Новый мировой порядок: достижим ли он, как его можно достигнуть и каким должен быть мир, когда будет мир во всём мире.
1. Конец эпохи
В этой маленькой книге я хочу насколько возможно сжато, ясно и полезно изложить суть того, что я узнал о войне и мире в течение моей жизни. Я не собираюсь заниматься здесь пропагандой мира. Я собираюсь разобрать некоторые общие идеи и реалии, имеющие первостепенное значение для основ войны и мира, и таким образом подготовить ядро полезных знаний для тех, кто должен продолжать заниматься установлением мира во всём мире. Я не собираюсь убеждать людей говорить "да, да" ради мира во всём мире; мы уже имеем даже слишком большой опыт избавления от войны путём заявлений и подписывания резолюций; каждый хочет мира или делает вид, что хочет мира, и нет необходимости добавлять ещё одно изречение к огромному объёму таких неэффективных вещей. Я просто пытаюсь заявить о том, что мы должны делать и какую цену мы должны заплатить за мир во всём мире, если мы действительно намерены его достичь.
До Первой мировой войны я не особо беспокоился о войне и мире. После неё я чуть ли не специализировался на этой проблеме. Нелегко вспоминать прежнее умонастроение, из которого, день за днём и год за годом, человек вырос, но я думаю, что за десятилетия до 1914 года не только я, но и большая часть моего поколения - в Британской империи, Америке, Франции, да и вообще большая часть цивилизованного мира - думала, что войны отмирают.
Так нам казалось. Это была приятная и поэтому вполне приемлемая идея. Мы воображали, что Франко-прусская война 1870-71 годов и Русско-турецкая война 1877-78 годов - последние конфликты между великими державами, и теперь баланс сил стал достаточно стабильным, чтобы сделать дальнейшую крупную войну невозможной. Тройственная Антанта оказалась лицом к лицу с Двойственным союзом, и у них не было особых причин атаковать друг друга. Мы считали, что война просто сводится к экспедиционным мероприятиям на окраинах нашей цивилизации, к своего рода делам пограничной службы. Казалось, что привычки к терпимости в общении укрепляются с каждым годом, пока мир между державами не нарушается.
На самом деле шла умеренная гонка вооружений, умеренная по нашим нынешним нормам оснащения; военная промышленность росла и развивалась; но всего смысла этого мы не видели; мы предпочитали верить, что возрастающий общий здравый смысл будет достаточно сильным, чтобы не позволить этим множащимся орудиям действительно выстрелить и поразить что-либо, и снисходительно улыбались мундирам, парадам и армейским манёврам. Они были освящёнными веками игрушками и регалиями королей и императоров. Они были частью показной стороны жизни и никогда бы не привели к действительному разрушению и убийству. Я не думаю, что преувеличил лёгкую самоуверенность, имевшую место в, скажем, 1895 году, сорок пять лет назад. Это была самоуверенность, которая длилась у большинства из нас до 1914 года. В 1914 году вряд ли кто-нибудь в Европе или Америке моложе пятидесяти лет повидал хоть какую-то войну в своей собственной стране.
Казалось, до 1900 года мир неуклонно двигался к негласной, но практической унификации. По большей части Европы можно было путешествовать без паспорта; Почтовый союз доставлял письма без цензуры и в целости и сохранности из Чили в Китай; курсы валют, в основном привязанных к золоту, колебались очень незначительно; и разросшаяся Британская империя всё ещё сохраняла традицию свободной торговли, равноправия и открытости для всех желающих по всей планете. По Соединённым Штатам можно было ехать в течение нескольких дней, не встречая военных в форме. По сравнению с сегодняшним днём это была, во всяком случае, на первый взгляд, эпоха беззаботной безопасности и хорошего настроения. Особенно для североамериканцев и европейцев.
Но кроме этого неуклонного зловещего роста военной промышленности действовали и другие, более глубокие силы, подготавливавшие проблемы. Министерства иностранных дел различных суверенных государств не забыли традиций конкуренции восемнадцатого века. Адмиралы и генералы размышляли над чем-то средним между военными действиями и привлекательностью, сталелитейная промышленность нежно вложила в их руки "проголодавшееся" оружие. Германия не разделяла самодовольства англоязычного мира; ей хотелось места под солнцем; росли разногласия по поводу раздела сырьевых регионов Африки; англичане страдали хронической русофобией относительно своих обширных владений на Востоке и взялись вскормить Японию, превратив её в модернизированную империалистическую державу; также они "помнили Маджубу"; Соединённые Штаты были раздражены беспорядком на Кубе и считали, что наилучшим для слабых обширных испанских владений будет смена управления. Таким образом, игра в силовую политику продолжалась, но происходила на окраинах преобладавшего тогда мира. Было несколько войн и изменений границ, но они не повлекли за собой фундаментального нарушения общей цивилизованной жизни; казалось, они не угрожали её расширяющейся терпимости и взаимопониманию в какой-либо фундаментальной форме. Экономические стрессы и социальные проблемы бурлили и глухо грохотали под упорядоченной поверхностью политической жизни, но не грозили потрясениями. Идея полностью ликвидировать войну, вычистить то, что от неё осталось, витала в воздухе, но не казалась срочной. Был утверждён Гаагский трибунал, и неуклонно распространялась концепция третейского суда и международного права. Многим действительно казалось, что народы земли обосновывались на различных территориях скорее для сутяжничества, а не для военных конфликтов. Если и было много социальной несправедливости, её всё больше и больше смягчало усиливающееся чувство социального приличия. Стяжательство вело себя пристойно, в моде была публичная воодушевлённость. В некоторых случаях эта общественная воодушевлённость была вполне искренней.
В те дни, а нас от них отделяет не более чем полжизни, никто не думал о каком-либо типе мирового управления. Это лоскутное одеяло из великих держав и малых держав казалось наиболее разумным и практичным способом вести дела человечества. Связь была слишком сложной для любого типа централизованного мирового контроля. Роман "Вокруг света за восемьдесят дней", когда он был опубликован семьдесят лет назад, казался экстравагантной фантазией. Это был мир без телефона и радио, где не было ничего быстрее железнодорожного поезда или разрушительнее первых моделей фугасного снаряда. Они были чем-то необыкновенным. В том мире баланса сил было гораздо удобнее управлять отдельными национальными зонами, а поскольку у народов были столь ограниченные возможности, чтобы сталкиваться друг с другом и причинять друг другу вред, не было никакой беды в пылком патриотизме и полной независимости отдельных суверенных государств.
Экономической жизнью в значительной степени управляли безответственные частные бизнес-структуры и частные финансовые организации, которые, благодаря своей частной собственности, могли развёртывать свои унифицирующие сделки в сеть сделок, при которых обращалось мало внимания на границы и национальную, расовую или религиозную сентиментальность. "Бизнес" был скорее всемирным содружеством, чем политическими организациями. Было много людей, особенно в Америке, которые воображали, что "бизнес" в конечном итоге может унифицировать мир, и правительства, подчинившись, окажутся в его сети.
В наши дни мы можем быть умными задним числом и видеть, что за этим благовидным фасадом неуклонно укреплялись подрывные силы. Но эти подрывные силы сыграли сравнительно малую роль в мировом спектакле полвека назад, когда сформировались идеи того старшего поколения, которое все ещё доминирует в нашей политической жизни и в политическом образовании своих преемников. Именно из конфликта идеи баланса сил и идеи частного предпринимательства, случившегося полвека назад, возникла одна из главных напряжённостей нашего времени. Эти идеи работали довольно хорошо в своё время, и наши правители, учителя, политики всё ещё крайне неохотно сталкиваются с необходимостью глубокой психической адаптации своих взглядов, методов и объяснений по отношению к этим подрывным силам, которые когда-то казались столь незначительными и которые теперь полностью разрушают их старый порядок.
Именно из-за этой веры в возрастающую добрую волю между нациями, из-за общего удовлетворения существующим положением вещей объявление войны Германией в 1914 году вызвало такую бурю негодования во всём благополучном мире. Было ощущение, что германский кайзер бессмысленно и бесполезно нарушил спокойствие мирового клуба. Война велась "против Гогенцоллернов". Они должны были быть изгнаны из клуба, заплатить определённый штраф, и всё было бы хорошо. Такова была британская идея в 1914 году. Этот устаревшее военное ведение дел должно было быть раз и навсегда устранено при взаимных гарантиях более уважаемых членов клуба посредством Лиги Наций. Со стороны заслуженных государственных деятелей, заключивших мир, не было опасений относительно каких-либо более глубоких движущих причин этой великой конвульсии. Итак, Версаль и его кодициллы.
В течение двадцати лет подрывные силы росли за фасадом этого изящного и поверхностного соглашения, и двадцать лет не было решительной атаки на заслон, который защищал их рост от нас. Всё это время Лига Наций была опиатом либеральной мысли в мире.
Сегодня идёт война за избавление от Адольфа Гитлера, который теперь сыграл в драме роль Гогенцоллернов. Он тоже нарушил правила клуба, и его тоже нужно изгнать. Война, война Чемберлена и Гитлера, пока ведётся Британской империей вполне в старом духе. Она ничему не научилась и ничего не забыла. Налицо то же решительное пренебрежение любой более фундаментальной проблемой.
Тем не менее сознание наших благополучных и влиятельных представителей правящего класса отказывается признать простой намёк на то, что их время прошло, что баланс сил и неконтролируемые деловые методы не могут продолжаться, что Гитлер, как и Гогенцоллерны, представляет собой всего лишь неприятный прыщ на лице сильно больного мира. Избавление от него и его нацистов будет не большим лекарством от мировых болезней, чем соскоб для лечения кори. Заболевание проявится новой сыпью. Система националистического индивидуализма и разрозненного предпринимательства является мировой болезнью, и вся система должна исчезнуть. Её необходимо перестроить до основания или заменить. Нельзя надеяться на то, что это мило, затратно и угрожающе "проскочит" во второй раз.
Мир во всём мире в значительной степени означает революцию. И всё больше и больше людей среди нас начинают понимать, что он не может означать нечто меньшее.
Поэтому первое, что нужно сделать при осмыслении основных проблем мира во всём мире, - осознать, что мы живём в конце определённого периода истории, периода суверенных государств. Как мы, бывало, говорили в восьмидесятые со всё возрастающей правдивостью: "Мы живём в переходную эпоху". Теперь мы замечаем некоторую степень остроты перехода. Это фаза человеческой жизни, которая может привести, как я пытаюсь показать, либо к новому образу жизни для нашего вида, либо к более длительному или кратковременному скатыванию к насилию, страданию, разрушению, смерти и вымиранию человечества. Я здесь использую не риторические фразы; я имею в виду именно то, что говорю: катастрофическое вымирание человечества.
Это проблема, стоящая перед нами. Это не малые дела кабинетной политики, которые мы должны обсудить. В данный момент, пока я пишу, тысячи людей подвержены убийствам, ранениям, преследованиям, истязаниям, жёсткому обращению, доведению до состояния самого невыносимого и безнадёжного страха и моральному и психическому уничтожению, и в настоящее время не видно ничего, что могло бы задержать этот распространяющийся процесс и предотвратить момент, когда он достанет вас и ваше окружение. Сейчас он движется на вас и ваше окружение с огромной скоростью. Очевидно, что раз мы являемся разумными существами, способными предвидеть, для всех нас сейчас нет ничего иного, кроме как сделать из этой проблемы мира во всём мире главное стремление и руководство нашей жизни. Если мы побежим от неё, она будет преследовать и настигнет нас. Мы должны признать это. Мы должны решить эту проблему, иначе она уничтожит нас. Настолько эта проблема срочная и всеобщая.
2. Открытая конференция
Прежде чем мы исследуем то, что я до сих пор называл "подрывными силами" нынешнего социального порядка, позвольте мне подчеркнуть одно первостепенное требование для самой откровенной и свободной дискуссии о борющихся организациях и рушащихся институтах, среди которых мы ведём нашу нынешнюю неудобную и ненадёжную жизнь. Для лидеров и организаций не должно быть никакой защиты от самой взыскательной критики на том основании, что наша страна находится или может находиться в состоянии войны, или под любым другим предлогом. Мы должны говорить открыто, прямо, обращаться к широкой аудитории. Война случайна; необходимость революционной реконструкции фундаментальна. Ни у кого из нас пока нет ясности по некоторым из наиболее жизненно важных вопросов, стоящих перед нами, наш собственный ум недостаточно просветлён, чтобы допускать двусмысленность, и невнятная тактичность и косвенные полуутверждения, сделанные с оглядкой на какого-нибудь цензора, будут сбивать с толку наши мысли и мысли тех, с кем мы желаем найти взаимопонимание, доводя до полной стерилизации и крушения всех реконструктивных усилий.
Мы хотим говорить и рассказывать о том, каковы именно наши идеи и чувства, не только нашим согражданам, но и нашим союзникам, нейтральным людям и прежде всего тем, которые с оружием в руках выступают против нас. Мы хотим такой же искренности с их стороны. Потому что пока мы не выработаем с ними общую основу идей, мир будет лишь ненадёжным равновесием при развивающихся новых противоречиях.
Одновременно с этой войной нам нужны великие дебаты. Мы хотим, чтобы по возможности все люди в мире приняли участие в этих дебатах. Это нечто гораздо более важное, чем настоящие военные действия. Невыносимо думать об этой буре всеобщего страдания, не ведущей ни к чему, кроме некой "конференции" дипломатов, оторванных от мира, с секретными заседаниями, двусмысленными "соглашениями". ...Это не может случиться во второй раз. И всё же, что предотвратит повторение этого?
Довольно легко определить разумные пределы цензуры в воюющей стране. Очевидно, что публикация любой информации, которая может быть хоть как-то полезна противнику, должна быть просчитана и решительно пресечена; не только прямая информация, например, но и намёки и неосторожное разглашение сведений о положении и передвижениях кораблей, войск, лагерей, складов боеприпасов, продовольствия, а также ложные донесения о поражениях, победах и приближающемся дефиците - всё, что может привести к слепой панике и истерии, и так далее, и тому подобное. Но этот вопрос приобретает совершенно другой аспект, когда речь идёт о заявлениях и предложениях, которые могут повлиять на общественное мнение в вашей собственной стране или за рубежом и помочь нам в совершении полезных и корректирующих политических действий.
Одним из наиболее неприятных аспектов войны в современных условиях является появление на руководящих постах массы индивидов, слишком умных наполовину. Возбуждённые, тщеславные, готовые лгать, искажать и вообще обманывать людей, доводя их до состояния согласия, сопротивления, негодования, мстительности, сомнения и душевного замешательства, до состояния ума, которое должно привести к окончательной военной победе. Эти люди любят искажать и цензурировать факты. Это даёт им ощущение власти; если они не могут создавать, они могут по крайней мере препятствовать и скрывать. В частности, они встают между нами и людьми, с которыми мы ведём войну, чтобы исказить любую возможность примирения. Они сидят, опьянённые своей временной властью, далеки от изнурения и опасностей конфликта, дёргая воображаемые нити в умах людей.
В Германии мнение народа предположительно находится под контролем доктора Геббельса; в Великобритании нас, писателей, пригласили предоставить себя в распоряжение некоего Министерства информации, то есть в распоряжение до сих пор малоизвестных и непонятных лиц, и писать по их совету. Чиновники Британского совета и штаб-квартиры Консервативной партии занимают в этом Министерстве информации ключевые должности. Эта любопытная и малоизвестная организация, о которой я только что упомянул, создание, как мне сказали, лорда Ллойда, этот Британский совет, посылает за границу агентов, писателей, хорошо одетых женщин и других деятелей культуры, чтобы читать лекции, очаровывать и завоёвывать иностранное признание британских особенностей, британских декораций, британских политических достоинств и так далее. Каким-то образом это должно так или иначе помочь. Это продолжается тихо, ненавязчиво. Возможно, эти образцовые британцы дают незаконные гарантии, но, вероятно, они приносят мало положительного вреда. Но их вообще не следует использовать. Любая правительственная пропаганда противоречит основному духу демократии. Выражение мнений и коллективное мышление должны быть полностью вне сферы деятельности правительства. Это должна быть работа свободных индивидов, чьё признание зависит от общей реакции и поддержки.
Но здесь я должен загладить вину перед лордом Ллойдом. Меня заставили поверить, что Британский совет был ответственным за г-на Тилинга, автора книги "Кризис христианства", и я сказал именно это в книге "Судьба человека разумного". Сейчас я отказываюсь от этого. Я полагаю, г-на Тилинга подбила на это одна католическая газета. Британский совет был совершенно невиновен в его поступке.
