Сатпрем. Легенда будущего. Вспышка маяка

брату

с Запада

SATPREM

LA LEGENDE

DE L"AVENIR

ROBERT LAFFONT

САТПРЕМ

ЛЕГЕНДА

БУДУЩЕГО

Издательство МИРРА

Санкт-Петербург

ББК 87

С 21

@ Издательство МИРРА

Издание на русском языке

ISBN

Предисловие переводчика.

Во многих переводах Сатпрема на русский язык присутствует в достаточной мере витальный импульс Сатпрема-писателя, неистовство, огонь его души, мощь потрясателя основ мира Лжи, но слабо представлен Сатпрем Нежности; в то время, как практически во всех его книгах, когда читаешь их в оригинале на его певучем, плавном, гениальном французском, эта неописуемая Нежность стоит на первом плане, она обволакивает, греет, она просто бросается в глаза. Хотелось бы обратить внимание читателей и переводчиков именно на этот аспект, которым зачастую пренебрегают. Эта Нежность -- сама нежность Абсолюта, и кажется, она более важна, чем аспект Силы, о котором с таким восторгом говорят многие последователи этой йоги.

Тот необычайный способ выражения, каким написана эта книга -- в сущности, это психическое видение мира; так видит мир душа, Чайтья Пуруша, психическое существо. И видение это не просто обширно и всеобъемлюще -- оно в первую очередь наполнено светом и нежностью, представляя из себя прямой источник настоящего йогического осознания.

А.С.

Здесь то, о чем я пишу уже в течение сорока лет, но в моем сердце все тот же крик за моих братьев с Запада, которые приходят и уходят, не зная, откуда они появляются и куда идут.

Пусть меня простят, если я повторяюсь, но хотелось бы, чтобы наши давние человеческие бедствия не повторялись больше никогда.

Можем ли мы что-нибудь сделать для этого?

Сатпрем

20 февраля 1998.

Вспышка

Маяка

Вспышка маяка

Попросту хотелось бы сказать...

всем, кто мчится вперёд, не зная о том,

что глубокий старик может им донести

с братской любовью, которая смотрит на то,

что бьётся в каждой секунде времени,

как если бы всё уже было известно,

и теперь нужно жить шаг за шагом.

Я бежал по бульвару,

я промчался по многим бульварам мира,

я хотел познать то, что знаю сейчас.

Но узнав, сумел бы тогда я всем этим жить?

А приходится жить шаг за шагом во тьме,

но мы хотели,

мы так хотели, чтобы Тьма эта стала светлей.

Иногда этот луч маяка

вдруг пронзает целую жизнь,

этот миг наполняет века.

Я зачитывался, я прочел столько книг,

и они выпадали из рук,

и я стал молчалив,

и все века человеческие существовали во мне.

Я любил, так любил, и в сердце моём был покой,

но Любовь моя все ещё здесь,

она шире, просторнее, глубже,

и она никогда не иссякнет, пока живо это дитя,

что бежит, не зная куда.

Могу ли я высказать то,

что неотступно преследовал тот, кем я был

и кем навсегда останусь?

Могу ли я бросить спасательный круг

брату, в трудах стремящемуся познать

то, что вечно преследует человек,

словно тысячу лет в одном миге,

словно одно и то же

под столькими масками

и под всей этой никогда не ослабевающей болью,

которая бьется здесь и сейчас

и под тяжким грузом вопросов нам знак подает?

Я хотел бы просто сказать

о том, что бьется под этими вопросами,

под этой Тьмой, что упорно живёт,

под этой Любовью, которая не знает

и которая всегда должна стремиться,

она бьется на этом бульваре,

подобном бульвару забытых веков.

Это луч маяка в нашей древней Ночи.

Знаем ли мы больше, чем во времена Сократа

или королевы Нефертити?

И обладаем ли мы властью

над нашей судьбой и над миром?

Мы живём в полном Неведении

относительно истинных законов жизни.

Запад хотел убедить нас

В превосходстве его Науки

и его Церквей.

Но сегодня мы живём

во лжи более безобразной, чем Гитлер,

у которого, по крайней мере,

была голова на плечах, весьма узнаваемая;

теперь же у этого Монстра тысяча голов и тысяча ртов,

изрыгающих лицемерную и гипнотическую Ложь,

когда ему не удаётся быть открыто жестоким.

Варварства галоп.

Где тропинка к нашему будущему

среди этой отвратительной географии?

Где наша человеческая власть

среди этой извращённой Эпохи?

Неизвестная география

Были Эпохи счастливее нашей.

Но эти счастливые Эпохи похоронены в руинах, хотя они, быть может, всё ещё тайно живут в наших забытых подвалах. И мы будем искать в этих руинах то, что, возможно, всё ещё находится там, что живёт в нас, как встреча, которая произошла только вчера.

Есть неизвестная география, объединяющая всё -- все наши старые дороги, счастливые или несчастные. Можно было бы сказать, что это наша "родная" география, и о ней я и хотел бы рассказать нынешним детям, столь невежественным, а может быть, просто что-то забывшим.

Почему они сгинули, эти древние солнечные пути? и что ещё живо в нас, вопреки всем нагромождённым поверх нашей сущности бренным мыслям, всем катехизисам и всем нашим "замечательным" открытиям, которые ничего не открывают, а лишь всё больше и больше хоронят под грудой хлама простую вещь, которая была здесь... всегда. С момента нашего появления в этом мире.

Наша человеческая пора, столь недолгая, содержит просто и капитально символ всех Эпох и всех исчезнувших путей. Жизнь изнашивается, вращаясь по кругу: нам семьдесят лет, или пятьдесят -- не суть -- и вот уже столько-то лет мы исполняем обязанности врача, или учёного, или шофера такси -- не суть -- с его историями, маленькими историями, счастливыми или несчастными. Жизнь изнашивается... но мы всегда надеемся на то, что грядёт впереди, дальше, в другом месте, и этого в "другом месте" никогда здесь не бывает или оно всегда здесь, но невидимое среди некой невыразимой географии. Жизнь изнашивается... но (продолжить предложение стр 18) Жизнь изнашивается, потому что она не нашла "тот самый путь", в котором нет износа. Тогда, не зная почему, мы заполучаем рак, или такую или сякую болезнь. Но рака не существует! не существует "болезни", которая делает так, что... Есть Жизнь, уставшая вращаться по кругу и подхватывающая рак или иную случайную глупость, счастливую или несчастную, некий предлог, чтобы выйти из своего старого Несчастья, как более счастливые солнечные Эпохи подхватили вторжение хеттов, римлян или готов, чтобы выйти из их славного круга, вдруг переставшего быть таким славным; и Жизнь изнашивается, потому что не находит путь, ведущий дальше, в другое место, вперёд - не было "Вторжения": была Жизнь, которая хотела позволить другой вещи завоевать себя. И, наконец, не существует "смерти", есть Жизнь, непрерывно ищущая свой путь красоты, свою далёкую географию, которые, однако, всегда здесь, в этой потерянной минуте на сегодняшнем бульваре, как во времена Нефертити и Эхнатона и их солнечного Бога - но это солнце поглощено песками, и наши подземелья полны мертвецами. Будем ли мы и дальше жить этой "жизнью", которая изнашивается, не найдя своего славного пути? (вставка сир19 фпаза)Может быть, мы находимся в подземелье истинной Жизни, которая ещё не родилась? Виды тоже изнашиваются на протяжении миллионов лет; виды, состоящие из маленьких кенгуру, или кротких игуан, или плывущих в Северном ветре чудесных гагачьих стай, или даже из людей, уставших от своего хлама и от своих профессий - уже не столь прекрасных; но нужно, чтобы это стало совершенно безобразным и несчастным, дабы возникло стремление выйти из этого круга. Тогда виды "подхватывают" оледенения или пустыни, чёрные бедствия, вирусы или бомбы или победоносные войны, как подхватывают Заражение или семьдесят лет старости, и все это для того, чтобы выйти из постоянного Поражения и из смертельной Болезни. Но Болезни не существует! не существует рака, не существует смерти, нет угасания видов - есть вечный Вид, который ищет свой путь красоты, через жизнь, через смерть, через солнце и сумерки, чтобы найти свою истинную географию и свою Большую Медведицу без компаса и без эпохи. Свою истинную Жизнь без смерти и без стен.

В итоге мы имеем несколько миллионов лет нашей временной и полностью устаревшей географии.

Семя

Были Эпохи менее варварские.

Но сегодня Варварство скачет галопом, будто бы вновь воспрянув с некоего забытого Континента, словно оно никогда не прекращалось под той или иной маской. Но Жизнь устаёт даже от своего варварства: всегда и через всё она ищет свой путь красоты.

Маленькие игуаны были весьма милы, как и кенгуру, -- но не надоест ли вечно бороздить ветра снежных холмов вместе с арктическими крачками? Мы можем порой сожалеть о том, что Эволюция не остановилась на птицах, но зачем-то нужно было произвести этот неуместный вид с выпуклым черепом. Жалкое зрелище.

Станем же немного дерзкими. Это лучше, чем быть догматичными.

Он собирался завоевать всё, этот двойственный и переменчивый вид, такой самоуверенный; он представлялся царём творения - но знаем ли мы, сколько "царей" было до него, и сколько царств исчезло в песках? Завоёвывать, -- в этом была его добродетель, тогда как менее варварские виды оставались в своих морских или лесных пределах, их компас был достаточно непогрешим, чтобы найти их единственный путь в воздухе или в лесах, пусть даже девственных, тогда как наш компас колеблется от одного полюса к другому и от одного мыслящего искажения к другому: мы натыкаемся на что-то, мы движемся от одной границы к другой, но мы жаждем выйти за пределы границы, и находим другие компасы, более надежные, чтобы натолкнуться на другие границы; победить границы невозможности - в этом наша добродетель, счастливая и несчастная. Как если бы существовало зерно внутри, которое росло и росло, несмотря ни на что - несмотря на наши несчастья и наши ошибки или благодаря несчастьям или ошибкам. У животного не бывает "несчастий": они составляют часть его географии, как тайфуны или наводнения, и даже если вид исчезал, то для того, чтобы произвести другой вид: Природа пользовалась Смертью или неважно чем, чтобы выйти из старого круга и найти другой путь. Теперь наш нелепый вид овладел всеми способами (или почти всеми), чтобы отклонять молнии и сдерживать наводнения. Это -- бог из машины всеобщего творения (или, по крайней мере, мы так думаем), но он не остановил смерть, и он не создал преград для вирусов -- напротмы, кажется, смерть скачет вперед галопом, и с вирусом или без него люди крайне подвержены болезням, ибо старая Природа настигла нас на повороте, и её старая Смерть перекрыла дорогу всем нашим "чудесам" и извратила или фальсифицировала все наши открытия и наши завоевания: она всегда ищет свой путь красоты. И чем ужаснее происходящее, тем ближе мы к новому пути.

Каким же будет наше следующее вторжение?

Или может быть оно уже здесь.

Есть зерно, семя в глубине этого чернозема, которое произвело людей, так же, как оно произвело ласточек или красных обезьян, что выли в лесах задолго до наших изобретений.

Видели ли вы когда-нибудь маленькое семя в ночи земли? и как оно неустанно, непреклонно, терпеливо ищет свой путь среди корней и всяческой живности, огибая все встречающиеся камешки или разбивая их, и распускаясь, выходя к великому Солнцу и радости -- своей неизбежной Цели. Оно использует даже препятствия, чтобы стать сильнее.

Внутри есть "нечто" непобедимое.

А мы? конкистадоры всех границ, изобретатели несомненной Географии со всеми её безошибочными градусами широты и долготы... В каком ночном чернозёме плывет наше Семя, и куда оно направляется?

А если оно собирается обогнуть наши широты и взорвать корку нашей Географии?

Придём ли мы к великому Солнцу или сфабрикуем маленькие замысловатые солнышки, которые превратят нас в пепел, чтобы... снова, в который раз, отправиться на поиски славного пути?

Внезапное рождение

И вот, когда семя пробилось из своего старого-престарого ночного чернозёма, начинается его долгая история.

Семя даёт жизнь сорнякам, садовым вьюнкам, огромным букам с белой корой, опадающим оранжевой осенью, всей неразберихе джунглей и кишащей фауне из маленьких человечков, вышедших из того же чернозёма и из того же Семени. И есть несколько одиноких больших баньянов среди этих диких ростков, есть тысячи историй, причудливых и противоречивых, под столькими градусами широты, но откуда они поднимаются и куда идут? Столько битв со старыми скалами, которые в конце концов раскалываются, и столько задыхающихся сплетений и живности, столько дорог по бездорожью, которые, наконец, вырисовываются здесь или там под этим экватором или на том Крайнем Севере; и это старое-старое Семя, становящееся сильнее от тысяч своих битв и от тысяч приступов удушья, которое ищет всё больше и больше воздуха; и его нескончаемые поражения, растущие к...

Каждый является маленькой историей Большой Истории, и "хорошие" и "плохие" работают в том же стремительном росте. Нагромождается Чернозём, старое Семя скрывается или забывается под столькими переплетенными ветвями, ведущими войну, дабы завоевать больше пространства или, что...?

Есть старые печали, придающие побегам большую мощь, старые раны, рождающие жажду у растений, возникших здесь или там, в климате жёстком или мягком - но "откуда я происхожу"?, спрашивает себя некий кустарник, хлестаемый ветрами.

Эти школы, в которых нас учат стольким вещам, те или иные племена, бесспорно, рождённые из этой самой скалы этой самой страны. Это нерушимо, это впитано с первым глотком материнского молока, и, однако, несколько диких и одиноких ростков неясно вспоминают об ином воздухе иной страны - а может быть, множества иных неизведанных стран, чьё дыхание до сих пор отражается в иссохшей былинке, и чья боль хранится в исчезнувшем или забытом корне - но это как забвение, которое всегда помнит, как старая жажда, которая так хочет пить. И внезапно, под незначительным предлогом -- пролетающий ветерок или заблудшая музыкальная нота, а может быть, "удар судьбы", разбивающей хрупкую скорлупу, столь упрямую -- что-то прорывается; и тогда, о, это ужасное зияние. Как нечто, напоминающее ужасную "другую вещь".

Как внезапное рождение среди тысяч рождений.

Сорняки

Есть много сорняков, есть безумные шаги наугад.

Но, тем не менее, это выглядит странным, когда какая-то часть наших диких джунглей и нашей нынешней географии начинает открываться иным глазам этого выпуклого черепа -- это даже ошеломляет. Давайте посмотрим! откуда я взялся среди всех этих маленьких, хорошо воспитанных христиан? Разумеется, есть огромные белые буки и одинокие баньяны среди наших мыслящих орд; но почему они вдруг появились на исходе своих коротких пятидесяти лет, или даже девятнадцати, как один брат-поэт, когда-то писавший:

"Вот наступает время убийц"?

И чтобы как-то объяснить их слишком внезапное появление среди наших долгих веков, о них говорят: они "просветлённые" или "они умнее". Среди выдающихся они более выдающиеся.

Или, на языке нашей ученой географии: они "авангард будущего". Но откуда взяться этому "авангарду" среди нашего ночного чернозёма и переплетающихся корней? -- должна быть непрерывность где-то, в "чём-то"; и откуда появляется это внезапное я внутри? это я маленького десятилетия, содержащего века, эта крохотная разорванная секунда, широко раскрывающая глаза? "Удар судьбы"? Но откуда эта судьба появилась! И ведь есть столько других маленьких сорняков, которые даже и не говорят ни о чём, но у которых появляется внезапная маленькая вибрация, они ничего не понимают в этой неожиданной вспышке и в этой солнечной улыбке, потрясающей сами основы их жизни, как будто эта улыбка всегда была знакома, как будто этот путь всегда был здесь, под их ногами.

Иногда мы осмеливаемся сказать себе: нет "знания", есть осознание: есть то, что выплескивается вокруг, и это оно.

Решительно, наша география ничего не стоит.

И что, если бы этот "авангард" был уже позади?

И что, если бы эта маленькая секунда никогда бы не была выношена?

