Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Ярость идеи"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Журнал Самиздат: Свободное Творчество. Рассказы авторов Самиздата
Конкурс. Номинация "Финал" 
   Список работ-участников:
1 Суржиков Р. Каштан 20k Оценка:9.64*5 "Рассказ" Фантастика 
2 Шауров Э. Предатели 33k Оценка:9.47*6 "Рассказ" Фантастика 
3 Ал С. Штормовой Тринидад 33k "Рассказ" Фантастика 
4 Щербак В.П. Тамарка 10k Оценка:8.27*8 "Рассказ" Проза 
5 Эквус, Эсквайр Ex oriente tenebra 25k "Рассказ" Фантастика 
6 Потанина П.А. Ночной звонок 17k "Рассказ" Фантастика 
7 К.Марсо St. Louis 33k Оценка:10.00*4 "Рассказ" Проза 
8 Чваков Д., Лежава И.К. Коллекционер 33k "Рассказ" Проза 
9 Ковалевская А.В. Три этажа сверху 33k Оценка:8.99*12 "Рассказ" Проза, Приключения, Фантастика 
10 Макдауэлл А.К. Рейтинг 30k "Рассказ" Фантастика 
11 Inspektorpo... Бд-15: Духофон Эдисона 14k Оценка:5.94*21 "Рассказ" Хоррор 
12 Велич Р. Узник Ахерона 33k Оценка:8.36*6 "Рассказ" Приключения, Фантастика, Хоррор 
13 Филиппов А.Н. Чемпионат 15k "Рассказ" Проза 
14 Бородкин А.П. Робот 30k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Фантастика 
15 Ворожцов Д.А. Необъявленная война 20k "Рассказ" Фантастика 
16 Прудков В. Пропал без вести 22k Оценка:7.67*11 "Рассказ" 
17 Львова Л.А. Сын луны 32k "Рассказ" Мистика 
18 Дмитриева Н. Неподвижность 21k Оценка:9.47*4 "Рассказ" Мистика 
19 Андрощук И.К. О чем молчала бабушка 14k "Рассказ" Фантастика 
20 Голышев Г. Проигравшие 8k Оценка:6.55*10 "Рассказ" Фантастика, Мистика 
   0x01 graphic
   1
   0x01 graphic
   Суржиков Р. Каштан 20k Оценка:9.64*5 "Рассказ" Фантастика 
   - Я возьму тэ-ком, - сказала Винницкая.
   Неправильное время глагола: нужно прошлое, а не будущее. Тэ-ком уже в ее руке - малахитовый цилиндр размером с пивную банку. Оранжевые ногти на зеленом пластике. Странно, когда у доктора крашеные ногти.
   - Это последний, - сказал капитан.
   - Я в курсе.
   Она повела плечами, собираясь уйти. Капитан все смотрел и смотрел на ее оранжевые ногти, взгляд - как проволока под напряжением.
   - Первый приоритет - защита граждан от заражения, - отчеканила Винницкая. - В "тубусе" двести пятьдесят неинфицированных. Я забираю их.
   - И тэ-ком, - добавил капитан.
   Сейчас он понял, что именно чувствует к ней: зависть. Не из-за малахитовой банки в ладони, о нет. Не чувствовать ни колебаний, ни намека на совесть - вот завидное умение.
   - Всего доброго, капитан.
   Винницкая развернулась и быстро зашагала к "тубусу".
   - Через полчаса сюда прибудет сотня одноногих! - заорал капитан ей вслед. - Что прикажете делать с ними? Прочесть отходную молитву?!
   - Я пришлю за вами медицинский челнок, - бросила доктор через плечо. - Дождитесь.
   Поднимаясь по трапу, она уже набирала код на тэ-коме. Едва за Винницкой закрылся люк, серебристая сигара "тубуса" замерцала, подернулась искристой рябью и исчезла. И в ту же секунду возникла за двенадцать астрономических единиц отсюда - в телепортном приемнике "Терезы".
   - Штатские, - буркнул сержант Хмель и смачно сплюнул. - Какого хрена командование отдали штатским?
   - Их корабль - их правила...
   - А нам за ними вычерпывать. От штатских одно дерьмо и сникерсы... Курить будешь, капитан?
   Хмель сел на грунт и закурил. Не стоило бы садиться на этот грунт: с него, собственно, и началась лепра-Ф. Тут впору сострить про неминуемые язвы на сержантской заднице... Капитан Гончаров сел рядом и взял у Хмеля сигарету.
   - Будем ждать, - сказал он, чтобы сказать что-то.
   - Небо здесь - наркоману не привидится, - сказал Хмель, видимо, с той же целью.
   Небо было густо-сиреневым с малиновыми полосами облаков. В двенадцати астрономических единицах над этим небом двигался корабль Красного Креста "Тереза", мучительно медленно приближаясь к планете. Челнок, посланный "Терезой", ненамного обгонит ее. Часов двадцать ему понадобится... Двадцать часов ожидания в обществе сотни одноногих.
   Они прибыли, как и обещал фельдшер, минута в минуту. Вертушка опустилась на поле почти там, где еще недавно лежал телепортный "тубус" - трава не успела подняться.
   Капитан Гончаров подошел к трапу, докуривая энную сигарету. Щелчком бросил бычок в борт вертушки, сказал фельдшеру, что показался в люке:
   - Семен, Винницкая убралась. Вместе с "тубусом" и последним тэ-комом.
   Фельдшер угрюмо кивнул:
   - Согласно директиве. Все верно. Защита от инфицирования актуальна лишь для тех, кто еще не заражен.
   - Не выпускай их из кабины.
   - Зачем?
   - Хочу с ними поговорить.
   Кабина забита людьми: дети, мужчины, женщины, старики - все. Душно, пахнет потом, кондиционер не справляется. Всюду шмотки: чемоданы, рюкзаки, сумки, зимние вещи в чехлах, двухместная коляска, корзинка с котиком. Но люди, как один, одеты в майки: шея и плечи открыты. Кто помоложе, открыли и животы, подкатав материю. Такой сигнал: смотрите - на туловище нет язв! Выше пояса все чисто! Нас еще можно спасти!
   Гончаров прошел вдоль кабины, присматриваясь к коже пассажиров. Действительно, духов нет, только сильверы. Одноногими или сильверами звали инфицированных на первой стадии лепры-Ф. Первая стадия - это когда язвы появились на ступнях, голенях, бедрах, но еще не поднялись выше пояса. Это когда стоишь одной ногой в могиле - отсюда и прозвище. Примерно за сутки лепра доберется до корпуса, и процесс станет необратимым. Таких, с язвами на туловище, зовут духами.
   часов сюда снова прилетит челнок и привезет "тубусы".
   - Двадцать часов?.. Господи...
   - Но нам нужна немедленная помощь, мы заражены!
   Кто-то потянул штанину вверх, обнажая голень с зелеными пятнами. За ним и другой, и третий.
   - Да, вам нужна помощь. Она прибудет через двадцать часов. Те из вас, кто заразился в последние сутки, имеют хорошие шансы.
   - А... остальные?
   Он промолчал. Вопрос-то, по сути, риторический.
   В кабине вдруг стало очень тесно. Сотня человек - по численности как одна рота. Раньше Гончаров почему-то думал, что это мало.
   И вот еще: оказывается, он умеет читать по лицам. Теперь он без труда различал, кто заразился сегодня, а кто - из тех, остальных.
   Хмель дернул Гончарова за рукав:
   - Капитан... тут такое дело... - сержант поднял глаза к потолку кабины. - Это хорошая вертушка, высотная. Переоборудованная армейская МР-116.
   - Вижу. И что? - Милейший, можно нам выйти?.. - спросила старушка с котиком.
   - Скоро нас телепортируют? - крикнул кто-то из конца салона. - Дышать же нельзя, душегубка!
   - У меня дети! - блондинка в синей майке приподняла младенца, словно желая ткнуть им в нос Гончарову.
   Капитан откашлялся и сказал:
   - Минуту тишины, господа штатские. Я должен сделать объявление.
   - Побыстрее бы!.. - буркнула блондинка с детьми.
   - Да, побыстрее.
   - Вас не телепортируют, - отрезал Гончаров. - Так что спешить некуда.
   Вот теперь повисла тишина. Именно такая, как он и хотел: волос урони - услышишь.
   - Мы прибыли сюда, имея в распоряжении три медицинских челнока и шесть кабин для телепортации - "тубусов". Этого хватило бы, чтобы локализовать любой очаг инфекции. Но на месте выяснилось, что речь не об одном очаге. Потребовалась полная эвакуация всей колонии, и...
   Он оборвал себя: "Кому, зачем я это говорю?! Самому себе? Им неважно, почему так вышло. Важно одно: да или нет?!"
   - Нет, - рубанул Гончаров. - Вот главное, что вам нужно знать. Больше нет "тубусов" и нет тэ-комов, и челноков тоже нет. На планете сейчас ни единого средства, чтобы доставить вас на "Терезу". Через двадцать
   - У нее корпус из дюралюминия. Весь, кроме иллюминаторов. Никакого пластика.
   - Допустим. А где взять тэ-ком?
   - Этого не знаю. Я тебе не бином Ньютона.
   Да, Хмель прав: телепортный "тубус" можно сделать из этой кабины. Основное требование к "тубусу" - его корпус должен быть целиком металлическим и однородным по составу, чтобы автоматика телепорта смогла определить границу. А для этого достаточно заклепать иллюминаторы и люки пластинами, снятыми со внутренних перегородок. Выйдет цельно алюминиевая коробка, в которой можно...
   Конечно. Два раза можно. Все упирается в тэ-ком, а не в "тубус". Чтобы "Тереза" нацелила телепортный луч, нужно послать сигнал по межпланетной связи. А тэ-комов нет. Все, что были, уже улетели с прошлыми группами. И у местных тэ-комов не найдется. Ноль шансов. Кто имел - уже давно послал вызов и махнул на "Терезу". Но... Чем черт не шутит.
   Он вытер потный лоб и обратился к пассажирам:
   - Господа, мы можем попробовать спастись своими силами. Но нужно найти рабочий тэ-ком. Нет ли у кого-нибудь из вас?
   Красноречивая тишина. Еще бы.
   - Ладно... Быть может, кто-то знает человека с тэ-комом, который еще не свалил отсюда?
   - Никого нет... Все улизнули, кто мог... Зря вы открыли канал.
   Да, зря. Нельзя было разрешать самостоятельную эвакуацию. Но командуют штатские из Красного Креста... Дерьмо. От штатских - только анархия и безнадега. И котики в корзинках.
   - Ну же, думайте, вспоминайте! У кого-нибудь есть кум или сват, или троюродный дед, а у того - запой или грипп, или еще что-то, почему он валяется дома и все еще не улетел! Нам нужен один мужик с одним чертовым тэ-комом!
   Встала худая женщина в огромном металлическом ожерелье - точно связка гранат на шее. Протянула Гончарову планшет. Он взглянул: на экране был открыт стишок.
   - Какой богоматери, барышня? Мы что, на вечере поэзии?!
   - Видите время публикации?
   - Полчаса назад. И что?
   - Этот поэт - Гай Пирс, он здешний.
   - Все еще не понимаю.
   Женщина щелкнула ногтем по экрану ниже стихотворения:
   - А ссылки видите? Стих выложен на местный сайт, но продублирован на внешнем ресурсе. Полчаса назад Гай Пирс был здесь и отправил стих по межпланетной связи.
   Гончаров уже тащил ее к выходу, схватив за запястье, и ожерелье позвякивало на худой шее.
   - Знаете, где живет этот Гай Пирс?
  
   * * *
   Женщину звали Светлана. Имя - все, о чем капитан спросил в дороге. Он гнал со скоростью трех М, было не до болтовни.
   Хмель же поинтересовался у Светланы:
   - Вы давно... эээ...
   Она тронула свое бедро гораздо выше колена.
   - Ну, я вас не понимаю... - проворчал сержант.
   - Отчего?
   - Часов через десять вы можете того... стать духом. И сейчас не нашли дела поважнее, чем читать стишки?
   - А что важнее?
   - Ну... хм...
   Сержант потер подбородок и умолк.
   Они приземлились на лужайке у двухэтажной виллы - лаконичной, похожей на синий стеклянный куб.
   - Ждите здесь, - приказал Гончаров и вбежал внутрь.
   Он не думал, что понадобится помощь. Собственно, он ждал найти дом пустым. Пятьдесят минут назад Гай Пирс был здесь... это все равно, что прошлым летом.
   - Господин Пирс?.. - крикнул Гончаров без особой надежды.
   Автоматика дома повторила его слова, по комнатам разнеслось эхом: "- Пирс?.. - Пирс?.. - Пирс?.."
   - Я здесь, - ответил хозяин. - Поднимайтесь на второй этаж.
   Одна стена комнаты полностью прозрачна, за ней - море под сиреневым небом, перед ней - мужчина за столом.
   - Вы Гай Пирс?
   - Ни кто иной.
   - Я капитан Гончаров. Обнаружена межпланетная трансляция из вашего дома. Я пришел за вашим тэ-комом.
   - Я не отдам его.
   Капитан нахмурился.
   - Вы не уяснили. Я не прошу, а уведомляю. Ваш тэ-ком нужен для эвакуации. Я конфискую его.
   Мужчина улыбнулся с оттенком сарказма:
   - Позволю себе исправить вас, капитан. Вы пытаетесь конфисковать тэ-ком. Но без моей помощи не справитесь с этой задачей, а я вам помогать не намерен.
   Гончаров оглядел его внимательнее. Стройный мужчина в узких штанах и шелковой рубахе с длинным рукавом. Одежда тонкая, летняя, под ней не спрячешь и батарейки. Рабочий стол - стеклянная панель без ящиков и тумб. На столе - лэптоп и каштан. Да, свежий каштан в полурасколотой ежистой скорлупе. Ни намека на тэ-ком.
   - Вижу, вы осознали затруднение, - сказал поэт. - Быть может, захотите узнать положение тэ-кома с помощью пыток? Дерзайте, если угодно.
   Капитан сжал кулаки, с трудом унял желание врезать Пирсу меж глаз.
   - Господин Пирс, в данный момент сто человек ожидают экстренной эвакуации. Сто сильверов - в смысле, инфицированных на первой стадии. Каждый час ожидания снижает их шансы. К вечеру десяток уже будет обречен, к завтрашнему вечеру - вся сотня. Ваш тэ-ком позволит телепортировать их в бортовой лазарет прямо сейчас.
   - Рад, что вы снизошли до объяснений, - поэт едва заметно кивнул. - Отвечу взаимностью. Мне необходимо окончить стихотворение. Полагаю, управлюсь за час. После этого тэ-ком будет ваш.
   Гончаров почувствовал, как брови ползут на лоб.
   - Из-за этого вы артачитесь?! Черт возьми, берите с собой лэптоп и дописывайте на борту "Терезы"! Сколько угодно, хоть "Евгения Онегина" сочините! До Земли месяц лететь!
   - Я не собираюсь на "Терезу".
   - Вы идиот? - уточнил капитан. - Объявлена полная эвакуация! Понимаете, что это? Завтра на всей планете не будет ни души. А если кто и останется, то точно помрет от лепры-Ф.
   - Очень важная оговорка, - как-то печально произнес поэт и расстегнул ворот.
   Ниже ямочки под кадыком зеленели два пупырышка - лепрозные язвы.
   - Я дух, капитан. И хочу умереть на своей планете, а не в капсуле корабельного изолятора. Я никуда не полечу. Да и вы, как понимаю, не имеете права взять меня на борт.
   Лишь теперь капитан рассмотрел лицо поэта: насмешливые умные глаза; тонкие губы, искривленные асимметрично - не то улыбка, не то болезненный оскал; ранняя седина в висках... быть может, возникшая вчера, от взгляда в зеркало.
   - Соболезную вам. Но это не отменяет моего приказа. Отдайте тэ-ком.
   - Это - последний тэ-ком на планете?
   - Да.
   - В таком случае, мое условие прежнее. Один час, капитан. Потом забирайте.
   - Но почему? Зачем он вам? Все равно не улетите ни через час, ни завтра - никогда!
   - Это устройство - последний способ связаться с Землей. Когда допишу, отправлю стих. Люди смогут прочесть. Один час, больше не нужно.
   Гончаров сделал шаг назад. Приняв это за согласие, поэт повернулся к лэптопу. Спустя минуту он забыл о существовании капитана. Гончаров, однако, и не думал соглашаться. Думал совсем о другом. Так ли уж низко пытать духа? Особенно если дух - упрямый твердолобый баран. Сломать несколько пальцев или прострелить колено - это займет куда меньше часа. Но еще думал вот что: "тубус" пока все равно не готов. Нужно, наверное, часа два, чтобы заклепать иллюминаторы вертушки.
   Пиликнул телефон.
   - Помощь нужна, капитан?.. - спросил Хмель.
   - Никак нет.
   - Но тэ-ком здесь?
   - Да.
   - Фух. Ты скоро?..
   Прежде, чем Гончаров ответил, донесся приглушенный голос Светланы - видно, крикнула в трубку через плечо сержанта:
   - Вы с Гаем Пирсом?
   - Да.
   - Можно мне войти?
   - Зачем?
   - К нему.
   - Черт возьми! Оставайтесь на месте и ждите. Отбой!
   Он сбил звонок, злясь не на Светлану, а на Хмеля с его: "ты скоро?" Скоро ли я? Через час? А почему? Потому, что жалею одного барана? Или потому, что "тубус" еще не...
   Телефон снова засигналил.
   - Капитан, это Семен, фельдшер. У меня хорошие новости. На борту вертушки был ремонтный бот. С ним все очень быстро. Экипаж занят иллюминаторами, скоро закончит. Через полчаса мы готовы стартовать.
   - Молодцы.
   - Как у вас? Нашли тэ-ком?
   - Да.
   - Когда привезете?
   - Решаю вопрос.
   - Капитан... - голос Семена понизился. - Тут не все так радужно... Некоторые больны со вчерашнего утра. В смысле, утром заметили язвы, а появиться они могли и ночью. Нам бы поскорее, понимаете?
   - Я не младенец. Отбой.
   Он двинулся к Пирсу, все еще колеблясь: прострелить колено или просто сломать палец? Ладони поэта плясали над клавиатурой. Винтажная кнопочная клавиатура - дорогая, наверное. Пальцы отбивали рваную чечетку: выстучат слово или два, замрут, подрагивая, снова упадут на клавиши. Повинуясь секундному любопытству, Гончаров заглянул в экран. Не стоило терять на это времени, но ведь секунда, не больше...
   Он прочел три строки и потемнел от ярости. Схватил поэта за ворот, рывком сдернул со стула.
   - Твою мать! Так это стих... про каштан?! Не про жизнь и смерть, болезнь, эвакуацию, а про дерьмовый каштан?! Да пошел ты!
   Впечатав Пирса в стену, Гончаров вынул оружие.
   - Где тэ-ком?!
   - Э... что?..
   Глаза поэта туманились. Кажется, он не понял вопроса.
   - Чертов недоносок, отвечай мне!..
   И вдруг капитана осенило. Он ухмыльнулся, отбросил поэта, подошел к столу. Дорогой дом, дорогой лэптоп, дорогая рубаха. Возможно, и тэ-ком дорогой. Это будет не пивная банка, а маленький изящный жучок. Упертый олух до последней минуты сочиняет свой стих - значит, это ему дьявольски важно: сочинить и отправить, вписаться напоследок в историю. Тэ-ком не в подвале и не на чердаке, он здесь же, совсем рядом. В винтажных лэптопах бывают разъемы, как встарь: не инфракрасные, а контактные, чтобы втыкать разные мелкие девайсы.
   Гончаров развернул компьютер и выдернул из порта крохотную, с ноготь, пластинку.
  
   Когда вышел во двор, Светлана бросилась к нему:
   - Что с Пирсом? Где он? Почему не летит?
   - Пирс мертв, - отрезал капитан.
   Он втолкнул ее в кабину флаера и прыгнул за штурвал.
  
   * * *
   Двое мужчин курили на скамье, когда каштан брякнулся с дерева им под ноги. От удара шипастая кожура треснула, открылась щель, сквозь которую поблескивала влажная, идеально гладкая сердцевина. Полковник поднял каштан.
   - Тот миг, когда проглянула душа... - сказал он вполголоса
   - Да в тебе прямо поэт проснулся, - хмыкнул прапорщик.
   - Не мои слова.
   - А чьи? Нашего все?..
   Полковник разломал кожуру и потер пальцами коричневый плод.
   - Каштан мне напомнил Новую Дельту. Помнишь ее?
   - Давнее дельце. Ты за нее майора получил. Мы тогда хорошо сработали.
   - Хорошо, да... - неожиданно угрюмо процедил полковник.
   - А причем здесь каштан, брат?
   - Так ты не знаешь?..
   - Откуда? Ты не говорил.
   - Никогда?
   - Никогда.
   - Что ж...
   Подбрасывая каштан на ладони, полковник Гончаров рассказал все, как было. Когда он окончил, Хмель потер подбородок и спросил:
   - То есть правда? Вот про каштан и писал?
   - Знаешь, теперь я не уверен, что именно про него. Прочел только три строки. В первой было: "Тот миг, когда проглянула душа". Вторую помню не полностью: "Сквозь будничную пыль..." - дальше что-то еще. Из третьей осталось только слово - "каштан". С каждым годом все больше жалею, что не прочел остальное. Когда вспоминаю Новую Дельту, первыми на ум приходят эти строки. Не сильверы, не телепорты, не стерва докторша, а "будничная пыль" и "миг, когда душа".
   - Да ладно тебе! Ты все сделал правильно.
   - Как знать... Я мог силой отобрать тэ-ком у Винницкой и послать одноногих первыми. Мог забрать Пирса с собой - пусть бы дописывал в дороге. Мог подождать этот чертов час. А может, я и вправду поступил как надо. Чем дольше живу, тем меньше уверенности.
   - Х-хе, - сказал Хмель.
   Они закурили. Спустя молчаливую сигарету, Гончаров сказал:
   - Вот что еще хорошо помню. Когда взлетали, я увидел Пирса сквозь окно. Он сидел за столом и писал. Уже без тэ-кома, то есть без надежды, что кто-то прочтет.
   - Хм, - сказал прапорщик. - Штатские - странные люди...
  
  
  
  
   0x01 graphic
   2
   0x01 graphic
   Шауров Э. Предатели 33k Оценка:9.47*6 "Рассказ" Фантастика 
   Проклятье! Вика вмазала ладонью в панель идентификатора. Плита люка лопнула на четыре сегмента, и молодая женщина влетела в главный капонир. Влетела и стала, как вкопанная. В капонире гуляли. Человек тридцать из энергетиков, пусковиков, транспортников и группы прикрытия. Пахло коньяком и апельсинами. На консоли центрального пульта стояли бутылки, стаканчики, тарелочки со снедью, раскрытые банки консервов. Незваная гостья стояла среди этого оживлённо-радостного полуброуновского балаганчика, чувствуя, что вот-вот лопнет от бурлящей злости - кулаки упёрты в бедра, подбородок вперёд, светло-каштановые, подсвеченные люмиксом прядки модной прически торчат, словно солнечные протуберанцы.
   - Какого чёрта? - яростно проговорила Вика, обводя глазами фуршетную толкотню. Её, как и следовало ожидать, никто не услышал, зато в дальнем конце зала, у длинного обзорного иллюминатора, мелькнула знакомая, почти квадратная фигура директора станции. Аслан Бейбитович со стаканчиком в одной лапе и мандарином в другой разговаривал с несколькими траекторщиками. Сжав зубы, Вика решительно двинулась в сторону начальства, но тут её поймали за рукав, и из сутолоки возникло лучезарное лицо Володьки Камынина.
   - И ты здесь! - весело прокричал Володька. - А почему без зунд грамм?.. Юстас! - Он обернулся в сторону центральной консоли. - Выпивка ещё осталась?
   - Уже четыре часа никого не могу найти, - процедила Вика, измеряя Володьку почти ненавидящим взглядом, - а вы тут водку пьёте...
   - Не водку, Викуля - коньяк! Замечательнейший армянский коньяк.
   Светлоглазый Юстас Пайвичус возник откуда-то справа, а в руке у Вики появился стаканчик с ароматно-янтарной жидкостью. С другой стороны, лыбясь во весь рот, Камынин протягивал тарелку с канапе.
   - Да что происходит-то? - Вика хмуро озиралась по сторонам.
   Володька толкнул её в бок.
   - Поздравь. Мы сделали пробный запуск.
   - Третья РКМ? - До Вики наконец начало доходить.
   Володя и Юстас радостно закивали.
   - Теперь не нужно возить с Земли разгонные блоки, - похвастался Камынин. - Полное самообеспечение.
   Вика сосредоточено почесала переносицу:
   - Значит, вот почему меня не выпускают с самого утра...
   - Ну да, Бейбитыч велел на время отстрела задержать все полевые выходы.
   - Рэшники защиту развернули, - добавил Юстас. - Кажется, сшибли пару беспилотников... чтоб не шпионили. То-то теперь юшки развоняются.
   Вика зло поглядела на довольного Пайвичуса. Она не любила, когда американцев называли янками или юшками.
   Юстас слегка смешался.
   - Ладно, - жёстко сказала Вика и, развернувшись, двинулась через праздничную толкотню, туда, где давеча заметила широкую спину директора.
   - А выпить? - возопил ей вслед Володька.
   Вика, не оборачиваясь, взмахнула стаканчиком.
   Директор научно-производственной станции 'Луноград-Ц' Аслан Бейбитович Рагимов имел удивительнейшее свойство характера: мало кому удавалось поссориться с ним всерьёз, даже обижаться на директора не получалось толком. Вика четыре часа копила в себе холодную ярость. Четыре часа, звоня по всем номерам, бегая по всем ярусам, она генерировала в себе злость, проговаривала в уме обидные обличительные слова, а теперь, оказавшись рядом с Рагимовым, вдруг поняла, что весь боевой настрой испарился, будто вода в жаркий полдень. Аслан Бейбитович прервал беседу и обернулся. Широкие азиатские брови приподнялись домиком, над правой - тёмный треугольник, след имплантации микрочипов.
   - Виконька, - прогудел Рагимов. - Хорошо, что ты здесь. Я совсем закрутился... У тебя же, кажется, плановый сегодня.
   - Да, - устало сказал Вика, - плановый. У меня, Аслан Бейбитович, вездеход с десяти часов под парами, а Резо не выпускает из ангара. Я вам звоню - вы недоступны, я ищу - вас нет нигде. Я полстанции оббегала...
   Черные узкие глаза смотрели внимательно, сочувственно и даже чуть виновато.
   - Виконька, прости, ради бога. - Аслан Бейбитович бережно взял Вику за локоть. - Сегодня испытывали третью модификацию катапульты, сама понимаешь, процедура опасная и секретная, наши уважаемые партнёры, они ведь бдят.
   Вика невольно отвела глаза.
   - Пришлось на пару часов отложить все выходы, поставить электронную блокаду сектора, - продолжал Аслан Бейбитович, - но я прямо сейчас позвоню Резо.
   - Спасибо, - сказала Вика.
   Она глядела в иллюминатор, на конструкции пусковой катапультной площадки, откуда на расчетную траекторию выводились контейнерные капсулы с рудой, прямо до земной орбиты. С расстояния в десяток километров, пусковая площадка походила на стадион с раздвинутой крышей. Директор возился, подключая свой комм.
   - Да! - спохватившись сказала Вика. - Аслан Бейбитович, я забыла вас поздравить с запуском.
   Полные губы расплылись в улыбке:
   - Всех нас, Виконька, всех нас. С шарика уже прислали официальные респекты. Это ведь снижение затрат минимум на сорок процентов. Остаётся отладить вторую очередь комбината, а там, глядишь, и экспорт обогащённого гелия на альма-матер. Не они нас, мы их кормить будем... Ты берешь 'гильгамеш'?
   Вика кивнула. Ходить в одиночный поиск на 'трёшке' или 'варане' было куда логичнее, поэтому каприз на пятиместный 'гильгамеш' время от времени приходилось отстаивать.
   - Аслан Бейбитович, - начала Вика, - в 'варан' оборудование приходится чуть не домкратом упихивать, а на 'трёшке'...
   - Ладно, ладно, - добродушно прогудел Рагимов. - Ты лучший недролог в отряде. Надо 'гильгамеш' - бери 'гильгамеш'. Главное, чтоб результат был... Резо! Ты меня слышишь? Резо?.. Таякша басына...
   Директор пошевелил дугу наушника.
   - Ладно, - сказал он, - пошли, провожу тебя в ангар, - и, заметив в руке собеседницы так и не выпитый коньяк, поднял свой стаканчик.
   - Нет, - решительно сказала Вика. - Мне ещё четыре часа пилить, а график из-за вас и так полетел.
  
  
   'Гильгамеш', вразнобой подпрыгивая десятью решётчатыми колесами, мчался по Заливу Зноя навстречу ослепительному солнечному софиту, неподвижно висящему над лунным горизонтом. Длинные тени неслись под днище вездехода, ломались пугающими провалами. Прямо над головой плыл шар Земли с затенённым ущербным краем. Залив зноя... Sinus Aestuum... Sinus, в переводе с латыни, означает 'свищ '. Чем ближе к предгорьям Апеннин, тем больше к ландшафту подходило слово 'sinus'. Вика изо всех сил нажимала на джойстик, бросая машину то влево, то вправо. Едва вездеход спустился с аппарели транспортного ангара, она выключила автопилот и вот уже почти три часа вела вручную на предельной скорости, рискуя перевернуться на особо крутых виражах. Порой 'гильгамеш' в слабой лунной гравитации подскакивал так, что все колёса отрывались от грунта, потом бухался обратно, поднимая фонтаны медленно оседающей пыли. Вика, охваченная страховочными ремнями, тоже подлетала в пилотском кресле, плюхалась на сиденье и снова давила газ. Время от времени она косилась на часы, и вид циферок на панели управления с утроенной силой гнал её вперёд. Встреча назначена на шестнадцать тридцать, а часы уже сейчас показывали половину шестого. Так долго ждать в условленном месте слишком рискованно, слишком... А нервы ни у кого не железные. Даже думать не хотелось о том, что сегодняшние усилия могут пойти прахом, ведь встреча нужна позарез - вопрос жизни и смерти. И если сегодня всё сорвётся, то другого шанса может уже и не быть. Проклятые испытания! Проклятая катапульта! Проклятый Рагимов!.. Конечно, можно было выйти в эфир на передатчике широкого радиуса, но это тоже слишком опасно: большинство частот регулярно прослушиваются. И Вика, стискивая зубы, жала стремя педали, невольно представляя, как разлетается, попав в каверну, сетчатое колесо.
   Часы показывали шесть с небольшим, когда 'гильгамеш' наконец вышел в то место, где Залив Зноя соединялся с Морем Дождей, немного восточнее кратера Эратосфена. Про себя Вика всегда называла эту долинку, утыканную редкими клыками скал, явочной. Здесь кончался советский сектор и начиналась километровая разделительная полоса, а дальше -владения американцев, юшей, янок, вечных стратегических 'партнёров'. Над нейтралкой время от времени летали беспилотники, и попадаться в поле их зрения не хотелось категорически.
   Вика сбросила скорость и медленно повела вездеход вдоль высокого щербатого выступа, похожего на спину лежащего дракона. По эту сторону она ещё была на своей территории, а дальше становилась вроде как нарушителем госграницы. Ощущая себя шпионкой из романа, Вика преодолела последние метры каменного хвоста и выехала на открытое пространство. Долина была пуста. Прилипнув к выпуклому стеклу блистера, Вика пыталась отыскать глазами маленький полосатый вездеход Алекса Мура. 'Может быть, он тоже опоздал?' - тоскливо подумала Вика и непроизвольно охнула... Непроницаемо-чернильная тень у крупного валуна шевельнулась, выпуская из себя фигуру, одетую в незнакомый чёрно-жёлтый скафандр. Совершенно незнакомый скафандр с непроницаемо серебристым шаром затемнённого шлема. Вику пробил озноб, пальцы стиснули рукоять джойстика. Неужели вляпалась? Человек шагнул вперёд, целиком выныривая из ткени, и Викина рука рванула джойстик. Тяжёлый 'гильгамеш' попятился, но фигура в серебристом шлеме условным жестом вскинула руки над головой, затем помахала ладонью и показала, на бортовой шлюз.
   Чувствуя, как оттаивают мышцы спины и шеи, Вика длинно выдохнула и бессильно откинулась на спинку кресла, затем спохватилась и принялась торопливо отстёгивать страховочные ремни. Она оказалась у внутреннего люка запасного кессона, когда зелёный индикатор уже мигал, сигнализируя о том, что гость вошёл в шлюз. Едва дождавшись, пока выровняется давление, Вика потянула рычаги задвижки, люк раскрылся, и высокая фигура в чёрно-жёлтом скафандре ввалилась в неширокий коридорчик между каютами, полевой лабораторией и душем. Серебристый шлем, стукнувшись о стену, покатился куда-то под ноги. Ранец СИЖОСа полетел туда же, и радостный взъерошенный Алекс судорожно начал выбираться из скафандра. Левая вакуум-застёжка никак не хотела открываться, и Вика в перерывах между поцелуями дёргала её обеими руками, пока толстая защитная ткань наконец не разошлась, выпуская на свободу торс и руки, затянутые в белое термотрико. 'Так-то лучше, так-то лучше'... - задыхаясь, шептала Вика. Целоваться, не натыкаясь на жёсткое кольцо ворота, и вправду оказалось намного лучше, и не упрятанные в толстые перчатки руки гладили спину, обнимали талию, путались в волосах. А Вика всё целовала смеющееся скуластое лицо, и крепкую шею, и пшеничные усики. 'Пришёл, пришёл, пришёл... - стучало в висках, вытесняя к чертям все ненужные затхлые мысли. - Пришёл!' Путаясь в тяжёлых штанинах скафандра, Алекс потянул её к одной из кают, но Вика, с трудом оторвавшись от его губ, выдохнула: 'В рубку'. Невероятная волшебная сила (глупо списывать волшебство на малую тяжесть), подняла её вверх, к потолку и, волоча за ногами несносный скафандр, прямо по воздуху вынесла в рубку. Тихо смеясь, Вика рухнула с высоты в упругие подушки дивана, изо всех сил прижала, притиснула к себе того, о ком безумно, почти по-звериному скучала два последних месяца и почувствовала себя совершенно счастливой. В потолочное окно вездехода глядела молочно-ультрамариновая Земля, а на глаза наворачивались слёзы...
  
  
   Глазунья походила на архипелаг из четырёх белоснежных вулканических островов, увенчанных соблазнительно оранжевыми глазками горячей лавы. Сам круглый стол был моделью плоской Земли (не хватало слонов с китами), а Алекс в тренировочном костюме являл собой модель всевышнего небожителя. Подавшись вперёд, он поддел вилкой зажаренный пористый край и осторожно положил кусочек в рот. Уютная утренняя Вика, закутанная в мохнатый халат, сидела по другую сторону столешницы. Подбородок её опирался о розовые ладони, а глаза, ещё подёрнутые мягкой ночной поволокой, смотрели на жующего мужчину с мечтательной нежностью.
   - М-м-м, - промычал Алекс, собирая хлебом растекшийся глазок. - Фантастика! - Он выпрямился, вспоминая слово. - Обалдевенно.
   - Обалденно, - поправила Вика.
   - Обалденно! А у нас одни концентраты. Ты точно не хочешь?
   Вика, улыбаясь, покачала головой.
   - И как вы русские, умудряетесь возить на свою станцию деликатесы вроде яиц? - сказал Алекс, облизывая вилку. - Доставка же стоит обалденных денег.
   - Это местные яйца.
   Алекс недоверчиво приподнял бровь, затем засмеялся и погрозил пальцем.
   - Да нет, я серьёзно, - заверила Вика.
   - Серьёзно? - Серые глаза округлились.
   - Несушки живут на нижнем ярусе. Правда, корм пока приходится возить.
   - Если рассказать парням на 'Эскалибрусе', - произнёс Алекс со странным выражением, - то они наперегонки кинутся заводить русских любовниц.
   - Русские любовницы - роскошь, доступная далеко не всякому.
   Вика быстро протянула руку, чтобы щёлкнуть мужчину по носу, но Алекс ловко поймал её за запястье.
   - Только самым романтичным, храбрым и, как это... обезбашненным, - перечислил он, поочерёдно целуя Викины пальцы, - tough guys.
   - Crazy guys, - сказала Вика. - Это же надо только додуматься: запустить вездеход по маршруту, а самому сидеть под камнем. Ты псих.
   - Ничего не псих, - проговорил Алекс. - Всё под контролем.
   Вика взялась свободной рукой за голову:
   - Под контролем? А если бы я вообще не приехала?
   - Смеси в ранце на четыре часа, плюс аварийный запас, - рассудительно сказал Алекс. - Ещё двадцать минут, я бы дал команду на возвращение.
   - А если авария? Колесо попало в расщелину? Драйвер слетел?
   - У нас драйвера не слетают.
   - Это у нас не слетают, а у вас за милую душу.
   Алекс пошевелил пижонскими усиками, но возражать не стал.
   - Слушай, - сказал он, глядя в бронированное окно, за которым ползли тени Апеннин, - можешь запустить скаут? Хотелось бы посмотреть всё ли там о'кей с моей 'шабути'.
   - А теперь он волнуется за свою тарантайку, - резюмировала Вика.
   Алекс, не дав девушке договорить, стянул её со стула и усадил к себе на колени.
   - А можно и не запускать, - проговорил он, целуя Викину шею. - Плевать на тарантайку. (Ласковая рука скользнула за отворот халата). У меня есть идея получше.
   - Какая идея? - прошептала Вика.
   - Давай ни о чём не думать, целый день ходить голыми и заниматься любовью. Твоя идеология разрешает тебе ходить голой?
   - Пока я не получаю с этого прибавочной стоимости...
   - Плевать на прибавочную стоимость, - пробормотал Алекс, стягивая халат с Викиных плеч.
  
  
   В четверг они сделали остановку: небольшой променад с установкой кое-какой селенологической аппаратуры. Алекс не возражал. Сидя на корточках над вскрытым блоком бурового разведчик-анализатора, Вика украдкой наблюдала за его движениями. Алекс работал ловко и быстро, и Вика почему-то вдруг вспомнила их первую встречу на международном тренинге; Евразийская АКН время от времени проводила подобные мероприятия, приглашая на них молодых специалистов из капстран Северо-Американского Альянса, Британии и Свободной Аравии. Перед глазами вспыхнули огни небоскрёбов Шанхая, сорокаметровые фонтаны, аэростаты ветровых энергостанций и высокий сероглазый американец с гипнокурсом базового русского и модной по тому сезону причёской 'бешеный дикобраз'. У них закрутилось как-то сразу, почти без всякого разгона: прогулки по набережной, танцы, маленькие китайские ресторанчики, потом номер в отеле 'Алмазный дракон'... две недели безумной всепожирающей страсти. Вика рассталась с Алексом спокойно, без особой надежды на новую встречу. Но они встретились снова, совершенно неожиданно, на Луне, на станции 'Эскалибрус', куда после аварии трёх подряд 'шатлов-моди' русским и китайцам пришлось перебрасывать аварийный запас сменных пластин лучевой изоляции. Вика столкнулась с Муром в переходе, ведущем к складам, и вдруг отчётливо поняла, что любит Алекса нисколько не меньше, а может, даже и больше, чем два года назад, и всегда любила, и намеренна любить дальше. Уже четыре года длился их тайный лунный роман, они встречались урывками, контрабандой, подгоняя друг под друга сроки своих длинных вахт, обманывая начальство, друзей, систему и, наверное, самих себя...
   Вика вздохнула. Справа от неё высилась складчатая громада хребта Монс Волф, освещаемая диском Земли, слева, в пологой ложбинке, тлели огоньки 'гильгамеша'.
   - Я закончил, - раздался в наушнике голос Алекса.
   - Отлично, - похвалила Вика. - Остался последний.
   Алекс в несколько прыжков поднялся на холмик, где девушка крепила к грунту опорные ножки бурового агрегата.
   - Я понял! - радостно сообщил Алекс, присаживаясь на корточки. - Вы русские просто хитрые эксплуататоры, используете любовь, как рычаги давления и обработки. Ещё немного и я набью на груди серп и молот.
   Вика засмеялась.
   - Но, если честно, - Алекс понизил голос, - ходить голыми интереснее, чем рыться в реголите.
   - Если ходить голыми три дня подряд, то можно набить к этому делу оскомину, - предупредила Вика
   - Оскомину?
   - Когда зубам кисло.
   Алекс кивнул, запоминая.
   - Но, когда вернёмся, - сказал он, - опять будем ходить голыми.
   - И обмажемся вареньем, - добавила Вика
   - А, что, есть варенье? - Лицо Алекса сделалось хищным.
   Вика развела перчатками:
   - Варенья нет. Варенье мы с тобой в прошлый раз съели, обе банки. Но насчёт бонусов я что-нибудь придумаю ... Гляди. - Она подняла руку указывая на север. - По-моему над хребтом идёт беспилотник.
   Они принялись смотреть на север, где над скалами действительно летела светящаяся точка. Алекс приложил к шлему перчатку.
   - Слушай, - сказал он как бы между прочим. - А тебе не видно: наш аппарат или ваш? У тебя на визоре зум получше.
   Вика опустила визор:
   - Вроде наш... а может и ваш. Отсюда не разобрать
   - Не боишься, что твои нас сдадут? - спросил Алекс как бы между прочим. - Потом будут разные вопросы...
   Вика покачала головой:
   - Даже если камера чего и снимет, то ребята на пульте меня прикроют.
   - Уверена?
   - А то, - сказала Вика. - Стась ни за что не станет говорить такие вещи начальству, не сказав сначала мне, и Аймо тоже, а Олег, по-моему, вообще ко мне неровно дышит.
   - Хороший стимул, - пробормотал Алекс.
   - Какой уж есть. Знаешь лучший?
   Беспилотник поравнялся с наблюдателями и начал удаляться. Алекс, вытянув шею, с беспокойством следил за удаляющимися огоньками.
   - Я плачу Райсу раз в месяц, чтобы быть уверенным на сто процентов, - сказал он наконец. - Это гораздо вернее.
   - Ну, тогда не о чем беспокоиться, - Вика похлопала его по плечу. - Пошли анализатор ставить, а то время уже к обеду.
   - Пошли, - задумчиво согласился Алекс.
   Он ещё раз оглянулся на огонёк в чёрном небе и попрыгал вслед за Викой.
  
  
   В пятницу они поссорились. Неделя неумолимо катилась к концу, и грядущая разлука висела над влюблёнными, точно тёмная туча. Мысли о скором расставании выводили обоих из равновесия, раскачивали и без того ненадёжное судёнышко их полулегального бытия.
   'Гильгамеш' неспешно полз по безжизненной, изрытой оспинами кратеров, равнине. Пол под ногами чуть покачивался, за окном по-прежнему шевелились бархатные тени.
   С руками глубоко в карманах, Алекс механически расхаживал по рубке, рисуя петли вокруг столика, на котором стояла початая бутылка и пара недопитых бокальчиков с красным вином.
   - Ты несёшь бред, - говорил он сердито. - Наши страны враждуют уже сто лет. Мы слишком разные.
   - Но нам-то с тобой это не мешает... - Вика, подтянув колени к подбородку, сидела на диване и следила за челночными перемещениями Алекса.
   - Мешает. Просто ты этого не понимаешь. Ты ведь не соглашаешься, что здоровая конкуренция - двигатель экономики.
   - Бред, - Вика покрутила головой. - У нас нет конкуренции в твоём понимании, а промышленность развита не хуже вашей.
   - Возможно, даже лучше... - самоотверженно признал Алекс. - С поправкой на нашу долгую стагнацию и теперешний спад. Но это всё законы экономики, а вы, извини, пытаетесь ходить на руках. Такое дешовое трюкачество не приведёт ни к чему хорошему. Попомни мои слова: через десять лет Союз покатится туда, где был семьдесят лет назад. У вас нет стимула. Вы не даёте высоких стандартов потребления, наступаете на одни и те же грабли.
   - Стандартов потребления, - передразнила Вика. - Зато наша система обеспечивает приемлемые условия жизни абсолютно каждому гражданину.
   От возмущения Алекс даже остановился.
   - Но не каждый достоин этих условий. Вы кормите плебс за счёт спецов... Вот смотри, - он ткнул себя пальцем в грудь, - у меня в собственности вилла на побережье Западной Флориды: два этажа с пальмами, бассейном, солнечный генератор на крыше и мои личные, заметь, только мои, два акра побережья. И всё это заработал я. Я много пахал, я состоятельный человек и могу валяться на собственном пляже.
   - Под собственным Солнцем, - пробормотала Вика.
   Алекс посмотрел на неё сердито.
   - А что у тебя? - спросил он, игнорируя Викин выпад. - Трёхкомнатная квартира в каком-то Красноярске? Квадратов сто или сто двадцать? Да и не твоя, а не пойми чья.
   Вика опустила ноги на пол.
   - Дай мне вина, - попросила она.
   Продолжая негодовать, Алекс шагнул к столу, взял с него бокал и протянул Вике, та задумчиво взяла пузатый стаканчик и зажала его между коленей.
   - В твоих рассуждениях есть глобальная ошибка... В ваших рассуждениях. - Девушка провела пальцами по кромке бокала. - Философия испуганных одиночек. Вы не верите в завтра, не верите в правду, не верите в людей, оттого отчаянно пытаетесь захапать кусочек мира, как будто, если выпустить его из лап, он перестанет существовать или станет хуже. Как ты не поймёшь, мне не нужна большая квартира впрок, потому что, когда она станет мне нужна, я всегда смогу её взять и отдам, когда необходимость исчезнет. А если я захочу купаться, то я пойду на Енисей, от моего дома до центрального пляжа пять минут ходьбы, или поеду на скоростном монорельсе до Ялты, или полечу в Гавану, в Рио... до Гоа всего два часа лёта. И не надо копить, откладывать на старость, работать на счёт в банке. Неужели здесь, на Луне, мы роемся в реголите только для денег? Это же смешно.
   Нахмуренный Алекс ещё раз прошёлся взад-вперёд и сел на край дивана.
   - А как же личная свобода? - спросил он мрачно.
   - А что у нас не так со свободой?
   - Допустим, я приеду в Союз и попытаюсь открыть бар?
   - Ты же не хочешь приезжать в Союз.
   - Ги-по-те-ти-чески, - сказал Алекс.
   - Думаю, проблем не будет. Открывай, корми, плати налоги.
   - Угу. А если я попробую открыть стрип-бар?
   Секунду Вику думала:
   - Думаю, у тебя возникнут серьёзные проблемы с поиском танцовщиц.
   - Советским женщинам не нужен заработок?
   - Такой? Навряд ли, - серьёзно сказала Вика. - Вокруг слишком много нужной и интересной работы, чтобы соблазняться на квалификационный нонсенс. Хуже того, я думаю, ты не найдёшь и зрителей.
   - Серьёзно? Ниша, насколько я знаю, свободна. Значит есть спрос.
   - Она свободна потому, что никому не интересна. Ведь это в сущности достаточно унизительно и не очень чистоплотно. Любой из моих знакомых предпочтёт какой-нибудь ледовый карнавал, трансформер-шоу, просто поход в горы.
   - Что такое трансформер-шоу? - хмуро спросил Алекс.
   - Это нужно смотреть, - сказала Вика, чувствуя неловкость. - Постоянно забываю про ваш железный занавес.
   - Ваш железный занавес, - поправил Алекс.
   - Ваш, Лёша... ваш, - Вика пододвинулась к непримиримому оппоненту, обхватила руками напряжённые плечи, прижалась подбородком к спине.
   - Десять против одного, - проговорил Алекс упрямо, - тебе бы понравилось валяться на личном пляже... - Он помолчал и вдруг спросил без всякого перехода. - Тебе никогда не хотелось сменить стороны?
   - Нет, - сказала Вика. - А тебе?
   - Не знаю... Я слишком ценю свободу.
   - Но это и есть свобода. - Губы мягко коснулись основания мускулистой шеи.
   - Мы слишком разные.
   - Да, - тихонько согласилась Вика. Ты мужчина, я женщина...
   Девяносто процентов всех ссор между влюблёнными неизменно заканчиваются в постели. И отчего никто не даёт брачному ложу премий мира?
   Алекс и Вика лежали в густой, почти осязаемой тьме. Вездеход плавно раскачивался, пытаясь их убаюкать, но они, не мигая, глядели в темноту каюты. Не спалось. Мужчина лежал навзничь, закинув руки за голову, женщина свернулась калачиком, уютно прижавшись к его груди. Её пальцы ласково чертили круги на гладком животе любовника.
   - Что мне нравится, - тихо говорил Алекс, - так это каюты в ваших вездеходах, здесь койки похожи на нормальную кровать, а не на пляжный шезлонг, и ещё здорово, что ты можешь спокойно брать на базе пятиместник. У нас, чтобы взять 'шерпа', нужно написать двадцать обоснований или дать на лапу транспортному менеджеру... Америку однажды убьёт коррупция.
   Он поцеловал Вику в макушку, а затем спросил, невольно приглушая голос:
   - Когда наше следующее рандеву? Я смогу к исходу третьей декады... А ты?
   Невидимые пальцы замерли.
   - Эй... - сказал Алекс в темноту.
   - Знаешь, - хрипло проговорила Вика, - нового поиска, наверное, не будет.
   Алекс нащупал сенсор над изголовьем и зажёг свет.
   - Я не понял, - сказал он очень спокойно. - Ты не сможешь через три декады?
   - Ту вот какое дело... - Придерживая у груди одеяло, Вика села. - Я давно хотела с тобой поговорить. (Алекс Мур смотрел на неё внимательными серыми глазами). Только не знаю, как начать...
   - Начни с начала.
   - С начала? - Вика вздохнула. - С начала так с начала... Ты слышал про работы на Второй орбитальной верфи? Это та, что имени Германа Титова.
   - Кое-что. - Алекс нахмурился.
   - Сейчас там заканчивается монтаж дальнего траулер-фрегата 'Зоркий'...
   Алекс несколько секунд молчал.
   - Экспедиция в пояс? - наконец сказал он.
   Вика кивнула:
   - Да, в пояс. К концу года закончатся субнатурные испытания; набор и подготовка команды идёт уже сейчас. Моя кандидатура утверждена комиссией. Через три недели меня ждут в Алма-Ате.
   С минуту Алекс лежал неподвижно, словно обдумывая услышанное, затем одним движением сел.
   - Поздравляю, - сказал он, глядя на Викины коленки. - На сколько планируют полёт?
   - При разных раскладах от трёх до пяти лет. Два года на дорогу, остальное на поиск и захват подходящего астероида. Если удастся пригнать его к Земле, это будет прорыв...
   Скулы Алекса окаменели.
   - И что ты хочешь от меня? Beatification? Как это по-русски?.. Благословения?.. - Он поднял глаза. - Да. Это хороший шанс и большое дело. Кроме того, ты всё равно полетишь. Ведь так?
   - Я хотела поговорить не об этом.
   - А о чём?
   Вика, устраиваясь, поёрзала на постели:
   - Декаду назад ВСОКИ приняла резолюцию по переводу проекта 'Гарпун' в широкий международный статус, то есть полетим не только мы, китайцы и индусы, квоты на участие будут выделены ещё двадцати странам. Хорошие специалисты нужны проекту позарез. Думаю, с твоим профессиональным уровнем попасть в состав будет проще простого. И потом... у меня есть знакомые в комиссии, моей рекомендации им будет достаточно.
   - И у вас коррупция? - Алекс невесело засмеялся.
   - Протекция, - поправила Вика, - но мне плевать, я хочу, чтобы мы летели вместе.
   - Это в СССР и Китае вы можете брать вездеходы по знакомству, попадать в проекты нахаляву, а у нас всё это стоит денег. - Алекс рубанул воздух ладонью. - Безумную кучу баксов... Я же не могу подать заявку от себя лично. А оплатить участие через департамент у меня не хватит бабок, разве что дом продать...
   Он поймал Викин взгляд и помотал головой:
   - Даже не обсуждается. Исключено. То есть абсолютно исключено. Мой дом - моя крепость. Недвижимость на побережье Флориды дорожает из года в год, а я, знаешь, не хочу на старости лет снимать щитовую халупу где-нибудь в Мичигане.
   - А если тебе подать заявку от Республики Аляска? - неуверенно спросила Вика. - У вас, кажется до сих пор есть соглашение об интертерриториальности
   - Не-е-ет. С этими предателями я не буду иметь ничего общего. - Светлые усики встали дыбом. - Это тоже исключено.
   Викины пальцы мяли край одеяла.
   - Вика... - Алекс опять опустил глаза. - Виконька... С этим ничего не поделать. Да, я меркантильный янки, прагматичный, как вы говорите, юшка, но такой уж я есть. Я же говорил, мы очень разные.
   - Значит, не судьба, - устало сказала Вика. - Гаси свет и давай спать.
  
  
   К полудню субботы 'гильгамеш' въехал в маленькую долину между Заливом Зноя и Морем Дождей. Длинная петля маршрута замкнулась, все слова были сказаны и точки расставлены.
   - Приехали, - громко сказала Вика.
   В рубке что-то загромыхало, Алекс пролез в дверь кабины и остановился за креслом.
   - Быстро, - произнёс он с напускной фальшивой бодростью.
   - Быстро, - согласилась Вика, принимая игру. - И где твой 'шабути'?
   Подавшись вперёд, Алекс быстро оглядел окрестности и указал туда, где в тени от торчащего к небу каменного зуба виднелся край полосатого борта.
   - Ну что... мне, наверное, пора на выход.
   - Погоди, - торопливо проговорила Вика, выбираясь из кресла. - Я тебя провожу.
   У входа в кормовой шлюз, прежде чем надеть поблескивающие в свете ламп шлемы, они поцеловались.
   - Я заведу почту со старым адресом на каком-нибудь Аляскинском сервере, их у нас обычно не банят, - торопливо сказал Алекс. - Напиши мне туда, как сможешь.
   - Они же подлые предатели. - Вика бледно улыбалась.
   - Плевать. Как это по-русски, не до жиру?
   С минуту они молчали, чувствуя нарастающую неловкость. Наконец, Алекс кашлянул и сказал, что нужно идти. Вика покорно кивнула.
   Уже внизу, стоя на серой пологой осыпи, она сообразила, что, наверное, следует присесть на дорожку. Алекс, не понимая зачем, послушно сел на ступеньку короткой лесенки. У него опять сделалось задумчиво-напряженное лицо, словно он мучительно размышлял над чем-то и никак не мог прийти к каким-либо выводам. Потом они почти разом поднялись, имитируя прощальный поцелуй, ткнулись фильтрами шлемов, затем Алекс Мур развернулся и запрыгал в сторону своего 'шабути'.
   'Вот и всё', - уныло подумала Вика.
   Дождавшись пока чёрно-жёлтый скафандр доскачет до вездехода, она тоже повернулась и полезла в 'гильгамеш'. Натужно провернулись рычаги запоров, замигал жёлтый огонёк барометрического индикатора. Вика прислонилась к стене. Она ощущала, как в животе разливается удушливая сосущая пустота, будто из тела медленно откачивают воздух. В сравнении с этой пустотой, вакуум, царивший за броневыми стенками, был сущей ерундой, и с этой змеиной пустотой предстояло жить долгих три года, а может и пять, а может всю оставшуюся жизнь. 'Делай, что делаешь, и будь, что будет', - подумала Вика. Она оттолкнулась от стены и потянулась к фиксаторам шлема, но не успели Викины пальцы коснуться застёжек, как входной индикатор над люком вдруг бешено замигал и почти одновременно с этим в люк заколотили. Сердце в груди дало перебой. 'Сейчас-сейчас', - бормотала Вика, промахиваясь пальцами мимо сенсоров. Жёлтая лампочка засветилась, как глаз испуганного зверя, едва слышно загудели насосы. С трудом дождавшись зелёного, Вика рванула рычаги и едва не сшибла стоявшего на ступеньке Алекса. А тот поймал её, сгрёб в охапку, прижался к стеклу шлема. Ничего не понимая, Вика смотрела как шевелятся губы, и лишь спустя несколько секунд начала понимать слова.
   - Во вторник! - гулко кричал Алекс. - Слышишь? Во вторник я подаю заявку в космический департамент, сразу оставлю в залог дом, а ты зарезервируй мне место в составе.
   - Зарезервирую... - одними губами пролепетала Вика.
   Волна счастья, захлестнула её, вымывая, выдавливая прочь испуганную змею пустоты. Глаза набухали слезами.
   - И чёрт с ним, с этим домом! - радостно прокричал Алекс. - Всё равно пляж воняет нефтью.
   0x01 graphic
   3
   0x01 graphic
   Ал С. Штормовой Тринидад 33k "Рассказ" Фантастика 
    Тесный бар вдалеке от берега - здесь не слышно шума прибоя. Это заведение может находиться где угодно: на пляжах Майами или в центре Вегаса, у побережья Слоновой Кости или в переулках Канберры, в Раю или в Аду. Какая разница? Холодный "Budweiser", потасканные девицы, душный гул хмельных голосов, терпкие запахи и вязкая атмосфера - все это интернационально и вряд ли когда-то будет иначе. В Токо или Сент-Джозефе, вздумай явиться в тамошние заведения, тебя заставят надеть бабочку, а заказанная через агента шлюха с внешностью голливудской звезды будет щеголять платьем в пол, клэтчем со стразами и знанием трех языков. Забавно: они больше искушены в творчестве Жана Метеллюса или Федерико Гарсиа Лорка, чем в присущем их профессии навыке минета. Но в душных барах на краю света всем плевать на условности, дресс-код и литературу модернизма, здесь можно быть собой и никто тебя не осудит. А еще - не заставит оставить доску за дверью.
    Впрочем, есть та, что рассекает обыденность влекущим взором васильковых глаз, растворяет вязкость бытия выверенными движениями в такт перестуку стальных барабанов. Молодое сильное тело, змеиная грация движений, подчеркивающая совершенство форм, - воплощенный соблазн. Живая загадка, которую не могу разгадать: белые волосы, сплетенные синими лентами, легкий перезвон тонких браслетов, утонченные черты лица - Афродита, сотканная из пены морской и неживого света флуоресцентных ламп. Прячусь за ухмылкой, точно стесняясь собственных порочных желаний - в липких фантазиях провожу языком по этим чувственным губам, запускаю руку меж этих упругих бедер...
    - Алоха, брат.
    Вздрагиваю, вырванный из плена грез. Большой Бен - гаваец, мой старый друг. Короткие дреды, пышная борода, сплавленный с кожей загар. "Шака" правой рукой, привычная ухмылка уголками рта. Большой Бен шести с половиной футов роста, худощав, но жилист, как и всякий, живущий спортом королей. И точно в насмешку - таскает очки в толстой роговой оправе.
    Он странный для всех, кроме меня: мы знакомы всю жизнь.
    Встаю, обнимаю друга за плечи. Он садится рядом, и мы долго говорим о жизни и волнах. Наконец Бен решается и спрашивает, был ли я на берегу.
    - Как после цунами, - признаюсь я.
    Бен усмехается и рассказывает, как на спот у Сен-Суси пришла Большая волна. Как попадали в замес пытавшиеся катать локали. Как приехали наши, увлеченные зовом Большой волны и как через два месяца никого не осталось. Когда исчез Майлз, остальные просто уехали, трезво рассудив, что если волна не покорилась ему, то не покорится никому. Они боялись - и ни я, ни Бен не могли их судить: Большая волна - всегда вызов мужеству, а необъяснимая Большая волна - здравому смыслу. Мы все не любим то, что не можем понять.
    - Власти закрыли пляж, никто уже не рискует катать, - Бен глотает пиво, закуривая горькой "Cohiba", - но я знал, что ты приедешь. После Майлза ты бы не смог не приехать, брат.
    Не могу разобраться, что в этих словах - укор, сожаление или констатация факта.
    - Я встретил старика Шульца, - пытаюсь переменить тему, - я и не знал, что у него бунгало в этих местах... Оставил ему свой "ган" выправить динг на рэйле. Сказал, что сделает - хорошо бы...
    - Ты все так же катаешь на старой одиннадцатифутовой "однохвостке"?
    - Я уже не так молод, чтобы жить случайными связями, - пытаюсь отшутиться, да выходит скверно, - ну, а ты чем живешь?
    Большой Бен улыбается, закусывает сигару, лезет в карман. Вынимает цветастые марки и, не тушуясь, трясет перед самым носом, довольно посмеиваясь.
    - Ты, верно, шутишь?
    - С чего бы, брат? Местные в восторге, туристы платят, да и старик Хофманн мог бы мною гордиться. На что еще сгодится диплом MIT в этих краях? На, - Бен отрывает одну, - вкуси божественного нектара за счет заведения!
    - Старина, иди в жопу, - я залпом допиваю пиво, - я завязал еще в колледже.
    - Чувак, не будь занудой, - Бен вдруг кажется старше и это пугает, - нам с тобой далеко за сорок, еще пять, семь, в лучшем случае - десять лет, и бигвэйв-райдинг станет нам не по зубам. Так и будем плескаться в инсайде и дрочить на оверхеды. Жизнь катится к закату, брат: мы все и всем доказали - самое время быть откровенными с собой.
    Что-то в этом есть.
    - Хрен с тобой, - я забираю марку и забрасываю под язык, - только не сдавай меня фараонам.
    Бен усмехается мне, похлопывает по плечу.
    - Объективная реальность дана нам в ощущениях, брат. Так что неплохо время от времени взглянуть на разные ее грани...
    Я поворачиваюсь, опираюсь локтями на стойку. Мой взгляд снова пленен вакхической магией васильковых глаз, змеиной грацией движений. Бен следит за моим взором, усмехается.
    - Будь осторожен, заглядывая в бездну, брат: то, что ты увидишь, может поглотить тебя навсегда...
    - С каких пор ты стал ницшеанцем? - лениво отзываюсь я, раздражаясь звукам собственного голоса.
    Впрочем, ответ мне не интересен. Мне и тому мне, что спрятался от мира в фарфоровом коконе. Я копошусь, точно зародыш, в скорлупе себя, а магия движений беловолосой чаровницы слой за слоем сдирает мою оболочку, как луковую кожуру. И, точно отзываясь этому бестелесному зову, я начинаю осыпаться черепками, обращаться в пыль, возрождаясь в рассыпанном пламени чужих глаз, вырываясь из тысячелетнего плена нелепых амбиций, цепляясь множеством рук за сплетенные из предрассудков ванты калипсо-джаза. А она дирижирует моим возрождением, завлекая к себе сквозь расширяющийся до бесконечности горизонтов мир, сквозь восковые маски лиц, сквозь оживший свет, ласкающий музыку. Мотыльком к огню, я стремлюсь к этой бронзовой коже, вдыхаю ее ангельский звон, собираю языком живые бриллианты, рассыпанные по ее груди... Я дым, что проникает сквозь кожу и растворяется в ее существе, я - вопрос, что не имеет ответа, я - дрожащее сплетение страхов и желаний, подвешенное в бездонных глубинах океана под диском полной луны...
    Я медленно погружаюсь в бездну, провожаемый тусклым светом, а она, голубоглазая, беловолосая чаровница, кружится вокруг меня. Или она - и есть свет? Я погружаюсь и погружаюсь, и воды вечности смыкаются надо мной. Океан. Океан всюду. И голоса, и песнопения, что просачиваются в само существо, выворачивая душу наизнанку... Они пленяют меня. Дарят покой.
    ...Я просыпаюсь с рассветом на берегу. Зябко: дует холодный кроссшор. Тру лицо, встаю, прыгаю на месте, чтобы согреться. Некстати ноет нога, напоминая о грехах юности. В инсайде - каша, на воду не выйти. Вздыхаю, запахиваю рубашку и лишь тут замечаю меж пальцев шелковую ленту цвета ультрамарин...
    