Дело не только в том, что министерства информации и пропаганды делают всё возможное, чтобы направить ограниченный талант и энергию тех писателей, лекторов и ораторов, какие у нас есть, на производство неискренней дряни, которая сбивает с толку общественное мнение и вводит в заблуждение любознательного иностранца, но и в том, что они показывают явную склонность душить любые свободные и независимые высказывания, которые могут показаться противоречащими их собственным глубинным тайным планам спасения человечества.
Сейчас повсюду трудно получить адекватную широкую огласку для откровенной дискуссии о том, как развивается мир и какие политические, экономические и социальные силы поддерживают нас. Это происходит не столько из-за намеренного подавления, сколько из-за общего беспорядка, в который погружаются людские дела. В самом деле, в атлантическом мире едва ли есть признаки того прямого шпионажа за убеждениями, который почти полностью стирает сегодня духовную жизнь образованного итальянца, немца или русского; можно по-прежнему думать о том, что нравится, говорить то, что нравится, и писать то, что нравится, но тем не менее становится всё труднее добиться того, чтобы смелые, неортодоксальные взгляды были услышаны и прочитаны. Газеты опасаются всякого рода мелочей, издатели, кроме таких доблестных исключений, как издатели этой работы, болезненно осмотрительны; они получают уведомление о неразглашении информации (Notice D), чтобы избежать той или иной конкретной темы; существуют тайные бойкоты и профессиональные трудности, бесчисленным множеством способов препятствующие широкому распространению общих идей. Я не имею в виду, что существует какой-либо организованный заговор для подавления дискуссии, но я действительно говорю, что пресса, издательские и книготорговые организации в наших свободных странах предоставляют очень плохо организованный и неадекватный механизм для "вентиляции" и распространения мыслей.
Издатели издают только ради безопасной прибыли; книготорговца поразило бы, если бы ему сказали, что он - часть всемирной образовательной организации, а распространителя книг - что он существует для каких-либо иных целей, кроме как оформлять максимум заказов на бестселлеры и зарабатывать рекордные комиссионные, позволяя себе наплевательское отношение к прочему вздору, вздору высоколобому и вроде того. Они не понимают, что им следует ставить общественную службу выше прибыли. У них нет побуждений, чтобы поступать так, и нет гордости за свою деятельность. Их мораль - мораль торгашеского мира. Газеты любят помещать выглядящие смелыми статьи об общепринятом либерализме, высоко отзываясь о мире и демонстрируя благородную неопределённость относительно того, как его достичь; теперь, когда мы находимся в состоянии войны, они будут публиковать самые свирепые нападки на врага, потому что такие нападки должны поддерживать боевой дух страны; но любые идеи, которые действительно резко и явно революционны, они вообще не осмеливаются распространять. В этих неблагоприятных условиях полностью отсутствует обстоятельная дискуссия о взгляде на мир. В этом отношении демократии лишь немного лучше диктатур. Нелепо представлять их царством света, противостоящим тьме.
Эти великие дебаты о реконструкции мира - вещь более важная и срочная, чем война, а адекватных средств массовой информации для высказывания, критики и исправления каких-либо общих убеждений не существует. Есть определённое бесплодное и непродуктивное разбрызгивание конструктивных идей, но мало толку от постоянных исследований, недостаточно реального обмена мнениями, прогресс - неадекватный, ничего не решено, ничто не отбрасывается как несостоятельное, ничто не завоёвано окончательно. Кажется, никто не слышит, что говорят другие. Это происходит потому, что у этих идеологов нет представления об аудитории. Нет организованной аудитории там, где говорят грубо и настойчиво: "То, что сказал A, кажется важным. Скажут нам B и C, вместо гудения в пустоте, где именно и почему они расходятся с A? И теперь у нас есть прописная истина, высказанная A, B, C и D. Вот F что-то говорит. Будет ли он настолько любезен, чтобы соотнести то, что он говорит, с мнением A, B, C и D?"
Но нет предпосылок для такой рационально наблюдательной и критической мировой аудитории. Есть несколько человек там и тут, читающих разрозненные фрагменты и думающих над ними. Это всё, что наш думающий мир делает перед лицом планетарной катастрофы. Университеты - да будут они благословенны! - служат военщине или молчат.
Нам нужно проветрить наши мозги; нам нужен откровенный обмен мнениями, если мы хотим достигнуть общего понимания. Нам нужно выработать чёткую концепцию мирового порядка, который мы предпочли бы нынешнему хаосу, нам нужно упразднить наши разногласия или пойти на компромисс, чтобы мы могли с уверенностью смотреть в сторону достижимого мира во всём мире. Вокруг полно панацей от недоумков, никто не слушает других, и большинство из них нетерпеливо пытается заставить других молча сдерживать их раздражение. Тысячи дураков готовы выписать нам полный рецепт от наших мировых бед. Неужели люди никогда не осознают своё собственное невежество и несовершенство, из которых проистекает эта абсолютная необходимость в наиболее ясном изложении сущности проблемы, в наиболее исчерпывающей и беспощадной проверке разногласий во мнениях, в самом безжалостном детальном обсуждении каждой возможности этой ситуации, какой бы неприятной эта возможность ни казалась на первый взгляд?
Поэтому в этом обзоре пути к миру во всём мире я ставлю свободу слова и энергичные публикации прежде всего остального. Это самое ценное, за что стоит бороться. Это основа вашей личной чести. Ваш долг как гражданина мира - сделать для этого всё, что вы можете. Вы должны не только противостоять подавлению, вы должны пробиваться сквозь туман. Если вы обнаружите, что ваш книготорговец или продавец газет отказывается распространять какой-либо тип публикаций, даже если вы полностью не согласны с точкой зрения этих публикаций, вам следует бойкотировать нарушителя и найти другого книготорговца или продавца газет для всего того, что вы читаете. Потенциальному гражданину мира следует также субсидировать такие организации, как Национальный совет по гражданским свободам; ему следует использовать любое преимущество, которое может дать его положение, чтобы помешать подавлению свободы слова; и ему следует приучить себя бросать вызов глупости вежливо, но твёрдо, говорить бесстрашно и как можно яснее то, что у него на уме, и так же бесстрашно слушать всё, что ему говорят. Таким образом он может стать лучше осведомлённым благодаря либо заверениям, либо поправкам. Собираться с другими людьми, чтобы спорить и обсуждать, думать и организовывать, а затем реализовывать идею - первая обязанность каждого разумного человека.
Наш мир разваливается на части. Его нужно реконструировать, и эффективно реконструировать его можно только на свету. Только свободный, ясный, открытый ум может спасти нас, и эти трудности и препятствия на пути нашего мышления столь же злы, как дети, ставящие преграды на железнодорожном пути или разбрасывающие гвозди на скоростной автомобильной трассе.
Эти великие мировые дебаты должны продолжаться, и должны продолжаться сейчас. Теперь, когда всё ещё грохочут орудия, самое время подумать. Невероятно глупо говорить, как многие люди, о прекращении войны, а затем о проведении Всемирной конференции, чтобы открыть новую эпоху. Как только бои прекратятся, подлинная всемирная конференция - живая дискуссия - тоже прекратится. Дипломаты и политики с видом глубоко компетентных людей соберутся, закроют двери во внешний мир и возобновят подобие Версальского мира, пока замолчавший мир глазеет и ждёт их тайных обрядов.
3. Подрывные силы
А теперь давайте перейдём к подрывным силам, которые возникшую в конце девятнадцатого века мечту о могущественном всемирном лоскутном одеяле, состоящем из всё более и более цивилизованных государств, связанных постоянно растущей финансовой и экономической взаимозависимостью, низвели до полного неправдоподобия и тем самым навязали каждому образованному уму необходимость выработать новую концепцию Мира, который должен быть. Чрезвычайно важно четко понимать и иметь в виду природу этих подрывных сил. Постигнуть их - овладеть ключами к разгадке нынешних бед мира. Забыть о них хотя бы на мгновение - потерять связь с подлинной реальностью и погрузиться в мелкие проблемы.
Первая группа этих сил - то, что люди привыкли называть "отменой расстояния" и "изменением масштаба" человеческих действий. Эта "отмена расстояния" началась более века назад, и её более ранние результаты вовсе не были подрывными. Она связала вместе разросшиеся Соединённые Штаты Америки при расстояниях, которые в противном случае могли бы до предела ослабить их сплочённость, и позволила раскинувшейся Британской империи поддерживать связи по всей планете.
Подрывное влияние отмены расстояния проявилось лишь позже. Давайте проясним её существенную значимость. Столетиями казалось, что самыми быстрыми средствами передвижения были лошадь на большой дороге, бегущий человек, галера и ненадёжный, управляемый ветрами парусный корабль. (Голландец бегал на коньках по своим каналам, но это была исключительная кульминация скорости, не для общего применения.) Политическая, социальная и творческая жизнь человека на протяжении всех этих столетий была приспособлена к этим ограничивающим условиям. Они определяли расстояния, на которые можно было с удобством отправлять ходовые товары, границы, к которым правитель мог слать свои приказы и отправлять своих солдат, территориальные пределы для получения новостей и фактически весь масштаб жизни. Вне частых сношений почти не могло быть настоящего чувства общности.
Поэтому человеческая жизнь естественно устремлялась в области, определяемые взаимодействием между этими ограничениями и такими естественными препятствиями, как моря и горы. Такие страны, как Франция, Англия, Египет, Япония, возникали и возрождались в истории как нечто естественное, необходимое, и хотя были такие масштабные политические попытки, как Римская империя, они так и не достигли прочного единства. Римская империя держалась подобно намокшей промокательной бумаге; она постоянно разваливалась на части. Старые империи, помимо своих национальных ядер, были всего лишь ненадёжными державами, взимавшими дань. Поэтому то, что я уже назвал мировым лоскутным одеялом великих и малых держав, при старых способах передвижения верхом, пешком и на парусных судах было почти таким же вопросом естественной необходимости, как размеры деревьев и животных.
В течение столетия всё это изменилось, и мы всё ещё должны смело осознать то, что это изменение значит для нас.
Сначала появился пар, паровоз, пароход, а затем по нарастанию появились двигатель внутреннего сгорания, электрическая тяга, автомобиль, моторная лодка, самолёт, передача энергии от центральных электростанций, телефон, радио. Я вынужден извиниться, что пересказываю эту хорошо известную историю. Я делаю это для того, чтобы подкрепить утверждение, что все области, которые были наиболее удобными и эффективными для старого, освящённого веками образа жизни, становились всё более и более неудобными, тесными и узкими для новых нужд. Это относилось к любому типу административных областей, от муниципалитетов, городских округов и ряда территориально-распределённых предприятий до суверенных государств. Они были - и большая часть остаётся - слишком малыми для новых требований и чересчур скученными. Эта сжатость и плотность представляет неудобство для всей социальной схемы, но, когда дело доходит до областей суверенных государств, это становится невероятно опасным. Это становится невыносимым; человеческая жизнь не может идти своим чередом, поскольку столицы большинства цивилизованных стран мира находятся в пределах часа полёта бомбардировщиков от их границ, за которыми можно готовить нападения и проводить секретные приготовления без какого-либо контроля. И всё же мы по-прежнему терпимы и лояльны по отношению к договорённостям, которые направлены на сохранение такого положения дел, и относимся к этому так, как будто ничто другое не возможно.
Нынешняя война за и против Гитлера, Сталина, г-на Чемберлена и так далее даже не затрагивает существенной проблемы отмены расстояния. Она действительно может всё разрушить и при этом ничего не решить. Если бы можно было устранить все вопросы нынешнего конфликта, мы всё равно столкнулись бы с основной трудностью, а именно с отменой границ большинства существующих суверенных государств и их слиянием для некоего более крупного примирения. Мы должны это сделать, чтобы продолжалась хоть какая-то приемлемая человеческая жизнь. Договоров и взаимных гарантий недостаточно. Мы, несомненно, достаточно узнали о ценности договоров за последние полвека, чтобы осознать это. Из-за одной лишь отмены расстояния мы должны объединять людские дела под общим контролем, предотвращающим войну.
Но эта отмена расстояния - лишь один из наиболее ярких аспектов изменения условий человеческой жизни. С этим связано общее изменение масштаба человеческих действий. Прошедшая сотня лет была веком изобретений и открытий, превосходящих достижения предыдущих трёх тысячелетий. В книге "Работа, богатство и счастье человечества", которую я опубликовал восемь лет назад, я попытался подвести итог тому завоеванию энергии и материи, которое продолжается до сих пор. В современном городе, таком как Бирмингем, за один день расходуется больше энергии, чем требовалось для всей елизаветинской Англию в течение года; в одном танке больше разрушительной мощи, чем у армии Вильгельма I при завоевании Англии. Сейчас человек может производить или разрушать в несравненно больших масштабах, чем мог до начала этой бури изобретений. И следствием этого является постоянное дальнейшее нарушение упорядоченной общественной жизни наших прапрадедов. Никакая торговля, никакая профессия не являются исключением. Старые социальные порядки и классификации "свихнулись", как говорят люди. Нет такого рода деятельности, рыболовства, земледелия, текстильных работ, металлообработки, горнодобычи, которые не страдали бы от постоянной адаптации к новым методам и средствам. После этих изменений наши традиции торговли и транспортировки оказываются в тяжёлом положении. Квалифицированная деятельность исчезает в общем разжижении.
Новые организации власти уничтожают леса мира с головокружительной скоростью, превращая огромные пастбища в пустыни, истощая минеральные ресурсы, убивая китов, тюленей и множество редких и красивых видов, разрушая мораль каждого социального типа и опустошая планету. Институты частного присвоения земли и природных ресурсов в целом и частного предпринимательства для получения прибыли, которые в течение нескольких веков действительно обеспечивали достаточно терпимую, стабильную и "цивилизованную" социальную жизнь для всех, кроме самых бедных, в Европе, Америке и на Востоке, разрослись, став чудовищно разрушительными благодаря новым возможностям. Терпеливый, откусывающий, предприимчивый искатель прибыли из прошлого, усиленный и вооружённый теперь огромными когтями и клыками, которыми его наделило изменение масштаба, разорвал старый экономический порядок в клочья. Не говоря уже о войне, наша планета опустошается и разрушается. Тем не менее процесс продолжается без какого-либо общего контроля, более чудовищно разрушительный, чем постоянно усиливающиеся ужасы современной войны.
Теперь необходимо прояснить, что эти два фактора, явная необходимость в некотором коллективном мировом контроле для устранения войны и не столь общепризнанная необходимость коллективного контроля экономической и биологической жизни человечества, являются аспектами одного и того же процесса. Из этих двух факторов дезорганизация повседневной жизни, которая продолжается, война или отсутствие войны, является более угрожающей и наименее обратимой. Являясь результатом отмены расстояния и изменения масштаба, оба фактора влияют друг на друга и изменяют друг друга, и пока не признают их параллелизм и взаимозависимость, любые проекты всемирной федерации или чего-либо в этом роде неизбежно обречены на провал.
Вот где Лига Наций полностью развалилась. Она была законной; она была политической. Она была придумана бывшим профессором старомодной истории при поддержке нескольких политиков. Она игнорировала происходившую огромную дезорганизацию человеческой жизни, вызванную техническими революциями, крупным бизнесом и современными финансами, для которых сама Первая мировая война была не более чем побочным продуктом. Она была учреждена так, как будто ничего подобного не происходило.
Эта военная буря, которая надвигается на нас сейчас из-за продолжающейся фрагментации человеческого правительства среди лоскутного одеяла суверенных государств, является лишь одним аспектом общей потребности в рациональной консолидации людских дел. Независимое суверенное государство с его постоянной угрозой войны, вооружённое средствами современного механического устрашения, является лишь наиболее наглым и ужасающим аспектом той же нехватки согласованного общего контроля, которая делает разросшиеся, независимые, суверенные, частные коммерческие организации и комбинации социально деструктивными. Если бы в мире не было ни пушки, ни линкора, ни танка, ни военной формы, мы всё ещё зависели бы от милости "наполеонов" коммерции и "аттил" финансов. Нам всё ещё приходится продаваться и лишаться собственности.
Мы должны осознать, что политическая федерация без сопутствующей экономической коллективизации обречена на провал. Задача миротворца, который действительно желает мира в новом мире, включает не просто политическую, но и глубокую социальную революцию, даже более глубокую, чем революция, предпринятая коммунистами в России. Русская революция провалилась не из-за своего экстремизма, а из-за нетерпения, насилия и нетерпимости, имевших место на её начальном этапе, из-за отсутствия предвидения и интеллектуальной непригодности. Космополитическая революция ради мирового коллективизма, которая перед лицом человечества является единственной альтернативой хаосу и вырождению, должна пойти намного дальше, чем русская революция; она должна быть более тщательно и лучше продуманной, для её успеха требуется гораздо более героический и более стойкий напор.