Если бы эта солнечная Улыбка никогда не исходила из древней забытой нежности, и это Солнце никогда не существовало в глубинах наших ночных лет этого славного пути, простирающегося под нами всегда?

Мы живем в Крепости Невежества, но иногда всё начинает трещать -- это маленький упрямый корешок, высовывающий нос наружу.

Беглец

Иногда дитя человеческое убегает из Крепости.

И требуется настоящее чудо, чтобы выйти оттуда, ибо нас крепко держат. Итак, "удар судьбы" (о! эти удары судьбы, мы всегда спрашиваем себя, откуда они берутся), который проделывает в нас дыру. Это всё равно, что разом пересечь все чёрные века. Да уж, крепкие корни.

Эти "чудеса", создающие дыру, немного ужасны.

Но от вида к виду всегда появлялось некое чудо, похожее на катастрофу -- чудесную катастрофу -- архаичный корень, растущий вопреки старым великолепиям и старым радостям. Некий дикий кустарник, жаждущий выйти оттуда.

Так современное дитя человеческое, выбравшись из одной отвратительной Крепости толщиной в две тысячи лет западного летосчисления, случайно (о! эти случаи, откуда только они берутся?) дрожа от холода, едва дыша, вдруг обнаружило живое чудо; это было в Верхнем Египте, всё там было для него незнакомо и полно тайны, и тем не менее странно узнаваемо и близко. Видит Бог, оно не было египтологом! оно было неясно чем, без имени, без страны -- все эти старые страны, все это умерло вместе с Крепостью, с родословными младенцев, создающих других младенцев и так без конца. Гигантская гробница. И однако, некая древняя память дрожала и вибрировала на этих песчаных волнах, не оставляющих следа. Это было волнующе, волнение того рода, как если бы это дитя вдруг оказалось на тропе. Возможно, на той самой тропе.

Ему хотелось касаться этих розовых стен, трогать эти громадные колонны, уходящие в безмолвную вечность, сидеть на берегу Нила и слушать-слушать это плавное течение без голоса и с тысячами шепчущих голосов, известных и неизвестных одновременно, как запах старой памяти, цепляющейся за голую скалу, старый лишайник, вечно хранящий в себе все запахи океана. Это было волнующе, и, однако, это не имело никакого смысла, или имело некий другой смысл, ощупывающий ночь, упорствующий, стучащий и стучащий откуда-то изнутри, чтобы узнать, что это такое, чтобы втягивать снова и снова этот запах тысяч ночей.

А потом он вдруг оказался в гробнице в Фивах: коридор в полумраке, фреска, нарисованная на старой стене. Он был один. Он смотрел и смотрел ошеломленным взглядом, как человек, попавший на другую планету. (один абзац со следующим)

Взгляд, проникающий всё глубже и глубже, через потерянные эпохи; это было слишком наполнено, как ничто, становящееся громадным "нечто", это непонятное понимание, которое уходило туда, прорываясь сквозь стены и прорисованные линии, как перо света, направленное на узел ночи. И этот узел ночи вдруг распутывался, раскрывался, как цветок ириса.

Некая Загадка... сохраняющая себя в тайне, отбрасывая живые лучи.

Это было всем, и маленькое "я" теперь не понимало ничего, кроме того, что что-то разорвалось в его сознании. И этот глубокий разрыв напоминал голос только что родившегося ребенка, растущего в своем крике и впервые открывающего глаза на мир.

Медленно, неуклонно этот малыш старой непонятной Крепости снова осознал себя в коридоре, он смотрел на эти узоры, на эти рисунки, (!11 Вставка картинки стр 34-35)на эту цветную фреску -- в ней была необъятность. И его изумленным глазам предстала длинная-длинная змея, извивающаяся подобно питону и разворачивающая свои кольца -- неизвестно, где она начиналась и где заканчивалась -- и под каждым извивом этого громадного Змея было по маленькому человечку, несущему один из извивов его тела: 1, 2, 3, 4, 5... неизвестно сколько маленьких людей, священная процессия, шествующая из бездонной глубины бесконечной ночи Времен... к этому Сейчас, бывшему, возможно, им самим под одним из извивов этого Змея и другими, которые, возможно, ещё придут в это непостижимое Настоящее из будущего. Вечное, всякий раз выплескивающееся Настоящее старого забытого извива.

Но он, он никогда уже не забудет ни этого извива, ни этой секунды.

Он сидел на берегу Нила и слушал тысячи безмолвных голосов, рассказывающих ему длинную Историю, и в кои-то веки всё было правдоподобно! как тысячи разрозненных частей, складывающихся в одно, тысячи нот старой песни, которые складывались в мелодию... незаконченную.

Это было захватывающе, это было живым, как великое Приключение.

И он шёл вперед в ночи, словно бы Ночь на самом деле никогда не была черной, и следующий шаг в этой ночи собирался выплеснуться совершенно новым маленьким человечком, сбросившим, наконец, старый груз, чтобы обнаружить своё будущее и свою новую историю.

Загадка

Странно... эта тропа, казалось, всегда вела назад.

И это "прошлое" не было ни мертво, ни похоронено, наротив! это будто источник, бьющий ключом из каждого настоящего момента, и не только выплескивающийся, но, можно сказать, настойчивый, повелительный -- нечто неизвестное, стремящееся стать абсолютно известным.

И наш беглец из старой Крепости очертя голову опрокинулся в Индию, как в трепещущий, звонкий океан, в чудовищном взрыве разбегающегося повсюду смеха -- всё говорило с ним, говорило о необычайной Истории, которая была его историей, его собственной историей. Это неслось по улицам, как толпа из тысяч голосов, которая была тем же Голосом, безмолвным, властным и в то же время нежным и настойчивым, как голос пропавшей Матери, зовущей своего ребенка.

Этот маленький человечек под извивами великого Змея, под Сейчас, которое шло рядом или чуть позади, или, я не знаю, где; но возможно, этот поток был здесь всегда, напор непреодолимой созидательной жизненной мощи, который хотел сотворить его дерево в великих джунглях -- но какое дерево? пока этого не произошло, мы не знаем; это мало-помалу проявляется из тьмы, а тьма эта теперь казалась живой, и маленький человечек шёл шаг за шагом -- скорее, мчался, несся галопом, ударялся обо все, справа, слева, и каждый удар распахивал новую дверь, каждая "ошибка" углубляла или откапывала более глубокий свет, более таинственную реальность, открывающую секреты более обширные, Загадку, которая не переставала говорить о своей тайне. Это было великое Приключение, юность жизни, которой было тысячи лет, и которая не переставала тянуть свой жизненный сок, находить корень своего дерева, свой цветок красоты. И где бы это могло остановиться?

На этот раз юный беглец ринулся в слова, которые говорили с ним, возможно о том же самом, о чём шептала фреска в полумраке Фив, но, по правде говоря, слова -- только перевод звука, "чего-то", что вибрирует более глубоко и кажется столь мощным, продолжая и продолжая вибрировать, как потерянный призыв, как музыка никакого языка и никакой страны, которая, однако была той самой вечной Страной, Нотой, которую жаждали и о которой мечтали так долго.

Это было в Риг-Веде:

"Старый и изношенный, он вновь и вновь

становится молодым..."

Риг-Веда, это было за четыре тысячи лет до Нефертити, до Эхнатона -- четыре тысячи лет!

"Он вновь и вновь становится молодым". Кто такой этот "он"? тот самый, что рос сейчас под этими извивами, который снова и снова хотел становиться и деревом, и цветком, и радугой...

Есть Загадка в глубинах человека, как и в глубинах миллионов лет, и мы, возможно, пока только в предыстории большой, ещё не родившейся, Истории.

Две памяти

Загадка присутствует всегда.

И когда мы думаем, что поймали её в ловушку, то именно мы оказываемся пойманными и заключенными в новую тюрьму. Этот беглец не хотел больше тюрем, никогда, ни в каком виде. Он слушал этот далекий Голос Риг-Веды, его затухающее бронзовое эхо, его язык, предшествующий нашим языкам, его шёпот, слишком глубокий, чтобы уместиться в переводе. Но тем не менее...

И ещё этот Голос говорил:

"Давай победим уже здесь,

Ринемся в бой,

в это сражение на тысячах путей... "

Это было захватывающим, и это стоило прожить. Это было до Фив и примерно за семь тысяч лет до того, как железные врата нашей Крепости вновь захлопнулись за нами... Он промчался тысячами путей, безумных и не очень, о, этот беглец. Но старая тень всегда бежала рядом с ним, будто две дороги всегда бежали одна за другой, а может быть, две памяти: очень старая тропа, неизвестная, и однако, всегда живая, как солнце Эхнатона, похороненное в песках, и другая, ведущая по черной корке, смертной и такой же неизвестной. Вечный Вызов: поглядим! ты хочешь жизни или ты хочешь смерти? Путь славы и другой путь. И этот "другой", это тысячи дорог во тьме, с "ударами судьбы", заставляющими вас время от времени совершать головокружительные повороты. Словно древний путь красоты пробуждал и снова направлял вас на тропу.

Некоторые называют это "Судьбой".

Однажды на тропах Афганистана, среди столь же величественных, сколь и печальных в своей пустынности бесконечных ландшафтов, возле цитадели из камня и грязи цвета охры под названием Газни, заполненной странной темной толпой, вытащенной из такого Средневековья, которое предшествовало даже нашему Средневековью -- будто всегда и повсюду нужны были Крепости, чтобы сдерживать Бесконечность -- наш маленький беглец вспомнил о другом голосе, другом великом Беглеце, шептавшем ему на ухо:

"Пусть другие путают стремление сдаться на волю судьбы с мучительным ожиданием неведомого."

Это был Андре Мальро. И внезапно случай перестал нести опасность! храбрость и одиночество нашего маленького беглеца -- изначально задуманного какой-то частью забытого в песках маленького человечка из прошлого под каким-то из бесчисленных извивов. И всегда преследуемого.

Так кто же всё затевает?

Где сейчас этот "он"?

У этого беглеца, жаждущего сбежать отсюда, в то время, когда он пребывал ещё в старой Крепости, была мать морских просторов и навигации, которая любила ветра; она много плавала в прежней жизни, и она всматривалась в своих детей, как мы всматриваеммся в морские знаки и буи старых путей, и она говорила этому беглецу земель и запретных дорог (и чем это было запретнее, тем восхитительнее), она говорила своему малышу голосом ясным и спокойным: "Видишь, этот -- весь в дедушку, а тот -- в дядю Виктора, а эта -- в кузину Мариэтту, а этот пеньковый трос, который никогда никуда не сбежит, он, скорее, по отцовской линии -- недвижим, как край набережной". И затем добавляла тоном философствующего матроса: "Атавизм -- это всё".

Тогда юный мятежник заглядывал в эту застывшую черную пропасть, и видел там вереницу маленьких дедушек, делающих других маленьких дедушек, делающих других маленьких... Это было ужасающе, генеалогический катаклизм.

Он говорил: "Но посмотри! У Мариэтты уже есть возлюбленный, а Виктор развелся, чтобы сбежать с оборванной нищей, и все-все они обнимаются, а потом разбегаются, а если остаются вместе, то живут как устрицы в просторах своих скальных расщелин, косо глядя друг на друга. А насчет меня -- я никогда не буду делать маленьких дедушек, никогда".

- Ты будешь делать так, как все в мире, дитя мое.

И точка.

Это было единственное, о чём не стоило говорить этому упрямцу Ђ чем больше ему предписывалось и постановлялось, тем сильнее он не повиновался и рвался наружу из всего этого, к любым опасностям.

Он предпочитал девственные тропы Афганистана (за исключением крепостей), и эту бесконечность, которая уходила в ещё большую бесконечность, как будто собиралась, тем не менее, выйти в конце концов к некоторой точке конечности, нигде, тем не менее, не замкнутой; маленький человек здесь-и-сейчас, пребывающий всегда-всегда, и бороздящий моря бесконечной географии.

Итак, сейчас наш совсем юный беглец на каждом шагу своего захватывающего путешествия по этой тропе обнаруживал других -- не призраков, но таких же реально существующих, как край набережной, омываемой волнами; темная тропа, скрывающая его путь красоты, по которому он ступал босиком, невзирая на любые опасности, не зная, куда и откуда он идёт; две памяти: липкая чернота и скрытое Солнце, сияющее из некой болезненной расщелины -- маленький человек, незнакомый и созерцающий, который хотел бы пробить все стены и стать этим Солнцем, некий "он" из глубины всех эпох, навсегда ставший "я" этой бесконечной Истории.

Это был великий Вызов, мучительное Путешествие под всеми нашими путешествиями, счастливыми и несчастными.

Мощь в действии

Эта необыкновенная Индия... Этот загадочный Египет... И эти дикие следы, убегающие в пески...

И "некто" созерцающий.

Никогда изначальное Семя этой удивительной Земли не казалось более живым, чем там, в Индии; это было подобно первому появлению жизни. В Индии слово "семя" переводится как "звук" -- звук. Та первичная мощная вибрация, позднее одетая в слова. Звук, который является властью смысла. Язык, предшествующий всем нашим языкам. Ведический санскрит хранил эту власть глагола, которая выражает или "облекает в музыку" Звук глубокой Истины, когда он выплеснулся из недр Ночи и попытался выразить себя в неумелых бормотаниях первого человеческого языка. Фрески подземелий, столькими тысячелетиями позже, ещё пытаются ухватить в своих линиях тот же выплеск, не имеющий языка и однако резонирующий до кончиков ногтей, дабы высказать то самое живое Таинство -- нет ничего, что надо "расшифровывать", нужно лишь слушать-слушать то, что на самом дне, смотреть-не-глядя на это всё в глубине этой шахты молчания, до тех пор, пока не взорвется Нота, которая покажется вечной и разбудит в нас живое и неотразимое эхо: только так. Это постижение, которое ещё не обладает человеческим пониманием, и которое в этом даже не нуждается! это вибрирует, это живет, это -- Мощь в действии. Это также Смысл в действии. Это Семя в действии. И самое главное состоит в том, чтобы идти. И тогда этот мощный другой взгляд открывает дорогу и завладевает нашими шагами, чтобы вывести нас на неизведанный путь, задуманный вне нас или в глубине нас, путь, который готовит свои неожиданные повороты или свои молчаливые катастрофы, чтобы открыть другие двери и другие тропы. Будто это первое Семя непобедимо и неотразимо продолжало пробивать проход сквозь наши маленькие жизни и наши развалины, сквозь наши цивилизации, наши радости и наши печали, сквозь наши нескончаемые руины, наши географии того или иного рода, наш свет и наш мрак, которые разбиваются вдребезги на следующий день, заставляя нас идти снова, уже в другом направлении. И снова.

Это продвижение. Это Мощь в действии.

Это тот самый Смысл в действии.

Наш ослепленный беглец чувствовал себя погруженным в громадное живое Таинство антропоидом, вышедшим из пещер или из каких-нибудь менгиров, где всё ещё бродят тени Друидов. Его память внезапно пробудилась, преследуя эту загадку, но на этот раз он хотел понять.

Понимать -- это трудно, это опасно, потому что используется инструмент, который не имеет силы в подземельях Фив и не может слышать ведических песнопевцев, и всё же это был вопрос Сегодня-и-Сейчас, после всех этих тысячелетий; сегодня этого маленького человечка, ошеломлённого новыми извивами великого Змея -- и возможно, Сегодня всего нашего мира.

В действительности, это было гораздо более захватывающим, чем история китобойного промысла на Ньюфаундленде или открытие берегов Нового Света -- Франциск I жил спустя четыре тысячи лет после Эхнатона, и это были времена правления инквизиции и костров, но мы всё ещё не открыли нашу собственную тайну, мы всё ещё в старой Крепости и в старой географии, которые рушатся под давлением новых извивов великого Змея.

Судьба

Сегодня мы следуем не за Смыслом, а за словами, которые потеряли свой смысл. Как музыка, якобы потерявшая свои ноты. И маленькие бессмысленные люди, не знающие больше, откуда они пришли и куда идут.