    * * *
    Волна пришла в начале лета.
    Я лишь ухмыльнулся вестям - развод, подумалось мне. Тогда сразу вспомнился спот у Сен-Суси - бичбрейк с прозрачной зеленой водой, ленивые морские волны, узкая полоска пляжа. Оверхед там подобен единорогу: регулярные сэты, тонкий лип, раздолье для трюкачей на шортбордах, рай для кайтсерфинга. Плохое место для тех, кто ищет Большую волну.
    Но не в этот год: в начале лета, на споте у Сен-Суси поднялась пятидесятифутовая волна.
    На пару месяцев Тринидад стал меккой бигвэйв-райдеров... и их проклятием. Первым пропадает Шон. Уходит на лайн-ап и исчезает Эшберн. Майри, Сайрус, Хироюки, Альбертино - взбесившийся спот проглатывает бигвэйв-райдеров одного за другим. Лучшие из лучших, они просто исчезают - ни тел, ни досок. А волна не покоряется никому. В конце августа на битву с ней выходит Майлз, штурмует восьмидесятифутовое чудовище - его видят верхом на липе за мгновение до того, как ломается волна. О том, что он пропал, я узнаю от Моники - она звонит, обливаясь слезами. Я утешаю, как могу, уже зная, что все решено. В ту же ночь пишу письмо редактору, что ухожу в отпуск - первый за много лет, и бронирую билеты перекладными до Порт-оф-Спэйн.
    Как бы долго я ни бежал, моя судьба настигает меня.
    
    * * *
    Старик Шульц - известный шейпер, да и серфер, пожалуй, уникальный. Еще до моего рождения, катал с легендарным Шоном Томсоном, потом пришел в бигвэйв-серфинг и что таить греха - привел в него всех нас. Я хорошо помню тот лагерь на Оаху и отчаянный, сумасшедший штурм Пайплайн. За безрассудство "Банзай" наказала меня переломом бедра и навсегда заразила бигвэйв-райдингом: я больше не мыслил жизни без Больших волн.
    Он давно катает лишь на бичбрейках с пологими волнами, берет время от времени пару призов в любительских соревнованиях, а десятифутовый "ган" сменил на короткий "фиш", но хватки мастера не растерял. А еще - нет по эту сторону экватора лучшего шейпера, чем старик Шульц.
    - Старушке пора на покой.
    Удивительно, но он почти не изменился за эти годы: все тот же едва заметный акцент, все тот же цепкий взгляд серых глаз, все та же добродушная улыбка. Разве что седины прибавилось.
    - Я знаю, - отзываюсь я, не без интереса разглядывая его мастерскую, - но эту доску мы сделали с Майлзом. На ней я покорил австралийского Циклопа и семь сезонов катал в Назаре. Поймал, наверное, сотню Больших волн. Эта доска - часть меня, как рука или нога.
    - Ты сильно привязываешься к вещам, малыш, - вытирая руки льняной салфеткой, поучает Шульц, - и тяготишься прошлым. Вы сделали эту доску вместе, но на ней же ты и дропнул Майлза.
    - А он дропнул меня с моей семьей, - глухо отзываюсь я, зачем-то потирая металлический стеллаж со смолами, - наверное, это - справедливый размен.
    - Сколько вы уже не общаетесь?
    - С девяносто второго, как родилась Лиза. Знаешь, - я усмехаюсь самому себе, - Моника говорит, она... уже шесть лет живет в старой Европе. Учится на архитектора, занимается биатлоном. Зимой выходит замуж. Прикинь, старик: у моей дочери свадьба, а я даже не знаю ее в лицо...
    - Мы все выбираем, малыш, и несем ответственность за свой выбор. И временами... временами платить приходится слишком долго - намного дольше, чем можно представить. Ты - выбрал, иначе не уехал бы на ту нелепую войну и... не искал бы все эти годы сто футов. Так что правильный выбор, неправильный - но он твой.
    - Ты прав, старик, - вздыхаю я, - ты как всегда прав и прямолинеен до тошноты.
    - Ну, уж какой есть, - разводит руками Шульц.
    - Сколько я тебе должен? - усмехнувшись, спрашиваю я, вынимая купюры из кармана и... застываю, буквально напарываясь на лихорадочный, чумной взгляд шейпера.
    Сжатые, побелевшие губы, побледневшая кожа, заметный тремор - сердце? Открываю рот, но Шульц опережает меня.
    - Откуда это у тебя?
    Дрожащий палец Шульца указывает на мою руку - я опускаю глаза и вижу запутавшуюся среди купюр синюю ленту. Ну, конечно - я же утром спрятал ее в карман и забыл...
    - Ты видел ее?! - шейпер кидается на меня, точно одержимый, хватает за грудки, трясет, словно куклу, - Видел? Девушку с синими глазами?!
    - Да, в баре у Моллера...
    Но старик уже не слышит - ударом распахивая дверь мастерской, бросается прочь. Я не поспеваю за ним и застаю лишь пустую улицу.
    Что случилось?
    Что это было?
    
    * * *
    Я так и не дождался старика.
    Оставив денег, забрал доску и, забросив в номер, отправился на пляж.
    Ничего не изменилось. Все тот же кроссшор, все та же каша. Кивающие головами пальмы и посеревший от влаги песок, свинцовый кокон бури у самого горизонта и на его фоне, точно в контраст - белоснежный парус одинокого серфера. Вдалеке бушует шторм - возможно, к утру ветер переменится и придет свелл. Можно будет встать на волну - хоть какое-то разнообразие. Я не надеюсь на оверхеды; мой ган плохо подходит для езды по малым волнам, но это лучше, чем гнить в отеле и гулять у воды.
    От скуки начинаю прогуливаться вдоль пустого пляжа. В сезон здесь полно серферов, да и в межсезонье катают локали, но Большая волна напугает людей. То там, то тут попадаются расставленные властями предупреждающие таблички, лишь подчеркивающие какую-то абсурдную апокалипсичность тропического пейзажа. Через четверть часа начинается ливень - поливает всерьез. Я промокаю до нитки за считанные минуты, и смысл бежать до отеля теряется - плюнув на все, продолжаю брести по песку.
    Мои мысли раз за разом делают круг, возвращаясь к разговору с Шульцем. Проклятый старик - знал, на что надавить. Я листаю собственную жизнь, как старый альбом, а зацепиться в общем-то не за что. Запоздалые муки совести - страшный недуг, поражающий романтиков, бросивших мир вокруг под ноги собственной мечте. Наверное, это - восхитительный эгоизм, пожертвовать всем ради призрака у туманных горизонтов. Так искали единорогов - отчаянно и без оглядки на здравый смысл.
    Просто в моем единороге - сто чертовых футов. Вся разница.
    Я поздно замечаю его знакомую фигуру вдалеке. Узнав - бросаюсь вперед, но, пробежав полсотни шагов, останавливаюсь: он не один.
    Шульц. Старый лис Шульц, которого знаю всю жизнь - он стоит под дождем, понурый и какой-то хрупкий, ломкий, точно растерявший в раз всю жизненную силу. А с другой стороны по узкой полоске прибоя к нему идет... она.
    В синем парео и лифе-бондо цвета ультрамарин, с лазурным цветком в сверкающе-белых локонах, точно окутанная бесцветным сиянием, она кажется языческой богиней, сошедшей с небес. В ее движениях - все та же потустороння грация, на ее губах, я уверен - все та же призрачная улыбка. Она подходит, встает напротив, и старый Шульц падает пред ней на колени, обнимает, точно боясь потерять. Почему-то я понимаю: он плачет, а белокурая незнакомка что-то шепчет ему, поглаживая седину тонкими пальцами.
    Что-то меняется - неуловимо, зловеще. Действуя инстинктивно, шагаю вперед, но точно натыкаюсь на преграду - кажется, дождь и водяная пыль не пускают меня. Протягиваю руку, кричу старику - без толку. Снова пытаюсь звать по имени, но слова замирают в горле: над серым песком мокрого пляжа встает Большая волна. Против всех законов реальности она нависает над крошечными человеческими фигурками, ломается с краев и вдруг, точно рассеченная невидимым клинком, делится надвое, обрушиваясь на берег, окружая Шульца и белокурого ангела пенным кольцом, ревет в неистовстве, закручивается чудовищным водяным смерчем и отступает в серую кашу прибоя, оставляя лишь вымытый пляж.
    Без сил опускаюсь на мокрый песок. И никак не понять: влага, что застилает глаза - просто дождь или слезы бессилия?
    
    * * *
    Я у большого Бена - не был у него лет десять, наверное, а в его бунгало у берега - все так же. Все тот же иссеченный царапинами стол, все те же плетеные стулья, все та же печь, газовый баллон и древний холодильник в углу. Разве что кубков на полке у окна прибавилось - этого не отнять.
    Большой Бен сидит в кресле качалке и курит сигару, укрыв ноги побитым молью пледом, я - сижу напротив, слушаю стук дождя и завывание ветра за хрупкими стенами.
    - Бен... - сам не узнаю своего голоса, - ты лучше других знал старика...
    Гаваец молчит. Я достаю из кармана старую фотокарточку, найденную в доме Шульца, кладу на стол и аккуратно пододвигаю пальцами к Бену.
    - Кто это? - указываю на одного из героев фото.
    - А на кого похоже, брат?
    Бен даже не смотрит - понимаю, что видит фото не впервой.
    - Бен...
    - Ты все правильно понимаешь, брат. Это старик Шульц.
    - На нем форма кайзеровской Германии...
    Наверное, эти слова должны как-то обеспокоить Большого Бена, но тот лишь пожимает плечами.
    - Это потому что старик служил в Хохзеефлотте.
    - Бен, ты шутишь? Это значит, что ему должно быть больше ста лет! А он и на шестьдесят-то стал выглядеть лишь недавно.
    - Что ты хочешь от меня, брат? - Бен наклоняется вперед, складывая руки перед собой, - Чтобы я дал тебе ответы? У меня их нет. Старый моряк Вольфганг Шульц был младшим офицером кайзеровских ВМС и участвовал в Ютландском сражении. Его эсминец пошел ко дну, его самого сочли пропавшим без вести, а спустя семь месяцев выловили из воды в центральной Атлантике в четырех с половиной тысячах миль от Скагерракского пролива. Никто не знает, что с ним случилось, наверное, даже он сам... не знает точно. Но что-то изменило его изнутри, замедлило старение, подарило ему очень, очень долгую жизнь...
    - Что ты знаешь о девушке с синими глазами?
    Бен меняется в лице. Встает, подходит к окну, смыкает руки за спиной. Трет одной другую.
    - Ты тоже видел ее?
    - Кто она, Бен?
    - Дух океана! - гаваец оборачивается резко, разводит руками, точно стремясь охватить пустоту, - Русалка, сирена... откуда мне знать? Но ее видели все, брат. Все, кого забрала Большая волна. И Майлз тоже.
    Бен возвращается в кресло, берет сигару, но, подумав, снова откладывает в сторону.
    - Я понял... вчера. Понял, что ты, наверное, тоже ее видишь, - гаваец качает головой, - ее видели все наши, все, кто... кто ушел. А я - нет. Ты ведь помнишь, да? "Я никогда не повернусь спиной к океану"... Я нарушил клятву, брат, и потому она не приходит ко мне.
    - Что за чертовщина тут творится?
    Риторический вопрос. Большой Бен откидывается в кресле и вдруг снова, как вчера, кажется старым и усталым.
    - У меня нет ответов, брат. Я могу лишь попробовать показать тебе то, что увидел Майлз. Мне больше нечем тебе помочь...
    
    * * *
    Мы идем на север, в ночь. Тридцать, сорок миль от берега? Я теряю счет времени, а значит - и всему остальному. Бен молчит - не проронил ни слова, как отчалили, лишь рулить напряженно штурвалом старого катера. Усталый дизель квохчет натужно, заглушая плеск волн. Дождь перестал, ветер утих - черный штиль под небесами без звезд. Тьма глотает нас - жуть, но иначе нельзя.
    Мы глушим мотор уже за полночь и спускаем на воду маленький ялик. Бен уйдет, и я не спрашиваю, как он будет искать меня утром - странно, но такие простые вопросы кажутся мне неуместными. Я перебираюсь в утлое суденышко и гаваец, не прощаясь, заводит мотор. Недолго я еще вижу навигационные огни и белую пену кильватера, но вот призрачный свет растворяется в темноте, чахлый рокот дизеля затихает, и я остаюсь один на один с Океаном.
    Ложусь на дно и закрываю глаза, вслушиваясь в плеск волн за бортом. Мутные мысли черными муравьями копошатся в альковах сознания, но ни одну из них мне не поймать, не додумать, не понять. А вокруг - кромешная тьма, без ориентиров и преград. Плеск волн, бездна небес... Я вспоминаю детство: гавайские пляжи, ночь на доске под полной луной и наша клятва - моя, Бена, Моники, Майлза. Мы были детьми и... живыми богами - ведь у нас были волны.
    Я просыпаюсь внезапно от пронзительной, опустошительной тишины. Открываю глаза - свет. Вскакиваю - так и есть: всюду, куда ни кинь взгляд, океан сияет россыпями огней, скользящих куда-то под застывшей слюдою поверхностью. Опускаю руку, касаюсь этого неживого стекла - нет, просто вода, но ни волн, ни качки... Ни звука кругом - только тьма и гипнотический свет в глубине.
    Что-то трется о дно ялика - что-то большое; я подпрыгиваю на месте, мечусь от борта к борту, силясь разглядеть что-нибудь сквозь сияние глубин - тщетно. Удар, ялик швыряет в воздух, я лечу в молочную пелену сверкающих вод, группируюсь и, пронырнув привычно, тут же выныриваю, цепляясь инстинктивно за выбитую из лодки доску. Отплевываюсь, вскидываю глаза и... замираю.
    Прямо передо мной, на неестественно гладкой поверхности горящего потусторонним огнем Карибского моря, стоит Майлз. Стоит, точно на паркете, словно земное притяжение и глубокие воды не властны над ним. Знакомые черные кудри и почти бесцветные голубые глаза, греческий профиль, аккуратная бородка - он почти не изменился с последней встречи, лишь пролегли морщины на переносице да в уголках губ.
    - Алоха, брат.
    Я молчу. Он опускается, садится и скрещивает ноги. Смотрит грустно, но без укора - как же много воды утекло...
    - У нас мало времени, брат. Я верил, что ты придешь и надеялся... Надеялся, что скажу тебе все, что хотел и на что всегда не хватало времени и... да что там таить: просто мужества. И вот теперь, когда мы здесь, я... не с знаю, с чего начать.
    Он замолкает на секунду, привычно закусывая нижнюю губу. Кажется таким родным и таким... далеким. Странно, но мне приятно слышать его знакомый сильный голос - он словно будит во мне что-то забытое, похороненное под пеплом серых будней.
    - Знаешь, я всегда восхищался тобой, - Майлз усмехается собственным словам, - ты всегда был лучше меня. Я надеялся стать таким же, но... все было бесполезно. Чтобы быть лучшим, мало быть храбрецом - нужно быть чуть-чуть сумасшедшим. Я думал, что техника, навыки, сила воли - всего этого достаточно. Нет. Я любил Океан и хранил верность клятве, но ты был одержим волнами, и мне было не суждено догнать тебя. И потому... потому я не мог простить: ты мог стать лучшим, но так боялся быть вторым, что предпочел просто... не быть.
    Майлз молчит, смотрит куда-то вдаль, сквозь время.
    - Я хочу, чтобы ты знал: что бы ни было сказано, но тогда, в Австралии... это не ты дропнул меня, нет. Я сам отдал тебе волну - потому что просто испугался. Потом мне было проще обвинить во всем тебя, чем признаться, что я просто трус.
    Майлз трясет головой, словно стремясь избавиться от воспоминаний.
    - Прости меня, брат. Глупо. Глупо вот так...
    - Ты тоже прости, Майлз.
    Он смотрит мне в глаза, а я уже не могу умолкнуть - выдираю из себя истину с корнем, до боли, до язв, до кровоточащих ран.
    - Я винил тебя во всем - что ты забрал семью, забрал Монику, и Лизу, и мастерскую. Глупо... Я прятался в Гватемальской герилье от себя, от семьи - мне было страшно. Я боялся, что все это: Моника, дочь, дом в ипотеку... все это отберет у меня мечту. Мою стофутовую мечту, и я уже никогда не оправдаюсь перед собой. И когда Моника позвонила и сказала, что уходит, я... ты знаешь, была досада, боль, какой-то привкус поражения, но еще - облегчение.
    Умолкаю и усмехаюсь самому себе.
    - Я тоже трус, брат. Но ты дрогнул перед силой природы, перед властью Океана, а я... перед самим собой.
    - Что с нами стало? - Майлз качает головой, - Чтобы поговорить, нам нужно было встретиться здесь... Я уже не смогу вернуться, да и не хочу. Они показали мне мир таким, каким я и не мог его представить - точно жил всю жизнь с завязанными глазами и кто-то в один миг сорвал повязку. Все стало таким... понятным, - он усмехается своим словам, - наверное, я должен попросить тебя позаботиться о Монике и Лизе, но, думаю... это глупо. Все эти годы она любила тебя - не меня, но беда в том, что мы изменились, брат. Мы давно не те, кем были и этого не изменишь. Им будет лучше без нас - без нас обоих. Поэтому я попрошу о другом: найди и укроти ее, свою Большую волну. Все это, весь этот взбесившийся спот, вся мощь Океана - она для тебя, мы все были слабы для нее. Докажи, что все, все это - было не зря...
    Привычная "шака", знакомая улыбка. Я улыбаюсь в ответ.
    - Прощай, брат.
    - Алоха, Майлз.
    Он уходит, точно спускаясь по невидимым ступеням в глубины сияющих вод, и становится светом - одним из мириадов огней, что скользят под поверхностью воды к горизонту, где вырисовывается медленно странная конструкция. Я смотрю не мигая: сотканный из воды и света, сквозь зеркальную гладь рождается чудовищный мегалит. Взрастает лесом остроконечных пиков, сплетается причудливыми фракталами, звенит прозрачными гранями, рождаемыми живыми водопадами, что спадают снизу вверх... Он огромен - не корабль, не остров, словно целый континент, сплетенный ожившим светом, водой и... песней.
    Да, я слышу песню - на границе слуха, у самого края сознания, я слышу хор ангелов, чьи голоса - суть ткань мироздания. Проникают в душу и дарят покой - странное, незнакомое умиротворение, бьющееся с чем-то горячим, яростным, навязчивым. Я понимаю: та дорога, которой ушел Майлз, упирается в краеугольный камень моего бытия. Мне не познать покоя: волна должна покориться мне, иначе я снова предам, предам их всех.
    Всех, кто верил в меня.
    "Тебе здесь не место".
    Тихий, невесомый голос, словно сотканный из лунного сияния. Покорно разжимаю руки и скольжу в глубину, окруженный ожившим светом... Я помню клятву и не повернусь спиной к Океану, но буду выгребать на лайн-ап и буду искать ее - мою волну...
    "Сюда"...
    ...Открываю глаза.
    Рассвет, волны, оффшор: он пришел, и теперь над спотом встанут "зеленые" волны. Мне зябко - и тем сильнее это тепло. Знакомое, влекущее - ни с чем не сравнимое. Она оседлала меня - нагая и прекрасная. Ее волосы пахнут морским бризом, в ее глазах отражается синева Океана, ее пальцы впиваются в мою грудь. С трудом нахожу силы повернуть голову - влево, вправо... они всюду. Нагие нимфы, белокурые ангелы из океанских глубин. На прибрежных камнях, песке и в пене прибоя - сидят без движений, и брызги волн овевают их призрачными ореолами. Их васильковые глаза заглядывают в самую душу, и в этом взгляде - великие тайны.
    Я хочу, я должен что-то сказать, но изящный пальчик касается губ, прерывая слова на вдохе. Она наклоняется, ее волосы отсекают мир, а губы дарят вожделенный поцелуй. В нем - горечь морской волны, странная, терпкая... Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Руки сами собой сжимают ее упругие бедра, скользят чуть выше, упор, рывок - подминаю под себя, перехватываю тонкие запястья, жду сопротивления - пустое: в синеве этих глаз я вижу желание.
    ...И отпускаю поводья, припадая к ее губам, собирая языком морскую соль с ее кожи, исследуя пальцами ее тело. Раскаленной иглой, в затуманенный разум врывается голос - один, другой... Хор голосов. Они поют, не роняя слов и в этих песнопениях - шум волн, стук камней у дна, древнее дыхание Океана. А она стонет, когда подцепляю зубами кожу, и направляет меня, и отзывается всем существом на мои прикосновения. В ней - холодный огонь, звенящее напряжение молодой плоти, едва заметная дрожь возбуждения. Я резонирую с ней живым камертоном, ощущая ее вкус и аромат, ее движения и желания. Касаюсь самых альковов, и она отзывается быстрым, ярким оргазмом.
    А песнь, песнь Океана звучит, проникая под кожу, дергая нервы, точно струны, наполняя душу горечью сожалений. Чаровница влечет и манит к себе, я вхожу без труда, растворяюсь в ее существе. А она обвивает меня, прижимает к себе, точно боясь потерять... Ее сестры поют, и сам собой, я подчиняюсь вязкому ритму их песен. Точно Океан толкает меня в спину, его волны, его мощь, ставшие в единый миг песней без слов за гранью мироздания. И дочь Океана, отдавшаяся мне, вспыхивает на эндшпиле, точно спуская курок, точно обрывая нить, и серые небеса слышат ее восторженный крик...
    ...Желтый потолок гостиничного номера. Я сижу на полу - усталый и разбитый. За окном - рождается день, но для меня время остановилось. Я прошел по грани, заглянул за горизонт и все, что напоминает мне о реальности случившегося - лента синего шелка.
    
    * * *
    Серое утро в хмурых тропиках. Крепкий оффшор, "зеленая волна". Бен не катает - натирает воском верную "алайю", напевая какую-то детскую песенку. Я молчу - не хочу говорить, хотя понимаю, что должен. Должен что-то сказать.
    - Я видел Майлза.
    Бен не удивлен. Вздыхает, снимает очки, трет переносицу.
    - Помнишь, как мы начитались Лавкрафта и ушли ночью на досках?
    Я киваю: такое не забыть. Ночь полной луны. Мы были молоды - все мы. Майлз, Моника, Бен... Счастливое время.
    - Мы так боялись услышать зов Ктулху, но все равно вышли на волны, - Бен усмехается собственным словам, - глупая страшилка... Я много думал и вот, что скажу: всю жизнь мы боимся, что нас поглотит и изменит что-то такое, что мы ненавидим. Что-то страшное, жуткое, мерзкое. Оно станет частью нас, и мы уже никогда не очистимся, не станем прежними. Но что, если нам суждено быть поглощенными чем-то чужим, но прекрасным? Чем-то, чем мы восхищаемся, к чему стремимся, чего жаждем достигнуть? Должны ли мы противостоять этому? Или бежать? Или это - наш путь? Столько вопросов...
    Большой Бен усмехается себе, надевает очки, снова натирает доску.
    - Не бери в голову, брат. Видно, я и впрямь постарел.
    Я сижу еще немного, а потом встаю и, подхватив свой "ган", складываю "шаку".
    - Алоха, Бен.
    - Алоха, брат. Куда ты теперь?
    Странно: ответ кажется мне очевидным.
    - Ловить единорога.
    
    * * *
    ...Она там, где и должна быть.
    На черном камне у края воды, в синем парео и лифе-бондо цвета ультрамарин, с лазурным цветком в сверкающе-белых локонах, точно окутанная бесцветным сиянием морской пены. Тонкие браслеты на запястьях и лодыжках звенят бубенцами, синими лентами в волосах играет ветер. Она больше не пытается скрыть своей природы: не стоит, парит в паре дюймов над поверхностью камня, и это уже не кажется мне странным.
    - Это ведь не твой настоящий облик?
    Между нами - добрых сто футов, но я уверен: она слышит меня. И точно в подтверждение - глубоко в сознании рождается ее тихий голос, без звука и слов проникающий в само существо:
    "Вода наполняет всякий сосуд, а сосуду можно придать любую форму. Эту - создали вы, потому что вы - это ваши желания".
    Наверное, исчерпывающе.
    - Кто вы?
    "Задай этот вопрос отражению в воде - каким будет ответ? И как узнать, кто и в ком отражается?"
    Я качаю головой, пробую ее слова на вкус... Странно, но это не требует уточнений - почему-то я чувствую, что у синеглазой чаровницы нет другого ответа для меня.
    - Откуда вы?
    "Из теплых морей под синим солнцем по другую сторону пустоты".
    - И когда... когда вы пришли?
    "Мы были всегда. Ранним утром этого мира, мы привели сюда Отца, чтобы он создал жизнь, как создавал ее всюду и всегда".
    - Ваш Отец... Это о нем вы поете свои песни. Ваш Бог? Создатель?
    "Поток Жизни, наполняющий потоки миров. Альфа и Омега, Начало и Конец, суть всего сущего".
    Она умолкает на мгновение, улыбается мне - в этой улыбке есть что-то теплое, доброе. И в то же время, я ощущаю мощь - нечеловеческую, стихийную мощь, запредельную и недоступную моему пониманию.
    "Всякая жизнь - вода, а всякая вода - Океан. Вы знаете эту истину, просто забыли, покинув Отца. Но вы связаны с ним, он в ваших венах, ваших телах, ваших грезах. И однажды, вы вернетесь к нему".
    - Тринидад - скверное место для Большой волны: вы знали, что мы придем. Это было приглашение или даже ловушка... Для чего?
   'Вы слышите Зов, он - часть вас. Вы стоите лицом к Отцу и грезите его волнами. Вы способны понять'.
    - Но... почему здесь я? Зачем?
    "У нас нет ответа на этот вопрос. Мы лишь можем показать тебе, кто ты есть и кем ты можешь стать".
    Она улыбается, поднимает руку к небесам и за ее спиной ударяет волна.
    Свелл! Срываюсь с места, хватаю "ган" и бегу вдоль берега, на ходу вспоминая карту течений на споте. Я знаю: синеглазая чаровница уже обратилась в морскую пену - нет смысла оглядываться. Да это и не нужно: не этого ждут от меня, не к этому я стремлюсь. Практически не останавливаясь, цепляю лиш, разбегаюсь, ухожу на воду, проныривая набегающие волны. Что есть сил, выгребаю на лайн-ап - только бы успеть. И точно вторя мыслям, под меня подходит сэт.
    Время для слов прошло. Волна встает на пятьдесят футов, не меньше - в ней неистребимая мощь и нерукотворная сила, но я знаю: это только начало. Я жду на лайн-ап, чувствуя, как сэт набирает силу, вставая новой волной. В ней - больше семидесяти футов. Толстенный лип и огромная скорость - язык не поворачивается назвать этого монстра пологой волной. Но я знаю: там, внизу, уже родилась она - Великая волна, мой белый единорог, моя Альфа и Омега. Вся жизнь - за этот момент, здесь и сейчас.
    Она рождается - медленно и величественно, набрасываясь могучей грудью на гладкий песок, встает на дыбы, неукротимой силой вздымаясь над горизонтом. Я срываюсь с лайн-ап, выгребаю вперед и встаю на волну. А она вырастает - все выше и выше, ее лип толще знаменитой Чопу, она быстрее легендарных "Челюстей", она - Мать всех волн.
    Великие сто футов - они покоряются мне.
    ...Я лечу сквозь мир на спине своего единорога и смеюсь брызгам в лицо. И они, голубоглазые ангелы далекого мира, сестры по крови, сестры по Отцу, смеются вместе со мной, догоняя мою мечту. Я знаю: они все смотрят на меня - Майлз, Шульц, все те, кто верил и жил моей страстью.
    У меня еще есть время, секунды до закрытия волны. Секунды триумфа, секунды смысла, секунды истинной жизни, которые стоят всего. И я лечу вперед верхом на мечте. Я - живу. Я - дышу. Я - чувствую.
    Имя мне - Океан.
    
    

2014 г.

   0x01 graphic
   4
   0x01 graphic
   Щербак В.П. Тамарка 10k Оценка:8.27*8 "Рассказ" Проза 
    Тамарка
  
   С Тамаркой я познакомилась случайно.
   Водопровода у нас в доме не было. За водой ходили в конец улицы "на колонку". С девяти лет я уже помогала по хозяйству - приносила воду. Большое ведро мне бабушка не давала. Я ходила с бидончиком на три с половиной литра. Раза три за день сбегаешь - все равно, что десятилитровое ведро принесешь. Это было не трудно.
   Вот только чугунное сооружение, которое называлось колонкой, я не любила. Оно подавало хорошую струю воды лишь тогда, когда покачаешь тугой рычажок как следует. А у меня силенок было маловато.
   Набираю я однажды воду на колонке. Лето. Жара, солнце печет. По лицу капельки пота спускаются, в глаза попадают. Изо всех силенок качаю тугой рычажок, но жидкость льется из трубы тонкой струйкой с перебоями.
   Подходит девочка, примерно моего возраста, с настоящим большим десятилитровым ведром. Посмотрела на меня и на мои не очень успешные старания и говорит:
   - Давай покачаю.
   И быстро наполнила мой бидончик водой. А потом стала себе качать. А мне и уходить не хочется. Стою, гляжу, как у нее все ловко получается. Была она, конечно, покрепче и посильней меня. "Вон какое большое ведро заполняет водой. Я бы такое точно не донесла до дома", - подумала я.
   - Меня Тамаркой зовут, а тебя как? - проговорила девочка и улыбнулась мне.
   - Сашей, - сказала я, обрадовавшись, что она со мной снова заговорила.
   Так мы познакомились. А потом и подружились. Встречались не часто. У моей новой подруги почти не было свободного времени. Все домашние дела висели на ней. У Тамарки была больная мама.
   Но мы встречались. Зимой вместе с мальчишками мчались на санках с крутого спуска, который начинался возле колонки. Без Тамарки я бы съезжать с него и не отважилась. Летом соорудили в чужом заброшенном саду тайный шалаш. Уединялись там с ней, рассказывали друг другу разные истории. Тамарка - правдивые, а я - сочиненные: и страшные, и веселые. Тамарка их любила .
   Мне было с ней интересно. Она знала многое из того, о чем я даже понятия не имела. Ну, например, как делают детей. А еще она, как и мальчишки, употребляла разные словечки, и некоторые из них мне понравились. И я рискнула даже щегольнуть ими как-то раз дома. Дедушка, услышав такое, поперхнулся картошкой. Бабушка была в ужасе:
   - Откуда это у тебя? Кого ты копируешь? Свою новую подругу Тамару?
   Я молча кивнула головой. Бабушка запретила мне произносить "такие нехорошие слова" и посоветовала не дружить с "этой девочкой".
   Слова я старалась не произносить, но с Тамаркой все равно встречалась. И даже заходила к ним домой. Они жили бедно. Маленькая полуподвальная комната, в ней стол, две табуретки, большая кровать. У Тамарки даже не было своей постели. Она спала вместе с мамой. Когда я бабушке рассказала об этом, она, вздохнув, сказала:
   - Эвакуированные они. Бежали от проклятого немца в чем мать родила.
  
   * * *
   А потом произошло это... Тамарка пришла на колонку с опухшим, зареванным лицом и красными заплаканными глазами.
   - Что случилось? - спросила я ее.
   - Что случилось, то уже случилось, - ответила она. Но ты можешь помочь. Спрячь это ...
   И протянула мне листочек бумаги.
   "Извещение", - прочла я.
   А ниже: "Ваш сын красноармеец Огоньков Сергей Иванович...
   Уроженец... находясь на фронте... В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество в бою и умер от ран."
   - Похоронка...- прошептала я.
   - Спрячь у себя, - сказала Тамарка. - У нас спрятать негде.
   Я вопросительно смотрела на нее, ничего не понимая.
   - Нельзя, чтоб мама это увидела. У нее сердце больное. Не выдержит. Это уже вторая похоронка. Первая была на отца. Маму тогда в больницу на скорой увезли. А эта - на братишку, на Сережку. Не нужно сейчас ей знать об этом. - Тамарка всхлипнула и с затаенной надеждой произнесла:
   - А может, это ошибка? А может, он живой? - Она взглянула на меня, ища поддержки. - Потом, когда-нибудь попозже, придется сказать... Но это-потом... Сейчас нельзя... Спрячешь?
   - Конечно, спрячу, - ответила я, бережно беря в руки чужое горе.
  
   * * *
   Спрятать-то я спрятала и даже, как мне казалось, очень надежно. Я положила извещение в старый альбом с фотографиями. Его давно уже никто не смотрел. Не только положила, но еще и засунула под совсем пожелтевшую от времени фотокарточку. Я честно оберегала чужую тайну и каждый день проверяла: на месте похоронка или нет?
   Но разве от моей бабушки что-либо можно спрятать? Прошло не больше недели. И случилось то, что и должно было случиться.
   Показывает она мне извещение, которое я прятала, и спрашивает:
   - Чье это? Откуда это у тебя?
   Пришлось рассказать все как есть. Бабушка выслушала, вздохнула и строго сказала:
   - Сегодня же отдай извещение Тамаре. Нельзя у себя в доме хранить чужое горе. К тому же это очень важный документ. Он необходим для получения пособия от государства.
   И я отнесла похоронку Тамарке. Она не обиделась, она меня поняла. А когда я передала ей бабушкины слова про пособие, сказала:
   - Пособие - это хорошо, но живая мама лучше.
   Где или у кого Тамарка снова спрятала похоронку, она со мной не делилась. Но я точно знаю, что маме своей она этот страшный документ не показывала.
   А жизнь шла своим чередом. И в сводах Совинфорбюро стали сообщать уже хорошие новости. Наши войска продвигались на запад, отвоевывая оставленные ранее города и села.
  
   * * *
   А потом случилось это чудо. Я сидела за столом у окна и делала уроки. Бабушка была на кухне. У нее всегда там было дел невпроворот.
   Тюк! Кто -то стукнул в окно камешком. Тюк! - снова.
   Жили мы на втором этаже. Выглядываю в окно. Внизу стоит Тамарка и делает мне знаки рукой, чтоб выходила на улицу. К нам она не заходила. Боялась моей бабушки. Чувствовала, наверное, что не нравится ей.
   Выхожу, смотрю на Тамарку и не верю своим глазам. До того красивой она мне показалась. Глаза сияют, румянец во всю щеку. Обхватила она меня руками и закружила на асфальте с радостным криком:
   - Вернулся, вернулся! Сережка домой вернулся. Живой, понимаешь, живой!
   Сначала я никак не могла понять, как же он мог вернуться, если на него уже похоронка оформлена. И глупо переспросила:
   - Живой?
   - Ну, конечно, живой. А я тебе, о чем битый час толкую?
   - Ну, положим не битый час, а всего пять минут, - начала я возражать. И тут же радостно прервала сама себя:
   - Но это же, действительно, здорово, что он живой и уже дома!
   - Он был тяжело ранен...Один госпиталь, второй госпиталь, потом еще один... Он с наградой вернулся! У него медаль "За отвагу"!
   Теперь уже я заключила Тамарку в объятия, и мы снова закружились с ней на асфальте.
   - А куда ты теперь похоронку денешь? - спросила я у подруги.
   - А я ее уже брату отдала. Знаешь, он это извещение маме и показывать даже не будет. У нее от вида живого-то Сережи чуть сердечный приступ не случился, а уж от похоронки на него...
   Тамарка вырвалась из моих объятий, махнула рукой и побежала домой, крикнув на ходу:
   - Я к тебе на минуточку забежала, поделиться радостной вестью!
   Постояв немного и прокрутив в уме все, что произошло, я тоже побежала... на второй этаж своего дома - делиться радостной вестью с бабушкой.
   - Бабушка, не надо больше похоронку прятать! - прокричала я с порога кухни.
   - А ты, что? Разве продолжала ее прятать? - удивилась она.
   - Нет, я не то хотела сказать. Тамаркин брат вернулся с войны живым и даже с наградой! - еще громче закричала я и закружила бабушку по кухне.
   - Да тише, тише, ты крутись. Расскажи подробней, - пыталась она остановить меня.
   - Он был тяжело ранен, в госпиталях затерялся. Вот и написали похоронку, - отпустив, наконец, бабушку, закончила я свое радостное сообщение.
   - И такое бывает, - сказала она, отдышавшись. - И, покачав головой, добавила:
   - Ну, разве ж можно с плохими вестями торопиться?
   - И теперь Тамарке не нужно от мамы ничего скрывать, - продолжала я радостно сообщать новости. - Они с Сережей решили вообще ей про похоронку ничего не говорить.
   - Считай, спасла жизнь матери твоя подруга, - сказала бабушка, вздохнув, и добавила:
   - Хорошая, добрая девочка, Тамара. Ты дружи, дружи с ней.
   - А как же плохие слова, которые она говорит? Не важно?
   - Как же не важно? Важно! - веско произнесла бабушка и, посмотрев на меня с прищуром, добавила:
   - А ты на что? Вы же подруги. Вот и объясни, что так говорить нехорошо.
  
  
  
   0x01 graphic
   5
   0x01 graphic
   Эквус, Эсквайр Ex oriente tenebra 25k "Рассказ" Фантастика 
   Ex oriente tenebra
  
   Посвящается М. Харитонову
  
   Тонкие линии узора текли по резным сводам и легким перегородкам, мягкий ковер и подушки приглушали звуки, за окном был слышен нежный шум далекого горного потока, и птицы осторожно перекликались неземными голосами. Эта ночь словно была создана для любви и добра, для проявления великой милости Аллаха ко всякому творению.
   - О нет, мой владетельный друг, они нетерпимы, никогда не были терпимы и вряд ли когда-либо станут. Это варвары, дикие, необузданные, знающие лишь один закон: оружие; понимающие только язык силы. Прислушиваться к их протестам - все равно, что внимать речам умалишенного. Я интересовался верой христиан и знаю, что говорю, - закончил Омар и отпил ещё немного из пиалы.
   Собеседник вежливо улыбнулся одними губами; его туркменские глаза не улыбались никогда.
   - Весьма неожиданно слышать такие речи от вас, мой просвещенный друг, - сказал он, - Ваша репутация вольнодумца, как видно, совершенно не заслужена. Вы так рьяно нападаете на ересь - вы, который всегда выступает за право человека говорить и писать все, что ему вздумается...
   - Именно потому, что я выступаю за это право, я выступаю против христиан, - кивнул Омар, - Потому что христиане отказывают нам в нем; они готовы запретить все, что не подходит под догматы их религии. Хотя, казалось бы, любому разумному человеку должно быть ясно, что понимать слова Писания можно лишь иносказательно - нет, они настаивают на буквальном толковании! Представьте себе, эмир - они твердо убеждены, что во время своих служб едят самую плоть Бога!
   - Аллах милосердный, - вежливо ужаснулся Хассан.
   - А их Писание? Я заглядывал в него, и смею вас уверить, мне редко попадалась книга более жестокая и бесчеловечная. Всех, кто с ними не согласен, они готовы уничтожить; сам Бог, да простит мне Аллах, что я вынужден поминать его имя в связи с этой ересью - так вот, сам Бог якобы позволяет им это. "Истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе: да не пощадит их глаз твой" - и подобных мест у них много...
   - Ну, почтенный Гияс-ад-дин, несомненно, помнит, что и в Коране можно найти достаточно цитат, где Аллах обещает верным победу над врагами. "Я приду на помощь вам с тысячей ангелов, один за другим...".
   - Несомненно, друг мой, Аллах помогает правоверным...
   - Иншалла!
   - ...Иншалла! Но ведь важен не только текст Писания. Важно и то, кто его читает и истолковывает. У нас есть школы, медресе с вековыми традициями, настоящие центры учености. Там сохранили знания, добытые великими мудрецами Греции, сохранили и приумножили. Там читают и чтут Платона, Пифагора, Аристотеля, Плотина, Эвклида, Архимеда, Птолемея. Там воспитываются истинные мудрецы, которые просто неспособны истолковать великое слово Божье в столь варварском духе: безнаказанно грабить и убивать неверных - возразил Омар.
   - Ещё чаю? - спросил его хозяин, желая несколько остудить пыл ученого горячим напитком.
   - Благодарю вас, мой друг, ваш чай бесподобен, - согласился гость и протянул пустую пиалу.
   - Близость к караванным путям - очень важное преимущество, - тонко улыбнулся Хассан, - Чай из Катая и вести из Европы доходят сюда быстрее всего.
   - Какие же есть вести из Европы? - поинтересовался Омар.
   - Все те же, что последние лет пятьдесят, - с равнодушной улыбкой ответил хозяин, - Запад бурлит, там войны и брожение умов. Варвары плодятся, словно кролики. Любой замызганный повелитель двух-трех лачуг со свинопасами считает себя султаном и производит на свет множество детей. Когда он умирает, все достается старшему сыну; остальные пополняют ряды бездельников и разбойников. Их просто рождается слишком много; к сожалению, куда больше, чем правоверных. Какой-то тамошний гений придумал монастыри, чтобы избавляться от человеческих излишков - но даже монастырей давно не хватает на всех. Поэтому у них не кончаются войны и перевороты. Пока что они жрут друг друга, но я все чаще задаю себе вопрос: что будет, если они захотят попробовать на вкус наши земли?
   Омар помрачнел и некоторое время ничего не говорил.
   - Я, конечно, далек от войны, - осторожно сказал он, - Но я уверен, что мечи правоверных сильнее любых варваров. К тому же, у нас есть не только мечи; наши мудрецы способны не на одни лишь богословские споры. Например, не далее как позавчера один из моих учеников демонстрировал мне любопытную штуку с греческим маслом... Если они осмелятся напасть на нас, они умрут. Остальным это послужит уроком, - твердо закончил он.
   - Я восхищен вашей уверенностью и набожностью, - с легкой насмешкой сказал Хассан, хотя Омар насмешки, кажется, не заметил, - В конце концов, из нас двоих именно вы удостоились зваться "столпом ислама", несмотря на те легкомысленные четверостишия, которыми вы иногда забавляетесь. Меня, увы, даже через десятилетия верной службы запомнят под другим именем.
   - Почтенный ибн Саббах слишком скромен, - учтиво ответил Омар, - Да и меня, скорее всего, будут знать не как поэта или теолога, но за мои алгебраические труды, продолжающие работы Эвклида...
   Гость и хозяин вежливо сделали жест пиалой, воздавая должное друг другу.
   - Слышали ли вы про недавнее проишествие в Иерусалиме? - спросил Хассан.
   - Как же не слышать, почтенный эмир. Вести о дурных поступках всегда распространяются быстро.
   - Вот как? Вы считаете это дурным поступком? - приподнял бровь хозяин крепости, - Если честно, вы удивляете меня второй раз за вечер, дорогой друг. Я полагал, что вы и тут будете отстаивать право человека говорить, что ему вздумается...
   - А я и не отказываю никому в этом праве, - нахмурившись, сказал Омар и погрузил лицо в чашку, задумавшись на секунду, - Я не считаю, что тех лицедеев за такое представление следует бросить в зиндан. Я только считаю, что это была отвратительная выходка, и что правоверному - да и просто воспитанному человеку, не варвару! - не пристало устраивать публичное поношение пророка Исы. В конце концов, он был одним из предтеч истинного Посланника Аллаха; кто смеется над ним, смеется над собственной душой и ее адскими муками.
   - Говорят, они в своем действе изобразили его пьяницей и развратником, женатым на блудной женщине, - припомнил Хассан, улыбаясь все так же безмятежно.
   Омар скривился так, словно вместо китайского чая в его пиале оказалась свиная кровь.
   - Это настолько отвратительно, что я даже сомневаюсь, что представление было устроено мусульманами, - сказал он, - Только варвары могут пасть так низко...
   Улыбка на мгновение исчезла с лица хозяина, и он какое-то время очень цепко всматривался в гостя - но тот, по счастью, снова уткнулся в свою пиалу и ничего не заметил.
   - В любом случае, местные христиане так разъярились, что султану ничего не оставалось, как запретить им вход в город, - продолжил он свой рассказ, - Иначе даже он не смог бы гарантировать безопасность подданных...
   - Какому султану? - спросил Омар скучающим тоном.
   - Я забываю, что мой ученый друг далек от государственных дел, - сгладил легкую неучтивость гостя Хассан, - Распоряжение отдал султан Египта, аль-Мустали. Впрочем, немудрено запутаться, дорогой друг. Сирия чуть не каждый день переходит из одних рук в другие. Сирия нынче - это кувшин с дюжиной ифритов: стоит его только потереть, и он разлетится на части...
   В дверном проеме неслышно возник один из прислужников. Омару они очень не нравились - во-первых, из-за одинаковых кинжалов, которые всем напоказ носили у пояса. Во-вторых, из-за одинакового взгляда их холодных глаз, острее и опаснее любых кинжалов.
   Хозяин проследил за его взглядом, увидел прислужника и поднялся с подушек.
   - Прошу прощения, почтенный Хайям. Мне нужно отдать несколько распоряжений. Наслаждайтесь покоем; если пожелаете, мы продолжим беседу завтра.
   С этими словами он учтиво поклонился и вышел.
  
   ***
  
   Городские стены из неотесанного камня грубо взламывали свинцовый полог небес, по которому быстро неслись низкие, рваные облака. То и дело накрапывал дождь, а ветер не оставлял надежд вырвать ферулу каким-нибудь особенно резким и неожиданным порывом - но Урбан крепко держался за рыбацкий жезл, знак своей власти.
   Вообще, конечно, заседания Синода было не принято проводить под открытым небом, да ещё и по такой погоде - но сегодня был особенный повод. Урбан давно и тщательно продумал все, до мельчайшего слова и жеста. Слишком много зависело сейчас от них; слишком много зависело от него.
   "Кто я, Господи?" - иногда, в часы тяжелых сомнений, вопрошал небеса и свое сердце Урбан, - "Почему Ты доверил эту ношу мне? Я не самый умный, не самый набожный, не самый достойный - почему Ты выбрал именно меня, чтобы пасти овец Твоих? Разве смогу я, маленький, слабый человек, свершить подобное? Если можешь, сделай так, чтобы минула меня чаша сия... Впрочем, пусть будет не по моей воле, а по Твоей." И всегда, даже в самую глубокую и глухую ночь эти слова успокаивали его сердце, и наутро он снова мог работать и делать дело, угодное Господу. Стоило только вспомнить, сколь несравнимо тяжелей было Спасителю - и страх отступал, уступая место стыду и его верному спутнику, мужеству.
   Мужество было девизом этого дня. Несмотря на свою болезненность и преклонный возраст, Урбан отказался от паллиума, от теплых одежд - он хотел предстать перед паствой как можно более обнаженным, уязвимым, как можно ближе к тому состоянию, в котором он появился на свет - не нарушая приличий, разумеется. Кроме того, он настоял, чтобы церемония проходила не в соборе и не в баронском замке, а под открытым небом, у восточных ворот города. Его должны были видеть и слышать все желающие, и простолюдины, и священники, и дети, и воины, и рыцари, и владетельные господа, и византийские посланники - весь христианский мир. А чтобы услышали и те, кто по каким-либо причинам не сумел явиться сегодня, папа намеревался повторить церемонию в Туре и в Руане; а если понадобится, и в Лотарингии, и в Саксонии, и в Ломбардии.
   Несколько тысяч человек стояли вокруг него, почтительно ожидая, что скажет наместник Иисуса Христа на земле. Что он свяжет, то будет связано в Царствии Небесном; что он развяжет, будет развязано вовеки веков. В переднем ряду преклонили колени владетельные господа - Раймон Тулузский, Готтфрид Бульонский, епископы и аббаты. Папа обвел глазами их тупые, рябые лица, где словно вовсе не было места высоким движениям души - и снова почувствовал предательское сомнение.
   "Господи, дай мне сил сделать то, что я должен сделать", - взмолился он, - "Ибо Ты знаешь, что не из корысти действую, не из ненависти и не из трусости - но во имя грядущей славы церкви Твоей и чад ее."
   - Братья во Христе! - завопил он резким, нарочито противным козлиным тенором, разносившимся далеко по рядам, - Во сне открылась мне премудрость Божия - и я говорю: горе! Великое горе нас постигло!
   Урбан сделал паузу и украдкой оглядел публику. На тупых физиономиях показалась легкая заинтересованность: чего это старикан так разорался? Все шло правильно.
   - Лишены мы Господа и милости его! Кто из вас, возлюбленные братья, всегда сыт и одет? Кто из вас счастлив и спокоен духом? Кто из вас доволен своей земной долей? Кто из вас уверен, что после смерти ждет его Царствие Небесное?
   Легкий ропот пробежал по рядам. Kаждый вспоминал, что не сыт, не одет, не доволен и не счастлив; особенно обделенными выглядели владетельные господа.
   - Никто из нас, братья. Увы! Все мы лишены благодати, ибо Гроб Господень в руках язычников...
   Снова ропот; пока никто не понял, при чем тут гроб.
   - Язычники не пускают христианских паломников поклониться святым местам. Язычники притесняют христиан, грабят монастыри, устраивают на месте церквей свои капища! Язычники лишают христиан гражданских прав, обращаются с ними, как с дикими зверями; хуже чем со свиньями! Грабят, режут, насилуют, убивают! Вырезают детей из материнской утробы! Топят бессильных стариков в колодцах! Ругаются над нашей верой!
   Ропот стал громче.
   - И я говорю вам, - Урбан набрал побольше воздуха в легкие и завизжал совсем истошно, - Господь говорит вам: хватит это терпеть! Хватит это терпеть! Хватит!
   - Хватит! - подхватили его крик нестройные голоса.
   - Надо отнять у язычников Гроб Господень! Земли, попираемые ныне неверными, издревле были христианскими - поэтому каждый из вас имеет право на них! Кто здесь крестьянин - станет в Святой земле бароном, кто здесь барон - станет в Святой Земле королем, кто здесь король - станет святым при Господе! (Урбан тщательно проследил, как отреагировали владетельные господа на этот последний призыв, и остался доволен.) Каждый, кто отправится сражаться с неверными, получит полное отпущение грехов! Каждый, кто умрет в сражении, прямиком попадет в рай! Каждый, кто возьмет в руки меч и принесет клятву, сядет одесную Отца в Царствии небесном! Защитим веру нашу, братьев наших и землю нашу! Так хочет Бог!
   - Так хочет Бог! - раздался тысячегорлый вопль.
   Из второго ряда вперед протолкался Адемар Монтейльский, не по чину усердный и самовольный епископ, не раз доставлявший Урбану бессонные ночи. Папа внутрення напрягся, но не подал виду.
   Адемар быстрыми шагами подошел к Урбану и упал на колени.
   - Ваше Святейшество! - заговорил он; грудь его тяжело вздымалась, словно он пробежал две лиги в доспехах, - Благословите на подвиг веры!
   Урбан сперва не поверил своим ушам - но Адемар, непокорный Адемар, которого папа считал своим главным противником в Синоде, на самом деле стоял перед ним и просил отпустить его на край света, в опасный путь, из которого он, скорее всего, не вернется. Урбан не стал его удерживать.
   - Благословляю тебя, сын мой, на великие подвиги во имя Господа нашего, - он перекрестил Адемара, - Встань и иди! - и протянул руку для поцелуя.
   Вслед за Адемаром благословения на поход попросили все без исключения присутствующие, так что папа насквозь продрог и устал, напутствуя их. Даже византийские посланники, хоть и не падали на колени, сказали ему несколько витиеватых восточных комплиментов.
   "Господи, прости их, ибо не ведают, что творят", - молился Урбан, возвращаясь в свои покои, - "И прости мне, ибо я ведал, что творил. Но это единственный путь. Иначе объединить христианский мир невозможно. Иначе он так и останется отсталыми мировыми задворками. Иначе он никогда не узнает, что такое цивилизация."
  
   ***
  
   Готтфрид с наслаждением потянулся, избавившись наконец от панциря. Он за последний год успел раздаться вширь, так что доспехи два раза приходилось подгонять по фигуре. Но оружейники знали свое дело; Готтфрид был доволен. С таким вооружением можно хоть в Святую землю, хоть в самый ад.
   - В самый раз, - удовлетворенно сказал Грольф, - С Божьей помощью вы, господин, всех сарацин изведете!
   Готтфрид скривился; он высоко ценил старого слугу, но эта постоянная божба действовала барону на нервы.
   - На Бога надейся... - проворчал он, - Главное, попутчики подобрались толковые. Раймонд с нами; да и Адемар этот непрост; под сутаной кольчугу носит...
   - Храни его Пресвятая Дева, - вставил Грольф, - Хорошо, что епископ с вами идет. Без помощи святых отцов у вас там вряд ли что-нибудь выйдет, милорд...
   - Это ещё почему? - недовольно спросил Готтфрид, который все свои сражения до сих пор выигрывал без помощи церкви, а часто и вопреки ей.
   - Известное дело, - многозначительно поднял брови Грольф, - Последние времена близко... - он перекрестился.
   Барон вздохнул с досадой.
   - Ты опять за свое? Сколько раз тебе говорить: глупость этот твой "календарь кельтов". Не будет никакого конца света. Просто по их календарю - если такой вообще существует, а не выдуман какими-нибудь бездельниками - одна эпоха кончается, а другая начинается; вот как у нас скоро одиннадцатый век закончится, а двенадцатый начнется. И что, из-за простой смены цифр мир погибнет?..
   Грольф послушно кивнул, но видно было, что он делает это только чтобы не обидеть господина непокорностью.
   - ...Да и потом, язычники были эти твои кельты; грязные, невежественные, неверные язычники! С чего же ты им так веришь?
   Готтфрид надеялся, что этот аргумент на набожного Грольфа подействует, но в который раз убедился, что душа глубоко верующего - штука сугубо нерациональная и непредсказуемая.
   - Бог их знает, - сказал слуга, наморщив лоб - Язычники, конечно, а жизнь и они понимали... Курица вон тоже глупая птица, а зерно клевать и она мастерица...
   Барон махнул рукой. Он давно оставил попытки переделать Грольфа и сделать его рационалистом. Свое дело слуга знал, это было главное.
   - Ладно, хватит языком болтать, - отрезал он, - Пойди лучше, распорядись, чтобы послали весть в Страсбург... И в Аахен, пожалуй, тоже.
   - Сию минуту, милорд, - Грольф отправился выполнять приказание.
   Готтфрид ещё раз перебрал в уме тех, кого собирался взять с собой. Дружина подобралась хорошая: и рубаки удалые, и неглупые к тому же - что в данном деле немаловажно, а по нынешним временам пока что редкость. Не все же такие, как Раймон - тот так здорово притворялся тупым бароном перед Папой, что Готтфрида брала зависть и опаска: слишком уж талантливый актер. Как это он сказал? "Готов не только притворяться глупцом, но разыгрывать любую комедию, даже такую, где будут смеяться над образом Спасителя..." Как-то не по себе делается от такой... целеустремленности. "Цель оправдывает средства", так он тоже говорил, да... А с другой стороны, что остается? Если не использовать этот шанс, если не пойти сейчас всем вместе, отставания от Востока им не преодолеть никогда. Сейчас у них есть возможность ударить неожиданно, пока изнеженные мусульмане предаются ученым беседам.... Беседы беседами, а у них там алгебра, навигация, алхимия... греческий огонь, нефть, китайские "погремухи", бумага... Не говоря о более передовых социальных технологиях. Если удастся ими завладеть, можно считать, что жизнь прожита не зря. Будущие поколения вспомнят о твоем вкладе в здание единой просвещенной Европы. Ради этого стоит попритворяться нерассуждающим орудием в руках Папы.
   Готтфрид посмотрел на висевший в углу темный образ Спасителя с тонкой, неестественно изогнутой шеей и огромными глазами голодающего. Посмотрел и кивнул, как хорошему знакомому:
   - С нами Бог.
  
   ***
  
   - Что ж, это добрые вести, Низам, - сказал Горный Старец, - Можешь идти.
   Прислужник поклонился и повернулся к двери, но Хассан уловил в его глазах едва заметное движение и жестом приказал ему задержаться.
   - Скажи мне, Низам, - отеческим тоном начал он, изучая лицо молодого товарища, - Тебе что-то кажется неправильным?
   Прислужник ничего не сказал - но подумал, и это от Хассана не укрылось.
   - Помни, Низам, - сказал Старец, - еретические помыслы сами по себе - ещё не грех. Сдаться перед ними - вот грех истинный. А отрицать такие помыслы передо мной - уже ложь, уже первый шаг к погибели... Скажи мне, что тебя беспокоит? - участливо добавил он.
   Молодой послужник решился.
   - Простите меня, Великий, что оскверняю недостойным сомнением ваш светлый замысел, - он упал на одно колено, - Но мне страшно! Ведь мы своими руками приглашаем неверных на наши земли! Ведь этот Гар-Ольф пишет, что идут многие и многие тысячи, со всего континента!
   Хассан снисходительно поглядел на Низама.
   - Идут, да, - удовлетворенно признал он, - Наше совместное представление с Раймоном вполне удалось. Папа считает, что он серьезный политик, знающий, как использовать момент - но делает только то, чего я от него хочу. Вся Европа делает то, чего я от нее хочу...
   Послушник глядел на него непонимающими, но преданными глазами. Хассан решил сжалиться над ним и немного объясниться.
   - Видишь ли, юноша, мы в самом деле вынуждены поступать жестоко. Позвать сюда неверных, да ещё и проиграть им войну, позволив устроить свои варварские королевства на Святой Земле... Много тысяч мусульман погибнет. Но если мы не сделаем этого, все будет ещё хуже.
   Низам глядел ещё более преданно и понимал ещё меньше.
   - По нашим сведениям, уже сейчас население Востока меньше, чем Запада. Их рождается куда больше, чем нас; хуже того, они размножаются на наших, исконно исламских землях - в то время, как наши высокоученые и культурные соотечественники проводят время в беседах, а не в воспитании детей. Аравия самоликвидируется. Ещё сто лет такого развития, и она умрет, а на ее место придут все те же варвары, которых ты так боишься - по их пословице, свято место пусто не бывает, тем более Святая Земля... Именно поэтому мы решили сами спровоцировать столкновение цивилизаций.
   - А к чему оно приведет? - робко спросил молодой послушник.
   - К тому, что Европа из варварской станет культурной, а значит, начнет свой закат. Вспомни, когда погибла Римская империя? Когда вместо войны и земледелия, которые ей так хорошо удавались, она стала заниматься поэзией, философией и половыми извращениями... Только поддерживая свою культуру на низкой стадии, можно сохранить жизненную силу.
   Низам, кажется, понял.
   - Хорошо, учитель; но почему бы тогда не поступить проще? Почему бы не издать законы, запрещающие излишнюю ученость и прочие излишества? Обязывающие всех правоверных заниматься военным искусством, земледелием или иметь не меньше трех детей? Почему вы сидите и беседуете с этим нишапурским кощунником?.. Позвольте лучше вашим верным слугам поговорить с ним! Мы уж заставим пожалеть обо всех его похабных стишках! - распалился послушник.
   Горный Старец улыбнулся так, как мог улыбаться только он. Мудрость, жестокость и нежность причудливо были смешаны в этой улыбке.
   - Поступить проще, говоришь ты, Низам? Простой путь далеко не всегда верный, прямая дорога далеко не всегда кратчайшая. Если ты помнишь, римляне тоже пытались поступить проще. Цезарь Август издал почти в точности такие законы, как ты предлагаешь. Они оказались бесполезными, если не вредными; вместо того, чтобы научить граждан добродетели, он научил их быть изворотливыми и искусно изображать добродетель... Это во-первых. Во-вторых, главное правило государственного мужа гласит: никогда не делай сам того, что за тебя могут сделать другие. В данном случае мы тоже не будем уничтожать свою культуру сами: мы сподвигнем на это дело варваров-крестоносцев... Так мы и добьемся успеха, и сможем воспользоваться его плодами, потому что никто не подумает, что они нам выгодны. И уже через пару десятков лет на место изнеженных ученых и поэтов снова придут суровые воины.
   Низам замолчал, пристыженный.
   - Что же касается почтенного Хайяма и его похабных стишков, то на это есть ещё одно правило государственного мужа: никогда не уничтожай своего врага полностью. Потому что никогда не знаешь: вдруг завтра явится новый, ещё более сильный враг, и твой старый недруг станет твоим союзником? Новый враг всегда незнаком и страшен, а
   как обращаться со старым, уже знаешь; всегда лучше иметь дело с известным, чем с неизвестным... И потом, вдруг эти похабные стишки нам ещё пригодятся? Вдруг через много сотен лет нам понадобится снова развернуть течение истории, и именно тут они окажутся полезными - как напоминание о том, что ислам - это не только Коран и сабля, но и алгебра, и алхимия, и тонкая поэзия? Вдруг исламу некогда придется снова стать культурным? В таком случае неразумно самим лишать себя пространства для маневра.
   Низам пал на колени, целуя полу халата Старца.
   - Простите меня, господин; да простит Аллах мне мои сомнения...
   - Аллах милостив, - странным тоном заметил Хассан.
   - Простите ещё раз, великий, - Низам поднялся, - Я больше не сомневаюсь; я готов выполнять ваши приказания...
   - Пока что новых приказаний не будет, - мягко махнул рукой Старец, - Ты можешь отдыхать.
   - Иншалла! - и Низам ушел.
   - Иншалла, - ответил Хассан, подошел к окну и посмотрел на солнце, садящееся в сады Хорасана, - Хотя Бога и нет, мальчик; но ты об этом вряд ли узнаешь.
  
