни, закрученной вихрями невзгод...
2
- Вы?!. - узнала она Русанова сразу, несмотря на то, что он был не в форме лётчика, а в тенниске, загорелый и возмужавший. В её памяти возник его первый приезд, хотя с той поры тоже улетело 5 лет. Виделась она с ним тогда не более 45 минут - школьный урок. Но урок тот запомнился...
А во второй приезд Русанова рядом с нею стоял сын - уже 13-летний. Только что вместе вернулись с вокзала. Она ещё подумала: "Может, у меня лицо изменилось из-за ссоры с мужем? Почему он так странно всматривается? Впрочем, этот рослый парень, наверное, женат уже и сам, чего мне бояться?.."
Она спросила:
- Какими судьбами на этот раз? Ведь Таня давно замужем. Как и вы, вероятно.
- Нет, я холост. После демобилизации - в прошлом году, - уточнил он, - живу в Днепропетровске. Поступил там в университет. И вот каникулы, выбрался к вам, наконец.
- Но зачем?!. - испугалась она. - Я же сказала вам...
- 3 года назад вы обещали мне написать. Но...
- Потому и не стала писать, что Танечка вышла замуж! А вы решили, что я вас обманула, да?
Гость - это было заметно - как-то погас. Не зная, что сказать, тяжело молчал.
Чужое горе всегда её трогало, она почувствовала его, и ей стало неуютно.
- Вам хочется со мною поговорить, узнать?..
- Да, хотелось бы.
Она поняла, поджидал её возле подъезда, стало быть, от кого-то узнал, что живёт она здесь, на втором этаже. А может, познакомился уже и с соседями, и ещё что-нибудь... что муж уехал на похороны матери. Лучше пригласить его, поговорить по-доброму: объяснить, чтобы не вмешивался в жизнь дочери. Если этого сейчас не сделать, он узнает адрес Татьяны от других, и всё будет только хуже...
- Хорошо, пойдёмте тогда в дом, поговорим... - Войдя в подъезд и поднимаясь с нежеланным гостем по лестничному маршу, она продолжала: - К сожалению я сейчас с сыном одна, муж выехал в Киров. Поэтому пригласить вас пожить не могу: неудобно перед соседями, хотя вы и годитесь мне в сыновья.
- Ну, что вы, что вы! Мне достаточно и одного часа. Зачем мне останавливаться у вас?
- Чтобы купить билет домой, дождаться завтрашнего поезда. Надо же где-то переночевать. В гостиницах летом свободных мест не бывает: заполнены "дикарями". Море у нас...
- Я уезжать домой не собираюсь. Вот путёвка в Дом отдыха. Недалеко от вас тут... в Кирилловке. Автобус туда ходит 4 раза в день. Успею, - объяснил гость толково и просто. Вид у него был опечаленный, и ей вновь стало его жаль.
Отпирая дверь, произнесла:
- Наша квартира. Входите... Дальше, во вторую комнату.
- Спасибо. - Он прошёл к письменному столу и там остановился. Ждал разрешения сесть.
- Садитесь, Алексей. Сейчас я поставлю на плиту чайник и буду к вашим услугам.
- Благодарю, никакого чаю не надо. Посидим так. - Он сел на стул. - Я вас долго мучить не собираюсь.
- Но, всё-таки, будете? Тогда, может быть, пива, вина?..
- Нет, мучить не буду, не придирайтесь к словам. Так что и вина не потребуется: я быстро... Мне только адрес и новую фамилию Тани.
- Ой, ну зачем вам адрес, фамилия? Вы же навредите ей своим письмом, неужели не понимаете?
- Каким письмом? - удивился он. - Мне поговорить с ней надо, вот и всё. Подкараулю на улице, муж и знать ничего не будет.
Людмила Алексеевна растерялась: в дверях стоял сын, неслышно вошедший из прихожей в комнату.
- Как это не будет знать?! - возмутилась она, пытаясь выиграть время, чтобы как-то перестроить разговор. Не хотелось, чтобы сын понял, о чём идёт речь.
Но гость, видимо, желал противоположного, выложил, как говорится, карты на стол, не стесняясь:
- Муж Тани узнает о моей встрече с нею лишь в одном случае: если она согласится уехать со мной. Тогда мы ему сами расскажем всё.
- А если у неё дети?! Вы перешагнёте и через них? - вырвалось у Людмилы Алексеевны.
- Ма, какие дети? - спросил сын в изумлении. - Ведь Серёжа - не её сын, он мой ровесник!
Она опомнилась, взяла себя в руки:
- Володя, я же тебя учила: в разговоры взрослых без разрешения вступать неприлично! Пойди погуляй с полчасика.
- А кто этот дядя для Тани? - поинтересовался сын, кивая на гостя.