Наши шаги раздаются на никаком шоссе.

Но греки ещё задолго до нас искали след, они копали в поисках Загадки, как и тот беглец, который стучался и стучался в песках Египта, стремясь вырвать у него эту похороненную Память. Они ещё не были амнетиками благодатного нулевого года. Они чувствовали, как нечто вибрирующее билось в глубине, и они задавали вопросы, чтобы своим почти чёрным стремлением подтолкнуть весь трагизм наших жизней к наиболее гибельному, дабы заставить его выплеснуть его световую истину -- они хотели знать, что скрывается в их недрах.

Смерть, это было извечным вопросом, и "несправедливость" судьбы и разного рода "тираны", как и извилистые движения тропы, которая, казалось, пользовалась темнотой -- всё это нужно было для того, чтобы заставить выплеснуться крик или реальность человека.

"Тьма -- в ней мой свет!"

воскликнет Аякс, победитель Гектора, один из колоссов, которого богиня Афина поразила сумасшествием, в то время, как Текмесса, его нежная пленница, склонившаяся над этим бредящим телом, шептала: "Он хочет знать, где он".

Потусторонний вопль.

И эти персонажи трагедий обращались к богам, требовали, молили, бросали им вызов, так как это было время, когда Земля -- наша земля -- ещё не была отделена от Небес пропастями забывчивости. В таком случае, какой же была эта божественная тропа, эта "вещь", которая вела нас посредством наших шагов или вопреки нашим шагам, через наши развалины или наши поражения и победы, а также через наши вечные беды?

Эсхил, первый из величайших греческих поэтов-трагиков, пристально всматривающийся в этого беглеца в подземельях Фив, стоящего перед великим Змеем, качал головой, не в силах разгадать Загадку до конца:

"Пути божественной мысли прокладываются

к цели своей

непролазными чащами и в густых сумерках,

через которые никакой взгляд не может проникнуть".

Тридцатью годами позже Софокл, необъятный Софокл, хоть и полный нежности и человеческого сострадания под его трагическими масками, даст первое имя этому загадочному Пути:

"Судьба в действии".

Итак, первое слово примыкает к нашему вопросу и угрожает омрачить или сгустить его: Судьба, Ананке. Это уже не молчаливый взгляд нашего антропоида, выходящего ослеплённым из подземелий Фив: это уже взгляд Понимания.

"Беда приближается..."

Такими были первые слова Антигоны на заре нового дня после стольких потомков сынов солнца Долины Королей. Наша Крепость будет воздвигнута пятьюстами годами позже. Но великая тень уже нависла.

И Хор, повторяя свой медленный речитатив -- ибо всегда нужна была музыка, чтобы сопровождать человеческие горести и бормотания, как будто слова были чем-то вроде неопределённой тени, нужной лишь для того, чтобы заставить проявиться более глубинное пение, -- речитатив, возможно, всегда один и тот же, идущий сквозь века:

"Эта страшная власть, власть Судьбы.

Ни богатства, ни оружие, ни бастионы,

Ни чёрные корабли, сражающиеся с волнами,

Не ускользнут от неё".

Антигона бунтует против повелений могущественного Креонта, тирана, запретившего ей совершить погребение её брата Полиника, и она хочет поддержать свою робкую сестру Исмену в своём мятеже, но:

"Увы! какая непредусмотрительность" -- восклицает Исмена.

И это -- это авантюрное приключение всех тех, кто стремится вырваться однажды из законов и постановлений -- выйти, освободиться; это всегда Тьма неизвестности, песня, неизвестная, но такая знакомая и близкая, хранящаяся глубоко-глубоко в человеческом сердце.

Но никогда ещё наш побег не был ни слишком радикальным, ни всеобщим. Ибо есть солнечное Семя, которое ведёт нас к этому Месту всеобщего Изменения, где мы высадимся, наконец, в солнце и радости.

И первый шаг... он опасный. Мы сразу же сталкиваемся с изначальным вопросом: жизнь или смерть. Чтобы обнаружить, что смерть всегда была внутри наших стен, а жизнь начинается по другую сторону -- но этот переход, он... опасный.

Эта солнечная Греция, предшествующая нашей Крепости, кажущаяся столь трагичной благодаря Эсхилу, Софоклу, Эврипиду в их, как видится, слишком уж преувеличенной мрачности:

"Ты рождена от смертного, Электра, задумайся об этом.

Орест был тоже смертен.

Не надобно чрезмерных стонов,

Мы все посвящены одной судьбе".

Но это уже был вызов, это был человек, ухвативший свою Загадку.

И Софокл, необъятный Софокл за три года до своей смерти (в 406 г. до н.э.) вложит эти слова в уста Филоктета, как призыв к людям будущего, или как провокацию:

"О! Нищета! О, наш отец,

Ты породил нас для того,

чтобы мы были рабами,

а не свободными людьми?"

Путь красоты пролегал под нашим ничтожеством и под нашими дряхлыми смертями. Глубинная песня под старой Ночью. Забытая тропа. За семь тысяч лет до Софокла ведические песнопевцы в гималайских долинах всматривались в этих далеких людей и заставляли резонировать нечто, что будет ещё долго биться в наших сердцах и под нашими слоями забывчивости:

"О, Провидцы Истины,

Сотките нерушимую ткань,

СТАНЬТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СУЩЕСТВОМ,

Создайте божественную расу,

Отточите копья света,

Проложите дорогу к тому, что бессмертно."

Вызов

При взгляде на эту длинную Историю кажется, что действительно существует два Времени и что мы погрузились в глубочайшее извращение -- два Времени или две Памяти, бегущие одна за другой; и что остается только тёмная корка, крепкая как железо: дедушки, повторяющие себя в маленьких дедушках, повторяющие себя... на пути в ничто, согласно их шансам, возможностям и наследственности.

И для успокоения -- вечный Рай мертвецов.

Софокл, пришедший до рождения нашей железной эпохи -- символ изначального Вопроса или Мятежа, призванного тайно охватить всё современное сознание -- он задаёт истинные вопросы именно нашей Эпохи; также как Шри Ауробиндо, подобно древнему Риши, вновь появившемуся в начале этого человеческого Цикла и этих нескончаемых троп смерти, дающий первый ответ, ключ к нашей Загадке и настоящие средства нашего физического освобождения; и также, как ведические Риши, пришедшие задолго до нашего продолжительного пути по человеческой стезе, являющиеся провозвестниками настоящего Смысла нашей человеческой судьбы. Это три больших маяка нашей человеческой Эволюции.

Но Софокл -- не только символ Вопроса: это живой Вызов или крик Бессилия, который обращается к богам -- и, возможно, именно этот крик, этот долгий крик нашего Ничтожества, откроет двери.

"Выходит, только превратившись в ничто,

Я воистину становлюсь человеком!"

восклицает Эдип.

Это наше бессилие; мы пытались заполнить его машинами, которые собирались всё делать за нас, даже разъезжать по луне; но перед смертью наших коротких семидесяти лет пути к кладбищу, куда за нами последуют и наши внуки, мы оказываемся перед древней Загадкой, угрожающей поглотить всех нас в песках исчезнувших цивилизаций, если только это не вся Земля, которая умирает... не разгадав свою загадку.

И Софокл бросает Вызов, будто желая сорвать маску:

"Ни рыдания, ни молитвы

не вырвут твоего отца из Трясины Ада,

куда все должны спуститься..."

холодно изрекает Хор Электре.

"Ты медленно губишь себя,

не зная более,

как освободиться от своего горя".

Но эта "Судьба", откуда она свалилась?

И, однако, каждый, каждый человек, даже грубый и неотесанный, имеет ощущение, пока ещё смутное, некоего пути, разворачивающегося под его ногами, -- пролегающего зачастую по путям дурманящим, подобно наркотикам, по "случайностям", трепещущим множеством крохотных дуновений, по встрече, которая, кажется, происходила уже неоднократно -- и улыбки, прилетающей из дальних стран.

Или чудовищной необъятности, приходящей из тех же стран.

А потом все снова закрывается под каждодневными шагами среди серости. Мы всё ещё не освободились от наших бед и зол.

Земля уже больше не понимает, "где она находится".

Софокл поднимает взор к Божественному на высотах Олимпа, но, возможно, нужно взглянуть на вещи с другого конца, на эти невозмутимые корни, прокладывающие свой путь сквозь Эпохи и сквозь ночь Земли и даже сквозь маленьких человечков, которые вылупляются сегодня из древних джунглей.

Человек в действии

Дельфийский оракул предсказал Эдипу судьбу: он убьёт своего отца и женится на своей матери. Он будет "осквернен". Высокомерный и гордый, Эдип действует наперекор судьбе, он желает разоблачить этих презираемых им пророков с их безапелляционными суждениями; он оставляет Коринф и начинает путь...

"Я хочу знать Истину."

чтобы снова пасть к ногам той же Судьбы, от которой он бежал. Другие, в нашу черную Эпоху, также пытались: Вийон сбегает с виселицы, чтобы бросить себя на пути разбоя, исчезающие в песках. Рэмбо покидает свои Ады и бежит тысячами троп на Зондские острова и в Абиссинию, но потом снова попадает во Францию, чтобы пережить ампутацию ноги и смерть в госпитале Hоpital de la Conception. Он бежал до тех пор, пока мог бежать. Однако, Судьба настигла его в другом аду.

Но не важнее ли само это противостояние?

Не важнее ли всего этот вызов?

Пророки, возможно, не обманывают нас, но какая разница!

Наши "современные" священники заменили Судьбу исповедальней: если вы не совершаете множество смертных грехов, вы пойдете на небеса к Богу, нашему Отцу, в конце вашего разумного маленького жизненного пути на исходе ваших семидесяти наполненных лет -- наполненных чем? И мы смотрим на вереницы дедушек, продолжающих идти по своим абсурдным и смертным путям, с грехами или без.

А Судьба улыбается под своей маской.

И какой-то мятежный беглец доходит до того, что говорит, подобно Вийону:

"Я знаю всё, кроме того, чем являюсь я сам!"

О! это я-сам... этот человек, который называется мной. Не странно ли, что сам корень этого слова означал "маска", как в греческом театре?

Нет, Загадку не распутать ни через разум, ни через Олимп, но лишь через Материю, через факты, через то, что под нашими ногами. И если голоса и шёпоты, преследующие нас, лгут, неважно! Главное, идти, пусть эти шёпоты упорствуют через тысячи смертей и тысячи поражений -- за нами последуют другие.

Эта древняя земля, чьи корни прорастают сквозь ночь, страстно ищет свое солнце, это сама простота, это естественно, и почему бы тогда и этому ростку, и тому кустарнику не искать своего солнца! а также и тебе, и мне, и всем в мире?

Он был великим математиком среди этих старых джунглей твомх и моих, и он говорил:

"Природа, это реализация того, что мы можем представить более просто с помощью математики"

Его имя Эйнштейн.

Эта поразительная природа произвела все виды безумных сорняков или менее безумных, но таких же многочисленных садовых вьюнков, обвивающихся вокруг того мертвого колышка или вокруг этого внушительного ствола, появляющегося в лесу... подобно Эйнштейну или Софоклу или тем, кто были до него. Все ищут и все умирают, лишь для того, чтобы снова возрождаться, как можно сильнее, как можно выше. Эти великие деревья, эти белые буки с гладкими стволами родились не внезапно, как и все остальные маленькие ростки -- из материи юной и материи более древней.

Никто не может сказать, что именно удар судьбы создал это большое дерево и эти маленькие смертные грехи вокруг. Но иногда "удар судьбы" может взорвать старый дряхлый шёпот, да и сама Судьба, что это, как не древнее дитя в нас, а не что-то подобное внезапно разящей молнии Зевса или смертельному позору Эдипа на берегах Коринфа.

Карма

Существовала другое великое древо среди нас, среди всех этих мрачных веков; он был тем, кто прошёл многими путями, в Камбодже, в Лаосе; он прошел через множество сражений, в Испании, в Лотарингии; он был участником сопротивления, как Антигона, как Вийон, как Рембо или как Джордано Бруно на его костре -- ведь каждый по-своему ведет свое сражение, эту старую "битву на ста дорогах" -- и этот большой Беглец, которого звали Мальро, глядя на те или иные пути, на победы, становящиеся поражениями... в конечном счете, он говорил:

"Превращать опыт в сознание

настолько широко, насколько это возможно."

Он также видел эту маску на маленькой современной личности и слышал за ней шёпот долгих веков. Он провёл жизнь в действии, и знал, что его действие не прерывается с этой маленькой смертью, как не прерывается жизнь дерева в куче опавших с него веток. Нет, вовсе не удар Судьбы заставил вдруг появиться этот крик и этот призыв -- большие деревья видят далеко вокруг себя, и он видел эти сплетенные побеги, которые не знали о собственном смысле, об этой Крепости вокруг них, которая хотела всё задушить в своих мизерных смыслах и своём ограниченном кредо.

Две тысячи лет, что это такое?

А эти маленькие, не до конца рожденные люди, у которых даже не было нескольких лет, чтобы найти кусочек солнца, быстро, впрочем, заключаемый в тюрьму, а порой (или частенько) вообще никогда не найденный? Ад или небеса в конце этих жалких жизней, это едва ли было "опытом" трансформации, скорее уж, как в песне, просто "три жалких круга и уйти". Это столь абсурдно и возмутительно, что должно было однажды расколоться под стремительным ростом некоего упорного корешка. Чем была "Судьба" для тысяч ростков, которые иногда слышали древний ночной шёпот и спрашивали друг друга... что?

Время, предшествующее Софоклу, когда древняя тропа поднималась в Долину Королей и ещё дальше к очень старому Шёпоту, который напевал в ручьях Гималаев и бежал столькими реками и улыбающимися раскрашенными толпами, где не болтали о "Судьбе", и где, тем не менее, всё казалось предначертанным, разумным, идущим к... но этот поток возник раньше и он будет струиться снова и снова, там не было рас, не было религий внутри, никаких стен, и лишь непрерывный поток всех людей, стремящихся к их Солнцу: этот маленький отрезок времени, который был им дан, являлся плодом древнего корня для того, чтобы создать плоды более прекрасные, а старые неудачи взращиыают ростки более стойкими и сознательными. Тогда не говорили о "судьбе", говорили о Карме: деяние и плод деяния, последствия, счастливые или несчастные, поступков прошлого; и Великое Дело, которое строилось медленно, терпеливо, в свете и во мраке, выигранными или проигранными сражениями -- но ничто не было потеряно, всё шло к более глубокому опыту, более широкому сознанию, более живому открытию: дерево более высокое, более богатое цветами под Солнцем, которое никогда не погаснет.

Позже мыслители покрыли абстрактным словом этот древний живой звук, струящийся под нашими ногами, этот призыв прошлого, который исполнял молчаливую музыку и тянул нас вперед, дальше, снова и снова для того, чтобы расцвела великая мелодия, которая никогда не закончится -- мыслители перевели и изложили в слове (или это была лишь его тень) древнее глубокое ясновидение, эту Ноту, вибрирующую без помощи языка того или иного государства, это живое воспоминание вечной Страны.

Они сказали: реинкарнация.

В самом деле, мы рождаемся полностью сбитыми с толку, но есть внутри нас нечто, которое непрерывно пытается отыскать свои следы и свою страну. Мы движемся ощупью, по следам семьи, мысли, нации, но всегда есть нечто, чего недостаёт -- ужасающая недостача.

Человеческая революция

Существует колоссальное искажение.

Мы пережили все эти века и все эти наказания только затем, чтобы сделать "три жалких круга и уйти" в рай, а чаще в ад.

Мы совершили столько революций, которые ничего не революционизировали. Собираемся ли мы совершить на этот раз настоящую? (Один абзац со след строкой)

Революцию Человека.

И снова мы слышим брата Вийона, оставившего свои следы на путях разбоя и исчезнувшего без следа:

"Я знаю всё, кроме того, чем являюсь я сам".

А его след преследует нас до сих пор.

