Беспокойство Мелиссы по поводу имиджа Гретхен, как оказалось, было напрасным. В конце концов, эта коллизия разрешилась вследствие возникновения другой.
Конечно, это было компромиссное решение, как это обычно и происходит. И неполное, как это обычно и происходит. Но, как часто случается, оно открыло дверь -- пусть даже узенькую щелочку -- для множества последующих решений.
Мелисса, в некотором смысле, сыграла роль в последовавших событиях. Не непосредственно, не в качестве активного участника. Тем не менее, её роль была не такой уж и маленькой. Та самая роль, которую всегда играют учителя. По крайней мере, хорошие учителя, а она была действительно превосходным педагогом. Та же самая роль, в своем роде, которую играют родители. Родители, дяди, тети, бабушки, дедушки -- если разобраться, то даже продавец в магазинчике на углу, который, в минуту праздности, высказывает свое мнение о том, как должен быть устроен мир, ребенку, пришедшему купить банку колы.
Хороших мальчиков, как плохих, формирует жизнь. Процесс этот несовершенен, и довольно часто отклоняется в ненужную сторону. Форма для отливки может быть кривовата, с потрескавшимися стенками, или просто сломанная -- но это, тем не менее, форма, в которую отливается характер.
Грантвилль, Западная Вирджиния был почвой, которая произвела Джеффа Хиггинса. В конце концов, это была литейная форма не хуже любой другой и лучше, чем большинство.
Надо ещё учесть характер этого парня. Сейчас он в одиночестве сидел на столе кафетерия, уставившись в окно невидящим взглядом. Сейчас он ничего и не мог там увидеть. Ночь покрыла окрестности за окном.
Все остальные разошлись. Мелисса проводила Гретхен и ее семью в классную комнату, которая использовалась, временно, как жильё для беженцев. Пол был покрыт матрацами и одеялами, пожертвованными жителями города. Она показала Гретхен, как использовать туалет по соседству с классом, и поспешила на заседание комитета.
Друзья Джеффа тоже ушли. Они были недалеко -- не дальше нескольких ярдов. Они сидели в школьной библиотеке. Библиотека, как и большая часть школы, была теперь открыта двадцать четыре часа в день. Такой ценный ресурс не мог быть изъят из обращения ни на мгновение. Они сидели там, сдвинув головы, изучая одну из немногих имевшихся в школе копий учебника немецкого языка. У них также была единственная нашедшаяся в школе копия немецко-английского словаря.
При любых других обстоятельствах Джефф был бы сейчас с ними. Но сегодня вечером он должен был разобраться с намного более неотложной проблемой. С немкой, а не с немецким языком. Он должен был принять решение и он знал, что он должен сделать это быстро. Некоторое время Гретхен будет терпеть, ожидая его решение. Недолго. На ней, в конце концов, лежала ответственность за 'семью', и у неё сейчас не было ничего, что она могла бы обратить им на пользу. Она не могла себе позволить роскоши долгого ожидания. По крайней мере, она была в этом уверена. На самом деле, она попала в мир, в котором старые модели поведения больше не требовались -- но Джефф знал, что она не поверит этому. Пока не поверит. Не так быстро.
Джефф Хиггинс был неглуп. Он был более или менее наивен, но не был " не от мира сего" в полном смысле этого слова.
Как и у всех подростков, у него были разные фантазии. Некоторые из тех он удовлетворял, играя в Dungeons and Dragons, другие - в военных настольных играх, другие -- на мониторе компьютера, другие - примеривая на себя приключения героев любимых книг, какие-то ещё - катаясь на внедорожном мотоцикле. Однако, были еще и другие -- особенно те, которые касались прекрасного пола -- остававшеся у него в воображении. К тому же, он имел весьма развитое воображение. Крайне образное, готовое в любой момент обратиться в бегство от действительности.
Но он мог все еще, без особого труда, отделить реальность от фантазии. Несмотря на все фантазии о Гретхен, которые бушевала в его насыщенном гормонами мозге несколько коротких часов с тех пор, как он встретился её впервые -- Боже, это произошло только сегодня -- он осознавал действительное положение вещей.
Джефф не был девственником. Но два раза, которые были на его счету, не оставили у него никаких заблуждений по поводу собственной якобы неотразимости. Он отлично понимал, что ни одна красивая молодая женщина не влюбится в него мгновенно. Если вообще когда-нибудь в него влюбится. Верно -- здесь его фантазии пытались восстать против здравого смысла -- он встретил ее во вполне драматических обстоятельствах. Спас ее, практичеки единолично, от того, что пословицы называли "судьбой хуже, чем смерть." Классика сказок о прекрасных дамах!