Нет смысла закрывать глаза на масштаб и сложность задачи установления мира во всём мире. Они - её основные особенности.
4. Классовая война
Здесь необходимо провести различие, которое слишком часто игнорируется. Коллективизация означает управление общими делами человечества под общим контролем, ответственным перед всем сообществом. Это означает подавление всего произвольного в социальных и экономических делах настолько же, насколько и в международных делах. Это означает открытую отмену стремления к прибыли и всех способов, с помощью которых человеческие существа умудряются паразитировать на своих собратьях. Это практическая реализация братства людей через общий контроль. Вот что это означает, и не более того.
Необходимая природа этого контроля, способы его достижения и поддержания ещё предстоит обсудить.
Ранние формы социализма были попытками продумать и опробовать коллективистские системы. Но с приходом марксизма более значительная идея коллективизма оказалась переплетена с менее значительной, вечным конфликтом людей в стремлении превзойти друг друга в любой нерегулируемой социальной системе. Это продолжалось веками. Обычно богатые, могущественные, более умные и жадные проворачивали дела и эксплуатировали, угнетали, порабощали, покупали и побеждали менее умных, менее жадных и неосторожных. Имущие в каждом поколении всегда превосходили Неимущих, а Неимущие всегда возмущались лишениями при своём невыгодном положении.
Так оно и есть, и так в неколлективизированном мире было всегда. Горький плач экспроприированного человека эхом разносится на протяжении веков со времён Древнего Египта и еврейских пророков, осуждавших тех, кто угнетает бедных. Временами Неимущие оказывались настолько необразованными, так беспомощно рассредоточивались среди своих более успешных собратьев, что были неспособны на социальные беспорядки, но всякий раз, когда такие обстоятельства, как насаждение фабричных рабочих, скопление людей в портовых городах, роспуск армий, голод и тому подобное, сводили вместе массы людей в одинаковом невыгодном положении, их индивидуальные возмущения сливались вместе и становились общим возмущением. Проявлялись страдания, лежащие в основе человеческого общества. Имущих осаждало мстительное, карающее восстание.
Отметим, что эти восстания Неимущих на протяжении веков иногда были очень разрушительными, но никогда не могли что-либо фундаментально изменить в этой старой, старой истории о том, как получить и не получить перевес. Иногда Неимущие запугиванием или иначе заставляли Имущих вести себя более порядочно. Часто Неимущие находили Заступника, который приходил к власти благодаря их ошибкам. Потом сжигали стога или замки. Аристократов гильотинировали, а их головы показательно носили на пиках. Эти бури проходили, и когда они проходили, ради всех практических целей снова возвращались к старому порядку; новые люди, но старое неравенство. Неизменное возвращение, лишь с небольшими вариациями во внешнем виде и фразеологии, в условиях неколлективного социального порядка.
Следует отметить, что в стихийной борьбе людей за жизнь на протяжении тех столетий, когда передвигались верхом и пешком, эти непрерывно повторяющиеся бунты проигравших против победителей никогда не приводили к долговременному улучшению общей участи и существенно не изменяли особенности человеческого сообщества. Ни разу.
Неимущие никогда не имели интеллекта и способностей, а Имущие никогда не имели совести, чтобы навсегда изменить правила игры. Восстания рабов, восстания крестьян, восстания пролетариата всегда были приступами гнева, острой социальной лихорадкой, которая потом проходила. История не даёт оснований предполагать, что у Неимущих, рассматриваемых как единое целое, есть какие-либо доступные резервы директивных и административных возможностей и бескорыстной преданности, превосходящие таковые у более успешных классов, - и это остаётся фактом. Нет моральных и интеллектуальных оснований предполагать, что они лучше.
Многие потенциально способные люди могут остаться без образования и благоприятных возможностей; они могут быть полноценными по своей природе, но тем не менее покалеченными, непригодными и угнетёнными. Они испорчены. Многие особо одарённые люди могут не "преуспеть" в притесняющем, конкурентном, жадном мире и таким образом впасть в нищету, сбитые с толку ограниченным образом жизни простонародья, но они тоже являются исключениями. Идея здравомыслящего пролетариата, готового взять на себя управление, - это мечта.
По мере того как коллективистская идея развивалась из начальных положений социализма, более просветлённые мыслители определили должное место этой вековой озлобленности Имущих и Неимущих как части, как наиболее горестной части, но всё же только части огромной растраты человеческих ресурсов, вызванной их беспорядочной эксплуатацией. В свете текущих событий они стали всё более и более ясно осознавать, что необходимость и возможность прекратить эту расточительность посредством всемирной коллективизации становится всё более возможной и в то же время обязательной. У них не было иллюзий относительно образования и освобождения, которые необходимы для достижения этой цели. В меньшей степени они были движимы моральными импульсами, сентиментальной жалостью и подобными восхитительными, но бесполезными побуждениями, нежели сильным интеллектуальным раздражением от жизни в дурацкой и деструктивной системе. Они революционеры не потому, что нынешний образ жизни - это тяжёлый и тиранический образ жизни, а потому, что он сверху донизу невыносимо глупый.
Но столкновение с социалистическим движением в сторону коллективизации и его исследованием в области некой компетентной директивной организации дел во всём мире привело к топорной инициативе марксизма с его догмой классовой войны, которая сделала больше для дезориентации и стерилизации человеческой доброй воли, чем любое другое неправильное понимание реальности, которое когда-либо сводило на нет человеческие усилия.
Маркс видел мир с позиций научной работы и сквозь туман огромных амбиций. Он погрузился в идеологию своего времени и поэтому разделял преобладающее социалистическое стремление к коллективизации. Но пока его здравомыслящие современники изучали средства и цели, он перескочил от очень несовершенного понимания движения профсоюзов в Великобритании к самым диким обобщениям о социальном процессе. Он придумал и противопоставил два фантома. Одним из них была капиталистическая система, другим - рабочий.
На земле никогда не было ничего, что справедливо можно было бы назвать капиталистической системой. То, что имелось в мире Маркса, явно было потребностью в системе. То, к чему социалисты чувствовали тягу, было открытием и установлением мировой системы.
Имущие в наше время были и остаются фантастической смесью людей, унаследовавших или получивших свою власть и влияние благодаря самой разнообразной скрещивающейся социальной солидарности, даже феодальному аристократизму или индийской кастовости. Но Маркс, созерцая скорее своё внутреннее сознание, чем какую-либо конкретную реальность, развил эту чудовищную "систему" справа от себя. Затем, всё ещё всматриваясь в этот вакуум, он обнаружил слева, что пролетарии постоянно подвержены экспроприации и обретают классовое сознание. В действительности они были столь же бесконечно разнообразны, как и люди на вершине схватки; в действительности, но не в уме коммунистического провидца. Там они быстро консолидировались.
Итак, пока другие люди тяжело трудились над этой гигантской проблемой коллективизации, Маркс нашёл свой почти по-детски простой рецепт. Всё, что вам нужно было сделать, это сказать рабочим, что их грабит и порабощает эта порочная "капиталистическая система", изобретённая "буржуазией". Им нужно только "объединиться"; им было "нечего терять, кроме своих цепей". Порочная капиталистическая система должна быть низвергнута при несомненной карающей ликвидации "капиталистов" в целом и "буржуазии" в частности, и тогда наступит тысячелетие контроля, осуществляемого исключительно рабочими, что у Ленина позже выкристаллизовалось во фразу сверхтеологической мистерии - "диктатура пролетариата". Пролетариям не нужно ничему учиться, ничего планировать; они были правы и добры по своей природе; они просто "возьмут верх". Бесконечно разнообразные зависть, ненависть и негодование Неимущих должны были слиться в мощный творческий стимул. Вся добродетель пребывала в них; всё зло - в тех, кто превзошёл их. В этой новой доктрине классовой войны был один хороший пункт: она прививала рабочим столь необходимое братство, но уравновешивалась организацией классовой ненависти. Так началась великая пропаганда классовой войны с этими чудовищными фальсификациями очевидных фактов. Коллективизация не то что бы была организованной, а возникла бы волшебным образом, когда бы инкуба капитализма и всех этих раздражающе состоятельных людей оторвали от великой пролетарской души.
Маркс был человеком, некомпетентным в денежных вопросах и очень беспокоившимся из-за счетов торговцев. Более того, он лелеял нелепые притязания к аристократии. Следствием этого было то, что он приукрашивал прекрасную жизнь средневековья, как если бы он был ещё одним Беллоком, и сосредоточил свою враждебность на "буржуазии", которую он сделал ответственной за все те великие подрывные силы в человеческом обществе, которые мы рассмотрели. Лорд Бэкон, маркиз Вустерский, Карл Второй и Королевское общество, такие люди, как Кавендиш, Джоуль и Уатт, например, все стали "буржуазией" в его воспалённом воображении. "Менее чем за сто лет своего господства, - писал он в "Манифесте коммунистической партии", - буржуазия создала более мощные, более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые. ...какое из прежних поколений могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в чреве общественного труда?"
"Чрево общественного труда!" (Боже, что за фраза!) Промышленная революция, которая была следствием механической революции, рассматривается как её причина. Возможно ли ещё больше смешать факты?
И еще: "...буржуазная система больше не способна справляться с избытком созданного ей богатства. Как буржуазия преодолевает эти кризисы? С одной стороны, путём вынужденного уничтожения целой массы производительных сил, с другой стороны, путём завоёвывания новых рынков и более основательной эксплуатации старых. Каковы результаты? Результаты таковы, что прокладывается путь к более всесторонним и более сокрушительным кризисам и уменьшается способность предотвращать такие кризисы".
"Оружие, - (Оружие! Как этот малоподвижный господин с широкой бородой обожал военные образы!), - которым буржуазия ниспровергла феодализм, направляется теперь против самой буржуазии".
"Но буржуазия не только выковала оружие, которое сразит её, но и породила и людей, которые используют это оружие, - современных рабочих, пролетариев".
И вот они в "Манифесте", с серпом и молотом в руках, выпятив грудь, гордые, великолепные, властные. Но сами пойдите и поищите их на улицах. Поезжайте и посмотрите на них в России.
Даже для 1848 года это не интеллектуальный социальный анализ. Это излияние человека, знающего на "хорошо", ненавистника буржуазии, человека с определённым видением, некритичного к своим подсознательным предрассудкам, но достаточно проницательного, чтобы осознать, насколько великой движущей силой являются ненависть и комплекс неполноценности. Достаточно проницательного, чтобы использовать ненависть, и достаточно озлобленного, чтобы ненавидеть. Пусть кто-нибудь прочитает этот "Манифест Коммунистической партии" и задумается, кто мог бы разделить эту ненависть и даже предаться её полностью, если бы Маркс не был сыном раввина. Прочтите "Евреи для буржуазии" и "Манифест" - это чистое нацистское учение разлива 1933-1938 годов.
Разоблачённая таким образом до самой сути, первичная ложность марксистского предположения очевидна. Но одна из странных общих слабостей человеческого разума - некритично относиться к первичным предположениям и подавлять любое исследование их обоснованности при вторичной разработке, вдаваясь в детали и пользуясь общепринятыми правилами. Большинство наших систем верований опирается на прогнившие основы, и обычно эти основы объявляются священными, чтобы уберечь их от выпадов. Они становятся догмами, своего рода святая святых. Было бы шокирующе грубо сказать: "Но это же бессмыслица". Защитники всех догматических религий приходят в ярость и негодование, когда касаются абсурдности их основ. Особенно если насмехаются. Это богохульство.
Такое избегание фундаментальной критики - одна из величайших опасностей для любого человеческого толкования. Марксизм - не исключение из общей тенденции. Капиталистическая система должна быть реальной системой, буржуазия - организованным заговором против рабочих, и каждый человеческий конфликт повсюду должен быть аспектом классовой войны, иначе они не смогут разговаривать с вами. Они не будут вас слушать. Ни разу не было попыток ответить на те простые вещи, которые я говорил о них в течение трети столетия. Всё, что сказано не на их языке, уходит из их сознания, как с гуся вода. Даже Ленин - безусловно, самый тонкий ум в коммунистической истории - не избежал этой ловушки, и когда я разговаривал с ним в Москве в 1920 году, он казался совершенно не способным понять, что жестокий конфликт, происходящий в Ирландии между католическими националистами и протестантским гарнизоном, не был в полной степени его священным восстанием пролетариата.
Сегодня есть немало писателей, и среди них есть люди науки, которым следовало бы думать получше, торжественно разрабатывая псевдофилософию науки и общества на глубоко врытых, но совершенно бессмысленных основах, заложенных Марксом. Месяц за месяцем усердный Левый книжный клуб наполняет умы своих приверженцев содержанием новых томов, чтобы поддержать их умственные привычки и вытравить из них септическое влияние неортодоксальной литературы. Бесспорно, последует партийный индекс запрещённых книг. Выдающиеся профессора с торжественным восторгом от своего замечательного мастерства читают лекции, рассуждают и даже производят выглядящие серьёзными тома о превосходстве марксистской физики и марксистских исследований над не отмеченной подобным клеймом деятельностью человеческого разума. Им стараются не грубить, но трудно поверить, что они сознательно не дурят сами себя. Или у них есть ощущение, что революционный коммунизм впереди, и они делают всё возможное, чтобы рационализировать его с прицелом на приход этих красных дней? (См. "Опасные мысли" Хогбена.)
Я не могу подробно заниматься здесь историей подъёма и упадка марксизма в России. Это во всех подробностях подтверждает мою точку зрения о том, что идея классовой войны - это запутывание и извращение мирового стремления к мировому коллективизму, изнурительная болезнь космополитического социализма. В общих чертах это повторяет типичную историю каждого восстания Неимущих с начала исторических времён. Россия-в-тени проявляла огромную неэффективность и медленно опускалась до России-во-мраке. Её плеяда некомпетентных правителей, управленцев, организаторов и прочих разработала сложнейшую систему самозащиты от критики, саботировала друг друга, интриговала друг против друга. Вы можете прочитать квинтэссенцию этого в книге Литтлпейджа "В поисках советского золота". Как и любое другое восстание Неимущих с незапамятных времён, поклонение героям овладело мятежными массами. Появился неизбежный Заступник. Они избавляются от царя - и через двадцать лет они поклоняются Сталину, изначально довольно честному, неоригинальному, амбициозному революционеру, доведённому до самооборонительной жестокости и раздутому от лести его нынешнему квазибожественному самодержавию. Цикл завершается, и мы видим, что, как при любой другой простой повстанческой революции, ничего не изменилось; многие люди были ликвидированы, многие другие заменили их, и Россия выглядит возвращающейся к той точке, с которой начинала, к патриотическому абсолютизму сомнительной эффективности и смутных неисчислимых целей. Я считаю, что Сталин честен и доброжелателен в своих намерениях, он просто и ясно верит в коллективизм, он всё ещё полагает, что делает добро России и странам, находящимся в сфере её влияния, и он самодовольно нетерпим к критике или оппозиции. Его преемник может не обладать таким же бескорыстием.
Но я написал достаточно, чтобы прояснить, почему мы должны полностью отделить коллективизацию от классовой войны в нашем сознании. Давайте не будем больше тратить время на зрелище, когда марксист ставит телегу впереди лошади и привязывает себя к упряжи. Мы должны выбросить из головы всё это пролетарское искажение ситуации и заново заняться проблемой того, как осуществить новые беспрецедентные возможности мировой коллективизации, которые открылись миру за последние сто лет. Это новый сюжет. Совершенно другой сюжет.
Мы, человеческие существа, сталкиваемся с гигантскими силами, которые либо целиком истребят наш вид, либо вознесут его целиком на беспрецедентный уровень могущества и благополучия. Эти силы необходимо контролировать, иначе мы будем уничтожены. Однако при полном контроле возможно отменить рабство - одного надёжного средства достаточно, чтобы сделать подобные явления ненужными. Коммунизм, основанный на классовой войне, имеет возможность осуществить всё это, но он не сумел это выполнить. Пока он только заменил одну самодержавную Россию на другую. Россия, как и весь остальной мир, по-прежнему сталкивается с проблемой компетентного управления коллективной системой. Она эту проблему не решила.
С диктатурой пролетариата мы потерпели неудачу. Нам следует искать возможности контроля в других направлениях. Будут ли они найдены?