"Братство и избавление!" -- воскликнули братья молодой революции, и возможно, из всей святой национальной троицы -- свобода, равенство, братство -- только этот единственный крик и остался жить, поскольку "свободы" почти не осталось, кроме свободы "думать" о том, что заставляют нас думать наши всевозможные трансляции, и свободы подхватить хорошо запланированную медицинскую смерть и гипнотизирующие новости, не приносящие ни единой Новости!, за исключением нашего растущего хаоса и наших вечных глупостей, с кое-какими воинственными развлечениями и открытиями, обнаруживающими только лишь наше усовершенствованное рабство. Что касается "равенства", Бог мой!, оно создается только низами, уравнивающими всё в одном и том же болоте. Но эти молодые ростки, они, тем не менее растут, и они тем не менее, нуждаются в атмосфере более свободной, более широкой, в круговороте, который не замкнулся бы больше на создании ещё одной Крепости и Рае мертвецов -- они ещё не создали свое древо. (объединить со след абзацем)

Где перспектива, пространство, горизонт, который ничем не ограничен? Семьдесят лет одной-единственной жизни, это же столь мало и столь глупо, что никто не стал бы этого повторять, разве что затем, чтобы раздуть пожар, который будет не шагом радости, но шагом к тому, дабы положить конец всей этой нелепице. Или разбросать бомбы повсюду -- что, впрочем, и происходит в конце второго тысячелетия нашего западного крещения.

Но этот путь, где он?

Где следы нашего прошлого, индивидуального и коллективного, исчезнувшего в песках Абиссинии и Египта, или всё ещё преследующего нас с тем же криком Антигоны, который разбудил бы или вновь открыл внутри нас тропу будущего? Этот беглец, с изумлением вглядывающийся в большого Змея Фив и в этих маленьких человечков, каждого из них под своим кольцом Кармы, идущих вереницей, исчезающей в бесконечности будущего, внезапно воззрившийся на живую загадку, которая была им самим, даже больше, чем им самим, и это "большем, чем" ощущалось как напряженный чудовищный динамизм... Спустя пятьдесят, а может быть, три тысячи лет этот динамизм всё ещё жив в нас, и мы вглядываемся в Тайну, которая никогда не прекращала обнажаться.

Жив великий Революционер, он был Провидцем и тем, кто Любил землю, его звали Шри Ауробиндо, и он говорил:

"Сама природа нашего человеческого естества предполагает разнообразное и разнородное прошлое души так же, как и её земное будущее, проистекающее из настоящего".

И добавлял:

"Платон и Готтентоты [Готтентоты -- это мы], счастливое дитя святых или риши и тот, кто будучи рождён и воспитан преступником, погружен с самого начала и до конца своей жизни на самое дно зловонного разложения большого современного города, все они должны в неравных условиях, но как бы на равных, создавать своей деятельностью или верою в одной-единственной жизни свое вечное будущее?

Это парадокс, который оскорбляет и ум, и душу, и этическое существо, и духовную интуицию."

Действительно, спрашивается, как Запад мог жить в таком заблуждении -- и ведь от этого он умирает. Остаются лишь несколько великих отшельников, которые испускают свой одинокий крик в джунглях. И наше человеческое братство требует, чтобы мы взывали вместе с Филоктетом:

"О, отец наш,Ты породил нас для того,

чтобы мы были рабами, (один абзац)

а не свободными людьми?"

И нам остается только совершить наибольшую из всех наших революций: человеческую революцию.

Материя

Наш первый след, и это очевидно, пролегает в этой материи.

Но чтобы его отыскать, надо, по меньшей мере, освободиться от масок, так как то, что кажется наиболее близким к нам и наиболее видимым и знакомым, совершенно поглощено под наплывами множества Эпох. Но если мы придем к началу отсчета и опустошению жизни, которое наступает после смерти всего того, что создало нашу жизнь, странное пение возникает в нас, как если бы это пение всегда несло все наши жизни и все наши невзгоды, и эта Пустота заполняется таинственной Полнотой, подобной океану, устремляющемуся в эту брешь. Только что это было смертью, и внезапно это Жизнь навсегда, но жизнь настолько новая, как первая в мире жизнь, выплеснувшаяся из веков, которые были лишь живущей смертью.

У молодого беглеца в этой жизни была мать, любящая океан, которая, глядя в морские просторы, прислушиваясь к эху прибоя, говорила мятежнику тех времен: "Атавизм, это всё", как приливы за приливами, перекатывающиеся, разноцветные и рокочущие, согласно временам, местам и маленьким бухточкам, пожирающим волны этого самого океана. И тот океан, что рокотал здесь, был похож на любой другой... Она знала только одну страну, и это была страна Моря. Затем она "умерла", как обычно это называют, в возрасте девяноста лет своей насыщенной жизни, и она пришла увидеться со своим мятежным ребенком, чтобы рассказать ему о том, что произошло после её ухода. И что же, это было изумление. Она показала нам Безграничность, но так как ничто не безгранично в нашем мире, то это выглядело как маленькая белая форма; и своим чистым и простым, как у ребенка, голосом она рассказывала нам: "Это был взрыв! Простор-простор-простор..." И она продолжала оставаться там, в этом Просторе, она, кто воистину знал, что такое ветра и просторы. "И... восторг радости". Она была в изумлении.

Ещё долго ребенок этой великой Беглянки слышал хрустальное эхо её тихого голоса. И узнавал в этом то, о чём знал всегда.

Несколькими годами позже она снова пришла проведать своего сына, но это происходило совсем по-другому: она села верхом на свой старый велосипед, но на велосипед весь украшенный цветами гранатового дерева и красного гибискуса, и направилась на Север...

Она возвращалась в старый мир людей, с их забвением, их страданиями и этой старой песней, бегущей под ногами, на долгую дорогу, ведущую к нашей человеческой Цели. Даже хорошо насыщенная и богатая препятствиями с её девятью десятками лет и вереницей детей, вся её жизнь была лишь одним типом опыта, и могла ли она представлять мощное древо, покрытое цветами, исполнение достаточно мощное и достаточно обширное для приближения нашей человеческой революции и трансформации Материи тела?

Когда же мы сможем пережить этот Прорыв, не нуждаясь в том, чтобы убегать? и этот Простор в сознательном теле и без забвения? В Материи без масок и без стен и в жизни без смерти.

Без сомнения, нужно, чтобы человеческий опыт был довольно разносторонним и древним, а также довольно мощным, чтобы пробить эти нереальные стены и изменить этот доисторический остов.

Может быть, мы прибыли к Часу, когда это возможно, именно потому, что даже одна наша жизнь становится абсолютно неуправляемой внутри этой безумной Крепости.

Эта изначальная Материя, из которой мы произошли, что это такое? эволюция, в процессе которой мы мучительно возникаем, как некий ученый шимпанзе? Для менее ученого шимпанзе, сбежавшего от своих потомков, это нечто, что вибрирует, притягивает само себя и позволяет без всяких компасов находить свой Север.

"Материя, это центр всей нашей эволюции, внешне бессознательный и неодушевленный, -- говорит Шри Ауробиндо -- но он кажется нам таковым, потому что мы не способны ощутить сознание за пределами ограниченной сферы, определенного масштаба или гаммы, доступными нам. Ниже нас есть более низкие вибрации, к которым мы нечувствительны и которые называем подсознательными или бессознательными. Выше нас есть более высокие вибрации, которые для нашей низшей природы являются неуловимым сверхсознательным... Эта Несознанная Материя есть некое прикровенное, вовлеченное или сомнамбулическое сознание, которое содержит в себе все скрытые силы Духа."

И тогда открываются чудесные горизонты. Подобно этому безымянному волнующему чувству, охватившему молодого беглеца в подземелье Фив, когда он наблюдал разворачивающего кольца великого Змея и все эти маленькие человеческие фигурки, застывшие в вечности, подобно этому мучительному давлению, бросающему нынешнего маленького человечка на тропы Афганистана, на тысячи бессмысленных троп, но которые были, тем не менее, осмыслены человеком будущего... и ещё более дальнего будущего, и возможно, были задуманы неким Духом ещё более дальним, из глубин этих лет и этих стен...

"Истинная причина реинкарнации есть эволюция души, или, скорее, её расцвет и прорыв покрова Материи и её постепенное самораскрытие."

Как отметил Поль Валери:

"Так пшеничное зерно, обнаруженное в гробнице, по словам некоторых, прорастает после трех тысяч лет сна в сухой среде."

А Шри Ауробиндо добавляет в "Жизни Божественной":

"Каждая ступень космического проявления, каждый тип формы, способный вмещать свойственный ей имманентный разум, благодаря перевоплощению становится инструментом индивидуальной души для всё большего и большего проявления скрытого сознания, содержащегося в ней - каждая жизнь своим прогрессивным ростом содержащегося в ней сознания становится этапом ПОБЕДЫ НАД МАТЕРИЕЙ до тех пор, пока, в конечном счете, сама Материя не станет инструментом всеобщего проявления Духа."

Победа над Материей...

Мы далеки от этого "всеобщего", но наш настоящий этап, такой материалистический, грозит разрушить даже саму Материю, которая его несет. Мы скопищесомнабулических варваров. И наш материализм это фальшивка, такая же фальшивка, как наши религии, готовящие нас для рая смерти.

Эдем

Когда жизнь замыкается на себе, чья бы жизнь это ни была, человека, нации, Эпохи или вида, она, как мы уже говорили, начинает призывать смерть или некое вторжение, которое прекратило бы этот хоровод и проделало бы дыру в её стенах. Смерти нет! это лишь наша последняя цепкая иллюзия; смерть является нашим собственным выбором.

Как воскликнул Поэт, Тот-кто-ведает:

"Жив я или мертв,

я существую всегда!"

И, однако, наша старая Нищета всё также призывает нечто, что всегда присутствовало на этой земле и в этом теле - древнюю Песню где-то там, у нас под ногами; песню, которая знает и которая говорит с нами о том, что эти поиски бессмертия продолжались всегда.

"Существуют средства достичь физического бессмертия или смерти по желанию, а не по принуждению Природы -- говорит Шри Ауробиндо -- но кто захотел бы носить одно и т же пальто в течение веков или быть навечно заточенным в узком и неизменном жилище?"

Именно сама структура должна измениться, а не устаревшее наследство старой эволюции окаменелостей. Наше временное "пальто". Именно сама Материя должна трансформироваться, как она трансформировалась из медузы в позвоночное. И это ещё не конец. Бессмертие призывает смертное.

И все же, бывают секунды освежающей вечности, и всё бессмертие здесь, как громадная трещина в наших стенах, как луч, который улыбается с нежностью Матери, смотрящей на своего ребенка.

Кажется, существует некое вечное "да-нет" в наших жизнях, но никогда не бывает "Да" всеобъемлющего, взывающего постоянно, и лишь иногда, как исключение, одна солнечная секунда, несущая нас снова и снова через наши ночи и наши ады. И Загадка, величественное противостояние, остается запрятанной под долгой, бредущей с упрямостью мула, дорогой.

"Небеса свыше велики и чудесны. Но гораздо более велики и более чудесны небеса, скрытые в нас. И эти Эдемы ожидают своего божественного труженика."

Так говорил Величайший среди наших божественных поэтов, Шри Ауробиндо.

Мы труженики всей нашей жизни, и наши древние развалины, как и наши старые ошибки и старые грехи, всего лишь подготовка к Великой Работе. И если существует какой-то "грех", то, Бог мой! давайте пойдем и спросим о его причине у нашего всевышнего создателя!

И, всё-таки, мы в поисках этого "Эдема", вопреки всему или по причине нашей древней глубокой Нищеты.

Это бессилие

Потеряв Эдем, мы бросаемся в тысячи удовольствий и развлечений, кончающиеся ничем -- но мы не видим в этом зла, пока сие продолжается! Но продолжается столь недолго, а "пальто" изнашивается и "жилище" становится тесным. И загадка закапывается все глубже и глубже. Очевидно, что это совсем никакой не Эдем, нет, это, скорее, долгое продвижение и, в конечном итоге, великое Братство нашей нищеты.

Великие Беглецы наших долгих веков не имеют возможности задержать свой взгляд на маленькой личности и её жалкой истории, они стремятся "узнать истину", как приговоренный Судьбой Эдип; они, скорее, созерцают другой конец вещей, задаваясь своим мучительным вопросом. И мы снова слышим хор Антигоны:

"Я вижу, нависли над домом Лабдакидов

беда за бедой в череде поколений;

не искупит жертва сыновняя

отчих бедствий --

сам бог на погибель дом наш ведет."

Это было великое провозглашение и признание Бессилия, за четыре века до того, как нас окончательно заперли за железными дверьми нашей Крепости. (один абзац со следущим)

Но двумя веками раньше Софокла, когда солнечная Греция ещё только едва пробуждалась, Будда уже видел это старое зло, поражающее людей, и в своём величайшем сострадании, своём молчаливом созерцании, он увидел лишь дверь выхода, наивысший Побег в Нирвану, верховное уничтожение, утешение -- оставляющие землю её старой Нищете... но земля так и осталась безутешной.

И заслуга нашей Крепости, в которой совсем не осталось солнца, возможно, в том, что она собиралась создать столь безобразный мир, столь удушающий, что необходимо было либо найти ключ к загадке, либо по-настоящему погибнуть.

Мы, пожалуй, ещё не проникли достаточно глубоко в эти "небеса внутри нас". И мы ещё не нашли Эдема здесь -- внизу.

За семь тысяч лет до нашей болезненной эры по долинам Гималаев раздавалось пение раковин ведических песнопевцев, и их гимны до сих пор тайно вибрируют в наших нынешних сердцах, как забытая память, как загадка столь живая, отбрасывающая лучи и отзвуки истины, непостижимые, и, однако, понятые неким пророком в глубине нас, который бежит по рискованным тропам в поисках того, что уже содержится под его человеческой кожей.

И воистину, как удар гонга, раздается ответ на вопрос для Антигоны (и для всех нас):

"Освобождай отца твоего,

знанием своим охраняй его -- отца твоего,

который становится твоим сыном

и поддерживает тебя."

Наше неизлечимое варварство

Освобождай отца твоего...

Некая вещь, которая отсутствует в нас, центральное Знание, и эта дыра -- этот провал в памяти, если можно так сказать -- превращающая в руины все наши жизни с нулевого года. И тогда мы изобрели Спасителей и машины, чтобы заполнить нашу пустоту.

Но для веточки, растущей в ночи земли, для неё нет пустоты! есть интенсивность, которая растет неудержимо к своему солнцу... о котором она даже не имеет понятия, но она знает, что это такое, всеми миллионами пор своего стремительного роста, она знает, что это её цветущий Эдем; ну и где же "отец", который освобождает?! она и есть этот отец, рождающийся постепенно, шаг за шагом из живота своей земной матери.

И отец становится своим собственным сыном посреди великого солнечного дня:

"Чудесное Дитя в недрах скалы, его зовут сын тела..."

так пели эти удивительные ведические Риши задолго до нашего западного рождения; наше солнце похоронено внутри нас.

Но это растет и растет вопреки нам и вопреки всему -- неужели мы полагаем, что этот стремительный рост собирается остановиться в нашей маленькой крепости двухтысячелетнего невежества?

"Ты несешь нас вперед, как океан несет волну."

Именно этот чудесный динамизм зиял перед глазами -- или под ногами -- того юного беглеца, изумленно созерцающего великого Змея Фив.

Собираемся ли мы остаться узниками по собственному желанию или отправимся на великое Завоевание вместе с этим чудесным Ребёнком в наши собственные глубины?

Этот Ребёнок долго шёл, сквозь жизни и жизни, успешные и безуспешные, и не для того, чтобы исчезнуть в посмертном Раю, столь печальном, но чтобы найти свой Плод именно здесь.

Мы "материалисты", и это хорошо, но мы не являемся ими в достаточной мере! так как рассматриваем эту Материю при помощи инструментов нашей мысли, как рыба рассматривала свой мир инструментами рыбы и видела лишь тот мир, который являлся отражением её самой -- её безошибочность не отличалась от нашей, если не считать того, что она не заключала её в тюрьму.