- Знакомый. Старый её знакомый, когда она ещё не была замужем.
- За кем замужем? За дядей Геной или за Павлом Андреевичем?
- Володя, это тебя не касается. Оставь нас, пожалуйста!
Русанов опередил мальчишку, вставая и окликая его:
- Володя, в каком городе живёт сейчас Таня? Я был её женихом после того, как она развелась с Демерджи. Она любила меня! Но ей сказали, что я погиб: не вернулся из полёта. Я был военным лётчиком, моя фамилия Русанов. И твоя сестра, с горя - понимаешь, с горя, а не по любви! - вышла замуж за какого-то Павла Андреевича. А я вот разыскиваю её уже целых 6 лет!
- Володя-а!.. - закричала Людмила Алексеевна на сына страшным голосом. - Не слушай этого дядю и уходи! Если не хочешь беды на голову твоей сестры... - И не давая опомниться ни сыну, ни Русанову, вскочила, схватила мальчика за руку и потянула за собой. Выпроводив ребёнка за дверь, поставила замок на защёлку и, вернувшись, приказала:
- Уходите! Прошу вас добром...
Гость стоял бледный, но ответил спокойно:
- Вы не думаете, что` творите! Я уйду, разумеется. Но теперь я найду Таню, и вы это знаете. Вы же понимаете, что я не остановлюсь?!.
- Понимаю, - отвечала она прыгающими губами. - Но зачем, зачем?! Вы же сделаете её несчастной!
- А кто в этом виноват?!
- Виновата жизнь.
- Где все виноваты, там никто не виноват! Русская пословица. Стало быть, и я не виноват, - парировал Русанов.
- Но я спасаю свою дочь! - выкрикнула она.
Гость отпаял:
- Кто выдаёт себя за спасителя, рискует быть распятым!
- Ох, какой вы! Прямо не знаю!..
- Это испанская пословица.
- Начитанный какой! А лезете в чужую жизнь.
- А вам кто дал право решать за нас?! Сейчас я узнаю город у вашего сына или у соседей! Ведь всё равно...
- Мам, не бойся! - раздалось за дверью. - Я ему ничего не скажу.
Людмила, обрадованная поддержкой сына, опомнилась:
- Никто из соседей не знает, где живёт моя дочь - можете проверить. А сын не скажет. Уезжайте, прошу вас!
- Я сделаю запрос в милицию. Официально...
- Делайте. Только не говорите потом Тане, что у вас есть совесть!..
Неделю спустя Людмила узнала, что Русанов был в милиции, рассказал там начальнику отделения свою историю, но тот отсоветовал подавать заявление на розыск, сказав: "Женщина замужем, не преступница. Вы что, хотите опозориться, что ли? Напечатают о вашей подлости в газетах..." И Русанов ушёл ни с чем. Вроде бы затихло всё. Но вернулся из Кирова "Псих", и началась новая нервотрёпка, похуже...
3
Людмила Алексеевна хорошо помнила. Побывав на родине, Михаил вернулся снова пьющим и злым по отношению к сыну. Из его пьяных полупризнаний она постепенно выяснила, что его 10-летняя дочь от Елизаветы Овсянниковой упрашивала его остаться в Кирове и сильно плакала, когда он уехал. Он не мог этого забыть (дочь была похожей на него) и потому начал пить. А 13-летнего Володю, похожего на Людмилу, снова возненавидел. Людмила не понимала: как можно ненавидеть собственного ребёнка?
Однако нелюбовь мужа к сыну не проходила, а лишь усиливалась, и когда Володе исполнилось в октябре 1961 года 15 лет, Михаил даже не поздравил его, да и не скрывал больше свою непонятную ненависть к сыну. И Людмила взорвалась:
- Уезжай от нас, немедленно! Иначе я вызову сюда дочь и зятя, и он найдёт на тебя управу, можешь не сомневаться!
Угроза подействовала. Михаил временно перестал пить, просил прощения у Людмилы и сына и остался жить у них в доме - ехать в родной Киров, к любимой дочери, почему-то не захотел. Слабохарактерная, Людмила сдалась опять.
А зимой 1962-го, когда ей исполнилось 52, в Жданов приехала с поздравлениями и подарками Татьяна и увидела у брата в руках книжку: "Северные лётчики". Людмила даже не знала, что эту книгу Вовка купил недавно где-то в киоске Союзпечати и теперь ею зачитывался. Автором книги оказался, как гласила надпись на обложке, Алексей Русанов. Татьяна, разбиравшаяся в газетных и книжных издательствах, выхватила у брата книгу, тут же раскрыла её на последней странице, где обычно печатаются выходные данные, и прочла: "Алексей Иванович Русанов. Северные лётчики. Рассказы и повесть. Областная книжная типография Днепропетровского областного издательства, г.Днепропетровск, Серова,7". Последовал истерический, надрывный вопрос:
- Володя, откуда у тебя эта книга? Ты что, знаком с её автором?