Примечание
Дружелюбный советчик, читающий отрывок, протестует против "чрева общественного труда" как неправильного перевода "Манифеста" с немецкого оригинала. Я взял это из перевода профессора Хирендраната Мукерджи в журнале индийских студентов "Шрихарша", который оказался у меня на столе. Но мой советчик извлекает перевод Лили Эйткен и Фрэнка Баджена в "Glasgow Socialist Labor Press", где это называется "недрами общественного труда", что более изящно, но является чистой бессмыслицей. Немецкий оригинал - "schoss", и в самом широком смысле слово означает всю производственную женскую одежду от груди до колен, а здесь - определённо чрево. Французский перевод - "sein", что, на первый взгляд, выводит изысканность на ещё более высокий уровень. Но раз вы можете сказать по-французски, что будущая мать носит ребенка в своём "sein", я думаю, что так же выражается профессор Мукерджи. Тысячи почтительных молодых коммунистов должны были прочитать слово "недра", не замечая его нелепости. Маркс пытается утверждать, что повышение эффективности производства произошло за счёт "объединения" на фабриках. Лучшей фразой для выражения его (ошибочного) намерения было бы "скоординированные действия рабочих, сконцентрированных на фабриках".
5. Непросоленная молодёжь
Теперь нам нужно исследовать эти подрывные силы немного более тщательно, эти подрывные силы, которые явно перегружают и разрушают социальную и политическую систему, в которой выросло большинство из нас. В каких конкретных точках нашей политической и социальной жизни эти подрывные силы обнаруживают точки перелома?
Люди начинают всё яснее осознавать, что главной из этих точек перелома является обычный полуобразованный молодой человек.
Одним из частных последствий натиска власти и изобретений в наше время является высвобождение огромного потока человеческой энергии в виде безработных молодых людей. Это первичный фактор общей политической нестабильности.
Мы должны признать, что человечество не страдает от голода или нужды в какой-либо материальной форме так, как страдает большинство видов животных. Человечеству грозит не недостаток, а избыток. Оно полнокровно. Оно не валится, чтобы умереть от физического истощения; оно разбивает себя на куски.
Судя по любым стандартам, кроме человеческой удовлетворённости и максимальной безопасности, человечество сейчас предстаёт намного более богатым, чем в 1918 году. Уровень непосредственно доступных возможностей и материальных благ намного выше. То, что называется производительностью, в целом выше. Но есть веские основания полагать, что большая часть этого увеличения производительности в действительности является более быстрым и тщательным использованием невосполнимого капитала. Это процесс, который не может продолжаться бесконечно. Он поднимается до максимума, и на этом пиршество заканчивается. Природные ресурсы истощаются с огромной скоростью, и увеличившийся выпуск продукции идёт на военное вооружение, предназначенное для разрушения, и на бесплодные развлечения, что не лучше отходов. Человек, "наследник веков", - это деморализованный мот в состоянии стремительного потребления, живущий благодаря стимуляторам.
Когда мы смотрим на статистику населения, то видим неопровержимое доказательство того, что везде мы находимся на пике (см. об этом "Сумерки отцовства" Энид Чарльз или "Измерение роста населения" Р. Р. Кучински) и что быстрый спад неизбежен не только в Западной Европе, но и во всём мире. Есть веские основания сомневаться в предполагаемом огромном росте русского народа (см. "Сталин" Суварина). Тем не менее из-за постоянного повышения эффективности производственных методов относительное давление этого нового нетрудоустроенного класса возрастает. "Толпа" двадцатого века сильно отличается от почти животной "толпы" восемнадцатого века. Это беспокойное море неудовлетворённых молодых людей, молодых людей, которые не могут найти выхода своему естественному нетерпению и амбициям, молодых людей, вполне готовых "причинять неприятности", едва только им покажут, как это сделать.
В технически примитивном прошлом неграмотные Неимущие трудились в поте лица и слишком много. Было легко найти тяжёлую работу, чтобы все они были заняты. Такие избыточные массы больше не нужны. Тяжёлый труд больше не востребован рынком. Машины способны выполнять тяжёлую работу лучше и с меньшим сопротивлением.
Эти разочарованные массы остро осознали собственное разочарование. Пробел в их всегда отчасти искусственно невыгодном положении значительно уменьшился, потому что теперь они все читают. Даже для случайной занятости их необходимо было научить этому, и новая читающая публика, созданная таким образом, вызвала волнение и отклик в прессе и литературе. Кино и радио ослепляют их зрелищем роскоши и безудержной жизни. Это не беспомощный Ходжес и фабричная кормёжка столетней давности. Они образованы на уровне среднего класса 1889 года. Это действительно в значительной степени вытесненный средний класс, беспокойный, нетерпеливый и, как мы увидим, чрезвычайно опасный. Они ассимилировали почти все низшие слои населения, которые прежде были безграмотными работягами.
И у этого модернизированного избыточного населения больше нет социального смирения. Оно не верит в безошибочную мудрость своих правителей. Оно видит их слишком ясно; оно знает о них, об их расточительстве, пороках и слабостях, даже с преувеличенной реалистичностью. Оно не видит причин, чтобы такие люди лишали их лакомств жизни. Оно вполне утратило свою неполноценность для осознания того, что по большей части эта неполноценность является произвольной и искусственной.
Вы можете сказать, что это временное состояние дел, что сокращение населения в настоящее время облегчит ситуацию путём избавления от этого избытка "нежелательных". Но ничего подобного не будет. По мере сокращения населения будет сокращаться потребление. Отраслевое производство по-прежнему будет всё более и более эффективным для сокращающегося рынка, и будет всё меньше и меньше рабочих рук. Государство с пятью миллионами человек и с полумиллионом бесполезных рук будет вдвое нестабильнее, чем при сорока миллионах с двумя миллионами не работающих. Пока сохраняется нынешнее состояние дел, эта прослойка сбитых с толку молодых людей "не в своей тарелке" будет увеличиваться по сравнению со всем сообществом.
Пока не осознано так ясно, как следует, насколько проблемы настоящего времени вызваны этим новым аспектом социальной головоломки. Но если вы внимательно исследуете события последнего полувека в свете этой идеи, то более убедительно увидите, что подрывные силы проявляют себя главным образом в этой растущей массе неосуществлённых желаний.
Пылкая и безрассудная безработная молодёжь действительно является ударным отрядом в разрушении старого социального порядка повсюду. Они находят руководство в какой-нибудь смелой Партии или в каком-нибудь воодушевлённом Заступнике, который организует их для революционных или контрреволюционных целей. Вряд ли имеет значение, для каких именно. Они становятся коммунистами или фашистами, нацистами, Ирландской республиканской армией, ку-клукс-клановцами и так далее. Суть в сочетании энергии, разочарования и недовольства. Что общее у всех таких движений: искреннее возмущение социальными институтами, которые породили, а затем хладнокровно отвергли их; квазивоенная организация; решимость захватить власть, воплощённая в их лидерах. Мудрое и могущественное правительство предвидело бы и любой ценой предотвращало бы эти разрушительные действия, предоставляя различные интересные новые занятия и необходимые условия для удовлетворительной успешной жизни каждого. Эти молодые люди - жизнь. Возвышение успешного лидера лишь на время откладывает неприятности. Он захватывает власть во имя своего движения. А потом? Когда захват власти осуществлён, он обнаруживает, что вынужден продолжать действовать, находить оправдание своему лидерству, волнующим начинаниям, нетерпению.
Дальновидный лидер при адекватной технической поддержке может продуманно направить большую часть человеческой энергии, которую он воплотил, в творческое русло. Например, он мог бы перестроить грязные, непригодные города нашей эпохи, превратить всё ещё неопрятную сельскую местность в сад и игровую площадку, по-новому выразить, освободить и простимулировать воображение, пока идеи творческого прогресса не станут привычкой ума. Но, делая это, он столкнётся с теми, кто опирается на преимущества и приобретения старого порядка. Эти относительно состоятельные люди будут торговаться с ним до последнего ради своих денег и препятствовать его захвату и использованию земли и материальных ресурсов, а в дальнейшем их будет угнетать тот факт, что, организуя своих молодых людей, он вынужден был направить их умы и способности от творческой работы к систематическому насилию и военным действиям. Из безработного молодого человека легко сделать фашиста или гангстера, но трудно вновь обратить его к какой-либо достойной социальной задаче. Более того, собственное лидерство Заступника во многом объясняется его заговорщическими и авантюрными качествами. Сам он непригоден для творческой работы. Он обнаруживает себя бойцом во главе боевой стаи.
Более того, если его страна не достигла масштабов России и Соединённых Штатов, всё, что он предпринимает для выполнения своих обещаний жизни в изобилии, должно быть сделано вопреки совместному давлению суверенных государств в связи с отменой расстояния и изменением масштаба, которые мы уже рассмотрели. У него нет простора для манёвров. Результатом этих конвергентных трудностей является вступление его самого и его боевой стаи на стезю хищнической войны.
Повсюду в мире, при различающихся локальных условиях, мы видим правительства, в первую очередь озабоченные величайшей проблемой того, что делать с этой взрослой молодёжью, которая в нынешних условиях не способна к трудовой деятельности. Мы должны осознавать это и постоянно держать это в уме. Это есть в каждой стране. Самый опасный и ошибочный взгляд на мировую ситуацию - считать тоталитарные страны принципиально отличными от остального мира.
Проблема реабсорбции не способного к трудовой деятельности взрослого - существенная проблема во всех государствах. Это общая форма, к которой сводятся все текущие политические драмы. Как нам использовать или погасить этот избыток человеческой энергии? Молодёжь - это живое ядро нашего вида. Поколение моложе шестнадцати или семнадцати лет ещё не начало доставлять неприятности, а после сорока упадок жизненных сил побуждает людей принять выпавший на их долю жребий.
Франклин Рузвельт и Сталин оказались контролирующими огромные страны, недостаточно развитые или настолько неразвитые, что их основная энергия уходит на внутреннюю организацию или реорганизацию. Поэтому они не оказывают давление на свои границы и не угрожают войной. Недавние российские аннексии были предупредительно-оборонительными. Но всё же и России, и Америке приходится обслуживать этот проблемный социальный пласт не меньше, чем Европе. Новый курс Рузвельта - это явно попытка достичь рабочего социализма и предотвратить социальный крах в Америке; он чрезвычайно похож на последовательные "политические меры" и "планы" русского эксперимента. Американцы избегают слова "социализм", но как ещё его назвать?
Британская олигархия, деморализованная и ослабленная богатством, накопленным за столетие преимущества, на какое-то время откупилась от социальных потрясений за счёт преднамеренного и социально деморализующего умиротворения пособиями по безработице. Она не предприняла адекватных усилий для найма или обучения этого избыточного населения; она только выдала ему пособие по безработице. Она даже пытается откупиться от лидера Лейбористской партии с зарплатой в 2000 фунтов стерлингов в год. Что бы мы ни думали о качестве и делах нацистских или фашистских режимов или глупостях их лидеров, мы должны в любом случае признать, что они пытаются, пусть и неуклюже, реконструировать жизнь в коллективистском направлении. Это - попытки приспосабливаться и созидать, и пока они опережают британский правящий класс. Британская империя показала себя наименее конструктивной из всех управляющих сетевых структур. Она не предлагает ни Нового курса Рузвельта, ни пятилетних планов; она продолжает пытаться предотвратить свой неизбежный распад и придерживаться старых линий - и, очевидно, будет делать это до тех пор, пока ей больше нечего будет отдавать.
"Мир для нашего времени", это глупое преждевременное самовосхваление г-на Чемберлена, явно является руководящим принципом пожилого британского государственного деятеля. Это то естественное желание усесться где-нибудь удобно, которое мы все начинаем испытывать после шестидесяти. Они хотят непрогрессивного спокойствия любой ценой, даже ценой превентивной войны. Эта удивительная горстка правителей никогда не обнаруживала никаких представлений об общем будущем перед лицом их расползающейся Империи. Было время, когда казалось, что эта Империя станет связующим звеном мировой системы, но теперь очевидно, что у неё в будущем нет ничего, кроме распада. Очевидно, её правители ожидали, что так будет продолжаться всегда. Понемногу её составные части отпадали и становились квазинезависимыми державами, обычно после отвратительной борьбы; Южная Ирландия, например, нейтральна в нынешней войне, Южная Африка колебалась.
Теперь - и именно поэтому эта книга пишется - эти люди из-за череды почти невероятных ошибок впутали то, что осталось от их Империи, в великую войну, чтобы "покончить с Гитлером", и у них нет абсолютно никаких предложений для своих антагонистов и мира в целом относительно того, что будет после Гитлера. Очевидно, они надеются парализовать Германию каким-то ещё невыясненным способом, а затем вернуться к своему полю для гольфа или рыбному ручью и вздремнуть у камина после обеда. Несомненно, это одна из самых поразительных вещей в истории - возможность смерти и разрушения без подсчёта, и наши воюющие правительства не имеют никакой идеи о том, что последует за свержением Гитлера. Они кажутся такими же лишёнными всякого понимания будущего, такими же совершенно не думающими о последствиях своих кампаний, как один из тех американских тори, которые "только что выступили против Рузвельта, чёрт его возьми!"
Так Британская империя продолжает существовать, расплачиваясь до полного банкротства, покупая себе отсрочку от запутанных проблем будущего с помощью накопленного богатства и власти своего прошлого. Она быстро становится самым отсталым политическим образованием в мире. Но рано или поздно у неё не будет больше ни денег на пособия по безработице, ни союзников, чтобы их бросить, ни владений, чтобы уступить местным шишкам, и тогда, возможно, её распад будет полным ("покойся с миром"), не оставляя умным англичанам ничего иного, как занять очередь за Америкой и остальным умным миром и столкнуться со всеобщей проблемой. А именно: как нам приспособиться к этим могучим подрывным силам, которые разрушают человеческое общество в его нынешнем виде?
В густонаселённых странах, которые имеют ограниченные внутренние возможности и нуждаются в обширных природных ресурсах русского и атлантического сообществ, внутренняя напряжённость напрямую способствует агрессивной войне, но фундаментальной движущей силой их агрессивности по-прежнему является всеобщая проблема, этот избыток молодых людей.
В этом более широкой перспективе нынешняя война приобретает свои истинные пропорции как глупый конфликт по второстепенным проблемам, который задерживает и предотвращает запоздалое переустройство мира. Можно убить сотни тысяч человек, и это ничего не изменит. А идиот с револьвером может убить семью - и остаться идиотом.
Период с 1914 по 1939 годы - четверть века глупости, подлости, увёрток и негодования, и только очень нудный и плодовитый историк попытается распределить вину между теми, кто сыграл роль в этой истории. А когда он это сделает, то, что он сделал, не будет иметь никакого значения. Перед нами стоит чрезвычайно сложная проблема, и в какой-то мере мы все потеряли голову, оказавшись перед ней, потеряли своё достоинство, были слишком умны наполовину, связали себя дешёвыми решениями, глупо ссорились между собой. "Мы заблуждались и сбились с пути... Мы не сделали того, что должны были сделать, и сделали то, чего не должны были делать, и мы не жизнеспособны".
Я не вижу никакой возможности решения проблемы мира во всём мире, если мы не признаем всеобщие неправильные мысли и неправильные поступки. Затем мы сможем перейти к вопросу о решении с некоторой обоснованной перспективой найти ответ.
Теперь давайте предположим, что "мы" - это ряд умных людей, немцев, французов, англичан, американцев, итальянцев, китайцев и так далее, которые решили в результате войны и несмотря на войну, пока война всё ещё продолжается, выкинуть из головы все эти прошлые ссоры и прямо и просто обсудить нынешнее положение человечества. Что делать с миром? Давайте перечислим соображения, которые до сих пор рассматривались, и какие перспективы некоторых обнадёживающих согласованных действий, если таковые имеются, они открывают; действий, которые настолько революционизировали бы человеческое мировоззрение, что навсегда положили бы конец войне и этому суматошному повторяющемуся растрачиванию человеческой жизни и счастья.
Во-первых, стало очевидно, что человечество находится в конце эпохи, эпохи раздробленности в управлении своими делами, раздробленности политической между отдельными суверенными государствами и экономической среди неограниченной коммерческой деятельности организаций, конкурирующих за прибыль. Отмена расстояния, огромное увеличение доступной мощности - коренные причины всех наших проблем - внезапно сделали чрезвычайно опасным и расточительным то, что когда-то было приемлемой работающей системой - системой, которая, возможно, со всеми её неравенствами и несправедливостью была единственной практичной работающей системой в своё время, - так что это угрожает полностью истощить и разрушить наш мир. Человек подобен нерадивому наследнику, у которого внезапно оказалась возможность получить свой капитал и потратить его, как если бы это было доходом. Мы живём в период жестоких и невосполнимых трат. Среди наций и среди частных лиц усиливается борьба за приобретение, монополизацию и расходы. Обездоленная молодёжь чувствует, что всё безнадёжно, если не прибегнуть к насилию. Они воплощают всё возрастающую нестабильность. Только всеохватывающая коллективизация людских дел может остановить это беспорядочное самоуничтожение человечества. Всё это ясно показывает то, что было сказано ранее.
