Король лично возглавил атаку вверх по склону, на имперские пушки:
- С нами Бог! - ревел он, саблей указывая вперёд своим всадникам.
За его спиной, Андерс Йонссон злобно вращал глазами. У Густава-Адольфа были с собой два колесцовых пистоля в ольстрах у седла. Но он никогда их в бою не использовал - утверждал, будто это оружие слишком неточно, но на этот счёт его телохранитель сомневался. Окороль очень трепетно относился к своей близорукости, и, по мнению Йонссона, его нежелание их использовать было обусловлено тем, что он не смог бы попасть в пресловутый сарай, широкую его стену.
Андерс пришпорил лошадь, дабы оказаться рядом с королём.
- Предпогается, что я должен охранять Ваше Величество, - рыкнул он - не наоборот.
- Достань лошадь побыстрее - ухмыльнулся в ответ Густав, и снова взмахнул саблей - С нами Бог!
За ними отозвались эхом смоландцы и ост-гёталандцы. А обеих сторон от них - финны уже обходили более медленных шведов - раздался леденящий кровь финский боевой клич.
- Хаака пелле!
Прямо перед кавалерией, почти на гребне холма, располагались имперские батареи. Как бы ни были медлительны терции, большие пушки были ещё медленнее. Приказ Тилли на марш наискосок застал артиллеристов врасплох. Они всё ещё запрягали лошадей и быков когда Густав начал атаку.
Пушкари католиков увидели тысячи шведских и финских всадников, устремившихся к ним. Прикрытия, за исключением небольшого отряда пикинёров, у них не было
Один из артиллеристов начал судорожно распрягать переднюю лошадь в упряжке своей шестифунтовой пушки.
- Что ты творишь? - спросил его товарищ.
- Я уматываю отсюда - шепнул канонир - если ты умён, делай как я - эти финны такие же дикари, как хорваты.
Его напарник побледнел, он (rammer) несталкивался до этого с финнами, но хорватов знал. Они составляли значительную часть лёгкой кавалерии Габсбургов, и были из вестны как искусством езды так и своей жестокостью. Нужды в пленных хорваты не испытывали.
Канонир распряг лошадь и неуклеже пытался на неё забраться - не было ни стремян, ни седла, всей упряжи один недоуздок. Напарник услышал доносящий издалека вой финнов "Хаака пелле?" - задумался он, слов он не понимал.
- Это означает "Руби их" - проворчал канонир, - если тебя, конечно, это интересует. - он ударил по бокам своего скакуна лишенными шпор каблуками. Растерянная упряжная лошадь сорвалась в неуклюжую рысь. Мгновением позже, больше вдохновлённая страхом и яростью в голосе - внезапно перешла на галоп.
Ехавший без седла и сремян канонир грохнулся оземь. Смерть его была довольно быстрой - на его сломанную шею наступила лошадь его товарища, также попытавшегося покинуть это место. В отличие от канонира, его напарник ухитрился, вцепившись в гриву, удержаться на спине лошади но это ему не сильно помогло. Непривычная к верховой езде лошадь, была так растеряна и испугана, что проскакала по кругу и принесла его (опять rammer) прямо к группе финских всадников.
- Хаака пелле!
Большинство же имперских артиллеристов не имело возможности спастись верхом - ну или попытаться сделать это. Шестифунтовок, в которые запрягали лошадей, в армии Тилли было мало. Армии католиков предпочитали двенадцати- и огромные двадцатичетырёхфунтовые орудия, который перемещались воловьими упряжками. Артиллеристам пришлось спасаться пешком, в большинстве случаев - вполне успешно. При всей своей репутации дикарей, финны находились под командованием Густава-Адольфа, и были вполне дисциплинированы. Король был скор на расправу с кавалеристами которые бросались в неуправляемые атаки, когда надо было делать дело.
- Бери пушки! - Проревел Густав. Не удостоив вниманием рассыпавшихся в тылу имперских артиллеристов, финны подобно ястребам устремились к орудиям. Несколько небольших горсток имперцев, попытавшихся удержать свои позиции, были изрублены за пару минут. Ко времени прибытия Густава-Адольфа и шведских полков, вся артиллерия Тилли была захвачена.
Густав рысил на своем скакуне взад-вперёд. Убрав саблю в ножны, он снова размахивал шляпой.
- Разворачивайте их! - ревел он, его могучий голос был хорошо слышен сквозь шум битвы. - Я хочу чтобы вы повернули их на Тилли! Сейчас же, слышите? Сейчас же! Давай-давай-давай!
Финны проигнорировали приказ - они знали что он отдается не им. И пока они организовывали защиту от вражеской кавалерии, сотни смоландцев и ост-гёталандцев спешились. Поспешно, используя брошенные сбежавшими канонирами католиков рычаги, они начали разворачивать огромные орудия. Ещё до завершения поворота, другие начали заряжать их.
Конечно, они делали это медленнее и не так сноровисто, как люди Торстенссона. Но, в отличие от кавалерии иных армий, кавалеристы Густава были подготовлены к действим в качестве артиллеристов, или даже пехоты. Как и в других государствах, в шведской кавалерии преобладали дворяне, но у шведской аристократии было мало заносчивости их континентальных собратьев - а ту что была, из них была быстро выбита королём путем тренировок и строгой дисциплины.