   6
  
   Потанина П.А. Ночной звонок 17k "Рассказ" Фантастика 
   Ночной звонок волшебника
   Новогодние праздники в этот раз получились какие-то безрадостные. И к концу рождественских каникул я окончательно устал от безделья. Послезавтра уже на работу, и это радовало. Иришка спала. За окном царила зимняя лютая синь, чуть подсвеченная фонарями. Спать не хотелось.
   Когда раздался телефонный звонок, я который час бродил по интернету.
   Взглянул на время в углу монитора и удивился. Ого! Середина ночи. Кто это так поздно? Наверно, номером ошиблись.
   Кстати, а номер-то не определился...
   Жму кнопку:
   ??- Алло?
   - Здравствуйте. Скажите пожалуйста, вы в ФСБ не работаете?
   Я невольно усмехнулся:
   - Нет, не работаю. Вы ошиблись номером.
   - Нет-нет, не ошибся, - мужской голос заторопился. - Извините меня за некую беспардонность, но я хотел бы задать еще один вопрос. Только один. А в полиции вы не служите?
   - Слушайте, если вам нужна полиция, позвоните "ноль два".
   - Вы меня не так поняли. Мне как раз и не нужна полиция. И я очень рад, что вы в ней не служите. И что в ФСБ вы не работаете. А в каких-нибудь других органах вы не имеете чести состоять?
   - Нет, - затянувшаяся шутка мне стала надоедать.
   - Так это же замечательно! - обрадовался мой собеседник. - Выслушайте меня, очень вас прошу.
   - Что вам от меня нужно? Вы вообще кто? - класть трубку было уже неудобно, приходилось говорить.
   - Видите ли, мы с вами не знакомы. Я не мошенник, и это не розыгрыш. Мне очень нужен ваш совет. Только совет и все! Понимаете? Это ни к чему вас не обяжет, честное слово.
   - Какой еще совет? - телефонный незнакомец сумел меня заинтриговать. Если он и мошенник какой-нибудь, то нетривиальный.
   - Видите ли, - незнакомец вздохнул и продолжил, - сначала пообещайте, что не бросите трубку, пока я вам все не расскажу. Вы можете задавать любые вопросы, только не бросайте трубку. Обещаете? - голос незнакомца был слегка взволнован, но тверд.
   Меня это позабавило:
   - Хорошо. Я буду слушать и дослушаю до конца.
   - Спасибо, - обрадовались в трубке. - Только не подумайте чего...
   - В смысле? - не понял я.
   - Хочу сразу сказать, я не сумасшедший, честное слово. Вы мне верите?
   - Э-э... Ну, ладно. Допустим, верю.
   - Это хорошо. Иначе бы не было смысла в дальнейшем разговоре. - незнакомец явно подбирал слова, - видите ли, в чем дело...
   Представьте себе, что у какого-то человека есть Сила. Как, откуда и почему она появилась - он не знает. Просто появилась и все.
   Конечно, сначала человек пытался делать добро с помощью этой Силы буквально всем подряд. Но быстро понял, что это невозможно. Потому что часто, делая добро одному, обделяешь другого.
   Да и Власти этой силой заинтересовались.
   - Понятно, - сказал я. - Весьма обычная история.
   - Вот именно! - воскликнул незнакомец. - И поэтому он решил никогда больше не пользоваться своей силой и несколько раз переехал на новое место жительства.
   - Наверно, это было сложно, - сочувственно произнес я.
   - Ну, как вам сказать... - голос незнакомца стал задумчив, он явно что-то вспоминал. - Не то чтобы сложно... Просто, когда уже привык, потом надо быть очень внимательным, чтобы не пользоваться.
   - И у него это получилось? - спросил я. Стало понятно, что незнакомец говорит о себе.
   - Да, в конце концов, получилось, - сказал незнакомец. - Точнее, он просто сам с собой договорился. Решил, что силой пользоваться всё-таки можно, но только редко, незаметно и по мелочи.
   - Это полумера какая-то, - заметил я. - Мне кажется, что тут либо одно, либо другое, середины держаться как-то неправильно.
   - Вы правы, - вздохнул незнакомец. - Но понимаете, этому человеку было жалко отказываться от своей силы. Она же не просто так появилась, а для чего-то.
   - А-а! - догадался я. - Так вы хотите услышать совет, использовать ему свою силу, или нет?
   Незнакомец засмеялся:
   - Не совсем, - сказал он. - Этой силой нельзя не пользоваться. Это как не пользоваться кислородом.
   Меня задел его снисходительный тон:
   - Так какой совет вам нужен?
   Незнакомец почувствовал мое раздражение:
   - Простите! Я не хотел вас обидеть. Просто я не очень хорошо объясняю, - он заторопился. - Не сердитесь, пожалуйста! Я сейчас все дорасскажу, и вы все поймете. Только дослушайте, ради Бога!
   - Говорите-говорите, - я подбодрил его, - я вас внимательно слушаю.
   - Ну, вот, - мой собеседник чуть успокоился. - Этот человек понемногу пользовался Силой, и жил так вполне спокойно какое-то время. Но однажды случилась странная ситуация. Он шел по улице, было жарко. И ему захотелось пить. Не газировки какой-нибудь, а просто холодной воды. Он поднял руку, чтобы поправить очки, и случился выплеск силы. Хотя он его не планировал, не хотел и все такое. Все было неожиданно...
   - И что? - живо поинтересовался я. Мне было непонятно, про какую силу говорит незнакомец. Но хотелось разобраться.
   В трубке засопели и нехотя ответили:
   - Пошел дождь. Честно говоря, это был даже не дождь, а целый ливень. С ясного неба за двадцать минут на город обрушилась двухмесячная норма воды. Можете себе представить?
   - Вот это да! - я впечатлился.
   - Конечно, никто этого человека не заподозрил. Но его эта история заставила задуматься.
   - И что же он надумал? - осторожно спросил я.
   - Он понял, что его самоограничение может быть опасным и для него, и для окружающих. Выплеск силы был такой... какого раньше не случалось. Поручалось, что сила со временем накапливается, и ее надо куда-то тратить.
   - А как же тратить, если он решил ее скрывать? - не понял я.
   - Да, это было самой большой проблемой. Но вы знаете, он нашел выход! - не без гордости сообщил мой собеседник.
   - И какой же? - задал я ожидаемый им вопрос.
   - Он решил что-то делать на большом расстоянии. Начал с крупных городов России. О происшествиях в них всегда говорят в новостях. Но это довольно быстро ему надоело.
   - Почему?
   - Понимаете... Ну что можно сделать в большом городе, никому не навредив? И чтобы событие не обращало на себя внимания своей странностью? Циклон отодвинуть - сил много надо. Столько у этого человека не было. А так... Смог убрать? Реку почистить немного... воздух в городе оздоровить? Так это все ненадолго... - незнакомец помолчал. - Все это было как-то не то. И тогда человек стал звонить по разным телефонам, не зная куда попадет, и предлагать свои возможности совершенно незнакомым людям.
   - Как вы мне сейчас? - уточнил я.
   Незнакомец засмеялся:
   - Да, именно как я.
   - А совет здесь причем?
   - Так мне нужен совет, на что потратить силу. Желательно, что-нибудь конкретное. Очистить мировой океан от радиоактивных отходов я не смогу, сил не хватит.
   - Подождите, - у меня замерло сердце от чудесного предчувствия, - так вы... волшебник?
   - Да, - просто ответил волшебник. - Я - волшебник. И я предлагаю вам несколько чудес.
   - Сколько? - тут же спросил я.
   - Насколько хватит запасов моей силы. Чего вы желаете? Говорите.
   - Слушайте... Мне трудно так сразу... Подумать надо...
   - Я понимаю, - сказал незнакомец. - Думайте. Давайте я пока что-нибудь небольшое сделаю. Например, вы женаты?
   - Да.
   - Отлично! Какие цветы ваша жена любит?
   - Белую сирень и белые розы.
   - Замечательно! Тогда держите!
   У меня на коленях оказалась большая роскошная охапка сирени и белых роз.
   - Вы действительно волшебник... - я был тихо потрясен. В душе появилось какое-то странное чувство - смесь восторга, радости, детского ожидания чуда. И страх, что это все окажется неправдой. - А как же вы это смогли? Вы же не знаете, где я живу.
   - Ну и что, что не знаю, и не собираюсь узнавать, - незнакомец явно улыбался.
   - Но как же, - замялся я, - вам же нужны координаты, направление, куда силу прикладывать...
   - Молодой человек, - засмеялся волшебник, - не путайте фантастику со сказкой. Волшебству не важно - где вы находитесь. Главное, что оно - для Вас.
   - В смысле?
   - Волшебство всегда привязано, понимаете? Я слышу ваш голос, и волшебство вас само находит.
   - Ничего себе! - Я встал из-за стола, прижав трубку плечом и держа букет в охапке. - Знаете, мне надо эту всю красоту в воду поставить, чтобы не завяла. Вот блин, у нас даже вазы такой нет! Если только в ведро.
   - Эм-м... это я не подумал, - смущенно сказал волшебник. - Послушайте, давайте я и вазу под этот букет сделаю.
   - Не надо, - сразу ответил я. - У меня жена все эти вазочки-салфеточки терпеть не может. Уж лучше я в ведро.
   - О! Идея! А давайте я вам хрустальное ведро сделаю, - предложил волшебник. - Такое вашу жену устроит?
   - Я думаю, да.
   На полу появилось стеклянно-прозрачное ведро литров на двенадцать. Даже ушки были и ручка.
   - Слушайте, с ручкой вы несколько переборщили. Не выдержит, разобьется же!
   - А оно небьющееся. Совсем, - весело ответил волшебник. - Пользуйтесь на здоровье!
   - Ух, ты! - опять восхитился я и потащил ведро и букет на кухню.
   Пока возился с водой, незнакомец продолжал говорить:
   - Я так часто делаю. У меня дома вся посуда небьющаяся. И окна. И обувь не снашивается. Очень удобный способ силу тратить. И полезно, и незаметно.
   - А еще можно вечные батарейки делать, ручки, картриджи.
   - Да-да, - продолжил волшебник, - туалетную бумагу. Зубную пасту, крем для обуви. Скотч, краску в банке...
   Я поставил цветы в хрустальное ведро и водрузил его на наш маленький кухонный стол. Смотрелось просто сказочно. Особенно вместе со снежной вьюгой за стеклом и чуть примороженными окнами.
   - Как же я все-таки это объясню? - пробормотал я задумчиво.
   - Что именно? - спросил незнакомец.
   - Ну... букет. Розы зимой купить можно. А вот сирень...
   - А вы расскажите про мой звонок.
   - Она не поверит.
   - Ну, это не факт, - философски заметил мой собеседник. - Женщины много что могут, чего нам, мужчинам не дано. В том числе и в чудеса верить, - тут он несколько переменил тон, - Кстати, так вы определились со своими желаниями?
   Этот вопрос застал меня врасплох:
   - Честно говоря, пока нет.
   - Ну, так давайте определяйтесь. У меня денег на телефоне много, но вдруг не хватит. А перезвонить я вам не смогу.
   - Почему?
   - Видите ли, у меня звонки не сохраняются. Это я так телефон хитро поломал. Чтобы если что, никого не подводить.
   - А почему вы не наколдуете себе на телефоне бесконечные деньги?
   Волшебник вздохнул:
   - Извините, но денег я наколдовать не могу. Ни себе, ни кому-то еще. Понимаете, каждая банкнота, каждая монета - это элемент большой денежной системы. И наколдовывать деньги - это значит, воздействовать на всю систему. Это как циклон пододвинуть. Просто силы не хватит. Получаются только фальшивые деньги, да и то не очень качественные.
   Я был несколько разочарован:
   - Нет, подождите, дождь с ясного неба у вас же получался.
   - Так воду для дождя можно взять не только в циклоне. В реке, например, подземные воды еще есть, да и океан тоже может водой поделиться. А кто может поделиться денежными знаками? Только сама система. Да и потом, зачем вам деньги? Если что, вы их сами заработать сможете. Да и как вы с налоговой объясняться будете на тему, где вы их взяли. Ну, сами прикиньте! - волшебник помолчал. - Лучше подумайте о чем-нибудь действительно серьезном. Есть же какие-то желания, которые можно только чудом выполнить.
   Я растерялся. Действительно, многое из того, что я хотел бы, я мог сделать себе сам. Пусть не сразу, пусть со временем, но сам. А вот что-то, ради чего стоит надеяться только на чудо...
   Я вдруг заторопился:
   - Послушайте, а узнать вы кое-что можете?
   - Да, могу. Только не спрашивайте чего-нибудь такого.... Ну, слишком личного. Мне бы не хотелось лезть к чужим людям...
   - Не буду, - заверил я. - Я хочу только узнать, почему Иришка плачет иногда по ночам в последнее время, когда думает, что я не слышу.
   - Хорошо, сейчас, - незнакомец замолчал. Потом сказал чуть растерянно и печально. - Вашей жене сказали, что у нее не будет детей. Что шансов на это практически нет. Она хочет уйти от вас, не объясняя в чем дело. Но никак не может решиться.
   - Что? - я был в тихом шоке и чуть не сел мимо табуретки,
   - Вот так. Извините, я сам не ожидал. - Голос волшебника был тоже растерян.
   - Слушайте, а насколько это серьезно?
   - Не знаю. - Но тут он оживился, - давайте я попробую помочь?
   - А хуже не сделаете?
   - Нет, опыт у меня есть. В моей семье и среди знакомых никто серьезно не болеет, - В конце концов, я же добрый волшебник.
   - Ну, давайте.
   В трубке молчали. Я не мешал.
   Вдруг волшебник сказал:
   - Ну, вот и все. У нее все будет в порядке. Только говорите ей, что вы ее любите и никогда, что бы с ней не случилось, не оставите одну.
   - Зачем?
   - Молодой человек! - провозгласил волшебник голосом старой еврейской бабушки. - Пощадите мои нервы такое спрашивать!
   Я смущенно кашлянул:
   - Извините, это я уже туплю.
   - Так, что еще хотите? - деловым тоном спросил незнакомец.
   - Большую корзину фруктов. И чтобы арбузы с дынями тоже были!
   - Очень большую?
   - Да. Чтобы в ней взрослый человек мог уместиться, и чтобы была мне по колено! - меня посетило странное вдохновение.
   - Сделано, - бодро отрапортовал волшебник. Слева от стола появилась гигантская корзина. Под стол она не влезала.
   - Бутылку шампанского.
   - Настоящего?
   - Да. А то у нас его ни за какие деньги не купишь. Подделки попадаются сплошь и рядом.
   - Согласен, - и шампанское появилось.
   - Хочу увидеть Землю из космоса. И Луну, и звезды.
   - Ух, ты! - восхитился волшебник. - А вот о таком меня никогда не просили. Сейчас попробую...
   В трубке наступила тишина.
   Через минуту волшебник сказал:
   - Ну, вот и все, мои силы кончились. Это желание было последним. Там у вас рядом с бутылкой шампанского должен появиться маленький пульт с одной кнопкой.
   - Ага, появился.
   - Когда нажмете эту кнопку, ваше окно станет иллюминатором. И будет работать в таком режиме один час и одиннадцать минут. Точнее, семьдесят одну минуту и три секунды. Кнопку вы можете нажать когда угодно. После этого пульт исчезнет.
   - Спасибо, - только и сказал я.
   - Ну что ж, прощайте, молодой человек. С вами было приятно поработать. Желаю вам удачи! Вам и вашей Ире.
   - Спасибо большое, - ответил я. - Вы... Вы....Извините, это наверно глупо прозвучит, но вы самый настоящий волшебник. Я рад, что вы дозвонились именно мне. Прощайте.
   - Я тоже рад. Послышались короткие гудки.
  
   Я рассказал все Ирке. Она не поверила, конечно. Но когда забеременела, счастью ее не было предела. В честь этого было выпито шампанское.
   Фрукты мы ели сами, и угощали знакомых, но один арбуз и дыню отложили до дня святого Валентина.
   Розы и сирень цвели долго - и на 23-е февраля, и на 8 марта. И начали осыпаться только в апреле.
   Хрустальное ведро так и стоит под кухонным столом. Ирка им пользуется очень аккуратно - боится разбить.
   Корзина из-под фруктов стала колыбелью. Я подвесил ее к потолку. Нашему сыну, как мне кажется, будет в ней очень уютно.
   Пульт с кнопкой я обложил ватой, положил в коробку и запрятал на антресолях. Я ничего не сказал о кнопке Ирке. Мы все вместе посмотрим на Землю из космоса, когда наш сын подрастет.
   Ждать осталось не долго.
  
   7
  
   К.Марсо St. Louis 33k Оценка:10.00*4 "Рассказ" Проза 
  
   - Чарльз, я же просила тебя больше не общаться с этой девчонкой.
   Миссис Болтон выглядела очень убедительно, сложив руки на груди, и сузив глаза до размеров ребра пятицентовика.
   Сюзан Болтон походила на весенний пейзаж: она умела произвести моментальное впечатление, но оставалась по-сырому непредсказуемой, сдержанной в проявлениях. Стройная и с приятной укладкой, как и все женщины за тридцать в Сент-Луисе, она быстро поняла, что даже среди домохозяек существует конкуренция. Стоит одной из них выйти на улицу, этой миссис Уинфри или миссис Хартингтон, как издалека видно их новые сверкающие сережки и начищенные зубы. Но миссис Болтон тоже знала себе цену. Каждый раз, выходя на свое белоснежное крыльцо, она прилежно поправляла платье перед зеркалом, проверяла не выбились ли волосы и подкрашивала губы.
   Вот и сейчас миссис Болтон стояла на пороге своего дома, незаметно стреляя взглядом по сторонам и вытягивая кадмий из седьмой "Лаки Страйк" за утро.
   Курить - значит отставать.
   Но отказывать себе - значит проигрывать.
   - Я спрашиваю тебя, Чарльз, ты опять был с ней? Ты знаешь, что, - миссис Болтон сошла на нервный шепот, - её семья не самая приличная. И в школе проблемы. Я же тебе говорила об этом! Почему ты каждый раз заставляешь меня переживать, о, малыш Чарльз, ну почему ты такой упрямый!
   С этими словами она драматично склонялась перед "малышом Чарльзом" и, обняв за плечи, прижимала к себе, окутывая податливого мальчугана перламутровым дымом.
   Все знали, что Сюзан Болтон очень любит своего сына.
   И Мэнди Гамильтон из дома напротив, что любопытно высунулась в окно. И мисс Питерсон, свесившаяся с балкона, и десятки других мисс и миссис, которым, казалось, нечем было заняться.
   Ни детей, ни мужей.
   Поэтому наблюдать за чужой жизнью в Сент-Луисе считалось чем-то безобидным, вроде чтения Космополитан.
   - Будь хорошим мальчиком, Чарльз...
   ХОРОШИЙ МАЛЬЧИК
   Солнце склонялось куда-то в сторону затхлого серого пруда. Октябрьское тусклое и промокшее, оно отражалось в зеркальной глади черно-белыми градиентами. Сам же пруд раскинул свои мокрые лапы на заднем дворе заброшенного дома по Лонг-уэй Стрит. Из-за жуткой постройки дети прозвали его "Буги Хаус", взрослые - "Помойка". Помимо пруда на дворе Буги Хауса можно было обнаружить пару проржавевших грузовиков, сломанный стол для пинг-понга, одинокую ванну, в которой застыла вонючая зеленая вода, и собрание обгоревших ильмов (прошлым летом случился пожар).
   - Ненавижу это место, - произнесла Молли, ковыряясь ложкой в консервной банке.
   Ей девять.
   - Училка сказала, что ты опять заболел. Сегодня было скучно. Какие-то придурки разлили красную краску на стул Клэр Эммет, - Молли выудила ложкой кусок тунца из банки и понюхала, - она не заметила и просидела так целый урок. На следующей неделе мы поедем в Элефант Рокс смотреть на гранитные скалы, а в четверг начнется выставка тыкв. Но тебя, наверное, не отпустят.
   Сегодня у Чарли бронхиальная астма.
   Завтра гайморит.
   - Мама говорит, что у тебя плохой иммунитет. Но я слышала однажды, как она говорила, что ты просто притворяешься. Чтобы не ходить в школу. Везёт. Меня заставляют ходить даже с температурой.
   Чарли ничего не ответил, лишь продолжил отламывать сухую ветку от почерневшего дерева.
   Молли швырнула банку в кусты и без особого интереса присоединилась к другу:
   - Смотри, надо ломать вот в этом месте.
   Сухие листья облетали словно серые воробьи, ложились под ноги. Пахло землей, какой-то прелой гнилью, а с пруда ветер приносил запах лягушек и тины. Осень в Сент-Луисе была непредсказуемой и капризной дамой. Поэтому Чарли всегда носил с собой пару запасных носков. Платков. Шарфов. И маленькую карманную аптечку.
   По предположениям Сюзан Болтон, её сын научился оказывать себе первую медицинскую помощь раньше, чем говорить.
   Чарли часто думал, что говорить совсем необязательно.
   - Если бы можно было, я бы всегда болела, - ветка в руках Молли треснула с зубным хрустом. - Ненавижу школу. И эти дурацкие уроки. И миссис Фишер, от неё всегда воняет старухами. Чарли, ты можешь меня заразить?
   Чарли покачал головой.
   - Я знаю! - воскликнула Молли. - Мне просто нужно замерзнуть. Сегодня же такой холод!
   С этими словами она сняла куртку, ослабила шарф и осталась в одной футболке. Бледная кожа тут же покрылась мурашками. Проследив за взглядом друга, Молли вытянула вперед руки, демонстрируя с какой-то особенной гордостью синяки на запястьях:
   - Почти не видно уже!
   Чарли смотрел на Молли из недр своего теплого шарфа. Глаза его были большими и уставшими. Несколько секунд он внимательно изучал девочку, а затем произнес крайне нерешительно:
   - Молли, мне нужно тебе кое-что сказать...
   -Ой, у тебя кровь носом пошла, - перебила та.
   В этот момент откуда-то из-за забора раздался взволнованный женский голос.
   - Чарльз, я принесла тебе куртку, надо одеваться теплее, я следила за прогнозом погоды, там сказали, что ближайшие несколько часов ожидается похолодание. Я надеюсь, ты не забыл выпить Дропмедрол?
   Чарли быстро вытер нос.
   Лишь бы ОНА не заметила.
   Миссис Болтон возникла во дворе, сжимая в руках теплую куртку, в которой можно было спрятать небольшое семейство эскимосов. При виде Молли её лицо помрачнело ровно до той степени, чтобы не потерять здоровый румянец.
   - Почему она раздета? Что вы тут делаете?
   - Добрый день, миссис Болтон, - поздоровалась Молли.
   - Добрый день, - Сюзан пыталась заставить себя быть вежливой, - Молли. Твоя мама искала тебя, сказала, что после школы ты не заходила домой. Тебе, наверное, нужно поесть.
   - Спасибо, миссис Болтон, я уже поела.
   - Что? - удивилась та.
   - В этом доме полно консервов, - ответила Молли, - Чарли умеет открывать их отверткой. Покажи ей, Чарли!
   Миссис Болтон обесцвечивалась всё стремительнее. Не выдержав, она подошла к Чарли, напялила на него тулуп и развернула в сторону дома.
   - Нам пора идти, дядя Луис готовит на заднем дворе ребрышки, - помешкав, миссис Болтон добавила, - Молли, тебе следует одеться. Маленьким девочкам нельзя мерзнуть.
   Молли послушно влезла обратно в куртку.
   Сюзан Болтон часто воевала сама с собой. И оставалась крайне довольной, когда побеждала.
   ДЯДЯ ЛУИС
   Если бы Чарли спросили, когда всё началось, то он, не задумываясь, ответил бы, что всё началось с дяди Луиса.
   Однажды Чарли проснулся и услышал громкий голос в гостиной. Его мама шумно с кем-то переговаривалась.
   - Сюзан? Помнишь как звали того художника с разноцветными картинами?
   - С какими картинами?
   - У него фамилия была Уорхол. Его звали Эдди? Или Энди?
   - А. Его звали Эдди. Точно, Эдди Уорхол. Или Тэдди...
   Чарли спустился вниз и уже с лестницы заметил здорового крепкого атлета.
   Первый и последний победитель. Мистер Весь-пьедестал-почёта.
   Мужчина заботливо расставлял тарелки на стол, много улыбался и разливался по кухне каким-то насильственным обаянием.
   Отец как обычно сидел в своем кресле, читал газету и молчал. Изредка он поднимал глаза и тогда становился похож на старого сенбернара. Иногда он смотрел так на Чарли, пристально и изучающе, а затем говорил что-то вроде:
   - Сынок, принеси, пожалуйста, пульт от телевизора. Я устал.
   Важными и достойными особого внимания событиями в своей жизни мистер Болтон считал лишь визиты семейного фармацевта - Эбигейл. Юной леди, что пахла первыми свиданиями и формальдегидом. Она нравилась Чарли, ведь лечила его от всего на свете: простуды, синдрома Аспергера, рассеянного внимания. Мистеру Болтону же нравилась длина её плаща и то, как Эбигейл сосредоточенно облизывает губы, вслушивалась в эхо стетоскопа.
   - В общем, этот Уорхол там повсюду! Уорхол и иконы! Представь, Сюзи...
   - Не называй меня так.
   - ... с одной стороны на тебя таращится тройной Элвис, а с другой Дева Мария. Мэнсон говорит, что Бог не только в исповедях и благопристойности, он в искусстве, в тенденциях, во всём, что сотворено руками и помыслами человеческими. Мы верим в то, что делаем и делаем то, во что верим, - глаза дяди Луиса блеском затмевали сервиз.
   - Как ты, говоришь, называется твоя группа?
   Дядя Луис надёжно вколотил каждое слово:
   - Группа. Личностного. Роста, - он едва нахмурился, заметив Чарли на лестнице. - Господи, Сюзи, что это за ребенок?
   - Это Чарльз. Твой племенник, - Сюзан обратилась к Чарли, - дорогой, это дядя Луис. Он приехал сегодня утром из Вирджинии. Твои таблетки на столе.
   За столом дядя Луис настолько был увлечён пересказом второго собрания "Группы личностного роста", что засасывал пространство вокруг себя в чёрную дыру собственного эго. Он едва ли не выпрыгивал из любимых габардиновых штанов, когда тема по касательной задевала некоего Мэнсона, которого никто и никогда не видел.
   - А после молитвы мы берёмся за руки и ещё несколько минут молчим. Это как проверка связи.
   - Проверка связи? - в интонациях Сюзан тонул скептицизм.
   - Ну да. Духовной. Нельзя же просто обратиться к Богу со своими проблемами. Мы же всё-таки не соседи. Куратор говорит, что это необходимо: беспристрастно оценить себя и препоручить волю Господу. Без этого никакой рост невозможен. Ибо только Бог способен дать такую силу, какой окажется достаточно, чтобы достичь самых благих целей. Это закон, Сюзи.
   Постепенно все члены семьи погрузились в монолог дяди Луиса. Даже мистер Болтон отложил газету в сторону и сосредоточенно ловил каждое слово шурина.
   - Всё исходит от помыслов, понимаешь? Если твоя вера крепка, а намерения - чище слезы, не сомневайся, ОН это заметит. ОН поможет тебе. В том числе - стать лучше. Стать личностью, смекаешь? Посмотри на меня: я полон сил, здоров как бык, у меня свой бизнес и я не собираюсь останавливаться на достигнутом.
   - Что за бизнес? - оживился мистер Болтон.
   - Производство спасательных жилетов. Снабжаю почти всё калифорнийское побережье. И знаешь, как у меня это получилось?
   - Ты просто в это поверил, - кивнула Сюзан.
   - Именно!
   - Спасательные жилеты это интересно, - поспешил перевести тему мистер Болтон. - Так значит, люди всё-таки продолжают тонуть?
   - Нет, - заметил Луис, - люди продолжают нуждаться в спасении.
   Чарли без особого интереса ковырялся в зелёной фасоли, которая должна была спасти его от сахарного диабета.
   - Все, кто хочет чего-то добиться, в итоге приходят к нам, - Луис тщательно пережевывал фенхель. - Мы добиваемся совершенства. Мы проповедуем чудо, Сюзи. Нет никаких границ и рамок, всё, что тебе надо делать - просто верить. Чарли, а ты не хочешь задуматься о личностном росте?
   Чарли вздрогнул.
   - Нет уж, спасибо, - перебила брата Сюзан.
   - Помолчи Сюзи, я разговариваю не с тобой, - Луис обратился к племяннику. - Чарли, ты ведь наверняка хочешь чего-то? У тебя есть мечта?
   - Я не хочу, чтобы наша семья оказалась под влиянием какой-то секты, Луис, - твердо сказала миссис Болтон.
   Отдельные слова, произнесённые умышленно или же по неосторожности, в состоянии окутать каждый миллиметр даже самого большого дома саваном тяжёлого молчания.
   Массивной неудобной тишиной.
   - Пойми меня правильно, Луис...
   - Нет, нет. Порядок, Сюзи. Ты просто оговорилась, ведь так? С кем не бывает?
   Десерт - произведение искусства. Низкокалорийные оладьи как борцы с подростковым ожирением.
   Глава семьи по обыкновению непринуждённо взялся за решение конфликта, сметая остатки диетического суфле с уголков рта:
   - Давайте успокоимся и сделаем вид, что ничего не произошло, хорошо? Чарли действительно не нужно об этом знать.
   - Нет уж, секундочку! Вы хотите сказать, что моему племяннику не нужно знать о Боге?!
   - Угомонись, Луис. Мы просто считаем, что...
   - Что?! Что Господу не место за вашим столом? Слышишь, пацан? Они говорят, что чуда в этом доме не будет!
   Обычно мистеру Болтону хватало одной попытки. Поэтому он поспешил спрятаться от назревающей перебранки за утренним выпуском Дэйли Ньюс.
   - Мы просто считаем... - Сюзан старалась не терять равновесия, хоть и осознала, что напрасно произнесла вслух то, о чём думали все присутствующие, - что это личное дело каждого. Чарльз поймет это сам, когда подрастет.
   - Или когда ты убьёшь его своими таблетками? Между прочим, лучшие лекарства - это вера и надежда, а не твои Стабаксоны и Аспирины! - Луис швырнул салфетку и вышел из-за стола.
   - Ну и придурок же ты...
   Картечь реплик била навылет и сторонилась понимания Чарли, не оставляя никаких засечек в памяти.
   Единственное, что его немного тревожило: почему ОН никогда не придёт? И почему чудо никогда не свершится?
   Разве его болезнь - это не приглашение?
   МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
   Молли рассеяно уставилась на карандаш.
   Опять сгрызла, а новый купят вряд ли. Да и этот был в подарочном наборе на День рождения.
   Откуда-то с кухни пахло ядрёными жареными крылышками, чем-то жирным, застревающим в горле, маслом и перцем. Из подвала подтягивался запах бензина и мазута. Отец опять что-то крутил.
   Молли вытряхнула лишние мысли из головы и снова уткнулась взглядом в учебник.
   "У Бобби Брайана было пять щенков. Двух забрали соседи..."
   Из маленького приемника, спрятанного в куче барахла на столе, заиграла "Девушка из Ипанемы", и Молли тут же сделала тише.
   Если мама узнает про радио, то ей снова влетит.
   Скоро будут ужинать, но в доме Сандерсов ест только тот, кто работает.
   Или хотя бы учится.
   "У Бобби Брайана было пять щенков..."
   Жизнерадостные звуки босса-новы. Неуместный песчаный пляж посреди Сент-Луиса, что размывает дождями.
   Свою комнату Молли называла "Бабушкин сундук". Тут было всё, что надо спрятать с глаз долой: постеры, сломанный комод, радиатор, коробки из-под обуви. Ветер насвистывает в щели окон.
   Все садятся за стол. Отец прочищает горло. Он бывший футбольный тренер. Мама - кассир. Они познакомились в "Уолмарте".
   Никто не позовет её.
   "У Бобби Брайана..."
   Молли вдруг вспомнила, что Чарли обещал ей что-то рассказать.
   "У Бобби Брайна было пять щенков. Двоих забрали соседи, третьего отдали сестре..."
   "Молли, ты должна хорошо учиться, чтобы устроиться на хорошую работу и получать много денег".
   И тогда ты им поможешь.
   И тогда они больше не будут мутузить тебя за плохие оценки.
   "У Бобби..."
   Что-то мелкое громко врезалось в оконное стекло. Молли подпрыгнула на стуле, выключила радио и, трепеща от ужаса, высунулась в окно.
   Лишь бы ОНИ не заметили.
   - Молли! Эй!
   - Чарли? - она тщетно щурилась в темноту.
   Противная морось била по лицу. Наконец-то Молли разглядела фигуру под окнами. Чарли стоял, натянув капюшон по самый подбородок.
   - Тебя же мама убьет, если узнает, что ты гуляешь! - зашипела она.
   -Молли, нам нужно её построить!
   - Кого? - удивленно произнесла она. - Чарли, ты меня пугаешь.
   - Ракету!
   В УСЛОВИЯХ ПЛОХОЙ ВИДИМОСТИ
   Со слов Чарли всё было просто: Бог жил на небе, а "Группа личностного роста" в Вирджинии. Но миссис Болтон никогда не отпустит Чарли в Вирджинию.
   - Поэтому я построю ракету и отправлюсь прямо на небо. Дядя Луис говорит, что нет ничего невозможного. Нужно просто верить!
   - И как же она полетит? - всё еще немного сомневалась Молли.
   - Если мы будем верить, то она обязательно полетит.
   После того скандала за завтраком, Чарли всё же украдкой пробрался в комнату к дяде Луису. Тот лежал на кровати и смотрел в потолок.
   - А, Чарли! Заходи, друг.
   Они долго разговаривали о том о сём. Луис много рассказывал о своих друзьях из группы:
   - К нам пришел Алекс, безработный алкоголик. Мы поставили его на ноги за неделю. Он нашел себе девушку и избавился от подагры. Эммет преодолел языковой барьер. Раньше он мог говорить только на квебекском диалекте. Он даже научил меня одной известной французской поговорке: "Gosse pБ Ю peu prХs!*". Но к нам приходят и очень серьезные люди. Один парень пробился в конгресс. Твоя мама этого не понимает, потому что не может открыться новому. Ей обидно, потому что она уже упустила свой шанс.
   Уверенности дяди Луиса в собственных словах хватило бы, чтобы сдвинуть с места межгалактический крейсер.
   - На самом деле это большая тайна и я рассказываю её тебе по секрету, - его голос сошёл на шепот. - Всё возможно, Чарли. Даже самое невозможное.
   - И я могу попросить у Бога всего, чего захочу?
   - Конечно.
   - И он обязательно это сделает?
   - Обязательно.
   Молли не нужно было долго уговаривать. Особенно после обещания того, что Бог разрешит девочке больше не ходить в школу.
   - И не делать уроки!
   А еще, конечно же, Молли попросит денег. И вкусной еды. И много новых платьев.
   И тогда мама с папой будут ей гордиться.
   Строить решили во дворе Буги Хауса.
   Конечно, никто из девятилетних детей понятия не имел, как должна была выглядеть ракета (кроме тех картинок, что Чарли видел в книжках), однако странная сила внутри говорила: "Железки, педали, руль - всё пригодится"
   Поэтому начали с разбора грузовиков.
   - Молли, нам надо больше проволоки, я принес ящик гвоздей и восемь рулонов скотча.
   Погода на неделе установилась ясная. Сент-Луис завернулся в лоскутное одеяло из опавших листьев. Миссис Болтон появлялась раз в день, чтобы измерить Чарли температуру.
   - Свежий воздух идет ему на пользу, - говорил дядя Луис. - Твой сын перестал напоминать страдающего синдромом Марфана.
   Чарли находил применение самым разным и странным вещам. Но одного он понять не мог: почему никто до сих пор до этого не догадался? На любопытные вопросы миссис Болтон о том, что же он такое строит, Чарли отвечал интригующим: "Ничего особенного".
   Молли приходила после школы. Иногда она прогуливала уроки, но Чарли делал вид, что не замечает этого. Всё это сейчас было неважно.
   - А о чём ты собрался его просить? - спросила Молли однажды.
   Чарли промолчал.
   - Как думаешь, мы сможем снять эти колеса? - перевел он тему.
   Кипящий вначале энтузиазм Молли начал пропадать к концу недели. Окинув взглядом в очередной раз то, что должно было в конце-концов взмыть в воздух, она вздохнула:
   - Ох, Чарли, это больше похоже на кучу мусора.
   Тот, кажется, не обратил никакого внимания на фразу подруги и усердно продолжил стучать молотком по бывшему капоту.
   - Ты вообще уверен, что это будет держаться на скотче и клее? Выглядит ненадежно. Почти так же, как в тот раз, когда мы строили лестницу на облака из песка.
   - Вспомни, о том, чего ты хочешь больше всего.
   "Бабушкин сундук", учебники, раздражение в глазах матери, ремень в руках отца.
   "Ну уж нет, - подумала про себя Молли, - ну уж нет!"
   *"Хватит страдать хе+ней!" - квеб.диалект.
   "A DYING MAN CAN DO NOTHING EASY"
   Кое-что случилось в солнечную пятницу.
   Мистер и миссис Болтон были на работе, а дядя Луис развлекал племянника чтением кулинарной книги. Он как раз перешел к самому интересному: описанию того, как правильно отбивать стейки, как вдруг в дверь постучали. С улицы доносилось детское нытье.
   Луис открыл. На пороге стоял вздувшийся мужчина с красным лицом, которое не предвещало ничего хорошего. Рядом кривилась и скудно роняла слезы на отполированные ступеньки Молли.
   - Я ничего не говорила! - выпалила она. - Я только спросила, можно ли мне полететь с Чарли...
   Чарли замер. Даже дыхание вдруг куда-то исчезло.
   - Значит так, - начал мужчина, обдав дядю Луиса волной пивных ароматов, - чтобы я больше не видел твоего пациента рядом с моей дочерью, уяснил?
   - Извините? - не понял Луис.
   - Глуховат? Я сказал, чтобы твоего больного полудурка не было рядом с моей дочерью.
   - А в чём, собственно, проблема? - лицо Луиса вдруг начало приобретать неизвестные доселе оттенки.
   -У сынка своего спроси. Он, похоже, совсем тронулся. Строит на "Помойке" ракету, чтобы улететь на Луну к Богу.
   - Что? - Луис нахмурился.
   - Что слышал, красавчик. Или вы тут все немного "того"? - мистер Сандерс усмехнулся. - Яблоко от яблони...
   Чарли вдруг заметил, как перед его глазами замельтешили белые мухи, а в голове всё поплыло. Что-то защипало в носу и неприятно потекло по верхней губе. Он вытер лицо ладонью и удивленно уставился на тонкий алый след.
   "Кровь, - подумал он. - Только бы мама не узнала".
   В этот момент что-то грохнуло, Молли завопила. Оглянувшись, Чарли заметил, как дядя Луис кубарем слетает с крыльца, увлекая за собой мужчину в комбинезоне.
   Волна брани покатилась по Лонг-уэй Стрит. Миссис Питерсон, из дома напротив, прильнула к окну. Мисс Фишер остановила свой бьюик. Миссис Митчелл достала бинокль.
   Позор.
   ...спустя час...
   Сюзан искала йод в аптечке, пока Луис сидел посреди гостиной с куском замороженной говядины под глазом и командовал:
   - Эти дикари еще пожалеют об этом. Сюзан? Мне нужен телефон Бадди, нашего кузена. Кажется, он бывший морпех, - Луис обратился к Болтону старшему. - Гарольд, мне нужно твое ружье для охоты. Чарли, принеси мне еще пива...
   Чарли послушно отправился в сторону холодильника.
   - Луис, успокойся, - Сюзан приложила ватку ко лбу брата. - Не надо ни с кем воевать.
   - Тебе плевать, что этот фермер оскорбил твою семью? Назвал твоего сына психом?
   - Все знают, что Сандерсы придурки. Нам не нужны скандалы. Что теперь подумают соседи. Да еще и в преддверии закрытия сезона...
   - Что подумают соседи? - голос Луиса спустился до возмущенного удивления. - Да тебе не плевать, что они подумают? Что они уже думают? Что они пугают своих детей: "Мой руки перед едой, а то будешь вечно болеть, как мальчишка Болтонов"?
   - Пошел к черту... - Сюзан нервно подкурила и выпустила в гостиную раздражённое облако дыма.
   - О, прошу тебя, Сюзан, не выражайся так громко. А то вдруг кто-нибудь услышит.
   - Иди к чёрту!
   Чарли протянул дяде бутылку Бадвайзера и устало взглянул на мать.
   - Ты никогда не поймешь, Сюзи, что есть кое-что поважнее твоей безупречной репутации, - Луис взял пиво, вложил кусок растаявшего мяса в руку сестры и направился к выходу, увлекая за собой Чарли.
   - Пойдем, пацан, покажешь мне, что ты там строишь.
   ***
   Прошла почти неделя с тех пор, как дядя Луис переехал в Буги Хаус. Вещей у него было мало. "Дайте мне спички, пару теплых носков и альбом "Лед Зеппелин", и я смогу выжить даже на поверхности Плутона", - говорил он, погружая ящики с пивом в холодную воду уличной ванны.
   Октябрь переживал не самые лучшие времена. Всё чаще над городом нависала серая угроза предстоящих заморозков.
   Дядя Луис быстро проникся настроениями племянника и проводил будни, изучая строение ракеты.
   - Ты всё правильно понял, Чарли. Ты сделаешь это. Ты, чёрт возьми, сделаешь это!
   Но Чарли в последнее время думал только о том, что Молли больше не приходила с того самого раза. Однажды он даже решился дойти до её дома, но, постучав пару раз в дверь, испугался и убежал.
   - А что если они её убили? - поинтересовался он, когда они вместе с Луисом разобрали "ракету", которую тот назвал кучей хлама, и начали всё заново, подгоняя на этот раз детали под яркое видение дяди.
   - Брось, Чарли, что за глупости.
   - Они сказали ей, что я больной.
   - А знаешь что, дружок, - Луис бодро похлопал племянника по плечу, - твоя мама в детстве тоже постоянно болела. Только всем было на это плевать. Наши родители хотели сделать её великой спортсменкой. Гоняли, пока та не свалилась с пневмонией на полгода.
   - Я хочу выздороветь, - произнес Чарли. - Хочу учиться, как все нормальные дети и завести друзей. Это всё, о чём я хочу попросить. Ну, и чтобы Молли не заставляли больше ходить в школу.
   Луис довольно взглянул на племянника:
   - Это отличная цель, Чарли. Хотя, уверен, твоя мама её не оценит.
   Закрытие сезона было ежегодной традицией. Собирались соседи, жарили мясо, открывали шампанское. Провожали одинаковое лето. В этом году навалил скудный снег. Еще немного и он подмерз, превратившись в наледь на лысеющей земле.
   "Помойка" служила универсальным местом сбора. Обещали звездопад, и со двора открывался замечательный вид на загадочные небесные просторы.
   Ракета была готова во вторник.
   В четверг Чарли решился лететь.
   Нажать на кнопку. Надавить педаль. Поднять руль, - стало мантрой мальчика на ближайшие два дня. Это заклинание сообщил ему дядя Луис, бережно проверяя, всё ли держится на местах в самодельном "звездолете" больше напоминающем гигантскую стиральную машинку.
   - А вот тут есть даже маленькое окно, - довольно продемонстрировал Луис подобие "иллюминатора".
   ТЯЖЁЛОЕ СОЛНЦЕ
   Луис установил барбекю посреди двора Буги Хауса, мистер Болтон притащил кресло и уютно устроился, задумчиво изучая синее небо. Чарли ужасно волновался. Сюзан вспоминала, куда положила вилки и таблетки Свазерпина.
   Сезон закрывали каждый год с первыми заморозками по окончанию выставки тыкв. Поэтому миссис Болтон выдала всем членам семьи по запасному пледу.
   - Ну что, не передумал? - усмехнулся Луис, похлопав племянника по плечу.
   - Я немного боюсь, ведь я никогда не делал этого раньше...
   От каждого слова в воздух вырывались прозрачные облака пара.
   - Ничего страшного, все мы когда-нибудь делаем это впервые.
   Сюзан шикнула на брата и поманила того пальцем.
   - Ты сума сошел? Ты что, всё еще морочишь ему голову, что он куда-то полетит? Тебе не жалко собственного племянника, Луис?
   - Сюзи, детка, успокойся. Ради всего святого, я не могу разрушить веру этого малыша.
   - Ну и как ты ему объяснишь, что эта... штука никогда не взлетит? Ты такой идиот, Луис, всегда им был и нисколько не изменился.
   - Я всё придумал, Сюзи.
   Сюзан, несмотря на колючий холод, вытерла вспотевший лоб полотенцем.
  
   Пэриши и Бакленды, Миллеры и Фишеры, Питерсоны и Уинфри - потихоньку соседи подтягивались во двор, волоча за собой кастрюли, стулья, бинокли и детей.
   Серым маслом сумерки легли на хлеб города. Развели костер. Рассказывали сплетни, жаловались, гремели бутылками, дули на остывающее какао. Чарли устало повис на ильме, наблюдая за входной дверью.
   - Ждешь кого-то? - спросил дядя Лукас, незаметно подкравшись. - Не надо, не отвечай. Сюзан звала их. Честно. Только последний придурок не клюнет на эти милые розовые приглашения с ангелочками.
   - Она не придёт, - констатировал Чарли.
   - Ты забыл, мой друг. Что самое важное?
   - Верить. Это закон, - Чарли жевал слова. С каждой минутой он понимал, что верить становилось всё проблематичнее.
   - Помни, что ты обещал ей, - Луис подмигнул и направился в сторону стола.
  
   Темнело стремительно. Аромат жареного мяса наполнил двор. Чарли так разволновался, что почувствовал, как тошнота подступает к горлу.
   Он решил прогуляться до пруда, чтобы немного отдышаться, но возле забора его остановил знакомый голос.
   - Чарли!
   Он прислушался. Голос доносился с обратной стороны.
   - Не стой истуканом! Я ненадолго, иначе меня убьют. Чарли, послушай, - голос Молли согревал воздух, - ты не сможешь полететь! Она никогда не взлетит! Настоящие ракеты собирают специальные люди, папа сказал, что они работают в NASA и...
   - Хватит! - не выдержал Чарли и тут же оглянулся по сторонам, затем прильнул к забору и почти поцеловал замерзшее дерево. - Молли, они врут тебе. Всё - возможно. Ты не понимаешь, а я знаю это точно. Вот увидишь.
   Вдали раздались голоса, едкий фонарь выжигал бледное пятно на собравшемся инее, и Молли, прижавшаяся к забору, была похоже на прозрачное привидение.
   Раздался хлопок, кто-то взвизгнул, начали разливать шампанское.
   - Сколько времени? - спросил вдруг Чарли.
   - Без четверти половина десятого, - ответила Молли.
   Пора.
   Чарли рассматривал в свете тысячи звезд красный след на своей ладони. Затем насобирал снега и вытер нос. Лизнул. Запихнул в рот, прожевал. Лишь бы мама не заметила.
   - Звездопад скоро начнется, - толкнул его в бок кто-то из детей.
   Нажать кнопку, надавить на педаль, поднять руль...
   Взрослые веселились у костра, развлекая себя сплетнями.
   При словах об очередной пойманной рыбе на летнем уикенде их глаза блаженно устремлялись в космос, а на лице появлялась теплая улыбка.
   - А вот помните, два года назад...
   - Когда Джордж с пятой был еще жив...
   - Он выращивал гигантские кабачки во дворе...
   - И немного марихуаны...
   Чарли незаметно проскальзывал между воспоминаниями.
   - Тогда было сухое лето...
   - Все его посевы умерли...
   - Кроме травки. Кто-то говорил, что травка любит сухость...
   - Какие глупости. Вот в девяносто пятом знали толк в этом!
   Нажать кнопку. Надавить на педаль. Поднять руль.
   - Чарли? Куда ты? Сейчас упадет первая звезда!
   Но Чарли весь превратился в средоточие. Единственное о чём он думал - были кнопка, педали и руль. А перед глазами мельтешили собственные ватные ноги.
   Сюзан обратилась к Луису:
   - Кажется, Чарльз пошел в эту штуку.
   - Успокойся, я уже всех предупредил. Мы все сделаем вид...
   - Куда он полез?! - удивленно воскликнул кто-то из детей.
   Все тут же обернулись в сторону бедного мальчугана. Чарли замер. Одна нога его уже стояла на самодельной маленькой лесенке, а рука потянулась открывать крышку "люка".
   - Что это за куча железа? - тихо и вежливо поинтересовался кто-то из толпы.
   - Вообще-то это ракета, - громко отчеканил Чарли.
   Зашушукались.
   - Всё правильно, - объяснял кто-то заговорщически. - Чарли построил ракету, потому что он хочет стать космонавтом.
   - Нет, я полечу к Богу.
   Миссис Болтон припала к пачке "Лаки Страйк" и зубами вытащила сигарету. Она всегда так делала после фужера шампанского.
   - Куда он собрался?
   Чарли опустил глаза. Только бы не забыть про кнопку. Сначала кнопку. Затем педаль.
   - Я знаю, что вы все думаете, - произнес он замерзшими губами. - Но я не обижаюсь. Я просто хочу сделать кое-что. Пусть это и не понравится моей маме.
   Сюзан смотрела внимательно, выпуская в воздух клубящийся сигаретный дым. Секундой ранее, она шепнула Луису: "Боже, я надеюсь, эта штука не развалится прямо под ним?"
   - Спасибо дяде, что помогал мне.
   Все взгляды устремились в сторону Луиса, который замер с лопаткой в руке.
   - Сюзи, дай мне сигарету.
   - Я звонила в Вирджинию, - Сюзан протянула брату пачку, - нет у тебя никакого производства. Ты продаешь подержанные авто на севере штата. Зачем ты приехал?
   Нажать кнопку. Надавить педаль. Верить.
   - Я хочу быть как все, - вдруг произнес Чарли.
   - ...врятли у него это получится, - шикнул кто-то на ухо.
   Дети ковырялись в носу. "Мама, а можно мне с ним?"
   Молли с замиранием сердца следила за каждым движением Чарли. Вот он забрался внутрь этой непонятной машины. Закрыл крышку.
   "Смотрите, первая звезда!"
   - Ну всё, Луис, вытаскивай его от туда, - Сюзан устала вежливо улыбаться соседям. - Это весело, но зашло слишком...
   Нажать на кнопку.
   Всё озарилось яркой пламенной вспышкой. Верхушки деревьев чернели на фоне ослепительного шара света, вырвавшегося со двора Буги Хауса. Никто не посмел взглянуть вверх. Испуганные дети прижались к испуганным родителям. Шум ударил в уши, ветер поднимал с замерзшей земли мусор и тот замирал в продрогшем воздухе.
   Надавить педаль.
   Воздушный поток выбил землю из-под ног. Сюзан висела на руке брата, тщетно пытаясь подняться с колен, её плащ развивался как крылья гигантской птицы. Силясь, она подняла голову, чтобы разглядеть, что же происходит там, и замерла, с ужасом заметив лицо брата. Он смеялся. Как самый последний идиот.
   "Что, чёрт подери, тут происходит?!"
   Горячий газ вылетал из невидимых сопел. Огненный поток слизывал бекон с пластиковых тарелок. Сюзан пыталась что-то кричать, но рокот заглушал её голос, слова сдувало в сторону.
   "Боже, почему эта штука издаёт так много шума?"
   Руль на себя.
   "Он летит"
   "Он летит!"
   Сердце Чарли билось так сильно, что в глазах снова побелело. Мухи затанцевали хороводы.
   Ничего, скоро это закончится. Хорошо, что мама так и не узнала.
   Он выглянул в игрушечное окно и увидел Молли, задравшую голову к звездам. Она что-то кричала.
   "Я верила!" - прочитал он по одним губам.
  
   |названия всех лекарств вымышлены. Кроме Аспирина, конечно|
  
   9
   8
   8
   Чваков Д., Лежава И.К. Коллекционер 33k "Рассказ" Проза 
  

Коллекционер

   ИНЬ
   Он был человеком страсти, я знаю. Чего бы ни касался, все превращал в исступление. Только увлечения его обуревали какие-то рассудочные: докопаться, понять, свести мир к бабочке на булавке... Если бы он любил других женщин, я бы обиделась и перестала добиваться его теплоты. Но он демонстрировал равнодушие к ним, и я, вопреки логике, надеялась на ответную ласку.
   Сколько лет существовала я экспонатом его коллекции, посчитанным, описанным и помещенным в ячейку! Разве можно ощущать радость, будучи запертой в любовном одиночестве, как в вакууме? Ему казалось, он сделал меня счастливой, потому что мы живем вместе и у нас растут дети. А я задыхалась в нашей бесчувственной близости, засыхала не политым цветком, истончалась до призрака...
   После его смерти дочь нашла в бумагах отца заметки. Наверное, Вадим пытался писать рассказ, а получилось, как всегда, перечисление признаков исследуемого объекта. Герой его лишен имени, словно автор ведет речь о пронумерованном предмете из экспозиции провинциального музея. Почему муж сделал его анонимом? Намек на недостаток в герое личности? Уверенность, что имя - ничтожная мелочь, не имеющая значения? Вадим никогда не объяснял своих побуждений - думай, как хочешь, только не обременяй своими домыслами.
   Иногда мне кажется, будто он мечтал остаться безымянным и в моей памяти.
   ЯН
   Рубль был вытертый многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Разве драгоценные металлы, пусть и не палладиевой группы, могли заставить его думать о чём-то ином, кроме спортивных наград, которые умозрительно выглядели невероятно далёкими, незаслуженно невостребованными? А это серебро, серебро рубля, казалось не таким, как прочий "лабораторный аргентум" из разряда сокровенных металлов нашей несравненной молодости.
   Стоит ли, однако, вспоминать ту злополучную травму, после которой жизнь представилась жутко неприятной, несправедливой штукой, а серебро наградного пьедестального блеска досталось кому-то другому? "У меня же есть своё серебро, - рассудил он, - просто Всевышний уравнивает шансы, раздавая награды неимущим".
   Сколько он себя помнил, столько у него был этот рубль. Серебряный, екатерининский, отчеканенный в 1782-ом году. Так-так, чем же знаменита дата сия в истории Отечества? В Петербурге на улицах число фонарей достигло трёх с половиной тысяч. Что ещё? Общество масонов приняло на своё иждивение двадцать студиозов-гуманитариев. 4 июля светлейший князь Потёмкин, уже Таврический, был запримечен в числе прочих приглашённых к императорскому столу на званом обеде в честь присоединения Крыма к России. А в августе случилось ещё одно важное событие... Столетие вступления на российский престол Петра I-го ознаменовалось открытием памятника царю-строителю работы скульптора Этьена-Мориса Фальконе в столице империи. Хм... Вам мало? Наверное, был знаменит тот год ещё чем-то. Например, невиданным урожаем лещины где-нибудь в Тамбовской губернии... или, скажем волнениями беспокойных башкирских батыров, не желающих нести государеву службу.
   Впрочем, какое сейчас это имеет значение... Двадцать первый век на дворе.
   ИНЬ
   Как всегда! Держит в памяти множество ненужных событий. Живет в них. Бесконечно мусолит рассуждения об абстрактных ценностях. Но то, что серебряный рубль принадлежал нам обоим, ему невдомек. Что я имела и имею права, хоть и не предъявляю, - не приходит в его седую голову. Где же воспоминания обо мне, о нашем? Двадцать три года делила постель с мужчиной, а он не заметил моего присутствия...
   Когда я впервые увидела Вадима, он вертел серебряный рубль между пальцами правой руки. Монета скользила, точно живая, - нырнет под фалангу и тут же вынырнет, забавно поблескивая. Мне представилось: это плоский круглый выдрёныш, побывавший под катком и выживший, заигрывает со мной. Не могла оторвать глаз и, сама не поняв как, приблизилась к незнакомцу.
   - Любезная фрейлейн, вам нравятся фокусы? - спросил он с улыбкой. - И не зовут ли вас, по стечению обстоятельств, Екатериной?
   - Катей... - удивленно согласилась я.
   - Вот так сюрприз! - он перестал вертеть монету и нахмурился. - Вы верите в знаки?
   Я ничего не ответила - не поняла вопроса. Рассматривала костыль, прислоненный к дворовой ярко-зеленой скамье, и пыльный, в разводах гипс - как смешно контрастирует с ним подвязанная веревкой аспидного цвета галоша.
   - Похоже, судьба благосклонна к вам, - церемонно произнес он, протянул серебряный рубль и продолжил обычным тоном: - Возьми - станешь Екатериной Великой.
   - Не хочу быть великой, - спрятала руки за спину и сделала шаг назад. - В великих Екатерин не влюбляются...
   - Ну, ты и скромняга! - засмеялся Вадим, опустил монету в нагрудный карман и потянулся за костылем. - Да, ты правильно показываешь глазами: пока я травмированный спортсмен, но потом... - голос его стал напевным, как у сказителя. - Останешься до совершеннолетия тихоней, получишь подарок: звезду с неба в обертке из перистых облаков!
   - Мама не позволит звезду дома держать, - на полном серьезе испугалась я. - Она большая и горячая - испортит мебель...
   Мне было двенадцать, ему четырнадцать: он виделся взрослым и ответственным - я ему бесповоротно поверила. Сама удивляюсь своей глупости! Понимала, что больше его не увижу, но позволила себе фантазировать без оглядки. А он возьми через пять лет и возникни вновь в моей жизни...
   Ловушка-фантом захлопнулась. Серебряный рубль нас соединил.
   ЯН
   И всё-таки, как к нему попала эта монета? Очень любопытно. Попробовать, что ли, вспомнить?
   И он попробовал...
   Наверное, ему пожаловал её соседский соплюн Вовка в обмен на защиту от подобных себе, но крайне коварных пацанов детсадовского возраста - подготовительная группа, Советский Союз. Да. Скорее всего, именно так и было.
   Рубль не мог не понравиться. Он не просто очаровывал или, иначе говоря, приводил в неистовство своей древней родословной. Монета будто перевернула всю его жизнь, до того момента не имеющую, по большому счёту, никакой иной ценности, кроме невзрачного номинала среднего школьного возраста.
   А тут вдруг! Он, которому уже почти тринадцать и который "в курсе дела", как себя вести, чтобы дядя Жора из соседнего подъезда не докапывался, на каком берегу Иордана родилась большая часть твоих родственников.
   Дядя Жора, дядя Жора... Папа звал его Егорием, небожьим человеком. Сей странный до невероятности представитель класса люмпенов со стажем. Этакий неаккуратно побритый халдей и сатрап, состоящий на прикорме у органов слуха и зрения "нашей родной партии", от которого, казалось, нет никакого избавления, кроме тихой затрапезной почтительности.
   Прошло время, и никому не интересны чьи-либо вторичные религиозные признаки, которые в конечном итоге являются вовсе и не религиозными. Обычные приметы социалистических атавизмов. Как? Вам незнакомы подобные термины? Не стану делать удивлённое лицо, хотя очень хочется. Мы - это мы, дети соцреализма, и никто не в силах уверить меня в обратном... Казалось, не слишком убедительная сентенция. И что с того?
   ИНЬ
   Его интересовали сатрапы, органы, религиозные признаки и прочая чепуха, в неё Вадим погружался целиком, но не девочка, которой он обещал подарить чудо. А я со дня знакомства думала о нем по любому поводу - отвлекая себя от обид, забавляясь в минуты отдыха, мечтая перед сном о том, как повзрослею. Вадим стал для меня чем-то вроде сказочного ключа от волшебной дверцы. С мелодичным звуком провернется в скважине ключ, щелкнет замок - и мир предстанет в совершенно ином обличье...
   Не то, чтобы мне нравились глаза или голос Вадима и я в него втюрилась. Честно говоря, через месяц уже не помнила его лица. Не забылись только костыль и смешная аспидного цвета галоша, пьедесталом поддерживающая гипсовую ногу. Они были такими необычными, - точно скипетр короля, акцентировали избранность своего хозяина, его принадлежность к исключительному и неведомому. Парень с монетой-выдрёнышем, резвящимся между фалангами пальцев, казался мне особой более царственной, чем сам король, его величество. Анемичному подростку Вадим представлялся ангелом будущего, обещанием праздника, который прежде обходил меня стороной.
   Родителям не до меня. Мама - медсестра, отец - военный. Существование на чемоданах, в мелькании городов, домов, равнодушных чужих лиц. И вдруг это неожиданное: "На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!"
   И дал обещание не кто-нибудь - почти взрослый Вадим, встреченный в бабушкином раю: разве может не быть раем уголок Вселенной, где тебя всегда ждут и всегда тебе рады? Где из года в год ничего не меняется и не страшно ждать наступления завтрашнего дня?..
   Бабушка сидит на скамеечке, довязывая свитер, а я в ожидании не скорого совершеннолетия прыгаю через скакалку, задрав к небу голову, - любуюсь вязью рассеянных по бело-голубым просторам перистых облаков. Ни в одном другом городе я не видела такого высокого неба...
   Как больно, что Вадим тогда шутил и запамятовал свое обещание, а я была серьезна и до сих пор его помню... То самое, о звезде...
   ЯН
   Серебряный рубль. Много ли в нём соединилось такого, от чего хотелось бы жить лет до ста, почти по Маяковскому, не обращая внимания на дежурные недомогания и хронический гастрит?
   Его нет давно, отменного ощущения детства, от которого свежесть взгляда радует твоё существо до самых затаённых глубин, где по показаниям философски настроенных теологов ютится бессмертная душа.
   Нет его давно, чувства беспричинного и бессистемного счастья "за бесплатно". Осталось лишь послевкусие. Этот странный, еле уловимый признак того, что неправильно живёшь... сейчас. А тогда жил правильно? Если верить воспоминаниям - да. Боже, благослови воспоминания вчерашнего дня... их тоже.
   Нет, правда, стабильно же, вроде, всё. И добился всего тоже сам: что называется - собственным трудом: именно твоими усилиями, твоё всё. Без вопросов твоё, так ведь - нет. Что-то гложет, не даёт уснуть. Или даёт, но не тебе. И не твоим безумным друзьям, которым "всегда больше всех надо". Точно ты частичка единого европейского или иного механизма... а они - те, кто станут тебе пенять относительно твоих же странных преференций, они - эти тени сомнений, коих всегда найдётся в избытке на твою облысевшую головушку.
    