Эта важная проблема, проблема коллективизации, может быть рассмотрена с двух противоположных точек зрения и сформулирована двумя разными способами. Мы можем спросить: "Что нужно сделать, чтобы закончился мировой хаос?" - а также: "Как мы можем предложить обычному молодому человеку разумную и стимулирующую перспективу полноценной жизни?"
Эти два вопроса являются лицевой и оборотной сторонами одного вопроса. Ответ на один отвечает на другой. Ответ на оба вопроса заключается в том, что мы должны коллективизировать мир как единую систему, где практически каждый будет играть достаточно важную роль. По разумным практическим причинам, кроме любых этических или сентиментальных соображений, мы должны изобрести коллективизацию, которая не унижает и не порабощает.
Затем наша воображаемая всемирная конференция должна обратиться к вопросу о том, как коллективизировать мир так, чтобы он оставался коллективизированным и в то же время предприимчивым, интересным и достаточно счастливым, чтобы удовлетворить того обычного молодого человека, который в противном случае снова возникнет, озадаченный и угрюмый, на углу улицы и снова всё расстроит. Оставшаяся часть книги посвящена этой проблеме.
На самом деле совершенно очевидно, что в настоящее время миру очень быстро навязывается одна из разновидностей коллективизации. Всех регистрируют, всеми понукают, над всеми где-то устанавливают контроль, даже если это происходит только при эвакуации, в концентрационном лагере и так далее. Этот процесс коллективизации, некой разновидности коллективизации, теперь кажется естественным, и нет причин полагать, что он обратимый. Некоторые люди воображают мир во всём мире концом этого процесса. Коллективизация будет побеждена, и смутно представляемое царство закона восстановит и укрепит собственность, христианство, индивидуализм и всё, к чему привыкли респектабельные зажиточные люди. Это подразумевается даже в названии такой книги, как "Человек или Левиафан?" Эдварда Мусли. Гораздо разумнее думать, что мир во всём мире должен быть необходимым завершением этого процесса, а альтернативой является декадентская анархия. Если так, фраза для целей либеральной мысли должна быть не "Человек или Левиафан", а "Человек подчиняет Левиафана".
По поводу неизбежности коллективизации как единственной альтернативы всеобщему грабежу и социальному краху, наша всемирная конференция должна высказаться предельно чётко.
Затем она должна обратиться к гораздо более трудному и сложному вопросу о том, как это сделать.
6. Социализм неизбежен
Теперь мы, пусть и за счёт некоторого повторения, немного внимательнее взглянем на то, как подрывные силы проявляют себя в западном и восточном полушариях.
В Старом Свете наиболее очевидной является гипертрофия армий, в Америке - гипертрофия большого бизнеса. Но и там, и там всё более явно признаётся необходимость усиления коллективного сдерживания несогласованного чрезмерно могущественного бизнеса или политической предприимчивости.
В Америке крупные заинтересованные стороны находятся в сильной оппозиции по отношению к президенту, который сделал себя лидером коллективизационного стремления; сейчас они хотят затормозить его прогрессивную социализацию нации и, вполне возможно, за счёт увеличения социальных трений могут значительно замедлить смещение к социализму. Но невероятно, что они осмелятся спровоцировать социальное потрясение, которое последовало бы за преднамеренным включением "обратного хода" или за любой попыткой вернуться в славные дни большого бизнеса, диких спекуляций и растущей безработицы до 1927 года. Они просто замедлят движение. Ибо сейчас в мире все дороги ведут к социализму или социальному распаду.
Темп процесса на двух континентах разный; это главное различие между ними. Это не противостояние. Они движутся с разной скоростью, но движутся к одной и той же цели. В Старом Свете в настоящее время социализация сообщества происходит гораздо быстрее и основательнее, чем в Америке, из-за постоянной угрозы войны.
В Западной Европе распад и стремление к социализации теперь прогрессируют не по дням, а по часам. Британский правящий класс и британские политики в целом, застигнутые войной, которую у них не хватило ума предотвратить, в течение последних двадцати лет пытались искупить небрежное отсутствие воображения страстью к глупой импровизации. Бог знает, что означают их фактические приготовления к войне, но их внутренняя политика, похоже, основана на несовершенном изучении Барселоны, Герники, Мадрида и Варшавы. Они представляют себе подобные катастрофы в более крупном масштабе - хотя они совершенно невозможны, как знает каждый трезвомыслящий человек, который может оценить имеющиеся запасы бензина, - и они ужасно боятся быть привлечёнными к ответственности. Они боятся расплаты перед своими давно обманутыми низшими классами. В панике они стремительно ломают весь существующий порядок.
Изменения, произошедшие в Великобритании менее чем за год, поразительны. Многими особенностями они напоминают социальные потрясения в России в последние месяцы 1917 года. Произошли смещение и смешение народа, которые в 1937 году никому не показались бы невозможными. Эвакуация населённых пунктов при всего лишь преувеличенной угрозе воздушных налётов была безумным безрассудством. Сотни тысяч семей были разбиты, дети разлучены со своими родителями и размещены в домах более или менее сопротивляющихся хозяев. Паразиты и кожные заболевания, дурные привычки и антисанитарная практика распространились, словно в страстном порыве пропаганды равенства, в трущобах таких центров, как Глазго, Лондон и Ливерпуль, вдоль и поперёк по всей стране. Железные дороги, автомобильное движение, все нормальные коммуникации были выведены из строя из-за всеобщей беготни. В течение нескольких месяцев Великобритания была больше похожа на растревоженный муравейник, чем на организованную цивилизованную страну.
Пагубное влияние паники затронуло всех. Государственные учреждения и крупные коммерческие предприятия устремились в удалённые и неудобные районы; организация Би-би-си, например, наспех покинула Лондон, смехотворно и без всякой необходимости, никто не гнался за ней. Произошла дикая эпидемия увольнений, например, служащих в Лондоне, и ещё более дикое привлечение неподходящих людей на новые, ненужные работы. Всех призывали служить стране, двенадцатилетние дети, к великому восторгу консервативно настроенных фермеров, были исключены из школы и отправлены работать в сельскую местность, и всё же количество тех, кто потерял работу и не может найти, чем заняться, выросло более чем на 100 000.
Были дилетантские попытки нормировать пищу, производя то отходы, то искусственный дефицит. Нечто вроде расправы с малыми независимыми предприятиями происходит в основном в пользу крупных компаний, поставляющих продукты, которые за одну ночь из открытых спекулянтов превратились в "экспертных" консультантов по снабжению продовольствием. Вся экспертная деятельность, которую они когда-либо демонстрировали, являлась извлечением прибыли из снабжения продовольствием. Но пока прибыли растут, налогообложение в значительной степени настроено на их сокращение.
Британская общественность всегда была флегматичной перед лицом опасности, она слишком стойкая и слишком глупая, чтобы поддаваться излишнему страху, но власти сочли необходимым оклеить стены литыми, явно дорогими, увенчанными короной плакатами: "Ваша храбрость, ваша решимость, ваша жизнерадостность принесут нам победу".
"О да, - сказал лондонский кокни. - Вы одержите победу. Довериться вам. Насчёт моей храбрости, моей решимости, моей жизнерадостности - ты хорошо используешь "томми". Посмеёшься любезно над ним и используешь его. А после этого ты думаешь снова выставить его на свалку. Снова? Во второй раз?"
Всё это слишком правдоподобно. Но на этот раз наши правители окажутся дискредитированными и разочарованными конфликтом и столкнутся с дезорганизованным населением и его крамольными расспросами. Они дали нелепые обещания восстановить Польшу, и им наверняка придётся проглотить свои слова по этому поводу. Или, что более вероятно, правительству придётся уступить место другой администрации, которая будет способна с чуть большей грацией проглотить эти слова за них. На этот раз мало шансов на богослужения в День благодарения или на ночную оргию в День перемирия. Дома люди вкушают тяготы войны ещё более томительно и раздражённо, чем мужчины на военной службе. Кинотеатры и театры были закрыты преждевременно, отключение электричества снизило безопасность улиц и вдвое увеличило количество жертв на дорогах. Британская толпа - это уже мрачная толпа. Мир не видел её в таком раздражении в течение полутора веков, и, пусть это не будет ошибкой, она гораздо меньше раздражена немцами, чем своими собственными правителями.
Несмотря на всю эту бурлящую устрашающую пропаганду гражданских беспорядков и систематическое подавление новостей и критики самого раздражающего характера, подготовка к войне продолжалась. Озадаченный и сбитый с толку гражданин может только надеяться, что со стороны военных было немного больше предусмотрительности и меньше истерии.
Потеря доверия и особенно доверия к правительству и социальному порядку уже огромна. Никто больше не чувствует себя в безопасности ни на работе, ни на службе, ни в том, что касается его сбережений. Люди теряют уверенность даже в деньгах, что у них в карманах. А человеческое общество построено на доверии. Без него оно не может существовать.
Всё уже развивается подобным образом, и это только начальная стадия этой странной войны. Положение правящего класса и финансистов, которые до сих пор доминировали в британских делах, является своеобразным. Цена войны уже огромна, и нет никаких признаков того, что она уменьшится. Подоходный налог, сверхналог, налог на наследство, налоги на военную прибыль были подняты до уровня, который должен практически полностью уничтожить когда-то процветающие средние слои общества. Очень богатые выживут в остриженном и ослабленном государстве, они будут держаться до последнего; но значительно ослабнут отдельные классы, до сих пор вклинивавшиеся между ними и обнищавшими массами населения, которые будут озлоблены военными жертвами, масштабной безработицей и будут задавать всё больше и больше острых вопросов. Только с применением самых искусных денежных манипуляций, опасного уклонения от уплаты налогов и уловок на грани явной подлости у умного молодого человека появится призрачный шанс подняться по старой традиционной денежной лестнице выше своих собратьев. С другой стороны, карьера государственного служащего будет становиться всё более привлекательной. К ней будет больше интереса при большем самоуважении. Чем дольше продолжается война, тем более полным и явно непоправимым будет распад старого порядка.
Сегодня многим читателям, которые недоверчиво отнеслись к утверждению первого раздела этой книги, что мы живём в конце эпохи, тем, кто был невосприимчив к сообщению о подрывных силах, которые разрушают социальный порядок, и к аргументу, который я вытянул у тех, которые, возможно, удалились от всего этого, заявив, что они, так сказать, люди "научные", "материалистические", "социологические", "интеллектуальные" или что Провидение, которое до сих пор демонстрировало такую явную склонность в пользу обеспеченных, комфортно живущих, тугодумных людей, обязательно сделает для них что-то хорошее в последний момент, - настоящие неудобства, тревоги, потери и растущий беспорядок в их жизни могут, наконец, принести осознание того, что ситуация в Западной Европе становится революционной. Многим представителям классов, наделённых преимуществами, особенно если это люди среднего возраста, будет трудно услышать, что со старшими уже покончено, и их нельзя вернуть. Но как могут они сомневаться в этом?
Революция, то есть более или менее конвульсивная попытка социальной и политической перестройки, неизбежна во всех этих перегруженных странах, в Германии, Великобритании и повсюду. Скорее всего, это не возникнет напрямую из раздражающих диминуэндо и крещендо нынешней войны как её кульминационная фаза. У нас должна быть какая-то революция. Мы не можем предотвратить её наступление. Но мы можем повлиять на ход её развития. Это может закончиться полной катастрофой или создать новый мир, намного лучший, чем старый. Для нас возможно в этих широких пределах принимать решение о том, как это придёт к нам.
И поскольку единственный стоящий перед нами практический вопрос - это вопрос о том, как мы овладеем этой мировой революций, от которой невозможно уклониться, позвольте мне обратить ваше внимание на причины, которые я выдвинул во втором разделе этой книги для максимально открытого обсуждения нашей нынешней ситуации. А также позвольте мне вспомнить рассмотрение марксизма в четвёртом разделе. Там показано, как легко коллективистское движение, особенно когда оно сталкивается со слабым по силе сопротивлением и подавлением со стороны тех, кто до сих пор пользовался богатством и властью, может выродиться в старомодную классовую войну, стать заговорщическим, догматичным и неприспособленным и скатиться к поклонению лидеру и автократии. Видимо, именно это и произошло в России на нынешнем этапе. Мы не знаем, насколько изначальный революционный дух сохранился там, и реальная фундаментальная проблема ситуации в мире заключается в том, должны ли мы идти по стопам России или сплотиться, взглянуть в лицо суровой логике необходимости и произвести западную революцию, которая извлечёт пользу из русского опыта, повлияет на Россию и в итоге приведёт ко всемирному взаимопониманию.
Что в современном советском мире вызывает у атлантического мира больше всего возражений? Разве это неодобрение коллективизма как такового? Только среди сокращающегося меньшинства богатых и успешных людей и очень редко среди сыновей этих людей. В наши дни очень немногие способные люди моложе пятидесяти остаются индивидуалистами в политических и социальных делах. Они даже не принципиальные антикоммунисты. Однако бывает, что по разным причинам политическая жизнь сообщества всё ещё находится в руках не способных к обучению старомодных людей. Так называемые "демократии" сильно страдают от правления стариков, которые не поспевают за временем. Настоящее и действенное неодобрение, недоверие и неверие в надежность советской системы заключается не в устаревшем индивидуализме этих пожилых типов, а в убеждении, что она никогда не сможет достичь эффективности или даже сохранить свой честный идеал каждого для всех и всех для каждого, пока нет свободы слова и требования закреплённой в законе свободы человека в пределах коллективистских рамок. Мы не осуждаем русскую революцию как революцию. Мы выражаем недовольство тем, что это недостаточно хорошая революция, и мы хотим революцию лучше.
Чем выше уровень того, что подвергается коллективизации, тем более необходима правовая система, воплощающая права человека. Об этом забыли при Советской власти, и поэтому люди там опасаются произвола полиции. Но чем больше функций контролирует ваше правительство, тем больше потребность в оберегающем законе. Возражение против советского коллективизма состоит в том, что он не удержится без антисептика от юридически гарантированной личной свободы. Заявляется, что по своей сути этот коллективизм - общая экономическая система, основанная на идеях классовой войны; директор предприятия находится под каблуком у партийного комиссара; политическая полиция вообще вышла из-под контроля; и дело неизбежно сводится к олигархии или автократии, защищающей свою неспособность подавлением враждебных высказываний.
Но эта обоснованная критика просто указывает на тип коллективизации, которой следует избегать. Она не отбрасывает коллективизм как таковой. Если мы, в свою очередь, не хотим быть затопленными волной большевизации, которая явно надвигается с Востока, мы должны осуществить на практике все эти обоснованные возражения и создать коллективизацию, которая будет более эффективной, более процветающей, терпимой, свободной и быстро прогрессирующей, чем система, которую мы осуждаем. Мы, которым не нравится сталинизированное марксистское государство, должны, как говаривали британские политики, "угостить" чем-то лучшим. Мы должны противопоставить коллективизму, восточному по духу, коллективизм, по духу западный.
Возможно, он будет лучше. Здесь мы можем уступить место подсознательному тщеславию и предположить, что Запад всегда стремится думать более свободно и ясно и работать более эффективно, чем Восток. Сейчас это так, но так может быть не всегда. У каждой страны были свои фазы озарения и фазы слепоты. Сталин и сталинизм не являются ни началом, ни концом коллективизации России.
Мы имеем дело с тем, что всё ещё почти невозможно оценить, до такой степени стёрлись новый русский патриотизм и новое поклонение Сталину, настолько они просто замаскировали подлинно творческий международный коммунизм революционных лет. Русский ум - непокорный ум, и мы должны помнить, что большая часть литературы, доступной молодому человеку для чтения в России, по-прежнему революционна. Там не было сожжения книг. Московское радио вещает для внутреннего "потребления", поскольку соглашение Гитлера и Сталина обнаруживает большую озабоченность со стороны правительства, дающего понять, что революционные принципы не были принесены в жертву. Это свидетельствует о живучести общественного мнения в России. Столкновение между учениями 1920 и 1940 годов может освободить умы многих людей. Русские любят говорить об идеях. Они говорили при царе. И это невероятно, что они не говорят при Сталине.