Сын почему-то перепугался, покраснел и неумело попытался увернуться от прямого ответа:
- С чего ты взяла, что я... это... знаком?
- А по интересу, с которым ты читал, а потом увидел меня и сунул книгу под подушку! Зачем?
Вовка молчал.
- Этот Русанов - что, был здесь? Говори!
- Нет, я купил книгу в киоске.
- Говори: был?!
- Ну, был...
- У мамы?
- Да.
- Я так и знала! Чувствовала... Ну ладно же!
Вовка чуть не заплакал:
- Не говори только маме, что это я сказал тебе.
- Почему?
- Она с этим дядей поругалась. А мне запретила с ним... Он мне понравился, у него улыбка, как у космонавта Юрия Гагарина, и я хотел... Он говорил маме, что любит тебя, а мама ему, что ты замужем.
- А что на это он?
- Хотел поехать к тебе, но мама не дала ему адреса. Грозилась милицией... кричала, что у него нет совести. Что он не имеет права разбивать чужую семью.
- Господи, да она что - совсем тут ополоумела с вами, что ли?! - выкрикнула Татьяна и ринулась к Людмиле в школу.
Объяснение с дочерью было тяжёлым, на улице, зимой:
- Да как ты могла так жестоко распорядиться нашими судьбами?! - кричала Татьяна, краснея от ненависти. - Ведь ты же знала, что я не люблю мужа! Какая же ты после этого мать?! Ты - зверь, волчица, а не мать! Когда он был тут?
- 2 года назад, летом. А в первый раз - в 1956-м, весной.
- В пя-тьдеся-ат ше-сто-ом?! Весной?! Ну, и подлая же ты! Ведь я тогда... была ещё свободной! - Татьяна разрыдалась, бросилась по улице прочь. И в тот миг Людмила поняла, что совершила чудовищную ошибку: испортила дочери жизнь, а теперь и оттолкнула её от себя. Навсегда.
Прислонившись к закрытому газетному киоску с тыльной его стороны, чувствуя, как не хочется больше жить, Людмила пыталась сдерживать рыдания, давилась. И тут к ней вернулась Татьяна:
- Ма, давай поговорим обо всём спокойно. Расскажи мне, пожалуйста, про Алёшу всё. Почему он оказался живым? Как нашёл тебя? Что говорил?
Зашли по дороге в какое-то кафе, заказали горячего кофе, потом вина, и Людмила принялась рассказывать. О своём мистическом сне, страхе навредить дочери, о встречах с Русановым. Не знала лишь одного: как он спасся.
- Понимаешь, - призналась она, - мне как-то и в голову не пришло об этом спросить.
- Каким он показался тебе?
- Красивым, несчастным...
- Это правда, ма? Почему ты не смотришь на меня?! Взгляд отвести можно, совесть в сторону - не отведёшь!
- Прости меня, Танечка! Я же не специально... Так вышло. В душе я даже подумала: вот с ним ты была бы счастливой. В нём чувствуется и ум, и интеллигентность. Я ещё удивилась: откуда? Военный же...
У дочери снова покатились слёзы:
- Сейчас пойду на междугородку и позвоню в Днепропетровск, в типографию. Попробую узнать у них Алёшин телефон. Это надо же, писатель, живой! Если бы не его книга...
- Вот ты радуешься, телефон. А если он женился там? - вырвалось у Людмилы. - Ведь больше двух лет прошло.
Ох, лучше бы не сорвались у неё с языка эти слова! С дочерью случилась настоящая истерика. Дошло до икотки с удушьем, еле успокоила её пришедшим на ум рассуждением:
- Танечка, Танюша, может, и не женат! Если человек оставался холостяком до 30, то уже вряд ли женится!
Татьяна поверила, воскресла: глаза ещё в слезах, а губы расцвели в несмелой улыбке:
- Женился, не женился, всё равно к Аршинову я уже не вернусь! Поехали на междугородку, буду звонить! - Решимость, с которой дочь всё это проговорила, испугала Людмилу: что-то вступило в ноги, словно их током прошило, не могла сдвинуться. Но Татьяна, ухватив её за руку, потащила за собой к автобусной остановке.