По мере того, как этот Ребёнок развивается в нас, поначалу тайно, ударяясь обо всё на свете, он ощупывает множество вещей вокруг себя, не имея слов, чтобы сказать об этом, он чувствует множество существ вокруг, как если бы они были сделаны из той же субстанции и напрямую ощутимы теми же средствами, как у него, и это подобно языку без слов или звуку, который касается тех же нот -- и однажды этот Ребёнок, удивленно лепеча, встретился с другими подобными ему, и это место встречи, этот немой язык всей земли, и возможно всего мира, он назвал "сознанием", или "душой", или "духом". Или не назвал, а просто-напросто пропел. Это было проницаемым и жидким как океан, это было везде, как и он сам. Это было похоже на его собственное дыхание -- чудесное Дыхание, такое же чудесное как этот Динамизм, обнажающийся под каждым шагом удивленного Ребёнка, сбежавшего из своей тюрьмы.

Воистину, эти чудесные "недра" здесь.

Но в том же "я-повсюду" были и очень старые деревья, и молодая дикая поросль. И были древние Риши и этот громадный баньян, отшельник по имени Шри Ауробиндо.

Он говорил:

"По мере того, как мы продвигаемся вперед и пробуждаемся к сознанию души в себе и в предметах, мы начинаем видеть, что сознание присутствует и в растении, и в металле, и в атоме, и в электричестве, в любом предмете физической Природы; мы обнаруживаем, что в действительности оно ни в коей мере не является низшей или более ограниченной формой по сравнению с ментальной; наоборот, во многих "неживых" формах оно является более интенсивным, быстрым, живым, хотя и менее развитым в направлении к поверхности."

Именно на этой поверхности мы живем, думая, что всё знаем, благодаря нашему ментальному инструменту; мы даже создали безупречные географии и наложили руку на атомы ужасающей Материи.

Но...

"Несознание Материи -- говорит Шри Ауробиндо -- это некое завуалированное, вовлеченное или сомнамбулическое сознание, которое содержит в себе все скрытые силы Духа..."

И другой удар гонга:

"В каждой частице, КАЖДОМ АТОМЕ, каждой молекуле, каждой клетке Материи скрыто присутствует и незаметно работает абсолютное всезнание Вечного и всемогущество Бесконечного."

И тогда начинаешь понимать!

Это всезнание наших клеток, наших атомов, именно оно всё "замыслило"; оно под нашими ногами, и оно бросает нас на эти мучительные тропы для поисков того, что находится там. И также понятно: это всемогущество наших клеток, наших атомов, именно оно сможет переделать уже здесь-и-сейчас нашу живую материю и этот доисторический остов и ИЗМЕНИТЬ нашу неумолимую человеческую Судьбу.

Но тогда откуда Бессилие?

Мы все на мучительной тропе, всё более и более настоятельной и опасной, в Будущее этого свободного человека, этого "сына тела", этого "чудесного Ребёнка в недрах скалы": это человеческая революция. Это солнечное прорастание нашего изначального Семени. И снова как рефрен замечательное "предвидение" Шри Ауробиндо:

"Каждая ступень космического проявления, каждый тип формы, способной вместить имманентный дух, становится, благодаря перевоплощению, инструментом индивидуальной души для всё большего и большего проявления своего скрытого сознания; каждая жизнь в силу прогрессивного роста сознания, находящегося в ней, становится ЭТАПОМ ПОБЕДЫ НАД МАТЕРИЕЙ до тех пор, пока в конечном счёте сама Материя не станет инструментом всеобщей манифестации Духа".

В 1913 году, когда этот величественный баньян-отшельник прозревал детей будущего более человеческого, чем наше с вами, он говорил:

"Машины необходимы

современному человечеству

по причине его неизлечимого варварства."

Наше грядущее чудо

Неизлечимого ли?

Этот старый мир нашел способы излечить многие болезни и многие формы бессилия. Старая Земля всегда находила способ.

Эта "ужасающая" Материя, которую нужно ковать и бомбардировать снова и снова, чтобы извлечь её сомнамбулическое сознание, находящееся там и способное всё изменить... Мы ещё недостаточно выкованы, чтобы понять, наконец, нашу собственную тайну. Или нам нужен ещё какой-нибудь "естественный" несчастный случай, который освободит нас?

Мы живем в ужасной иллюзии фальшивого сознания, которое нас пожирает -- и это не буддийская иллюзия, это именно физическая иллюзия, типа иллюзии растения, не нашедшего своего солнца. Растение, оно нуждается в просторе, воздухе, струящейся воде. А что струится в наших венах? что за фальшивая наследственность, которую мы взвалили себе на горб, чтобы шагать всё более и более согбенными и неповоротливыми под весом старого горшка, в который нас хотят запихнуть навечно. И это больше уже не наши клетки, которые осознают и развиваются! это коллективный гипнотизм старых укрепленных замков, в котором мы живем, и который нас душит.

"Мы одурманены господством над Материей".

Но эта Материя больше не является такой, какой она была в прошлом, грубой и пористой! мы её догматизировали, сделали жесткой, покрыли смертными и медицинскими грехами -- и всё внутри стало смертным. Но где было это "смертное" в первом растении на заре Эпох? которое разрасталось, просто и капитально, и если оно не могло расти так, то росло иначе, толкало и двигалось в ту и другую сторону и огибало препятствие. Но теперь "препятствие" не обогнуть, это какой-то мыслящий железобетон, становящийся тем, о чеё он думает, или тем, о чём думают догмы, а то и рекламные объявления в модных журналах.

"Наши тела находятся под фатальным воздействием ментала и тяжелого круговорота ложных привычек".

Это -- "законы", говорят они, но древняя земля очень часто насмехалась над законами! которые она игнорировала или по-своему приводила в порядок древним мощным неудержимым натиском, двигающим её вперед; она даже по-своему совершала "чудеса", которые ни один человек не смог бы изобрести и мало кто смог бы выдержать -- они слишком невыносимы, эти чудеса, это как будто внезапно влезать в другую кожу.

Возможно, нам пора сменить кожу и начать дышать другим воздухом... или другим сознанием.

Мы, "завоеватели" всех границ, "конкистадоры" всех открытий, мы не заметили простой вещи: наша Граница, не пускающая нас, это сам инструмент, которым мы пользуемся, чтобы изучать Материю и аккуратно подсчитывать географию наших собственных глаз: это Ментал. Также, как плавники и жабры рыб были инструментом для измерения их мира, и одновременно их границей на пути к тому, чтобы овладеть сушей. Этот Ментал, устаревший, гипнотический, "одурманенный" своей собственной наукой, в настоящее время ставший абсолютно сумасшедшим и варварским, это наша ближайшая Граница, которую надо завоевать, чтобы высадиться в грядущей Земле и в нашем грядущем теле: теле сознательном и свободном от старого рабства так называемых "законов" Материи.

"Так называемый закон означает просто некое равновесие, установленное Природой, стабилизация сил. Это попросту колея, в рамках которой Природа привыкла работать для получения определенных результатов. Но если вы измените сознание, то и колея с необходимостью изменится."

И нас ожидает чудо, оно близко.

Но надо в нем нуждаться.

И в конце концов, эта Материя, пожалуй, даже не "ужасающая", не грохочущая, не смертельная, она чудесная.

Но нужно этого захотеть и сменить кожу вовремя.

"Я хочу знать истину" -- говорил Эдип.

Со свойственным ей юмором Мать сказала:

"Смерть есть наиболее

укорененная из всех привычек."

Парадокс

Парадоксально, но когда одна из стен Крепости обрушивается, мы становимся всё менее и менее человеческими и всё более и более человеческими, мы ввергнуты в безграничного Человека, который является болью всех людей в одном сердце, жаждой всех людей в единственном крике, всем миром под одной этой кожей. Тогда понимаешь физически и тотально великое Сострадание Будды, понимаешь великий Мятеж, назревающий в глубине этого Несчастья, проливший столько крови, и нашей в том числе, на множествах алтарей и напрасных костров -- ничто не напрасно, и все тщетно. И мы как старое дерево под сильным ветром, которое не знает, хочет ли оно упасть, или всё же удержаться -- и "упасть", это значит снова возобновить то же Несчастье в мириадах крохотных ростков, являющихся им-самим, и растущих несмотря ни на что. И в то же самое время, под этим бушующим ветром Несчастья и в глубине этих тысяч страдающих сердец чувствуется Нежность столь сладкая и столь могущественная, что она могла бы расколоть самую сердцевину скалы и расплавить все наши горести и наши мятежи своей Улыбкой. Одновременно, великий Простор, широкий, как ничто другое, и, с другой стороны, совсем крохотное удушливое настоящее, которое углубляется в нескончаемую предысторию и которое, тем не менее, растет в будущее, несомое этой громадной Нежностью, в которой хочется свернуться клубочком раз и навсегда. С одной стороны мы в этой маленькой тюрьме, которая рушится, с другой, вся эта бесконечность, распахивающаяся сама перед собой, подобно вечному небу, проступающая жемчужными каплями в этой секунде, и вы могли бы в ней исчезнуть, как если бы никогда ничего не существовало, кроме этой Любви.

Это парадокс всех наших жизней, это возвышенное Противоречие, да-нет, сплетенные в одних руках и в одном теле. И Жизнь, и смерть в одном и том же теле.

Как Иллюзия и Реальность, связанные в одно целое.

Это сражение мира, вчерашнее и стольких времен, небо и ад в одном и том же теле, маленькая тюрьма, которая рушится, и... что еще? Смерть, маленький отрезок времени, который проходит в этой улыбающейся бесконечности, краткий проблеск, затем двери отворяются... что еще? Они будут открываться всегда, до тех пор, пока Сражение Бога не будет выиграно здесь, на земле и в теле.

Ни мятеж, ни сон в Боге, ни бегство не излечат нас, пока вся Крепость не будет разрушена, и великий Простор и божественное тело не избавят людей от рабства.

"Встань и сражайся"

говорит Бхагават-Гита.

Анти-чудо

Мы можем.

"Пробудись и яви волю"

сказала Мать в 1963, в момент убийства Кеннеди.

" Давай победим уже здесь,

Ринемся в бой,

в это сражение на тысячах путей..." --

говорила Риг-Веда.

В самом деле, мы прибыли в анти-чудо.

Мы прибыли к железным воротам нашей Крепости.

Наша Наука хотела бы заставить нас поверить, что мы триумфальный продукт долгой эволюции скелетов, окончательный "интеллектуальный" продукт всех этих древних зверей и миллионов лет; и если мы станем ещё чуть лукавее, мы отправимся на соседние луны и станем управлять землей, властью нашей механики и наших бомб.

Результат не слишком впечатляющий: человеческие страны превратились в страны убийц и "великих" лидеров мира сего, разодетых в пух и прах, фотогеничных, демократичных и гуманных, первых террористов, поставщиков бомб и всяческих находчивых и заводных, которые пляшут картонными куклами здесь и там -- бизнес есть бизнес.

Если бы Мать сказала этим изобретательным гномам: "Пробудись и яви волю", они охотно создали бы Титанов и супер-финансистов на большой Товарной бирже смерти. И если смерть раскручивается не слишком удачно, они всегда смогут отправиться на другие луны, чтобы повторить свои подвиги и породить маленьких усовершенствованных варваров.

Сердце людей очень больно.

Но с другой стороны, заблуждения наших Церквей не лучше.

Во времена этих счастливых язычников за 442 года до нашей темной болезни Аттика ещё вибрировала великой песнью Антигоны:

"Так много чудес в этом мире,

Но чудесней всего человек".

Затем нулевой год: несчастный распятый человек.

Распятый -- кем?

Через триста двадцать пять лет после смерти их нового бога, мы видим как "317 непогрешимых епископов" в пышных нарядах отправляются в Никею, дабы провозгласить догмы и желания этого несчастного среди людей: "Он -- Бог от Бога, свет от света..." -- предприниматели от Церкви хорошо знали свое дело. И он умер, чтобы искупить наши грехи.

Грехи кого?

И есть только один путь, -- через врата Церкви -- чтобы прийти к Богу и спасти душу свою от смерти.

Но Смерть царит повсюду и древний миллионолетний "Грех" порождает людей, задыхающихся в Крепости и приговоренных к смертной казни навечно.

Это и есть анти-чудо, окончательное и предначертанное, о котором мы даже и не мечтали.

В 325 году наша Церковь запечатала Смерть и человеческую судьбу.

Они догматизировали Бога и разделили его бесконечность на маленькие кусочки противоречивых людей, как другие догматизировали Материю в маленьких кусочках предсказуемых и бессознательных атомов.

Мы рождены из миллионов лет грешной и бессознательной материи и мы покидаем наши старые, смертельные и бессознательные кости, дабы сбежать в Рай священников после семидесяти лет одинокой и краткой, бессвязной, но в совершенстве унаследованной жизни.

Пути заперты со всех сторон, мы родились в чудовищном мире.

В пятом веке новой эры алтарь Элевсиса был превращен в христианское кладбище. Сердце людей тяжко и разбито.

Потребность в радости

Каким образом возможно пробить брешь в этом отчаянии или без-надежности после стольких лет борьбы и страданий?

Или человек абсолютно бессилен и противоречив?

Мы как росток, лишенный солнца, который тянется к нему; и его цветы и его радость жизни -- то, к чему он стремится. И что бы сказал этот молодой росток, появись он здесь, если бы ему преподнесли символом и идеалом его жажды распятое дерево, расколотое и разорванное на части алчностью людей? или неопровержимую диаграмму молекул, частиц и клеток, которые его составляют и готовят его стать... чем? Другим засохшим деревом? И если мы ему скажем: другие вырастут после него и после тебя, ad vitam ФtИrnam, -- утешится ли этот молодой росток?

Мы не нуждаемся в утешении! мы нуждаемся в том, чтобы жить и цвести! мы нуждаемся в радости.

Тогда все стражи Смерти, священники Науки или священники пресвятой Крепости, они ему скажут в унисон с Электрой:

"Не надобно чрезмерных стонов, мы все посвящены одной судьбе."

Следовательно, человек либо непоправимый имбецил, либо бесповоротно предан "интеллекту", который может лишь подлатать его старую катастрофу и наполнить его Крепость некоторым числом технических новинок и безделушек? И тогда берегись! если вы хотите сбежать отсюда, то и до вас были жестокие Титаны и ницшеанцы, и обломки кораблекрушений.

В нашей маленькой мыслящей крепости мы сами себя полностью лишили свободы.

Нет, мы не нуждаемся ни в супер-людях ни в супер-богах, мы радикально нуждаемся в чем-то ином:

"Не распятое тело,

но тело осиянное

спасет мир"

говорила Мать в 1957; "осиянное", это значит трансформированное: это дитя нашего собственного тела, не упавшее с Небес, но изменённое или преобразованное в нашей собственной коже, в которую, как в железный кокон, мы закутаны, подобно гусенице.

Мы собираемся вытянуть всю Землю целиком из её кокона Лжи. Мы не собираемся умирать или гнусно самоуничтожаться: мы собираемся видоизмениться. Эта Крепость рушится, и тем лучше! это мерзко и печально, но тем лучше.

"Конец эволюционной стадии -- говорил Шри Ауробиндо -- как правило, отмечен могущественным рецидивом всего того, что должно будет выйти из Эволюции."

"Выйдем из Эволюции"? или последуем с ней.

Собираемся ли мы найти нашу собственную Тайну, разгадаем ли Загадку в нашем собственном теле, или станем обломками крушения, как те ископаемые окаменелости, что были до нас?

Мы можем быть сознательными сотрудниками, осознающими нашу собственную Эволюцию, а не ошеломленным и беспомощным субстратом.

Нам нужны радость, солнце и простор, то-к-чему напряженно тянулись эти миллионы корешков сквозь века и преграды.

"Коль должен человек отринуть то,

что составляло его радость,

он для меня не жив;

его живым я называю трупом."

Так говорил Вестник в Антигоне.