   Серебряный рубль с профилем Екатерины Великой позвал в детство ощущением нереально близкого счастья...
   А ты? Кто же ты, в конце-то концов? Тебе вовсе не так грустно, ты не совсем потерян для нового мироустройства? Ты - тот самый ты, который давно уже устал быть человеком общества презрения, кому никак нельзя возродиться в новом обличье в силу изрядной изношенности ходовой части и механизмов поворота "подслеповатой башни"?
   Ушла, отзвенела молодость, и нет причин поминать её с трагизмом. Ну что - удовлетворён, старый?
   "Старый" - именно так мы звали друг друга тогда, и ещё "крендель", "лопух" или "кошелёк", а однокурсницы - все поголовно "кошёлки", кроме той, единственной!..
   ИНЬ
   Вопреки нежеланию, - уж очень тяжело продираться сквозь текст в прошлое, - просматриваю заметки дальше. Почерк неровный: то мелкий, то покрупнее, острия букв торчат, как иголки из головы мягкотелого Страшилы, - обожаемого дочерью пугала. Такой была и его речь: формулировки задиристые, а смысл округлый.
   Подруги считали мужа занудой и за спиной перешептывались, жалели, а мне было приятно следовать кругами его мыслей. Как тогда, с выдрёнышем... Будто в голове его ныряет и выныривает серебряная монета, и меня тянет, тянет погрузиться в таинство мелькания смыслов. Только говорил он всегда сам с собой - я была наблюдателем, а не участником его размышлений. Так сложилось с самого начала. Кто виноват?
   Когда мы столкнулись в институте - я по-цыплячьи желторотая первокурсница, Вадим на третьем, - он меня не узнал. Равнодушно скользнул взглядом и отвернулся. С болью в сердце я наблюдала: неприкрыто влюблен в зазнайку, которая делает вид, будто он ей нравится, но, чую я, ищет другого. Сидят на подоконнике, взявшись за руки, и я прохожу мимо, намеренно беззаботно болтая с Веркой. Ощущаю нутром, как зазнайка красива и как он увлечен ее русалочьими повадками, а себя чувствую побирушкой в поисках любовного подаяния...
   "Ну что в нем хорошего? - убеждаю себя. - Худой, длинный. Глядит странно. Двигается неуклюже. Не от мира сего. Витает неизвестно где, принимает тебя за кого-то другого. И даже серебряной монеты больше в руке не вертит..."
   А в ушах, вопреки собственным доводам: "На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!"
   Совершеннолетие, о котором Вадим не помнит, через три месяца. Он теперь весь в конспектах, диспутах, чувствах... не ко мне...
   ЯН
   Он коллекционировал, как это ни странно звучит, себя. Вернее, свои ощущения, своё отношение к тому или иному событию в жизни. Он просто не мог иначе. Коллекция складывалась в странную последовательность событий, от которой не оставалось ни следочка, как говорится - ни конца, ни края, ни даже середины. Всё уносило вездесущим временем в какую-то странную даль, где укладывалось аккуратными стопочками в виде переполненных сиюминутных кластеров-чувств. И доступ к ним всякий раз оказывался весьма ограничен и совсем непрост. Захотелось тебе окунуться в давешнее, прекрасное, ан - нет туда хода, хотя вчера ещё попасть в него было проще пареной репы...
   И только серебряный рубль всегда приходил на помощь в трудную минуту, одним только своим присутствием помогая раскрыть секретные запоры к хранилищу эмоций, впечатлений, оттисков-событий. Словно волшебный ключ от сундука с сокровищами царя Соломона.
   ИНЬ
   Да что он понимает в своем рубле! В его тончайшей любовной магии, под которую я попала! Вертел им, играя, бросал, уверенный, что тот вернется... Считал символом прошлого, а рубль пролагал ему дорогу в будущее...
   Так и подмывает выплеснуть покойному, чего не сказала бы живому. Молчала, потому что некому слушать. Хранила в себе. Ждала, когда вспомнит.
   В тот день я проснулась от собственного крика. Было около шести - за окном темно. С соседней кровати на меня удивленно глядела Верка, привыкшая, что я сплю спокойно и никого не бужу. Третья обитательница нашей комнаты ночевала не в общежитии, а то, наверное, начала бы скандалить. Верка выскользнула из постели, достала из тумбочки плюшевого зайца:
   - С днем совершеннолетия, Катенька! Чтобы детство не забывалось, вот тебе дружок ушастый! Будет хранить тебя от соперниц и невыполненных обещаний! - она ничего про Вадима не знала, просто желала удачи в чувствах.
   Я обнимала зайца и глотала слезы. Вместо звезды с неба глупая игрушка... Так мне и надо, дуре набитой!
   В отвратительном настроении отправилась в институт, с трудом высидела первую лекцию. На перемене влезла с ногами на подоконник, где обычно миловался с любимой Вадим. Хотела разбить стекло и прыгнуть под ноги прохожим. И тут нашла потерянный им серебряный рубль. Подумала: "В день совершеннолетия верну утраченное и потом уже покончу с собой. Тогда он обязательно вспомнит, что многое мне задолжал".
   Нашла аудиторию, где слушал лекцию его курс. Вадима не было. Однокурсник объяснил, что он ушел в общежитие, назвал номер комнаты: оказывается, почти точно надо мной, только двумя этажами выше. Мало соображая, что делаю, ехала в троллейбусе, поднималась на лифте. Он сидел с ногами на подоконнике и смотрел вниз, как недавно смотрела я. Подошла и протянула монету.
   - Оставь себе, - сказал Вадим. - Мне больше не понадобится. А у тебя грустные глаза, хочется подарить тебе радость. Может, вспомнишь когда-нибудь, что был такой парень...
   - Что-нибудь случилось? - спросила я.
   - Пустяки! Бросила девушка, и я учусь обходиться без любимых вещей. Тебе нравится жить?
   - Я пришла за своим, - произнесла я то, что не собиралась. - Меня зовут Катей. Сегодня мое совершеннолетие, и ты обещал мне звезду с неба в обертке из перистых облаков.
   Он удивленно смотрел на меня и не мог вспомнить.
   - У тебя был костыль и гипс в галоше аспидного цвета.
   - Боже мой, когда это было... И ты ждала?
   Я больше никогда не слышала, чтобы он так смеялся... Серебряный рубль, скользнув меж фалангами пальцев, нырнул в глубину... А когда вынырнул, дело было сделано: он нас навечно соединил.
   ЯН
   Когда-то давно, он хорошо помнил это, играли в "чику" всем двором, порой называя своё мальчишеское соревнование расшибалочкой. Серебряный рубль он использовал в качестве битка. Большинство пацанов бегало по свалкам в поисках старых автомобильных аккумуляторов. Из них извлекались свинцовые решёточки, которые потом легко переплавлялись на костре, и вот вам результат - несколько превосходных битков застывают в формах, выдавленных в сыром песке.
   Но всё равно это не то, что серебряный рубль. Он хоть и был значительно легче свинцового собрата, но приносил своему хозяину неизменную удачу. Фарт не отворачивался никогда. Екатерининский дух, живущий в серебре конца XVII-го века, словно бы помогал выходить победителем из любой самой сложной ситуации.
   С тяжёлого рубля-битка началась его необузданная страсть к коллекционированию. Сначала он собирал старинные монеты, но вскоре прекратил, поскольку поиск раритетов нумизматики требовал повышенного внимания к процессу и какого-то начального капитала. Ни того, ни другого под рукой не оказалось.
   Филателия - другое дело. Особенно, когда есть связи в мире почтовых марок. Точнее сказать, в кругу работников почты.
   Скоро пришла первая удача. Он выменял серию "космонавтика", которую принесла ему тётя, работающая главным бухгалтером почтового отделения связи, на австрийскую марку времён ветхозаветных и могущественных Габсбургов. Когда известный по роману Ярослава Гашека престарелый маразматик Франц-Иосиф был ещё в полном здравии и охотно волочился за десятком юбок на неделе.
   Потом за кусочек фигурной бумаги с австрийским разлапистым орлом на штампе гашения, дали целый набор. Цветную серию из шести марок Елизаветы II-ой Английской и необычную - почтовый знак оплаты, перфорированный только с двух сторон - с изображением надутого, словно индюк, премьера сэра Уинстона Черчилля (передний план) и Елизаветы The Second (на фоне). Невероятное непочтение к монаршей особе! Правда, поговаривали, что королева всего только племянница неистового сэра. Тогда это всё объясняло.
   Немного позднее он узнал, что информация о кровном родстве - чьи-то досужие домыслы. Семейство герцогов Мальборо, из которых происходил сэр Уинстон, на самом деле не имело прямых родственных связей с Виндзорами. А то, что Елизавета Вторая Английская вручила сэру Уинстону Леонарду Спенсеру Черчиллю высшую награду империи, Орден Подвязки, говорит только об исключительном таланте умницы премьер-министра, а вовсе не о его близком родстве с монаршим домом.
   Но, собственно, никаких новых полезных знаний информация сия ему не дала. Главное - как идёт процесс пополнения коллекции.
   Следом за тем британским успехом не замедлил обозначиться не менее грандиозный. За серию "бабочки" ему удалось выторговать марку с изображением Гитлера, он же Адольф Шикльгрубер, 1936-го года выпуска, со штемпелем Берлинского главпочтамта и имперской канцелярии. Никто из его знакомых по-немецки толком читать не умел, посему относительно имперской канцелярии все поверили на слово...
   ИНЬ
   И опять потрясаюсь избирательности его памяти. Сколько слов о марках, чужих сэрах, Екатерине Великой! И это итог нашей жизни?
   А у меня внутри живет иное. Перед глазами картина: мы с Веркой и её тёткой "из элитной коммуналки" выбираем в магазине материю на свадебное платье, и все ткани кажутся мне недостаточно праздничными. Потом, уже дома, тётя проводит ревизию своих неиссякаемых запасов и выносит немецкую ночную рубашку, похожую на бальное платье - всю в кружевах. Мы, кое-что изменив, воссоздали на пергаментной бумаге выкройку рубашки, перенесли на крепдешин, наметали, примерили... Так рождался мой знаменитый свадебный убор, который годами потом одевался на каждое знаменательное мероприятие и заносился до дыр. Рука не поднялась его выкинуть - до сих пор хранится аккуратно сложенный в одном из чемоданов на антресолях.
   На свадьбе Верка все смотрела на меня сочувственно. Я не понимала, почему она так глядит, - витала в своих иллюзиях. Думала, получила, наконец, заветную звезду с неба. Все теперь у меня будет замечательно: впереди полные взаимной любви годы, мы с Вадимом сделаем карьеру и вырастим деток. А когда состаримся, станем похожими на моих бабушку с дедушкой: будем ходить друг за дружкой, помогая хозяйничать и разговаривая о внуках...
   Костюм жениху одолжил однокурсник, на свой денег не хватило. А свадьба, несмотря на скудость стола, прошла очень весело: студенты должны быть бедны. Их счастью бедность - не помеха.
   ЯН
   Однажды, когда он уже учился в вузе, во время каникул приехал в родной среднерусский городок. И здесь, прогуливаясь по недавно засеянному полю, обнаружил раритеты, на которые тракторист, видимо, не обратил внимания, когда плугом вывернул из земли настоящее чудо - меч и фрагменты кольчуги.
   Он недели две самозабвенно доводил найденные сокровища до блеска, счищая ржавь веков где-то вычитанным способом - при помощи ортофосфорной кислоты. Добившись неплохих результатов (каверны и раковины, появившиеся от времени и некачественной ковки, не в счёт) он решил для себя, что коллекционировать старинное оружие следовало начинать несколько раньше. Решил, а потом сдал свою находку в краеведческий музей, позднее ни разу не пожалев об этом.
   История родины - она, брат, не какой-то там кусочек бумаги с перфорацией и нанесённым на него изображением австрийских орлов, немецких стервятников и английских особ королевского дома Виндзоров.
   Только относительно екатерининского рубля ещё оставались некоторые сомнения, пока их спустя немало лет не рассеял один нумизматический каталог, из которого он узнал, что его серебряная монета оценивается экспертами в восемь-десять тысяч долларов. А сие, согласитесь, слишком незначительная сумма для того, чтобы продать родину, пусть и малую... если у тебя завёлся гнусный червячок жадности в районе солнечного сплетения.
   А уж о нём и говорить нечего... Не зря его называют бессребреником жена, друзья и коллеги по работе. Жена с любовью и жалостью, друзья с осторожной завистью, а коллеги с презрением. И верно, нет теперь у него того самого серебряного рубля с мягкими, скруглёнными от частого хождения по державным финансовым трактам рёбрами и таким несказанно близким рельефным изображением Екатерины Великой в буклях. Отдал в качестве своего взноса на операцию одной школьной знакомой. Ну, что вы, какая там первая любовь. Просто сидели за одной партой... А теперь у её сынишки что-то нехорошее с кровью.
   И марки свои знаменитые тоже продал... А жена имела на них виды с норковым отливом...
   Чуть до развода дело не дошло. Но не дошло же, чёрт возьми! Не для того живём... Вот хотел сказать, но понял, что неуместно это, пафосно чересчур. Нельзя благое дело словами-то забалтывать. Нельзя о себе думать возвышенно, грех поскольку.
   Бессребреник? Интересно, смог ли бы он продать свою малую родину за конкретную сумму? Вот большую-то Родину продают за вполне адекватные евро. Но не для него такой шаг - настолько же эфемерно, как тридесятый голос группы "Мираж" четвёртой концертной ипостаси.
   Зато теперь он демонстрирует внукам тот самый древнерусский меч и кольчугу всякий раз, когда попадает в родной городок российского Нечерноземья во время школьных каникул.
   ИНЬ
   И опять размышляю над тем, что Вадим хотел выразить своей историей. Зачем делал вид, будто пишет не о себе, хотя очевидно обратное? Чужие, возможно, ему поверят...
   Студенческие годы закончились, а скудость существования не спешила никуда уходить. Надо было добиваться достойного жилья - что за жизнь в заводском общежитии. Вадим считал: раз он хорошо работает, то остальное ему должны поднести на блюдечке. Мечтатель! Ради всякой мелочи я обивала начальственные пороги, нервничала, искала нужных людей и подходы к ним. Он глядел на меня с осуждением и все больше замыкался в своих Черчиллях, Виндзорах, Екатеринах Великих. Древнерусские мечи и кольчуги его еще больше интересовали, да разве походами в музеи дети будут сыты? Мне было больно, но я надеялась, что рано или поздно он поймет...
   У нас с ним бывали и замечательные минуты, я вспоминаю их, и губы растягиваются в улыбке - несмотря ни на что.
   ... Вот я, почти еще девочка, варю свою первую курицу, не очистив ее от потрохов, понимаю - испортила, а он ест и нахваливает...
   ... Ведет меня в роддом - от нашего жилья в двух кварталах. Спотыкаюсь, он подхватывает, и я чувствую, как дрожат от напряжения его бережные руки...
   ... Дочка заболела, ей всего семь лет, шпарит температура - лекарства не помогают. И скорая опаздывает. Теряюсь, плачу... А он вспоминает, что в соседнем подъезде обитает врач и бежит за ним...
   В мгновения особого риска, на границе жизни и смерти, я была уверена в его любви. Но мгновения эти проносились быстро, и сердце опять принималось тревожиться...
   Шли годы, я начала забывать парня с монетой-выдрёнышем, пляшущим между фалангами пальцев. Чувствовала себя неудовлетворенной стареющей женщиной: в заботах о муже, детях, в житейских сложностях. Муж прячется от жизни в абстрактной мути. Спасается в ней от обязательств перед семьей. Друзья для него всегда были важнее меня. Они говорят об умном, мечтают о высоком... А я... я обеспечивала материализацию возможности мечтать.
   ЯН
   И только однажды... Когда развод стоял на пороге...
   - Эй, ты! - крикнул он кривляющейся амальгаме. - Какого чёрта! Ты не можешь даже изменить свою примитивную внешность! Кто ты такой, в конце концов? Усталый странник на финишной прямой? Да по'лно - обычный меркантильный индивид, каких много по обе стороны океана. Только пытаешься выглядеть бескорыстным. А это ещё больший грех, чем просто быть записным грешником.
   И как ты можешь сетовать, что тебя бросили? Ты кто, Эйнштейн или, на худой конец, Пикассо? Но ведь и гениям духа женщины предпочитали узколобых самцов с накачанными мышцами таза. И какое же право ты имеешь жаловаться? Смотришь на себя не чаще, чем бреешься? Так вот как?! Ты и бреешься очень редко. Хорошо, взгляни на своё отражение. Что видишь, изгой?
   Одутловатый, невнятный в своей бесформенности сгусток протоплазмы есть ты? Да, я... И как себе думаешь, может ли это недоразумение имени твоего отсталого детства на что-то рассчитывать? На что-то, от чего будет не стыдно... не умирать до глубокой старости?
   Вот видишь, всё узнаваемо. Всё проходит. Не так и не тогда, как предполагал премудрый Соломон. Ты лицезрел его кольцо? Ах, ты даже не знаешь, что сей знаменитый перстень был таки найден. Где? Где он найден? Чёрт меня возьми совсем! Стой, нервничать нет смысла... Тебя бросили. Ты далеко не юн, ты должен смириться. Золото не липнет к бессребреникам. Ты ждал иного?
   Видишь, как всё просто. Ты остался один, и она осталась... не думаю, что одна. И что? И зачем теперь размышлять о неотвратимом? Всё же было ясно значительно раньше... Господи, она, разумеется, не могла остаться с тобой навсегда. Ты совсем не умеешь писать, всего только обозначаешь своё присутствие в тексте. А этого мало.
   Похоже, что и беллетрист из тебя не вышел. Неудачник. Да, неудачник. Но не боюсь и не скрываю данного факта. Только дурак боится признаться, что он далеко не так умён, как бы того хотелось...
   Ну и что, если получается многомудро рассуждать о всякого рода понятиях. О жизни, о королях... прости меня, О'Генри, Уильям Сидни Портер... Простите меня все вместе.
   Да-да, поток сознания. Кому это нынче понравится, если ты не в силах порвать кожу зубовным скрежетом и писать артериальным беспределом по вековым обоям, засиженным клопами из созвездия тех самых, не к ночи помянутых, Габсбургских паразитов времён влияния и роскошества? Самовнушённого, большею частью, влияния и попугайского роскошества.
   Помню, ты говорила... Прими в награду поцелуй воздушный... Он у тебя такой воздушный, что аж закладывает уши....
   И всё. И любви нет, и не нужна она... вовсе... Только я и Высший Разум. Зачем ещё кто-то? Между нами. Не люблю, когда посредники... даже в этот чёртов четверг... Шутка. Такая нелепая. Нелепей, чем пижама из советского санатория времён торжества ВЦСПС. Теперь не ПэЭс, теперь ПиСи.... Теперь шлюзы для SQL-серверов... а раньше - для перемещения из какого-нибудь русла в очередное рукотворное водохранилище.
   Из одной трубы вливается, из другой выливается...
   Ферштейн? Вот именно! Как это будет по-французски? Парле ву? Будто марлю или парусину, пресыщенную солёными Бретонскими ветрами, порвали неосторожным движением локтя... Парле ву... Парле? Ву?
   Вот видите, все остались при своих... А душа-то снова, чёрт возьми, не на месте.
   И где взять того успокоительного... Где?!
   ИНЬ
   Когда-то я ушла от него, потому что не могла больше жить на этом пепелище вулкана, выработанного до состояния пемзы. Но и уйдя, осталась на пепелище. Вопреки желаниям и надеждам пепелище - наша общая судьба...
   Ощущала ли я приближение конца? Думаю, необратимые изменения чувств начались после потери нашего талисмана - серебряного рубля. Подумаешь, попросила помочь одноклассница. Почему он должен был пожертвовать семейной реликвией ради сомнительной болезни ее сына? Наши дети здоровы, потому что я защищала их интересы вопреки всему.
   Вадим не хотел знать, какова цена нашего благополучия. Ему казалось - само собой получается, и надо помогать другим, потому что им хуже. Не признавал, что здоровье дорого стоит, что надо хорошо питаться, носить удобную одежду, жить в человеческих условиях, ездить на курорты. Слишком многого я была лишена в детстве, чтобы позволить ему оставить без необходимого наших детей. Мне жаль того неизвестного мальчика, если он был действительно болен, но разве мы вправе жертвовать близкими, чтобы помочь чужим?
   Какой описал он меня в своих заметках? Признал, что любила, но обвинил в планах с норковым отливом. Смеюсь и плачу, читая эту белиберду. Разве женщине есть дело до норки, когда не хватает постельного белья и хорошей посуды? Почти пять лет мечтала о стиральной машине, и только потом приобрела импортную. Соседки завидовали. Он посмотрел и спросил:
   - Зачем тебе такая огромная?
   - А почему должна быть маленькая?! - возмутилась я.
   Он махнул на меня рукой, как на дурочку, и опять ушел в свою библиотеку.
   Думаю, наш большой разлад вырос из маленького, но принципиального расхождения: я принимала жизнь, какая она есть, он же требовал от судьбы невозможного, не соглашался со временем.
   Он был бессребреником и этим делал меня алчной. Таков закон природного равновесия, который мало кто понимает.
   ЯН
   Театр закрыл занавес. Собственно, не сам театр, а его служащие. Всё кончилось благополучно. Мир не рухнул...
   Ещё одной коллекцией стало меньше, коллекцией самоедских заблуждений. Думаю, не жалко...
   ИНЬ
   Завтра соберемся с детьми и помянем Вадима.
   С серебряным рублем или без него, но я любила. А он? Может, так мало писал обо мне, потому что боялся вспомнить? Странно, но и сейчас - после его ухода из жизни и, возможно, на пороге собственного исчезновения - это не перестает меня волновать.
   Что в нас было неправильного? Почему счастье оказалось хрупким, а потребность в нем разрушительной? И почему девочкой я была робкой, а с возрастом превратилась в бойца?
   Неужели и Екатерина Великая в юности мечтала о любви, а не о славе?
   Грустной получилась наша с Вадимом история, но таковы инь и ян двадцать первого века.

* * *

   День стоял замечательный. Поколебавшись, Дима махнул рукой на занятия и направился в парк. Одна лекция - такая малость, а красота уходящей натуры... Красота уходящей натуры не повторится уже никогда. Её можно только запомнить.
   Монеты почти не было видно. Листья осени прикрыли матовое серебро аверса, похожее на седину надвигающейся зимы. Но Дима её заметил... Этот начавший темнеть металлический кругляк. Поднял двумя пальцами, поднёс к глазам. И вдруг неожиданно почувствовал - от монеты исходит тепло. Неужели магическое?
   Мороз по коже!
   Посмотрел на женский профиль: интересная тётка в буклях, кто такая? Наверное, императрица, - пришло в голову. Чей еще профиль могли отчеканить на серебряном рубле? Надо глянуть в Сети, поспрашивать на форуме нумизматов.
   Серебряный рубль казался вытертым многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Будто человек, когда-то державший в руках этот кусок формованного серебра, был ему близок. Нет, не по генетическому родству - на уровне подсознательного...
   Как он сюда попал, серебряный рубль? Кто-то случайно обронил или выбросил намеренно - разве узнаешь?
   Парень эффектно подбросил серебряную монету в воздух. А потом поймал её, будто репетировал это движение, и зашагал из парка на улицу, к автобусной остановке.
   Впереди его ждали посиделки с институтскими друзьями, свидание с девушкой. А ещё - терпкий вкус только початой, пьянящей возможностями жизни коллекционера.
   9
   9
   9
   Ковалевская А.В. Три этажа сверху 33k Оценка:8.99*12 "Рассказ" Проза, Приключения, Фантастика 
  
   Радио над учительским столом неожиданно зашуршало, затем голос завуча деловито произнёс: "Внимание! Всем педагогам спуститься в актовый зал на рабочее совещание!"
   Время - 13.40, как раз между первой и второй сменами.
   На проклятых верхних этажах четырёхэтажной школы осталась одна училка, дежурные старшеклассницы, убиравшие кабинеты, восьмилетние Ксюша и Матвей, - они раньше времени явились ко мне на кружок, и с полсотни, не меньше, парней-старшеклассников, собравшихся на городские соревнования по футболу. Их я даже не знаю, сегодня ребята со всех школ съезжаются к нам.
   Конечно, с футболистами прибыли тренеры, и мужчины спорткомитета, и судьи, да ещё в спортзале должны были быть мои коллеги физруки. Со школьниками могли остаться полтора десятка педегогов, кое-что смыслящих в стрельбе, в оказании медицинской помощи, отведавших жизни с кострами, палатками и комарами - да, наконец, просто мужиков, способных навести порядок в необузданной ораве подростков. Где был мой ангел-хранитель, когда три этажа сверху отрезало от остального мира? За что оставил меня одну в окружении растерянного, злого, голодного, воинственного молодняка?
  
   ...День второго сентября выдался прохладным. Утром ласково светило солнце, но после полудня микрорайон накрыл плотный туман, сырой и промозглый. Возможно, из-за плотного тумана мы не сразу заметили, что всё пошло не так. Вот Вероника подметает класс, держит щётку одной рукой, лениво и медленно перетягивая песок, нашарканный ребятнёй под партами. Второй рукой она пытается реанимировать смартфон, но тот мёртв. Вероника подходит к окну:
   - Не поняла! - удивляется она. - Откуда здесь сосны?!
   Мы смотрим за оконное стекло. Действительно, вокруг должны быть видны девятиэтажки спального района. Тесную застройку не может скрыть никакой туман, но домов нет. В разрывах серой мглы - лишь заболоченная почва, теряющаяся в дымке, осот и камыш, застывший в немом оцепенении, да слева - сосны.
   Наверное, мы побледнели.
   На лестнице западного крыла перекатывались возбуждённые голоса старшеклассников. По лестнице в восточной части коридора летели с круглыми от возбуждения глазами двое третьеклассников - и прямиком в открытую дверь моего класса.
   - Там...там... - задыхались от волнения дети, заглядывая мне в лицо снизу вверх, - там ничего нет! Там мокро и трава растёт! И первого этажа нет!
   - Как нет первого этажа?
   - Мы сбегали вниз, нет ничего!
   - Там земля! - выдохнула Ксюша. - Мы шли в буфет, а лестница в землю, а первого этажа нет!
   Матвей показал ладони: они перепачканы. Он трогал землю или пытался разгребать её. Дети здорово перепуганы, а утешать их или ворковать с ними некогда; разобраться бы самой, что происходит?
   Я сделала невозмутимое лицо и засыпала Ксюшу и Матвея совершенно посторонними вопросами. Дети отвечали и понемногу успокаивались. А сейчас что они согласны делать: идти со мной, или остаться в классе и ждать моего возвращения? Хотите, я достану шашки и домино? Не хотите? (только бы не расплакались! Эти дети!..) Вы пойдёте со мной? Боитесь? Хотите, я закрою вас в классе и вернусь, как только выясню, что произошло? Нет? Не надо закрывать? (Что же с вами делать-то?) Я предложила им спрятаться за высокой кафедрой. Вытащила из шкафа пару старых штор, приглашая устроить гнёздышко, и наблюдала, как восьмилетняя Ксюша, получив в руки тряпки, забыла страхи и принялась хозяйничать: ползая на коленках, стелила шторы под просторным столом-кафедрой, выглядящим вполне солидным убежищем. Как ни заглядывай в класс, из двери не видно, что под столом может прятаться кто-то маленький и испуганный.
   Я оставила этих воробышков, намереваясь пойти и увидеть всё своими глазами, но дети догнали меня на выходе из класса и крепко вцепились в руки.
   Счастье, что за мной таскаются двое мелких ребятишек, а могли бы ходить несколько начальных классов...
  
   Странная метаморфоза, отрезавшая три верхних этажа школы от всего остального мира, была замечена не только нами. Кто-то из старшеклассников спускался вниз и, увидев, как лестничный проём уходит во влажную почву, покрытую болотным дёрном, вбежал в спортивный зал с воплем. Все ребята, кроме самых увлечённых юниоров, на спор набивавших на коленке мяч в дальнем углу спортзала, носились от одной лестницы к другой, пока не убедились, что из школы с четырьмя выходами невозможно воспользоваться ни одним: словно исполинский нож аккуратно срезал здание на уровне перекрытий между первым и вторым этажом.
   Они веселились; они были возбуждены и фальцеты одних мешались с молодыми тенорками других. Запах анархии, потных футбольных маек и кроссовок двадцать девятого размера наполнил коридоры.
   Быстро сообразили, что теперь можно всё, и ринулись открывать обиженно задребезжавшие старые рассохшиеся оконные рамы бывшего второго, теперь ставшего первым, этажа, в намерении выбираться через подоконники. Бритоголовый парень, лихо спрыгнувший на землю, приземлился на обманчиво-зелёную кочку. Кочка заходила ходуном под тяжестью его тела, дёрн прорвался, и парень ушёл в бурую болотную жижу по пояс. Остальные ржали, перегнувшись через подоконники. Бритоголовый серьёзно завяз в болоте, в метре от кирпичной стены и в двух метрах от ухмыляющихся рож своих ровесников. Наконец, молодняк додумался, что пацан в беде: пытаясь шевелиться, он погружался всё глубже, побледнел, а глаза сделались глазами испуганной жертвы. Он уже не ругался, он просил помощи, и всё было реалити - то есть, всерьёз. Совместными усилиями его вытянули и помогли вскарабкаться на подоконник. После мне доложили, что именно этот парень, страшно ругаясь, истратил весь запас воды в водопроводных стояках рекреаций, пытаясь отмыться от грязи. Когда я опомнилась настолько, чтобы думать о воде, как о жизненно важном ресурсе, было поздно: все краны иссякли.
   Связи не было, электричества - тоже.
   На меня, единственную учительницу, минут двадцать никто не обращал внимания, и я успела обойти этаж за этажом.
   Школа - правильный в плане квадрат, - ориентирована углами строго по четырём сторонам света, я имела возможность оценить обстановку во всех направлениях. С северо-востока в стену упирался сухой пригорок, поросший могучими соснами. Корни сосен находились на уровне подоконников кабинета английского языка, и заколодевший лес размытой акварелью терялся в плотной дымке. С остальных сторон нас окружало болото или сырая низина. Ветер на мгновение отнёс клок тумана и удалось разглядеть болотный ручей и край озерца в западном направлении: там травы росли из воды, и там, скорее всего, было самое непроходимое место.
   Делая обход, я закрывала кабинеты, которые дежурные бросили открытыми.
  
   Я вернулась на четвёртый этаж и заняла позицию на пороге своего класса. К тому времени у меня были ключи от восьми или девяти кабинетов, и я приказала младшим детям припрятать их.
   Наконец, галдящая, возбуждённая до крайней степени и ругающаяся подростковая толпа, перекликаясь по всем коридорам так, что стены сотрясало гулкое эхо, прирастая людьми, стала стягиваться вокруг меня. Большинство - парни, юноши. Девчонок мало. Или не все девчонки здесь. Впрочем, вряд ли кто-то останется сидеть в стороне, когда творится такое... Просторный коридор заполнился молодняком. Ничего хорошего ожидать не приходилось.
   Старшеклассники - мой контингент, и многие из них - совсем не рассудительные отроки, вроде тех, которые рулят звездолётом во вселенной. У меня на этот счёт никаких иллюзий. Я или буду нужна им, или меня отшвырнут, как тряпку, переступят и пойдут дальше, делать свои дела, а они, эти дела, у некоторых семнадцатилетних не самые добродетельные. Кроме того, не угадаешь, для каких заскорузлых их комплексов доведётся стать мишенью?
   Когда в школе все этажи были ещё на месте, я поступью сурового коменданта проходила мимо старшеклассников, - самоуверенная, бесстрашная, смотрящая в глаза, и они оборачивались на весомые удары каблуков под пятой моей, и здоровались охотнее, чем с другими учителями, мышью старавшимися прошмыгнуть в свой кабинет. Но сейчас я одна, и кто-то воспользуется ситуацией.
   Пожалуй, присутствие третьеклассников оказалось очень кстати.
   Бедные! Они увидели, как всё теснее становится толпа вокруг меня, и у обоих глаза наполнились слезами, а губы начали дрожать. Младшие дети не любят старших, опасаются их. Вид у Матвея и Ксюши был жалкий.
   И я воспользовалась этим.
   Я погладила по головам младших детей и привычно рявкнула в толпу профессионально подсевшим, зычным голосом:
   - Так! Вы, там, потише! Детей не пугаем! - кивнула я на третьеклассников. - Я увожу их в свой класс, и никто туда не войдёт без моего разрешения. Дети должны чувствовать себя в безопасности. Понятно?! - на высоких оборотах выдала я. Втолкнула младших в класс, прикрыла дверь в кабинет и поборола сильное желание прижаться к дверному полотну спиною, а ещё лучше, нырнуть за Матвеем и Ксюшей в класс и закрыться на три оборота замка.
   Следом догнало холодное понимание, что соотношение сил неравное настолько, что со мною просто, шутя, не по злобе, а исключительно из юношеского гадюшничества, могут сделать, что вздумается, и оставить жить дальше. А я не из тех, кто сносит обиду. Меня нельзя ломать, это категорически. Запертая в угол, я скорее пойду на крайние меры, самые радикальные, но не позволю... Чего ухмыляешься, Вован?! В прошлом году я возила твой 10 "Г" в санаторий и знаю, что ты вовсю трахаешься с бабами, предпочитая не глупых девчонок, а взрослых молодых женщин. Двадцатитрёхлетняя педагог-организатор из соседней школы пришлась очень кстати, и с радостью, лишь глянув на твои мощные бёдра и всё, что выказывало себя между ними, предложила себя в качестве тренажера, на котором ты, здоровый жеребец, упражнялся ночи напролёт...
   Я повернула к нему лицо, бросила веско:
   - Что, Краснокутский?
   - Делим территорию! Делим женщин! - глумливо рявкнул этот лось и несколько голосов подхватили его призыв. Толпа зашевелилась, загоготала, произошли перемещения - дружки Вована подтягивались к нему а, значит, и ко мне.
   Несколько девушек - аккуратные, ухоженные и брезгливые, - стараясь обойти Краснокутского на расстоянии, просочились вдоль стенки и встали за моей спиной. Они смотрели на меня с доверием.
   Таким образом, полтора метра между мной и дверью оказались заполнены местными джульетками.
   Я покровительственно кивнула девчонкам и впустила на свою территорию, - в кабинет.
   Раздел сфер влияния начался. Вряд ли всем пришли на ум такие слова, но все мгновенно поняли суть.
   Ко мне попыталась пробиться ещё одна десятиклассница, но Макс из параллельного класса, обнимая за плечи, повис на ней, что-то нашёптывал в ушко и принудил остаться с ним.
  
   Никогда не умею держать паузу. Видно, злая я женщина.
   Я думала, что будет, когда этот пипл почувствует голод, - а время обеденное, ждать осталось недолго. Или они захотят пить. Или, о господи! - придёт желание облегчиться по-большому, а затем и все прочие желания. Что делать-то?!
   И отдала первое приказание:
   - Хватит ревели! (на их жаргоне я сказала "хватит громко разговаривать" - они меня поняли). Следите за вещами. Сумки не оставлять, если оставлять, то под присмотром. Я не буду отвечать за ваши рюкзаки.
   Подумала, добавила:
   - Не стану отвечать за ваше добро, если ваши сумки не у меня в классе. Дежурные, ключи от кабинетов сдайте мне.
   Восьмиклассник протянул мне ключ.
   Макс вырвал ключ из его руки.
   Я сделала вид, что не заметила этого. Но отметила, что ребята с других школ ведут себя более сдержанно.
   Понятно. Моя школа посреди новостроек раза в четыре многолюднее и безумнее тихих старых школок города, и учителя здесь выживают при одном условии: если у них есть данные, позволяющие командовать полками.
   Я приказала:
   - Не выливайте из вёдер воду, которой мыли пол. Вёдра вынесите в коридор.
   - Вёдра ко мне! - сказал Вован, поднимая вверх по-мужски крепкую руку. Тупой и ленивый, он быстро сориентировался в практических вопросах. - Я в них буду ср.ть!
   Я протянула Вовану на вытянутом мизинце ключ от кабинета английского, который окном упирается в лесистый холм. Распорядилась, веско впечатывая слова:
   - Делать то, что ты сказал, все будут в лесу. Из двести восьмого кабинета выйдете на сухой бугор. И, да: хорошей охоты, сссэры!
   Молодняк засмеялся.
   - Предупреждаю: нельзя поднимать присмиревшего зайца за уши, у них когти на задних лапах кривые, острые, как ножи, и до десяти сантиметров длиной, а лапы мощные. Случалось не раз, зайцы распарывали живот охотникам.
   На мгновение все ошалело затихли, переваривая информацию. До сих пор они знали только набитых поролоном зайцев.
   Я поняла, что - или сейчас, или никогда. Пора расставить всё по своим местам.
   - Еды у нас нет. Воды надолго не хватит даже для мытья рук. Света нет. Связи нет. Слёз и воплей тоже чтоб я не слышала. Первое, что надо сделать: плотно закройте все окна - иначе станет холодно. Через окна летят комары, а мы от них отвыкли, и могут залезть ужи и всякие болотные твари, видите сами, какая вокруг глушь. Затем...
   Договорить я не успела.
   В лестничном пролёте показался Владик Карнадут: скромный сухощавый паренёк, безукоризненно вежливый и обязательный. Он часто уезжал на соревнования, но отрабатывал все темы у меня на факультативе. Он шёл со спортивной сумкой, тяжёлой, лямкой давившей ему плечо. Все пропускали его: Карнадута в городе знали. Владика и с ним двоих младших мальчиков воспитывали приёмные родители, оба, и отец, и мать - известные спортивные тренеры. Мать - по боксу, отец - футболист. Мать вылепила из этого парня мастера спорта.
   В сумке Влада плотно звякнуло.
   Первым сообразил, что к чему, мужлан Вован. Карнадут сын тренера и, не иначе, побывал в комнате физруков - может, отец оставил ему ключ. И теперь то, что Карнадут вынес от физруков, полновесным стеклянным голосом сигналило: "Я - есть, и я есть веселье!"
   Вован, позабыв про всё, попросту наложил свою руку на сумку Карнадута, а Владик невозмутимо отдал ему ношу, коротко взглянув мне в лицо.
   Уж не знаю, специально он сделал это, или само сложилось, но я вскоре оценила его решение как единственно правильное.
  
   Вован энд друзья, побрякивая сумкой, живо скрылись за поворотом коридора, возбуждённо гогоча.
  
   Возле меня осталась группа, по большей части, незнакомых, но трезвомыслящих футболистов-юниоров; плюс несколько девиц, как я поняла, свободного поведения (или просто доверчивых неопытных глупышек - они демонстрируют себя так же, как и первые), и штук пять восьмиклассников, взволнованных и растерянных больше других. Эти, пользуясь возможностью, перебежали ко мне под крыло.
   Девахи колебались, но чужие ребята не проявляли к ним интерес, и они тоже постепенно перетекли поближе к дверям в мой кабинет.
   Я осталась лицом к лицу с толпой человек в тридцать, для которых я была незнакомой училкой, но эти ребята - неплохие спортсмены, вышколенные тренерами, и к наставникам относятся с пиететом.
   И они явно оценивали меня.
   - Держитесь своих команд, - сухо, негромко сказала я и наступила тишина: ребятам пришлось вслушиваться. К тому же, над нами словно повисла тайна: тайна заговорщиков, что тоже было мне на руку.
   - Предлагаю обследовать классы, собрать все вещи, кроме мебели и книг, и закрыть добычу в музее: он тесный, зато это внутренне помещение и у него обитая железом дверь, а ключ Галина Адамовна оставила мне.
   - А что можно найти в классах? - спросил кто-то.
   - О, ты будешь удивлён! - пообещала я. - В нашем положении особую ценность имеют вода, туалетная бумага, мыло и моющие средства, вёдра, посуда, металлические изделия, особенно молотки, гвозди, проволока и прочее. Ваши носки будут служить вам недолго, поэтому нужны ткани - шторы, затемнения, - любые, даже те, которые хранят на тряпки для мытья пола. В общем, всё, что найдёте - наш ресурс выживания. И, - тут я подумала, взвесив всё, - ребята, несите личные вещи учителей, даже очки.
   Они опешили.
   - Сумки, пакеты, плащи, шали, сменную обувь - несите всё. Не бойтесь, я беру ответственность на себя. Я бы не спешила с этими крайними мерами, если бы не... - Я не договорила, только кивнула в сторону, куда ушёл Вован.
   - Не возьмём мы, прихватят они. И размолотят, подотрутся, изорвут, испортят.
   И ещё, парни. Вы взрослые. Вы должны понимать кое-что. Берегите девочек. Скоро начнутся проблемы. Если мы не готовы гм... к произволу и диким сценам, надо быть готовыми защищать девочек. Подумайте, не закрепить ли их за вашими командами? Как будто они - ваши сёстры? Так будет безопаснее не только для них. Так будет безопаснее для вас.
  
   Ребята не отвечали.
  
   - Ладно. Обдумаете после. Ходите группами. Я и девушки обследуем этот этаж, а вы разделите между собой остальные кабинеты, но не суйтесь туда, где пьянствует Вован.
   - Скажите, кому куда идти, мы не знаем вашу школу, где что находится, - сказал красивый парень в дорогих кроссачах из команды гимназии. Он шептался с друзьями, не умолкая, но до сих пор к себе внимания не привлекал. Этих ребят просто отличить: гимназия держит фасон, у всех парней одинаковая форма с эмблемой, хоть футболисты они никудышные. Именно их больше всех покоробила перспектива брать и сносить чужие вещи.
   Я поняла, их беспокоит бремя ответственности; все решения они будут стараться переложить на меня и задёргают вопросами, согласовывая каждое своё движение. Проку с них пока будет немного.
   Я передумала, и оставила гимназистов на четвёртом этаже, а сама позвала Аню Гонисевскую, толковую во всех отношениях десятиклассницу, и предложила ей пойти на второй этаж со мной и девочками. Именно там в подсобке спортивного зала засели собутыльники, но они заняты, а на втором этаже самые важные для нас двери: там находится кабинет домоводства со множеством полезных в нашем положении мелочей, и у девочек ключ от этого кабинета. Рядом - кабинет белорусского языка, через который можно попасть в школьный этнографический уголок. Внутренний голос подсказывал мне, что уголок нужно немедленно очистить. Хотя бы потому, что в нём развешано и разложено множество льняных полотенец, домотканых покрывал и даже ковёр, и всё ручной работы, из натуральной пряжи, а эти вещи хорошо согревают и могут нам пригодиться. В школе ощутимо похолодало; старшеклассницы, одетые в лёгкие вискозные блузки и короткие юбочки, уже подрагивали от холода, потирали плечи, а кожа на шеях у самых субтильных пошла пупырышками. Ещё я подумала, что швейные машинки с ножным приводом - настоящее сокровище для отрезанных от мира и электричества людей, а чугунки из музея вообще бесценные - ведь их можно ставить на огонь. А старинные утюги с углями... А ещё, не приведи Бог, конечно, - у этнографов хранится прялка, жернова и ткацкий станок!...
  
   О, кажись, за каких-то полчаса у меня резко поменялись приоритеты! О кабинете информатики, например, я не подумала ни разу. Действительно, на что могут сгодиться в нашем положении компьютеры? А вот ухваты и гарпун для ловли рыбы, которые я видела рядом с прялкой, и даже сноп пшеницы там же - гораздо важнее.
   Потом меня осенило, что на третьем этаже есть ещё одна пещера Али-Бабы: каморка столяра, а в ней рабочие инструменты, тиски, монтировка и топор! Топор!
  
   Всё это я обдумала за считанные секунды.
   - Владик Карнадут! - позвала я, называя имя и фамилию, иначе ко мне повернулись бы штук восемь Владиславов двухтысячного года рождения. - Первым делом надо побывать в каморке папы Карло. (Карлами у нас называют любого столяра, эти стариканы на работе долго не задерживаются) Придумай, как бы нам открыть дверь? Там будут молотки, гвозди и - топор, Владик, топор! И точильный брусок. Да вообще там всё нужное - только успейте забрать и, как хотите, но сделать всё надо тихо.
   Ребята прыснули весельем, разные голоса повторяли: "Топор, КАРЛ!"
   Владик, разумник, кивнул.
   - Папа, - он проглотил комок в горле, - папа однажды открывал замок вот этим. - Он достал ключи на крупном брелоке с логотипом "Henkel", снял кожух, обнажив нож для вскрывания пивных бутылок и ещё один, прочный, короткий, с косым лезвием.
   - Ты гений! - искренне восхитилась я и распорядилась, что делать остальным.
  
   - Кто она? - спросили чужие ребята.
   - Училка рисования, - ответили мои ученики.
   - Риска? - футболисты были разочарованы.
   - И черчение ведёт.
   - А чего командует?
   - А ты, что, сам хочешь?
   - Неа.
   - А чего она так...
   - А что?
   - Ну... шарит в этом деле.
   - Она книжки пишет.
   - Какие?
   - По истории.
   - Она?
   - Да.
   - Ага, так мы - внутри её головы! Клёво! Виртуальная реальность!
  
   Я услышала последние слова и взорвалась:
   - Внутри моей головы или снаружи, но ты уже чувствуешь голод, так? А скоро ты захочешь поменять носки, захочешь на унитаз...
   - Я уже сходил, по-привычке, - хмыкнул кто-то. - И кран крутил, тоже по-привычке.
   - А в телефон заглядывал - узнать время?
   - Каждые пять минут за ним лезу и туплюсь в экран, и думаю, что я его забыл поставить на подзарядку.
   - Может, мы и есть участники чьей-то игры, но нам от этого не легче, и действовать придётся по-настоящему, потому что хотеться, болеться и кровить будет по-настоящему.
   Я прихлопнула комара, севшего на щеку.
   Это подействовало лучше всяких слов убеждения: по школе уже летали полчища этих кровососов и все мы дёргались и почёсывались.
  
   Минут через двадцать кабинеты, которые мы открыли имевшимися ключами, были очищены от полезных, условно полезных и возможно полезных в перспективе вещей. Старшеклассники обсуждали находки, поражённые разнообразием добытого. У нас оказались четыре бутылки спиртного: одна водки и три - домашнего вина (я знала, что у Светланы Павловны из 4"А" юбилей, она собралась отметить с коллегами, а в начальной школе празднуют дружно, собирается человек пятнадцать за одним столом. Там же, где и спиртное, были найдены запасы снеди. Для училок хватило бы хорошо посидеть, но нас, без компании Вована, не пятнадцать, а сорок с лишним человек, и большинство - проголодавшиеся выростки.
   Оценив количество съедобной добычи, я убедилась, что пока всё не так плохо. Но подчистить провиант надо немедленно - иначе моя орда не насытится, а остатки еды придётся охранять от страждущих, а мне это ни к чему.
   Кто знает, может, действительно, все мы спим, и скоро это кошмар закончится? Тогда тем более нет смысла растягивать запас.
   И мы с Аней Гонисевской, Вероникой и красавчиком гимназистом (неудобным типом, бестолковым, но амбициозным, потому пришлось терпеть его рядом), принялись делить съестное под присмотром Карнадута.
   Я предложила старшеклассникам вино - по глотку, больше не выйдет, но водку забрала - нужно сохранить как антисептик.
   Все согласились.
   Я подумала и отложила в запас одну бутылку вина из трёх, молодёжи скупо объяснила: "Тем. На опохмел".
   Они окружали меня и добычу, притихшие.
   Мы даже не сносили еду в класс, я спешила покончить с этим поскорей. Расстелили найденную целлофановую скатерть на полу в коридоре, прилюдно поделили котлеты, готовившиеся на юбилей, сыровяленую колбасу, пекинскую капусту - два кочана, по листикам; лимоны - тончайшими дольками; огурцов и помидоров нашли килограмм двенадцать, в двух пакетах - явно кто-то кому-то нёс часть дачного урожая; ещё были майонез и кетчуп. К моему удивлению, в сумках у классных дам чуть ли не у каждой оказался хлеб, у кого - батон, у кого - половинка свежего батона в упаковке. Нашлась одна пачка кефира, сахар, кусок сала в целлофане с ценником. У меня было печенье и, по инерции сознания, я хотела было предложить девочкам после заваривать чай и поить по-очереди всех, но вовремя вспомнила, что нет электричества... Да, ещё у юбилярши был домашний пирог, а у трудовицы, большой любительницы сладкого - полтора кило легковесных шоколадных конфет и полтора килограмма мёда в пластмассовом ведёрке (у неё много знакомых, которые носят ей товар по-свойски), и во всех кабинетах были упаковки чая и кофе разной степени наполненности.
   Младое племя уселось, кто - на корточки, кто - на пол коридора, и мы, передавая поделенное и велев наблюдать за справедливой раздачей, сносно справились с распределением еды и подкрепились. В пять минут всё было подчищено. Остался лишь раздражающий в атмосфере школьного коридора запах колбасы, котлет и хлеба.
   И - наша забота.
   Срочно нужно было обследовать оставшиеся кабинеты, ключи могли подойти к другим замкам. Дверь в каморку папы Карло Владику не поддалась, а шуметь было опасно, мы решили отложить это дело. В музей тоже не добрались - на этаже куражилась, хохотала разгорячённая компания Вована, и надо было срочно решить, когда сделать вылазку за крестьянскими раритетами, а лично мне - обдумать следующие наши действия.
   Вован не дал такой возможности.
   Его лихие молодчики уже неслись вверх по лестнице западного крыла.
   Между нами и ими был внутренний коридор с двумя противопожарными дверями, снабжёнными ушками и навесными замками, но лишь для противопожарной проверки. На самом деле, двери никогда не замыкались, а в школьные будни ужасно мешали движению и лязгали, захлопываясь под действием пружин.
   Клянусь, все мы, мирные люди, подумали об одном: будь эти двери заперты, они на некоторое время избавили бы нас от встречи с бандой Вована. То, что в нынешнем их состоянии это - пиратская банда, лично у меня не было сомнений. Видно, я выболтала часть мыслей, буркнув: "В бандах Сомали и Конго возраст головорезов от пятнадцати до восемнадцати лет".
   Вован помедлил где-то за поворотом коридора, и нарисовался в поле нашего зрения последним. Лицо его было сальным и красным. Большинство девочек благоразумно убрались в глубину моего кабинета, ребята явно захотели сделать то же самое, моя стая попятилась и уплотнилась. Между футболистами и пьяными друганами Краснокутского посреди коридора осталась нерушимо стоять я, да пара ребят во главе с Владиком Карнадутом.
  
   Я чувствовала, что наша безрассудная группа рискует разделить бремя посмертной славы граждан города Кале.
  
   Вован подходил, развязно покачивая снятой с двери тугой пружиной с острым крюком на конце (ну спасибо, пожарные инспекторы!). С его ростом метр девяносто снять пружину не составило труда.
   Как в вязкой паутине тяжкого кошмара, я знала, что он сейчас скажет.
   - Жрали?
   - Нет! - соврала я. От испуга, наверное.
   - Жрали без нас?!
   - Да. Съели всё. - тоже от страха.
   - Ладно... - протянул Вован.
   И после паузы, страшной и долгой, как вечность, в которой я успела подумать, на кого он замахнётся этой пружиной, и как закричат испуганные дети, и как порвут на лоскуты меня, потому что я не буду молчаливым статистом смотреть на беспредел, разве что меня свяжут и воткнут кляп, после паузы он сказал:
   - Ну что, тогда давайте женщин! Светка, к ноге!
   От толпы отделилась покорная Света Конторович. Правильно сплетничали коллеги, что она его подружка. Пошла к Вовану, повелительно хлопнувшему себя по бедру.
  
   Я почувствовала, что Владик Карнадут сбоку смотрит на меня.
   - Света, если не хочешь, не ходи... - просипела я. - Оставайся в классе.
   Света улыбалась, но кисло. Она не верила в меня.
   Скалился Вован и его ребята. Они здорово упились, некоторые чуть на ногах стояли, но выпендривались.
   Вован кивнул:
   - Одной Светки мало. Берём ещё.
   - Не позволю! - ответила я, чувствуя, как заполыхало лицо.
   - Ну, тогда сама, - хохотнул этот кобель. - Чего? Аля, к ноге! Мы на острове, чего уставилась, Циркулиха? Или размечталась? Пацаны, оттяните её!
   Максим, с соловыми глазами, заплетающимся языком брякнул:
   - Неа, Циркулиха опасная! Ещё яйца поцарапает!
   - Я ей поцарапаю! - хмыкнул Вован.
   Время ярости пришло.
   Я выпустила всех ведьм, долго сидевших глубоко на дне моей души в ожидании этой минуты.
   Господи, если ты позволил им жить у меня внутри, это же неспроста? Ведь правда?
   - Тронешь детей - сядешь. Тронешь меня - не встанешь! - пообещала я Краснокутскому и так же люто прошипела Владику, до сих пор не оставившему меня одну, стоявшему у правого плеча: "Открывашку!" - протянула ладонь.
   Влад пробормотал: "Не бойтесь, Алина Анатольевна!"
  
   И я перестала бояться.
  
   Я буду сражаться за свою честь, и потому не увижу, как дальше распределятся роли в маленькой колонии молодняка, ставшего жертвой странного сдвига во времени ли, в пространстве, или у кого-то в голове...
   Я не узнаю, как будут они выживать, но они выживут: на трёх этажах сверху есть все условия для того, чтобы продержаться на первых порах, пока научатся добывать хлеб свой насущный охотой и рыбной ловлей.
   За час смутного времени я сделала для них всё, что от меня зависело: накормила, составила план действий, предупредила об опасностях и даже, худо-бедно, организовала.
   Это уже немало.
   Гимназист станет у них проповедником - делать ничего он не гож, но языком молоть горазд, и любит быть в центре внимания.
   Аня Гонисевская - умная, честная, крепко сложенная девушка наверняка будет врачевательницей, - жалко, что без диплома. Второклассник Матвей научится метко стрелять, у него зоркий глаз; Ксюша вырастет хозяюшкой. А Владислав... Владислав был бы справедливым и мудрым вождём, вот только удастся ли ему противостоять Вовану? Ведь его первым попытаются подчинить...
   Владик, за тебя мне тревожно...
  
   Вован схватил меня, как пёрышко, дёрнул к себе, больно зажав под мышкой, согбенную, ахнуть не успела.
  
   Владислав мгновенно принял боксёрскую стойку, выбросил вперёд руку, метя, наверное, в солнечное сплетение. Не понимаю я в боксе. Наверное, в кулаке Владик сжимал брелок, потому и не отдал его мне.
  
   С лестницы в коридор влетели двое незнакомых ребят, с разбегу разметали пьяных, запрыгнули на Вована и повисли на нём, как гончие.
  
   Через минуту всё было кончено.
   На полу, лицом вниз, с заведённой за спину рукой, корчился здоровяк и местный плейбой Володя Краснокутский. Рядом, слабо реагируя на происшедшее, лежали его собутыльники, двое в собственной блевотине.
   - Не бойтесь, Алина Анатольевна, - невозмутимо промурлыкал Карнадут, перекинувшись с ребятами парой фраз. - Это мои друзья. Мама тренирует Андрея, а папа - Женю. Мы решили, что надо обследовать местность вокруг школы, вдруг аномалия случилась только с нами. Андрей и Женя прошли километра три по краю леса и назад. Новости не очень. Вокруг безлюдно, лес и болото до самого горизонта, они видели; густой туман только в этой низине, над болотом.
   И добавил без перехода:
   - Мы все - за вас.
  
   Я опустилась на подкосившихся ногах на пол, зачем-то подобрала фантик от конфеты, положила себе на колени. Мокрые-мокрые щёки и нос, надо бы вытереть, а нечем, - разве что рукавом блузки...
   Яростные ведьмы ушли в самую глубину души.
   Некому бросать Алину Анатольевну на амбразуру...
  
  
   0x01 graphic
   10
   0x01 graphic
   Макдауэлл А.К. Рейтинг 30k "Рассказ" Фантастика 
  
  
  
   В полвосьмого. Записываю. Это важно. Двадцать второго числа.
   -- Ты уверен, что двадцать второго?
   -- Да.
   -- Можно встретиться чуть пораньше, -- говорю. -- Выпить кофе. Как раз пятнадцать минут на все про все.
   -- Тут не до кофе, -- сухо отвечает Хоббс. Его голос, искаженный телефоном, неприятен. -- Ты понимаешь? Они рванули школьный автобус. Там было сорок два ребенка.
   -- И все мальчики?
   Это я уже работаю. Почему-то мне кажется, что там были мальчики.
   -- Что? -- Хоббс удивляется. -- Почему мальчики?
   -- Не знаю, или девочки. Это хоть как-то оправдывало бы пошлость этого замысла. Школьный автобус, взрыв... никакого стиля. Никакой фишки.
   -- Это ты не мне рассказывай, а репортерам. Они уже придумали тысячу фишек для этих ублюдков. Мы должны их поймать. Это наш шанс. Большие деньги, телевидение. Будем богаты и знамениты...
   -- Хоббс.
   -- Что? -- он осекся.
   -- Прекрати меня уговаривать, это раз. И два -- ты никогда не замечал, что разговариваешь так, как будто ты в плохом кино?
   -- Пошел ты.
   -- Ага. До понедельника. В полвосьмого, правильно?
   -- Да.
   -- Можно встретиться чуть пораньше. Выпить кофе.
   Хоббс отключается. Мобильник издает негромкий звук, подтверждая это. Спрятав телефон, я закурил и задумался, поправив шляпу.
   Сорок два горящих мальчика. Плачущих, умоляющих о помощи. Нет, чушь собачья. Горящий человек не может плакать, умолять, кричать. Огонь сразу травмирует дыхательные пути и горло, тут не покричишь. И кислорода нет. Человек просто горит, в лучшем случае бегает вокруг. Плюс запах. Неэстетично. Это тупик.
   Хорошо. Допустим. Тогда сам взрыв. Что привлекательного?
   Идея тем более дурацкая, хотя... хотя в ней что-то есть, -- тот момент, когда маленький Билли не понимает, что случилось, вот он хорош. Билли дурачится с соседом, увлеченно обсуждает с ним какую-то очередную игрушку, где нужно убить всех русских -- или кого там сейчас положено убивать? -- водитель кричит на них, чтобы они угомонились, ибо, Бог свидетель, они пойдут пешком до самой школы несколько миль. А затем что-то происходит; маленький Билли успевает каким-то нервом почувствовать, что здесь что-то не так, за долю секунды до взрыва. Он уже приоткрывает рот, чтобы... нет, он не знает, что он хочет сказать или сделать, он представления не имеет, но все равно не успевает. И -- бабах! Все. Ножки Билли летят в водителя, а верхняя часть через окно наружу. Или наоборот. Или от него остается только красная пыль, которую даже никак не опознать.
   Нервно выдыхаю дым. Вот это -- прекрасно.
   Только слишком сложно ради одного-единственного момента.
   Я дрожу. Выбрасываю окурок и тут же закуриваю снова. Отчего меня чуть не вырвало на тротуар. Или от чего-то другого. Я, похоже, не в форме.
   -- Хоббс, -- затягиваюсь. -- Работка в этот раз что надо. Спасибо, старый черт.
   Нам предлагают очень крупные деньги, и это шумное дело, грех не взяться.
   Но я чувствую знакомый след.
   Нужно выпить.
  