На городской междугородной станции пришлось ждать около часа, пока дочь соединили с Русановым. Людмила стояла в кабине рядом с Татьяной и поняла, что Русанов на том конце провода хотя и был потрясён с первых же слов Татьяны: "Алёшенька, милый! Это я, Таня! Только что узнала, что ты живой, и вот звоню тебе на работу. Мне дали твой телефон в типографии. Ты меня слышишь, нет?!.", но не выдал своих чувств - видимо, рядом с ним были какие-то люди. Однако говорил как-то трудно, словно ему не хватало не то воздуха, не то нужных слов:
- Да, Танечка, я тебя слышу, - доносился его голос сквозь прижатую к уху Татьяны трубку. - Ты что, в отпуске, что ли, или совсем теперь в Жданове? Одна или... не одна?
Танька всё поняла и чётко, ясно дала понять и ему, сказав самые главные слова:
- Я люблю тебя, только тебя, Алёша! И в Архангельск больше не поеду.
- А ребёнок с тобой?
- Нет у меня никакого ребёнка! Я не вернусь к Аршинову даже в том случае, если ты женат и у тебя семья и дети. Мужа я не любила и не люблю, всегда любила одного тебя! Вот. И мне достаточно уже того, что ты живой! Понимаешь? Я счастлива от того, что ты есть на свете и я нашла тебя. Вот.
Его голос в трубке взорвался радостью:
- Танечка, я не женат! И тоже отношусь к тебе, как и ты! Поняла, нет?!
- Рядом с тобой сотрудники, да? Я всё поняла, спасибо тебе, Алёшенька! Ты не можешь говорить сейчас, как тебе хочется, да?
- Да, да! Но я возьму срочный отпуск на пару дней, приеду к тебе, заберу тебя и скажу все самые лучшие слова, какие только знаю! Но с твоей мамой у меня отношения сложные. Ну, да ничего, решим всё на месте, когда приеду.
- Нет, Алёшенька, лучше приеду в Днепропетровск я! Ты прав: здесь, у меня - не та обстановка. Закажи мне номер в гостинице на завтра. Я сегодня же выеду к тебе! Я не могу больше ждать!
- Хорошо, сообщи потом номер поезда и вагон, я завтра встречу. Адрес такой: улица Чкалова... дом 61... квартира 12. Я живу по этому адресу один. Недавно получил однокомнатную квартиру, так что никакой гостиницы тебе не нужно. Бери с собой всё, что тебе нужно, чтобы лишний раз не возвращаться. Поняла?
Ошарашенная таким стремительным поворотом событий, Людмила вышла из кабины, чтобы не мешать дочери купаться в её счастье, понимая, что с этой минуты она её уже потеряла. Русанов всё расскажет теперь по-своему, и Татьяна не простит...
К удивлению Людмилы Танька была так счастлива, так рада, что всё простила ей наперёд и, расцеловав её в щёки, нос и губы, выехала в Днепропетровск в тот же вечер. Не захотела, чтобы Русанов увиделся здесь с Сысуевым. Ну, это, может, и к лучшему.
Уезжала дочь такой счастливой, такой красивой, какой Людмила не видела её ещё ни разу. Единственное, чего Людмиле удалось добиться от неё, это обещания, что никогда более не станет выходить замуж официально, только разведётся с Аршиновым. Но дочь тут же внесла поправку:
- Ма, да мне Аршинов ещё и не даст развода, вот увидишь! Так что твои опасения насчёт вещего сна - можешь забыть.
Людмила со вздохом возразила:
- Детей у тебя от него нет, разведут и без его согласия. Но ты не регистрируйся потом с Алёшей всё равно. Объясни ему... Если любит, поймёт. Печать в документах - не самое главное в жизни. Главное - отношения.
- Да почему ты так боишься этого, ма?!
- Я тебе уже говорила, почему: боюсь потому, что всё пока сбывается. Живи с ним так, без регистрации. Если любит, какая тебе разница? Но, по сути, ОН у тебя был вторым мужем, а не Аршинов. Вот и не оформляй...
- Хорошо, мам, даю тебе слово! А там видно будет. Может, ты и сама ещё передумаешь и разрешишь мне, а?
- Ладно, посмотрим. А сейчас поезжай. Напиши мне, как встретились.
4
Дочь уехала, но писем не писала - только позвонила 3 раза. А потом, когда настало лето, приехала и всё рассказала, светясь от счастья и буйно распустившейся красоты. И у Людмилы отлегло - спросила лишь про Аршинова:
- Ну, что, согласен на развод?
- Уже развелись. Правда, с его стороны очень тяжело.
- А как встретил тебя Русанов?
- Как? - улыбнулась Татьяна. - А вот этого я тебе, наверное, и передать не смогу. Тут не в словах дело: как встретил, что сказал, что сказала я. Дело в том, что я чувствовала и ощущала. Помнишь, я ведь зимой тогда к нему... - Татьяна полуприкрыла глаза, вспоминая свою встречу с Русановым.