Раскол

Что-то явно сошло с рельс в западном сознании -- этот пресловутый нулевой год, словно те, кто жил до этого печального рождения, не были людьми: великий исторический раскол на нашем Континенте. Сократ, возможно, выпил первую цикуту нашего заблуждения. ещё блуждали улыбки на губах людей, ещё были нимфы в фонтанах, священные танцы, и Дионис, сын Зевса и Деметры, ещё царил; люди разговаривали с богами. Даже наши Трагедии пели -- всегда было Пение. Будто нечто вдруг погасло, как внезапный провал в памяти. Но это Пение всегда нас преследует, как незаживающая рана в глубинах человека. И этот "раскол" Эпохи, возможно, вновь споёт с каждым из нас, однажды, случайно, когда мы с удивлением воззримся на смертельное "Ничто"; и это ничто наконец-то наполнится чем-то среди всех наших руин, чем-то, что было там всегда и всегда нам улыбалось, как наша потерянная и найденная Песня, как наши вечные Страны, как одна секунда неба под нашими ногами, которые идут и идут, и в конце концов приходят.

Но мы, терзаемые и сломленные люди, мы жаждали бы наконец пережить то, что ощущается в одной ослепительной секунде. Мы хотели бы, чтобы всё это небо, вся эта жизнь стали настоящими. Радость жизни. А не "шагающий труп".

Нет, это не вопрос "философии", это вопрос жизни или смерти. Это не является вопросом "религии" -- религия, изобретение современности. В прошлом просто искали, и дорожили тем, что нашли. Теперь нет больше ничего, что надо искать. Всё давно найдено для нас нашими непогрешимыми Церквями, которые внушают нашему разуму их догмы и крестят нас смертью, и нашей Наукой (но по крайней мере, она пытается что-то искать) которая внушает нашим клеткам её безошибочные законы и крестит нас рентгеновскими лучами. Мы рождаемся в полностью законченном мире. Нет больше загадки! Мы -- "шагающий труп".

Что может измениться в этом законопаченном мире, за исключением разных правительств единой истории и рекламных объявлений одинаковой глупости? Но наиболее жестокая из всей этой Лжи -- ложь наших Церквей, которые затемнили и исказили наши собственные поиски -- Наука только и делала, что отрицала, восставая против этого религиозного абсурда, даже не пытаясь увидеть то, что было глубже, под этой коркой экклезиастической лжи, все больше отдаляя нас от нашего человеческого вопроса: на что способен человек, каковы наши собственные человеческие возможности, кроме того, чтобы мужественно и с достоинством умереть.

Земля и Небо

В один прекрасный день, или, скорее, в одну ночь, молодой беглец этой Крепости, вовлеченный в этот Простор, казалось, содержащий всё на свете, встретил Шри Ауробиндо в этом самом месте, где всё встречается и узнает себя, и этот беглец вдруг крикнул ему криком всех людей, тем самым криком, который раскалывает Стену:

"Века печали

в сердцах человеческих!"

Это было глубочайшее переживание, безмолвная молитва за всех людей.

Шри Ауробиндо ничего не сказал. Он посмотрел на этого маленького человека с таким громадным и могущественным Покоем, который мог бы расколоть все стены и навсегда низвергнуть нас в свою вечность Любви. Но это не та Вечность, которая для одного индивида, это чтобы больше ни одного беглеца; и чтобы победа над всеми нашими Несчастьями.

Позже, после многих мучительных и мятежных троп, наш беглец, узник людских горестей и этого Братства Нищеты, медленно прикоснулся к древнему корню, к старому излому нашего абсурдного блуждающего Континента, осколка тектонических плит, оставленных древними ледниками. Как просто говорил Шри Ауробиндо, в самой простоте спокойной Истины:

"Человеческая жизнь растерзана,

не в силах сочетать Землю и Небеса".

И вот каждый идёт своим путём, несчастный и опечаленный Ђ один опечаленный от неспособности обнять Землю и другой, от неумения доверчиво свернуться в руках Бесконечности. Но это разделение абсурдно. Церкви принесли много зла (или добра, ибо что ещё они могли!) освятив этот ужасный Разрыв, в коем они были весьма заинтересованы, увы (и что бы им было делать, исчезни вдруг смерть!), и тогда они обожествили Смерть, вместо того, чтобы обожествить Жизнь и создать из неё жизнь просторов и улыбок, жизнь без смерти.

"Наше человечество -- говорил Шри Ауробиндо -- место сознательной встречи конечного и Бесконечного и становление этой Бесконечностью всё больше и больше в этом самом физическом рождении; такова наша привилегия."

Существовала старая тропа во времена "язычников", и очень жаль, что мы ею не последовали.

Как с неожиданной проницательностью говорила одна пылкая мадам де Сталь, ещё одна "неуправляемая", за что и была изгнана Наполеоном:

"Язычники обожествляли жизнь, а христиане обожествляют смерть."

Это было в 1805 году.

За семь или девять тысяч лет от наших дней ведические Риши отвергали этот жестокий раскол:

"Он вошел в Землю и в Небеса, как если бы они были едины."

И далее:

"Он в центре дома,

Он дыхание и жизнь

нашего существования,

он -- наше вечное дитя..."

И ещё дальше и глубже, к самому источнику нашей нищеты, являющейся одновременно источником нашей собственной власти:

"Они отыскали эту Истину:

то самое Солнце, пребывающее

во Тьме."

Очевидно, что всё творение не может быть ничем иным, как этим самым простым ЕДИНЫМ. Духовная интуиция это всегда подтверждает. Истина проста. Эйнштейн понимал это лучше наших в высшей степени невежественных Епископов и наших смертельных религий. Даже последние слова Гёте на смертном одре в Веймаре говорят об этом: alles ist licht, "всё -- свет". Как и Эдипа в Колоне, проклятого Судьбой, когда он отбывает к "местам мрачной земли мертвых":

"О свет, невидимый для глаз моих,

ты был во мне уже давно".

И Вестник, смотрящий вдаль, на Эдипа, исчезающего за "бронзовым порогом":

"А вскоре...

видим, он, к Земле склонясь,

и к ней и к дому всех богов -- Олимпу

ЕДТНУЮ молитву обратил."

И Хор, также обращенный к этим "мрачным равнинам":

"И несть числа переступившим те врата..."

и его пение заканчивается криком -- криком всех наших веков:

"О, боги ада!

О, непобежденные чудовища!"

На исходе этого долгого пути Эпох нам недостает единственной вещи, которая изменила бы всё, последнего открытия, ключа к нашей Загадке: это "то самое Солнце, пребывающее во тьме". Власть изменения. Ибо, коль всё является ЕДИНЫМ, то смерть, это тоже Он, и наша человеческая работа состоит не только в том, чтобы вскарабкаться к пустынным вершинам Истины, но и в том, чтобы найти другую половину вещей под нашими ногами, то, что Шри Ауробиндо называл "темной половиной Истины", и сорвать с Него эту маску, и завоевать Жизнь Божественную на земле.

Наши ученые, вооруженные дьявольскими техническими средствами своего маленького ментала, раздробили Материю, чтобы найти в ней лишь ужасающее ядерное солнце. Они не последовали по вечной Тропе ЕДИНОГО, который неспешно шагал рядом с нами, чтобы обучить нас жизни -- достаточно долго, чтобы мы смогли заметить то, что находится там, под нашими шагами; и сколько нужно было ударов и бедствий, чтобы расколоть наши собственные стены в истинном крике.

Веймар благородного Гёте оказался в двадцати километрах от крематория Бухенвальда.

Тем не менее, люди оказываются перед лицом этого возвышенного и ужасающего Противоречия, этого Да-Нет, которое одновременно и активизирует нашу жизнь, бросая ей вызов, и пожирает её.

Мы должны были следовать по Тропе ЕДИНОГО, без расколов, и понять наконец, что:

"Все это бесконечное становление есть рождение Духа в формах...

Дух, есть первоначальная сила-субстанция; все другие энергии (Жизнь, Разум и выше), лишь варианты и производные силы Духа, градации и модификации субстанции Духа. Материя также не что иное, как энергия и градация Духа, следовательно, Материя, есть субстанция Господа."

Это изначальная Скала нашей Тайны. Эта точка отсчета нашей Загадки.

"Это колодец меда,

скрытый в Скале."

говорит Веда.

"Это Твоё Наслаждение --

абсолютный простор,

абсолютная полнота

без надлома."

И они молили:

"Излей свой Нектар

наводни им всё,

и заполни нас светом

до самых пор кожи."

Это нектар, скрытый в нашей материи, который "аннулирует смерть в смертных"; наконец, это Радость, мощное и живое рас-крытие в теле. И сколько нескончаемых рождений потребовалось, чтобы пробудить это сомнамбулическое сознание и индивидуализировать шаг за шагом, болезненно или ужасно, немного сознательной субстанции в человеческой материи -- в старой трагедии, которая заканчивает тем, что испускает свой мощный крик... И тогда "колея" меняется.

"Даже самый неумолимый закон природы всего лишь точный процесс, который задумала Госпожа Природа и которым она постоянно пользуется; Дух его создал, Дух и может его превзойти, но сначала мы должны открыть двери нашей домашней тюрьмы и обучиться жить более в Духе, чем в Природе."

Нам, современному человечеству, предлагается или Вызов, или ещё одна старая катастрофа.

Мы должны пробить дыру в нашей Крепости Невежества -- "колоссального Невежества" по словам Шри Ауробиндо -- вместо того, чтобы выкопать очередную дыру на нашем кладбище.

Надо сокрушить раз и навсегда...

"Эту смертельную стену,

отделяющую нас от более просторного я."

Так пела Савитри, дочь Солнца, в эпосе Шри Ауробиндо.

И тогда мы обнаружим "путь красоты", который всегда пролегал рядом с нами, под нашими ногами, и мы исполним молитву древних Риши, звучащую около девяти тысяч лет назад:

"Путь человеческий и путь божественный

встречаются в едином,

и оба завоеваны."

Тогда мы, возможно, услышим наконец:

"Музыку, рожденную в молчании Материи, хлынувшую из обнаженных пучин Невыразимого смысла, который они хранили, но не умели высказать."

Мы вновь отыщем и эту Песню, и этот Смысл, и эту Власть, которые всегда шли рядом с нами. Так как Музыка, создавшая вселенные и наши тела, Музыка в безднах Материи, нашей материи, может заставить иначе вибрировать наши атомы, наши частицы и клетки и перестроить наше тело согласно мелодии более просторной, в жизни, которой больше не нужно будет умирать.

О Ты, возлюбленный, все стало Твоей песней!

Тогда наши деревья зацветут в диком лесу, и это Семя, что всегда сияло в нас, в конечном счёте коснётся своего Солнца, светившего изначально

"Когда земля простиралась в объятиях единства

с великими возлюбленными ею небесами."

Такова последняя человеческая революция.

Если мы хотим выжить.

Тело обладает ключом к нашей загадке и именно в теле, через трансформированное, осиянное тело, мир будет освобождён, если это вообще возможно.

И таким образом будет исполнена мольба Рембо из "Одного Лета в Аду":

"Мне будет дозволено обладать истиной,

сокрытой в душе и в теле."

И Чудовище будет побеждено.

20 февраля 1998

Легенда

Будущего

Легенда Будущего

Эта потрясающая Тайна, которой я владел.

Или Сокровище.

Всё происходило словно в конце эпохи.

Я знал то, что могло спасти Землю от её железных или свинцовых тысячелетий: Победа над Смертью, ибо мы под властью Смерти, мы шагающие и болтающие мертвецы, и именно Смерть устанавливает все наши законы и создает все наши катехизисы, научные или религиозные; и по сути, она является всем этим, в зависимости от момента -- но мы-то этим не являемся. Кто же мы? Пока ещё никто. Мы продукт ископаемых окаменелостей с чем-то таким внутри, о чеё мы не знаем. Пока ещё мы -- ничто. Мы на последнем этапе Эволюции мертвецов, которые без конца возрождаются, чтобы найти то, чем они являются. Жизнь ещё не возникала -- она где-то внутри или внизу, и именно она растёт и растёт без передышки, безжалостно, чтобы заставить нас найти, обнаружить то, что там, внутри или внизу, без катехизиса, без небесного рая и супермашин, с помощью которых мы ищем то, чего не нашли, и которые покрывают всё новым и новым доисторическим и животным слоем то, что там, внутри или внизу. Истории не было, пока ещё не было. Человек ещё не появлялся: мы научные или религиозные гоминиды в переходном периоде -- нескончаемый переход к тому, чем мы должны быть: новому, другому, неизвестному и действительно человеческому виду, который не будет больше производить улучшенные окаменелости и растущие кладбища, растущие из года в год, как будто больше нечему расти на нашей смертельной планете, которая умудряется улучшать Смерть вместо того, чтобы найти то, что есть там, внутри или внизу -- Власть, которая изменила бы все, включая самого человека.

"Человек -- переходное существо"

говорил Шри Ауробиндо в начале этого века.

"Спасение в физическом"

говорила Мать в середине этого века.

И нас ведут от катастрофы к катастрофе и от развалин к развалинам через тысячелетия, чтобы заставить открыть ту единственную Дверь, которую мы не открыли, внутри или внизу. Похоже на то, что мы, наш вид, наша цивилизация, пока не нашли ключ, который бы все открыл и все изменил; и что дальше? -- другой вид и другая "цивилизация", и вновь развалины... и так без конца? Но есть нечто, что растёт и растет внизу и внутри -- неумолимо. Нет ничего более неумолимого, чем Эволюция, чем молодой росток под пологом леса, который стремится произвести из себя Дерево, и который умрёт столько раз, сколько нужно, и будет использовать весь мусор, все разложившиеся остатки старых видов, умерших для того, чтобы этот молодой росток выплеснулся, наконец, в свет и свободное пространство и произвел свой единственный цветок.

Сколько нам ещё нужно мертвецов и кладбищ, чтобы найти нашу собственнуюая Власть и то, чем мы являемся на самом деле? Но скоро вся наша планета станет одним большим Кладбищем, населенным гномами и супер-гномами, продуцирующими химическую и генетическую нечисть.

Однако, что это за "ген" в этом внутри или внизу, что это такое то-что-порождает, Ђ та самая Смерть, порождающая саму себя, чтобы жить, а потом стать причиной других смертных жизней... и так без конца?

Есть ли у нас ещё время, чтобы произвести другой вид -- такой, который будет создан не из старых окаменелостей? какими средствами? Новой катастрофой?

Но она угрожает стать всемирной.

Мы в конце эпохи. И это справедливо.

Нить судьбы

Эта Легенда присутствует даже в самой катастрофе и в самом чреве кита [брюхе дьявола] старой Смерти Ђ но нужно отправиться туда и коснуться могущественных пружин.

Будущее далеко позади нас, настолько далеко, что кажется потерянным и поглощенным многочисленными предыдущими видами, которые оставили после себя несмываемую грустную печать.

Итак, радикальный шок, который очищает всё или который всё открывает.

Мне было ровно двадцать, когда меня опрокинуло в это, лагерь смерти Ђ я вышел оттуда подобным мертвецу, будучи, однако, живым. "Человек" превратился в НЕТ, он был разрушен навсегда. Это был ноль претенциозной Лжи. И, однако, в один прекрасный день на плацу во время переклички, склонившись над зловещей дырой, я коснулся невообразимой Нежности и был переполнен никогда не изведанной Радостью - это выходило из черной бездны под моими ногами.

Если бы я не боялся быть принятым за сумасшедшего, я запел бы.

Как если бы первым в мире звуком радости была песня.