Вопрос о том, должна ли коллективизация быть "вестернизированной" или "истернизированной", используя эти слова с оговоркой из предыдущего абзаца, действительно является первой проблемой, стоящей перед миром сегодня. Нам нужна полностью "вентилируемая" революция. Наша революция должна происходить при свете и на свежем воздухе. Возможно, довольно скоро нам придётся принять советизацию по-русски, если мы не сможем произвести лучшую коллективизацию. Но если мы произведём лучшую коллективизацию, то станет более вероятно, что в российскую систему включат наши улучшения, забудут о вновь возрождающемся национализме, развенчают Маркса и Сталина, насколько их можно развенчать, и объединятся в единое мировое государство.
Между этими основными антагонистами, между Революцией с открытыми глазами и Революцией с маской и кляпом, несомненно, возникнут осложнения, вызванные проблемой патриотизма, фанатизма и невозможности обучить тех упрямых слепцов, которые не хотят видеть. Большинство людей много лгут себе, прежде чем солгут другим, и безнадёжно ожидать, что все враждующие культы и традиции, которые сегодня сбивают с толку сознание расы, сольются от осознания императивной сущности той ситуации, в которой находится человек, как я указал здесь. Многие этого никогда не осознают. Немногие человеческие существа способны изменить свои основные идеи после тридцати пяти лет. Они укореняются в них и гонят их вперёд не более разумно, чем животных гонят вперёд их врождённые инстинкты. Они скорее умрут, чем изменят своё второе "я".
Одна из самых запутанных из этих сбивающих с толку второстепенных проблем - та, которая создана глупыми и настойчивыми происками Римско-католической церкви.
Здесь я буду откровенным. Я говорю о Ватикане и его постоянных попытках играть ведущую роль в светской жизни. Я насчитываю среди своих друзей много католиков, у которых сформировались самые очаровательные черты характера и системы поведения на основе, предоставленной им их верой. Одной из самых восхитительных личностей, которых я когда-либо знал, был Г. К. Честертон. Но я думаю, что он был так же хорош прежде, чем стал католиком, как и впоследствии. Однако он нашёл в католицизме то, что ему было нужно. Есть святые, относящиеся ко всем верам и ни к одной конкретной, так хороши лучшие возможности человеческой натуры. Религиозные обряды создают каркас, который многие считают незаменимым для правильного упорядочения своей жизни. А вне ранга "строгих" наблюдателей многие хорошие люди с богословскими воззрениями, не сильно отличающимися от унитарианских, любят говорить о добре и доброте как о христианстве. Такой-то и есть "добрый христианин". Вольтер, говорит католический писатель Альфред Нойес, был "хорошим христианином". Я не использую слово "христианство" в этом смысле, потому что не верю, что христиане обладают какой-либо монополией на добро. Когда я пишу о христианстве, я имею в виду христианство с определённой религиозной и воинственной организацией, а не этих хороших добрых людей, хороших и добрых, но не очень требовательных к точному использованию слов.
Такие "добрые христиане" могут быть почти так же резко критичны, как и я, в отношении постоянного давления на верующих со стороны той внутренней группы итальянцев в Риме, субсидируемой фашистским правительством, которые дергают за ниточки церковной политики во всём мире, чтобы совершить то или иное бесчестное или варварское дело, калечить образование, преследовать неортодоксальный образ жизни.
Именно влиянию церкви мы должны приписать глупую поддержку британским министерством иностранных дел Франко, этого маленького кровожадного "христианского джентльмена", и свержения им шаткого, поразительного либерального возрождения Испании. Британцы и французы должны благодарить римско-католическое влияние за фантастические промахи, которые вынудили их защищать невозможное польское государство и его несправедливые приобретения; это сильно повлияло на британскую политику в отношении Австрии и Чехословакии, и теперь делается всё возможное, чтобы поддерживать и развивать политическое отчуждение между Россией и западным миром, предвзято обостряя идею о том, что Россия является "анти-Богом", тогда как мы, жители Запада, - маленькие дети света, храбро сражающиеся на стороне Креста, Всемогущества, Великой Польши, национального суверенитета, мелкого нерентабельного плодовитого фермера и лавочника, всего прочего, что вы любите воображать и что составляет "христианский мир".
Ватикан постоянно стремится превратить нынешнюю войну в войну религиозную. Он пытается украсть войну. Судя по условиям воспитания, там не способны к обучению. Там не знают лучшего. Ватикан будет продолжать до тех пор, пока какая-нибудь экономическая революция не лишит его средств. Тогда - как источник политического влияния - он может очень быстро исчезнуть. Англиканская церковь и многие другие протестантские секты, например, богатые баптисты, следуют его примеру.
Эта пропаганда продолжается не только в делах Британии. С началом войны Франция становится воинственной и католической. Она подавила Коммунистическую партию в качестве жеста возмущения против России и меры предосторожности против послевоенной коллективизации. Бельгийский карикатурист Ремакерс изо дня в день представляет Гитлера жалким слабаком, c которым уже расправились и который заслуживает нашего сочувствия, тогда как Сталин изображён ужасным гигантом с рогами и хвостом. Всё же и Франция, и Великобритания находятся в мире с Россией и имеют все основания прийти к действенному взаимопониманию с этой страной. Отношение России к войне в целом было холодным, презрительным и благоразумным.
Это не значит, что эти коварные схемы могут нас куда-то привести; это не значит, что восстановление Священной Римской империи возможно. Вы противостоите этим католическим политикам так же, как и политикам Вестминстера, относительно этих двух кардинальных фактов: отмена расстояния и изменение масштаба. Напрасно. Вы не можете добиться, чтобы их идейно защищённые черепа осознали значимость этих вещей. Они глухи к этому, слепы к этому. Они не могут видеть, что это как-то отличается от их давних умственных привычек. Если их разум на мгновение заколебался, они произносят маленькие магические молитвы, чтобы изгнать проблеск.
Какое, спрашивают они, отношение к душе человека имеет "простая величина", "простая скорость, простая сила"? Что лучшее может сделать молодёжь, чем подчинить свою естественную потребность жить и действовать? Какое отношение имеет простая жизнь к религиозному мировоззрению? Война, настаивают эти пропагандисты Ватикана, - это "крестовый поход" против модернизма, против социализма и свободы мысли, её цель - восстановление власти священников; наши сыновья бьются, чтобы дать возможность священнику снова всунуть своё нечистоплотное ханжество между читателем и книгой, ребёнком и знанием, мужем и женой, сыновьями и любовниками. Пока люди бьются сейчас, чтобы положить конец военной агрессии, воистину возобновить ту "войну ради конца войн", которая была прервана, чтобы дать нам Лигу Наций, эти фанатики упорно извращают проблему, пытаясь представить её как религиозную войну против России в частности и против современного духа в целом.
Хорошо обученные мусульмане, американские фундаменталисты, ортодоксальные евреи, все закрытые культуры оказывают подобное неуместное и бесполезное сопротивление, но католическая организация более упорна и идёт дальше. Она откровенно противостоит человеческим усилиям и идее прогресса. Она не притворяется насчёт этого.
Подобными перекрёстными действиями усложняются, задерживаются и даже могут эффективно саботироваться все усилия для решения проблемы здравой коллективизации мировых дел, но эти действия не меняют того существенного факта, что коллективизация происходит только благодаря рационализации и слиянию конструктивных революционных движений повсюду и либеральному триумфу над догматизмом классовой войны, на что мы надеемся из-за нынешнего крушения нашего мира.
7. Федерация
Давайте теперь займёмся расплывчатыми конструктивными предложениями, которые, кажется, в настоящее время очень сильно занимают умы людей. Они находят своё кардинальное выражение в книге под названием "Союз сейчас" г-на Кларенса К. Стрейта, которая распространила по всему миру волшебное слово "Федерация". "Демократии" мира должны собраться вместе для своего рода расширения федеральной конституции Соединённых Штатов (что привело к одной из самых кровопролитных гражданских войн в истории), и тогда у нас всё будет хорошо.
Давайте обсудим, имеет ли слово "Федерация" какое-либо значение для организации западной революции. Я бы предположил, что имеет. Я думаю, оно может быть средством для умственного освобождения многих людей, которые в противном случае продолжали бы тупо сопротивляться любым изменениям.
Этот проект Федерации отличается разумностью. Он привлекателен для ряда влиятельных людей, которые хотят при минимальной адаптации остаться влиятельными в меняющемся мире, и особенно он привлекателен для тех, кого я могу назвать либерально-консервативными элементами процветающих классов в Америке, Великобритании и "странах Осло", потому что самый сложный аспект проблемы, необходимость коллективной социализации, он полностью отодвигает на задний план, так что его можно игнорировать. Это позволяет им видеть будущее вполне ярким и обнадеживающим, без каких-либо серьёзных препятствий для их нынешних забот.
Они думают, что разумно определённая Федерация может исключить возможность войны на значительный период и настолько облегчить бремя налогообложения, что нынешние сокрушительные требования к ним ослабнут, и они смогут возобновить, возможно, в несколько более экономичных масштабах, их прежний образ жизни. Всё, что даёт им надежду и самоуважение и защищает их дома от наихудших унижений из-за паники, соглашательства, предательства и прочего, следует поощрять, а тем временем у их сыновей будет время подумать, и поэтому можно исследовать, изучать и рационализировать проект Стрейта, чтобы создать подлинную и работоспособную схему социализации мира.
В "Судьбе человека разумного" я рассматривал слово "демократия" с некоторой осторожностью, поскольку уже казалось вероятным, что от многих наших молодых людей требовалось калечить свои жизни и рисковать ими ради неё. Я показал, что это было ещё не полностью реализованное стремление, что его полное развитие включало социализм и уровень образования и информации, которого ещё не достигло ни одно сообщество в мире. Г-н Стрейт делает более свободное, более риторическое заявление - более идеалистическое заявление, скажем мы? - о своей концепции демократии, такое заявление, которое можно было бы считать сильно преувеличенным, даже если бы это была военная пропаганда, и хотя, к сожалению, оно далеко от какой-либо достижимой реальности, он продолжает рассуждать без дальнейших исследований, как если бы это было описание существующей реальности того, что он называет "демократиями" мира. Он воображает, что в них находит "правительства людей, посредством людей, для людей".
В книге, которую я уже цитировал, я обсуждаю, что такое демократия и где есть демократия? Я делаю всё возможное, чтобы низвести г-на Стрейта до суровых и сложных фактов этого дела. Теперь я немного остановлюсь на деталях моего изучения его проекта.
Его "основополагающими демократиями" должны быть: "Американский Союз, Британское Содружество (особенно Соединённое Королевство, Федеральный Доминион Канады, Содружество Австралии, Новая Зеландия, Южно-Африканский Союз, Ирландия), Французская Республика, Бельгия, Нидерланды, Швейцарская Конфедерация, Дания, Норвегия, Швеция и Финляндия".
Вряд ли хоть одна из них, как я показал в той книге, в реальности является вполне действующей демократией. А Южно-Африканский Союз - особенно плохой и опасный случай расовой тирании. Ирландия - это зарождающаяся религиозная война, и не одна страна, а две. Польша, отмечу, вообще не входит в список демократий г-на Стрейта. Его книга была написана в 1938 году, когда Польша была тоталитарной страной, владевшей, вопреки Лиге Наций, Вильно, который она отняла у Литвы, также большими непольскими территориями, которые она отвоевала у России, и кусками, полученными в результате раздела Чехословакии. Она стала демократией, хотя бы формально и на короткий период, только перед её крахом в сентябре 1939 года, когда г-н Чемберлен был настолько глуп, что втянул Британскую империю от её имени в дорогостоящую и опасную войну. Но это между прочим. Ни одна из этих пятнадцати (или десяти) "основополагающих демократий" вообще не является демократией. Так что начало для нас плохое. Но они могут стать социалистическими демократиями, а их федерация действительно может стать чем-то очень реальным, но придётся заплатить высокую цену. СССР - это федеративная социалистическая система, которая за последние два десятилетия показала довольно успешную политическую солидарность, независимо от того, что там сделано или не сделано.
Теперь давайте поможем г-ну Стрейту превратить его "федерацию" из благородного, но крайне риторического притязания в живую реальность. Он осознаёт, что за это придётся заплатить, но мне хочется предполагать, что эта плата, насколько я понимаю его точку зрения, намного выше, а изменение намного проще, обычней и, возможно, даже доступней, чем он считает. Он склонен апеллировать к существующим административным организациям, и сомнительно, подходят ли они для реализации его замыслов. Одна из трудностей, которую он смягчает, - это возможное нежелание Министерства по делам Индии передать контроль над Индией (Цейлон и Бирму он не упоминает) новому правительству Федерации, которое, как я полагаю, также взяло бы на себя заботу о находящихся под хорошим управлением счастливых пятидесяти с лишним миллионах человек в Голландской Ост-Индии, Французскую колониальную империю, Вест-Индию и так далее. Это, если он не предлагает просто переименовать Министерство по делам Индии и прочее, требует огромной вспышки честности и компетентности со стороны нового федерального чиновничества. Это также относится к возможному содействию новому порядку со стороны этих пятисот или шестисот миллионов смуглых людей при легкомыслии, несовместимом с демократическими идеалами.
У многих из этих людей умственные способности такие же или лучше, чем у обычных европейцев. За одну жизнь вы могли бы обучить весь мир до не очень высокого уровня выпускника Кембриджа, если бы у вас было достаточно школ, колледжей, приборов и учителей. Радио, кино, граммофон, улучшения и в производстве, и в транспортировке сделали возможным в тысячу раз увеличить пределы и эффективность работы одарённого учителя. Мы видели в избытке интенсивные приготовления к войне, но никто ещё не мечтал об интенсивных образовательных усилиях. Никому из нас не нравится видеть других получающими образование. Они могут получить преимущество перед нашим привилегированным "я". Предположим, мы преодолеем эту примитивную ревность. Предположим, мы ускорим - как теперь мы способны ускоряться физически - образование в этих огромных резервуарах неразвитого человеческого потенциала и предоставление этим людям гражданских прав. Предположим, мы добавим это к идее книги "Союз сейчас". Предположим, мы оговариваем, что Федерация, где бы она ни простиралась, подразумевает новое и влиятельное образование. В Бенгалии, на Яве, в Свободном государстве Конго такое же, как в Теннесси, Джорджии, Шотландии или Ирландии. Предположим, мы думаем немного меньше о "постепенном предоставлении гражданских прав" посредством голосований, экспериментов в области местной автономии и всех этих старых идей и немного больше - о предоставлении гражданских прав для разума. Предположим, мы отбросим это старое нытьё о политически незрелых народах.
Есть одно направление, где предложения г-на Стрейта открыты для улучшения. Обратимся к тому, где он, похоже, не осознал всех последствий своего предложения. Этот великий Союз должен иметь союзные деньги и союзную экономику без таможенных пошлин. Что из этого следует? Я думаю, больше, чем г-на Стрейт осознаёт.
Есть один аспект денег, относительно которого большинство из тех, кто его обсуждает, кажутся неизлечимо слепыми. Вы не можете иметь теорию денег или какой-либо план относительно денег самих по себе. Деньги не вещь в себе; это рабочая часть экономической системы. Деньги различаются по своей природе в зависимости от законов и идей собственности в сообществе. Например, когда сообщество движется к коллективизму и коммунизму, деньги становятся проще. Деньги необходимы при коммунизме, как и при любой другой системе, но их функция там простейшая. Натуральная плата работнику не даёт ему свободу выбора среди товаров, производимых сообществом. Деньги - дают. Деньги становятся стимулом, который заставляет работать работника, и не более того.
Но как только вы позволяете частным лицам не только получать товары для потребления, но и получать кредиты на производство изделий для видов продукции, не относящейся к производству государством основной продукции, возникает вопрос кредита и долга, и деньги становятся более сложными. При каждом высвобождении того или иного продукта или услуги от коллективного контроля для коммерческой или экспериментальной эксплуатации роль денежной системы расширяется, а законы, регулирующие то, что вы можете предпринимать, законы о компаниях, законы о банкротстве и так далее, усиливаются. В любой высокоразвитой коллективной системе администрация обязательно должна будет предоставлять кредиты подающим надежды экспериментальным предприятиям. Когда система не является коллективистской, денежные операции с целью получения прибыли неизбежно просочатся в неё и станут всё более и более сложными. Там, где материальная сторона жизни в основном доверена разрозненному частному предпринимательству, сложность денежного аппарата чрезвычайно возрастает. Денежные манипуляции становятся всё более важным фактором в конкурентной борьбе не только между частными лицами и фирмами, но и между государствами. Как в прекрасном обсуждении отказа от золотого стандарта показывает сам г-н Стрейт, инфляция и дефляция становятся средствами международной конкуренции. Деньги становятся стратегически важными, так же как стратегически важными могут стать трубопроводы и железные дороги.