Поезд, на котором Татьяна выехала к Русанову, должен был прибыть в Днепропетровск утром, на рассвете - казалось бы, спи себе, время есть. Но не тут-то было! "А где он сейчас? Что делает? Спит или как я: мается, вспоминает. 6 лет прошло с тех пор, как расстались в Оленегорске!" Под стук колёс взвихренная память принялась листать страницы прошлого...
"Боже мой, Боже мой! Сколько было сладких часов, ласковых слов! "Танечка, Солнышко моё ясноглазое, люблю тебя!" И снова замирало сердце, как и тогда. А когда принялась вспоминать жаркие близости, стало не до сна и вовсе. Единственной радостью было, что поезд разогнался в ночи с такой скоростью, что уже летел, а не ехал, приближая судьбу к встрече. Ворвался внутрь какого-то большого железнодорожного моста с фермами, который оглушал грохотом железа с летящими навстречу лампочками мелькающего в темноте света.
Задремать удалось только под утро, да и то с перерывами. Ещё с вечера она долго думала о том, как отнесётся к её уходу Павел, как будет противиться, а теперь он приснился ей. Татьяна оказалась почему-то в Белом море, совершенно раздетая и торопилась к берегу. А под водою был Павел и пытался схватить её за ногу, чтобы утащить ко дну. Однако ему мешала его первая жена, хватавшая его за руки под водой. Но он был сильнее их и злобно выбулькивал:
- От меня просто так не у-уйдё-ош, зау-поомни-и!..
Булькала под водою и Раиса, которую Татьяна никогда не видела, а знала лишь по рассказам о ней:
- Не трожь иё, Павлик! Она заменила Сергуньке меня, как ро`дная ма-ам-ка-а!..
Он злобно отбулькивался и от неё:
- Вуот пу-усть и воспитыват ево да-а-льша-а!..
Татьяна так дрыгнула левой ногой, что ударила его пяткой в зубы, он разжал руки, и она стремительно рванулась вверх, к воздуху. Выскочив на поверхность, она проснулась на подрагивающей полке и, набирая полную грудь воздуха после удушья, подумала: "Это к добру. Значит, вырвусь я от него".
Поезд начал замедлять ход - всё тише, тише и, наконец, остановился, вызвав затихающий перезвон буферов позади. Кто-то открыл дальнюю дверь вагона, где работают проводницы, и с перрона донеслось из громкоговорителя:
- Станция Запорожье! Стоянка 15 минут.
Через минуту кто-то включил на перроне транзистор, и оттуда бодро понеслось:
- И-стамбул, и Константинополя...
А Татьяне почудились почему-то самолёты, вылетающие из Европы, как из утреннего осинника к солнышку, показавшемуся где-то над Турцией. Дальше ничего не помнила - провалилась в сон.
Проснулась оттого, что вагон дёрнулся и покатился, набирая ход. Значит, опять к Алёше, к его Днепропетровску. Интересно, какой он, этот город, в котором жила когда-то бабушка, училась мать, а теперь вот учится и Алёша, ждёт... За окном было светло от электрических фонарей, в свете которых она увидела хлопья густого снега, косо летящего назад. Метель эта напомнила жизнь в Архангельске с Аршиновым, годы без счастья, но зато было много метелей и снега. Из памяти зачем-то выплыло высказывание философа Фейербаха, которое вычитала когда-то, учась в институте: "Где нет стремления к счастью, там нет и стремления вообще. Стремление к счастью - это стремление стремлений". И тут же вспомнила русскую пословицу, сказанную ей Русановым в Оленегорске: "Счастье всегда на стороне отважных". И так её сейчас утешила эта пословица, что даже заулыбалась: "Правильно! Значит, и я правильно поступила. А мама, видимо, не знает ещё одной нашей пословицы: "Бояться несчастья - и счастья не видать!" Немного напрягшись, вспомнила и ещё одну: "Счастью не верь, а беды не пугайся". Подумала: "Теперь можно и поспать!" И в ту же секунду сделала для себя открытие: "А ведь Алёша всегда мне снился живым! Никогда я не думала о нём во сне как о мёртвом... Наверное, потому, что, говорят, покойники не снятся живым в любовной близости. Вот почему он мне снился часто именно так! Потому - что живой..."
Полка под нею подрагивала, иногда подбрасывала слегка, и она страстно захотела близости с Алексеем. Разогретая этим чувством, она принялась вспоминать ещё одну из самых памятных близостей с ним, которую никогда не забывала - самую первую. Она срывала с себя тогда всё, что на ней было, а он стоял перед нею одетым. А когда разделся, показался ей настоящим Аполлоном - мускулистым, длинноногим, только фаллос мощной пикой торчал вверх, не как у мраморного Аполлона. И тут же туго и сладко вошёл в неё, и обоим стало хорошо до невыносимости. Она чувствовала себя там, в Мончегорске, попавшей под толчки курьерского поезда, мчавшегося по ней. А то, что и теперь она вздрагивала от несущего её поезда, лишь усыпляло её, расслабленную от нахлынувшей нежности, и она уснула лёгким сном счастливой женщины.