Но...
Он знал Гретхен. По крайней мере, остаточно хорошо для того, чтобы понятсь, что для нее эта судьба не была хуже, чем смерть. Она уже перенесла нечто подобное, и сумела выжить. И поддерживать семью. Он думал, что она ценила -- искренне -- то, что он сделал. Но, в то же время, он понимал, что женщина, которую он видел хладнокровно добивающей раненого, чтобы защитить свою сестру -- сестру, а не ее "достоинство", которое скоро закончится так или иначе -- не должна была мгновенно попасть под чары ещё одного храброго солдата.
Он, на какое-то мгновение, задумался о другом. Он только что понял, что проявил настоящую храбрость. Если посмотреть на это под определенным углом, то он мог бы даже сказать, что поступил героически. Он испытывал глубокое удовлетворение от осознания этого.
Однако, это имело значение для него, а не для Гретхен -- не для её мнения о нем. Было приятно осознавать, что он обладает внутренней храбростью. Очень хорошо. Храбрость, в этом новом мире даже больше чем в старом, была качеством, которое будет ему полезно.
Но он знал, хотя и без подробностей, что предыдущий "хозяин" Гретхен тоже был храбр, независимо от остальныех его человеческих качеств. Джефф не был одним из сентиментально-глуповатых идеалистов, кто полагает, что храбрость идёт рука об руку с добродетелью. Как и многие другие подростки, он был любителем военной истории. Он знал, что список преступлений, совершенных Ваффен СС, был практически беспрецедентен в мировой истории. Но ни один человек в здравом уме и твердой памяти никогда не называл их трусами. Во всяком случае, после того, как сталкивался с ними.
Гретхен не волновала его храбрость на поле битвы. Он знал это наверняка. Она не была девой из сказки, падающей в обморок к ногам своего спасателя. Множество людей могло бы назвать её обозной шлюхой, которая делала то, что считала нужным, чтобы поддержать себя и ее семью. И, он знал, она делала это и сейчас. Его фантазии могли бушевать и реветь от каждого проблеска ее глаз, каждого мерцающего в нем обещания. Его гормоны могли мчаться, как Ниагара, подгоняемые знанием, что ее тело было готово принадлежать ему. Но всё это было ложью.
Джефф знал правду. Пусть вид ее выставленной напоказ груди подстегивал его воображение, его здравый смысл оставался при нем в достаточной степени, чтобы он видел реальность. Грудь, разумеется, была реальностью. Но намного большей реальностью был сосущий эту грудь младенец. Ублюдок обозной шлюхи, ради сохранения жизни которого шлюха будет продавать свое тело с той же легкостью, с какой она прирезала человека ради сохранения жизни своей сестры.
Он посмотрел правде прямо в глаза и, наконец-то, принял решение.
Сначала он был удивлен, поняв, что он уже давно принял это решение. Удивлен и смутно удовлетворен.
Он ничего не обдумывал, понял он. Просто обдумывал аргументы, который вообще не мог быть аргументирован. Решение было изначально иррациональным. Он был совершенно уверен, что все его знакомые потратят следующие нескольких часов, чтобы объяснять ему это.
Его это не волновало. Это было единственное решение, в данных обстоятельствах, которое он мог принять. Другие могли думать и говорить, что хотели. Он был тем, кем он был. В этот момент он случайно, даже не осознавая этого, Джефф принял в качестве руководства к действию древний девиз. 'Я не могу иначе'
Не более, чем он мог бы уступить, на первом в его недолгой жизни поле битвы, и позволить избирающим мертвых накрыть находившихся под его защитой крыльями падальщика, пожирателя трупов.
'Я, Джефф Хиггинс, тоже стану избирающим живых.'
Оставалось только воплотить в жизнь принятое решение. Это было трудно, но не невозможно. Ни в коем случае. У него будет поддержка. Он знал это так же определенно, как и всё остальное. Гретхен поможет ему.
Он поднялся и пошел в библиотеку. Скорее, пошлепал туда. Его здоровенные босые ступни были не более романтичными, чем остальные части его тяжелого, неуклюжего тела, тела книжного червя. Никто никогда не принял бы Джеффа Хиггинса за скульптурный портрет доблести.
Когда он подошел к своих друзьям, он попросил словарь. Они передали ему книгу. Их глаза были полны вопроса, но он ничего не объяснял. Они не давили на него, за что он и был им благодарен. Очень скоро они будут давить на него, сокрушая его насмешками.
Зажав словарь в руке, он пошел по длинному школьному коридору в сторону комнаты, где Гретхен и ее семья готовились ко сну. У двери он поднял руку. Поколебался, не более секунды, перед тем, как постучать. Его стук был негромок, чтобы не разбудить тех, кто уже мог спать, но тверд.