В таком случае ясно, что для Федерального союза общие деньги означают одинаковую экономическую жизнь во всём Союзе. И это тоже подразумевается в "беспошлинной" экономике г-на Стрейта. Невозможно иметь общие деньги, когда за доллар, фунт или другую валюту можно купить то или иное преимущество в одном государстве, а в другом нет возможности покупать что-либо, кроме простых потребительских товаров. Так что этот Федеральный союз должен быть единообразной экономической системой. Возможны лишь очень незначительные вариации в управлении экономической жизнью.
В предыдущих разделах были разоблачены непримиримые силы, стремящиеся к коллективизации мира или к катастрофе. Отсюда следует, что "Федерация" означает практически единообразный социализм в федеральных границах, ведущий, по мере присоединения государства за государством, к мировому социализму. Очевидно, мы переносим идеи г-на Стрейта дальше, чем, как он осознаёт, он пока продвинулся. Совершенно очевидно, что у него сложилось впечатление, будто значительная часть независимого частного бизнеса будет развиваться повсюду в Союзе. Я сомневаюсь, что он считает необходимым выйти за рамки частичной социализации, уже достигнутой Новым курсом Рузвельта. Но мы собрали доказательства, чтобы показать, что борьба за прибыль, дикие дни некоррелированного "бизнеса" закончились навсегда.
И хотя он осознаёт и очень ясно заявляет, что правительства созданы для человека, а не человек для правительств, хотя он одобряет великие декларации Конвенции, что создала американскую конституцию, в которой "мы, народ Соединённых Штатов", отвергли пререкания отдельных штатов и утвердили Федеральную конституцию США, тем не менее он необычайно осторожен относительно вытеснения любых существующих законных правительств в нынешнем мире. Он опасается говорить "мы, люди мира". Но многие из нас начинают осознавать, что все существующие правительства должны попасть в плавильный котёл, мы верим, что это мировая революция, которая надвигается на нас, и что в великой борьбе за пробуждение вестернизированного мирового социализма современные правительства могут исчезнуть, как соломенные шляпы в порогах Ниагары. Однако г-н Стрейт в этом пункте становится чрезвычайно предрасположенным к законности. Я не думаю, что он осознаёт силы разрушения, которые стягиваются в настоящее время, и поэтому я думаю, что он не решается планировать реконструкцию в каких-либо масштабах, которые могут стать возможными.
Он уклоняется даже от очевидной необходимости, согласно которой при Федеральном правительстве монархии Великобритании, Бельгии, Норвегии, Швеции и Голландии, если они вообще выживут, должны стать, как медиатизированные суверены составных государств бывшей Германской империи, просто церемониальными пережитками. Возможно, он так думает, но прямо не говорит об этом. Я не знаю, размышлял ли он о Нью-Йоркской всемирной ярмарке 1939 года или о значении королевского визита в Америку в том году, думал ли о том, как много в британской системе того, от чего придётся отказаться, чтобы его Федерация стала реальностью. В большинстве случаев это слово должно перестать связываться со всем "британским". Иллюстративная конституция г-н Стрейта достигается при полном экспертном игнорировании фундаментальных изменений в условиях человеческого существования, к которым мы должны адаптироваться - или погибнуть. Он мыслит войну саму по себе, а не как взрыв из-за более глубокой дезадаптации. Но если мы доведём его предыдущие оговорки до необходимого завершения, нам не нужно будет особо беспокоиться об этой его образцовой конституции, которая должна столь справедливо регулировать баланс между составляющими государствами. Отмена расстояния неизбежно должна заменить профессиональные ассоциации и преданность местным властям, если человеческое общество не распадётся полностью. Местные подразделения сольются в мировой коллектив, и главные конфликты в постепенно унифицирующейся Федерации, скорее всего, будут конфликтами между различными всемирными типами и ассоциациями рабочих.
Так обстоит дело с "Союзом сейчас". Одна из выдающихся заслуг г-на Стрейта заключается в том, что у него хватило смелости внести определённые предложения, по которым мы можем ударить. Я сомневаюсь, что европеец мог бы создать такую книгу. Её наивное политическое законничество, её идея спасения через конституцию и её открытая вера в волшебную благотворность частного предпринимательства - явно в духе какого-нибудь американца, едва ли не американца времён, предшествовавших Новому курсу Рузвельта, американца, который стал, если уж на то пошло, большим американцем благодаря своим переживаниям усиливающегося беспорядка в Европе. Так много американцев по-прежнему смотрят на мировые дела, как зрители на игру в мяч, которые способны активно участвовать, но всё ещё не имеют реального ощущения участия; они не осознают, что почва движется также и под их сиденьями и что социальная революция вырывается на поверхность, чтобы поглотить их в свой черёд. Большинству из нас - большинству из нас, кому, во всяком случае, за сорок, - идея фундаментального изменения нашего образа жизни настолько неприятна, что мы сопротивляемся этому до последнего.
Г-н Стрейт временами обнаруживает такое же яркое чувство прогрессирующего социального краха, что и я, но ему ещё не приходило в голову, что этот крах может быть окончательным. Могут быть тёмные века, возврат к варварству, но он думает, что когда-нибудь и каким-то образом человек должен возродиться. Джордж Бернард Шоу недавно говорил то же самое.
Всё может быть хуже.
Я едва ли похвалил г-на Стрейта, потому что здесь это было бы неуместно. Он искренне написал свою книгу как подлинный вклад в бессистемную всемирную конференцию, которая сейчас продолжается, написал, признавая возможность ошибки, требуя критики, и я действовал в том же духе.
К сожалению, его слово пошло гораздо дальше, чем его книга. В его книге говорится об определённых вещах, и даже если кто-то с этим не согласен, она хороша как отправная точка. Но многие людей подхватили слово "Федерация", и наши умы отвлекает множество призывов поддержать федеральные проекты с самым различным содержанием или вообще без содержания.
Десятки и сотни тысяч хороших людей, которые подписывали мирные клятвы и прочее несколько лет назад, вообще без малейшей попытки понять, что они имели в виду под миром, теперь повторяют это новое волшебное слово, слабо представляя какое-либо его значение. Они не осознавали, что мир означает такое сложное и трудное упорядочение и сбалансированность человеческого общества, что мир никогда не был обеспечен с тех пор, как человек стал человеком, и что у нас есть войны и подготовительные перерывы между войнами, потому что это чередование намного проще и легче для нашего своенравного, бестолкового, подозрительного и агрессивного человеческого рода. Эти люди всё ещё думают, что мы можем добиться этого нового и прекрасного положения дел, просто настаивая на этом.
И, не сумев добиться мира, снова и снова повторяя "Мир", они теперь, испытывая безмерное чувство открытия, говорят "Федерация". Я не знаю, что должно произойти с людьми, занимающими видные государственные должности, но даже безответственный литератор, как я, оказывается завален бесчисленными длинными частными письмами, истерическими открытками, брошюрами от многообещающих организаций, "декларациями" для подписи, требованиями подписаться, и всё это во имя новой панацеи, всё тщетно и непродуктивно, как блеяние заблудших овец. И я не могу открыть газету, не обнаружив, что какой-нибудь видный современник написал в газету письмо, мягко, твёрдо и смело произнося то же слово, иногда с добавлением из "Союза сейчас", а иногда с небольшими улучшениями, но часто без чего-то большего, кроме голой идеи.
Всевозможные идеалистические движения за мир во всём мире, которые годами тихо общались сами с собой, взбудоражились, чтобы следовать за новым знаменем. Задолго до Первой мировой войны вышла книга сэра Макса Вехтера, друга короля Эдуарда VII, пропагандировавшая Соединённые Штаты Европы, и эта неточная, но лестная параллель с Соединёнными Штатами Америки часто повторялась как фраза, выдвинутая, например, месье Брианом, и как проект, предложенный австро-японским писателем графом Куденхове-Калерги, который даже придумал флаг Союза. Главное возражение против этой идеи состоит в том, что почти нет государств, полностью расположенных в Европе, кроме Швейцарии, Сан-Марино, Андорры и некоторых творений Версаля. Почти все другие европейские государства простираются далёко за пределы Европы как в политическом плане, так и в своих симпатиях и культурных отношениях. Они тянут за собой более половины человечества. Примерно десятая часть Британской империи находится в Европе, и ещё меньшая часть Голландской империи; Россия, Турция, Франция являются в меньшей степени европейскими, чем неевропейскими; Испания и Португалия имеют самые тесные связи с Южной Америкой.
Мало кто из европейцев считает себя "европейцами". Я, например, англичанин, и большая часть моих интересов, интеллектуальных и материальных, носит трансатлантический характер. Мне не нравится называть себя "британцем" и нравится думать о себе как о члене великого англоязычного сообщества, которое распространяется по всему миру независимо от расы и цвета кожи. Меня раздражает, когда американец называет меня "иностранцем" - война с Америкой показалась бы мне такой же безумной, как война с Корнуоллом, - и я нахожу крайне непривлекательной идею отрезать себя от англоязычных народов Америки и Азии, чтобы следовать под флагом моего австро-японского друга и превратиться в сбившихся в федеральную кучу европейцев.
Я полагаю, было бы намного проще создать Соединённые Штаты Мира, что является конечной целью г-на Стрейта, чем объединить так называемый континент Европы во что-либо единое.
Я считаю, что большинство этих движений в Соединённых Штатах Европы сейчас подвержено моде на Федерацию.
Мой старый друг и антагонист, лорд Дэвид Дэвис, например, недавно стал жертвой этой заразы. Он был обеспокоен проблемой мира во всём мире в те дни, когда общество Лиги Наций и другие взаимодействующие органы были объединены в союз Лиги Наций. Тогда его поразила идея, аналогия, и этот опыт был для него уникальным. Он спрашивал, почему в современных сообществах люди расхаживают почти в полной безопасности от нападений и грабежей, без необходимости носить оружие. Его ответом было: полицейский. И после этого он перешёл к вопросу о том, что нужно государствам и нациям, чтобы идти своим путём с таким же благодатным иммунитетом от насилия и разбоя, и завершённым и разумным ему показался ответ "международный полицейский". Вот так вот! Он не видел, он, вероятно, был совершенно не способен видеть, что государство - это нечто совершенно отличное по своей природе и поведению от индивидуального человеческого существа. Когда его попросили объяснить, как создать и содержать этого международного полицейского, он просто продолжал говорить "международный полицейский". Он говорил это годами. Иногда кажется, что это Лига Наций, иногда - Британская империя, иногда - международные ВВС, которые должны взять на себя эту тяжёлую ответственность. Суд, в который полицейский должен тащить нарушителя, и местонахождение арестантской камеры не указаны. Находя нашу критику несовместимой, его светлость ушёл со своей великой идеей, как пингвин, который нашёл яйцо, чтобы высиживать его в одиночестве. Я надеюсь, он будет избавлен от слов "международный полицейский" в течение многих лет, но я не верю, что он когда-либо осознавал или когда-либо осознает, что, каким бы блестящим ни было его вдохновение, значительные стороны проблемы остались неосвещёнными. Будучи человеком со значительными средствами, он мог поддерживать движение "Новое Содружество" и издавать книги и периодическое издание, в которых его единственная великая идея скорее разрабатывалась, чем развивалась.
Но дальше я не буду касаться того очень беспорядочного множества людей, которое сейчас повторяет слово "Федерация". Дальше многие из них перестанут размышлять и останутся на обочине, но многие будут продолжать думать, и если они будут продолжать думать, то начнут всё более и более ясно понимать реалии дела. Они почувствуют, что Федерации недостаточно.
Это всё, что касается нынешнего "федералистского" фронта. Как фундаментальная основа действия, как заявленная цель, это кажется безнадёжно туманным и запутанным и, если можно так выразиться, безнадёжно оптимистичным. Но поскольку эта концепция кажется способом освободить ряд умов от веры в достаточность Лиги Наций, связанной или не связанной с британским империализмом, стоило бы подумать, как её можно усилить и обратить в направлении этой полной и открытой всемирной коллективизации, которая является единственной альтернативой полному вырождению нашего вида, и изучение существующих условий заставляет нас поверить в это.
8. Новый тип революции
Давайте вернёмся к нашей главной цели, которая состоит в том, чтобы исследовать, как мы должны противостоять этой надвигающейся мировой революции.
Для многих умов идея революции почти неотделима от картин уличных баррикад из булыжников и перевёрнутого транспорта, оборванной толпы, вооружённой импровизированным оружием и вдохновлённой дерзкими песнями, разрушенных тюрем и всеобщей отправки в тюрьму, штурмов дворцов, большой охоты на леди и джентльменов, отрубленных, но всё ещё красивых голов на пиках, цареубийств самого зловещего сорта, загруженной гильотины, нарастания беспорядка, заканчивающегося свистом картечи...
Это был один тип революции. Это то, что можно назвать католическим типом революции, то есть окончательной фазой длительного периода католической жизни и католического учения. Люди этого не осознают, и некоторые возмутятся тому, что об этом так открыто заявляют. Однако факты и общеизвестные сведения смотрят нам прямо в глаза, и их нельзя отрицать. Эта разъярённая, голодная, отчаянная, жестокая толпа была результатом поколений католического правления, католической морали и католического образования. Король Франции был "самым христианским королём, старшим сыном церкви", он был господином экономической и финансовой жизни сообщества, а католическая церковь полностью контролировала интеллектуальную жизнь сообщества и образование людей. Результатом была эта толпа. Абсурдно, если повторяют как попугаи, будто христианство никогда не было испробовано. Христианство в его наиболее развитой форме испробывали вновь и вновь. Веками его всесторонне испробовали в Испании, Франции, Италии. Оно было ответственно за мерзость, хронический мор и голод в средневековой Англии. Оно прививало непорочность, но никогда не прививало чистоту. Католическое христианство на протяжении поколений имело практически безраздельную власть во Франции. Оно могло свободно обучать так, как предпочитало, и настолько, насколько предпочитало. Оно полностью доминировало в обычной жизни. Католическая система во Франции пожинала то, что сеяла сама, ибо никакие другие сеятели не допускались. Эта отвратительная толпа кровожадных оборванцев, с которыми мы так хорошо знакомы по картинам того периода, стала последним урожаем её режима.
Чем больше католические реакционеры поносят восставших простых людей времён первой Французской революции, тем больше они порицают себя. Самое наглое извращение реальности для них - причитать о гильотине и повозках для осуждённых на казнь, как если бы это не было чисто католическим продуктом, как если бы это появилось внезапно извне, чтобы разрушить благородный рай. Они были последней стадией систематической несправедливости и невежества строго католического режима. Одна фаза сменялась другой с неумолимой логикой. Марсельеза завершила жизненный цикл католицизма.
Также в Испании и в Мексике мы наблюдаем неоспоримое образовательное и моральное господство католиков, Церкви, у которой развязаны руки, порождающее такой же прорыв слепого негодования. Там толпы тоже были жестокими и нечестивыми; но католицизм не может жаловаться, ибо их выпестовал католицизм. Священников и монахинь, которые были единственными учителями народа, обижали и оскорбляли, а церкви оскверняли. Конечно, если бы Церковь была чем-то вроде того, чем она притязает быть, людям это понравилось бы. Они бы не вели себя так, как если бы богохульство приносило приятное облегчение.
Но эти католические революции являются всего лишь образцами одного единственного типа революции. Революция не должна быть стихийной бурей возмущения против невыносимых унижений и лишений. Она способна принимать совершенно другие формы.
В качестве второй разновидности революции, резко контрастирующей с возмущением и восстанием, которым закончилось так много периодов безраздельного католического господства, можно взять то, что допустимо назвать "революционным заговором", в который вступили некоторые люди для организации сил, стеснённых и негодующих, и для ослабления хватки правительственных сил, чтобы осуществить фундаментальное изменение системы. Идеалом этого типа является большевистская революция в России, если её немного упростить и неверно истолковать. Она, сведённая её защитниками к рабочей теории, задумана как систематическое культивирование общественного настроения, благоприятного для революции, вместе с избранным кругом для подготовки к "захвату власти". Многие коммунистические и другие левые писатели, блестящие молодые люди, не имеющие большого политического опыта, дали волю своему воображению относительно "технической стороны" такой авантюры. Они использовали нацистскую и фашистскую революции в качестве материала для своих исследований. Современная социальная структура с её концентрацией директивной, информационной и принудительной власти в отношении радиостанций, телефона, редакций газет, полицейских участков, складов оружия и тому подобного поддаётся квазигангстерской эксплуатации этого типа. В большой спешке происходит оккупация ключевых центров, организованный захват, заключение в тюрьму или убийство возможных противников, и страна оказывается перед свершившимся фактом. Далее следует подчинение режиму более или менее сопротивляющегося населения.