И вот результат одного из этих "чудесных" случаев - мы касаемся нити Судьбы, или нити, ведущей так глубоко и так далеко, словно она ведет в другую пропасть -- спустя ровно одинадцать месяцев после выхода из этого Ада я попал к Шри Ауробиндо, и предстал перед ним и перед Матерью в Пондичери. Это было 24 апреля 1946. И вся моя жизнь покачнулась в непонятной, невыносимой "Другой Вещи", как некий род катастрофы наоборот. И этот взгляд Матери, как зияющая нежность, которая проникала так далеко в неизвестную пропасть, разорванную и разрывающую. А взгляд Шри Ауробиндо, такой обширный, такой запредельный, уходящий в такие дали и такой нежный, включающий всю бескрайность всех морей этого старого моряка внутри меня, навсегда уходящего в Синеву или жаждущего, чтобы она навсегда его поглотила. Я был перед Тем, кто говорил: "Человек - это переходное существо". Конечно же, ДА! О! это ДА вырывалось из моих разорванных глубин и изо всех моих Адов к тому живому, что поднимается из этой дали.

Но Переход, каким образом?

И другое "совпадение": некоторое время спустя я наткнулся на ученика, который сказал мне: "Вы знаете, сны имеют смысл". Смысл?... Всё было столь бессмысленным, что я смеялся надо всем и был готов ко всему. Ко всему, кроме того, чтобы просто жить или выживать. Я был останками западного антропоида, полностью материалистичного, и прежде всего - антирелигиозного; я ненавидел религии и догмы всех видов - бог смерти, ну и что? Тогда тем вечером я сказал себе: "Хорошо, посмотрим, что это такое". Я всегда стремился видеть вещи обнаженными и без масок - маски упали раз и навсегда после куч истерзанных пытками трупов. И вот что я увидел этой ночью:

Я был в средневековой крепости, довольно-таки мрачной - западная крепость, это было на западе -- и я спускался по узкой улочке, вымощенной огромными плитами. Я ещё вижу себя среди этих крепких, ровных, гладких, высоких стен, которые, казалось, нависали надо мной, стены с маленькими балкончиками из кованого железа. Я шёл там, совсем маленький среди тёмной чуждой толпы. И ещё -- эта толпа имела запах. Странно молчаливая толпа: каждый из них прятался в своем молчании. И этот запах подземелья. Словно наблюдая из-за собственных плеч, я увидел себя среди них, совсем маленького, почти темного, идущего к двери -- я знал, что внизу находилась дверь. Но по мере того, как я приближался, у меня усиливалось чувство, что я одет не так, как следует, что я не такой как они, что я из другого места или из другого времени. Что-то вроде чужака. Всё глядело на меня. И эти взгляды становились всё более угрожающими и агрессивными. И чем больше я осознавал свою чуждость, тем больше усиливалась их враждебность. Она исходила отовсюду, даже от стен, от камней - мир камня. Я не знал, что делать. Я отчаянно искал слово или жест, сгибался, царапаясь о стены, наполнялся серостью, но ничто не помогало. Немая толпа увлекала меня за собой, моё недомогание росло, росло, становилось почти невыносимым, удушающим, как будто мои одежды были ложными, ненавистно ложными, как и моё лицо и мой цвет. Я стал чем-то вроде гнома. Который, однако, был мной. И у меня не получалось найти ничего, что было бы мне к лицу. Я не мог делать, как они, не знал слов, не знал жестов, всё тяготило. Должны были прийти полицейские, это точно, и, конечно же, у меня не было паспорта, у меня не было ничего, я был заперт, пленник в этой ужасающей каменной крепости... И, внезапно, неизвестно откуда, посреди улицы появилась огромная белая лошадь, такая светящаяся, чудесное животное, и высокое, такое высокое, что оно почти касалось стен и возвышалось над толпой. Гигантская мощная грудь. И не успел я ничего толком понять, как оказался на её спине: мы скакали галопом, фантастическим галопом. Божественный галоп, всё открывалось передо мной: толпы, двери, сторожа - ничто не могло устоять. И простор, свобода, чистый воздух - все рододендроны Гималаев в одном вдохе. Это наполнило мои лёгкие, я расширялся, растворялся в этом, почти горел - я снова обретал мой рост и мой цвет, это было освобождение. Я ещё чувствую эту белую гриву в руках, теплые бока под моими бедрами, ветер, который хлещет моё лицо, и кровь, бурлящую в моих венах. Я был унесен торжествующим, неотразимым могуществом... Мы вступили в лес.

Это было в 1946. Предвестие всего того пути, которым я следовал. Моё первое видение. Но чего я тогда не понимал, так это того, что вся эта крепость представляла не только средневековье (религиозное) XI века, но и средневековье (научное) XX века, то есть весь Запад. И я скакал галопом, как глупец, пьяный от радости на спине этой потрясающей белой лошади... К тому же, я не знал тогда, что белая лошадь в индийской традиции означает скакуна Калки, последнего "аватара", того, кто придёт в конце человеческого цикла, чтобы "изменить закон".

Это ТАК! весь этот закон царствия Смерти и Лжи нужен лишь для того, чтобы установить правление Божественной Жизни и Истинного Человека. Да, и ещё раз, да! это вибрировало, это было навеки вписано в те клеточные глубины, зияющие под моими ногами даже посреди Ада.

Другой Закон или смерть. И на этот раз моими собственными руками.

Анубис

Но Легенда продолжается... чем дальше, тем глубже к истоку. И всё напряженнее.

После многих перипетий на многих опасных путях, где я был постоянным вопросом жизни, которая смотрит на смерть и чувствует, несмотря ни на что, как её притягивает настойчивая Загадка, это "там" в Индии, где было То с великим взглядом и Мать Нежности, рассматривающая меня словно из глубин Неизведанного - как глубинный вызов "всему этому"... Но меня преследовал старый ужас перед Ашрамами, этими коллективами, посреди которых я чувствовал себя чужаком, старым медведем с неизвестного полюса - в сущности, зверем из ниоткуда. В этом "нигде", возможно, и пряталась моя загадка.

А потом я сделал шаг.

Я вернулся в Индию, мне было ровно тридцать.

Шаг за шагом, осторожно, на цыпочках - но я обожаю вызовы - я вернулся в Пондичери... Она была там, вся белая, окруженная непонятными лучами, которые пронзали до самой глубины и поднимали странные круговороты, желание полюбить, желание убежать и всё же остаться, погрузиться туда; к тому же эта старая крепость "я", которая защищалась. Я хотел ЗНАТЬ. Эта жажда после столетий, проведенных в пустыне.

А потом ты таешь. В течение почти двадцати лет я был её доверенным лицом до того самого фатального 1973-го, когда я собрался бросить окончательный Вызов неизведанному, рассыпаться, хватая Загадку пригоршнями и всем телом, снова один посреди враждебной толпы в сердце вечной Легенды и Тайны, которая изменила бы всё. Почти двадцать лет я следовал сказочным путём Матери и описывал его - совершенно один, как и Она после ухода Шри Ауробиндо, - её физический, телесный опыт в Будущем Земли, в сотворении этого следующего вида, который будет не супер-человеческим, но чем-то радикально иным, Другой Вещью, возможно, истинным Человеком, наконец-то и в конце концов: то, что Шри Ауробиндо называл "трансформацией". Этот сказочный документ, пережитый на ощупь в Ночи мира - Ночи растущей и поглощающей, как в конце эпохи - Мать называла ее своей Агендой. Процесс будущей Эволюции, которая больше не будет эволюцией ископаемых окаменелостей и электронных гномов, не открывших ничего, кроме смерти и механики Смерти.

Открытие Матери было опасным для всего этого мира Лжи: оно разоблачало и выставляло напоказ всю их ничтожность и несостоятельность. Она заплатила за него собственной жизнью, брошенная в могилу своими собственными учениками.

Но тем временем, следуя нити великой Легенды... Однажды, в 1960-м, в тот день, когда мне исполнялось тридцать семь, во время одной из наших встреч, Мать вошла в медитацию, и увидела:

"Когда медитация началась, я увидела сцены из жизни древнего Египта, абсолютно житейские. И тебя, ты отличался немного, но в то же время был весьма похож. Первое, что я увидела, это их бог, у которого такая голова (жест - удлиненная морда) с солнцем над головой. Голова животного, темная, с... Он мне ОЧЕНЬ ХОРОШО знаком, но какое в точности животное, я не знаю. Есть одно, это ястреб, не так ли, и другое, с этой головой (Мать повторяет тот же жест).

-- Как у шакала?

-- Да. Так. Да, это оно. Над головой у него было что-то вроде лиры, а над ней солнце".

Анубис! Бог некрополя, тот, который помог Изиде, Великой Матери -- ставшей у греков Деметрой -- собрать заново тело её супруга Озириса, убитого и разорванного на кусочки своим братом Сетом. Изида, которой помогал Анубис, достигла успеха благодаря особым ритуалам.

Мы недалеки от великой легенды Шри Ауробиндо: о Савитри и Сатьяване. Савитри, которая хотела вытащить из могилы умершего в лесу Сатьявана, то есть самого Шри Ауробиндо. Мать продолжает описывать своё видение:

"Этот бог был очень тесно связан с тобой, вы были почти одним: ты служил его жрецом, а он входил в тебя. Это продолжалось достаточно долго (это я видела и запомнила лучше всего). Но там было ещё много всякого -- все знакомые мне вещи, а главное -- ОЧЕНЬ ТЕСНАЯ связь, которая была у нас с тобой во времена древнего Египта, в Фивах".

Меня захлестнуло волнующее воспоминание, посещение Фив, ещё до приезда в Индию: эти пески, стены, к которым я прикасался с неизъяснимым волнением, будто хотел достучаться до самых глубин и узнать то, что вибрировало столь странно. Это было время королевы Нефертити и Эхнатона. И я, человеческий антропоид, ослепленный чем-то незнакомым, но что, тем не менее, было странно знакомо, непонимающее понимание.

И Мать продолжает свой рассказ:

"Вот что интересно, наблюдая за этой картиной, я ПРОЖИЛА её, прожила все эти сцены: посвящение, службу, и так далее, в течение долгого времени. И тогда это изображение Анубиса поднялось в разноцветном сиянии, и сверху в чудесной тишине спустился белый свет, гораздо более мощный, чем в прошлый раз, в восхитительном молчании... Он спустился очень величественно и (как сказать?)... по-египетски -- оккультно, очень четко и точно, блок нисходящего молчания. И это опускалось, опускалось, потоком. И это принесло такую внутреннюю радость! О!.."

Тем не менее, это бог мертвых... И эта необыкновенная поющая радость, бьющая из бездны под моими ногами на мрачном плацу во время переклички посреди лагеря смерти.

Странные вещи случаются в жизни; возможно, голова Анубиса с лирой и солнцем над ней -- это голова истинной жизни под нашей коркой ископаемых окаменелостей?

Мы не знаем НИЧЕГО. Но так хотели бы узнать.

1973

В этой странной жизни, которой пока не существует, мы постоянно сталкиваемся с Победой, которую мы должны одержать, как если бы все противоположности объединялись, чтобы помочь нам победить глубже и тотальнее; и с анти-легендой, которая обязывает нас воплотить и материализовать эту Легенду. В конце концов, есть просто Легенда, Легенда этой Земли, раненой и порабощенной, которая должна вырвать свою радость и свою свободу из самой Ночи, поглотившей её.

Итак, смерть пришла, чтобы постучать ещё раз в мою дверь, но способом более жестоким и более глубоким, чем лагеря смерти, в которые я попал в двадцать лет: 1973-ий, мне ровно пятьдесят. Мать, Великая Мать ушла -- нет, скорее, замолчала; она была осуждена теми самыми "людьми", которых хотела освободить: безукоризненные убийцы в белом. За шесть месяцев до этого передо мной закрыли двери к Ней; передо мной, её свидетелем, её последней связью с миром. Ушла Та, которая создала этот многообещающий путь в Будущее Земли, открыла этот Проход к будущему виду, и какой ценой! Это было ужасающе. Закрылась дверь ко стольким тайнам -- к той самой Тайне. Средство, способ осуществить это Изменение: Трансформацию. Я был совершенно один посреди этой толпы, которая уже смотрела на меня с подозрением, будто я был Врагом их "йогического" спокойствия. Я сидел, поглощенный горем, онемевший перед этим любимым телом, таким белым, истаявшим от великой боли и последнего усилия; просто сидел в этом огромном холле внизу, когда один из "заправил" племени велел позвать меня, чтобы перевести на французский свое похоронное "послание":

"Ее телу не было предназначено

стать Новым Телом.".

Я был в ужасе. Я сказал НЕТ! Мне хотелось кричать. Что они знали о судьбе этого тела? Что они знали о битве, которую она вела в своем теле? Она не умерла!

И внезапно мне на плечи свалилась тяжелая ответственность: имелся этот необычайный документ Агенда Матери, этот опыт, пережитый шаг за шагом в Ночи Земли и среди человеческого непонимания -- следовало спасти этот Документ! Нужно было сказать, нужно было заставить понять.

Они все боялись того, что я знал.

Мы с Суджатой и с бумагами Матери укрылись в саду недалеко от Пондичери. И в первую очередь, с таким неистовством, как будто ждал смерти в любой момент, я начал писать эту Трилогию, в которой отчаянно пытался рассказать о пути Матери: Божественный Материализм, Новый вид, Мутация смерти.

И в этот же миг сражение Агенде было объявлено.

Они являлись "собственниками" Матери и Шри Ауробиндо, они хотели забрать бумаги Матери, я "украл" бумаги Матери, они хотели убрать, подвергнуть цензуре всё, что могло повредить репутации их святого Ашрама, и прежде всего, они хотели создать новую религию Шри Ауробиндо, большое выгодное Дело с большими доходами и с миллионами учеников и туристов -- я мешал хорошенькому дельцу. Они были уже готовыми Финансистами. Они хотели даже выпустить ложную Агенду, напечатанную со всеми необходимыми атрибутами, тогда как я должен был бороться без единого су в кармане, чтобы напечатать чисто и просто о том, чего Она хотела для Земли и для людей.

Они даже попытались убить меня: трое убийц в каньонах возле Пондичери -- как я избежал этого и разоружил этих убийц, не сказав ни слова, если не благодаря этой молитве моей души и спокойному внезапному взгляду? Определённо, чудеса существуют, а также существует Судьба более великая, чем все человеческие комбинации. И Легенда, более могущественная, чем все тысячелетние бойни здесь и там при всех Инквизициях и папских и королевских правлениях и, может быть, даже под демократическими и лицемерными масками "прав человека", которые являются лишь правами захватывать землю и править ею, как мечтал Гитлер, но с хорошей миной и под телевизионные слоганы.

К тому же, этот судьбоносный месяц ноябрь 1973-го начался с "нефтяной войны".(нет абзаца)

Вот то, что я отметил в своих неопубликованных Записках -- этих Записках Апокалипсиса, которые я так назвал, поскольку чувствовал, что пришло время "обнажения сути" -- сути всего, и меня самого и земли:

"В угнанном террористами самолете Люфтганзы, который приземлился в Кувейте, убито 8 заложников. Захватчики начали бить одну из заложниц перед включенным микрофоном (сообщает Индиан Экспресс 19 декабря) и сообщили в диспетчерский пункт Афин: "вы слышите, эта женщина сейчас умрет". Внезапно они подтащили женщину к микрофону, и она начала выть -- сообщает официальный представитель Люфтганзы".

И в Записках от 20 декабря добавляю:

"Сатпрем Суджате: мы вступили в эпоху зловещего ускорения. Мы катимся в пропасть... или к началу Чего-то Иного. Чтобы получить нефть арабов и продавать им оружие, Запад позволяет бить своих женщин так, что это слышит весь мир".

23 декабря 1973-го я отметил в своих Записках:

"Мы видим лишь маленькую карту большого карточного домика, как она падает, а за ней другая, потому что мы видим вещи день за днем -- но весь замок обрушился. Это конец механики. Мир разрушен.

В моем "примечании издателя", анонсирующем скорое появление Агенды Матери, я пишу: возможно, скоро не нужно будет говорить "мы увидим". Возможно даже, что эта Агенда окажется устаревшей -- и мы увидим, что путь уже СОЗДАН. Впрочем, я спрашиваю себя, будут ли у нас тогда печатные станки! И на западе... попытаются ли они в последнем взрыве своих руин направить свое оружие на нескольких арабских шейхов, которые держат ключ от их механики? Тогда кто же кого встретит лицом к лицу?