***

  
   Двадцать второго числа в полвосьмого они -- почему-то Хоббс уверен, что это они, хотя я могу настроиться только на одного злодея, -- собираются напомнить о себе. Хоббс знает время, моя задача узнать место.
   Почти точно могу сказать пока лишь то, что он снова будет убивать мальчиков. Это его фишка. Не знаю, что там репортеры насочиняли. Его фишка -- мальчики. Возраст предпочтительно от восьми до двенадцати-тринадцати лет.
   Пью кофе.
   Вообще-то я пью многовато кофе.
   Хоббс обещал прислать фотографии всех погибших детей. Но я не думаю, что полиция даст их ему. К тому же, они вряд ли смогут чем-то помочь, -- я уверен, что вопрос совсем не в личности этих детей. Это просто сорок два мальчика.
   Мне приятно думать о сорока двух мертвых мальчиках. Не о каждом в отдельности. А вообще.
   Это значит, что по отдельности они не важны.
   Кроме Билли, -- я не знаю, как его зовут, но пусть будет Билли. Рискну предположить, что ради него все это затевалось. А остальные лишь приятный бонус.
   "Билли", -- делаю пометку на планшете. И три восклицательных знака. Вот его фотография мне бы пригодилась. Понятия не имею, как его звали, но лицо помню отлично. Симпатичный парнишка, но мне нельзя его жалеть.
   Я на контакте.
   Черная точка. От нее должны идти лучи, по ним я могу выследить убийцу. Зажмурившись, всматриваюсь в черноту. Возможно, проклятие. Возможно, безумие. Не рассмотреть.
   Нет. Сознание четкое. Его гонит не безумие.
   Он вменяем и прекрасно знает, что делает. Расчетливый хладнокровный садист.
   Откидываюсь на спинку кресла и делаю большой глоток остывшего кофе. Левая рука, лежащая на подлокотнике, невольно дергается. Я сжимаю подлокотник со всей силы.
   Это тот же след.
   Тот же чертов след. Эту вонь я ни с чем не спутаю.
   Не включаться. Ты на контакте.
   Вспомни, как они горели. Тебе же нравится это?
   -- Я по берегу бродил, -- сам не узнаю своего голоса. -- Карасей в пруду удил. А поймал одну лягушку...
   Но было поздно.
  

***

  
   Я сорвался несколько лет назад. Главное правило любого пси -- никогда не включаться во время работы. Надо заблокировать свою личность в самых дальних уголках сознания, чтобы она лишь контролировала процесс и анализировала происходящее. Ну и запоминала все, что видит.
   В остальном внутри пси должен сидеть тот, кого он ищет.
   Ты видишь все, что он делает. Ты знаешь, почему он это делает. Ты чувствуешь то же самое, что и он. Задача -- понять мотивы, состояние сознания и предугадать дальнейшие действия. За свою почти пятнадцатилетнюю карьеру я впускал внутрь себя столько различной пакости, что мог бы диссертации писать. Но я, увы, не научный работник, а лишь пси высокой квалификации. Мои данные принципиально не проверяются, поэтому лишены научной ценности.
   Когда ты на контакте, то есть два способа все испортить: включиться и отключиться. Если ты отключаешься, то превращаешься в то, что ты в себя впустил. С известными оговорками, конечно, но приятного мало. Нужна долгая реабилитация и отдых, специальные диеты... короче, мрак. Это происходит от небрежности.
   Но если ты перестарался и включился...
   Все. Эти убийства и мотивы теперь твои. Ты помнишь их до мелочей и хоть и знаешь, что совершал их не ты, не веришь в это. Как можно поверить, если прекрасно помнишь, как держишь нож, а рядом умирает девушка, зарезанная тобой? Когда на твоих глазах во всех чертовых подробностях умирают люди, а ты мало того, что ничем не можешь им помочь, мало того, что чувствуешь все, что чувствуют они, так еще и уверен, что это твоя вина...
   Это несколько выбивает из колеи, да.
   Настолько, что пси, включившийся на контакте, практически не пригоден для дальнейшей работы.
   Шансы есть, конечно. Но по факту почти все включившиеся пси бросают практику. Этот ужас никто больше никогда не хочет переживать. Оттуда появляются нервы и чрезмерная старательность -- что дает гарантию ошибок, перестраховки и высокий шанс повторного включения.
   Я подал в отставку после случая с Дэнни.
   Но видит Бог, я знал, что если не вынесу себе мозги свинцовой дозой, то не оставлю практику.
   Хотелось бы, знаете, кое-кого найти.
  

***

  
   Под вечер позвонил Хоббс.
   -- Есть успехи?
   -- А у тебя? Где фотографии?
   -- Ну... -- он замялся.
   -- Не удалось, да?
   -- Увы.
   -- Хоббс, -- говорю. -- Мне нужна информация по одному парнишке, который там погиб. Белый, светлые волосы. Невысокий. Почему-то я упорно зову его "Билли", хотя уверен, что зовут его иначе.
   Хоббс некоторое время помолчал. Затем осторожно спросил:
   -- Что-то не так?
   -- Все нормально, -- соврал я. -- Работаю. Просто именно этот мальчик... почему-то именно он был важен для "клиента".
   -- Из-за одного взорвали весь автобус?!
   -- По большей части, да. Но не думай, что этот хмырь об этом жалел.
   -- Не сходится, -- возразил Хоббс, чуть подумав. -- Я четко вижу дату и время, четко вижу минимум четверых виновников. И уверен, что следующую цель они тоже взорвут.
   Я потер виски. Мой напарник не самый сильный пси, но еще никогда не ошибался. Но и в своих ощущениях я был уверен.
   -- Ладно. Все равно поищи мне этого мальца. Маловато примет, я понимаю.
   -- Спрошу у заказчика. Через фараонов было бы удобнее, но для дела можно и побыть бестактным. Ты точно в порядке?
   -- Все отлично. А согласись, Хоббс, хорошо было бы все наши компьютеры объединить в одну общую сеть, чтобы можно было быстро обмениваться данными и иметь к ним полный доступ, правда?
   -- Фантазер.
   Сказал Хоббс и облегченно рассмеялся. Поверил, что со мной все в порядке.
  

***

  
   Но я не в порядке.
   Я и Хоббс начали частную практику в прошлом году. Когда мы раскрыли первое дело, пресса, разумеется, тут же с ума сошла. О нас писали в каждой газете, нас приглашали на телевидение, мы давали интервью и автографы, а какой-то экзальтированный писатель объявил, что будет писать о нас книгу. Уверен, что все это было раздуто Хоббсом, он всегда был отличным дельцом и неважным пси.
   Тигр бизнеса, чтоб его.
   Дело о взрыве могло поднять наш авторитет до заоблачных высот. Мой жадюга-напарник уже давно всерьез подумывал о собственном шоу на телевидении, а последний наш успех сделал эту мечту реальностью. Рейтинг, поначалу высокий, стремительно шел вниз, -- работа пси на самом деле не очень зрелищна, -- но репортер с камерой все еще бегал за нами в офисе, преследовал нас на улице, когда мы с поддержкой полиции шли брать очередного мерзавца. Снимал он по большей части Хоббса. Меня это устраивало. Я не очень любил всю эту шумиху, в отличие от моего коллеги. Держу пари, он всегда мечтал о пластиковых фигурках Кельвина и Хоббса, которые покупают дети и потом играют в пси, побеждая преступность. Супергерои, от которых не скроется ни один злодей. Вот раскроем это дело, и нам останется только сочинить себе клоунские костюмы, -- супергероям они вроде как полагаются.
   Правда, нужны ли супергерои, если нет суперзлодеев?
   Уверен, нас еще не грохнули лишь потому, что мы всегда работали по отмороженным одиночкам, ни разу не перейдя дорогу мафии или другим серьезным ребятам.
   Так кому куда впёрлись такие супергерои? Моего Дэнни никакой герой не спас.
   Всю ночь я думал над этим.
   Это очень мешало распутывать след.
   Поэтому я решил просто покурить с чашкой кофе и ни о чем не думать. Но мысли упорно возвращались к работе.
   -- Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, -- затягиваюсь. -- Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться.
   Декламация всякого дурашливого бреда -- лучший способ сбить образы.
   В последнее время это мне не помогает.
  

***

  
   Я работал по одному садисту, который убивал детей. Просто убивал. Его радовал сам момент смерти, ему нравилось наблюдать за их ужасом и медленно угасающими жизнями. Множество маньяков, которых я выслеживал, в глубине души осознавали, что они такое, боялись своих действий после того, как их совершали, они придумывали себе сотни оправданий, винили в своих психозах кого угодно. Внутри них постоянно шла борьба человека и зверя, сидящего внутри, и зверь неизменно побеждал, а когда он, насытившись, забирался в свое логово, человек пытался придумать, почему он позволяет зверю побеждать.
   Этот был не таким. В его сознании я ни разу не увидел хоть какой-то крупицы раскаяния.
   Время было названо неделю назад. Всю неделю мы топтались на месте, -- я никак не мог ни за что уцепиться. И не только я, весь отдел не мог уловить ни одной эмоции, относящейся к делу. Но, когда оставались считанные часы, меня вдруг прорвало.
   Меня проткнули штыком и бросили умирать где-то в лесу. Я не умею останавливать кровь, а даже если бы и умел, -- мне очень, очень страшно и больно. Как будто вокруг меня что-то лопнуло, -- в ушах звенит, движения заторможены. Я вижу машину. Красный ховер Х12, не могу разобрать номера. Я не знаю, зачем я сел в эту машину, вспоминать не буду, мне не до того, потому что страшно и впервые в жизни приходит понимание, -- это конец. Я умираю. И умру.
   Становится очень обидно и жалко. Себя, родителей. Друзей. Но настолько ослаб, что не вижу их лиц.
   Хотя тому мне, который наблюдает за мной, это очень бы помогло.
   Я, наверное, о чем-то мечтал и чего-то хотел, но сейчас чувствую только жажду. Идти не могу из-за страшной слабости. Голова кружится, я падаю и выключаюсь. Но даже тогда мне очень больно.
   -- Это лес, -- говорю вслух. -- Это будет лес.
   Подробно описываю вслух все, что я вижу. Теперь надо переброситься на владельца Х12. Это обычно очень просто, -- я-жертва вижу убийцу, но не могу увидеть лица. Я знаю, что он питается моим страхом, поэтому перебросить контакт очень легко.
   Теперь я с восторгом наблюдаю за мальчишкой, медленно угасающим на моих глазах. Его одежда пропитана кровью, а лицо какое-то по-особенному тупое -- он пытается что-то сообразить, но у него ничего не получается из-за потери крови. Он уже мертв, но почему-то двигается. Это смешно, приятно и немножко, самую чуточку, трогательно. Жаль, что скоро он затихнет совсем.
   Я узнаю этого мальчишку.
   -- Что Вы делали, юнкер Матросов, там, в полярных снежных торосах? -- четко и нараспев произношу вслух в кабинете. Надо сбить образ, но я не могу себя заставить. Это не помогает и уже не поможет. Не прекращая испытывать дикое, извращенное удовольствие от смерти мальчика, ору что-то бессвязное. Сознание пульсирует, смешивая отвращение, боль, ужас и сладкую истому в тошнотворный коктейль.
   -- Он включился, -- слышу я встревоженный голос и хочу убить того, кто это говорит.
   Вот бы он был маленьким и беззащитным.
   Вот тогда бы точно убил.
   -- Только не сейчас, Господи, только не сейчас. У нас почти не осталось времени.
   Сейчас и всегда. Мне больно. Мне хорошо. Мне страшно.
   Я падаю на пол. Меня рвет.
   Три мои "я" объединяются, -- и я понимаю лишь одно: я убил Дэнни и мне было хорошо. И простить себя за это я не смогу никогда.
  

***

  
   Через несколько дней я пришел в сознание. Отключение сознания -- хороший защитный механизм.
   Еще через пару дней я перестал думать о самоубийстве. Успокоительные уколы, капельницы. Плохо помню. Какие-то звонки, люди.
   Потом я начал разговаривать. Мне постоянно задавали вопросы -- "как тебя зовут?", "год рождения?", "где живешь? Можешь назвать точный адрес?". Я тогда не понимал, к чему все это, а потом дошло -- врачи проверяли, работает ли у меня мозг и рассудок.
   Через время я почти поправился и начал узнавать людей.
   Это было кстати, -- нужно было опознать Дэнни.
   Я видел, как этот урод его зарезал. Еще я понимал, что потом было вскрытие и экспертиза, где моего Дэнни резали опять. Они там все ему внутри развалили, сволочи, потом в беспорядке накидали назад, я знаю, как происходит процесс вскрытия.
   Его накрыли простыней, когда я подтвердил, что это он. Дэнни лежал на металлическом столе в холодном морге. Мне показалось, что ему неприятно так лежать и что он простудится.
   Потом я долго курил во дворе, ни о чем не думая.
   Потом неожиданно расплакался.
   Я живу, а он -- нет. Я ненавижу себя за это. Он в холодной земле, и я в этом виноват. Именно я его убил. Это моя высшая мера наказания. Мое пожизенное заключение.
   Я знаю, они после смерти становятся ангелами на небе.
   Если это не так, я нахер там все разнесу.
  

***

  
   -- Слушаю.
   -- Я пробил твоего "Билли".
   В голове словно застрял раскаленный гвоздь. Он почему-то хочет выбраться наружу через правый висок. Ночью я уснул перед телевизором на диване в неудобной позе. Утром меня разбудил звонок. Днем и вечером меня ожидает мигрень. Хорошо бы пробраться в башку к тому парню и оставить мигрень ему. Пусть порадуется.
   -- И что мой Билли? -- с трудом поднимаюсь на ноги.
   -- Джеральд Фицжеральд Фокс твой Билли. Да ничего особенного. Никаких фактов из биографии, связывающих его со взрывом.
   -- Фото, Хоббс.
   -- Уже отправил. Я сам пытался -- глухо.
   -- Спасибо. Погляжу.
   -- Кельвин, поторопись. У нас очень мало времени.
   -- Если бы каждый раз, когда я это слышу, мне давали по доллару...
   -- ...то ты бы сколотил состояние, бездарь. Давай, до связи.
   -- Пока.
   Дружеские подколы. Как мило. Но Хоббс прав -- времени и правда оставалось очень мало.
   Когда я был моложе, мне помогала сосредоточиться музыка. Но музыку нет смысла слушать тихо, а слушать громко я уже не могу, -- наверное, постарел. И соседи не обрадуются джазу, во всю прыть несущемуся по тонким стенам современных домов.
   Надо было смотреть фотографии.
   Я открыл присланный Хоббсом архив, отправил фотографии на распечатку. Пока это сочетание нулей и единиц, любезно превращенных компьютером в картинку, -- не годится.
   Первая. Улыбающийся мальчишка в вязаном джемпере и галстуке. Счастье, немного разбавленное скукой от того, что приходится сидеть и позировать, нежелание выглядеть глупо на фото, стремление скорее покончить с этим и уйти. Безмятежное, безоблачное сознание. Все это в серых тонах мертвой энергетики, питающейся моим пси.
   Я потерплю.
   Вторая фотография. Сосредоточенный вид, футбольная форма с надписью через грудь "Билли Бой", -- тем, кто придумывает названия для детских команд надо, по-моему, лечиться. Зато понятно, почему контакт называл его "Билли". Внутри мальчика на фото слились лихорадочная оценка ситуации, желание забить гол, азарт, толика стеснения и подражание жестам любимого форварда, -- все это немного нарочитое. Скорее всего, успел заметить, что его снимают.
   И снова ничего, кроме мертвой серости.
   -- Давай, Джеральд Фицжеральд, помоги мне, -- прошептал я.
   Я взял третью фотографию, и меня словно пронзило тонкой иглой. Здесь все казалось нормальным, -- мальчик на фоне фонтана в центре города, там все фотографируются, -- но вместо спокойной энергии воды его окутывала тень. Эта тень касалась его тонкими длинными пальцами, поглаживала по затылку и готовилась убивать. Мои губы невольно расползлись в злобной ухмылке предвкушающего удовольствие маньяка.
   Билли, я тебя нашел.
   Билли, Билли-бой, теперь ты мой. Я залпом выпью твои последние минуты.
   А пока живи, ты должен успеть пожить. Это мой тебе подарок.
   И в никуда. Небольшое разочарование и снова спокойствие. Пусть не я, пусть не так, пусть не качеством, а количеством. Но удивителен, Билли-бой. Было интересно наблюдать, как ты забрал с собой остальных.
   С трудом отложив эту фотографию, я зажмурился.
   Минуту просто смотрел в потолок, -- но следовало вернуться к работе.
   Следующая. Паренек уже был мертв, когда ее сделали. Он ходил, он дышал, он даже пытался играть и учиться, но все, кто хорошо знал его, могли заметить -- Джеральд стал каким-то другим. Тень почти сожрала его, до смерти физической оболочки и освобождения души от обреченного тела оставались считанные дни. Он был энергетически уничтожен.
   Когда я прорвался через обреченность и тупую боль, которые излучала фотография, моя рука сама по себе скользнула по фотографии. Зажмурившись, я прогнал образ и ушел от контакта. И снова вернулся к картинке.
   Мальчик смотрел на меня, грустно улыбаясь. У меня защемило сердце.
   А вот неподалеку за ним, маленьким трупом, глядящим в камеру, стоял красный ховер Х12. Как раз под моим указательным пальцем.
   Я с шумом выдохнул.
   -- Спасибо, -- я закрыл глаза. -- Мы нашли его, Джерри. Мы нашли его.
   Собираясь с мыслями, я выбрался на балкон и закурил. Сейчас начнется самое сложное, -- работа по четкому следу ховера. Я не мог оставаться в комнате, -- я чувствовал, как мне в спину смотрят глаза Джерри и Дэнни. Дэнни дрожал и кашлял -- ему было холодно и он простудился, -- Джерри просто всхлипывал. За ними безмолвной стеной стояли еще несколько мальчиков, их присутствие в комнате я ощущал всем телом и слышал все это как наяву. И не решался обернуться и посмотреть. Я знал, что если увижу этих серых детей с пустыми глазницами и тонкими длинными пальцами, изъеденными тенью, то выброшусь с балкона. Реальность рассыпалась, рвалась на куски, и я на секунду подумал, что не бросил контакт и включился. Но я знал -- это не так.
   -- Зачем ты взорвал автобус, сволочь? -- вслух подумал я. -- Как тебе...
   И тут меня осенило. Он никогда не взрывал этот автобус.
   Просто так совпало. Оттуда все его противоречивые эмоции, оттуда кардинально другие оценки Хоббса. И кроме мальчиков там были и девочки, -- просто подонку хотелось, чтобы это были мальчики. И многое другое, -- все встало на свои места, но я уже слишком далеко зашел.
   И распутывать оба дела сразу уже не оставалось ни времени, ни сил.
   Я ворвался в комнату прямо с сигаретой.
   Остановился, словно натолкнувшись на стену.
   Медленно повернул голову.
   Они стояли в два ряда, глядя на меня пустыми глазницами, освещенные только холодным светом монитора. Просто стояли и молчали, лишь Дэнни дрожал и кашлял, а Джерри всхлипывал. Они молчали, но им было страшно, больно и обидно.
   -- Дэнни...
   Все шесть серых мальчишек приставили к безгубым ртам длинные тонкие пальцы.
   Мы нашли его и я его уничтожу, -- пообещал я им, чувствуя, как они высасывают мое пси. Пускай, если это позволит им продержаться еще немного, пускай. Пускай. А я уничтожу его.
   Они синхронно склонили головы набок, словно приглядываясь ко мне.
   Затем синхронно кивнули.
   Я зажмурился и затянулся.
   А когда открыл глаза, в комнате никого не было.
  

***

  
   Дело Хоббса было куда важнее. Мой "клиент" убил шесть детей, -- точнее даже, пять, -- а террористы-аматоры Хоббса уничтожили играючи сорок два просто так, из каких-то фанатичных побуждений. И завтра в полвосьмого вечера они будут убивать снова. Урод на красном ховере никуда не денется, он будет искать нового мальчика, чтобы убить его лично. Им можно заняться после террористов.
   Я понимал это, но все равно отправил Хоббсу сообщение, что выхожу из дела и у меня ничего не получается.
   Потом меня замучила совесть, и я, словно пьяный слон в посудную лавку, ворвался на след, работая впопыхах и неаккуратно. Эти четверо явно несколько раз проснулись этой ночью от кошмаров. Я же несколько раз чуть не включился, уходя с контакта за считанные мгновения до непоправимого. Но в конце все-таки сделал ошибку и отключился на секунду.
   Этого хватило, чтобы меня переполнила фанатичная, яростная решимость идти до конца. И это оказалось весьма кстати, -- я уже умирал, цепляясь остатками истощенного до предела пси за реальность.
   Теперь все стало просто.
   Теперь или он или я. Или вместе. Но сегодня же.
   А Хоббс со своим шоу и популярностью пусть идет нахер.
   Впрочем, меня хватило на то, чтобы отправить ему адрес, где случится завтрашний взрыв. Больше я ничего не рассмотрел, но этого должно хватить. Потом я отключил телефон и взял со стола фотографию с Х12.
   Внутри меня пело ликование.
   У меня была цель и я обязан был достичь ее любой ценой.
  

***

  
   В комнаты на седьмом этаже здания на Третьей Авеню тускло забирается рассвет. В коридоре -- лампы.
   Я вежливо стучусь.
   Мне никто не отвечает, но я стою на следе и знаю, -- меня прекрасно слышали.
   -- Надо поговорить, Доу, -- сиплым, незнакомым мне голосом говорю я.
   Истощенное почти до нуля пси бьет из меня ключом и подсказывает нужные слова.
   Облегчение, злость.
   -- Да какого?.. слушай, ты...
   Когда дверь открылась, я впечтываю его ногой в грудь со всей силы.
   Затем бью по нему еще раз. И еще.
   Растерянность. Боль. Непонимание.
   Я аккуратно закрываю дверь и защелкиваю оба замка. Достаю пистолет.
   -- Я от Билли-боя, Доу.
   Страх. Сладкий страх.
   -- Он плачет, Доу.
   -- Я... я не виноват...
   -- Знаю, -- соглашаюсь. -- Ты не виноват. А Дэнни помнишь? А, ну ты даже имени не знаешь. Ему холодно и он простудился.
   -- Кто ты... такой?
   -- Они пришли ко мне, Доу, -- я закуриваю и сажусь на кровать. -- Они такие серенькие, в них никогда не узнать прежних мальчиков. Этот, Коди, кажется, да, непонятно, во что ты его... куда? Не дергайся. Ты меня боишься? Правильно. Потерпи, я сейчас докурю и... послушай, никогда бы по тебе не сказал, что ты убиваешь детей.
   Отчаяние и попытка найти выход. И страх, страх в каждом ударе сердца. На секунду вхожу в контакт ближе, смотрю на себя его глазами. У меня небритое осунувшееся лицо, в глазах безумный блеск.
   -- Доу, -- слышу я свой голос его ушами. -- А ведь я тебя не отдам фараонам. Я сам тебя убью. И так, что мне самому станет страшно.
   Я коротко смеюсь, закрываю глаза.
   И, грубо, насильно ворвавшись в его сознание, отключаюсь.
   Я не умею и не смогу убивать так, чтобы самому стало страшно.
   А он -- умеет и может.
   Сейчас это мне пригодится.
  

***

  
   -- Да.
   -- Кельвин, мать твою разэдак, что ты творишь? Что с тобой?
   -- А что со мной?
   -- Почему телефон отключен? Что случилось?
   -- Хоббс, все нормально.
   -- Нет. Я слышу, что ненормально. Мы уже на месте, с копами и телевизионщиками, ты где?
   -- Адрес точный.
   -- Что?..
   -- Адрес точный. В полвосьмого, верно? Через сорок минут. Я на Третьей Авеню, это недалеко.
   -- Да, но...
   -- Встретимся чуть раньше. Кофе выпьем.
   -- Ты что, включался? Что с тобой, Кельвин?
   -- Нет, ни разу. Все нормально, поверь.
   Отбиваю вызов и выбрасываю телефон в окно. Мысль о том, что он может упасть кому-то на голову, вызывает приятный импульс сладострастия.
   Поправляю галстук, приглаживаю волосы. Надеваю шляпу.
   Я иду по городу к Хоббсу, сверху донизу покрытый кровью. Люди в ужасе разбегаются, -- остановить меня героев не находится. Будет тебе шоу, Хоббс. Будет тебе представление. Рейтинг на телевидении взлетит до небес.
   Я истерически хохочу. В голове моей громко играет джаз.
   За мной в шеренгу по двое, взявшись за руки, понуро идут серые мальчики.
  
  
   0x01 graphic
   11
   0x01 graphic
   Inspektorpo... Бд-15: Духофон Эдисона 14k Оценка:5.94*21 "Рассказ" Хоррор 
   Томас Эдисон аккуратно расставляет столики в комнате. Затемненной комнате - только тусклый свет свечей, вставленных в подсвечники на стенах. Окна плотно занавешены черной материей, чтобы не проник ни один луч света, чтобы ни один лишний глаз не увидел запретное.
   Таинство.
   Комната таинств.
   Эдисон ставит на каждый столик по фонографу: четыре по углам центрального квадрата, по одному на западе, севере, востоке, и три в вершинах южного равностороннего треугольника. Десять щелчков - пружины раскручиваются, запуская вращение дисков, иголки, покрытые воском, начинают запись.
   Эдисон, садится на стул в центре квадрата, кладет ладони на коленки, глубоко вздыхает:
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   Томас Эдисон известен всему миру. Томас Эдисон баснословно богат. У Томаса Эдисона тысяча патентов. Томас Эдисон навеки вошел в историю. Но лишь посвященные знают о его главном изобретении, о самом великом и недостижимом, о шестидесятилетней борьбе, наполненной сотнями поражений. Но Томас Эдисон не привык отступать! Каждый раз, устремляясь на очередной штурм неприступной стены, он видел день победы: день, когда триумфально водрузится флаг над башней поверженного врага; день, когда Эдисон свысока посмотрит на всех великих изобретателей; день, когда Эдисон шагнет прочь от Архимеда, Фултона, Лейбница, Уатта, Ньюкомена, потому что он проложил мост между миром живых и мертвых.
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   Шесть десятков лет поисков, шесть десятков лет борьбы. Бывало Эдисон бросал работу на месяцы после очередной неудачи. Но раз за разом понимал: фонограф, телефонный передатчик, лампа накаливания, аэрофон, кинетоскоп - все это бренно, только духофон лежит за гранью человеческого, только духофон по-настоящему достоин истинного гения.
   В начале пути Эдисон почти ничего не знал о мертвых: окружают ли нас призраки или же их обитель лежит где-то по ту сторону: под-над- или за гранью мира живых. Томас пытался найти ответ в оккультных книгах, даже приобрел за сумасшедшие деньги экземпляр "Некрономикона" безумного араба Абдулы Альхазреда, вступал в переписку с Еленой Блаватской и Алистером Кроули, но быстро понял, что они шарлатаны. Эдисон совершенствовал фонографы, которые переделывал в духофоны, годами искал дороги, тропинки, туннели, но ворота в мир мертвых так и оставались запечатанными.
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   Пару лет назад в кинотеатре Эдисон посмотрел мультфильм "Пароходик Вилли". С первых кадров - все стало ясно: цветовая гамма, расположение линий складывались в очевидную картину. На следующий день Эдисон посмотрел "Безумный самолет", чтобы еще раз убедиться. Хотя сомнений не могло быть. Томас набрал номер телефона, который сообщили еще с утра:
   - Мистер Дисней, я поздравляю Вас с великолепным мультфильмом! Я не сомневаюсь в его успехе! Он завоюет весь мир! Ваш герой будет жить в веках! Не стоит благодарностей, просто скажите мне, какому дьяволу вы продали душу?!... Вы не поняли! Это не образное выражение! Я знаю, что вы оккультист!
   Уолти - как часто называл Эдисон молодого мультипликатора - пробовал отпираться, но через несколько минут сознался, что прообраз Микки Мауса - малоизвестное гаитянское божество.
   Эдисон выехал в Лос-Анжелес, где, проведя вечер в приятном обществе Диснея, получил нужный адрес, и на всех парах бизнес-классом отправился на Западное побережье.
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   Вспоминая себя молодого, Эдисон всегда улыбался юношеской наивности. Томас полагал, что мертвые не только ходят среди нас, но и говорят, но столь тихо, что их не слышно. Поэтому в семидесятые Эдисон пытался создать особо громкий фонограф, чтобы услышать шепот призраков. С возрастом, с новыми знаниями пришло осознание: мир намного сложнее: для связи между мирами нужны посредники: существа гораздо сильнее любого человека и древнее всего человечества.
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   В огромном Нью-Йорке Эдисон не без труда нашел подвал-притон, скрытый в толще каменных джунглей. В одной из комнат - стены из деревянных ящиков - в клубах опиумного дыма, сидел гаитянин, умудренный дредами, свисающими до пола. Гаитянец - чернее черного гуталина - поначалу отказывался понимать, о чем идет речь и отвечал только на французском. Но доллары развязывают язык любому и обучают английскому.
   Эдисон провел несколько недель в обществе гаитянина: каждый день спускался в подвал притона, покупал увесистую дозу опиума и постигал тайны истинного вуду. Гаитянин происходил из древнего рода, хранил вековые таинства африканского культа, передаваемые из поколения в поколение.
   - Эт не какой-то луизитанская хренъ! - восклицал колдун, потрясая курящейся трубкой - Весь этот Луизитаний апсалютный наводел! Ани утратьли связъ! Апряды! Паэтму у тибя ничо-о-о и ни палучалс!
   Эдисон кивал, вспоминая неудачные вуду-практики. А гаитянин передавал вековые тайны. Он-то и познакомил Эдисона с проводником между мирами.
   В этот раз все сделано правильно: углы обмазаны коктейлем из крови петуха и рома, по периметру стен рассыпаны змейки зерна, табака и кофе.
   - Папа Легба, вызываю тебя!
   Легкий порыв ветра врывается в комнату, пробегает по материи, сковывающей окна. Пламя свечей сгибается, параллельно полу, на мгновение исчезает, но фитили снова загораются.
- Мистер Эдисон! - вкрадчивый баритон, проникающий глубоко в душу, в унисон доносится из рупоров всех десяти фонографов. - Я так рад снова слышать Вас! Мне показалось, что наша прошлая встреча Вам не очень понравилась, особенно ее концовка.
   Эдисон сжимает трость, так что белеют костяшки пальцев.
   - Я записываю наш разговор. Хочу, чтобы человечество узнало о мире мертвых. Расскажите нам о нем.
   - Я абсолютно не против записи. Пусть все узнают о папочке, понимаете: очень надоедает, когда в тебя одни дикари верят, хочется общества образованных людей. Вы желаете, чтобы человечество узнало о мире мертвых? Это очень важное, обширное и опасное знание. Для начала расскажем человечеству о Томасе Алве Эдисоне.
   Из рупоров доносится какой-то скрип, скрежет, лязг металла о металл, звук передвигаемой мебели.
   - Если не возражаете, усядусь поудобнее. За время, прошедшее с нашего прошлого свидания, я навел кое-какие справки. В этом мне помогло знание всех языков: сегодняшних, уже умерших и еще не родившихся, ну и кое-какие особенные таланты. Мистер Эдисон, я думаю вы будете рады вновь услышать вашего хорошего друга - Уильяма Уолтера Дунуидди!
   Эдисон силится встать, но тело будто врастает в кресло, на ноги кто-то накидывает кандалы, а рот закрывает тугой повязкой. Остается только сидеть, слушать голос из рупора и скрип иголки, наматывающей круги по вращающемуся диску.
   - Привет, Томми! - голос Уильяма за десятилетия не изменился. - Ты наверно уже и не надеялся меня услышать. Хех, уже столько лет прошло с нашего уговора, а я не забыл, и много раз пытался связаться с тобой, хотя поначалу, конечно, был сильно обижен. У нас тут со сменой суток и лет не очень, я даже толком не знаю какой у тебя идет год. Но говорят, что ты очень богат, сделал сотни изобретений, семья, жена, дети - все дела. Вошел в историю. Поздравляю, парень - молодец! Поднялся! -Дунуидди тяжело вздыхает. - Всем бы нам так, а я вот, наверно, даже не получу статейки в какой-нибудь энциклопедии или тоненьком справочнике. В лучшем случае, напишут пару строчек в статье об опытах великого Эдисона. Ты уж упомяни в мемуарах про меня, хотя бы в последней главе. О наших опытах. Только напиши все как было. Правду - ничего кроме правды. А я тебе напомню.
   Это было лето семидесятого. Ты совсем недавно продал биржевой тикер для "Голд энд Стокк телеграф компани" - получил сорок тысяч долларов! Сумасшедшие деньги! Особенно для того, кто еще недавно получал три сотни в месяц. Ты открыл мастерскую в Ньюарке для изготовления тиккеров. Как сейчас помню: "Поп, Эдисон и компания" набирает инженеров и рабочих. Взяли и меня. Начальником ты был ужасным, как человек еще хуже: сам работал по двадцать часов, от других требовал того же, мы даже не знали, спишь ли ты когда-нибудь. Мы все тебя ненавидели. Но я меньше остальных. Мне нравилась моя работа, механизмы, инженерное дело, я чувствовал сопричастность к великому, к великому человеку.
   Однажды ближе к полуночи мы разговорились: делились идеями, планами. И ты, как бы невзначай упомянул о призраках. Я выдвинул свою теорию. Ты - свою. Я был удивлен, что ты веришь в них. Ты был удивлен, что я верю в них. А потом ты показал духофон. Я не поверил своим глазам - прибор, чтобы слышать мертвых. И ты, словно Дьявол, предложил контракт, то есть пари: кто первым умрет, тот попытается выйти на связь, а я был, столь захвачен, окрылен идеей, что сразу же согласился.
   Месяц шел за месяцем, мы засиживались вечерами, обсуждая конструкцию духофона. И вот 26 января 1871 года ты сказал, что пришел к выводу: для связи с мертвыми нужно обратиться к оккультным ритуалам и для этого ты раздобыл очень редкую книгу - Некрономикон безумного араба Абдулы Альхазреда. Извлек увесистый том, будто из ниоткуда, бросил на стол передо мной. Я раскрыл книгу, пальцы, словно прилипли к страницам, с которых повеяло злом и смертью. Я поднял взгляд, чтобы предупредить, но тебя уже не было передо мной. Спиной я почувствовал, что ты сзади.
   А в следующий миг обжигающая холодная стальная боль пронзила горло. Я силился крикнуть, взмахнуть руками, встать со стула - и все это одновременно, и на все это не хватало сил. Я чувствовал, как что-то теплое разливает по моей груди, сползает по животу к ногам.
   В одно мгновение меня будто вытолкнули из тела, и я увидел все со стороны: уже мертвого себя, свалившегося на пол, кровь залившую стол, стул и паркет. Ты метался по комнате, включая все духофоны, и причитал:
   - Уильям! Уильям! Уильям! Выходи на связь! Я записываю тебя! Уильям! Я тебя не слышу!
   Тебя не волновало, что тело твоего друга валяется на полу, тебя не волновало, что ты убил меня. Тебя было важно только твое изобретение, только твое открытие!
   Но я разговаривал с тобой! Я слал тебе проклятия: проклинал тебя, весь твой род, всех твоих детей! Я пытался достать кинжал из шеи своего тела, чтобы заколоть тебя, я бил тебя по лицу, вырывал волосы, выдавливал глаза. Но руки призрака бессильны в мире живых. Я хотел плакать, но слез не было!
   А потом появился старик на костылях, одетый в широкополую шляпу из соломы и курящий трубку. Он улыбнулся мне, протянул раскрытую ладонь, я вложил свою руку в его и навсегда избавился от всех тяжестей мира живых.
   Голос Дунуидди исчез, и через скрип и скрежет, вновь пробился баритон Папы Легба.
   - Мистер Эдисон, что вы можете сказать в свое оправдание? Да ничего не говорите. Вы, великие, всегда были такими: шли по головам, по трупам, не замечая, как хлюпает и хрустит под подошвами. Иначе не получится забраться на вершину, стать первым. Но потомкам же это не понравится? А как они оценят Вас, если узнают сколько раз вы подсылали убийц к Тесле, а может лучше было признать, что переменный ток победил? А как вы совершенно случайно спасли от гибели сына начальника железнодорожной станции? Или, правильнее сказать, удачно подстроили спасение. А у меня в рукавах еще много историй о вас, но может вам лучше просто признать правду, что говорят призраки из Мира мертвых:
   - Томас Алва Эдисон - убийца! - вырывается из первого фонографа.
   - Томас Алва Эдисон - хладнокровный маньяк! - истошно орет второй.
   - Томас Алва Эдисон - палач! - плюется третий.
   - Убийца! Убийца! Убийца! Убийца! - поют десяток духофонов.
   Силы, сковывающие Эдисона отступают.
   - Уби-и-и-йца!
   Эдисон вскакивает со стула, расталкивая столики, бежит к двери.
   - У-у-у-бийца!
   Тени от свечей ползут по полу и стенам. Скрежет иголок, рвущих пластинки.
   - Убийц-а-а-а!
   Эдисон хватает кувалду, стоящую возле двери. Заносит ее над головой и
   - Ты - убийца!
   разносит в щепки ближайший духофон.
   Цепь, связывающая с миром духов рвется: скрипы, скрежет, пропадают. Но Эдисон, не в силах остановиться, крушит столик за столиком, фонограф за фонографом. Разбивает на куски рупоры, пластинки, топчет ручки, пружинки, иголки, будто исполняя танец колдуна-вуду.
   Когда с последним духофоном покончено, Эдисон, тяжело отдуваясь и опираясь на ручку кувалды, бредет к центру комнаты, без сил падает в кресло, достает из кармана платок, вытирает пот со лба.
   Что ж за ужас такой приключился? Просто кошмар какой-то! Страсти какие! Он - Эдисон - убил Дунуидди!? Быть такого не может! Этот парень просто исчез после Рождества семидесятого года! Это просто был голос Сатаны! Отца лжи! Он перевирает, извращает все! Все что он говорит - вранье!
   Эдисон никогда никого не убивал. Вообще хватит заигрывать с этими оккультными обрядами. Надо найти какой-то другой способ проникнуть в мир духов. Иначе так и останешься в истории этими лампочками, фонографами и прочим ширпотребом. А способ должен быть! Обязательно должен быть! И он найдет его! Обязательно найдет!
   Ведь он - Томас Эдисон - величайший изобретатель в истории человечества!
   0x01 graphic
   12
   0x01 graphic
   Велич Р. Узник Ахерона 33k Оценка:8.36*6 "Рассказ" Приключения, Фантастика, Хоррор 
   Пятнадцать лет, Орфей, пятнадцать бесплодных лет мне не удавалось найти тебя. Знать бы тогда, чем закончится рейд в Ахерон... Помню, как ты ударил меня. И это стало точкой перелома. Прозрачные крылья стреколёта шуршат, переливаясь на солнце. Снизу проносится сверкающая рябь океана, шершавым языком зализывая боль воспоминаний.
   Биопилот робко косится, мол: и куда теперь? Я стволом игломёта киваю на запад. Бесит меня эта торчащая из приборной панели башка. Пальцы невольно касаются металлической капсулы на шее. Это всё, что осталось от тебя, Орфей. Сайто сказал, что я не умею проигрывать. Но теперь он тоже пропал.
   Помню, как я и Сайто-5 сидели в одном из баров Джакарты. В этом улье всегда делали отменное пойло с каннабиноидами. Второй бокал был явно лишним, но Сайто никогда не расслаблялся. Он сканировал помещение мерцающими, как у филина, глазами. Такие делают лишь под военный заказ. Потухни сейчас свет, он будет видеть как днём.
   Сайто никогда не пил, не прогнав сперва жидкость через анализаторы. Я профи, говорил он, я всегда жду угрозы - мало ли что туда подмешают? Чёрт бы побрал эти ДНК-маркеры, химические визы, искусственные феромоны - столько всякой дряни придумали конгломераты, чтобы отличать своих от чужих.
   Мы с Сайто - уже много лет напарники. Его изготовили для разведки в улье Оэдо с партией таких же клонов. Он не знал, что такое семья, друзья. Помнил лишь сотню близнецов, строем бегущих на тренировки. Треть погибла на первом же задании. Сайто не любил это вспоминать. Через год службы он понял: для конгломерата они - лишь биоматериал. Израсходуют и выпустят новых. А с его навыками на чёрном рынке с руками оторвут. И тогда он сбежал в рейдеры.
   Я тщетно пытаюсь представить себя клоном. Каково это - родиться из колбы, не имея родителей? Как-то мне стало интересно: скучает ли Сайто по своему выводку? Он удивился. С чего бы это? Любой из них убьёт беглеца, едва заметив.
   Ищейки накрыли нас прямо в баре. Мы подделали ДНК-маркеры и комбинезоны касты работяг, но прокололись на какой-то мелочи. Только после мы узнали: конгломерат Борнео целенаправленно искал меня. Лишь потому, Орфей, что мы были с тобой знакомы.
   Бой был коротким. Сайто снес головы паре солдат-дикобразов, преградивших путь к выходу. Мой Коготь отсёк руку ищейке с игломётом. Ничего необычного - за годы скитаний в Палеарктике мы бывали и не в таких передрягах. Вламываясь в ульи и воруя биоматериал, мы были подобны паразитам, идеально приспособленным мимикрировать, обходить здешние иммунные системы. Затем мы сбегали, меняя внешности и тела. Сайто успел сносить уже пять тел, я живу в третьем. Мы и в этот раз легко ушли бы от обросших щитками увальней с пушками. И тогда ищейка назвал твоё имя, Орфей...
   Столько лет прошло, а я помню, как вчера: мы сидели на том пляже, и тёплое море плескалось у ног. Пара голых подростков под пальмами. Пара последних самородков в диком гнезде. Подумать только! Ведь какие-то двести лет назад все люди были самородками...
   Во время Четвёртой Войны человечество вывалило друг другу на головы столько ядерного и биооружия, что живорождение стало редкостью. Катастрофическая волна мутаций грозила стереть остатки выживших с лица Земли. И тогда лидеры корпораций, выпускавших то самое оружие, что едва не доконало род людской, объявили себя спасителями человечества. Оставалось лишь отказаться от глупых запретов на вмешательство в геном. Что за мелочь перед угрозой вымирания!
   Из нейробиблиотеки мне удалось стащить крупицы истории: людей начали модифицировать, а потом клонировать, программируя эмбрионы с заданными качествами. За две сотни лет корпорации стали биоконгломератами - фабриками клонов. Города теперь - это огромные ульи, где люди уже не размножаются. Живорождение - слишком непредсказуемый процесс, чтобы пустить его на самотёк. Лишь в диких гнёздах - отсталых селениях - на свет ещё появляются самородки: дети, рождённые естественным путём. И некоторые из них - гении вроде тебя, Орфей.
   Сайто рассказывал, что они где-то просчитались. Конгломераты не учли, что при клонировании генам не хватает разнообразия. Я плохо в этом разбираюсь, геномика и метахимия - вотчина Сайто. Но помню, он говорил, что из-за этой ошибки в ульях исчезли гении. Клонированные люди избавились от болезней, стали послушнее. Они точно соответствовали тому, чего от них ждали. Но... В них исчезло нечто важное. То, что проявляется у одного на миллиард, но может смешать все карты, в корне перевернуть науку, технологии. И тогда началась охота за самородками. Конгломераты посылали в дикие гнезда хедхантеров - на поиски нестандартных генов. И однажды они пришли за тобой...
   Ищейка предложил сделку. Конечно, это был не он: мозг агента всегда подключен к нейросети конгломерата, и это старейшины Борнео говорили его языком. Они рассказали, что с тобой случилось.
   Декапитация. Вот почему у меня не вышло найти твоих следов. Бедняга Орфей, от тебя остался лишь мозг в капсуле. Он плавал где-то в мыслительном баке улья Ахерон - этой изолированной ёмкости, где десятки высокопрофессиональных умников, лишённых тела, работают сообща над проектами высшей секретности. Никаких угроз и утечек информации, нулевой риск побега. Чёрт возьми, в Ахероне умеют обходиться с ценными кадрами!
   Сделка звучала просто: вытащить тебя из этой тюрьмы для мозгов. Конечно, нырнуть на дно бассейна с пираньями - затея для камикадзе. Но Борнео обещали дать тебе человеческое тело и хорошую работу. Как мне было не клюнуть, Орфей? Сайто потом долго не мог понять, зачем было соглашаться на это безнадёжное задание. Клоны, как он, вообще плохо разбираются в чувствах самородков. Хотя кое в чём он был прав. Конгломераты до сих пор охотятся за мной, надеясь заполучить тебя. Они ведь не знают, что произошло на самом деле...
   В Ахерон мы вылетели на гипербаллоне. Многотонный пузырь поднялся над сияющими башнями Джакарты, вздыхая, словно кит, и унося тысячи пассажиров. Обычно низкокастовые работяги кочуют от улья к улью дневными рейсами, чтобы фотосинтеты на крыше баллона компенсировали цену билетов. Мы с Сайто легко затерялись в этой толпе.
   Я вижу, как белоснежные строения внизу уступают место океану, и в памяти всплывает наше исчезнувшее гнездо. Старые кварталы Джакарты давно ушли под воду, но море всё продолжает подниматься. Лишь узкая полоска дамбы отделяет новые строения от ненасытного прибоя. Но там, где мы с тобой росли, Орфей, такой дамбы не было...
   Из сияющей Джакарты в трущобы Лимбо. В этом пригороде Ахерона агенты Борнео оставили нам лачугу со всем необходимым. На привокзальной площади ныряем в копошащиеся толпы местных. Муссонный ливень хлещет на непокрытые головы ахеронцев и конические панамы аборигенов из соседних гнёзд. В нос бьет запах сточной канавы и модифицированных грибов, из которых здесь делают одежду. Я оглядываюсь на гипервокзал, огромным пузырём выпирающий среди лачуг, и чувствую себя жуком в муравейнике. Горластые рикши развозят пассажиров лабиринтами улочек. Я вдруг замечаю их неестественно длинные ноги, коляски словно врастают сзади в мускулистые торсы. Кажется, какой-то злой гений соединил рикш и их транспорт в единое целое.
   Ахерон. Меня до сих пор трясёт, когда я вспоминаю этот жуткий плод новой эры. Эры, частью которой был и ты, Орфей. Здесь выращивали новый вид существ, и мой язык не поворачивается назвать их людьми. У местных солдат не было игломётов, как на Борнео. Четыре руки заканчивались острыми костяными саблями. Рогатые морды и близко не походили на людей, а с конца длинного, как у скорпиона, хвоста смотрела термохимическая пушка. Полчища модификантов наводняли Ахерон. И знать бы тогда, кто выдумал всё это... Но отступать было поздно. Сайто верно заметил: я никогда не сдаюсь. Особенно, когда речь шла о тебе...
   Разведка сразу пошла не так. Мы с Сайто живо раздобыли химические визы и пробрались в Ахерон. Помню свои первые ощущения. Всё вокруг тонет в багровом сумраке. Высоко над головой бычьим пузырём вздымается купол. Он непрозрачный, красноватый свет едва пробивается внутрь. А кругом снуют толпы молчаливых работяг. Ахерон оказался чудовищным термитником генномодифицированных людей. Тупые и безмозглые, они, как под гипнозом, бежали куда-то, волочили тяжести по узким проходам, глубоко пронизавшим толщу земли.
   Этот улей смог бы пережить ядерный удар и угасание Солнца. Всё равно его жители продолжали бы прятаться под куполами, выращивать плантации грибов в тоннелях, и получать энергию от автономного реактора. Не удивлюсь, если источник кислорода у них также был свой.
   В центре улья, над реактором высилась пирамида. Агенты Борнео прозвали это вонючее капище Храмом. Именно здесь устраивали ритуалы менады - странные твари, не то жрицы, не то матки в улье. Они-то и напоили нас дрянью, которая начисто отшибает мозги.
   Нас спас имплант в печени Сайто: он быстро отфильтровал эту гадость. Сайто очухался и вытащил меня оттуда. А затем, привязав к кровати, бросился синтезировать антидот. Он рассказал потом, то был жуткий коктейль из гормонов и психоделиков, которым подпитывали лояльность ахеронцев. Лишь на третий день ко мне вернулось сознание и прошли неудержимые позывы бежать обратно в улей, на зов менад.
   Я вспоминаю нашу лачугу в трущобах Лимбо. Мотыльки под потолком бьются насмерть в стекло фонаря, что едва освещает забитую дорогим оборудованием комнатушку.
   Кокон-модификатор, нейроконсоль, походный набор мини-приборов для анализа и биосинтеза, которым позавидовала бы и крупная лаборатория. Пожалуй, ни один мой рейд не готовился настолько основательно. Агенты Борнео так хотели заполучить тебя, Орфей, что позаботились обо всех наших нуждах. Позже они ещё пожалеют об этом, но к тому времени нас будет уже не найти...
   Сайто выпросил у них плазмомёт. Зачем пушка на тихой вылазке? Кто знает, как всё обернётся, сказал он в ответ на моё удивление, проверяя заряд водородных батарей. Мне стоило бы прислушаться к интуиции профи.
   Уже не помню, когда мне пришла мысль украсть тебя у обоих конгломератов. Пожалуй, ещё до того, как Сайто сообщил о двойной игре Борнео - они запланировали создать собственный мыслительный бак. Ищейка сказал лишь то, что мне нужно было слышать. Мне и так с трудом верилось, что они горят желанием вернуть тебе человеческий облик, Орфей, но в тот момент их интерес стал слишком очевиден. Супермозг - вот что они в тебе видели! Агенты конгломерата ни разу не называли тебя человеком. Ценный экземпляр, гений-самородок, монстр генопрограммирования, которого не вырастить под заказ в пробирке. Они так жаждали тебя. Как гончие псы, повизгивающие от нетерпения вцепиться в дичь. Но раз мозг это всё, что им нужно, зачем возвращать тебе остальное? Лишь для меня ты был единственным другом. И даже больше - последним, что связывало меня с погибшим родным гнездом... Что мне оставалось делать? Вытащить тебя из одной тюрьмы лишь для того, чтобы бросить в другую? Это было бы слишком жестоко.
   Сайто был в ярости от этой идеи. Он знал, чем это закончится. Мы не просто лишимся бизнеса - два мощнейших конгломерата прибавятся к нашим смертельным врагам. Он сходу отметал все предложенные мной варианты - бежать, спрятаться, по чуть-чуть продавать другим конгломератам научные секреты, спрятанные в твоём мозгу. Именно тогда Сайто сказал, что мне стоит научиться проигрывать. Ожидал ли он, что я всё сделаю наоборот?
   Конгломерат Борнео подстраховался, подсадив меня на биоякорь. Сайто говорил: он был мастерски сделан. Наночастицы разлетелись по всему организму. Эти маленькие дряни следили за мной, а в нужный момент могли превратить в безмозглый овощ, если конгломерату не понравится моё поведение. Уничтожить их можно было, лишь спалив себя живьем или облучив громадной дозой радиации, что, в общем, то же самое. Либо выторговав деактиватор у Борнео. Но для этого мне пришлось бы отдать им тебя, Орфей.
   Двое подростков сидят, обнявшись, на диком пляже. Перед ними плещется море, пальмы над головой перебирают листьями на ветру... Сотни таких картинок оставлены мной в нейробиблиотеке, откуда ты черпал знания для своих исследований.
   Мы не можем поговорить напрямую. В баке слишком много секретной информации, чтобы позволить хоть капле выйти наружу. Но запрос - сам по себе информация. Если предлагать варианты ответов и отслеживать запросы, выйдет подобие разговора. Так общаются с глухонемыми паралитиками, когда лишь взглядом можно передать мысль.
   Много часов я просиживаю за нейроконсолью. Кто-то из мыслительного бака уже несколько раз скачивал эту картинку. А потом снова и снова запрашивал один и тот же блок текста: кто ты?.. кто ты?.. кто ты?..
   Мне хватает нескольких фраз, чтобы понять: это ты, Орфей! Лишь ты мог знать, что мы сказали друг другу на том пляже.
   Я обещаю вытащить тебя и прошу ждать сообщений на этой же странице. Потом убеждаюсь, что мои слова прочитаны, и стираю все записи.
   План твоего спасения созрел быстро. Но для этого придётся свести тебя с ума. Мозг - тот же нейрокомпьютер, его можно взломать или расстроить. Справится даже нейрошаман средней руки, вроде меня. Стоит показать серию закодированных картинок, как твоём мозгу зашкалит уровень дофамина. Настоящий мозговой шторм - как при влюблённости или шизофрении.
   Сайто разведал, что пленники бака проходят профилактику в Храме. И когда менады заметят неладное, они поднимут тебя в святилище, пытаясь вернуть в норму. У нас будет лишь пара дней, чтобы забрать мозг оттуда, пока его не вернут в бак.
   - Тебе нужно стать менадой, - сказал Сайто, когда мы планировали операцию. - Это единственный способ пробраться в Храм. Их защита не пропускает неживое, так что оружие и одежду придётся оставить здесь. Ну, ничего, мы нарастим тебе щитки на теле. Костная ткань, обогащенная барием, прикроет мозг от радиации. А костюм, выращенный из их слизи, - сделает тебя менадой для химических и ДНК-анализаторов. Образцы клеток я уже стащил накануне.
   Две недели я лежу в коконе-модификаторе. Это не страшно, тёплая жидкость ласкает тело. Хочется висеть и висеть в уютной невесомости. Но процесс подходит к концу, и я выныриваю из этого подобия материнской утробы.
   - Шикарно выглядишь, Дик, - ухмыляется Сайто.
   - Иди к чертям! - огрызаюсь я.
   Из зеркальца смотрит чудовище. Лицо жутко изменилось, щёки закрыты щитками, на голове - костяная корона. Руки тоже модифицированы, но до клешней менад им ещё далеко.
   Меня мутит от гормонов. Хочется погрузиться назад в модификатор и поспать ещё денёк-другой. Боюсь, этому телу уже не пережить рейд. Но это ничего, если так я стану ещё на шаг ближе к тебе, Орфей.
   Именно тогда, мне захотелось поведать Сайто мою тайну. Когда-нибудь я завяжу с рейдами и сделаю себе тело мечты. Я показываю ему металлическую капсулу с образцами клеток. Не хочется ничего объяснять. Может, военный клон и готов провести остаток дней, рискуя жизнью, но у меня совсем другие планы на будущее. Сайто молчит, а затем меняет тему.
   Ищейка из Борнео нагрянул внезапно. Тот самый, опытный, что вынюхал нас в баре Джакарты. Похвастал регенерировавшей рукой, которую отсёк тогда мой Коготь. Он сказал, что дела идут хуже, чем ожидалось: Ахерон растит огромную армию модификантов, их твари уже несколько проникали в другие ульи.
   Теперь-то я знаю: ты тоже искал меня все эти годы. Закладывал незаметные ошибки в гены монстров, и они, теряя контроль, атаковали соседей Ахерона. Ты ждал, пока кто-то забеспокоится и вытащит тебя оттуда. А ещё зашифровал в ДНК моё имя. Агенты Борнео прочли его и разыскали меня, не зная, чем закончится наша встреча.
   А ищейка всё кричал, требовал ускорить операцию и хотел лично её контролировать. Он был верен конгломерату, как термит своему термитнику. Отряд дикобразов накануне тайно прибыл в Лимбо. Наверняка они пронюхали о моих планах украсть тебя, Орфей. Нам с Сайто оставалось лишь подчиниться.
   Вижу, как во сне: босые ноги шлепают во тьме по флюоресцирующей жиже подземных стоков. Смердящие, радиоактивные отходы Ахерона льются по тоннелям наружу. Но я иду против течения. Здесь мерзко, но когда ты покрыт слоем слизи, грязь не страшна.
   Гораздо страшнее чувствовать свою беззащитность в кишащем монстрами лабиринте. Оружия нет. Даже Коготь упрятан под костюм из слизи, чтобы не выпустить наружу мой запах.
   Этот костюм теперь - главное оружие. Я сворачиваю за угол и лоб в лоб сталкиваюсь с парой солдат-скорпионов. Спокойно. Только не делать резких движений... Они долго обнюхивают моё склизкое платье, а затем почтительно расступаются. Менадам путь открыт. Но учуй они мой настоящий аромат - от меня бы и мокрого места не осталось.
   Некогда отвлекаться на мелких тварей. Я расшвыриваю пинками громадных пиявок, похожих на чёрные шланги. Они выглядят безобидными, но скоро окажется, что это не так.
   Проход закрывают живые двери. Упругая органическая диафрагма смахивает на сфинктер годзиллы. Пора пустить в ход ещё один секрет. Я распускаю рукав, и из слизи выглядывает голова электроугря. Не знаю, какой безумный геномастер модифицировал эту рыбу для взлома нейробиологических замков, но без него мне пришлось бы туго. Вставляю руку с угрем в центр сфинктера. Рыбина елозит там какое-то время, пытаясь заморочить управляющую замком нейросеть. Наконец, смачно чвякнув, диафрагма разъезжается и заглатывает меня, будто пасть кашалота.
   Задатки нейрошамана прорезались во мне поздно. Когда-то в гнезде хедхантеры, не найдя особых талантов, отстали от меня. А по тебе, Орфей, сразу было видно, что мозги работают ого-го! Родители, рискуя жизнью, долго тебя прятали, но всё же не уберегли. Нас выследили ищейки из Палеарктики, и мне не удалось в тот раз тебя защитить...
   За последним сфинктером открывается святилище. Внутри Храм выглядит совсем инопланетно. В призрачном свете ввысь уходят мрачные своды. Ни украшений, ни орнаментов - ничто не радует здесь человеческий глаз. Предельная функциональность осиного гнезда. Лишь несущий каркас рёбрами динозавра выпирает из стен.
   Я не помню, как напала менада. Беззвучным призраком она вползла в святилище. Мне едва удалось спрятать капсулу с мозгом в сумку, выращенную на животе, как вдруг голову пронзила молния. Что это? Я не могу пошевелиться! Мир вокруг выгнулся кривым зеркалом, а потом накатил леденящий ужас: менада меня контролирует!
   Она склоняется надо мной. Беззубый рот молча шевелится, и от этого становится ещё страшнее. Ещё чуть-чуть и мой разум лопнет, как орех под сапогом. Наши сознания на мгновение сливаются. Голова менады пуста, как сточная труба. Но я чувствую, как сквозь неё в мой разум вглядываются десятки чуждых сознаний - холодных и неимоверно умных. Я знаю, кто они: лучшие умы, погруженные в мыслительный бак. Они не пленники улья, они истинные стратеги - коллективный разум Ахерона. Все остальные - менады, солдаты, работяги - лишь статисты в их игре. Ещё мгновение - и правители Ахерона узнают обо мне всё! Пляж, пальмы, детские воспоминания стремительно засасывает в эту трубу...
   Меня спасает электроугорь. Рыбина, испугавшись, сама угостила менаду высоковольтным разрядом. Разом ощущаю шок и облегчение: я могу двигаться! Оглушенная тварь валяется рядом.
   За углом ждут ещё менады, но врасплох меня уже не застать! Защита от гипноконтроля выставлена, я выпускаю Коготь и перевожу угря в боевой режим. Лапы менад тянутся ко мне, но я глушу их разрядами и рублю так неистово, что кровь брызжет на стены. А потом, оставив позади неподвижные тела, бегу наверх - к отдушине.
   За спиной топот многочисленных ног: в улье началась тревога. Я вижу, как снизу катится сплошной вал солдат-скорпионов. Пячусь по лестнице, не спуская глаз с колышущегося моря лезвий, хвостов, рогатых голов. Они почему-то не атакуют. Что ж вы, букашки, такие несмелые? Я размахиваю Когтём перед их мордами. Боитесь зацепить Орфея в моём животе?
   И вот я у отдушины. Небо сверху веет прохладой. Снизу дышит из трубы горячий реактор. Небеса и ад открыли мне двери - иди куда хочешь! Скорпионы отстали. Вдалеке маячит силуэт гипербаллона: компактная военная модель везёт дикобразов мне на помощь. Точнее, они просто спешат забрать тебя, Орфей. В этот раз навсегда.
   Бесконечное мгновение, чтобы перевести дух. В этот миг я ощущаю удивительную свободу: никто не нападёт, пока ты со мной, Орфей. С тех пор, как на моих глазах тебя забрали хедхантеры, меня терзало жуткое чувство вины. Это оно гнало на поиски все эти годы. И теперь я не имею права снова тебя потерять!.. Я делаю свой выбор. Прости, Сайто, здесь наши пути расходятся. И прежде, чем услышать удивлённый вопль, я отключаю нейролинк и прыгаю в реактор...
   К счастью, то не был реактор в привычном смысле. Раскаленная активная зона гнездилась в структуре, вроде кораллового рифа. И всё это дышало, словно живое, стержни двигались, настраиваясь на оптимальный режим. А вокруг, в горячей воде переливались мириады огоньков. Привычные к жуткой радиации бактерии напрямую перерабатывали излучение в питающую улей энергию.
   Ещё рывок - и я в стоках, где начался мой путь в Ахерон. Внезапно в руку вонзаются острые зубы. Я с удивлением отдираю скользкую тварь. На конце - круглый, усеянный зубами рот. Мирные пиявки оказались миногами - модифицированными рыбами, что сторожат тоннели от непрошеных гостей. Теперь моя защита нарушена, и они учуяли запах чужака.
   Когда тебя едят живьём, это трудно с чем-то сравнить. Уже не помню, когда под градом укусов, я перестаю чувствовать руку с Когтём. А затем вижу лишь кровавый шмат мяса на тонкой полоске кожи.
   От кровопотери в голове адская карусель. Пока твари доедают мою конечность, я вываливаюсь на развилку тоннелей. Сил совсем не осталось. Уцелевшей рукой прижимаю сумку-живот с мозговой капсулой. Не бойся, Орфей, это лишь страшный сон. Когда мы проснёмся, вокруг будет тёплый песок, и пальмы, и ласковое море у ног...
   Перед лицом неизбежной смерти я невольно зажмуриваюсь, и это спасает мои глаза. Ослепительный шнур плазмы пронзает тьму и впивается в груду извивающихся тел. Твари вскипают, лопаются, слово попкорн на сковородке. Вспышки огня высвечивают темный силуэт. Только потом я вижу невозмутимое лицо Сайто, шагающего по стокам.
   - Не спеши умирать, Дик! Мы ведь даже не попрощались по-человечески, - бросает он и идет по тоннелю, оттесняя тварей, затем возвращается. - Видок у тебя неважный...
   - Коготь тебя дери! Ты б ещё позже пришёл! - хриплю я, почти теряя сознание, пока Сайто заклеивает мне раны гелевым пластырем.
   Ищейка поймал нас на выходе. Мы только выбрались из стоков, взорвав за собой тоннель, как раздался до боли знакомый смех. Знаю, Орфей, ты не слышал этого, ты ведь лежал тогда в капсуле у меня на животе. И псевдоплацента, присосавшись к телу, качала в твой мозг кислород из моей крови. Агент Борнео требовал отдать тебя, но получил отказ. Он никак не мог понять, почему я не сдаюсь. Ведь всё против меня - отряд дикобразов, бесчисленные раны, даже плазмомёт Сайто уже разрядился. Этим клонам так трудно объяснить, что такое любовь!..
   Биоякорь не смог меня остановить. Ищейки не знали, что нанороботы сварились от радиации. Было забавно видеть их растерянные лица, как у детей, сломавших любимую игрушку.
   Но от агентов Борнео нас выручил кошмар Ахерона. Стена за нашими спинами вдруг с грохотом разлетелась, и в пролом ринулись полчища модификантов. Опасения не были напрасны: в тоннелях по пути в Храм стояли длинные ряды коконов - в них зрели армии Ахерона. Взрыв разбудил и погнал их прочь из улья. Они уже не робкие: конгломерат скорее уничтожит Орфея, чем позволит работать на врагов.
   Из клубов пыли выскакивают мутанки: размеры слона, толстые панцири, изо лба торчит не то таран, не то хобот. Несмотря на громадный вес, твари двигаются с проворством рысака. Дикобразы мгновенно поднимают стволы. Мутанк отвечает залпом - пылающая струя вырывается из хобота, сметая всё на пути. Воспользовавшись паникой, мы с Сайто ускользаем в лабиринт трущоб.
   Я никогда не забуду наше бегство из Лимбо. Мутанки и скорпионы растекаются по селению огненным цунами. Их залпы ухают совсем близко, выжигая просеки среди хлипких лачуг. Фонтаны пламени взлетают над головами мечущихся людей в панамах. Мы сметаем на бегу веревки с лохмотьями, а перепуганные дети и куры разбегаются у нас из-под ног. Сайто гневно рычит: надеюсь, Орфей того стоил...
   В клубах чёрного дыма кружат остроносые гипербаллоны Борнео. С брюх свисают щупальца, по ним десантируются всё новые дикобразы. Струя мутанка попадает в один из баллонов, и тот оседает, объятый пламенем. Другие - басовито огрызаются чем-то тяжёлым и крупнокалиберным.
   Сайто заметил, как над вокзалом взлетают похожие на стрекоз аппараты. Их полупрозрачные крылья быстро машут, издавая стрекочущий звук. В кабине стреколёта нет рычагов управления, лишь голова биопилота торчит из панели. Как и местные рикши, он един со своим транспортом. Пилот протестует, но Сайто грозит ему плазмомётом, и мы взмываем ввысь. К спасению, как тогда казалось.
   Это так странно - умирать от лучевой болезни. Если бы не тошнота, может показаться, что я в порядке. Фаза ходячего трупа - обманчивое состояние. Уже завтра начнут лопаться сосуды, и слизистая кишечника, сожжённая радиацией, станет кусками выходить с кровавым поносом. Но сегодня... Никто не сказал бы: переживут ли наши мозги такую дозу облучения?
   Чувствуя, что вот-вот отключусь, я отдаю Сайто последние распоряжения:
   - Понадобятся два тела, мне и Орфею.
   - Какое сделать тебе? - спрашивает он.
   - Тело мечты... - я из последних сил протягиваю ему заветную капсулу.
   Мне снятся руины у моря. Ласковые волны облизывают нижние этажи и разбиваются о пустынный пляж. Когда-то поколения людей строили здесь дома, сажали деревья, растили детей. А сейчас - всё это пропало.
   Двое подростков на пляже занимаются любовью - торопливо, неумело. Мальчик и девочка. Смуглые тела лоснятся на солнце. Внезапно мальчик поднимает голову: под пальмами отчетливо проступают рогатые шлемы.
   Хедхантеры. Дети срываются на ноги, но охотники за головами давно готовили эту засаду. Их окружают фигуры с игломётами. Мальчика хватают за руки, девочка вопит не своим голосом. Хедхантер бьёт наотмашь прикладом, и она отлетает в песок. Мальчика уводят. Он успевает оглянуться: слёзы и кровь текут по лицу девочки, но она всё равно поднимается. Она не умеет проигрывать.
   - Орфей! Я приду за тобой даже в ад! - кричит она, надрывая связки.
   Просыпаясь, я вспоминаю, что эта девочка - я...
   Вылезаю из кокона и потягиваюсь. Тело слушается идеально, за время сна мозг надёжно прирос к новому вместилищу. Ощущения яркие как у младенца. Провожу рукой по коже - идеальные груди, широкие бедра, хрупкие плечи. Как я и хотела. Рука невольно скользит вниз живота. Вместо надоевшего мужского органа пальцы касаются лепестков нежного моллюска. Всё такое новёхонькое, можно будет потерять девственность ещё раз. Ну, конечно же, я думала о тебе, Орфей...
   Прощай, угловатая мужская фигура, женскому телу слишком трудно в опасных рейдах. Но теперь с ними покончено. Больше никаких искусственно раздутых мышц и модификаций. Хотя...
   Из запястья вдруг высовывается Коготь - маленький и острый как бритва. Надо же! Предусмотрительный Сайто позаботился, чтобы я не осталась безоружной. Решаю удалить его чуть позже. Лучше бы я сделала это сразу...
   Я всегда мечтала быть простой женщиной, растить детей с любимым. Жаль, что мутация нейрошамана оказалась несовместима с материнством. И теперь я за шаг от своей мечты. В соседнем коконе, лежишь ты, Орфей. Помню, как мне хотелось поскорее увидеть тебя в новом теле, но непонятный страх меня сдерживал.
   Голышом я иду к нейроконсоли и ввожу своё прежнее имя: Эвридика-4. Лишь счетчик тел изменился. Дик-3 исчез теперь навсегда.
   Сайто отвечает не сразу. Наконец передо мной возникает его похожая на галлюцинацию проекция в нейросвязи.
   - Шикарно выглядишь, Дик! - подмигивает он мерцающим, как у филина, глазом.
   - Спасибо, что вытащил! Вечно я доставляю тебе проблемы, - вздыхаю я. - Где ты сейчас?
   - Где-то над Афротропикой, - он обводит рукой горизонт и косится в сторону, сидя за рулём какого-то транспорта.
   Сайто оставил нас на острове Ломбок и увёл ищеек за собой. Конгломераты не догадались искать у себя под носом. Да и не до того им сейчас: Ахерон и Борнео ввязались в яростную войну друг с другом.
   Я понимала: это последний наш разговор. Сайто сказал, что заляжет на дно где-то в тихом гнезде. Может, даже заведёт семью. Если, конечно, найдёт женщину, способную к живорождению. Нам он советовал не расслабляться: конгломераты так просто не отстанут. Да я и сама это знала.
   - Жаль, что мы больше не увидимся, - вздохнул он, стараясь не смотреть мне в глаза. - Знаешь, я всё силился понять: что за чувства связывают вас с Орфеем? Но теперь мне ясно: ты нашла всё, что искала.
   Слушая его, я удивлялась: как раньше я не заметила этих перемен? Внутри расчётливого, хладнокровного клона затеплились постепенно человеческие чувства.
   - Все со временем меняются. Может, я чем-то у тебя заразился? - отшучивается он и поспешно обрывает связь. Слишком поспешно для такого профи, как Сайто...
   Не описать, как я рада снова видеть тебя человеком, Орфей. Ты появился из кокона, словно бог из морской пены. Дитя новой эры. Созданное заново тело выглядит лет на двадцать пять. Оптимальный возраст, когда уже не растёт скелет и нет признаков старения. Ты словно старший брат того щуплого подростка, что я когда-то знала.
   Мы выходим на пляж, так и не одевшись. На мелководье возвышаются руины города. Прибой ласково шепчет у ног, издали доносятся тамтамы аборигенов. Это словно ожившие воспоминания. Только теперь я тебя никуда не отпущу!
   Ты приготовил мне подарок. Биодрон, похожий на синюю птицу, принёс блестящую капсулу. Посылка обжигает руки холодом. Я ошарашено таращусь на пару желтых комочков внутри запотевшего стекла. Яичники. Пока я спала, ты взял образцы моих клеток и вычистил все дефекты. Здоровые органы - такая редкость в наше время! Но теперь у меня будут живорождённые дети. Я столько об этом и мечтала!..
   Кровавый кокон солнца тонет в океане. Ты всё просчитал, Орфей, даже мои чувства. С самого начала я была лишь пешкой твоих планов, незначительной переменной в уравнении. Только зря ты заговорил о детях. Ты хотел собственный улей. Сказал, что нам никогда не защитить потомство от конгломератов, если не перенять их методы. Красивое прикрытие твоих амбиций.
   В глубинах мыслительного бака тебя увлекли идеи завоевания мира. Красота превращения живой плоти в непобедимое оружие, кажется, так ты сказал. Монстры, которых ты создавал в Ахероне, были лишь первым этапом этих планов. И конечно, вырвавшись на волю, ты не собирался от них отказываться. Ты даже не хотел оставаться в человеческом теле, а моё - назвал хилым тельцем, которому не сравниться с творениями конгломератов.
   Я лишь смотрела на тебя оторопело, словно впервые. В сущности, так оно и было. Я с детства любила тебя, но что я о тебе знала? Я чувствовала то же безумие, когда через менаду соприкоснулась с мыслительным баком. И вижу теперь, как в твоих глазах горит эта ненасытная тёмная ярость.
   Ты сказал, что понял главный закон эволюции: любой вид расширяется бесконечно, пока что-то его не остановит. Конгломераты штампуют на конвейере улучшенных солдат и яростно борются за жизненное пространство. Что это, как не естественный отбор? Выжить - значит захватить этот мир раньше других.
   А я всё пыталась что-то тебе объяснить, умоляла, кричала, что не хочу завоёвывать мир и не позволю превратить моих детей в биомассу для опытов! Но ты лишь удивлялся: что здесь такого? Любая форма жизни постоянно совершенствуется, чтобы выжить и расселиться по Земле. Зачем ждать сотни поколений, если это можно сделать за считанные месяцы? Планета созрела для появления нового вида - более приспособленного к жизни, чем ветхое человечество.
   Солнце погасло. Ужас заполняет сознание. Все эти годы я хотела вернуть свой рай, но ты принес с собой лишь ад - безжалостный и жуткий. Я возвратила тебе внешность человека, но внутри ты уже перестал им быть. Даже Сайто, клон из пробирки, был куда человечнее. Как жаль, что я потеряла его из-за тебя!..
   Ты первым ударил меня, Орфей. И это стало последней каплей. Сказал, что справишься сам. Великий план не должен зависеть от одного исполнителя. Я вытираю кровь с разбитой губы. Больно, как тогда. Сказка бесповоротно обратилась в кошмар. И теперь ужас Ахерона будет расползаться по планете, заглатывая континент за континентом... Пока что-то его не остановит, мелькнуло вдруг в голове.
   Ты был куда сильней меня. Под белой кожей переливались свежевыращенные мускулы. Серьёзный противник для моего слабого тела. Но ты ошибся, считая меня безоружной. Коготь - прощальный подарок Сайто - мгновенно выскользнул из потайного кармана в запястье. Отточенный взмах - и из распоротой шеи фонтаном брызнула кровь. Ещё ни разу я не делала этого в новом теле, но мозг отлично помнил все заученные движения...
   Знаешь, что самое странное, Орфей? Иногда мне кажется, что всё это был лишь сон - наведённая галлюцинация. Такое порой случается, когда слишком часто пользуешься нейросвязью.
   Последние лучи солнца умирают за горизонтом. Пальцы невольно касаются металлической капсулы на шее. Орфей, я похоронила тебя на том безлюдном пляже, но взяла с собой образцы твоих клеток. На случай, если мне понадобятся очень умные дети.
   Я щёлкаю предохранителем игломёта и вытираю слёзы. Пилот испуганно оглядывается, не понимая, что я вряд ли смогу ещё кого-то убить.
   - Чего уставился? - раздраженно бросаю ему, пытаясь скрыть эмоции. - Не бойся, как перелетим границу, я тебя отпущу.
   Бесит меня этот биопилот, как и всё накануне месячных. За годы жизни в мужском теле я совсем от них отвыкла.
   А стреколёт всё мчится над сверкающим океаном, унося горечь воспоминаний. Ещё немного и мы достигнем Афротропики - места, где теряется след Сайто. Погоди, дорогой! Может, ты и способен запутать лучших ищеек мира, но от меня тебе точно не уйти. Ты ведь знаешь: я никогда не сдаюсь.
   0x01 graphic
   13
   0x01 graphic
   Филиппов А.Н. Чемпионат 15k "Рассказ" Проза 
   По дороге из школы мы решили устроить в нашей деревне лыжные соревнования. Конечно же, такое решение созрело не на пустом месте, а в результате участия Вовки Босика в школьной спартакиаде. Он один из нашей деревни попал в сборную команду своего класса, и мы все ходили за него болеть. Болели мы старательно: кричали, подбадривали всячески, но всё понапрасну. Далеко за чертой призеров остался Вовка, так далеко, что он даже награждения смотреть не стал и нас за собой от торжественного мероприятия утянул. Всю дорогу Босик сетовал на свои лыжи.
   - Да, разве на этих, - говорил он, показывая нам свои лыжи, - покажешь хороший результат? У них-то у всех лыжи на ботиночках... Мне б такие, я б на них вжжих и всех бы обогнал!
   У "них" - это у ребят из поселка, куда мы полгода назад пришли учиться в среднюю школу. Четыре класса мы учились в соседней деревне, а в пятый класс надо было уже идти в школу заводского поселка. Здесь, в поселковой школе работал хороший учитель физкультуры, который с первого класса учил ребят, как правильно на лыжах бегать. Нас же в начальной школе никто спортивным премудростям не обучал. Выдаст нам, бывало, наша учительница Полина Никитична мячик, накажет строго, чтоб не бесились особо, а сама садится тетрадки проверять.
   Ясное дело, что при таких занятиях соперничать на равных поселковыми ребятами у нас не очень получалось, но поучаствовать в соревнованиях, ужас как хотелось... А тут еще в "Новостях" показали, как в Гренобле наш лыжник Вячеслав Веденин за олимпийскую медаль сражался. И хотя уступил он немного норвежцу, но нашим пацанам Веденин лучше приглянулся.
   После школы, на горке нас человек двадцать собралось, вот там-то Вовка Босик задумку о соревнованиях для всех и озвучил.
   - Так, пацаны, - сказал он, проворно привязывая к валенкам лыжи, - в воскресенье проводим чемпионат деревни. - А сейчас, айда лыжню для соревнований торить.
   Пацаны восприняли идею нашу по-разному: одни поддержали, другие хмыкнули да рукой равнодушно махнули, а третьи, вообще, смеяться начали. Особенно Гошка Прошин надрывался и дружки его Коля Нога с Леней Карпухиным хохотали во всё своё луженое горло.
   - Спортсмены! - орали они, стоя на горе. - Лыжники! Со смеху умереть можно! Вы, только, опозоритесь на своих соревнованиях! Узнают люди, так на смех нашу деревню подымут! Спортсмены липовые! Не позорьтесь!
   Гошка старше нас на два года и такой противный, что просто жуть. Мы на его крики - ноль внимания, но некоторые пацаны скоро тоже сторону Гошки приняли. Так что, лыжню мы торили впятером. Деревня у нас небольшая - сорок изб всего, но лыжня получилась побольше километра. Мы прошли по лыжне три раза, а когда вернулись в деревню, уже стемнело.
   - Жалко, что у нас грамот на соревнованиях не будет, - вздохнул Вовка Босик, разглядывая тусклую лампочку, качавшуюся от ветра на столбе. - На настоящих соревнованиях обязательно должны грамоты быть...
   Мы с ним согласились, а Петька Евсеев предложил:
   - А, давайте, сами грамоты нарисуем. Каждый дома возьмет...
   - Нет, - перебил Петьку Сашка Седов, - пойдемте ко мне. Мамка с папкой в вечернюю работают, у меня и рисовать будем, а, лучше, мою сеструху Маринку попросим. Она знаете, как здорово рисует. И мы тут же отправились к Седовым.
   - Вот еще, - сразу же отмахнулась от нашей просьбы Маринка, - надо мне, больно... У меня контрольная завтра, а вы с глупостями своими... Надо вам, так сами и рисуйте.
   Маринка училась годом раньше нас, была отличницей и здорово от этого задавалась, но три чистых листа из своего старого альбома для нас вырвала. Мы сели рисовать: Петька рисовал грамоту за первое место, я за второе, Сашка за третье, а Вовка Босик с Генкой Евсеевым нам карандаши точили да всяческие советы давали. Цифра "2" у меня получилась красиво, буква "М" тоже более-менее, а вот "е" сильно на бок завалилась. Пришлось ластиком поработать. У Петьки грамота получалось многим лучше моей, но ему явно не хватало места на альбомном листе. А Сашка всё сопел над цифрой "3". Раза три он её стирал и начинал рисовать заново. Маринка посидела с нами за столом, посмеялась немного в ладошку над нашими успехами и пошла на кухню. Она там чем-то погремела, что-то наливала и скоро попросила Сашку сходить на колодец за водой.
   - Щас, разбежался, - ответил Саня, не отрывая взгляда от своего не особо удачного творения. - Некогда мне.
   Вообще-то Сашка всегда за водой ходил беспрекословно, обязанность у него такая по дому была, но сейчас решил проучить сестру.
   - Ну, сходи, - теперь уже просила Маринка.
   - Не-а, - отнекивался Саня, рассматривая с вытянутых рук уже довольно-таки грязный альбомный листок. - Некогда.
   - Сходи за водой, - вступила в переговоры Марина, - а я тебе за это грамоту нарисую.
   - Так это совсем другое дело, - обрадовался Сашка, быстро надел валенки, подмигнул нам и, звеня ведрами, помчался на улицу.
   Грамота у Маринки получилась на загляденье. Аккуратненькая, в рамочке, и лыжника она там нарисовала, и медаль с ленточкой, и кольца олимпийские. Потом Марина и нам немножко помогла. После её помощи наши грамоты смотрелись очень даже ничего, но грамота за третье место, конечно же, была намного лучше наших.
   На следующий день, вернувшись из школы, мы опять пошли накатывать лыжню. Теперь к нам еще присоединились братья Сказовы: Женька и Серега. Вчера они ушли с горки за Гошкой, но потом чего-то с ним поругались. Так поругались, что хотел им Гошка показать, где раки зимуют, но Женька с Серегой по целику да огородами убежали домой. Теперь Сказовы твердо решили принять участие в чемпионате.
   - Давайте, пацаны, сразу договоримся, чтоб всё по-честному было и по-настоящему, - после первого круга завел разговор о правилах гонки Вовка Босик. - Вот, например, догоню я Петьку, крикну "лыжня", так Петька должен сразу же в сторону отойти.
   - Чего это я должен отходить? - не согласился с такой идеей Петька. - Если тебе надо обгонять, так, вон, сколько места, обгоняй, но я тебе, ни в чем уступать не собираюсь.
   - Ты ничего не понимаешь, - ерепенился Вовка. - И в соревнованиях ты никогда не участвовал, а потому правил не знаешь, а нам главный судья объяснял, что надо кричать и как обгонять. Уступить ты обязан.
   - Ничего я тебе уступать не буду, - продолжал твердо стоять на своем Петька. - Ишь, какой, уступать ему... Один раз в соревнованиях поучаствовал, так теперь всё можно?
   Немного поспорив, мы решили, что на наших соревнованиях будет сразу три лыжни, чтоб никому при обгоне обидно не было. Как решили, так и сделали. Теперь у нас все думы с разговорами только лишь о соревнованиях. По дороге из школы, вновь о наградах заговорили.
   - Грамот одних, маловато будет, - сетовал Босик. - У нас все-таки чемпионат. Медали бы еще...
   - Может, из консервных крышек медали вырежем? - как всегда первым выдал идею Петька Евсеев. Ему уже второй год выписывали журнал "Пионер", а потому мы считали Петьку не на шутку умным да на редкость начитанным.
   Мы тут же наперебой стали обсуждать, что и как вырезать будем, но скоро Сашка Седов вспомнил, как он летом обрезался консервной крышкой "аж до кости" и мы решили, что с этими жестянками лучше не связываться. Пока Петька чесал лоб под шапкой, выискивая там еще вариант награды, дельную идею предложил Женька Сказов.
   - А давайте вымпелы сделаем. Такие же, какие возле школьного спортзала висят. У нас баба Маша так здорово умеет на машинке шить, что ей три вымпела сшить - сущий пустяк. Её только попросить надо, как следует.
   И мы, не заходя домой, всей ватагой отправились к Сказовым. Баба Маша возле печки готовила еду корове. Она доставала из большого чугуна вареную свеклу и быстро резала её на мелкие кубики.
   - Бабушка, - не раздеваясь, захныкал Женька, - сшей нам три вымпела. Нам для соревнований надо. Ну, сшей...
   - Какие еще вымпелы? - утирала бабушка рукавом мокрый лоб. - Некогда мне. Корову доить надо.
   - Ну, сшей, - продолжал канючить Женька на редкость жалобным голосом. - Ну, пожалуйста. Я тебе всегда помогать буду. Хочешь, я завтра в магазин за хлебом сбегаю? Ну, сшей...
   - Ладно, - не выдержала причитаний внука баба Маша, - посмотрим, сейчас подою корову, а вы пока на диванчике телевизор посмотрите.
   Мы включили телевизор и всемером уселись на диван. Телевизор сильно снежил и часто трещал помехами, но передача про какую-то африканскую страну нам понравилась. И смотрели мы её до тех пор, пока баба Маша не переделала дела в хлеву и на кухне. А как подошла она к нам, так нам сразу не до телевизора стало. Петька на тетрадном листе изобразил треугольник, и мы наперебой излагали бабушке требования к вымпелу.
   - Чтоб каемочка желтая и внизу кисточка, - отталкивая друг друга от стола, кричали мы. - И палочка с веревочкой, чтоб на стену можно повесить. Один должен быть большой, другой поменьше, а третий маленький. И цифры на них вышить.... И чтоб непременно все вымпелы красные были!
   - А где ж я вам красной материи возьму? - задумалась баба Маша, перебирая цветастые тряпки в нижнем ящике комода.
   - Ну, бабушка, - мигом загнусавил Женька, так жалобно, что и у нас на глаза слезы навернулись. - Ну, сшей...
   - Ой, беда с вами, - вздохнула бабушка и побрела открывать чулан.
   Мы хотели тоже пойти в чулан, чтоб помочь в выборе материала, но баба Маша нашу помощь мигом отвергла веником. Пришлось нам томиться всё на том же диване, пока баба Маша не вернулась с материей. До того, как стать материалом для знаков спортивного отличия, эта материя называлась юбкой, и цвет у неё был не особо красный, а скорее бордовый, но нам такой цвет очень даже приглянулся. Бордовый вымпел многим лучше вымпела в цветочек. Мы помогли бабе Маше поставить на стол машинку, уронив при этом на пол стеклянную вазу. Красивая была ваза. Дорогая, наверное. А потому пришлось нам поскорей уходить от Сказовых, чтоб лыжню как следует укатать.
   В субботу утром к соревнованиям всё было готово. Осталось только в школу сходить да вечер с ночью скоротать. Женька из своих рук показал нам вымпелы и мигом спрятал их за пазуху, даже потрогать вволю не разрешил.
   - У меня до соревнований побудут.
   А вымпелы получились хороши! Всё, как мы заказывали: один в один. Вовка Босик стал требовать, чтоб вымпелы хранились у него, потому что он один из деревни в соревнованиях участвовал, но Женька на все Вовкины доводы, лишь кукишем отвечал. Босик не сдавался до тех пор, пока мы не подошли к поселковому стадиону, а там возле ворот висело объявлением о районных соревнованиях.
   - Как же мы про афишу забыли, - топнул ногой Петька и стал внимательно изучать наглядную спортивную агитацию. - Что это за чемпионат без афиши?
   Мы так старательно изучали объявления, что умудрились опоздать на первый урок. Учительница немного поругалась, но с нас, как с гуся вода. У нас, ведь, только соревнования на уме.
   - Скорее бы завтра, скорей, - торопили мы время.
   Вечером пошли просить Маринку, чтоб она на куске обоев написала для нас афишу. Думали мы, что Маринка опять артачиться начнет, но где-то, видно, медведь сдох, почти сразу согласилась художница. Правда, Сашке пришлось дать обещание - целую неделю полы в избе подметать. Хотя и не мужское это занятие, но и не на такие жертвы ради красивой афиши пойдешь. Согласился Сашка. Маринка цветными карандашами написала афишу и побежала куда-то с подружками, а мы пошли объявление на столб вешать. И уж кнопки достали, но тут Босика сомнения посетили.
   - Вот, пацаны, - сказал он, - тут написано: "приглашаются все желающие", а ну как взрослые мужики пожелают... Что тогда? Плакали наши вымпелы?
   - Да, так не пойдет, - согласились мы и убрали кнопки в карман.
   И чуть-чуть наш чемпионат без афиши не остался. Но Петька опять в ситуацию вник и предложил афишу слегка поправить. Мы побежали к Седовым и на афише под словом "желающих" появилась яркая надпись красной краской "пасматреть".
   Вечером я долго не мог уснуть: часто вертелся на постели и представлял, как я завтра при большом скоплении народа финишировать буду. И очень мне хотелось третье место занять. И пусть там вымпел самый маленький, а зато грамота-то, какая красивая...
   Утром еще не рассвело, а к нам в окно уж стучат. Бабушка побежала отпирать дверь и впустила Вовку Босика.
   - Пошли, - закричал он, лишь переступив порог, - ночью снег пошел и всю лыжню занесло. По новой торить надо.
   Бабушка и ахнуть не успела, а я уж оделся, валенки с печки достал, лыжи в охапку и бегом на улицу. А там метет. Зима, будто бы, решила наши соревнования на прочность проверить. Да, только, нам никакая метель нипочем. Укатали мы лыжню к одиннадцати часам и снег, как раз, перестал с неба сыпаться. До старта чемпионата оставался всего один час. Мы поскорей побежали домой - поесть. На сытый желудок, оно сподручней, чемпионаты выигрывать.
   Когда мы с Босиком пришли на горку к месту старта, там уже толпа собралась. И почти все на лыжах. На самых удобных для старта местах стоял Гошка со своими дружками.
   - А вы чего приперлись? - сразу же попер на Гошку Вовка. - Вы ж не хотели и смеялись всё... Не принимаем мы вас.
   - Чего это "не принимаем"? - ухмылялся Гошка. - Сами в афише написали, что приглашаются все желающие, а теперь "не принимаем".
   - Да, ты сперва читать научись, - кричал, размахивая руками Босик. - Там внизу приписочка имеется. Не принимаем мы вас.
   - Какая "приписочка"? - с ехидной усмешкой отвечал Босику Гошка. - Нет там никакой "приписочки".
   - Спорим, что есть! - тянул Гошке руку Вовка. - На двадцать копеек! Спорим!
   Они поспорили и мы всей гурьбой, вместо того, чтоб готовиться к старту, пошли в деревню афишу рассматривать. Около столба с афишей нас ждало форменное фиаско. Разыгравшаяся ночью метель, обратила нашу приписку в сплошное красное пятно. Краска-то акварельной была. Теперь мы не могли не допустить к соревнованиям всех желающих, а их оказалось десять человек, и все они старше нас: кто на год, а кто и на два. Чтоб на стартовой линии встать в один ряд места всем не хватило. После громкого спора получилась крепкая потасовка, и кто в той потасовке слегка оплошал, оказался во втором ряду. Из всей нашей компании в первый ряд только Вовка Босик пробился. Старт нам давал дед Егор, который вышел посмотреть: чего это у него ребятня на задворках раскричалась и тоже соревнованиями заинтересовался.
   Как только мы стартовали, меня кто-то толкнул, и я врезался носом в снег. Пришлось мне всех догонять. Пока догонял, так еще пару раз шлепнулся, но все-таки не последним пришел... Наград никто из наших не получил. Чуть-чуть Вовка Босик Леню Карпухина за третье место не обогнал, но в спорте "чуть-чуть" не считается. Ну, ничего, мы еще чемпионат устроим...
  