Но революция не нужно быть ни взрывом, ни государственным переворотом. И революция, которая предстаёт перед нами сейчас как единственная обнадёживающая альтернатива хаосу, должна быть достигнута, если она вообще будет достигнута, либо напрямую, либо после интерлюдии мирового коммунизма, но не этими методами. Первое является слишком риторическим и хаотичным и просто ведёт к Заступнику и тирании; второе является слишком заговорщицким и ведёт через скрытую борьбу властных личностей к аналогичной цели. Ни один из них не является достаточно ясным и обдуманным, чтобы достичь постоянного изменения формы и текстуры в людских делах.
Совершенно иной тип революции может быть возможен или не возможен. Никто не может сказать, что это возможно, если это не испробовать, но можно сказать с некоторой уверенностью, что, пока этого не достичь, перспективы человечества, по крайней мере для многих поколений, безнадёжны. Новая революция направлена главным образом на изменение директивных идей. По своей сути это непроверенный метод.
Её успех зависит от того, сможет ли достаточное количество умов осознать, что выбор, стоящий перед нами сейчас, является не выбором между дальнейшей революцией или более или менее реакционным консерватизмом, а выбором между таким продолжением и такой организацией процесса изменения в наших делах, как установление нового мирового порядка, или полным и, возможно, непоправимым социальным крахом. Нашим аргументом всегда было то, что всё зашло слишком далеко, чтобы возвращаться к какому-либо подобию того, что было раньше. Мы не можем больше мечтать о том, чтобы остаться там, где мы есть, иначе как думая о возвращении в середине погружения. Мы должны пройти через эти настоящие изменения, адаптироваться к ним, приноровиться к рывку - или быть уничтоженными ими. Мы должны пройти через эти изменения точно так же, как должны пройти через эту непродуманную войну, потому что ей пока нет конца.
Возможности положить этому конец не будет, пока новая революция не определит себя. Если её сейчас подправить без ясного урегулирования, понятого и принятого во всём мире, у нас будет только симулякр мира. Подправленный мир не спасёт нас сейчас даже от ужасов войны, он отложит их только для того, чтобы через несколько лет усугубить их. Вы пока ещё не можете закончить эту войну, в лучшем случае вы можете её прервать.
Поначалу реорганизация мира должна быть в основном делом "движения", партии, религии или культа, как бы мы это ни называли. Мы можем назвать это новым либерализмом новым радикализмом или как-то иначе. Это будет не сплочённая организация, подогнанная под партийную линию, и так далее. Она может быть очень несплочённой и многогранной, но если достаточное количество умов во всём мире, независимо от расы, происхождения и экономических или социальных условий, можно будет привлечь к свободному и искреннему признанию сути проблемы людей, то результатом окажется их эффективное сотрудничество в сознательной, явной и открытой попытке реконструировать человеческое общество.
И сначала они сделают всё, что могут, чтобы распространить и усовершенствовать эту концепцию нового мирового порядка, которую они будут рассматривать как единственную рабочую основу для своей деятельности, пока в то же время они будут стремиться находить и объединяться всюду с каждым, кто интеллектуально способен уловить те же общие идеи и морально настроен на их осуществление.
Распространение этой существенно важной концепции можно назвать пропагандой, но на самом деле это образование. Поэтому начальная фаза этого нового типа революции должна включать в себя кампанию за возрождение и модернизацию образования во всём мире, образования, которое будет так же превосходить образование, бывшее пару столетий назад, как электрическое освещение современного города превосходит канделябры и масляные лампы того же периода. На своём нынешнем интеллектуальном уровне человечество не может добиться большего, чем оно добилось сейчас.
Витализирующее образование возможно только тогда, когда оно находится под влиянием людей, которые сами учатся. От современной идеи образования неотделимо то, что оно должно быть связано с непрерывным исследованием. Мы говорим об исследовании, а не о науке. Это более подходящее слово, потому что оно не содержит никаких намёков на законченность, которая означает догматизм и смерть.
Любое образование имеет тенденцию становиться стилистическим и бесплодным, если оно не находится в тесном контакте с экспериментальной проверкой и практической работой, и, следовательно, это новое движение революционной инициативы должно в то же время поддерживать реальную политическую и социальную деятельность и стабильно работать для коллективизации правительств и экономической жизни. Интеллектуальное движение будет только инициирующей и согласующей частью нового революционного стремления. Эта практическая деятельность должна быть разнообразной. Каждый, кто ей занимается, должен думать сам, а не ждать приказов. Единственная диктатура, которую он будет признавать, - это диктатура полного понимания и непобедимого факта.
И если эта кульминационная революция должна быть доведена до конца, то необходимо приветствовать участие всевозможных человеческих существ, у которых есть умственная хватка, чтобы увидеть общую суть ситуации в мире, и моральное качество, чтобы кое-что с этим делать.
Предыдущие революционные выпады были испорчены плохой психологией. Они сыграли большую роль в удовлетворении комплексов неполноценности, которые возникают из-за классовых недостатков. Несомненно, очень несправедливо, что кто-то должен быть образованнее, здоровее, меньше бояться окружающего мира, чем кто-либо другой, но это не причина, по которой новая революция не должна в полной мере использовать здоровье, образование, энергию и мужество счастливых. Революция, которую мы рассматриваем, будет направлена на устранение горечи разочарования. Но, конечно, ничего не будет сделано, чтобы за это отомстить. Абсолютно ничего. Пусть мёртвое прошлое наказывает своих мертвецов.
Одна из самых порочных черт марксистского учения - предполагать, что всех богатых и способных людей, живущих в сообществе, где большую роль играет разрозненное частное предпринимательство, неизбежно деморализуют преимущества, которыми они пользуются, и что они должны быть лишены собственности рабочими и крестьянами, которые представлены наделёнными коллективной доблестной способностью управлять всеми сложными механизмами современного сообщества. Но очевидная правда заключается в том, что разрозненная борьба между частными лицами схожа с борьбой наций и одинаково деморализует всех, кого это касается. Все развращены: грабитель-бродяга на обочине дороги, раболепно целующий руки крестьянин из Восточной Европы, бездельник с пособием по безработице, так же как и женщина, которая выходит замуж из-за денег, учредитель компании, промышленный организатор, требовательный арендодатель и дипломатичный агент. Когда социальная атмосфера испорчена, больны все.
Богатство, личная свобода и образование могут порождать и действительно порождают расточителей и угнетателей, но они также могут давать возможности творческим и административным умам. История науки и изобретений до XIX века подтверждает это. В целом, если мы предполагаем, что в человечестве вообще есть что-то хорошее, разумнее ожидать, что оно проявится, когда будет больше возможностей.
И как дальнейшее опровержение марксистской карикатуры на человеческие мотивы мы видим значительное количество молодых людей из семей среднего и высшего классов, которые повсюду фигурируют в крайне левом движении. Это их моральная реакция на "духоту" и социальную неэффективность своих родителей и себе подобных. Они ищут не выгодное, но полезное применение своих способностей. Многие искали достойную жизнь - и часто находили её, а вместе с ней и смерть, - в борьбе против католиков и их мавританских и фашистских пособников в Испании.
Несчастье их поколения состоит в том, что многие из них попали в умственные ловушки марксизма. Мне было нелепо сталкиваться на шумных встречах с богатыми молодыми людьми в Оксфорде, ни один из них не был физически недоразвит так, как я из-за двадцати лет недоедания и воспитания, лишавшего жизненных сил, и все изображали из себя грубых пролетариев, поразительно возмущённых моей буржуазной тиранией и скромным комфортом в мои преклонные годы, и повторяли нелепые фразы о классовой войне, с помощью которых они защищали свои умы от любого признания сути дела. И хотя такое отношение демонстрирует не развивающее образование законченных ими подготовительных и государственных школ, с которым их, таких некритичных и эмоциональных, кинуло в проблемы студенческой жизни, но это не умаляет того факта, что они пришли к идее отказаться от себя для революционной реконструкции общества, чрезвычайно привлекательной, которая обещала положить конец огромной трате потенциального счастья и достижений, хотя их собственные преимущества казались достаточно надёжными.
Столкнувшись с непосредственным приближением дискомфорта, унижения, потраченных впустую лет, увечий (смерть скоро наступит, но каждое утро снова осознавать увечья) из-за этой непродуманной войны, столкнувшись также с возвращением России к автократии и финансовым ослаблением большинства социальных преимуществ их семей, эти молодые люди с левым уклоном, вероятно, не только проведут очень полезный пересмотр своих собственных возможностей, но также обнаружат, что к ним присоединяется значительное число других, которых до сих пор отталкивала очевидная глупость и неискренность символов серпа и молота (рабочие и крестьяне Оксфорда!) и раздражающий догматизм ортодоксального марксиста. И пусть эти молодые люди, вместо того чтобы ждать, пока их настигнет мятежная революция, из которой они выйдут грязными, небритыми, наделёнными классовым сознанием и находящимися в постоянной опасности уничтожения, не думают, что прежде, чем революция овладеет ими, они овладеют революцией и уберегут её от неэффективности, умственных искажений, разочарований и крушений, настигших её в России.
Эту новую и законченную революцию, которую мы рассматриваем, можно описать в нескольких словах. Это (а) явный мировой социализм, научно планируемый и направляемый, плюс (б) постоянное требование соблюдений закона, закона, основанного на более полном, более ревностно воспринимаемом недовольстве личными правами человека, плюс (в) полнейшая свобода слова, критики и публикаций, а также усердное расширение образовательной организации в соответствии с постоянно растущими требованиями нового порядка. То, что мы можем назвать восточным или большевистским коллективизмом, революцией интернационала, не смогло достичь даже первого из этих трёх пунктов или не пыталось выполнить два других.
Если говорить максимально кратко, это треугольник социализма, закона и знания, который образует революцию, которая ещё может спасти мир.
Социализм! Стать явными коллективистами? Очень немногие люди из более благоденствующих классов в нашем старом разрушающемся обществе, кому больше пятидесяти, смогут приспособить к этому свои умы. Это покажется им совершенно отталкивающим. (Средний возраст членов британского кабинета министров в настоящее время значительно превышает шестьдесять лет.) Но это вовсе не должно вызывать отвращение у их сыновей. Они всё равно обеднеют. Об этом заботятся их путеводные звёзды. И это очень поможет им осознать, как просто перейти от административного контроля к административному участию, а затем к прямому администрированию. Они сейчас вовлечены то в одно дело, то в другое. По обе стороны Атлантики. Неохотно, часто очень неискренне и с энергичным, но уменьшающимся сопротивлением. Великобритания, как и Америка, может стать социалистической системой при бесповоротной революции, всё время протестуя, что ничего подобного не происходит.
Сейчас у нас в Британии нет класса с определённым образованием, но на всей социальной шкале есть начитанные мужчины и женщины, которые серьёзно задумались над теми великими проблемами, которые мы обсуждаем. Многим из них, а возможно, и достаточному количеству из них, для того, чтобы породить лавину целеустремлённых действий, которая непременно разовьётся от чёткого и решительного начинания, может понравиться эта концепция революции для пробуждения либерального коллективизированного мира. И поэтому, наконец, мы сузим наше исследование до изучения того, что нужно сделать сейчас, чтобы спасти революцию, каково будет движение или его партия - насколько можно использовать сходство с партией, какова будет его политика. До сих пор мы показывали, почему всюду разумный человек любой расы или языковой принадлежности должен стать "западным" революционером. Теперь мы должны рассмотреть непосредственные действия, которым он может отдать себя.
9. Политика для разумного человека
Давайте переформулируем общие выводы, к которым нас привели предыдущие рассуждения.
Установление прогрессивного мирового социализма, в котором свобода, здоровье и счастье каждого индивида защищены универсальным законом, основанным на переопределении прав человека, и в котором существует максимальная свобода мысли, критики и предположений, является сейчас простой и рациональной задачей, стоящей перед нами. Только эффективное решение этой задачи может установить мир на земле и остановить нынешний ход развития в людских делах, направленный к страданию и разрушениям. Мы не можем повторять про эту задачу слишком явно и слишком часто. Треугольник коллективизации, закона и знаний должен воплощать общую цель всего человечества.
Но между нами и этой целью находится огромный усиливающийся беспорядок нашего времени. Новый порядок не может быть создан без гигантских и более или менее скоординированных усилий более разумных и способных представителей человеческой популяции. Дело не может быть сделано быстро и эмоционально. Эти усилия должны стать основой для всей разумной социальной и политической деятельности и практическим критерием для всех религиозных и образовательных объединений. Но поскольку наш мир очень разнообразен и запутан, невозможно сузить это новое революционное движение до какого-либо одного класса, организации или партии. Это слишком крупная задача. По мере своего расширения оно создаст и, возможно, отбросит ряд организаций и партий, приближаясь к своей конечной цели. Следовательно, чтобы обозреть социальную и политическую деятельность нынешних разумных, здравомыслящих людей, мы должны привлекать их постепенно с разных сторон. Мы должны думать о продвижении на большом и разнообразном фронте.
Итак, давайте начнём с проблемы здравомыслия перед лицом политических методов нашего времени. Что делать нам как гражданам, участвующим в голосовании? Я думаю, что история так называемых демократий за последние полвека достаточно наглядна. Наши нынешние избирательные методы, которые не оставляют гражданам другого выбора, кроме двустороннего, таким образом навязывая ему двухпартийную систему, являются простой карикатурой на представительное правительство. По обе стороны Атлантики это создало большие, глупые и коррумпированные партийные машины. Это должно было случиться, но до сих пор в умах молодых людей, интересующихся политикой, наблюдается некоторая застенчивость, когда дело доходит до обсуждения пропорционального представительства. Они думают, что это "немного странно". В лучшем случае это побочный вопрос. Партийные политики стараются поддерживать эту стыдливость, потому что они совершенно чётко знают: то, что называется пропорциональным представительством с единственным передаваемым голосом в больших округах, приносящее дюжину или более членов, является пережитком из-за простого партийного интриганства и разрушения партийных организаций.
В Соединённых Штатах система более сложна, более глубоко закреплена легально в Конституции и нелегально в распределении государственных должностей, и может оказаться, что её труднее модернизировать, чем британскую, которая основана на устаревших кастовых традициях. Но и Парламент, и Конгресс существенным образом схожи в своём фундаментальном качестве. Они торгуют титулами, уступками и общественным благом и лишь приблизительно в конечном счёте подчиняются движениям общественного мнения. Остаётся открытым вопрос, более ли отзывчивы они к народным чувствам, чем диктаторы, которых мы так безоговорочно осуждаем как антитезу демократии. Они выказывают значительное пренебрежение к реакциям масс. Они меньше объясняют, но больше пренебрегают. Диктаторам приходится говорить и говорить, не всегда правдиво, но они должны говорить. Тупой диктатор немыслим.
В такие времена сильного стресса и кризиса, как теперь, неблагоприятная медлительность, неэффективность и расточительность партийной системы становятся настолько очевидными, что не замечают некоторых из её худших сторон. Партийная игра приостановлена. Оппозиция Его Величества отказывается от защиты интересов простых граждан от этих негодяев на правительственных скамьях; республиканцы и демократы начинают отклоняться от линии партии, чтобы обсудить новую ситуацию. Даже люди, которые по долгу службы живут за счёт парламентского (конгрессового) обмана, отказываются от него, если они достаточно напуганы положением дел. Скорое появление в Великобритании всепартийного национального правительства кажется неизбежным.
Великобритания фактически стала социалистической за пару месяцев; она также прекращает партийную политику. Точно так же, как Соединённые Штаты во время Великой депрессии. И в обоих случаях это произошло из-за того, что гнилость и неэффективность партийной политики воняли до небес перед лицом опасности. И поскольку в обоих случаях партийное правительство вскинуло руки и удрало, есть ли какая-то мыслимая причина, по которой мы должны позволить ему вернуться при любых признаках победы или восстановления; почему мы не должны идти вперёд с того места, где мы находимся, к менее спонтанному социалистическому режиму при постоянной беспартийной администрации, идти к реальности, если уж не к форме постоянного социалистического правительства?