И вскоре пушки были наведены. Густав не дожидался полной готовности, дабы дать единый залп, как делали артиллеристы Торстенссона. Каждое орудие стреляло как только это было возможно.
Стрельба была неупорядоченной, медленной и неточно нацеленной. Но это было уже не важно. Армия Тилли была к этому моменту основательно потрепана и наполовину сломлена, исковеркана напряжением боя до неузнаваемости. Жесткие построения терций распались, зажатые между неподдающейся линией Горна и обстрелом артиллерии Торстенссона. А теперь свою лепту внёс и огонь их собственных тяжелых орудий. Огромная масса католических солдат - теперь не сильно отличавшаяся от толпы - была целью в которую было сложно промахнуться даже кавалеристам вставшим у захваченных пушек. А размер ядер компенсировал недостаток точности. В отличие от опытных и хорошо подготовленных артиллеристов Торстенссона, у кавалеристов, чаще всего, не выходило стрелять на рикошетах. Но среди тысяч людей, сбившихся так плотно, что они с трудом могли пошевелиться, двенадцати- и двадцатичетырёхфунтовые ядра легко сеяли смерть.
Это был один из немногих случаев в жизни, когда даже Густав-Адольф не испытывал искушения предпринять ещё одну атаку.
Ну... Почти не испытывал.
- А может... - услышал йонссон его бормотание. - Может... - Король сверлил взглядом далёкого врага, встав в стременах. Его огромная туша напоминала поднявшегося медведя, смотрящего на раненного лося.
Его телохранитель быстро сказал
- Ваше Величество, это дело решённое - указал он на имперцев саблей - Мы прикончили их. Всё.
Король вздохнул
- Им стоит сдаться сейчас. Их кавалерия бежала. Шансов на контратаку нет. Они в ловушке.
Йонссон ничего не ответил - шансов на капитуляцию противника не было. Только не под командованием Тилли.
- Бедный Тилли, - размышлял вслух Густав - Паппенгейм погубил его дважды. Сначала сделал его магдебургским мясником... И теперь - навсегда.
Осматривая местность своим близоруким взглядом, он не видел ничего кроме расплывчатых очертаний. Но зрелище нравилось ему всё равно.
- А теперь навсегда - Брейтенфельдом.
- Паппенгейм да будь ты проклят - прошептал Тилли. Лицо старого генерала заострилась, когда адъютант затянул повязку туже, но он не высказал возвражений. Только ещё одно тихое проклятье.
- Будь ты проклят Паппенгейм.
Тилли лежал на земле почти в центре своего войска. Сегодня он был ранен уже дважды. Первая рана была пустяком, всего лишь здоровый синяк оставленный отскочившей от кирасы мушкетной пулей. Рана в бедро, которой сейчас занимался адъютант, была гораздо серьёзнее. Подброшенная ядром одной из этих дьявольских шведских пушек пика проделала в нём неплохую дыру. Вся его нога была покрыта кровью.
Вслух Тилли ругал Паппенгейма, а вот молча - себя самого.
"Надо было послушать Валленштайна. Так быстро! Так быстро! Никогда не видел, чтоб армия так быстро двигалась. Как шведский ублюдок делает это?"
Старик испытывал искушение от страшного унижения и боли закрыть глаза. Но поборол этот порыв. Даже когда увидел, как менее чем в сорока ярдах от него ещё дюжинr его людей была превратило в кровавую, полную осколков костей кашу очередное ядро. Ни один человек не мог бы сказать, будто Тилли - Йоханн Церклас, граф фон Тилли! - не смог встретить разгром так же бесстрашно, как обычно встречал триумф.
Подошли и встали рядом с ним на колени двое его офицеров с осунувшимися лицами.
- Надо сдаваться, генерал. - сказал один из них.
- Путей отхода нет, - добавил второй, - только не без кавалерии, которая могла бы нас прикрыть. Шведы и финны изрубят нас.
Ослабевший от потери крови, всё ещё лёжа на спине, Тилли покачал головой. Несмотря на всю усталость и кровопотерю, жест был твёрдым.
- Нет. - и прошептал - Проклятый Паппенгейм и его любимые Чёрные кирасиры! - он на миг закрыл глаза. И повторил - Нет. Я не сдамся.
Адъютанты попытались возразить, но Тилли, стиснув кулак, заставил их замолчать. Он снова открыл глаза и посмотрел на небо.
- Когда зайдёт солнце? - спросил он.
Один из офицеров глянул вверх.
- Час или два.
- Держитесь - прорычал Тилли. - Продержитесь до ночи. Тогда люди смогут отступить. Это будет бегство, но темнота не позволит шведам организовать преследование. Мы спасём большую часть армии.
- То что от неё останется - пробормотал адъютант.
Тилли посмотрел на него, потом на других, потом на ещё трёх идущих к нему офицеров.
- Бесполезно - рыкнул он -так же плохо как и с Паппенгеймом. Только слава и никакой отваги.