   0x01 graphic
   14
   0x01 graphic
   Бородкин А.П. Робот 30k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Фантастика 
   Многие вещи я уже подзабыл, говорит он, некоторые забылись напрочь. Задумывается. Добавляет, что память человеческая несовершенна.
   - Рано или поздно, детали ускользают, как выскальзывает из тележки батончик сникерса, - раскрывает ладонь, бросает невидимый мячик. Через ажурную решётку это выглядит неясным движением тени. - Вы замечали, святой отец, что наша память похожа на тележку из супермаркета? Разве нет? Каждый распоряжается ею по своему усмотрению. Кто-то грузит пару-тройку крупных упаковок - ярких событий - и дополняет оставшееся место россыпью мелких переживаний. Кто-то равномерно заполняет память небольшими вкусными событиями-воспоминаниями.
   Святой отец издаёт гортанный звук "гм-кха". Неясно, высморкался он, прочистил горло или выразил своё согласие... быть может, протест? Мужчина продолжает. На мгновение он задумывается: кто он в данный момент? Посетитель? Гость? Клиент? Он исповедуется, а значит святой отец его обслуживает... Решает, что это другое, не то, что в магазине или парикмахерской. Он - исповедующийся и нечего здесь выдумывать.
   - У кого-то в памяти-тележке порядок - всё разложено по полочкам: хлеб в одном углу, бакалея в другом, мясо - отдельно. Чтоб не запачкать остальные продукты. Бактерии проникают через полиэтиленовый пакет. Бактерии... сейчас все боятся этой заразы. - Очень хочется поговорить на эту тему, но разговор и так уже достаточно уклонился. Мужчина чувствует нетерпение с другой стороны решетки. Долгий день подходит к концу и святому отцу не терпится снять казулу и отправится домой. "Вполне возможно, его ждёт ужин при свечах. Бокал вина и вечер в компании приятной женщины, - думает исповедующийся. - В этом нет ничего греховного".
   - В большинстве тележек царит бардак. Воспоминания набрасываются хаотично и никак не систематизированы.
   - Это вполне нормально, - священник впервые подаёт голос. - Воспоминания укладываются по мере их поступления. Однако прошу тебя, сын мой, приблизься к себе. Ведь ты хочешь рассказать о себе, не так ли?
   - Простите, святой отец, я только хотел сказать, что все события в тележке нашей памяти со временем сжимаются, усыхают, делаются меньше. Теряются краски и яркость воспоминаний. В конце концов, они выскальзывают через металлические прутья, падают на пол супермаркета. Это называется "забыть".
   - Когда ты исповедовался в последний раз, сын мой?
   Мужчина трёт ладони одну об другую, его лоб покрывается испариной. Он отпускает галстук (Сальваторе Феррагамо делает отвратительные галстуки. Непонятно почему они стоят так дорого?). Говорит, что это первый раз. Видит, как от причала отходит белый теплоход - это покачивается биретта - святой отец качает головой.
   - Тогда будь максимально краток, сын мой. Начни с главного. Каков твой самый суровый грех?
   - Любовь! - без раздумий говорит человек. - Я любил и люблю!
   - Полагаю, речь идёт о греховной любви к женщине?
   - Нет, что вы! Я люблю всё человечество и хочу ему помочь. - Подумав, мужчина добавляет, что и постыдная любовь к женщине в этой всеобъемлющей любви тоже присутствует. - Вернее, присутствовала... какое-то время.
   - Тогда расскажи по порядку.
   - Это долго... а впрочем, если я буду выкидывать несущественные куски - опускать их через прутья тележки, - священник нетерпеливо ёрзает, - мы уложимся до завтрашнего полудня... Шутка. Это была шутка, святой отец.
   Датой своего рождения я считаю 12 июля 20ХХ года. В тот день Роб Дениелс (я тогда работал на ферме его отца) решил поехать на танцы. Меня прихватил с собой. Не знаю зачем, быть может, для смеха - танцевал я в ту пору не очень. Строго говоря, паршивый из меня был танцор - угловатые движения, неповоротлив, как черепаха. На полпути Роб вспомнил, что у него кончились сигареты, попросил меня заскочить в супермаркет, притормозил. Я заскочил. Купил сигареты и пиво, вышел... Я шел, пересчитывая мелочь - правильно ли мне дали сдачу, - и не смотрел на дорогу. Классическая сцена: грузовик (в моём случае молоковоз), крутой поворот, зазевавшийся парнишка на дороге. Грузовик ехал слишком быстро и тормозные колодки у него были подношены - это я додумываю, пытаясь объяснить произошедшее... Знаете, мне совсем не было больно. Я увидел луч света, блеснувший на хромированном бампере, визг женщины (до мурашек) и удар - меня приложило всей двадцатитонной массой и выбросило на обочину.
   Попал ли в тот день Дениелс-младший на танцульки я так и не узнал. Могу предположить, что нет... а может быть, да - парень любил танцевать, к тому же у него было свидание с Лизой Колдсмит. Такие девчонки не прощают прогулов.
   Очнулся я на мягком - в сарае на куче соломы. Светило солнце, день был в самом разгаре. Ласточки влетали и вылетали в открытое окно, я видел синее небо, след самолёта - белая растекающаяся стрелка. За стеной телилась корова. Я слышал, как она мычит, пытаясь разродиться, как пискнул новорожденный телёнок. Корова потом чесалась о стену боками.
   Вечером зашел хозяин, мистер Дениелс, спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что прекрасно. Если не считать, что из механического оборудования нормально функционирует только правая рука, и центральная электронная система тоже имеет повреждения.
   Хозяин задумался, сдвинул шляпу на затылок. Потом рассмеялся (он вообще-то был балагур):
   "Правая рука, говоришь, работает? Так ты можешь... - он сделал несколько фрикционных движений чуть ниже своей талии, - побаловать себя. - Замолчал. - Быть может, в твой мозг вставить в газонокосилку? Чтоб добро не пропадало".
   Я вежливо отказался от этого предложения, сказал, что у меня есть надежда сделать репайр, в меня заложены обширные функции самовосстановления. В ответ он попросил меня не очень-то расстраиваться, если не получится: "Газонокосилку всё одно чинить, а на тебя гарантия вышла, и значит, запчастей не найти".
   Кроме того, он сказал, что не будет тратить деньги на тупого робота, который побывал под грузовиком: "Не держи меня за дурака, Эд".
   Меня зовут Эдгар. Забыл представиться: Эдгар Уитмен.
   Исповедующийся делает паузу, переводит дыхание. Священник приближает лицо к оконцу, вглядывается сквозь ажурную решётку. Видит обыкновенного пожилого мужчину, бледного, чуть уставшего от жизни, с проседью в волосах. Можно подумать, что у него психическое расстройство, но сумасшедшие не приходят на исповедь в костюмах Бриони, не носят золотых очков и не имеют часов за пятьдесят тысяч долларов.
   - Продолжай, сын мой, - нейтрально предлагает священник. На ужин он немного опоздает (это очевидно): "Не страшно. Зато мне будет, что рассказать. Интересная тема для беседы: безумец на исповеди. За партией в бридж можно будет обсудить".
   - За месяц я почти восстановил себя. Больше всего возни было с полировкой корпуса. Я так и не смог идеально выровнять все вмятины. Хозяин сказал, что это ничего.
   "Это называется индивидуальность, Эд. У меня череп неправильной формы, большой подбородок и кривые ноги - в этом моя индивидуальность. Я один такой на всём белом свете. Роботы похожи друг на друга, как леденцы из баночки монпансье, а люди отличаются". Считая, что это меня успокоит, он ткнул меня кулаком в бок и посоветовал носить одежду. "Возьми что-нибудь из тряпья в кладовке".
   Я выбрал брюки, рубашку и фартук. Особенно гордился подтяжками - замочки приятно клацали по корпусу, роднили меня с одеянием.
   Хозяин сказал, что я похож на беженца из Афганистана: стоит только водрузить на голову пуштунку и меня будет не отличить.
   И он был прав: мистер Дениелс был крупным мужчиной, его вещи болтались на мне, как на скелете. И - в этом я вижу Божье благословение - мне хватило сообразительности увидеть, как я нелеп. "Беженец из Афганистана - это ещё мягко сказано. - Я разглядывал себя в зеркале, вертелся. - Пугало огородное - вот правильное определение".
   Молоковоз повредил мой мозг и центральную электронную систему, и, я так полагаю, он стал причиной...
   Эдгар замолкает, опять трёт ладони. В этом повторяющемся движении есть что-то маниакальное. Чтобы не провоцировать припадок, священник приходит на помощь:
   - Ты полагаешь, сын мой, грузовик изменил твои схемы, придал тебе индивидуальность?
   Исповедующийся трясёт головой:
   - Верно подмечено, святой отец. Однако я бы не назвал это индивидуальностью - в ту пору это были всего лишь зачатки личности. У меня появилось чувство прекрасного. Оно со временем переросло в любовь - ту самую любовь, о которой я должен вам рассказать. А вы должны будете решить, насколько она греховна.
   - Излагай по порядку, сын мой. Иначе я не смогу понять.
   - Я понял, что мой костюм отвратителен и решил это исправить. Среди заброшенного хлама отыскал швейную машину, починил её. Это оказалось не трудно: несколько микросхем я вынул из кухонной посудомойки (успокоил себя тем, что её всё одно заменят по гарантии), разбитый корпус машины склеил и стянул винтами. Иглами и нитками со мной поделилась Лиза Колдсмит - она обожала шить.
   Я подогнал по фигуре брюки, рубашку перешил полностью: нагрудный карман перенёс на рукав (мне понравилась эта модель, я отыскал её в интернете), на спине сделал выточки. Фартук перекроил и отстрочил двойным перекрёстным швом.
   "Твою мать! - воскликнул сэр Дениелс, когда меня увидел. - Из огня да в полымя, Эд! Теперь ты выглядишь, как сраный французский педик! Ты ведь не собираешься появиться в этом наряде на элеваторе? Соседи разорвут меня в клочки своими шуточками. Сними ЭТО немедленно или я оболью тебя бензином и подожгу!"
   Вполне вероятно, хозяин бы выполнил своё обещание, но я сам осознал свою ошибку. Я слишком увлёкся: "Рабочая одежда должна быть проста, надёжна и функциональна. Особой красоты здесь не нужно". Тем же вечером я сострочил себе рабочий комбинезон из двух мешков из-под проса и остатков фартука. Мистер Дениелс этот вариант одобрил. Мало того, он приказал сделать такой же комбинезон для себя и для Роберта. "У нас будет семейная униформа. Ха! Эд - ты молодец. Соседи от зависти проглотят свои рукавицы!"
   Днём я работал в поле, а вечерами (и ночи напролёт) крутил рукоять швейной машины. Это не составляет труда, когда ты робот. Мне не нужен отдых, не нужно спать. Я был только рад, когда у меня появилось ночное занятие... любимое, к слову сказать, занятие.
   Через некоторое время я близко сошелся с Лизой Колдсмит... насколько вообще робот может сблизиться с человеком. Это была замечательная девушка. Черноглазая, черноволосая, стройная, подтянутая... когда она шла по улице, все мужчины заглядывались на её икры. А какая жгучая! В её жилах текла смесь еврейской и ирландской крови. Смесь дикая и невообразимая, будто дикую кошку скрестили с ангелом. Лиза вспыхивала, как пучок соломы и в гневе могла разогнуть подкову, но когда у неё было хорошее настроение, оно передавалось всем окружающим. Даже зимой вокруг неё расцветали розы. Я наблюдал и представлял, какова она в любви... да-да, в ту пору я уже задумывался, что же такое любовь.
   - Ты говоришь о плотской любви? - уточнил священник.
   - Боюсь, святой отец, тогда я ещё не очень представлял разницу. В моей программе было заложено человеколюбие. Милосердие, гуманизм по отношению к живому существу. Невозможность причинить вред - вы знаете, эти три правила робототехники. Однако молоковоз наградил меня чем-то большим. Возможно, чувство красоты переросло в любовь.
   - А как вы сошлись с этой девушкой?
   - С Лизой?
   - Да, с Лизой. На почве чего?
   - Я же говорил: она и я - мы любили шить. Она научила меня некоторым приёмам, подарила книгу по мастерству кроя. Дюжину обучающих курсов я просмотрел в сети и даже окончил заочные курсы... В общем, платье для выпускного бала шил для Лизы я. Когда она вышла на сцену чтобы получить диплом, у директрисы отвалилась челюсть.
   Так начался второй этап моей жизни. Я называю его "деньги". Тут долго рассказывать нечего... хотя это был довольно продолжительный период.
   Заказы стали поступать со всей округи. От заката до рассвета я шил платья, костюмы и куртки. Не брезговал брюками и ночными сорочками. Всё, что касалось ниток и ножниц вызывало мой живейший интерес. Мистер Дениелс это почувствовал и сказал: "Если в руки что-то плывёт - хватай сачок и зачёрпывай, я так понимаю. Тем паче не нужно раскрывать варежку, если речь идёт о деньгах". Он велел мне брать плату за свою работу. И я брал. Половину отдавал хозяину, половину оставлял себе.
   Вы скажете, это несправедливо, а я отвечу, что это более чем справедливо. Хозяин мог мне просто приказать, и я бы работал бесплатно, но мистер Дениелс увидел во мне личность... Хотя, если быть до конца откровенным, он видел личность даже в миксере. Разговаривал с трактором, как с живым существом... со всеми машинами. Но со мною общение было глубже - хозяин спрашивал моё мнение, мы беседовали вечерами за партией в шашки. Он любил играть в шашки. Разве это не признак человеческого ко мне отношения?
   Если поступал срочный заказ, мистер Дениелс отпускал меня с поля. А через некоторое время он и вовсе купил (из денег, что я заработал) робота мне на замену.
   "Обучи эту железяку премудростям прополки и полива, - сказал он мне. - И можешь больше не появляться на ферме... Только обучи как следует, мне не нужны неприятности. Да, вот ещё что... на крыльце стоит коробка... её привезли утром. Курьерская служба, наконец, сподобилась добраться в нашу глушь. Это новая швейная машина. Для тебя, Эд".
   Меня переполняла благодарность. Я схватил его руки и с чувством пожал. Он тоже расчувствовался, на глазах выступили слёзы, потом (видимо решив, что он перегибает с добротой), хозяин шмыгнул носом и сказал, что половину стоимости мне предстоит вернуть: "Я же не Санта-Клаус".
   Прошло тридцать лет. Мой капитал значительно вырос, я стал играть на бирже, скупал акции. Не для того, чтоб увеличить капитал - денег мне хватало, - а чтоб победить инфляцию. Стоит только дать слабину и этот червь сожрёт ваши деньги. Не забывайте об этом, святой отец.
   Мистер Дениелс постарел и отошел от дел. В поле теперь работал его сын Роберт и его жена.
   Мой бизнес процветал - поток заказов не уменьшался... И только Лизу Колдсмит я по-прежнему обшивал бесплатно.
   - А разве она, - священник поднял руки и постучал указательными пальцами, - не с Робертом?
   - Вы хотите спросить, вышла ли Лиза Колдсмит за Роберта? Нет, этого не произошло. У парня оказалась тонка кишка, чтоб накинуть узду на такую девушку. - Эдгар замолчал. Священник незаметно повернул руку и посмотрел на часы: "Матерь божья! Пробежало два часа!"
   - Продолжай, сын мой!
   - Вам не терпится перейти к финалу? - спросил исповедующийся. - Или мне продолжать в хронологическом порядке?
   - Рассказывай последовательно. Из твоего рассказа я уже вижу несколько грехов... Только, прошу тебя, постарайся не сквернословить.
   - Постараюсь.
   Я продолжал дружить с Лизой Колдсмит, даже когда она превратилась в старую деву. И дальше: когда она стала брюзжащей старухой. Полагаю, именно она подтолкнула меня к следующему этапу моего развития. Он называется "Великая тоска по человечности".
   "Дело не в том, что ты всё время поступаешь правильно и не совершаешь ошибок, как бухгалтерский калькулятор. И даже не в том, что ты знаешь наизусть все чёртовые книги Мира (когда сердилась, она любила подпустить крепкое словечко). Дело в том, что ты - железяка. (Я не обижался на это определение, я вообще не обижался на Лизу.) Железяка в модной упаковке. Ты не человек. Тебя нельзя воспринимать всерьёз. И не говори, что ты чувствуешь так же, как и я. Наслаждаешься закатом и мечтаешь полететь к облакам. Ты - робот. В этом твоя суть. Ты существуешь по программе".
   Я понимал, что она говорит неправду. Во всяком случае, полуправду.
   У меня есть понимание прекрасного, рассуждал я, я испытываю любовь и способен творить. Разве не эти качества делают человека человеком?
   "Да пойми ты! - твердила она. - Любой боров, который завтра окончит свой земной путь беконом, более человечен, чем ты!"
   Лиза Колдсмит умела убеждать, нужно отдать ей должное. Я решил стать человеком.
   - Для чего? - спрашивает священник. - Что тебя не устраивало? - Неожиданно ему приходит мысль, что если этот безумец действительно робот, то получается, он отпускает грехи машине. "Ах, какой нехороший прецедент. Если узнают коллеги... весть может дойти до Ватикана".
   Эдгар отвечает вопросом: - А вы бы не хотели стать человеком? Если бы ваш разум оказался заперт в стальном корпусе?
   В интонации слышится подвох. Священник оставляет подначку без ответа. Поднимает плечи и просит продолжать.
   - Моя идейная вдохновительница умерла через двадцать лет. Я шил её последний наряд, и знаете, что я скажу? Ей всегда шло чёрное, особенно тот последний чёрный костюм...
   Я обналичил часть средств и ушел с фермы. Пошел, как говорят, куда глаза глядят. Хозяин меня не удерживал, к тому времени он давно отдыхал в земле. А Роберту было на меня плевать.
   Мне не нужно было пищи, не нужно сна. Я не знал устали. Если мои ботинки снашивались, я мог идти босиком.
   Я бы наслаждался закатами и встречал бы рассветы, радовался свежему воздуху и красоте бабочки на ладони. Выращивал бы розы и шил бальные платья. Я был бы самым счастливым человеком, если бы одна мысль не сверлила мне мозг: люди чувствуют это иначе. Я не человек - слова Лизы Колдсмит отравляли мою жизнь.
   В Массачусетсе, в институте робототехники мне сказали, что могут сменить стальное тело на био-полимерное. Это даст моему лицу мимику, сделает поверхность тела похожей на кожу. Я стану человекообразным. "Почти, как обезьяна", - это я добавил от себя.
   "Естественно, это только иллюзия, - сказал проректор института. - Вы останетесь куклой..." Сообразив, что брякнул бестактность, он извинился. Покраснел и задал тот же самый вопрос, что и вы: зачем мне это нужно? Я не стал отвечать: очень неприятно перечислять свои недостатки.
   Я ушел, но вернулся на следующий день. Согласился сделать модернизацию. Для чего? Мне нужно было стать похожим на человека. Это был первый шаг.
   Техники спросили, на кого я хочу стать похожим? Я показал фотографию молодой Лизы Колдсмит. Почему я это сделал? Опыт подсказывал, что перед молодой и обаятельной девушкой открываются многие двери.
   Модернизация прошла успешно. Ещё бы... я заплатил им четверть миллиона наличными. Лицо проректора вытянулось и сально заблестели глазки, когда он услышал про кэш.
   В Нью-Йорке я устроился работать в клинику. Правильнее говорить "устроилась", но позвольте я оставлю себе мужской пол. В душе я оставался мужчиной, самцом, если хотите. В больницу я устроился уборщиком. Мне хотелось присмотреться, узнать ближе, что такое человеческий организм. Придумать, как завладеть им.
   Той же осенью я поступил в медицинский университет. В тот момент я не был уверен, что мне это понадобится, однако... пригодилось.
   Клиника лечила всех подряд, и богатых и бедных. Смертность была высока, и каждый день в морге оказывался свежий труп. Иногда не один. Я наведывался туда, смотрел, как работает патологоанатом. Помните? перед красивой девушкой открыты многие двери.
   Прошло пять лет. Целых пять лет! Но я ни на дюйм не приблизился к своей мечте. Клиника не могла мне помочь. Я стал искать другие варианты. Вернее, это они меня нашли. Однажды ко мне подошел человек и начал задавать вопросы. Очень осторожно и очень издалека. В конце концов, он признался, что хотел бы покупать органы умерших. Подпольная лаборатория нуждалась в биоматериале.
   Нет-нет, святой отец, я не вскрывал покойных и не убегал от полиции, размахивая окровавленным скальпелем. Кишки в пластиковых пакетах - оставьте это дешёвым сериалам. Я пришел в эту пиратскую лабораторию и открытым текстом заявил, что хочу получить человеческое тело.
   Мне ответили вопросом, который я слышал тысячу раз: зачем?
   Я сказал, чтобы жить и чувствовать. Чтобы быть человеком. Парень, с которым я разговаривал (позже я узнал, что это ведущий хирург и хозяин лаборатории; его звали Лукас) расхохотался. Сказал, что у него полимерное сердце, искусственная печень и протезы в обоих коленях.
   "Знаешь, куколка, - сказал он, - я доверяю пластиковым шарнирам значительно больше, чем хрящам. Они не подведут. И заменить их легче... в случае чего. Не думала об этом?".
   Я сказал, что готов заплатить любые деньги. И это была правда. Биржевой крах пятьдесят пятого утроил мои капиталы. Я предвидел, что биржа рухнет и предпринял меры.
   "Я сделаю всё, что ты хочешь, милашка, но объясни мне: зачем? Тебе хочется чувствовать вкус пищи - я поставлю тебе анализатор. Ты будешь ощущать все оттенки вкуса вплоть до химического состава. Хочешь наслаждаться запахами? Пожалуйста! Газоанализатор и спектрометр - будешь улавливать каждую молекулу!"
   Оставаться роботом с анализаторами и датчиками, спросил я. Нет, это не для меня.
   "Ты говоришь чушь! Твой процессор повреждён или в него проник вирус! - Лукас почти кричал. - Ты можешь всё, что может человек, при этом избавлен от его недостатков. Ты неутомим, не подвержен болезням. Избавлен от стрессов и депрессий. И... ты хочешь всё это отдать? Избавиться от своих преимуществ?"
   Если это и называется "стать человеком", ответил я, тогда да: к чёрту преимущества!
   Он долго молчал, а потом сказал, что я напрасно считаю человека вершиной творения эволюции. "Это всего лишь маркетинговый ход, тебе промыла мозги реклама. Долгое время человек был на вершине - да, но теперь ситуация изменилась - больше он не первый. Однако человек не хочет это признать. Он просто физически не может с этим смириться - хочет оставаться царём природы. Именно поэтому он предаёт анафеме всё, что лучше и совершеннее его. Спать и болеть - модно! Морщины и усталость - круто! Так можем только мы, люди, в этом наша фишка. Стареть... о-о-о! - это просто супер! Ты хоть понимаешь, что будешь стареть? что умрёшь? А? Сейчас время - твой друг, но став человеком, ты сделаешь из него злейшего врага!"
   Я ответил, что мне плевать на время. Я люблю людей и хочу стать одним из них. Только так они смогут полюбить меня.
   "Что правда, то правда, - ощерившись ответил Лукас. - Своих они любят сильнее всего".
  