Он почувствовал облегчение, когда сама Гретхен открыла дверь. Это чувство только усилилось, когда он увидел, что комната за её спиной была тиха и темна. Все обитатели в переполненной комнате уже должны спать. Конечно, это было неудивительно, учитывая все, что эти люди пережили за последний день. Но он, тем не менее, всё-таки почувствовал облегчение. Он боялся, что ему придется подождать, пока Гретхен не завершит заботы о своем клане. Ждать было бы очень нелегко.
Глядя на её лицо, он решил, что, вероятно, разбудил и саму Гретхен. Но, если это было и так, она мгновенно оправилась. Ее глаза и губы опять излучали обещание.
Увидев его жест, она сделала шаг из комнаты и закрыла за собой дверь. Джефф осмотрел коридор, прежде, чем решить, что это место не хуже любого другого.
Он сел на пол, вытянув вперед ноги. Гретхен немедленно уселась рядом с ним в той же позе. Ощущая её тело так близко, их не разделяло ничего, кроме кроме двух купальных халатов, и видя её обнаженные ноги между разошедшимися полами банного халата -- очень высоко обнаженные ноги; он понимал, что она специально об этом позаботилась -- Джефф на мгновение почувствовал головокружение. Страсть, бушевавшая в нем, почти подавляла его.
Но не совсем. Он глубоко вздохнул, неловко улыбнулся ей, и открыл словарь. Переходя от одной страницы к другой, он начал обстоятельно объяснять свой план.
Когда она поняла, что он делал, Гретхен стала задыхаться. Пораженная увиденными в словаре словами, она уперлась в него взглядом. Ее рот начал открываться, как будто пытаясь что-то сказать. Она отрицательно затрясла головой.
Джефф, наблюдая её реакцию, улыбался от уха до уха. Он улыбался, как херувим. "Да", сказал он. "Я делаю это потому, что таково мое желание."
Она опять посмотрела на словарь. Казалось, что она парализована. Джефф согнулся, поднимаясь на колени, и взял в руки ее лицо. Поднял ее глаза, чтобы они встретились с его собственными. Светло-карий; светло-зеленый. "Я делаю это потому, что таково мое желание." -- повторил он -- "Ja, ichmuss."
Разумеется, после этого Гретхен начала кивать. Кивок. Ещё один, и ещё. Кивая, и кивая, и кивая, теперь она начала дрожать, затем из её глаз потекли слезы, и она обняла Джеффа так сильно, что он решил на мгновение, что она сейчас переломает ему ребра. Это не имело значения. Он в любом случае не мог дышать, столь сильным было затопившее его чувство облегчения.
Бесконечные кивки не имели для него значения. Они будут иметь значение позже, но не сейчас. Значение имел только самый первый утвердительный кивок. Он подарил Джеффу вселенную. Джеф был готов продолжать жить, даже если бы этот жест был бы отрицательным, но его сердце пело от знания, что теперь мир принадлежит ему.
Самой важной была её первая реакция, когда она поняла, о чем шла речь. Мгновенные отрицательный жест, поворот головы. 'Ты не должен делать этого!'
"Да, я должен," шептал он в ее волосы, качая её, как в колыбели. "Ja, ich muss." Сейчас он мог ощущать годы ужаса, который заставлял сильное тело в его объятиях дрожать, как осиновый лист. Ужаса, державшегося под таким жестким контролем так долго, что теперь, когда он, наконец, начал уходить, та, что держала его под контролем все эти годы, понятия не имела, как позволить ему уйти. Несмотря на всю нежность момента, какая-то часть Джеффа хотела трясти ее ещё более яростно, только чтобы ускорить его уход. Всё прошло. Всё прошло. Я обещаю.
Неосмысленное опровержение, отрицающий кивок её головы. Это было всё, что он ему требовалось, чтобы сохранить его в здравом уме в трудные последующие годы. Для него это не будет легко. Он был, по крайней мере, достаточно взрослым, чтобы понимать это. Но, по крайней мере, он мог смотреть в будущее без подозрения. У женщины, в жизни которой до этого вообще не было выбора, все еще сохранила достаточно храбрости, чтобы довериться ему.
Он был пойман в ловушку, заманен в ловушку, пойман. Но не обманут. Агнец был, абсолютно и безо всяких сомнений, принесен в жертву. Но он никогда не мог бы утверждать, что приносящий жертву не продемонстрировал ему лезвие для жертвоприношения до того, как он охотно, по собственной воле, побежал к алтарю.