Он повернулся к адъютанту, и приказал.
- Подними меня. На коня.
Адъютант и не подумал возвразить. Усадить старого генерала на коня оказалось делом нескольких минут.
Тилли насмешливо посмотрел на них из седла.
- Капитуляция, говорите? Будьте прокляты! Мои парни останутся со мной.
Так и произошло. До самой ночи, Тилли находился невдалеке от переднего края имперского строя, удерживая людей личным примером и силой воли.
На закате, Тилли был ранен снова. Никто не видел, что нанесло рану: возможно, мушкетная пуля, а возможно, судя по виду жуткой дыры в плече, это был ещё один обломок, поднятый в воздух этими ужасными шведскими пушками.
Его спасли адъютант и несколько солдат. Соорудив импровизированные носилки, они унесли его в тыл. Прежде чем, через пару минут, потерять сознание, Тилли обзывал их трусами. Когда носилки проходили через разбитые терции, группы его солдат создавали защитный коридор, пропуская своего командира в безопасное место.
Для остальных, падение Тилли послужило сигналом к бегству. Ветераны католиков больше не могли снести эту бойню. Меньше чем за пять минут, упорно державшийся часами строй обратился в паническое бегство. Бросая оружие и снаряжение, они бросились искать убежища во тьме и далёких лесах.
Большинство из них спаслось. Густав отдал приказ не преследовать их. Отчаянная отвага Тилли, сдержавшего шведов до наступления ночи, сделала полное уничтожение его армии невозможным.
Встав после битвы на колени, чтобы помолится, король Швеции не чувствовал себя обделенным и не проклинал своего оппонента. Он понимал, с какой целью пошёл Тилли на это кажущееся безумным сопротивление, и не находил для него других чувств, кроме восхищения.
И, сказать правду, определённого удовлетворения. Пал последний из великой линии, но пал подобно огромному дубу, а не сгнил как пень. Что-то в короле, набожном лютеранине, усмотрело руку Господа в бурном, но величавом крахе его врага-католика. Пути Господни неисповедимы, но Густав-Адольф считал, будто может уловить что-то от божественного замысла, в том, как пал Тилли.
Собственно это не очень важно. Пусть Густав-Адольф не смог полностью уничтожить врага, но он выиграл величайшую битву за десятилетия, возможно - века. И если Тилли и предотвратил полный крах, катастрофа всё равно была невообразимой. Гордая имперская армия, побеждавшая всех противников, с какими только столкнулась со времён Белы Горы, была обращена в руины.
При Брейтенфельде, потери шведских войск составили примерно две тысячи человек. Их противника?
Семь тысяч убитых.
Шесть тысяч раненных и пленных.
Вся артиллерия - захвачена.
Имперский обоз целиком - захвачен.
Девяносто боевых знамён - захвачены.
Дорога в центральную Европу была ныне открыта. Вена, Прага, Мюнхен, Майнц - куда бы король ни пожелал направиться. Брейтенфельд открыл её.
Лев Севера больше не был заперт у Балтики. Теперь был заперт император Фердинанд. Он и его сторонники из инквизиции.
- Пошлите за Валленштайном. - Услышав новости, сказал Фердинанд. Придворные начали было возражать, но Фердинанд остановил их нахмурившись. - Я не доверяю и презираю этого человека также, как и вы. - прорычал он -Но, есть ли у меня выбор?
Тишина была ему ответом. Выбора не было
Кардинал Ришелье, услышав о Брейтенфельде, не вздыхал. Это был не его стиль. Он вообще ничего не сказал, его сухощаваое умное лицо осталось таким же бесстрастным. Он не подал ни единого намёка на свои чувства и мысли.
Он немедле отпустил своих помошников. Затем, сидя в одиночестве своего кабинета, начал писать письмо.
Дорогой мой Валленштейн.
Приветствую, и да прибудет с тобой Господне благословение. Когда ты прочтешь эти строки, известия о Брейтенфельде уже достигнут тебя. Я уверен, ты вспомнишь разговор, который у нас когда-то был. Я сожалею, что не прислушался к твоим советам и предупреждениям. Мне казалось, что в том, чтобы действовия в том направлении, что ты предлагал тогда, должны нести взаимную пользу. Я уверен, ты с легкостью поймешь что я имею в виду, без дальнейших подробностью. Если ты до сих пор думаешь также, дай мне знать.
Ришелье.
Пока враги его - тайные и явные - сговаривались против него, король Швеции усиливал свои позиции в центральной Германии. Он оставил захват Лейпцига на смирившихся саксонцев, а сам последовал за отступающей армией Тилли. Два дня спустя, он захватил ещё три тысячи пленных в небольшом сражении при Мерзебурге. 21 сентября, через четыре дня после Брейтенфельда он взял Галле, и позволил своим людям отдохнуть и восстановить силы.
Будущее было неясным, он не был уверен в дальнейшем маршруте. Разномастные союзники и советники уже склоняли его действовать во множестве разных направлений.
Это было существенно. Какой бы путь он бы не выбрал, Гусав-Адольф был уверен в одном. При Брейтенфельде мир изменился навсегда.