   Эдгар переводит дыхание и спрашивает, можно ли ему глоток воды. Священник разводит руками и отвечает, что воды у него нет.
   - У меня с собой.
   Из портфеля исповедующийся достаёт бутылку минеральной, жадно пьёт. Кадык прыгает вверх и вниз. Облегчённо вздыхает, обводит взглядом кабинку для исповеди. Кабинка самая обычная, каких тысячи. Над дверью в самом верху вырезана надпись на латыни: "TERRIBILIS EST LOCUS ISTE HIC DOMUS DEI EST ET PORTA COELI"
   "Страшное это место - дом Божий и врата небесные", - читает Эдгар и спрашивает, почему здесь именно эта надпись?
   - Ты хочешь спросить, зачем напоминать человеку о страхе? - уточняет священник. - Человек должен помнить своё место. Понимать, где он, а где Бог.
   Эдгар поспешно соглашается и говорит, что не смысл фразы его смутил, а сама надпись:
   - Обычно на латыни пишут "Terribilis est hie locus" - Это место ужасно.
   Священник отвечает, что это не существенно; сути не меняет. Эдгар возражает, что очень даже меняет:
   - В вашем варианте ровно двадцать две буквы. - Он ведёт пальцем по выпуклым резным буквам и шевелит губами. - Не мне вам рассказывать, что главные числа кабалистики одиннадцать и двадцать два. Вы ведь знали об этом? Одиннадцать умножаем на пять, получаем пятьдесят пять - год биржевого обвала.
   Священник хочет остановить рассуждения Эдгара, однако подходящие слова не идут на ум, и это раздражает сильнее всего. Сильнее греховного предположения. В желудке святого отца урчит, он просит продолжать рассказ: "Думаю, мы уже близки к развязке".
   - Как никогда, святой отец. Как никогда.
   Мои дебаты в клинике закончились двумя простыми условиями: полтора миллиона баксов плюс свежее тело. Я спросил, почему так дорого?
   "Я собираюсь оставить твой кремниевый процессор и центральную электронную систему, - получил ответ. Подумав, Лукас упростил формулировку: - Человеческий мозг - долой. На его место - процессор. Вместо позвоночника - магистраль центральной электронной системы. Необходимо разработать адаптер для твоих запчастей, понимаешь?"
   Я прибавил ещё полмиллиона и потребовал, чтоб позвоночник остался человеческим.
   "Боюсь, это невозможно. В этом случае, адаптер придётся встраивать в мозг. Удалять лобные доли и процессор ставить на их место". Парень набивал цену - я это понял и удвоил сумму. Когда стоишь на пороге глобального перерождения, всё остальное уходит на задний план. Меркнет, как туман перед рассветом.
   Последнее, что я услышал перед отключкой, как хирурги шутят между собой: "У девчонки была в запасе вечность, а она променяла её на кусок прожаренной телятины и взбитые сливки". Они пеняли мне отказ от анализатора. Я же думал только о том, что завтра стану человеком. Разве это не волнительно?
   Операция прошла успешно. За несколько месяцев я научился ходить, есть, прыгать, бегать - у тела сохранилась мышечная память. Я наслаждался вкусами, запахами, красками и звуками. Всё было в новинку, не так, как прежде. Прекрасно! Просто Божественно...
   - Не произноси этого слова! - просит священник. - Не нужно делать этого всуе.
   Эдгар не слышит призыва или игнорирует его. Продолжает:
   - Во мне произошла колоссальная перемена, - он хохотнул. - Исчезло человеколюбие. Вернее так: оно не исчезло, а поменяло знак. Перевернулось. Был плюс, стал минус. Теперь я ненавидел всё человечество в общем и каждого его представителя в частности. Ненавидел люто, до рези в животе.
   - Надеюсь, это прошло, - произносит священник.
   - Лукас сказал, что это гормональный сбой. Это обычное дело, и он скоро пройдёт.
   "Привыкай, старина. У человеков это бывает. Сегодня ты обожаешь девушку, готов съесть её без соуса и соли, а завтра она делается тебе безразлична. И даже противна".
   - Скажите, святой отец, разве это нормально?
   Священник задумывается, теребит пальцами кончик носа.
   - Такое непостоянство чувств... оно... естественно. - Спохватывается: - хотя и не поощряется церковью. Если ты считаешь его своим главным грехом, то могу тебя успокоить - этот грех не смертный. Прочти десять раз "Отче наш" и перечитай евангелие от Луки. Этого будет достаточно, я думаю. Кроме того, следи за своей речью и старайся не сквернословить. Будь умерен в пище и плотских наслаждениях.
   - Аминь, - заключает "приговор" Эдгар. - Вы очень добры ко мне, святой отец. - Молчит. Потом спрашивает: - Я могу идти?
   Священник творит крестное знамение и отвечает, что исповедь окончена. Смотрит на часы и понимает, что безнадёжно опоздал - нет смысла торопиться.
   Какая-то мысль не даёт ему покоя. Беспокоит. Маленький штрих - будто камушек в ботинке.
   - Ах, да! - вспоминает. - Скажи мне, сын мой, откуда взялось твоё теперешнее имя: Эдгар Уитмен? Почему именно эта фамилия?
   - Очень просто: это фамилия директора клиники, в которой я работал. - Эдгар машет рукой за спину, намекая на далёкое прошлое. - Когда я был роботом... Лизой Колдсмит. Помните?
   - Понимаю. Ты взял его имя, потому, что он был добр с тобой.
   - Не совсем. Во-первых, мы были тёзками по первым именам: он Эдгар и я Эдгар. Во-вторых, Лиза Колдсмит (то есть я) ему очень нравилась. Он делал мне подарки и несколько раз предлагал близость. Иногда это случалось в очень навязчивой форме. В третьих, мне нужно было человеческое тело. Здоровое и ухоженное. Я усмотрел в этих совпадениях подсказку Господа и воспользовался ею. - Он поднимает руку, рассматривает, поворачивает. - Это тело Эдгара Уитмена.
   Некоторое время священник молчит, обдумывая, правильно ли он понял сказанное, пытается отыскать альтернативные варианты. Найти иного толкования он не может.
   - Получается... ты убил человека? Это смертный грех!
   - Ничего подобного! - возражает Эдгар. - С точки зрения Господа всё осталось по-прежнему. Рассудите: жили человек и робот. Человек остался, а робот исчез. Но разве кому-то есть дело до старой железяки? В клинике ничего не заметили; наш брак с женой Уитмена стал крепче - я избавлен от его навязчивого желания совокупляться с каждой молоденькой девушкой. - Помолчав: - Разве это плохо?
   - Ты... - священник несколько раз открывает и закрывает рот, не зная, что сказать. Он напоминает глубоководную рыбу. Большую пучеглазую рыбу на палубе Дамноен Садуака. - Ты душегуб! Убийца! Не уверен, что я смогу сохранить тайну исповеди. Я буду обязан...
   - Я этого и не требую, - спокойно соглашается Эдгар. - Поступайте, как вам следует поступить.
   - Тогда зачем ты пришел? Не понимаю.
   - Чтобы узнать, в чём мой грех. В моей любви к людям или в ненависти?
   - Я... я не могу сказать. - Воздух в церкви становится густым и вязким. Дышать таким воздухом невозможно. - Мне не по силам принимать такие решения... Прошу тебя - уходи. Я не стану сообщать в полицию, сы... - слова "сын мой" застревают на языке. - Просто забудем о твоём приходе. Представим, что этой исповеди не было. Никогда.
   - Как вам угодно, святой отец.
   Эдгар покидает кабинку, выходит из церкви - аккуратно затворяет за собой дверь. В этом движении - человек привыкший делать дела досконально.
   Над городом сумерки; луна и звёзды закрыты облаками, вместо них - скоростная магистраль. Она ярко освещена, сияет и мерцает огнями фар, словно Млечный путь. На парковке у церкви только одна машина - светло-зелёный ситроен. Задняя правая фара имеет трещину, сквозь неё в дождь протекает вода. На бампере наклейка - красный треугольник (или ромб?) со словами "Не жди второго пришествия. Приходи в церковь сегодня".
   Через несколько минут из храма выходит священник, запирает дверь на ключ. Подходит к ситроену, садится. Опускает окно и жадно вдыхает воздух - прошедший день кажется ему вечностью. Тупой жестокой вечностью. "Быть может, я уже в аду?" - думает священник и вздрагивает от этой мысли. Пугается, как часто она возвращается.
   Рука в медицинской перчатке прижимает к лицу священника платок; платок пропитан эфиром. Святой отец неловко взмахивает руками, дёргается и теряет сознание. Эдгар открывает дверцу машины, сталкивает бесчувственное тело на пассажирское сиденье. Заводит двигатель.
   Главное, не отчаиваться, думает он. "Когда-нибудь мне повезёт... быть может, даже сегодня. Быть может, в мозге этого безгрешного человека я обнаружу причину, почему люди не любят друг друга. Нужно найти эту неисправность и исправить её. Я должен помочь людям".
   0x01 graphic
   15
   0x01 graphic
   Ворожцов Д.А. Необъявленная война 20k "Рассказ" Фантастика 
  

НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА

  
   Из коридора донесся шум приближающихся шагов. Я дернул вправо пистолет и тут же нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел... Выскочивший из-за угла чернокожий парень явно этого не ожидал. Повстанец повалился на спину, тело конвульсивно задергалось, а вокруг продырявленной головы расплылась темная лужа.
   Раздались автоматные очереди. Рассекая воздух, засвистели пули. Со стен полетели куски штукатурки. Видимость стала почти нулевой. Помещение наполнилось пылью и едким дымом, скребущим горло, точно наждачная бумага. Я сорвал с пояса гранату, выдернул чеку и швырнул в направлении врагов.
   Оглушительный взрыв. Вслед за ним мощная ударная волна, сметающая все на пути. Звон бьющегося стекла и... напряженная тишина... Ни криков, ни воплей, ни скупого английского мата. Выжить никому не удалось.
   Дым вскоре рассеялся. Я двинулся дальше, свернув в раскуроченный взрывом коридор. Жуть... Полуразрушенные стены. Искрящаяся проводка. Мерцающий свет люминесцентных ламп. Изуродованные тела четырех бойцов, валяющиеся на полу. Кошмарное месиво! Воняло кровью и сырым мясом, как на скотобойне. Но к смраду смерти я уже привык...
   Остался последний 'фраг'! Дело за малым: отыскать и отправить на тот свет. Короткими перебежками добрался до следующего выхода в конце коридора и выбил ногой хлипкую дверь...
   Выстрел! Зверская боль пронзила шею... Но это не страшно. Жив! Тот, кто меня подкараулил, промахнулся! Почти в упор! Мне явно повезло...
   Метнулся в сторону и укрылся за стеной. Скорость реакции увеличилась в разы. В голове звенело. Пульс зашкаливал. В крови бурлил адреналин. В лицо летели колючие щепки. Пули грызли дверной косяк совсем рядом.
   Еще один выстрел... Щелчок... 'Штурмовик' высадил всю обойму.
   Моя очередь!
   Выпрыгивая в проем, перекувыркнулся через голову и встал на одно колено. Никого. Пусто... Голова и рука с пистолетом синхронно сместились сначала вправо, потом почти мгновенно влево.
   В одной из дверей проскочила черная тень, перезаряжающая на бегу оружие. Резкий перевод ствола на опережение. Указательный палец дернулся. Бах! И сразу же еще пара выстрелов вдогонку... Игрушечные кирпичные перегородки для пятидесятого калибра не проблема.
   - Миротворцы победили! - раздался из поднебесья голос бездушной машины.
   Эта фраза услаждала уши сильнее, чем тысячи комплиментов. Выиграл чемпионат! 'Вытащил' почти 'слитый' раунд. Остался один против шестерых. Я нереально крут! Быстрый, ловкий, меткий. К черту скромность! Я лучший из лучших... Мне нет равных. Не зря столько времени тренировался. Даже прозвище приобрел соответствующее - Бессмертный Шурик.
   В голове что-то щелкнуло, и пространство поплыло, расширяя границы. Сначала перед глазами появился монитор, на экране которого выскочила статистика проведенного игрового боя. Потом проявился письменный стол с моноблоком. А вскоре прорисовался и задний фон - стена с подкопченными грязно-желтыми в черную полоску обоями.
   Цифровой поток оборвался, оставляя в глазах пульсирующую боль и усталость. В них будто песка насыпали. Добро пожаловать в реальность! В привычный мир... Серый, унылый и бессмысленный. Словно 'Yupi' в моей жизни так и не появился.
   На раздолбанном будильнике 'Ракета' два часа ночи. На столе, в почерневшей от налета кружке - остывший кофе. В пепельнице истлевшая до фильтра сигарета. В кресле перед монитором - я, сорокалетний мужик, который все еще играет с мальчишками в игрушки. Всеми забытый и никому ненужный...
   Вот и закончился еще один бесполезный день. Двенадцать часов в игре пролетели, словно мгновение. Опять засиделся допоздна. Как всегда... Пора спать. Хотя... Какая, к черту, разница, когда ложиться, если неважно, во сколько вставать! Уже давно я никуда и никогда не опаздываю. С наиглупейшей работой менеджера 'по непонятно чему' завязал года три назад. Бросил в лицо шефу заявление на увольнение и 'вежливо' рассказал ему о том, кто он на самом деле. Ушел, громко хлопнув дверью, так сказать.
   Ни разу не пожалел о своем решении, хоть и отдал той конторе лучшие годы жизни. Я ведь в ней с начала 'лихих девяностых' трудился...
   Нет, я не занялся собственным бизнесом. И не выиграл в лотерею миллион. К сожалению, внезапно разбогатеть помогло несчастье... В наследство от родителей досталась четырехкомнатная квартира в центре Москвы. Решение пришло само собой...Собственное жилье я сдал в аренду, а сам перебрался в съемную 'однушку' в глубоком тылу 'замкадья'.
   С того дня моя жизнь изменилась. Ни забот, ни хлопот... Не то чтобы я ни в чем себе не отказывал, но и ни в чем не нуждался. За большими деньгами я никогда не гнался. Зачем зарабатывать больше, чем в состоянии проесть? Совершенно бессмысленно. Конечно, утрирую, но суть правильная.
   Я стянул головную гарнитуру и бросил ее рядом с монитором, прямо в кучу мусора с упаковкой от 'фастфуда'. Это была только вершина айсберга, большая часть смердящего хлама валялась возле стола. Давно собирался сложить это 'богатство' хотя бы в пакет, но руки не доходили. Смахнул со лба капли пота и с удовольствием откинулся на спинку кресла, которое тоскливо простонало под тяжестью тучного тела. Немудрено, во мне ведь центнера полтора, не меньше.
   Вышел из игры, но выключая компьютер, случайно щелкнул по какой-то папке. На рабочем столе развернулось окно с фотографиями. Десяток гигабайт оцифрованных и неподвластных времени воспоминаний. Я нажал на первую попавшуюся...
   Свадебная фотография... Виктория и я в обнимку на фоне соснового бора. Еще молодые, красивые и беззаботно счастливые. Нам завидовали многие... С супругой мы расстались лет семь назад, как раз когда разразился предыдущий кризис - осенью восьмого. Она сказала, что устала тащить из болота человека, у которого в жизни нет никакой цели. По сути, разругались мы из-за моей маленькой зарплаты. Менять работу или устраиваться на еще одну я не захотел. Переубеждать и удерживать Вику тоже не стал. Отдал машину, квартиру со всем барахлом, подписал заявление о разводе и попрощался с ней раз и навсегда. Не знаю, может, была и права в том, что мне ничего не нужно, но меняться я не собираюсь... Не вижу смысла утруждать себя понапрасну.
   Я вгляделся в фотографию бывшей жены. Идеальная фигура, достойная резца скульптура. Кукольное лицо, слегка вздернутый носик, невинная улыбка. Большие, притягивающие взгляд глаза. Нежно-голубые, словно лепестки любимых Викиных цветов - незабудок. Вьющиеся черные волосы, ниспадающие на плечи. Хороша все-таки чертовка!
   Посмотрел с пренебрежением на себя. На этой фотографии я еще худой, как гончий пес. Треть от меня сегодняшнего. Худощавое лицо, костлявые скулы. Не было ни сального второго подбородка, ни 'пивного живота', ни отвисшего зада. Тогда я еще почти не задумывался о том, что работа - это зло, и крутился как белка в колесе, без выходных и праздников.
   Перелистнул на следующий кадр и на глаза попалось нечто странное... На правом ботинке виднелось круглое размытое пятнышко размером с кулак. Полупрозрачная молочно-серая дымка, похожая на витающий в воздухе призрак. Хм-м... Такое же пятно, как и на предыдущей фотографии...
   Раньше не замечал. Пыль или грязь на объективе? Солнечный блик? Может, так и задумывалось, а я просто запамятовал? Открыл еще один файл. И еще...
   Я просмотрел все снимки с того дня. Пятно присутствовало на всех фотографиях, на которых запечатлен я. И это явно не дефект. Перемотал на пару лет вперед, но оно не исчезло. Лишь увеличилось в размерах. Я беспорядочно открывал все новые кадры, продвигаясь по своему жизненному пути. Пятно росло вместе со мной. Приобретало очертания. Вскоре даже появилось подобие конечностей и морды.
   К две тысячи пятому году рядом со мной на фотографии уже стояло потустороннее существо ростом мне по пояс, похожее на сгорбленного карлика-уродца. Не может этого быть... Глаза все сильнее расширялись. По спине пробежал холодок, от которого даже передернуло. Что это? Откуда оно взялось?
   Промчался через десяток лет и открыл последнюю фотографию, сделанную в феврале прошлого года с камеры моноблока.
   Ужас... Черт меня дери! Эта мерзость... Эта поганая 'тварь' и там была со мной! Она еще подросла и возвышалась надо мной... На голову выше и на полметра шире. Моя прозрачная копия, разжиревший до безобразия брат-близнец.
   - Сам ты мерзость! На себя посмотри, уродец! - послышался хриплый заспанный голос за спиной.
   - Кто здесь?! - вскрикнул я от неожиданности и крутанулся вполоборота на кресле.
   Обомлел... Сердце будто остановилось... Показалось, что от страха забыл, как дышать...
   В двух метрах от меня, на совдеповском диване, развалившись по всей длине, лежало ужасное, похожее на слизня существо. В реальности'нечто' выглядело еще отвратительней, я даже с трудом сдержал позывы желудка. Оно казалось теперь необъятным. Килограмм триста, не меньше... Морда напоминала растянутое в несколько раз человеческое лицо. Через прозрачное тело-холодец просвечивала серая обивка дивана. Бугристую кожу на отвисших жировых складках покрывала слизь, стекающая соплями на ковер. Толстые атрофированные конечности выглядели как подобие плавников тюленя. 'Нечто' пристально смотрело на меня, вытаращив белесые глаза-блюдца. И оно умело читать мои мысли...
   - Ты видишь меня? - с удивлением выдавило 'нечто', подавшись вперед. - Хотя зачем я спрашиваю? Знаю, что видишь, Санька. Вот только почему? Непорядок!
   Я дернулся и тут же оказался на грязном полу, кувыркнувшись с кресла на спину. В воздух поднялся столб пыли. Поясницу пронзила острая боль, словно я переломил позвоночник. В этот миг захотелось превратиться во что-нибудь маленькое и забиться в угол.
   'Нечто' с причмоком свалилось на пол и поползло ко мне, трясясь, как желе...
   Безвыходность ситуации убивала. Хотелось бежать, но тело не слушалось. Хотелось кричать, но из горла не вырывалось ни звука. В сердце защемило. Дышать становилось все трудней. Комната закружилась, и я закрыл глаза... Меня лихорадило, как алкаша поутру после недельного запоя. В голове носилась по кругу лишь одна мысль: 'Это все неправда...'
   Я учуял адский смрад. Зловонное дыхание 'твари'. Сладкий приторный запах гнили. Чувствовал, как на лицо стекает густая слизь. Как трещат под тяжестью туши мои ребра. Смыкаются на шее челюсти и клыки впиваются в плоть, раздирая на куски. Разум мечется в истерике, пытаясь найти выход...
   - Не бойся меня. Я не причиню тебе вреда, - с пугающим спокойствием произнесло 'нечто', обрывая поток разыгравшейся фантазии.
   Причем я не был уверен в том, что слова именно слышал. Они как будто звучали прямо в голове, воздействуя лучше, чем успокоительные средства. Словно по венам теперь бежала не кровь, а настойка валерианы. Вскоре я расплылся в улыбке и открыл глаза.
   Слизняк так и не добрался до меня, приблизившись не больше чем на полметра. В ответ он тоже изобразил улыбку, растянув громадную беззубую пасть.
   - Почему не причинишь вреда? - спросил я, превратившись за пару секунд в подобие сытого удава.
   - Потому что это ты меня создал, вырастил и воспитал... Ты мне, как отец...
   - Я?
   - Именно! Все благодаря тебе, Александр Косяков...
   Совершенно ничего не понимаю. Это похоже на бред...
   - Кто ты или что ты такое?
   - Не догадался? Ничего страшного. Зачем лишний раз напрягать мозг... Я твоя Лень... Единственная и неповторимая!
   Ожидал услышать что угодно: космический пришелец, мутант из 'людей Икс', призрак из потустороннего мира... Но только не это. Лень! Моя собственная Лень! Это не укладывалось в голове. Я читал о том, что компьютерные игры негативно влияют на мозг, разрушая его. Но такие галлюцинации явно перебор!
   - Почему я тебя вижу?
   - Мне и самой это интересно... Люди не должны нас видеть.
   - И что мне с этим делать?
   - Как и всегда, ничего, - сказала 'тварь' и широко зевнула. - Думаю, это какой-то сбой... Завтра ты уже будешь смеяться над глупым сном. А я буду тебе подхихикивать. Но ты уже не услышишь...
   - А может...
   - Ничего больше не говори и не спрашивай, - перебила Лень, зажимая мне рот вытянувшимися конечностями. - Я устала. Мне лень с тобой разговаривать. Спать лучше, чем лежать. Да и утро вечера мудренее... Спать... Спать...
   Я сопротивлялся ее гипнотическим словам, но не особо успешно. Разум все глубже погружался в мир сновидений. Но одно я для себя решил точно... Завтра начну новую жизнь...
  
  

***

   Утром я проснулся от тяжести в груди. Пока ничего необычного - в последнее время боли в сердце и одышка мучили часто. Сегодня еще и спина почему-то гудела. Черт! Видимо, я так и уснул на полу. Вспомнил о странном сне и про себя рассмеялся. Гигантский слизень! Бред... Ладно, надо вставать, хоть и неохота. Открыл глаза...
   Не может быть... Это не сон!
   На груди лежала ласта 'твари', подкравшейся ко мне во сне.
   Вот ведь хрень!
   Сбросил с себя прозрачную конечность и выбрался из-под туши. Осторожно, пытаясь не шуметь, чтобы не разбудить храпящее 'нечто'. Поднял кресло, уселся и придвинулся к столу. Вывел компьютер из спящего режима, открыл окно браузера и запустил поисковик...
   Где я только ни искал! Перерыл весь интернет. Сотни форумов, тысячи сайтов, килотонны литературы. Ничего... Ни одного упоминания об этих тварях. Никто с ними не сталкивался.
   - И не лень тебе искать? Еще и в такую рань! Даже двенадцати нет, - послышался из-под стола голос слизня. - Спал бы да спал. Все равно ничего не найдешь. Всем лень писать о лени... Давай лучше по старой программе. Пообедаем и ты 'залипнешь' в игру. А я еще посплю...
   Рука помимо воли заелозила 'мышкой' по столу, и вскоре на экране замерцала заставка игры. Потянулся к гарнитуре, но остановился... Вмешательство 'твари' стало последней каплей. Я взорвался от ярости...
   - Нет! Не смей мной манипулировать! Я не бесхребетная тварь! Объявляю тебе войну...
   Собрал волю в кулак, вышел из игры и тут же ее удалил. Как и остальные. Снес все подчистую. Лень похихикивала, но не мешала.
   Когда я закончил с делами, захотелось глотнуть свежего воздуха. Странное желание. В последний раз я выходил на улицу в марте.
   Встал с кресла и поковылял к двери. Даже переодеваться и умываться не стал, иначе бы не выбрался. Осознавал, что нужно уйти от Лени как можно дальше прямо сейчас.
   - Глупец! Не понимаешь своего счастья! Еще посмотрим, кто кого! - догнали слова слизня уже на пороге.
   Пойду пешком. Всего семь этажей. Хватит лениться...
   Через двадцать минут я уже сидел у подъезда. Теплый летний ветерок дул в лицо. Шелестели листвой зеленеющие деревья. В глаза светило яркое солнце. Я тяжело дышал, но мне было хорошо... Лишь одно не радовало. На улице я видел не только собственную Лень, но и подобных существ других людей. Маленьких, больших... Они были практически у всех, даже у детей...
  
  

***

   Чуда не произошло. Я не победил Лень за две-три недели. И даже за несколько месяцев не управился. Второй год подряд бился не на жизнь, а на смерть. Поначалу было легко, она не поспевала за мной. Слишком уж медлительной стала. Я наконец-то навел в квартире порядок и стал его поддерживать. Начал правильно питаться, употребляя только здоровую и полезную пищу. Завел дневник, в котором планировал распорядок дня и отмечал выполненное. Занялся спортом. Вставал теперь в шесть утра, чтобы пробежаться по парку. Я ведь и на работу устроился, причем по специальности в дипломе. Взяли журналистом в одно из бульварных изданий, даже без опыта.
   С каждым днем я чувствовал себя все лучше. И духовно, и физически. А Лени становилось хуже. Она исхудала, как смерть, осунулась, уменьшилась в размерах. От слизня даже намека не осталось, она вновь походила на человека - на старика, который не меньше полугода провел в концлагере. Правый глаз подергивался, с морды не сходила гримаса уныния. Лень больше не смеялась надо мной, чаще злилась и шипела, словно змеюка. Теперь она не отходила, везде таскалась рядом. Бороться с ней становилось все тяжелей. Лень мешала, как могла... Ревела, умоляла, просила... Запугивала, угрожала, шантажировала... Я понимал, что двигаюсь в правильном направлении. В один из дней меня осенило. Я ведь могу помочь не только себе, но и другим людям. Нужно научить их бороться с 'тварями'! Я напишу книгу...
   Целый месяц я сочинял трактат о Лени, работая с усердием и верой в победу. Днями и ночами... 'Тварь' же жалобно скулила, валяясь в моих ногах. И вот радостный миг настал! Я поставил в тексте последнюю точку. Завтра пойду в издательство... А пока спать!
  
  

***

   Посреди ночи я проснулся от жутких звуков. Храпение, сопение, шмыганье и похрюкивание. Включил ночник и не поверил глазам. Комната была под завязку забита слизнями. Пачками... Друг на друге в два-три слоя. Они были крупнее, чем моя Лень два года назад. И у них даже конечности отсутствовали. Омерзительные создания!
   - Что происходит? - крикнул я своей карликовой Лени, которая лежала на мне, свернувшись на животе, как кошка.
   - Ты победил... - проскулила она, пуская слезу.
   - Так сразу и не скажешь! Кто они такие и что здесь делают?
   - Это наш Совет. Величайшие Отети всех времен. Древнейшие создания на земле. Они явились просить тебя...
   - Просить? Ну, пусть говорят... Выслушаю.
   - К сожалению, они уже не могут говорить. Я буду озвучивать их мысли. Совет выражает тебе почтение. Ты достойный противник! Мы признаем поражение и... умоляем лишь об одном. Ты не должен публиковать книгу. Людям не надо знать о нас правду. Ведь тогда они, как и ты, смогут нас видеть. Взамен же мы щедро отблагодарим. Получишь право на одно желание...
   - Желание?
   - Да! Все что угодно. Власть, богатство, слава...
   - Слава... Заманчиво... Сколько возможностей!
   - Мы рады, что ты это понимаешь. Согласен?
   - Нет! Я пойду до конца... Буду бороться до тех пор, пока последняя 'тварь' не издохнет.
   - Ты ошибаешься насчет нас. Главное ведь знать чувство меры... - пропищала Лень, делая печальные глаза.
   - Не теряйте время на разговоры! Начинайте рыть себе могилы великие Отети...
  
  

***

  
   Я стоял перед раскуроченным взрывом окном и видел, как рушится привычный мир. Полный хаос... Нет, мы не проиграли битву... Человечество уничтожило Лень. Извело всех паразитов, которые мешали достигать поставленных целей. Да и просто портили жизнь... Мой труд открыл людям глаза и показал врага, живущего рядом с нами не одну тысячу лет. Никто больше не желал жить по соседству с этими 'тварями'. Лень стала виновником всех бед, врагом номер один. Величайшие умы быстро решили поставленную задачу. Новейший вирус не оставил паразитам шансов. Каких-то пять-шесть лет и все было кончено.
   Но я ошибся... Мы не проиграли битву, мы проиграли войну... Мир остановился в развитии, никакого прогресса. Никаких открытий и изобретений. Человечество больше не хотело облегчать себе жизнь. Трудилось на износ круглые сутки, словно 'энерджайзер'. Доводило до конца все начатые дела. Последствия не заставили себя ждать. От перегрузок люди умирали как мухи, пачками. Инфаркты, инсульты... Смерть забирала лучших. Но страшнее было не это... Психические срывы. Немногим нравилась новая жизнь, в которой нет места отдыху. Агрессия, которая раньше выливалась в виртуальную реальность, захлестнула улицы городов...
   Из коридора донесся шум приближающихся шагов. Я перезарядил 'Desert Eagle' и приготовился нажать на спусковой крючок. Война продолжается. И победителей в ней не будет...
   - Вика, приготовься! Двое на одиннадцать часов...
   0x01 graphic
   16
   0x01 graphic
   Прудков В. Пропал без вести 22k Оценка:7.67*11 "Рассказ" 
  
  
В ту ночь, после которой всё круто переменилось, Ян Шубин уснул поздно. Спать не давали шумные соседи. Сначала он думал, что собралась молодёжь, но, выйдя на балкон, заметил на смежном - курящих сорокалетних мужиков. Он прислушался к их разговору и понял: "Спартак" в Швейцарии будет драться за выход в финал какой-то лиги. За стеной одно время стояло гробовое молчание, и он стал уже засыпать, но вдруг оно взорвалось криками, барабанным боем и даже звоном, по всей видимости, разбитой посуды. 
"Похоже, наши победили", - кисло подумал Ян. 
И что за стадные интересы? Он-то был индивидуалистом, что, впрочем, вполне объяснимо. А разве можно в наше время быть иным, если каждый день ласковые тёлки с экранов завораживающе шепчут: "Заботься о себе". На ту же мысль натолкнули отчим и маманя, живущие в своё удовольствие и практически забывшие о нём. 
Когда-то раньше иную позицию занимал отец с его песенным постулатом "Раньше думай о Родине, а потом о себе". Однако завод, в который он вложил весь ум, всю энергию, распилили и распродали на металлолом. Отца хватил инфаркт в сорок четыре года. Тогда Ян, белокурый мальчик и вовсе не бестия, только-только перелистывал первые страницы букваря. Рано осознав себя личностью и водрузив свою самость на пьедестал, сравнимый с высотой александрийского столба, полновесного удовлетворения он так и не получил. Смерть близкого человека с детских лет настойчиво напоминала, что "здесь и сейчас" вполне достижимо, но "присно и во веки веков" не свершится. Как примириться с той печальной истиной, что и его, Яна Шубина, тоже когда-то не станет? 
Поздно проснувшись из-за ночного бдения, бедолага глядел в потолок и раздумывал, как же решить проблему, нависшую над ним дамокловым мечом. Собственно, решений было два. Можно поверить в бессмертие души, в загробное существование и спокойно жить дальше, вести себя прилично, не нарушая законов, юридических и божеских. Однако ж Яна смущало то, что все религии, в сущности, как раз придуманы для воплощения этой, скажем прямо, утилитарной цели, и придумки похожи на ловлю рыбки на живца. Проще со вторым решением. Чтобы с этим не мучиться, следовало удавиться и, таким образом, радикально закрыть вопрос... 
Но нет, не удавится он, не спрыгнет с балкона, не отравится, приняв горсть таблеток и, тем более, не глотнёт уксуса. Будет пыхтеть столько лет, сколько ему отмерено, не переставая всё же думать над тем, что когда-то исчезнет. 
Не разрешив сию проблему и в это сумрачное ноябрьское утро, Шубин вспомнил, что сегодня у него день рождения, мысленно поздравил себя и нехотя вылез из постели. В гости он никого не приглашал. Дата крайне неудачная: двойная чёртова дюжина. Это, во-первых, а во-вторых, чем больше он взрослел, тем реже тратился напропалую. Всё-таки надо было искать третий вариант выхода из того критического положения, в которое он попал, некстати родившись в конце двадцатого века. 
"Вот бы годков на сто позже!" - К тому времени мучающая его проблема наверняка будет решена практически, без всякой метафизики. Да ведь ещё век назад оставить память о себе, хотя бы в виде фотографии, не говоря уже о записи своего голоса, была не всем по карману. А две тысячи лет назад? Одни побасёнки и остались. О воскрешении Лазаря, о Сократе, который выпил чашу яда, вытер губы и напоследок сказал: "Однако, горько". 
А ещё прежде, в доисторические времена? Тогда и имён-то не было или, может, были, но ни одно не добралось до наших дней. Что известно о том неандертальце, который изобрёл колесо? А что известно об умнике, который не съел все семена, а оставил часть для посева весной?.. Да равным счётом ничего! Пропали безвестно, сгинули во мраке времён. А ведь они, эти первые новаторы, пожалуй, сделали для человечества больше, чем Томас Альфа Эдисон. 
"На всякий случай следует поднакопить деньжат", - такая мысль появлялась у Яна. А то вдруг, не сегодня так завтра, изобретут какое-нибудь радикальное средство, позволяющее продлить жизнь и, тем самым, хоть на время снять этот проклятый вопрос. Наверняка такой препарат, лекарство или операция будут стоить недёшево. И тут как бы впросак не попасть, потому что прицепом следовали другие вопросы. Куда деньги складывать? Дома в кубышку или на счёт в банке? В долларах, в евро или в рублях?.. Беспокоила текущая инфляция и всякие ужасные слухи о скором обвале самых стабильных валют. 
"Может, пора переходить на юани?" Один сотрудник, набивающийся к нему в друзья, объявил, что учит китайский язык, ибо будущее за желтолицыми, и подумывает сделать пластическую операцию, чтобы китайцы признали своим. Конечно, шут гороховый, но Ян вдруг подумал, что коллега, пожалуй, не далёк от истины. Ибо вполне вероятно, что китайцы каким-то образом уже решили искомую проблему или близко подошли к решению, но от всех пока утаивают. 
Звякнул мобильник. Кто это? Неужели кто-нибудь из сослуживцев вспомнил, что сегодня у него день рождения и решил поздравить? Шубин нехотя взглянул на экранчик. Так и есть, поздравление, но не от коллег - автоматом от оператора сотовой связи. Ну, зато ответа не требует. 
Да, гостей он не пригласил и даже не подумал, но и находиться в замкнутом пространстве с всегдашними мыслями, тоже не захотел. Промаявшись до полудня, вышел на улицу. Мысли об экономии временно ужались, и решил он всё-таки сообразить для себя, любимого, что-нибудь приятное, расслабиться. Седьмое число. Раньше какой-то праздник в этот день люди сообща отмечали, колоннами со знамёнами и портретами по улицам ходили. И охота им было?.. 
Сейчас навстречу попадались лишь особи с угрюмыми лицами, руки в карманах, воротники подняты, кепи надвинуты на лоб, как будто боятся быть опознанными. Одного человека только без напряга идентифицировал - дядю Федю, пенсионера из крайнего подъезда, взвалившего на себя обязанности дворника. Он с утра всё убрал, и сейчас возвращался из магазина с бутылкой в кармане и с чувством исполненного долга. 
- Никак Ян? - сказал, приостановившись. - Ты куда, соседушко? Тоже в магазин? 
- Нет, - коротко, лишь бы отвязаться, ответил Шубин. - Я в ресторан. 
- А в какой? - никак не хотел отстать общительный дядя Федя. 
- В китайский, - на ходу придумал Ян. 
И, не вовлекаясь в беседу, потопал дальше. Угораздило ж ему родиться в такое времечко, когда природа увядает! Голые деревья, мокрый снег. Какая-то бездомная шавка, встретившаяся на пути, поджала хвост и посмотрела так, будто попросила: спрячь меня под меховую куртку, добрый молодец. Но, разумеется, он этого делать не стал; общаясь с беспризорными братьями нашими меньшими, не прошедшими эпидемиологическую проверку, можно вполне подхватить заразу. 
Нет, надо скорее найти уютное местечко, где можно, пусть и среди людей, но вполне автономно провести время. От проспекта к набережной отходила небольшая улица. И там, дальше, выступая из тумана, поднявшегося от реки, разноцветными огоньками мигали фонарики, высвечивая замысловатые иероглифы. Что это? Да уж не китайский ли ресторанчик и есть? Ну, что ж, пусть так и будет, как он трепанулся дворнику: туда и направит свои стопы. 
Подойдя ближе, яснее различил контуры необычного строения, которого не примечал раньше. Наверно, недавно открыли. Будь он тщеславен, подумал бы: как раз ко дню моего рождения. А, впрочем, так и есть, тщеславен, чего уж греха таить. Эврика! Да не он ли, как господь Бог, своим словом творит будущее? Высказал и - свершилось. Поднявшись по ступенькам к стеклянной двери, увидел себя, выплывшего из туманной пелены, такого уникального, можно сказать, штучной выделки. 
Твёрдая, холодная ручка, за которую взялся, была вполне реальна и что-то напомнила. Ах, да! Знак интеграла. Как же, когда-то изучал. Только вот в практической жизни - ни в быту, ни на опостылевшей работе - ни разу не пользовался. Прислужник в живописной китайской одежде впустил, закрыл дверь и перевернул висящую на ней табличку. Это показалось странным. На видимой стороне теперь оказалась надпись: "Добро пожаловать". Стало быть, со стороны улицы: "Ресторан закрыт?" Ян указал на табличку и спросил, что сие значит? Привратник отвесил несколько поклонов, но ничего не объяснил. Похоже, по-русски не кумекает. 
Зальчик оказался пустым. И ещё одно подозрение мелькнуло. Может, заманили сюда, и тут же лавочку прикрыли?.. Впрочем, разгулявшееся воображение. Просто в такую погоду никто из дома не хочет выходить, оттого и безлюдно. 
Внутри тепло и уютно. Шубин расслабился и перестал остерегаться. Усевшись за первый попавшийся столик, осмотрелся. Всё в китайском стиле и сделано под старину. Только светильники на стенах электрические, да кто-то на столике забыл современную газовую зажигалку. Ян взял, повертел её. Ну вот, и тут обычная отметина: "Made in China". Тяжёлые плотные шторы, надо полагать, из китайского же полотна, задёрнуты до конца, с улицы не доносится ни звука. Кабы не знать, что снаружи суровая россиянская действительность, можно подумать, будто очутился где-нибудь в Китае. 
Но интересно, почему на стене висит портрет патлатого мужика с благообразным европейским лицом?.. Пока Шубин гадал, кто бы это мог быть, обслуживать подошёл типичный представитель Поднебесной - желтолицый, широкоскулый, с раскосыми глазами и вислыми усами. Ян сразу пожелал выяснить ситуацию, так как и за эти пять минут больше никто с улицы не вошёл: 
- А почему у вас зал пустует? 
- У нас перерыва, - этот по-русски понимал. Держался с достоинством, выглядел солидно, степенно. - Но вас мы будем обслужить. Чиво желаете? 
Шубин перед выходом из дома сварганил себе омлет с ветчиной, запил пивом, поэтому сказал, что ему не до жратвы, а хочется чего-нибудь оригинального. Например, вкурить кальяна. Китаец его желанию нисколько не удивился и пообещал мигом всё исполнить. 
- А кто это у вас на стене? - Ян показал на портрет. 
- Учёный Готфрида Лейбниц, - ответил официант и, видя недоумение клиента, пояснил: - Готфрида первым из ваших людей постиг нашу книгу "Ай чинг". 
Шубин, образованный человек, знал о Лейбнице, как о великом математике. Но о его связях с китайцами слышал впервые. "Ай чинг? Наверно, эта книжка у них вроде нашей Библии", - решил он и обратил внимание на иероглифы под портретом. 
- А что там написано? 
- Затрудняюсь перевести на руськи. 
- Ну, в двух словах, я понятливый. 
- Готфрида очень умный. Он пробовал вычислять цену для жизни без смерти. 
Ну, опять! Ян взгромоздил брови на лоб. Никуда от этой проблемы не денешься, нигде не спрячешься. И немец с портрета смотрит испытующе, насмешливо. 
- Вот как? Вычислил цену бессмертия? И во сколько это удовольствие обойдётся в пересчёте на нынешние дензнаки? 
- Таньга сопсим не надо, - покачал головой китаец. - Надо много желать. Тогда вы можете стать даже наш император. 
"А что? Не хило стать китайским императором", - подумал Шубин, а вслух спросил: 
- Так это правда, будто ваши императоры по десять тысяч лет живут? 
Официант загадочно улыбнулся и вскоре притащил курительные прибамбасы. Кальян оказался на редкость приятным. У Яна закружилась голова, стало легко и мажорно. Неспешно клубясь, поплыли обычные мысли о кратковременности земных утех для всех живущих. Но почему-то сейчас появилась уверенность, что для него будет сделано исключение. 
Китаец опять подошёл. Шубину захотелось с ним поболтать. 
- Говорят, вы и порох изобрели, - покопавшись в памяти, спросил он. 
- Да, ето мы. 
- И бумагу - вы? 
- О, да! 
Ян припомнил, что в кармане у него лежит трёхцветная шариковая ручка. На ней, если поставить вертикально, обнажалась улыбчивая девушка. Он не поленился вытащить и показать. 
- А это тоже вы? 
- Всё ето мы, - подтвердил официант. - Хотя мы и на большее способны, - и, чудовищно искажая язык, продекламировал: - Шипел вечерний самовар, китайский чайник нагревал... 
- Понятно, - пробурчал Шубин. Он припомнил, что и телевизор смотрит китайский, и компьютер использует их же производства... да буквально всё! Даже мухобойка, которую ему однажды всучили на распродаже в мебельном магазине, наверно, сделана в Китае. Впрочем, не стал расспрашивать, не желая доставлять дальнейшее удовольствие официанту. Кайф уходил. С каждой минутой накатывалась обычная хандра, и Ян капризно сказал: 
- А у меня, между прочим, сегодня день рождения. И надо же, на улице мерзкий ноябрь, а не цветущий май. Да и у вас довольно скучно. Ни музыки, ни жриц любви с восточной внешностью. Один Готфрид только. 
- Скучно не будет, - заверил китаец и проницательно посмотрел на клиента. - Мы постараться исполнять все ваши желания, господин. 
Шубину понравилось, что его устойчиво называют господином. 
- Ну, так действуй! 
Официант вытащил из кармана расписного халата какую-то штуку типа отрывного календаря. На верхней странице было обозначено текущее число и месяц. 
- Для начала менять вашу день рожденья. 
Он стал сноровисто отрывать листки и бросать их в воздух. Странно, они тут же бледнели, истончались и исчезали. А Ян почему-то подумал, что вот так же бесследно исчезают дни его жизни в круговерти бесконечного времени. 
- Моя сделал, - наконец, сказал китаец, пустив на распыл, наверно, с сотню листков. 
- Что ты сделал? - Шубин совсем не понял его китайского юмора. 
Тогда официант подошёл к окну, отдёрнул тяжёлую портьеру. И Ян увидел, что на улице сияет солнце. Дикая яблонька, рядом с окном, кипит белыми цветами. А там дальше, по реке, плывёт прогулочный теплоход, и пассажиры на палубе отплясывают во всю ивановскую. Китаец приоткрыл форточку и до ушей донеслись звуки задорной музыки. "Кажется, буги-вуги", - определил Шубин. 
Китаец дал послушать, потом закрыл форточку и задёрнул портьеру. 
- Ну, ты даёшь, - Ян не переставал удивляться и в задурманенной голове искал объяснение произошедшему чуду. - Фокусник, да? Типа Амаяка Акопяна? 
- Нет, - ответил китаец. - Моя не он. Моя - Кун Фу Цзы. 
- А что ты ещё можешь, Кун Фу? 
- Сичас будем менять ваших год рожденья, - хлопнул в ладоши. 
Вбежали ещё три китайца. Без слов поснимали со стен электрические бра, а вместо них зажгли свечи. А сам Кун Фу Цзы подтащил к стене свободный столик, кряхтя, взобрался наверх и бережно снял портрет Лейбница. Шубин с растущим недоумением наблюдал за его действиями. 
- Она уже ещё не родился, - пояснил китаец. 
Следом Кун Фу Цзы, или кто он там, подошёл к столику и, обратив внимание на лежавшую на столе зажигалку, взял её и тоже подбросил. Зажигалка исчезла в воздухе, подобно отрывным листкам из календаря. Затем бесцеремонно влез в чужой карман и изъял шариковую ручку. 
- Тоже не надо. Ето мы ещё не изобрели, - опять пояснил он и ту же процедуру проделал с мобильным телефоном. 
Ужасное подозрение охватило Яна. Он огляделся. Благоухая неизвестными ароматами, в бронзовых подсвечниках горели свечи. И ни одной вещи, связывающей с веком нынешним, теперь не осталось. 
- А сичас будем менять ваше само, - сказал китаец. 
Вообще-то Шубин был не из робкого десятка. Если даже и жулики здесь внедрились, что они сделают? Ведь и полицию можно вызвать. Он же гражданин России, а эти люди непонятно кто. Поди, нелегалы. Кинули на лапу кому-то из городских чинуш и открыли лавчонку. 
- Вы тут не очень! - грозно одёрнул он. - Вам тут не здесь! Я российский гражданин Ян Шубин! 
В подтверждении своего категорического заявления полез в карман за паспортом. Но паспорта - не оказалось. 
- Нет, сопсим нет, - Кун Фу не испугался окриков. - Вы уже не Ян Шубин. 
- А кто же, по-твоему? 
- Вы император Шу Янь Бин из династии Цы. - Он подсунул небольшое круглое зеркало, тоже наверняка сделанное в Китае. 
- Ваше величество, посмотритесь. 
Шубин посмотрел и не узнал себя. Лицо у него округлилось, глаза сузились, выступили скулы. Потрогал свои волоса. Они стали чёрными и жёсткими, как щетина. Ян почувствовал, что ещё немного и его бедный котёл станет совершенно пустым, освободившись от прежних знаний, убеждений и проблем. Вот попал, так попал. Шайка-лейка, жулики и нелегалы! Облапошили, утаив, что цена бессмертия - память. "Но зачем я им?" 
- О, моя голова! - простонал, ощутив приступ нестерпимой, пульсирующей боли. Страшная догадка последним просверком: "Похищают интеллектуалов? Прежде думают о Поднебесной, а потом о себе?" 
- Сичас вылечим, - услышал успокаивающий, анестезирующий голос и ощутил лёгкое прикосновение пальцев к своему темени... 

- Теперь вам хорошо? - спросил дворцовый целитель, отнимая руки от головы императора Шу Янь Бина. 
Император поморгал глазами и, оценивая состояние, вздохнул и выдохнул. 
- Спасибо, - поблагодарил он. - Стало лучше. 
- Вам следовало бы выйти на свежий воздух, ваше величество, - почтительно предложил лекарь. 
Шу Янь Бин поднялся с императорского ложа. Лекарь, придерживая его под локоток, вывел на террасу дворца. Внизу гулко ударили барабаны, вытянулись и замерли стражники, солнце заблистало ярче. Император дал знак, барабаны смолкли. В Поднебесной был май, всё цвело и пахло. Крестьяне поодаль обрабатывали посевы риса. Завидев своего господина, они стали отвешивать низкие поклоны. Шу Янь Бин, разумеется, не мог слышать их, но понял, что они желают ему десять тысяч лет жизни. 
- Совсем хорошо, - сказал он. - Только вот никак не могу сообразить, что за чепуха приснилась моему императорскому величеству перед пробуждением. 
- И какая же? - тотчас почтительно откликнулся целитель. 
- Как будто у меня вырос хвост, и я прыгаю с ветки на ветку. 
- Возможно, это было воспоминание об одной из ваших прошедших жизней. Я приложу все усилия, чтобы дурные сны вас больше не беспокоили, ваше величество. 
Шу Янь Бин благосклонно кивнул и стал глядеть на жёлтые воды великой и вечной Хуанхэ. Из-за острова на стрежень, на простор речной волны вдруг выплыл необыкновенный корабль без парусов. С корабля доносилась дикая, непривычная для ушей императора музыка, а какие-то люди, явно не его подданные, разнузданно плясали на палубе в неподобающих одеяниях. Он зажмурился и прижал ладони к ушам. А когда открыл глаза и отнял руки, корабль и музыка исчезли. Озадаченный император рассказал лекарю о необычной галлюцинации. 
- Хм, - задумался тот. - Говорите, корабль без парусов? И без гребцов?.. На сей раз вам припомнилось, что произойдёт в вашей будущей жизни, ваше величество. 
С согласия императора он сделал несколько пассов и заверил, что больше никакие видения его величество беспокоить не будут, а неприятная музыка отныне не станет осквернять утончённый императорский слух. 
К ночи, когда стемнело, в небо взвились ракеты, изобретённые придворными искусными мастерами, и рассыпались яркими брызгами по небосводу. Император отдыхал, созерцая звёзды и полноликую, ещё никем не истоптанную Луну. Ничто его больше не беспокоило. Всё, что он видел, слышал, осязал и обонял, теперь относилось к текущему времени. Жизнь в Поднебесной покатилась своим, уже приспособленным для нужд подданных, колесом. 
И только через тысячу лет в Европе родился немец - тот самый, портрет которого висел в ресторанчике на набережной. На досуге, отдыхая от трудов праведных, он изучал китайский бестселлер "Ай чинг" и в письме к Иоганну Бернулли, математику из Базеля, тоже подсевшему на бесконечно малые, однажды высказался так: 
"Что хорошего, сударь, если б вы стали китайским императором, но при условии, что вы забудете, кем были? Разве это будет не то же самое, как если б Бог, когда уничтожит вас, создаст в Китае императора?" 
И получил из Швейцарии, где ночью играл "Спартак", почтительный ответ на прекрасной лощённой бумаге, изобретённой в той стране, которая адресантами и упоминалась: 
"Несомненно, вы правы, сударь, но боюсь, если подобное случилось бы с вами, то имя автора этого суждения звучало по-иному, да и первоисточник был бы написан иероглифами". 
А ещё через триста лет родился российский подданный Ян Шубин, который закончил университет, затем, успешно пройдя тестирование, устроился в солидную фирму, жил в общем-то безбедно, и ещё, может быть, здравствовал бы многие лета - кабы не эта, подточившая его мысль, о временности существования. И ведь был же у него, был реальный путь решения проблемы! Следовало бы той же ночью постучаться к соседям и попросить: "Можно мне тут вместе с вами поболеть за Спартак?" 
Никто б ему не отказал, он влился бы в стадо фанатов, растворился в массе себе подобных, и тоже ощущал бы бесподобную эйфорию по поводу того, что "наши победили". 
А можно было жениться на одной из офисных красавиц, родить детей - дело не хитрое. И так как сейчас всё чаще рождаются индиго, то вполне даже реально произвести на свет вундеркинда, который осчастливил бы человечество новым изобретением, даже, возможно, решил бы искомую проблему. Или, на худой конец, придумал что-нибудь равнозначное тройному интегралу, или тройному одеколону и встал бы в один ряд с уже упоминаемыми Готфридом Лейбницем, Томасом Альфа Эдисоном и другими, навечно оставившими свой след в истории. 
Но дёрнули же нечистые силы в тот пасмурный день выйти на прогулку. Пропал человек! Совсем пропал, как будто его и не существовало. И только по телевизору, в местной программе, мельком сообщили, что такой-то вышел из дома и не вернулся. 
Другие подробности этого происшествия остались неизвестны. Правда, дядя Федя из крайнего подъезда охотно рассказал, что видел Шубина, спешащего в китайский ресторан, и даже показал, в каком месте сосед свернул к набережной. Однако никакого китайского ресторана следственные органы в том районе не обнаружили. 
Автор сего пасквиля, проводивший собственное расследование, допускает, что дядя Федя, и раньше отличавшийся большой фантазией, всё выдумал, но, тем не менее, не удержался и к его выдумкам добавил свои. 
- Ну, а сам-то дядя Федя не выдуман? - спросите вы. 
- Нет, - отвечу я вам. - Фёдор Петрович до сих пор подметает наш двор.
  