Проснулась Татьяна вовремя: успела умыться, приготовить к выносу чемодан и большую сумку, и, разглядывая себя в зеркале, счастливую, похорошевшую, со страхом подумала: "А вдруг он уже другой, и не захочет меня так, как хочу его я? Ведь есть же у него какая-то женщина, с которой он спит и к которой привык? Я же не переживу, если потеряю его ещё раз!"
"Нет, нет, этого не может быть! - принялась она себя утешать, подкрашивая губы. - Я 5 лет спала с Аршиновым, но никогда мне с ним не было так хорошо, как с Алёшей, никогда! Да он и не позвал бы меня вчера, если у него есть любимая женщина. Значит, не любит по-настоящему, хотя она и есть. Конечно же, есть или была. У такого мужчины не может не быть, женщины его сами найдут".
С одной стороны, Татьяна вроде бы и успокоилась, а с другой, ощущения вчерашнего счастья уже не было - испарилось. Одеваясь к выходу и готовясь к встрече, она вся напряглась, и красота её погасла - из дверного зеркала на неё смотрела красивая, но холодная, встревоженная женщина.
В зимней полутьме на перроне её окликнул высокий незнакомый мужчина в гражданском пальто и меховой шапке. В голове испуганно пронеслось: "А где же Алёша?!." И тут он улыбнулся ей такой родной, знакомой улыбкой, что показалось, будто её тело прошил электрический ток. Она выпустила из рук вещи, вскрикнула:
- Алё-оша-а! Алёшенька!.. - С разбега повисла на нём, обвив его шею руками, и разрыдалась: - Живой!.. Миленький...
Он целовал её в губы, глаза, щёки.
Она опомнилась и, чувствуя, как в душу вливается неуёмная радость, тоже принялась целовать его и спрашивать: - Ты меня любишь, да? Любишь? А где же твоя шинель?
- Какая шинель, Танечка? Ну, конечно же, люблю! Не мог уснуть всю ночь. А ты ещё красивее стала! Ты - обалденно красивая, Танечка! Я боялся, что забуду твоё лицо.
- Ой, Алёшенька! Какое счастье, что ты живой, и мы снова вместе! Я теперь никуда от тебя... Ты для меня - дороже, чем Юрий Гагарин для всего человечества! Понял?
- А знаешь, меня в 57-м году хотели взять в отряд будущих космонавтов: приезжали полковники от генерала Каманина, выбирали себе для этого подходящих лётчиков. На аэродроме Тайбола, недалеко от моего, записали Гагарина, а потом в этот список внесли и меня. Но мне нагадили полковой комиссар и особист: сказали каманинцам, что я "неблагонадёжный".
- Вот, сволочи! - возмутилась Татьяна. - Может, полетел бы в космос и ты. И я нашла бы тебя на целых 2 года раньше!
- Не судьба, значит, Танечка, от неё, как говорится, не уйдёшь!
- Да, судьба у Гагарина теперь - звёздная, звезда Человечества! А вдруг и тебя тоже ждёт известность?
- Какая? - не понял Алексей.
- Ты же - писатель. Напишешь что-нибудь ещё интереснее, чем "Северные лётчики", и прославишься, как советский Экзюпери!
Он пожал плечами.
Она видела, он всё тот же, прежний, только возмужал. Но это ему шло - истинный мужчина! Ни у кого такого нет, и она никому, никогда больше его не отдаст, не уступит... "А мама всё-таки тварь, жестокая тварь! Даже не предполагала, что она может быть такой. Родная мать - и враг..."
Много лет лишённая любви, Татьяна не понимала, что с нею творится. В душе скопилось столько нежности, любви, невысказанных слов, что всё это слилось в ручей, хлынувший из неё потоком чувств и слов. Она вела себя, словно выпущенная из тюрьмы на свободу.
Хорошо, что Алексей почувствовал это. Зацеловав, наговорив ей тихих ласковых слов, взял под руку и повёл вниз, к стоянке такси. Пришла Татьяна в норму только у него в квартире, без шубы, за накрытым заранее столом, украшенным свежими розами из оранжереи. Цветы Алексей купил ещё вчера, вечером. А сейчас, утром, розы, отдыхавшие всю ночь в стеклянном кувшине с водой, расправили лепестки и благоухали. Татьяна ощутила, что любима по-настоящему, и без конца подходила к Алексею обниматься и целоваться, а потом они, не в силах наглядеться друг на друга, занялись спешным раздеванием. Но Татьяна спохватилась:
- Мне нужно искупаться под душем, Алёша! Я так, после дороги, не могу...