Прочитано в еженедельнике Ле Монд по поводу "нефтяной войны":

"В ноябре 1973 открыта новая эра в мировой истории."

Они, возможно, сами не понимают, насколько истинно то, что они говорят, и до какой степени."

Орфей

Эта невыносимая могила.

В тот первый вечер, когда цементное покрытие ещё не затвердело и не было обложено серым мрамором, когда я стоял перед этими двумя телами Матери и Шри Ауробиндо, лежащими бок о бок в объятиях соединившей их смерти, что-то столь глубокое выплеснулось из моего существа, как яростное решение:

МЫ ВЫТАЩИМ ЕЕ ОТТУДА.

"Страж" Матери (или, скорее, её тюремщик) ходил взад и вперед позади меня.

Нет, я не был Анубисом, и у меня не было власти воскресить мою Изиду, но иногда хочется быть Орфеем с его лирой, как у Анубиса, очаровывающим своим пением диких зверей и даже Гадеса, бога Ада, за что тот и разрешил Орфею отправиться на поиски своей Эвридики в глубины смерти... с условием, что он выйдет из ада впереди неё, не оборачиваясь, чтобы увидеть свою возлюбленную; но он забыл об этом условии и обернулся, потеряв свою Эвридику навсегда.

Часто я спрашивал себя, зачем нужно было это условие.

Орфей жил в VI веке до нашей варварской эры.

В этот первый вечер, сидя наедине с Суджатой, я находился перед лицом ужасного ПОЧЕМУ.

Это было странным, будто в преддверии Начала Отсчета этого ужасного Ничто, вырывающегося из глубины времен, из глубины тысяч безутешных смертей, что-то выплеснулось, настолько могущественное, само Могущество мира, позолоченное Семя этой земли, у этого не было слов, всё было сказано и УЗНАНО. Возможно, у этого была песня и Музыка, как у Орфея? Но эти ноты, возвышенные и необъятные, как волнение моря, не имели языка, или он ещё не был изобретен. Возможно, первый язык мира, ещё до того, как он родился к своей боли и к своим смертям.

Все мои убийцы были при мне в полном составе.

Я знал, что Она не умерла.

Вытащить её оттуда, но как!

В моём разрывающемся сердце и из глубины моего обнаженного тела я словно последовал за Матерью, без оккультных могуществ и обрядов, пусть даже священных и египетских -- без сознания, без ничего, даже без музыки, только с криком моего сердца и этой несгибаемой волей, исходящей из самой Смерти. Я шёл на встречу с ней шаг за шагом в Ночи, которая была самой Ночью мира, я шёл по её следам и придерживался её пути, который был также путём Шри Ауробиндо, с которым она встретилась в смерти, куда их толкнули их собственные ученики -- но на этот раз мы победим, и это будет Победой Земли, освобождением от этого ужасного правления Лжи, наконец-то, это будет Жизнь.

Именно в своем собственном теле я вытащу её оттуда, уйдя в глубины человеческой Бездны; и принужденная моей молитвой и моей любовью, Она триумфально возвратится на истинную новую Землю.

Старые боги.

Но вся остальная часть земли, находящаяся в ожидании, была такой же тёмной и угрожающей, какой и была всегда на протяжении веков. Шри Ауробиндо, Провидец, тот, кто всё видел и знал в глубине своего обнаженного тела, тот, кто любил Землю, как сама Великая Мать, говорил в мае 1916-го в разгар первой Первой Мировой Войны:

"Старые боги не умерли, старый идеал господствующей Силы, идеал завоевывания, царствования и "совершенствования" мира, всё ещё является жизненной реальностью и держит в кулаке психологию рода людского. Также, нет никакой уверенности в том, что нынешняя Война разрушила эти силы и этот идеал, так как с этой войной было покончено силой, противостоящей другой силе, организацией, одерживающей верх над другой организацией, более совершенным, или, во всяком случае, более эффективным, использованием того же оружия, которое лежит в основе настоящего динамизма великой агрессивной тевтонской державы. Поражения Германии само по себе недостаточно, чтобы разрушить дух, воплотившийся в ней; она, вероятно, пришла бы к новому воплощению того же духа в других странах, другой расе или в другой империи, и тогда нужно будет начинать сражение снова. До тех пор, пока живы старые боги, разрушение или подавление тела, в котором они живут, не имеет большого значения, ибо они прекрасно знают, как переселяться. Германия победила наполеоновский дух во Франции в 1813-м и разрушила основы её господства в Европе в 1870-м; та же Германия стала воплощением того, что было ею свергнуто. Этот феномен способен легко возродиться в более грозном масштабе."

И в одной из своих записок я отметил: "1940-ой тоже прошёл, и спустя пятьдесят лет, или, скорее, спустя целую эпоху, старые боги снова здесь, ещё более грозные -- лицемерные, как никогда, и ещё более многочисленными под белой, черной или желтой кожей, под респектабельными шляпами, под бородами всех мастей, с уважаемыми слоганами на всех языках мира и с автоматами в руках".

А потом спокойное замечание Шри Ауробиндо в 1919 году:

"Это временная остановка на пути

грозно надвигающегося наводнения."

Наводнение

Но мы не знаем того, что это наводнение двойное.

Есть эта мировая грязь и это гниение, худшим из которых является не коррупция политиков и финансистов, жонглирующих богатствами мира -- разрушенного и червивого мира -- но коррупция сознания: никто больше не видит ясно; а те, кто видят молчат, это ложная истина или истинная ложь, и она повсюду. Экономисты моей студенческой юности говорили: "Фальшивки существуют потому, что есть настоящие деньги". Фальшивки теперь повсюду, и ложные гуру и всяческие шарлатаны закрывают рот тем, кто ещё мог бы сказать что-то истинное.

НО -- ещё одно спасительное "но" -- под этим наводнением тошнотворной грязи есть другое нетревожимое, позолоченное наводнение, которое поднимается и поднимается; и есть грозные Врата, открытые Шри Ауробиндо и Матерью в самой ночи Материи, в этом Бессознательном первичной материи, существовавшей на протяжении миллиардов лет, в этом сне скалы, которая наконец проснулась и вспучивается наружу, извергая, можно сказать, слой за слоем весь этот мир, окаменевший в своей бессознательной ночи, который произвел все эти виды лап и антенн, последняя из которых -- антенна нашего ментального человека, думающего, что она всё знает и управляет всем посредством своей "интеллектуальной" механики, но которая неминуемо идет к тому, чтобы разрушить саму себя и захлебнуться в своих смертельных и самоубийственных "открытиях". Но другой прилив надвигается, и надвигается неотвратимо, непобедимо, стремительный рост этой самой Эволюции; пока последняя капля всего этого разложения и этих тысячелетних разрушений и последний децибел нашего шума не уйдут, не оставят, наконец, место свободным и чистым для Новой Земли и Жизни, которая была зарыта в этой Скале у основания, в этом первом Семени всех наших Веков.

Божественное наводнение подступает.

По следам Матери

Мы очень быстро поняли, что нужно укрыться. Новый вид, новое существо -- это опасный чужак для старого вида. Мы с Суджатой даже отправились в поисках на острова в Тихом океане, и мы нашли один -- маленький, не отмеченный на картах. Это был остров Алофи на 20 градусе южной широты. Но мы быстро поняли, что это, скорее, для устриц и туристов, и поскольку мы бродили туда-сюда, обитательница тех мест сказала мне: "Ваши ноги устанут" (!)

А мне, мне хотелось идти.

Мы, наконец, нашли мифический остров, который мы назвали "Остров Матери", вдали от всех тихих океанов, теперь уже вовсе не тихих.

Я продвигался в Будущее Земли. Я шёл по следу Матери через могилу -- могилы и могилы без конца, как если бы все мертвые находились там. "Мертвые убивают живых" -- говорил Эсхилл уже за четыре столетия до нашей эры. И действительно, они наваливаются на вас с первого шага и пытаются заставить поверить, что... С того момента как первое дыхание новой Жизни хочет войти внутрь, поднимается всеобщий мятеж: но это входит Смерть! Ты сейчас умрешь. И во всех органах, в одном за другим, со строгой научной достоверностью ты должен встретиться лицом к лицу и преодолеть тысячи маленьких ложных смертей с их почти ужасающей гипнотической властью -- как будто все неисчислимое могущество Дыхания Жизни, истинной Жизни, должно было силой проникнуть во все неисчислимые пещеры тела до самого последнего подземелья: "до последнего атома", говорил Шри Ауробиндо. И это сокрушительное, новое, неизвестное Могущество, которое толчёт и толчёт эту отвратительную телесную магму, как будто вас уничтожают сверху донизу -- но уничтожается именно эта Крепость "я", ментального, человеческого, кирпич за кирпичом и плитка за плиткой; может быть, даже вся Крепость старого вида, запертая в своей ложной Науке и в своем бездонном Невежестве со всеми своими жрецами и своими научными или религиозными догмами; ибо где заканчивается Материя? Существует ли уголок материи, который можно изолировать от всего остального? Вирусы отлично проникают повсюду; но возможно, существует неумолимый Божественный Вирус, который пытается пересечь наши стены и который хочет обязать нас быть... тем, что мы есть.

И так, кусочек за кусочком, винтик за винтиком, демонтируется вся механика Смерти, это знаменитое "я думаю, следовательно, я существую", которое есть на самом деле "я думаю о смерти, следовательно, я переживаю смерть и я её произвожу". Колоссальная Крепость. Чтобы реализовать до конца (но где находится "конец"? это кажется бесконечным), делаешь понемногу, настолько понемногу, что это как ничто, как по одному атому день за днём, и так неторопливо, словно каждый день длится столетия, до тех пор, пока наконец не установится некий род очевидного клеточного доказательства в глубине всего этого, нечто неискоренимое, как первое "нечто" в мире, который до этого не знал ничего и который, однако, знает; который жил так всегда и будет жить вечно -- это очевидно, это является всем и это повсюду, это сказочно Божественно, и наконец, это то, что можно любить и чем можно дышать. А всё остальное... но это "остальное" пока ещё занимает старый каркас и окружает или сжимает вас со всех сторон, "как обычно", вместе со старым видом. Странным образом получается, будто два тела находятся одно в другом, жизнь и смерть бок о бок, две жизни, одна в другой, одна неуязвимая, другая в высшей степени хрупкая, бок о бок, вечное и временное идут рука об руку, настоящее и будущее под одной и той же кожей, здесь и там -- Победа, настоятельная, неизбежная, и в то же время ужасный знак вопроса, как вопрос мира, вопрос его жизни или смерти.

Это трудное сосуществование -- или сожительство.

Но тогда мы понимаем, мы переживаем вслепую, самими клетками, их другими глазами, то, чего ещё нет ни в словарях, ни во всех лексиконах людей: Доказательство без слов, оно, возможно, могло бы спеть, как тот старый осуждённый на плацу в лагере смерти, когда под его ногами открывалась эта бездна Нежности, непонятная пропасть. Но теперь мои пропасти открыты, и я "понимаю" миллионами и миллиардами клеток то, что говорил Шри Ауробиндо, открыв это уже десятилетия назад:

"В каждой частице, атоме, молекуле, клетке Материи скрыто присутствует и незаметно работает всё всезнание Вечного и все всемогущество Бесконечного."

Два тела

Два тела одно в другом...

И это не переставало расти, усиливаться и жечь, о! это Пламя под старой обезьяньей кожей. Эта вибрирующая масса, более плотная, чем всё то, о чём мы знаем, живя на границах Материи; как будто Энергия, превращающаяся в материю, или материя, испаряющаяся в энергию. Что произойдет? Как удержать всё это? Мы постоянно как будто на границе... чего? Это как бездна, ведущая нас к другому концу этой бездны -- но эта бездна земная; а они, там, выше, танцуют, они разглагольствуют, они электрифицируют, как маленькие куклы из древних творений, как старые морские коньки в водах, которые ещё никогда не видели солнца. И с другой стороны... это, что? никто не знает, узнают только тогда, когда это будет СДЕЛАНО, когда последняя скала на дне пропасти извергнет свой воздух, свое солнце и свою Жизнь, когда несколько старых жаберных ихтиоидов, в конце концов, начнут задыхаться в своих чёрных водах и позволят расти, медленно расти нескольким горящим клеткам, зовущим, кричащим, тогда... Тогда это здесь, всё это здесь, нет "формулы" нового вида; формула внутри, и она всегда была там; это первое Семя всей этой смертной и запутанной истории, которое растёт-растёт, давит, чтобы найти, наконец, свое великое Солнце и свою Жизнь и свой цветок Любви и Нежности. И сколько же нужно было мертвых, сколько плодотворных катастроф, чтобы постучаться в последнюю Дверь.

А они собираются искать это на небе!

Два тела одно в другом... Вот уже двадцать пять лет, как я иду по следу Матери (или две тысячи пятьсот лет), это толкает, это растёт, это род невозможности каждого дня и каждой секунды, но это, тем не менее, Возможно, это Чудо, замаскированное под ничто, и мы ничего не знаем, и однако мы ЗНАЕМ спокойно, настойчиво в глубине этих миллионов клеток -- это ХОЧЕТ. Это как влюбленный, который ищет свою Возлюбленную, и который не остановится, пока не найдет её. В нас есть Орфей, который ищет свою Эвридику через все смерти и поражения. Но он не должен оборачиваться... Она впереди или в глубине, с другой стороны могил, в Легенде Будущего, и именно Она заставляет нас становиться тем, чем мы должны быть, чтобы объять её в теле и утолить жажду, припав к её устам.

Я знаю

писал Шри Ауробиндо в 1913

что, наконец, настанет день,

когда человек проснётся и,

оставив игрушки из грязи,

возьмёт в свои руки

солнце и звезды

и изменит видимости,

законы и формулы прошлого.

И небеса исчезнут.

Ибо для чего же тогда была создана Земля?

Был такой бенгальский поэт (его звали Тагор), который говорил на своём певучем языке то, что Индии было известно ещё за тысячелетия до Изиды (мы переводим на наш грамматический язык):

"Кого бы любил Господь, находясь один в своем раю,

если бы нас не было!

Вот почему он создал эти миллионы существ

для радости любить и любить... неисчислимо."

Но кто понимает его радость и его любовь? Кто понимает, что всё, что здесь есть? -- Это Он, любящий Себя! Это Он идёт на ощупь к Себе... на протяжении скольких веков?

"Даже в камне присутствует Он" -- говорит Веда.

"Даже Материя является субстанцией Вечного" -- говорит Шри Ауробиндо.

Но им больше по нраву распятые боги и рай Смерти.

Но когда мы начинаем понимать, что Он находится здесь, в миллионах и миллиардах маленьких клеток, и во всём, что вокруг, то это становится чудом, Улыбкой в глубинах, эмоцией столь глубокой и Полной; и Музыкой, звучащей как море, которое волнуется и дышит в такт собственной нежности. И всё это возрождается каждую секунду, в веках и маленьких пролетающих стрекозах.

"Век религий прошел."

говорила Мать. Настало время искателей. Приключение второй жизни.

7 декабря 1998.

Эти строки из личного письма нашему другу Роберу Лафону. И именно его вопросы определили то, что написано на последующих страницах.

"ю d'autres de confondre l'abandon au hasard et cette harcelante prИmИditation de l'inconnu" - А. Мальро "Королевская дорога".

Менгир -- доисторический памятник, мегалитическая постройка в виде вертикально установленного большого камня.

Потерявшими память.

. Риг Веда , V.3.9

"К жизни вечной..." (лат)

. Я ещё помню, что я был с правой стороны улицы, когда спускался к двери.

Я попытался описать этот опыт и это открытие день за днем в "Заметках Апокалипсиса".

106

105

Оставить комментарий © Copyright Сатпрем (перевод: А. Стеклянников) (vcsasha@mail.ru) Размещен: 26/03/2015, изменен: 13/05/2021. 150k. Статистика. Эссе: Переводы Иллюстрации/приложения: 25 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Одна из поздних работ Сатпрема. 1998 г.

Сатпрем : другие произведения.

Легенда будущего. Вспышка маяка