  
   0x01 graphic
   17
   0x01 graphic
   Львова Л.А. Сын луны 32k "Рассказ" Мистика 
  
   1
   Всю дорогу до Усть-Хардея Рудольф хмурился и молчал, смотрел в окно, но, казалось, не видел фееричных пейзажей. Кристина догадывалась, что означали морщинки на его лбу и возле губ: "Сколько это может продолжаться? Когда закончатся попытки найти того, кого уже нет или вообще не было на белом свете?" Покачивался вагон, лязгали на стыках рельсов колёса, и в монотонных звуках Кристина слышала: "Ис-кать...ис-кать".
   Историю своего усыновления Кристина узнала в день восемнадцатилетия, когда заскочила домой на минутку - обнять Тамару, сказать, как счастлива и что её ждёт Рудька, одноклассник, одногруппник, а теперь и судьба на долгие годы. Кристина не ждала понимания или благословления - наоборот... Но Тамара благословила. Потом достала из секретера старую фотографию и положила перед ней. "Твоя мама". Кристина поняла, что это первое испытание на крепость характера.
   - Хорошо, - легко сказала Кристина. - Позову Рудьку. Раз мы вместе, пусть узнает новость.
   Тамара глянула ей в глаза:
   - Необязательно при мне. Расскажешь как-нибудь.
   - Нет уж, - заявила именинница. - Именно сейчас.
   Засиделись до утра. Рудька был растроган: приобщение к тайнам семьи ему показалось приёмом в её лоно. Тамара курила и вспоминала:
   - Страшное было время. Наташеньку никто по-человечески так и не оплакал, муж скрылся, его родня отбрехалась безденежьем. Да ещё долги. И двое крохотных сирот. Пришла после похорон в приёмник для ребятишек, гляжу: идёт Кристинка за какой-то чернявой женщиной и лепечет - Тамала, Тамала. А тётка на неё ноль внимания. Вот тогда я и решилась. А Сашеньку взять не смогла - церебральный паралич, тяжёлая форма. Пришлось оставить там, где возможен круглосуточный уход. Нужно было работать, Кристинку поднимать.
   Шесть лет минуло после этих ночных посиделок, и Кристина явилась в осиротевшую квартиру за документами. Среди вещей, хранивших родной запах, она не нашла даже адреса, даже мало-мальской бумажки, которые имели бы отношение к брату. Тамара обычно отмахивалась от вопросов - ни к чему это, от любопытства легче не станет. Она переводила деньги на содержание Сашеньки. А банковских квитанций тоже не было ни дома, ни в офисе - перед продажей химчистки Кристина перетрясла каждую папку с документами. С этого дня Кристина почувствовала, что за спиной кто-то отчаянно молит, просит услышать, обернуться. А вдруг это брат зовёт её?.
   Рудька всё понял. Его родители, особенно мама, - нет. Впрочем, как и друзья-коллеги. Кристина отправила запросы во все места, где были интернаты с пожизненным содержанием инвалидов. Но слишком скудными были сведения - только имя, диагноз и время поступления в спецучреждение. Кристина и Рудольф объездили заведения, какие смогли, но напрасно. И лишь в городе, где прошло детство и юность Тамары, наткнулись на пожилую сотрудницу, которая от кого-то слышала историю осиротевших брата и сестры. В результате след Большова Александра был найден. Брат живым-здоровым покинул взрастивший его детский дом.
   В недавно открытое агентство недвижимости пришлось впрячь Рудиных родителей. Свекровь, Надежда Ивановна, в открытую заявляла, что в эту историю не следует ввязываться, что брата-инвалида, возможно, никогда и не было на свете, что Тамара имела право на свои тайны и лезть в них грешно. "Возможно, у Тамарочки был мужчина, возможно, приходилось маскировать отношения", - гнула своё Надежда Ивановна при каждом удобном случае. Разумеется, заподозрить маму Рудольфа в корысти было нельзя, хотя Кристина по местечковым меркам унаследовала немало.
   И вот поезд мчал их к районному центру Усть-Хардею. Маленькая точка на карте была местом последней поездки Тамары. Скрученные железнодорожные билеты Кристина случайно нашла в кармане её плаща.
   2
   - Сашок! - раздался громкий, с хрипотцой, голос дяди Архипа. - Водички дай... Мочи нет.
   Саша, чинивший тяпки, бросил черенки и пошёл в избу. Зачерпнул воды и понёс в угол, чёрный и сырой ещё с зимы, несмотря на то, что июльская жара повыжгла траву и листья. Дядя Архип поднял всклокоченную голову, прижал ковшик к буйно заросшему рту и жадно захлюпал. Оттолкнул посудину и бессильно отвалился на засаленную подушку без наволочки.
   - Эх, жарко... Гарью пахнет. Быть палу - точно говорю. А ты чего слоняешься? Приляг, отдохни...
   Саша несколько раз взмахнул руками, будто картошку окучивал, и пристально посмотрел на дядю Архипа.
   - Да ну её, - сказал ленивый дядя. - Бабы по осени насыплют. А нет - так и не надо, всё равно хранить негде. Был бы хлебушка да кружка не пустая...
   Саша укоризненно покачал головой, прихватил ковшик и направился к двери.
   В это время возле полусгнившего забора, местами поваленного, раздалось тарахтенье. Подкатил "Москвич" соседа - Катунина Лёхи.
   - Эй, Ряха, тут люди до тебя! - заорал Лёха, быстренько помог приезжим вытащить поклажу, сгрёб плату за проезд и шустро нырнул в недра машины.
   Дядя Архип выскочил из избёнки, наспех надев полосатый халат, с ненавистью посмотрел вслед машине и вместо "здравствуйте" рявкнул на приезжих:
   - Сколь дали?
   - Тысячу, - ответила худенькая девушка и поприветствовала Архипа: - Здравстуйте. Мы разыскиваем Большова Александра. В УВД райцентра нам сказали, что он...
   - Ты-ы-ыщу? - перебил дядя Архип. - Совсем Лёха сдурел. Он мне должен забесплатно гостей возить.
   Девушка тихо, но твёрдо повторила:
   - Нам нужен Большов Александр. Согласны заплатить за информацию.
   - Да погодь ты, - снова перебил дядя. - В избу пойдём, свет глаза режет. Ибо я сын луны.
   Девушка и её спутник переглянулись, но пошли за бородачом.
   Изнутри изба вполне соответствовала внешности хозяина, а вот кухонная часть оказалась неожиданно опрятной. Чистая посуда была прикрыта полотенцем. Архип крикнул: "Сашок! Квасу достань". В дверях неслышно появился, будто возник, русоволосый, тощий до прозрачности паренёк, согласно кивнул головой, поднял крышку подпола и исчез в нём. Через минуту вынырнул с банкой густо-коричневой жидкости. Приезжая девушка так и впивалась в юношу взглядом, пока Архип знакомил их:
   - Жилец это мой, Сашок. С того света, можно сказать, его вернул. Одна беда - не говорит.
   Когда Сашок открыл банку, по избе поплыл густой, острый дух. Квас запенился в больших стеклянных кружках.
   Девушка решительно отстранилась от угощения и представилась:
   - Меня зовут Кристина, а это мой муж, Рудольф. Мы...
   - Слышал, - заявил "сын луны", вытянув здоровенную кружку несколькими глотками. - Толку от имён в моём становище нету. И от родства тоже. Приходит один человек, уходит другой. Сашок нужен? Вот он, забирай его.
   - Сначала нужно убедиться, что Саша - брат Кристины, - вмешался Рудольф. - Документы у него есть?
   Архип было засмеялся, но отрыжка прервала веселье.
   - Документы? Я их не требую, сюда люди бумажки не носят. Слыхивали небось в Усть-Хардее про меня?
   Кристина с трудом, покашливая от внезапной сухости в горле, сказала:
   - Да... колдун и травник... целитель...
   - Ты выпей кваску-то, - посоветовал Архип и заботливо пододвинул к ней кружку. - Не колдун и не целитель. Так и знал, что набрешут с три короба.
   Кристина отпила несколько глотков и почувствовала, как прояснилась голова, прошло першение в горле.
   Меж тем Рудольф достал из кейса фотографию и показал Архипу:
   - Эта женщина приезжала к вам?
   Кристина с благодарностью посмотрела на мужа.
   Дядя Архип цыкнул зубом, покачал головой.
   - Померла, стало быть, - сказал он неожиданно. - Ну что ж... Сие никого не минует.
   - Значит, она у вас бывала? - обрадовался Рудольф.
   - Бывала... - грустно ответил Архип и налил себе ещё квасу. - Мальца порченого привозила.
   - И где этот малец? - спросил Рудольф, а Кристина прижала пальцы к губам.
   - Где?.. - помолчав, откликнулся Архип. - Этого не знает даже сын луны.
   - Спасибо, - вымолвил Рудольф с непроницаемо-спокойным лицом. Его голос зазвенел сухой вежливостью, как всегда в минуты крайнего раздражения. - Пойдём, Кристина.
   - А кто такой Сашок? - спросила она. - Почему вы сказали: забирай?
   Архип поднялся с лавки, снял со стены металлический кругляш на кожаной косичке и надел на шею.
   - Впервой та дама явилась, когда мальчонка даже дышал плохо. Обо мне уже слава пошла, что мертвого подымаю. Народ так и хлынул. Позже, конечно прочухали, что дарёная жизнь ещё сложнее бывает, чем прежняя, меньше ездить стали. А пацанчик оправился, головёнку держать стал. Но не скажу, остался ли он тем самым мальцом. На второй год сидеть научился, хватать всё подряд. Дальше дело пошло споро... И вот - уже соображает, работает, но не говорит, - доложил Архип, кивнул Рудольфу: - Да ты выпей, охолонись.
   - То есть, вы хотите сказать, что больной мальчик и есть Сашок? - воскликнула Кристина.
   - Нет, - заявил Архип, вновь садясь к столу и прищуриваясь на ошеломлённую Кристину и Рудольфа, который пробовал квас. - Каждый раз пацанчик поправлялся, руки-ноги крепчали, головёнка работала всё лучше, но...
   В эту минуту древний ламповый телевизор, который корячился на тонких ножках в углу, вдруг засиял экраном и разразился женским истеричным воплем из какого-то сериала:
   - Нет, я хочу всего лишь быть самой собой!
   Экран тут же погас, звук исчез.
   Кристина и Рудольф посмотрели на провод с вилкой, который был скручен, связан верёвкой и прикреплён скотчем к облезлой стенке. Да и антенны на крыше избы они не заметили.
   - ...был ли это тот же самый пацанчик, сказать не могу, - закончил Архип.
   - Вы бы объяснили понятнее, - мягко потребовал Рудольф, опорожнивший свою кружку. - Иначе нам придётся уйти и продолжить поиски. Такая долгая дорога окажется напрасной.
   - Понятнее... кабы я сам понимал, - добродушно разворчался Архип, но продолжил: - Вот несколько лет назад привезли ко мне Лёху Катунина, того рвача, который с вас тыщу содрал. Скрутило его, жар, рвота... Ирка, жена, за фельдшерицей послала. А та разохалась: аппендицит, срочно в районную на операцию. Но Лёха пену изо рта пустил и кони бросить собрался. Только до меня и довезли. Ничего. На следующий день на своих ногах домой ушёл. Через годок получил огнестрел в живот, в районной и оперировали, вырезали полметра кишок. Того отростка, что чуть было Лёху не сгубил, не нашли, ровно как и не было. И группа крови не такая, как раньше, и ливер точно у младенца. Вот я и думаю: одного Лёху ко мне притащили, другой Лёха отсюда ушёл.
   - Голова кругом, - сказал Рудольф. - Значит, женщина - она приёмная мать Кристины - много лет подряд привозила к вам мальчика. Он лечился, рос. И стал Сашей. Так?
   - Ну, - буркнул Архип и пристально глянул на дорожную сумку, которую гости забили доверха "подарками".
   - Но Тамара умерла. Как он появился у вас? - уточнил Рудольф.
   Кристина поднялась и тихонько выскользнула из избы. Архип отвлёкся от сумки приезжих и проводил её внимательным взглядом из-под косматых бровей. Потом ответил:
   - Явился, да и всё. Однажды ночью пешком пришёл, раненый. Вот и прижился у меня.
   - Понятно, - сказал Рудольф, помрачнел и задумался.
   Вошла Кристина с Сашей. Парнишка смущённо прятал глаза и пытался освободить ладонь от Кристининых пальцев.
   - Ну, выгружаем гостинцы, - объявил Рудольф и начал выставлять на стол бутылки водки, коробки с чаем, конфеты. - Извините, деликатесов нет. Всё купили в Усть-Хардее. По советам тех людей, которые знают ваши пристрастия.
   Глаза Архипа вспыхнули от удовольствия. Показалось, засиял даже мясистый, картошкой, нос.
   - Примите от всего сердца, - сказал Рудольф. - С хозяев - свежезаваренный чай. А мы с Кристиной выйдем на пять минут на солнышко. Переварим, так сказать, новости.
   У глухой, без окон, стены Кристина посмотрела на мужа. Таким угрюмым он бывал нечасто.
   - Рудька, ну чего ты надулся? Конец поискам. Заберём Сашу - и домой. Знаешь, у меня сейчас на душе так легко... как в детстве.
   Рудольф обнял Кристину и прошептал:
   - Ты только держись, родная... Не показывай виду этим мошенникам. Да каким там мошенникам... Просто забулдыгам, брехунам чёртовым. Рады хоть что-то получить с чужой беды.
   - Зачем ты так?.. - спросила, отстраняясь, Кристина. - Не веришь - твоё дело. Зато я верю.
   - Послушай, - продолжил Рудольф. - Когда мы пересели в Иркутске на поезд, пришло сообщение от Филимона. Филимонова Петра из Следственного комитета... В прошлом году нашли тело со множественными колотыми ранениями в живот. По документам: паспорту, справки об инвалидности, ещё каким-то, - Большова Александра. Всю дорогу до Усть-Хардея я мучился, как сказать это тебе.
   - А почему мы не узнали об этом раньше?! - воскликнула Кристина.
   - Потому что искали живого Сашу-инвалида и только по богадельням. Кто ж знал, что он исцелится и пустится странствовать, - вымолвил Рудольф. - Когда ехали сюда, я надеялся уточнить, обнаружить следы... Не получилось. Знаешь, сейчас мы попрощаемся и пойдём. На шоссе поймаем попутку...
   Когда Рудольф и Кристина вошли в избу, Сашок, глядя в пол, понуро стоял возле Архипа. Сын луны грозно глянул на гостей, задрал рубаху на впалом, испещрённом шрамами животе парнишки.
   Кристина охнула, а Рудольф скрестил руки на груди и спросил:
   - Что это значит?
   - Решай сам, - ответил Архип и велел: - Сашок, скидывай рубаху.
   Кристина сползла по стене, когда увидела громадный Y-образный рубец, который заканчивался у самого горла Саши.
   3
   Она очнулась за печкой на лежанке, чистой, но вонявшей овечьей шерстью. Сын луны был спокоен и всё оглядывался на стол, заставленный гостинцами. Саши в избе не было.
   - Что всё это значит? - Кристина повторила вопрос мужа. - Что творится в вашем становище?
   Рудольф молчал, опустив голову.
   - Ох, не люблю, когда по пустякам пытать начинают, - разворчался Архип, уселся за стол и открыл бутылку водки. Сделал приглашающий жест, потом досадливо махнул рукой и налил себе стопку.
   - Сашка искали? Вот он, Сашок. Опять неладно - что творится. А я знаю? - он заговорил бойчее после выпитого. - Заночуйте у меня, может, к утру вопросов поубавится.
   - Нет, - заявила Кристина. - Мы уходим сейчас же. И Саша с нами.
   Рудольф вздрогнул, посмотрел в глаза Кристине:
   - Ты уверена?
   Она поднялась с лежанки, сморщилась от головокружения, но твёрдо сказала: "Да".
   Архип накатил вторую, потом третью, зажевал колбасной нарезкой и взгрустнул:
   - Все уходят, и вы ступайте. Такая судьба у сына луны - быть одному. Только ведь сами люди в покое не оставляют: чуть что - помоги, Ряха. А потом - уходим. С Богом... А вы всё же дождитесь Лёху, он мой должник, доставит вас до района. Вот гад, вздумал деньжищи с гостей брать.
   - Как Лёха узнает, что нас нужно обратно везти? - спросил Рудольф, собирая пустые сумки.
   - Да уж узнает, - сонливо пробормотал Архип. - Ты не устал ли задавать вопросы? Как, что, где... Нет чтобы сказать: спасибо, дядя Архип, за найденного Сашка.
   - Спасибо вам за всё, - сказала Кристина. - За то, что помогли Саше. Где, кстати, он?
   Архип зажмурился, отёр лицо ладонью, потом всё же ответил:
   - Сейчас с Лёхой к нам едет.
   - Вы послали его за соседом? - удивился Рудольф. - Я не слышал...
   - А ты кого слышишь-то, кроме себя? - дядя Архип так быстро перешёл от полусна к раздражительности, что гости опешили. - Ты даже вон её, жену свою, не слышишь. А Сашок не такой. Он чует то, что никому не доступно. Берегите его.
   Слова Архипа рассердили Кристину, но она сдержала гневную отповедь, которая уже рвалась с губ, и поинтересовалась:
   - А почему вас называют Ряхой?
   - Сам назвался, - ответил Архип, выпил ещё и, подперев щёку, погрузился в воспоминания: - Когда люди нашли меня здесь в полном беспамятстве, сказали - "Смотри, ряха-то, ряха..." Я, видно, услышал и потом ментам так и представился. Голову мне будто огнём опалило - ни волосинки. Это я уже позже оброс, как медведь. Ну а когда осознал себя сыном луны, выбрал другое имя.
   - Вы не местный? - удивился Рудольф. - А из каких краёв?
   - Не помню, - отмахнулся дядя Архип. - Да и какая разница: где жил, как жил. Главное - здесь я хозяин становища. Встречаю, провожаю.
   - Странное это место - ваше становище, - заметил Рудольф.
   - Ещё бы ему не быть странным. Кругом земля смерти. Кочевники в ней хоронили свою знать. Знаете как? Рыли могильники, а потом прогоняли отары десятки раз, чтобы никто не смог догадаться о захоронке. Иные бросали мёртвых на холмах, чтобы птицы склевали. Тут под ногами, на каждом шагу, чьё-то последнее становище, - как показалось гостям, с удовольствием доложил Архип. - А ещё был обычай: пока родовитый покойник гнил в сторонке, закопать живого раба и ждать - выберется или нет. Если бедолаге удавалось трижды выползти из ямы, хоронили в ней останки. Нет - искали другое место.
   - Какие неприятные вещи вы нам рассказываете, - передёрнула плечами Кристина. - Они как-то связаны с тем, что происходит у вас дома? Ну, с исцелением людей?
   - Может быть, - хитровато прищурился на неё дядя Архип. - А то остались бы на ночь. Может, сподобились бы всё увидеть своими глазами.
   - Кого же вы собрались лечить в этот раз? - иронично спросил Рудольф.
   - Не лечить, а помогать, - снова пришёл в раздражённое состояние духа Архип. - Тому, кто придёт. Может статься, вам.
   За окном послышалось тарахтение Лёхиного "Москвича", потом возня. Кристина и Рудольф замерли, ожидая чего-то необычного после слов Архипа. Но вошёл Саша, потом Лёха. Его глазёнки в заплывших веках заблестели при виде обильно заставленного стола.
   - Барана привёз? - сурово спросил дядя Архип.
   Лёха враз поскучнел и с досадой ответил: "Привёз".
   - Ну, Сашок, бывай, - обратился Архип к пареньку. - С ними поедешь. Люди хорошие, всяко лучше меня помогут.
   Сашок кивнул и вышел.
   - До свиданья, рады были знакомству, - заторопилась Кристина. - Если позволите, я напишу вам.
   - Всего хорошего, - холодно сказал Рудольф.
   Лёха задержался, и вскоре из избы донеслись звуки распри.
   В машине смердело шерстью и засохшими экскрементами. Сашок сел впереди, так и не поглядев в глаза Кристине. Она положила ладонь на его плечо и стала тихонько шептать о Тамаре, о том, что в большом городе его обязательно вылечат, и он сможет говорить.
   Хлопнув дверью, вылетел Лёха, уселся, повернул ключ зажигания дрожавшей рукой.
   - А как же баран? - спросил Рудольф.
   - Про какого барана спрашиваешь? - зло проворчал Лёха. - Я и есть настоящий баран, если не послал Ряху до сих пор. Не могу, он меня к жизни вернул. Теперь пользуется, гад ползучий.
   И рванул, разворачивая машину через весь двор.
   Через несколько минут полуденный мир за окнами машины вдруг насупился, потемнел.
   - Началось, - сквозь зубы пробормотал Лёха.
   - Пыльная буря? - поинтересовался Рудольф.
   - Если бы, - стал сокрушаться Лёха. - У нас тут кругом кочевничьи захоронки. Вот и гоняют князьки и тойоны друг друга по степи. Угодишь в такую бучу - поминай, как звали.
   - Архип рассказывал, - с досадой сказал Рудольф. - Но про то, что души до сих пор не успокоились - нет. А меня заботит...
   Лёха охнул и остановил машину, стал всматриваться в мглистую громаду, которая ползла по шоссе навстречу.
   Все, кроме Саши, вышли из "Москвича".
   Воздух стал плотным, глаза резали мельчайшие песчинки, тишина давила на уши. Ветра не было, но ощущалось "закипающее" движение чего-то, скрытого от глаз.
   Впереди огромная туча уходила вершиной в почти ночную темноту, сверкала багровыми сполохами, рокотала на грани слышимости и всё росла, превращалась в стену.
   - Барана! Барана давайте! - раздались еле различимые слова Лёхи.
   Но он, похоже, кричал во всю мощь: лицо покраснело, на шее вздулись вены.
   Мужчины бросились к багажнику, вытащили мешок. Животное лежало на шоссе без движения. Лёха схватил его за рога, натужился и заставил подняться, пиная в зад и бока, погнал вперёд. Кристине запомнилось почти человеческое отчаяние в глазах барана. Он без единого звука пошёл, пошатываясь, по направлению к туче. И вскоре растаял в клубах тьмы.
   Тут же стало светлеть. Поднялся свежий ветер, разодрал тучу на ошмётки чёрного тумана, разбросал их по степи, сделал тенями у низеньких чахлых кустиков, куртинок высоких трав. А через минуту яркое солнце окончательно расправилось с наваждением.
   - Ну, кажись, всё. Можно ехать, - заявил Лёха.
   Остро запахло прожаренной солнцем землёй, какими-то растениями, выжившими в такое пекло.
   - А где Саша? - выкрикнула Кристина.
   Салон "Москвича" был пуст.
   - Ну, мы едем или нет? - бодро поинтересовался Лёха, садясь в машину. - Сашок, скорее всего, там, где ему должно быть.
   - Это где... где ему должно быть? - в голос заплакала Кристина. - Где мой брат? Да за что это мне?!
   Она вырвалась из рук Рудольфа, который обнял её, пошла вперёд, оглядывая степь и выкрикивая в дрожащий над травами жар:
   - Са-а-аша!.. Брат!
   Лёха ударил кулаками по рулю, потом посмотрел на пустое сиденье рядом и позвал Рудольфа:
   - Глянь-ка сюда... Сашок кое-что вам оставил!
   Рудольф подошёл и увидел толстую тетрадь в клеёнчатой обложке с загнувшимися, обтрёпанными краями. Просунул в окно руку, схватил её и побежал за Кристиной.
   4
   Дядя Архип, казалось, совсем не удивился, когда Лёхин "Москвич" въехал во двор. Полузакрыв глаза, отвернув физиономию, выслушал Кристинин "наезд" с угрозами и слезами. В который раз сообщил: "Сам ничего не понимаю". Потребовал: "Лёха, утром чтобы здесь был". А потом пригласил в избу: "Ну, чего на пороге топтаться? Заходите. Так вышло, что нам суждено вместе дожидаться..."
   - Сашиного возвращения?.. - спросила Кристина.
   Дядя Архип только и сказал: "Эх..."
   Кристина устроилась на лежанке с тетрадкой, а проголодавшийся Рудольф уселся с Архипом за стол. Потекла неспешная беседа. Рудольф то и дело глядел на жену, которая читала, отмахиваясь от предложений перекусить или хотя бы просто выпить чаю. Наконец она закончила, обвела взглядом низкий закопчённый потолок и сказала: "Теперь почти всё ясно. Вот только бы Саша вернулся".
   Архип хмыкнул, а Рудольф приготовился к бою. Торчать в этой дыре он не собирался, как и оставлять здесь Кристину. Саша не придёт сюда вновь, это ясно. Он такое же порождение отравленной смертями земли, как и давешняя туча на дороге. Виданное ли дело - убитый и вскрытый в морге - год назад! - человек шустрит по хозяйству, всё без слов понимает, только вот (ай-яй, какая малость, которая всё портит) не разговаривает. Рудольф налил Кристине крепкого чаю и спросил: "Расскажешь, о чём прочла?" Кристина ответила:
   - Конечно. Это мамин дневник, там такая же фотография, какая и у меня есть. Мама после истфака в школу устроилась, а зарплаты было не дождаться... Папенька, культурист, свихнулся на своих мускулах, и кроме зарубежных соревнований, думать ни о чём не мог. Ушёл от мамы, которая разрывалась между мной и новорожденным Сашенькой. Подруга, Тамарочка, помогала, моталась челноком в Маньчжурию. За три поездки собрала кое-какие средства на собственное предприятие. Оно заработало, но всё равно требовало вложений. А для лечения Саши нужно было лекарство, которое в нашем отечестве не производилось. Вот мама и решилась... Сашеньку в больницу, меня - к родственнице по отцу. Назанимала денег у кого только можно было. Тогдашний муж Тамарочки, Виктор, был против того, чтобы ссудить маму крупной суммой, жутко скандалил, ругал жену: не вернёшь своих денег, сама без ничего останешься. А потом притих. Вот и отправилась мама в поездку с группой таких же челноков. Наняли автобус, двух человек охраны, переводчика-проводника. На этом всё...
   - Знаю, что дальше было, - вдруг подхватил Архип. - Как раз перед тем, как меня сюда занесло, случилось смертоубийство. На автобус напали, людей ограбили и порешили. Ножами, во сне - видать, опоили чем-то. Только одна молодая женщина попыталась убежать, так её выстрелом в спину... Далеко от сожжённого автобуса нашли.
   - Преступление, конечно, осталось нераскрытым, - желчно сказал Рудольф. - Скорее всего, челноков вели прямо от родного города. Возможно, по наводке кого-то из своих. Деньги не пахнут. Ни кровью, ни порохом, ни предательством.
   - Тамара мне никогда ничего не рассказывала... - прошептала Кристина. - Говорила только - ну, после того вечера восемнадцатилетия, ты помнишь, Рудя, - что мама погибла в поездке. Пока я росла, в доме не было ни одного мужчины. Возможно, Виктор? Или даже ... папенька, который мог явиться и вытрясти последние копейки...
   - Бог с тобой, родная, людей в группе было много, откуда сейчас узнать, за кем потянулись убийцы, - забеспокоился Рудольф. - Давай выйдем подышать воздухом на ночь, а утром поедем.
   - А Саша?.. - прошептала Кристина.
   - Саша, Саша... - вздохнул Рудольф. - Всё, что с ним связано, не укладывается в голове. В любом случае, он передал тебе то, что было скрыто судьбой... или Тамарой. Наверное, это правильно, когда восстанавливаются стёртые следы.
   - Не хочу, чтобы брат остался всего лишь "следом". Пусть живёт... - со слезами сказала Кристина. - Не могу, понимаешь - не могу - снова потерять...
   - И ты хочешь сидеть здесь и ждать появления того, кто может существовать только в этой проклятой степи? На что ты сейчас решилась, любимая?! - вскричал Рудольф. - Знай, я не отступлюсь! Увезу тебя силой.
   Архип, который молча глотал стопку за стопкой, вдруг грохнул кулаком по столу, выпучил глаза и рявкнул:
   - Не сметь! Степь... это воля! Это сила! Выйдешь, а кругом только небо и земля, как было в первый день, когда возник мир! Стоишь и грудью, кожей, всей организмой... пьёшь силу и волю!
   - Вот ещё сила, вот ещё воля, - сказал Рудольф, пододвигая к нему непочатую бутылку. - Пойдём, Кристина, прогуляемся.
   Они вышли. Вслед раздался рёв Архипа:
   - Гарью пахнет!
   Но воздух был душист и лёгок, по небу разливалась прозрачно-розовая заря, а от земли к её причудливым перистым разводам нёсся нестройный хор степных птиц.
   - Как распелись-то! - сказала Кристина. - Знаешь, а у меня вправду такое чувство, точно сейчас они все со мной - и мама, и Тамарочка, и Саша... Будто и не теряла никого. А ещё очень тебя люблю. И знай: если судьбе будет угодно что-то сделать против тебя... то я переверну весь мир.
   - Не говори так... - шепнул Рудольф, целуя её. - А то мне страшно.
   - Ну и кто из нас двоих суеверный и мнительный? - засмеялась Кристина. - Всё равно я буду приезжать сюда. Обращусь к старожилам, в органы, найму кого-нибудь... И стану распутывать историю по ниточке.
   Когда они дошли до шоссе, стало стремительно темнеть.
   - Пойдём назад, - сказал Рудольф. - Сын луны, наверное, уже храпит.
   Но Архип не только не спал, но даже сонным не выглядел. Да и хмель, похоже, улетучился. Сидя в потёмках, он старательно начищал металлическую бляху на объёмистом чреве.
   - Тихо, - предупредил он. - Чую, сейчас начнётся... Так всегда бывает: тишь да гладь, а потом грохот с топотом. Но не бойтесь, сын луны с вами.
   Рудольф провёл Кристину к лежанке, сам уселся на пол, стал гладить и целовать её руку.
   "Тишь да гладь" давили на грудь, заставляли часто и тревожно стучать сердце.
   Казалось, за пределами Архипова становища собираются какие-то силы, подступают, готовятся к атаке.
   Тени наползли из углов избёнки и соткались в сплошной мрак.
   Вдруг затикали ходики на стене, в углу заворчал несуществующий холодильник. Включился неработающий телевизор.
   - Что-то не так, - выговорил Архип.
   Похоже, он был испуган. Кристина прижалась к мужу и стала с ужасом наблюдать за мельканием полос на экране.
   Внезапно появилось чёрно-белое изображение.
   ... - Хорош горевать, Тамарка. Жизнь сейчас такая противоречивая: люди мрут, потому что хотят жить хорошо. Улыбнись, мы с таким баблом Центр бытовых услуг купим, - сказал высокий мордастый парень молодой, цыганистой внешности, женщине. - Ну, целуй мужа-добытчика. Тебе за три года столько не заработать.
   Женщина подошла к большой спортивной сумке, вытащила пачку тысячных купюр.
   - Откуда дровишки? - спросила она иронично.
   - Там и баксы есть. А ещё вот, - парень достал металлический диск. - Это украшение со щита какого-то древнего князька. Подобрал в тех местах, куда в командировочку ездил. Штуковина, считай, сама в руки прыгнула. Знакомый чувак из музея сказал, что рисунок означает "сын луны". Обещал помочь в продаже чудакам, которые от древностей тащатся. А может, себе оставлю.
   - Так... а это что? - Женщина повертела женскую сумочку, уверенно нашла потайной кармашек и вытащила крохотную открытку "Любимой подруге".
   - Сумка. Ты давно такую хотела. Вот и приобрёл с рук недорого. Она ж совсем новая, - ответил беззаботно парень, но вдруг насторожился и потребовал: - Не нравится? Давай сюда, пацанам предложу, кто-нибудь купит для своей тёлки.
   - Возьми, - тихо сказала женщина. Она враз осунулась, лоб и щёки стали белыми, как мел.
   Потом отошла к кухонному столу, на котором лежала неразделанная рыба.
   Мордастый здоровяк принялся увлечённо перебирать деньги.
   Женщина схватила нож обеими руками и вонзила его под левую лопатку парня.
   С усилием выдернула. На стену плеснула кровь.
   Парень застонал, упал на колени, на бок, повернулся лицом к женщине. Изумлённо поднял брови, попытался заслониться правой рукой. Но сталь полоснула по горлу. Ноги и руки парня задрожали, тело дёрнулось и замерло.
   Женщина, странно и громко икая, бросилась из кухни.
   ...Экран погас, зато под потолком вспыхнул свет - от патрона без лампочки.
   В открытое окно проник заунывный вопль. Будто сама степь зашлась в тревожном и болезненном крике.
   Архип подскочил, захлопнул створки. Но за стенами избёнки уже содрогалась темнота, с гиканьем, шумом неслось что-то громадное, будто многотысячная конница разбивала копытами шоссе, весь привычный и объяснимый мир.
   Кругляш на Архиповом пузе засиял. Сын луны вдруг заорал от боли: "А-а-а! Горю!"
   Рванул дверь, выскочил и был сметён порывом непостижимого движения.
   Утром приехал Лёха и весьма обрадовался исчезновению Ряхи-Архипа. Пока он вёз Кристину и Рудольфа до районного центра, весело разглагольствовал о том, как спокойно заживёт без странного соседа. Но надолго ли - не знает.
   - Почему? - удивился Рудольф.
   - Так свято место не бывает пусто, - объяснил Лёха. - До Ряхи, с того времени, как я себя помнил, был дед какой-то, долго по-русски не разговаривал, потом научился. И тоже исчез.
   Дома по ночам Кристине чудилось, как мчится во временном разрыве орда героев, великих завоевателей и жестоких убийц, насильников и грабителей, которых не может принять многострадальная земля. Нашлось ли среди них место бывшему предателю? Искупил ли он свой кровавый грех? И где сейчас её брат Саша? Она каждый год будет приезжать и ждать его на пороге степного становища.
   0x01 graphic
   18
   0x01 graphic
   Дмитриева Н. Неподвижность 21k Оценка:9.47*4 "Рассказ" Мистика 
  
   Комната была не то что маленькой, но длинной и узкой, точно пенал, с низким потолком. Снаружи единственное окно загораживала кряжистая береза.
   - Вот, - хозяйка обвела руками по кругу, - смотрите.
   Мила смотрела и чувствовала бессилье.
   - За такую цену лучше все равно не найдете, - проговорила хозяйка, будто отвечая на ее мысли. - А у меня, сами видите, чисто, уютно. Для молодой девушки в самый раз. Вы ведь одна? А то я смотрю, кольцо на пальце...
   - Это... память. - Мила сжала руку в кулак. Хозяйка сочувственно вздохнула:
   - Ну, бывает... Что ж, соседи тут тихие, беспокоить не станут.
   - Почему так холодно? - Мила передернула плечами, с трудом подавив зябкую дрожь.
   - Опять не топят, ну, что ты будешь делать... Да это ненадолго, к утру тепло дадут. До утра-то не замерзнете? А нет, так я завтра обогрей принесу.
   Мила коснулась стены. Кто додумался наклеить здесь эти жуткие обои под атлас кремового цвета? И потолок... Почему он тоже кремовый? Омерзительно.
   - Пойдемте, я вам санузел покажу, - хозяйка вышла, и без нее Миле сделалось еще холодней. Стены, пол, окно - отовсюду тянуло стылостью, будто в этой комнате лет сто уже никто не жил. А может, и не было здесь никогда ни единой живой души, хозяйская, и та наведывалась мельком...
   "Остановись, хватит! - Мила в сердцах дернула себя за прядь. - Перестань накручивать. Это и вправду не худший вариант".
   ...полфунта мяса, но ни капли крови.
   Вздрогнув, Мила оглянулась, но рядом никого не было. Проклятье! Когда же это кончится?
   - Оставь меня в покое, - шепотом попросила она. - Пожалуйста.
   "Бери ж свой долг, бери же свой фунт мяса... но, вырезая, если ты прольешь одну хоть каплю..."
   Мила со свистом втянула воздух сквозь зубы и зажмурилась. Это невыносимо! Она открыла глаза и чуть не вскрикнула - на стене перед ее лицом шевелил усами жирный коричневый таракан. Судорога отвращения пережала ей горло. Не сводя глаз с мерзкого насекомого, Мила попятилась, сорвала с ноги туфлю и со всей силы запустила в стену.
   На шум прибежала хозяйка.
   - Что такое?
   - Т-таракан! Там, на стене!
   - Да где?
   - Вон он!
   - Да нет ничего, - хозяйка нахмурилась, разглядывая оставленный туфлей отпечаток. - И сроду не было... Соседи, наверное, травят, вот и забрел случайно. Да вы не волнуйтесь так, он, если и был, уже сдох.
   - Я... не волнуюсь, - Милу вновь затрясло. - Просто замерзла...
   - Горячая вода есть. Душ примите, согреетесь. Ну, так как, остаетесь?
   Полфунта мяса, но ни капли крови... Беги отсюда, беги со всех ног!
   - Остаюсь, - ответила Мила.
  
   Она долго стояла под горячей водой, вымывая озноб из тела. Потом надела пижаму, толстый свитер, шерстяные носки, перетащила диван на середину комнаты, чтобы не касаться холодных стен, легла и натянула одеяло до самых глаз.
   За окном шумела береза. Спутанные тени метались по потолку, ненадолго замирая, и под их тревожное биение Миле представлялось, как ее руки и ноги немеют и истончаются, будто ветви под ледяным ветром. Она чувствовала себя старой и иссохшей, словно поваленная колода, и такой же беспомощной, не способной даже пошевелиться. К утру закоченевшее тело едва могло разогнуться.
   Отопление не включили, и хозяйка не пришла, как обещала. На улице оказалось теплее, чем в квартире. Мила долго ходила по двору, разгоняя застывшую кровь, потом бесцельно побрела вдоль гудящего проспекта. Мимо проносились машины, их рев обдавал ее, словно прибой, и как прибой, отступал, чтобы оставить в минутной тишине.
   На переходе Милу несмело тронули за рукав.
   - Девушка, помоги перейти через улицу.
   - Да, пожалуйста, - она вежливо подставила локоть. Старуха вцепилась в него сразу двумя руками. Под красным капюшоном половину ее лица скрывала заляпанная повязка, грязно-зеленый пуховик с шуршанием терся об Милу. На тонких старушечьих ногах красовались пакеты из плотного черного полиэтилена, крепко примотанные шнурками к щиколоткам.
   За переходом старуха встала столбом, не торопясь разжимать руки.
   - Спасибо, девушка, дай тебе бог здоровья!
   - Не за что.
   - Добрая ты душа, помогла бабушке...
   - Мне не трудно. - Миле вдруг стало не по себе. Она с усилием высвободила локоть и заспешила прочь.
   - Мужа тебе хорошего! - долетело вслед, чуть не заставив ее перейти на бег.
   ...полфунта мяса...
   "Нет, нет, нет! - Она схватила себя за волосы и дернула, будто надеялась вырвать их из головы вместе с мыслями. - Замолчи! Хватит!"
   "Итак, готовься мясо вырезать, но крови не пролей. Смотри, отрежь не больше и не меньше..."
   - Девушка, вам плохо? - Мужчина участливо склонился над ней, закрыв своей тенью.
   Ее взгляд уперся в черный потертый драп и беспомощно скользнул выше. Черное пальто. Серый шарф. Серая щетина. Черные очки.
   - Вам помочь?
   - Не надо, - чуть слышно ответила она. - Мне не нужна помощь.
   - Вы уверены?
   Мила попятилась. Чужая холодная квартира вдруг представилась ей единственным возможным укрытием. Она развернулась и побежала.
  
   Тишина накрыла, словно ватным одеялом, и под ее защитой даже холод казался не таким пронзительным. Обои сменили цвет, стены раздвинулись и потолок поднялся, сравнявшись высотою с березой. Тихий свет вливался в окно, лаская лицо и плечи. За окном чинно и неподвижно сидели голуби в ожидании подачки. Мила поставила на подоконник теплую кружку и помедлила, зажав крошки в горсти. Голуби безмолвно следили за ней оранжевыми глазами.
   Затишье... покой. То, чего ей так не хватало.
   "...Гармония подобная живет
   В бессмертных душах; но пока она
   Земною, грязной оболочкой праха
   Прикрыта грубо, мы ее не слышим".
   Мила нахмурилась, но тихий шепот развеялся, едва коснувшись ее уха.
   Она вздохнула. Когда это кончится, она, наконец, заживет своей жизнью. Какой угодно, но своей - той, в которой только ей будет дано решать за себя. Первый шаг сделан, и пусть это нелегко, она справится со всем сама.
   - Так и будет! - Мила решительно вскинула подбородок и бросила крошки голубям.
   Карниз затрясся от мгновенной вспыхнувшей суеты, голуби зашумели, отталкивая друг друга, в пылу борьбы заплевывая оконное стекло. Мила досадливо поморщилась. Внезапный переход от смирного ожидания к яростной схватке - из-за несколько сухих крошек! - вызывал в ней прилив бесшабашного веселья, смешанного с глухим раздражением.
   - А ну, прочь! Пошли прочь! - Она замахнулась, отгоняя всю стаю. - Вон отсюда, помоечники!
   Они сорвались все разом, заполошно хлопая крыльями - все, кроме одного. Этот еще кружился по карнизу и топал, победно раздувая зоб. Между перьев на его груди виднелись какие-то мягкие белесые полосы. Мила пригляделась и отскочила, зажав рот ладонью - с голубя, будто уродливая бахрома, свисали черви.
   Сглатывая подступивший к горлу ком, Мила отступала до тех пор, пока перед ней не захлопнулась входная дверь. Ноги сами понесли на улицу, и, только добежав до проспекта, она остановилась в отчаянной растерянности. Что теперь делать? Куда идти?
   В сером воздухе повисла неподвижная пленка дождя. Автомобили с мокрыми боками прорывали ее, словно акулья стая, плотоядно сверкали огнями фар, оглушали надменным ревом. Что делать?.. Куда идти?..
   Светофор насмешливо подмигнул Миле в лицо.
   - Деточка, помоги.
   Эта старуха была похожа на ком бурой ветоши. Пальто в неопрятных клочках, - Мила заморгала, отгоняя воспоминание об изъеденной паразитами птице, - побитый молью воротник, платок, темный от влаги, и между ними - крохотное личико, собранное из одних морщин.
   - Помоги, деточка, дорогу перейти... - Старуха тянула дрожащую желтую лапку, будто выпрашивала милостыню. С тоскливой обреченностью Мила вернулась к переходу.
   Черный асфальт дрожал и бился под ногами, словно покрытая рябью река. Затертые светлые полосы расплывались, как лунная дорожка.
   - Спасибо, спасибо, милая, храни тебя господь, - бормотала старуха, семеня рядом с Милой. - А ты чего ж раздетая-то совсем? Замерзла вон как. И голова-то мокрая... На, хоть платок мой возьми.
   - Ничего не нужно. - Неверными пальцами Мила отцепила от себя сморщенную ручку. - До свиданья.
   - До свиданья, милая, до свиданья. Бог даст, свидимся.
   - Да, - сказала Мила то ли ей, то ли самой себе. - Нет.
  
   В кафе приятно пахло свежесваренным кофе и корицей. Но откуда-то незримо просачивался холодный душок дезинфекции - в углу, где присела Мила, это чувствовалось даже сильнее. Она никак не могла взять в толк, чудится ей это или нет? В самом деле, какая хлорка здесь, среди гладких настенных панелей светлого дерева и так уютно скрипящего паркета? Среди тяжелых темных лакированных столов и таких же скамеек, а еще - плетеных стульев и растений с жесткими листьями и гроздьями крошечных цветов, похожих на звезды? Среди блестящих сахарниц, чистых салфеток, меню в кожаных папках? Среди быстрых улыбчивых официанток и разнеженных посетителей? И все же Мила готова была поклясться...
   - Хотите кофе?
   - Что, простите? - Она растерянно глянула на севшего напротив мужчину. - Это вы мне?
   Он кивнул.
   - Вам нужно выпить горячего. Вы вся промокли и дрожите.
   - Спасибо, я как-нибудь сама! - Мила решительно отгородилась от него раскрытым меню. Словно они были знакомы всю жизнь, мужчина снял пальто и набросил ей на плечи.
   - Что вы делаете, не надо, - Миле стало неловко.
   - Надо, надо. Смотрите, у вас уже губы синие и руки тоже.
   Он снял очки и посмотрел на нее сверху вниз. Его лицо было бледным, будто вылинявшим, а взгляд - то ли больной, то ли смертельно уставший. Но где-то в глубине зрачков подспудно тлело невысказанное, отчего Милу вдруг бросило в жар.
   - Спасибо, - чуть слышно выдавила она.
   - Пожалуйста. - Мужчина по-хозяйски придвинул к себе кожаную папку. - Так что, будете кофе? Или, может, горячего супа?
   - Нет, ничего.
   Он подозвал официантку и сделал заказ на двоих. Мила не знала, смеяться ей или злиться.
   - Вы вообще слышите? - Она с досадой стукнула по столу сахарницей. - Я же сказала, что ничего не буду!
   - Не надо упрямиться, - спокойно произнес мужчина, будто разговаривал с ребенком. - Надо поесть горячего, иначе совсем разболеетесь.
   - Что вы тут диагнозы ставите? Вы врач?
   Он кивнул.
   - Я - врач.
   - Правда? - Мила вдруг растерялась. Нет, он не мог быть врачом. - Вы шутите?
   - Кардиолог, - уточнил мужчина. - Лечу сердце.
   ...полфунта мяса.
   - Да? - повторила Мила, невольно касаясь груди. - И давно?
   - Достаточно. Вам моя помощь не помешала бы.
   - Думаете, у меня проблемы с сердцем? - огрызнулась она.
   - У всех проблемы с сердцем. У одних больше, у других меньше. А у вас...
   - А у меня все в порядке!
   - Ее узнал он, как слепой - кукушку, по голосу дурному... - Мужчина откинулся на спинку стула и примирительно улыбнулся: - Давайте не будем спорить.
   - Конечно, о чем речь? - Мила до боли прикусила губу. Его слова впивались ей в лицо, как крохотные жала. Хотелось стереть их с кожи, но руки будто отнялись. - Что вы можете? Что вы вообще знаете? Тем более о сердце...
   - А вам известно, что сердце - это единственная мышца, которая продолжает работать, когда все остальные уже отказали? - с нажимом произнес он.
   Она не хотела этого знать, но вопрос вырвался сам собой:
   - Почему?
   - Потому что человек жив, пока бьется сердце.
   - Даже если все уже отказало? Что это за жизнь?
   - Неважно.
   - Что?! - выкрикнула Мила и расхохоталась. - Это ответ врача?
   Мужчина резко перегнулся через стол, и она замерла, прикипев взглядом к его исказившемуся лицу. Коротко выдохнув, он попросил:
   - Успокойтесь.
   - И вы тоже, - пробормотала она.
   - Конечно, - мужчина опустился на стул и устало провел ладонью по лицу. - Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.
   - О чем, например?
   - Ну... хотите я вам стихи почитаю?
   "Постой немного; есть еще кой-что. Твой вексель не дает ни капли крови..."
   Мила поспешно замотала головой:
   - Нет, не хочу!
   - Не любите стихов? - удивился мужчина.
   - Вообще ненавижу! Я как-то болела, и один... человек все время читал мне Шекспира.
   - Сонеты?
   - Сонеты, поэмы, пьесы - все подряд. У нас дома, к сожалению, было полное собрание сочинений... И вот меня пытали им день и ночь, - Мила поежилась. - Ужас какой-то! Тот... человек думал, что так я скорее поправлюсь. Верил в силу слова. Считал, что если сидеть рядом, читать вслух что-то, что обладает большой силой, то можно передать больному свою энергию. И он сразу выздоровеет. Жаль, что тот... человек не был врачом.
   - Он, наверное, очень хотел, чтобы вы поправились, - заметил мужчина отстраненно.
   - Да, так хотел, что если бы я вдруг решила умереть, он бы этого ни за что не допустил. Все отдал бы - жизнь свою, здоровье, про деньги вообще молчу...
   - Вас это как будто не радует?
   - Мне не нужны жертвы. На самом деле это страшно - когда тебя так заставляют. Есть, дышать, жить... Это неправильно.
   - Тот человек очень сильно вас любил.
   - Да, - Мила мотнула головой, вытряхивая из глаз непрошеные слезы. - И я его тоже. Но невозможно любить, когда тебя так заставляют.
   Она съежилась, вдруг ощутив на себе невыносимую тяжесть. Чужое пальто давило на плечи, под ним едва можно было шевельнуться. Она принялась выпутываться из него, но чем больше старалась, тем неподъемней становился груз, и ей перестало хватать воздуха. Из последних сил она подалась вперед, упала и поползла, рывками проталкивая непослушное тело. А пальто никак не хотело ее отпускать, цеплялось всеми пуговицами, отворотами, широкими рукавами. Не уходи...
   Отпихнув его ногой, Мила с трудом поднялась и побрела к выходу. Впереди были километры пустоты.
   - Постой! - Мужчина вырос на пути, словно скала, и положил руки ей на плечи. - Останься.
   - Пусти меня, - жалобно попросила Мила.
   Куда бы она ни отворачивалась, он был уже там, все теснее и жарче. Его лицо приблизилось, сухие губы залепили ей рот, колючая щека прижала ноздри, и Мила с ужасом ощутила, как клокочет, с силой прорываясь в нее, его дыхание. Жесткие пальцы впились ей в грудь, и она представила, как они рассекают кожу, раздвигают ребра, добираются до сердца и двигаются в нем, будто раскаленные поршни.
   Перед ее глазами был толстый ворот свитера, а над ним - бледная полоса кожи с трепещущей жилкой. Если бы у нее был нож, Мила воткнула бы его прямо сюда... она даже не удивилась, ощутив в пальцах холод металла. Как во сне, она подняла руку и опустила, потом еще раз. Что-то треснуло, как линялая тряпка, и внезапно все прекратилось - и жар, и удушье. Мужчина смотрел на нее, словно не верил своим глазам.
   - Мила?..
   Она оттолкнула его и вышла под дождь.
   ...полфунта мяса, но ни капли крови... ни капли, ни капли! Слышишь, ты?!
   - Мила, вернись! - крикнул он с мучительной тоской, следуя за ней. Она замотала головой и зажала ладонями уши. И хотя он шел быстро, а она едва шевелила ногами, расстояние между ними становилось все больше.
   - Вернись...
   Мила оглянулась. Никого не было ни вблизи, ни вдалеке. Она стояла одна на пустой улице, и теплые огни кафе размывались и таяли под шуршащими струями дождя до тех пор, пока не исчезли вовсе.
  
   Она уже не чувствовала своего тела. Холод... нет, не холод. Пустота... нет. Неподвижность, вот чем она стала. Нестерпимый гнет, бремя, которое человек не в силах вынести. Но сердце еще билось, и от этого становилось только хуже - хотя казалось, что хуже быть не может. Полфунта мяса - что делать с ним?
   "И мясо можешь вырезать из груди; так повелел закон, так суд решил".
   - Судья - мудрец... Вот приговор... готовься, - пошептала Мила, входя в холодный зев подъезда. Темнота внутри шевельнулась, выпуская навстречу согбенную фигуру. С круглого благообразного лица по-совиному блеснули огромные выцветшие глаза.
   - Девочка, впусти ты нас, - тонким голосом попросила старуха.
   "Идите", - хотела сказать Мила, но вместо этого оттолкнула протянутые к ней руки. Высоко над ними раскачивалась незапертая дверь, с глухим стуком ударяясь о косяк. Мила поднималась по ступеням, и стены со скрипом сдвигались вокруг нее, выпуская струи влажной известки. А дверь все раскачивалась, выстукивая сбивающийся ритм: тук-тук, тук-тук... тук...
   Из квартиры дохнуло неотвратимой пустотой, и Мила заплакала. Она опустилась на колени, поползла через порог и так же, не поднимая головы, в комнату, длинную и узкую, точно гроб. Не раздеваясь, Мила забралась под одеяло. Холодные кремовые стены сдвинулись еще теснее, потолок опустился почти к самому ее лицу, и она закрыла глаза и замерла в неподвижности.
   Тихими шуршащими шагами в комнату одна за другой вошли старухи и встали рядом.
   - Девочка, согрей ты нас, - прошелестела круглолицая, забираясь под одеяло.
   От невыносимой тоски и ужаса Миле хотелось завыть, но из онемевшего горла вырвалось только слабое мычание.
   - Не плачь, дитятко, не обижу, - ласково произнесла старуха, гладя Милину грудь холодными руками. - Я тебе песенку спою.
   И затянула без слов:
   - А-а-а... а-а-а... а-а-а...
  
   ...И когда мне закрыли глаза, я продолжала все видеть даже лучше, чем прежде. И слышать, и ощущать, но не как раньше - по отдельности, а все вместе, будто одним общим чувством. Я слышала, как вокруг ходили люди и говорили шепотом, видела, как незнакомая женщина взяла моего мужа под руку и попыталась увести. Но он молча высвободился и сел в углу, неподвижно глядя перед собой. И хотя он не произнес не слова, я слышала его крик, бьющийся об меня, точно хищная птица:
   - Вернись! Не уходи!
   Он продолжал звать и тогда, когда надо мной опустили крышку, и гроб понесли в автобус. И потом на кладбище, когда крышку опять сняли, и люди стали подходить по очереди, чтобы со мной попрощаться.
   - Вот беда... Такая молодая, а ведь случилось. Паралич, да... Уж три года... Три или четыре? Господи, помилуй... А муж-то, муж, совсем извелся, бедняга... Все надеялся, что она встанет, а ей только хуже... Ох, смотреть больно... Но теперь, слава тебе господи, отмучилась. И ему полегчает, а то ведь три года все только с ней, только для нее... Три или четыре?
   И вот крышку опять закрыли, теперь уже навсегда, а я продолжала видеть над собой пронзительную синеву ясного неба, не омраченного ни единой тенью. И еще - пса, рыже-желтого, как та куча земли, у которой он растянулся, блаженно высунув язык. Вот уж кому действительно было все равно, что со мной случилось.
   Когда же это произошло? И отчего? Может, я ударилась головой? Или что-то лопнуло во мне в тот дождливый день в тихом кафе, где запах кофе смешался с запахом хлорки? Или хлоркой запахло потом? Не помню... Помню, что упала вдруг и не смогла подняться, и испугалась так сильно, что отзвук этого страха жил во мне даже тогда, когда всякая жизнь ушла. И моим последним словом, когда я глядела на тебя снизу вверх, было:
   - Помоги.
   Как потом я жалела, что сказала тебе это! Как я жалела тебя, а еще - себя... И вот я слышу твой голос сквозь мерный стук комьев о сосновую крышку, и ничто во мне не откликается... все неподвижно.
   Я одна, в тишине, в темноте. Надо мной и вокруг меня земля. Я чувствую ее движение, как будто древнее чудовище шагает через доисторический лес. Я слышу, как шумят ее сердца, как токи пробегают по нервам и сокращаются гигантские мышцы, как воздух пронизывает клетки. Она движется, а я неподвижна. Я лежу в ней, словно в желудке у чудовища, которому нет никакого дела о проглоченном походя куске мяса. Очень скоро она сомкнется вокруг меня, пропитает своими соками, и этот кусок будет поглощен без остатка, как были поглощены другие.
   Я не боюсь этого. Страха уже нет. Есть неподвижность, худшее из зол. Но скоро все изменится. Движение земли перейдет в меня, и я уже не буду неподвижна.
   0x01 graphic
   19
   0x01 graphic
   Андрощук И.К. О чем молчала бабушка 14k "Рассказ" Фантастика 
  
   О чем молчала бабушка
  
   Ко мне на почту пришло письмо:
   "Здравствуй, Иван!
   Нашел в интернете твою фантастику. Прочитал, проникся: вспомнил некоторые сюжеты - ты рассказывал о них еще во время наших походов по пивным. Есть еще один сюжет - я cмог бы и сам это написать, но после его развязки все, что я писал когда-либо, исчезнет. Поэтому, если ты в Москве или можешь приехать, давай встретимся. Павел Бурин."
   С Павлом мы не виделись почти тридцать лет. Мы выпали из компании почти одновременно - я женился, Павел - бросил институт. Больше о нем никто из наших так и не слышал. До этого самого дня.
   Я как раз собирался в Челябинск - естественно, через Москву, поэтому перспектива провести время в компании старого приятеля показалась заманчивей, чем бродить до вечера по полузабытому, а теперь уже почти чужому городу.
   Павел встретил меня на Киевском вокзале, - мы узнали друг друга с первого взгляда, несмотря на то, как он был одет, и на то, что сам я за последние двадцать лет порядочно состарился. А прикид у него был еще тот - длинный, почти до земли, черный кожаный плащ, черная шляпа - словом, человек из Чикаго времен Аль Капоне. Или из Москвы того же времени - но здесь это была уже другая команда. Внешне Павел почти не изменился, ни сединки, ни морщинки.
   Поехали в метро на Казанский, взяли мне билет на вечер. У людей, не видевшихся без малого треть века, есть о чем поговорить. В основном вспоминали общих знакомых. К счастью, большинство из нас сравнительно благополучно пережило третью мировую, а некоторые даже смогли пробиться "наверх". Я рассказал о Каштанском, Зосимкине, Монастырском, других, с кем встречался или связывался. Бурин, понятно, ни о ком ничего не слышал. Хотя жили они почти рядом - многие после института остались в Москве. Выбрались из-под земли на Сретенском бульваре и свернули с сторону Садовых. Этот район подвергся новым веяньям меньше других - во всяком случае, Сухарева башня все еще возвышалась над окружающими домами, точно какой-нибудь "Буран" над Байконуром.
   - Сретенку пока не трогают?
   - Это только внешне. В переулках уже полно этих новомодных каменных уродов. Правда, вверх пока не лезут - но кто их остановит?
   - А может, и не надо останавливать? Ведь это нам они кажутся уродами, а нынешние видят все по-другому. Москва, как всякая порядочная старая дева, стремится выглядеть помоложе.
   - Много ты понимаешь в старых девах, - огрызнулся Павел.
   Где-то посредине Сретенки мы свернули налево.
   - Узнаешь? - спросил Павел.
   Я огляделся: желтые доперестроечные дома, на ближнем - крылечко с вывеской "Пиво"...
   - Что-то очень знакомое... Но не могу вспомнить. Столько лет прошло...
   - Годы здесь ни при чем. В "Больной Головин" мы всегда добирались под занавес. Когда уже никто ничего не мог вспомнить. Между прочим, единственная пивная на всю Москву, которая осталась прежней. Ну, почти прежней.
   Мы вошли в зал: здесь действительно все оставалось, как в добрые старые времена. Высокие круглые столики с крючками для сумок на ножках, прилавок под обожженное дерево с пивным краном, за прилавком - полный лысый грузин в белом халате...
   - Георгий?! - я не поверил своим глазам.
   - Нет, Вахтанг, его сын.
   Мы взяли пиво и встали за столик неподалеку от входа. Несколько минут пили молча, затем Павел не выдержал:
   - Нет, этот разговор не под пиво. Погоди минутку. - Он пошел к прилавку, о чем-то поговорил с Вахтангом, и вскоре на нашем столике появилась фигурная бутылка с грузинскими каракулями на этикетке, рюмки и какая-то закуска.
   - Это чача,- объяснил Павел.- Грузинский самогон. Вздрогнем?
   Я пожал плечами. Мы выпили.
   - В общем так. Я построил машину времени.
   - Да ну, - я пытался оставаться серьезным. - Покатаешь?
   - Какие проблемы,- он полез в карман и выудил мобильник, затем, видимо по памяти, набрал какой-то номер. Нажал на вызов и свободной рукой взялся за бутылку. - Мне больше нельзя - я за рулем. А тебе не помешает.
   - И что - твоя машина времени - как такси? Сделал вызов - и сейчас подадут?
   - Нет,- невозмутимо ответил Павел.- Мы уже приехали. Сейчас - шестнадцать часов тридцать две минуты седьмого октября одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Посмотри вокруг.
   У меня вообще-то редкая способность не замечать происходящего вокруг - но все же я почувствовал - что-то изменилось. Людей в зале стало как будто намного больше, висел нестройный гул полупьяных разговоров, и дым... Я готов поклясться, что, когда мы вошли, здесь не было накурено. В наше время в пивных не курят. Да и люди какие-то странные... Вернее, странно одеты. Странно для две тысячи двенадцатого. Но для тысяча девятьсот восемьдесят третьего...
   - Ага, начинаем догонять, - теперь уже Павел не мог удержаться от иронии. - Ну что - поверишь мне на слово, или пойдешь спрашивать налево и направо, какой теперь год?
   - Погоди, это какой-то фокус... Не может быть, чтобы время...
   - Я мог бы тебе прочитать целую лекцию о времени. Да что там лекцию - целый курс. Я ведь и физмат закончил, и кандидатскую защитил по этой теме. Но, к сожалению, у нас цейтнот. Поэтому перейдем к вопросу, зачем мне это было надо. Посмотри на вон тот столик у дальней стенки, второй от Георгия. Узнаешь?
   Вполне обычные молодые люди - я имею в виду, для той эпохи. Разве что пьяные вдрызг. Все четверо. Даже на фоне нетрезвой публики. Но ведут себя вполне корректно. Беседуют о чем-то, - правда, довольно экспрессивно, но для своего состояния вполне по-божески. Постой, но ведь это...
   - Вот так советские студенты образца 1983-го года проводили свое свободное время, - прокомментировал Павел. - Прошу любить, но не жаловать: Сергей Каштанский, Александр Зосимкин, Иван Киргородоцкий и Павел Бурин.
  
   Моя рука потянулась к рюмке, потом передумала и взялась за бутылку. Я влил в себя добрый стакан, прежде чем почувствовал, что смогу с этим справиться. Теперь смотрел на них - в том числе и на себя - уже спокойней. Действительно - как будто это были вполне обычные советские студенты...
   - Обрати внимание на Бурина. Сейчас он это увидит.
   - Что увидит?
   - Перед тем, как зайти сюда, кто-то из нас зашел на Сухаревку за воблой. Рыбу ему завернули в газету.
   Эта газета с горкой костей от бывшей воблы лежала сейчас посреди стола. Павел Бурин-младший, пошатываясь, выпил полкружки пива и потянулся за рыбой. Не нащупав желаемого, он недоуменно взглянул на газету: внезапно его мутный взгляд стал осмысленнее, как будто он кого-то узнал. Павел выпрямился, сгреб на стол кости и, начал читать - сперва по-пьяному шевеля губами, затем все более сосредоточенно: он трезвел на глазах... Бурин-старший щелкнул мобильником, и мы опять оказались в своем времени.
   - Вот эта статья, - он вынул из плаща пожелтевшую от времени газету . "Московский листок" за октябрь 83-го года. Это был апофеоз гласности, необдуманно провозглашенной сразу же после смерти Брежнева его преемником Горбачевым. Народ еще не был готов к такому ходу событий - впрочем, как и сейчас. Два года спустя к власти пришла военная диктатура, Горби выслали из страны, а всех, кто успел выползти на свет гласности, отправили осваивать Восточную Сибирь. С этого все и началось. И крестовый поход Объединенных Наций против Советского Союза, и бомбежка Кремля, и война... И если бы тогда не вмешались китайцы - не было бы сейчас на Земле страны с названием СССР...
   Статья называлась "Помнить все". Речь в ней шла о сталинском терроре конца тридцатых. Было и несколько фотографий. Среди них одна с подчеркнутой подписью - "капитан НКВД Виктор Бурин". И в самом тексте был отчеркнут один абзац:
   "С первого по седьмое ноября 1937 года, в честь двадцатой годовщины Великого Октября на Бутовском полигоне капитан московского УНКВД Виктор Бурин из своего табельного оружия лично исполнил 1214 приговоров. "Я мог бы расстреливать и больше, но оружие перегревалось",- писал он в рапорте начальству".
   - Может, однофамилец? - спросил я.
   - Нет, старик. Это мой дед. Точно такая же фотография висела у нас дома. Понимаешь, бабушка нам ничего не говорила. Вернее, говорила, что деда расстреляли при Сталине.
   Оказывается, это было уже в тридцать девятом, когда новый нарком Берия чистил органы от ежовских кадров.
   - Ну... Не можем же мы отвечать за то, что делали когда-то наши родители. Тем более - деды. Да и потом - а вдруг это обыкновенная утка? Ведь ты сам говоришь - деда расстреляли при Берии. Нужно же было его в чем-то обвинить?
   - Я наводил справки, а когда соорудил этот мобильник, и сам многое увидел. В том числе и Бутовский расстрел. Но Бутово - это только вершина айсберга. За моим дедом - такие горы трупов, такие реки крови, что и подумать страшно.
   Сам понимаешь, каким ударом для меня была эта статья - тогда, в восемьдесят третьем. Несколько дней я ходил сам не свой. Затем принял решение - вернуться в прошлое и убить деда. Интуитивно я чувствовал, что путешествия во времени реальны. Поэтому ушел из Литературного и поступил на физмат.
   Изучая физику времени, попутно занялся архивами - тогда, до 85-го, это было еще возможно. Вот тогда и узнал по-настоящему Виктора Бурина.
   - Ну хорошо. Виктор Бурин заслуживает казни, путешествия во времени возможны, машина у тебя в кармане. Но как ты себе это представляешь? Убить человека, оставить сиротой крохотного ребенка, который, между прочим, когда-то станет твоим отцом...
   - Ничего ты не понял. Нет, у Виктора не будет ни детей, ни внуков. Я застрелю его задолго до знакомства с бабушкой. Они поженятся летом 36-го, отец родится в 38-м. А я убью Виктора Бурина осенью 32-го. В тот самый день, когда он впервые выйдет на работу в органы. И когда на нем не будет еще ни одной капли крови неповинных советских граждан.
   - Ну вот мы и приехали. Паша, это же классика жанра - человек отправляется в прошлое и убивает своего деда до того, как он познакомился с бабушкой. В итоге ни отец, ни сам убийца не рождаются на свет. Спрашивается: кто же тогда убивает деда?
   - А это ты у него спроси, - Павел показал глазами на что-то под столом. Я взглянул - он вынул из кармана револьвер.
   - Так ты что - прямо сегодня и отправляешься?
   - Прямо сейчас. А ты думал, зачем я напялил на себя этот плащ? Я живу здесь рядом, в пяти минутах ходьбы. В квартире, когда-то принадлежавшей деду. Выхожу отсюда, отправляюсь в прошлое, и встречаю его в подъезде. Время уже в памяти машины, стоит только нажать на вызов - и я там. Все произойдет очень быстро - ты даже напиться не успеешь. Что, хряпнем на посошок - и простимся?
   - Погоди, - я лихорадочно искал повод, чтобы протянуть время, хотя знал - его все равно не остановить. - Расскажи хотя бы, как она работает.
   - Кто, мобильник? Элементарно. Ты вообще представляешь, как работает мобильный телефон?
   - Ну, сигнал передается через спутник...
   - Вот-вот. А теперь представь себе, что кроме наших спутников есть еще и иные - спутники, которые генерируют время. Не знаю, кто их и когда построил - инопланетяне, цивилизации далекого прошлого или люди из будущего. Может, это и нынешние секретные разработки - хотя вряд ли. Я сам натолкнулся на их сигналы совершенно случайно. При помощи обыкновенного мобильника. Но, поскольку физика времени уже была моей стихией, быстро просек, что к чему. А дальше уже дело техники. Не скажу, чтобы это было просто, но и сверхъестественного здесь ничего нет...
   Затем мы выпили, простились, и он ушел. На столе рядом с пивом, чачей и закуской лежала развернутая газета. Какое-то время я пребывал словно в оцепенении, затем налил, выпил - и вдруг мне показалось, что по газете пробежала едва уловимая тень. Я присмотрелся - на месте фотографии Виктора Бурина теперь был другой снимок, и подпись под ним гласила: "капитан НКВД Антон Шлемин". Те же имя и фамилия стояли теперь и в тексте, хотя все остальное - и количество расстрелянных, и даже фраза об оружии, которое перегревалось, - оставалось прежним! И ни под фото, ни в тексте ничего не было подчеркнуто...
   Значит, ему удалось. Павел Бурин застрелил своего деда. И в этой, новой реальности, которая началась только здесь и сейчас, Виктор Бурин никогда не женился, у него никогда не было детей и тем более внуков. А значит, человек, который только что стоял здесь рядом со мной, чья рюмка и недопитое пиво все еще стоят на столе, никогда не рождался. Но тогда кто же, черт возьми, застрелил его молодого деда?!
   От этого с ума можно было сойти. Или напиться. Я выбрал второе. Но не успел наполнить рюмку, как дверь распахнулась, и в пивную вошел... Павел Бурин.
   Раз взглянув на него, можно было подумать, что этого человека только что выпустили из сумасшедшего дома - причем явно преждевременно. Бледное невменяемое лицо, застывший взгляд, отвисшая челюсть, правая рука сжимает револьвер, левая - мобильник...
   - Этого не может быть... Я всадил в него всю обойму. Шесть пуль. Он там лежит мертвее трупа. Почему я все еще жив?!
   И только тут я все понял, и меня разобрал дикий смех. Я еле сдерживался, чтобы не заржать, как стадо мустангов, не в силах вымолвить ни слова, и только жестами пытался показать ничего не понимающему Павлу, чтобы он спрятал оружие. Наконец мне удалось заговорить:
   - Успокойся, Паш. Ты все сделал правильно. Просто это был не твой дед.
   0x01 graphic
   20
   0x01 graphic
   Голышев Г. Проигравшие 8k Оценка:6.55*10 "Рассказ" Фантастика, Мистика 
   - Оо, Витек! Принес? Принес! Ай, маладец, красавец! Ну давай, наливай, наливай!
   - Ну, давайте, мужики, за нас!
   - Чтобы у нас все было, и чтобы нам за это ничего не было!
   - Вздрогнули!
   - Ух.... Хорошаа!
   - Давай, Василич, давай сразу по второй...
   - Точно! Между первой и второй...
   - Ну, за Победу! За нашу! - Василич изобразил загадочное лицо чтобы все поняли, за чью именно победу мы пьем 23-е февраля.
   Народ начал активно закусывать, подхватывая куски колбасы с газеты. Витек разлил по новой, пусть постоит, подышит. Мужики закурили, гараж моментально заволокло дымом. Страшно хотелось приоткрыть дверь, впустить немного воздуха, но к двери было не пробраться. Да и мороз за дверью стоял неслабый.
   С утра мне было не по себе. Видно, грипп начинался, голова подкруживалась, картинка перед глазами периодически начинала плавать, смещаться. Я и в гараж идти не хотел, мне бы дома посидеть, поспать - так ведь нет! Приперся Серега, пристал, как банный лист... От него же не отцепишься, пришлось идти. Жена сразу орать начала: "опять ты к своим алкашам", и тут уже мне самому захотелось пойти и нажраться. Чтобы знала, дрянь, на кого голос повышает.
   Я закрыл глаза, помотал головой - лучше не стало. Как бы мне воздуха дохнуть, а?
   - ...Нееет, а ты мне скажи! Вот ты мне скажии! - Василич захорошел, - а я вот не понимаю! Мы! В Войне! Победили? Победили, я тебя спрашиваю?!
   - Да победили, победили! Давай вот, еще выпьем!
   - Нет, ты погоди! Стоп! Слушать меня, я сказал! Победили? А почему они лучше нас живут, а?
   - Кто они, Василич?
   - Да эти! Немцы эти, японцы! Почему?! Мы же их победили!
   - Вот пристал опять, давай, Витек, еще подлей...
   - Неет, ты, Серег погоди! Он прав! Он же прав, а?
   Живот мне скрутил спазм, перед глазами волнами плавал вонючий сизый дым, в нем болталась грязная тусклая лампочка. Накрыло меня, опять накрыло... Эх, да что же это такое?
   - Дурак ты, Василич, - свой голос я слышал как сквозь стену, - и ты Витек, тоже дурак. И ты, Серега, и ты тоже Колюня! Да и я тоже...
   Стало тихо, мужики смотрели на меня недобро.
   - Ты чо, братан? Чо за на...?
   - Погоди, Колюня, погоди. Слышь, Вовчик, ты нас обидеть хочешь, да?
   - Да что мне вас обижать... Объяснить тебе, Василич, почему они лучше нас живут? - реальность плавала у меня перед глазами, накрывалась вонючим дымом, проступала через него острыми гранями. - Не доходит до вас... Не доходит никак...
   Мужики смотрели на меня удивленно, почти испуганно.
   - Ну что смотрите? Не понимаете... Ладно, вот смотри, Василич. Ты говоришь, мы победили?
   - Ну да! - Василич радостно заулыбался.
   - Хрен тебе "да"! Дед твой победил. А где теперь дед твой?
   - Да умер давно! Ты чо, Вовчик! Уже тридцать лет как умер!
   - Неет, ты мне скажи: где он теперь?
   - Как где? В земле. В могиле!
   - Вот я и говорю, что ты дурак. Ты про переселение душ слышал?
   - Аа, вот ты про что! Да я в эту фигню не верю!
   - Ну и не верь. Я тебе скажу, а ты там дальше сам как знаешь, верь, не верь... Дед твой победил. И мой. И его, и его! А мы потом родились. Тут вот, в этой самой вот стране! - мужики начали подсмеиваться, мол, закосел Вовчик. - Нет, вы погодите! Ша! Тихо! Вы... Где вы раньше были? До того, как родились? - мужики заржали в голос.
   Чтоб им пусто было с их разговорами, с их водярой, чтоб гараж этот василичев сгорел вместе с ними! Я, я один из них помню! И за что мне такое проклятье?
   - Я скажу вам, где вы были. Скажу. Зачем вы тут родились, знаете? Чтобы понять! Понять! Поняли, да? Чтобы понять, почему мы проиграли! Этому! Народу! Чтобы понять, почему они, тупые, безграмотные, бородатые мужики победили нас, таких цивилизованных, таких правильных, таких организованных и умных! Мы пришли сюда чтобы их понять! Их силу! Их дух!
   Мертвая тишина. Лица - помятые, небритые, опухшие от дыма и водки... и глаза. Глаза, в которых пыталось всплыть понимание. Пыталось - и давилось, давилось животным ужасом, изо всех сил.
   - Мы пришли сюда, родились здесь, в их семьях... Ты, Василич! Хренов гаражный механик - главный инженер фирмы Хеншель не хочешь?! Что, подзабыли, герр советник? Или ты, Витек! Штурмбанфюрер эс-эс, дивизия "Дас Райх", герой-танкист! Или ты, Серега... Забыл, как тебя их "ястребки" гоняли, туз бубновый?! "Победители"....
   Мужики стояли бледные, серьезные, испуганные...
   - Я... Я один из вас помню. Один! - картинка плыла у меня перед глазами, плыла, уплывала... - Один помню. Ну что, поняли, почему они были сильнее вас? Поняли? Что такое дух победителя? Осознали? Нет, так и не поняли! - я зло засмеялся. - И никогда мы этого не поймем... Никогда!
   - Погоди, Вовчик, - Серега растерянно чесал затылок, - как это так все? Да ты что? Мы же... Они же... Мой же дед...У меня ж награды его... А он же где?
   - Где-где... Где сейчас победители? Сколько им досталось в той жизни? Им понимать ничего не надо, им жить надо. Просто жить: работать, детей растить, по миру ездить. Посмотри, где сейчас счастливые люди живут, а то ты не знаешь? Они и тогда хотели просто жить, учиться, работать на любимой работе, жить с любимыми людьми, так, как им самим хочется... - я задыхался, меня затягивало в черную бездну, как в воронку, как в глубокую воду - ...Но им помешали, тогда, потому что это мы тогда хотели их победить, хотели заставить их жить так, как надо нам - или убить их всех. Им пришлось победить, но это мы хотели воевать, а не они... Мы и сейчас этого хотим: воевать, побеждать врагов, гнать их перед собой, отнимать у них землю, видеть, как плачут их близкие...- тусклая лампа в дыму как солнце далеко, далеко вверху, сквозь метры воды, все дальше и дальше, а фонарь кабины заклинило, зажало давлением, и я бил и бил по нему кулаком, оставляя кровавые следы... - Они и тогда воевать не хотели, а мы и сейчас остановится не можем, и сейчас все ждем команды, чтобы все, как один, за великого императора или за новый порядок. А пока команды нет, мы сидим и пьем, потому что больше ничего не хотим, и не умеем. А те, они, которые победили, они этого не хотели - они хотели Жить. И они живут! А мы вот, тут... Понять пытаемся... Наградами ихними меряемся... - картинка снова стала четкой, насколько это возможно: темный гараж в дыму, серые рожи друзей - и снова стала расплываться, растекаться тяжелой темнотой.
   - Да врешь ты все! Врешь, гад, сука косоглазая!!!
   - Усспокойтесь, герр капитан! - Василич внезапно стал как будто выше ростом, лицо его стало брезгливым, гордым, почти породистым, - давайте лучше выпьем, господа! - он внезапно зашатался, свалился на свой диванчик и захрапел в голос.
   Серега пил из горла крупными глотками, Витек о чем-то жарко спорил с Колюней, тыкая зажжённым бычком во все стороны... Вонючий дым, жалкая тусклая лампочка на проводе, мороз за дверью...
   Картинка у меня наконец остановилась, сложилась в тихий домик с бумажными окнами, окруженный розовым дымом цветущей сакуры, вдалеке угадывался океан... Господи, как же мне захотелось домой!
   Теперь дом мой был здесь.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"