Он терпеливо ждал, сидя на кровати раздетым. Она тоже вошла нагой, свежая, как розы, с остатками летнего загара на юге, пахнущая не то ландышами, не то ещё какими-то духами. Он поднялся. Она прижалась к нему и, ощущая внизу его возбуждение, радостно проговорила:
- А ты всё такой же, подтянутый! Помнишь, как я называла тебя?
- Нет, не помню, - солгал он, чтобы услышать похвалы его телу ещё раз.
- Ты - мой Аполлон! Аполлончик. И жеребчик тоже! - Намагниченная желанием ещё с ночи, она обдавала этим полем и его и стала приподниматься на цыпочки, чтобы он вошёл в неё. Тогда он рывком поднял её на руки, уложил на постель и, видя, как с готовностью раздвинулись её ноги, предупредил:
- Прости меня, Танечка, я забыл надеть предохранитель...
Она дохнула ему куда-то в шею:
- Не надо... - И тут же сладостно простонала: - Ой, ой, как я соскучилась по любви!
Вот когда пришло забытое счастье полностью. Она ощутила на себе любимое тело, его ноги, сдавливающую силу его рук, живота, то сжимающегося до пружинистости, то расслабляющегося. А когда им овладел неистовый экстаз, ей показалось, что она умирает от счастья, и стонет от счастья, и шепчет ему глупости от счастья. Всё было сладким и жарким до задыханья. Потом, обессиленные от обладания друг другом, они затихли, не разъединяясь.
Он тихо сказал:
- Солнышко, помнишь, как я говорил тебе в Оленегорске о том, что значит быть свободными по-настоящему?
- Помню.
- Вот. Только сегодня... это произошло... мы одни. Ничто не мешает. Это и есть настоящее счастье. Большое.
- Спасибо тебе, Алёшенька! Я счастлива. Действительно: я никогда не была такой счастливой!
- И тебе спасибо.
- А знаешь, у тебя шелковистые усы... И не мешают целоваться.
И тут он ошпарил её неожиданным вопросом:
- А у нас будут дети?
- Почему ты об этом спрашиваешь?
- Потому, что хочу двоих: мальчика и девочку.
- Ну, и в чём же препятствие?
Он обрадовался:
- Я думал, что у тебя не будет...
- От Генки я не хотела, потому что алкаш. От Аршинова - потому, что не любила его. А тебе готова нарожать, сколько пожелаешь! - Поцеловала и рассмеялась - от тихой радости: наконец-то, всё у неё будет, как надо. - Ты же у меня действительно Аполлон!
- Какого ты имеешь в виду: Полведерского?
Она рассмеялась его шутке:
- По-моему, у него фамилия Бельведерский. Да и яички у него втрое меньше твоих!
- Ему же надо в Эрмитаже стоять, - отшутился он. - Там и публика, и Венеры - не эстетично с большими.
- А передо мной - значит, эстетично? - рассмеялась ещё веселей.
Он заразился её шаловливостью:
- А ты знаешь, что у Сталина и Наполеона Бонапарта были крошечные члены?
- Нет, не знаю, - продолжала она улыбаться. - А где ты об этом вычитал?
- Не помню сейчас, но вычитал. А теперь представь себе, что в римской бане собрались в голом виде двуполый Гай Юлий Цезарь, крохотные Наполеон и Сталин, беспомощный импотент Гитлер, а рядом с ними...
- Ты! - радостно воскликнула расшалившаяся Татьяна, перебивая Алексея.
- Да нет, при чём тут я? Представь себе рядом с ними двух бородачей: Карла Маркса и его миньона Фридриха Энгельса.
- Что значит слово "миньон"?
- Так ты разве не знаешь о том, что они были "голубыми" партнёрами, как Герцен и Огарёв?
- Не надо об этом, Алёша. Мне это противно.
- Потому, что вожди коммунизма?
- Нет. Потому, что об этом говоришь мне ты! Я же не девка с улицы!
- Прости, я не хотел этим обидеть тебя. Хотел лишь, чтобы ты знала, какими были вожди новой нравственности.
- Я не ханжа, Алёша. Но зачем тогда о Герцене?
- Тоже мнил себя философом.
- А может, это болезнь? Что-то с психикой? Ведь и божественный композитор Чайковский, я слыхала - тоже...
- Ладно, оставим эту скользкую тему. Спасибо тебе за урок.
- Какой урок? Я не собиралась поучать кого бы то ни было и уж тем более - тебя.
- Нет, это хороший урок, Танечка. Этикет общения с женщиной нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах!
- Не казни себя, я сама спровоцировала тебя своим выходом за рамки приличия. Мне это также будет уроком!
- Ладно, - согласился он, - извинения приняты, пошлость больше не повторится. Но у меня к тебе есть всё же один неприятный вопрос, с которым мне хотелось бы расстаться.
- Задавай, - насторожилась она, почуяв в его настроении перемену.
- Как получилось, Танечка, что ты вышла за другого, а? И почему твоя мать...
- Мама поступила, конечно, подло, - перебила Татьяна, чувствуя, как загораются у неё от стыда щёки и шея. - Но у неё это получилось от страха за мою судьбу. Она ведь и меня наказала.
- Ну, а ты сама?
- Я вышла замуж совершенно неожиданно. Приехала в твой авиагородок, а твоя соседка сказала, что ты погиб. Мне стало плохо от неожиданности. А потом мы поссорились, и я уехала. Жить на севере мне уже не хотелось. Уволилась, и домой, к маме, зная, что она замужем за человеком, которого я не могу видеть до сих пор! Но деваться-то некуда. А тут в дороге и подвернулся мне этот Аршинов. Он тогда овдовел как раз. У меня тоже беда. Предложил мне работу в Архангельске. Вернее, обещал, что поможет с устройством, а главное - с поступлением в институт. Я и согласилась. Не хотела видеть маминого "психа".
- А ведь я сидел в лагере номер 3, где твой Аршинов был "кумом".
- Да ты что, Лёшенька! Господи, какая же у нас с тобой роковая судьба! За что же тебя?..
- А всё за тот же полёт. Нанёс государству материальный урон. Разве Аршинов не рассказывал тебе обо мне? Я его даже спас от смерти, когда он спрыгнул с катера на тонкий лёд. Спас, правда, случайно. А теперь, когда я узнал, что именно он был твоим мужем, меня ещё больше удивляет: как могла ты за него выйти?!
Она не обиделась, понимая его правоту. Но хотелось, чтобы и он понял её тогдашнее положение. Принялась объяснять:
- Понимаешь, он и в самом деле помог мне во всём: и с работой, жильём, и в институт я поступила. Я уже рассказала тебе, что он был вдовцом, человеком не образованным, но искренним и, по-своему, честным. Правда, если бы не его мальчик, Серёжа, я уехала бы от Аршинова.
- Почему?
- Потому, что так и не смогла полюбить его.
- Как же ты могла с ним спать? Выходит, он и противным тебе не был?
- Алёша, давай договоримся: мне этот разговор неприятен. Поэтому один раз... вот сейчас... я расскажу тебе о своей жизни с ним, и больше ты к этой теме никогда... Ладно?
- Ну, хорошо-хорошо, - перебил он, - можешь не говорить ничего и сейчас. Я всё понимаю.
- Нет уж, один раз я скажу тебе. Чтобы ты знал: противным он не был мне. Но жить с ним не хотелось. Он мне такое порассказал о лагерях, заключённых, о своей судьбе, что я сама чувствовала себя, как в лагере. А теперь вот, когда я снова с тобой и вновь испытала, что такое близость с любимым мужчиной, поняла, что я действительно пробыла 6 лет в неволе. Даже лютому врагу своему "Психу", из-за которого была сломана моя судьба, я не пожелаю жизни с нелюбимым человеком! Видно, недаром ты мне постоянно снился там... - Татьяна всхлипнула.
Прижимая её к себе, поглаживая, он бормотал:
- Прости, что расстроил. Не надо больше вспоминать об этом.
- Хорошо, - согласилась она, облегчённо вздохнув. И спросила: - А как жил эти годы ты? Почему не женился?
- Искал тебя. Надеялся... А когда узнал, что ты вышла замуж, хотел влюбиться в кого-нибудь и жениться, но так и не смог. Монахом я не был, конечно. Была тут у меня одна женщина... разведённая. Но...
- Подробностей не надо, - остановила она его. - Мне достаточно того, что ты сейчас любишь меня. Остальное - неважно. Кто она, что у тебя с ней было, этого я знать не хочу и никогда не упрекну тебя. Спасибо, что не забыл и любишь! Вот это для меня - самое главное. Даже главнее того, поженимся мы с тобой или нет. Лишь бы у нас с тобою была любовь!
- А если Аршинов не даст тебе развода? И документов твоих не вышлет...
- Вышлет. Он знает, что через закон нельзя перешагивать. Детей у нас нет. А поэтому суд разведёт нас и без его согласия. Он это поймёт.
- А я вот жалею, что спас его тогда.
- Он, кстати, стал рассказывать мне об этом, но я его перебила чем-то, а теперь тоже жалею.