Аделер М.. Вдали от суеты

МАКС АДЕЛЕР (Чарльз Хебер Кларк)

ВДАЛИ ОТ СУЕТЫ

Глава I. - Основание Нью-Кастла. - В поисках тишины. - Жизнь в городе и деревне. - Почему последняя предпочтительнее. - Особенности деревенской жизни. - Спящий старый город. - Мы воздвигаем семейный алтарь.

Если бы Петер Минёйт не появился на свет, то, весьма вероятно, и эта книга никогда не была бы написана. Мистер Минёйт, тем не менее, не имеет никакого касательства к содержанию книги, а цели, которые он преследовал, ни в коей мере не повлияли на ее замысел. Петер Минёйт был шведом, который в 1631 году поднялся вверх по реке Делавэр в странной старой посудине, борта которой выглядели словно бочки, а нос и корма высоко вздымались над водой. Движимый каким-то таинственным импульсом, о котором мы не имеем ни малейшего представления, он бросил якорь возле поросшего лесом берега и высадился. Осмотрев прекрасные окрестности, лежавшие перед ним, лес и реку, он объявил своим сподвижникам о своей непреклонной решимости остаться здесь навсегда. После чего начал возводить город, спускавшийся постепенно к песчаному речному пляжу, и этот его поступок стал единственным, за который он удостоился бессмертия, а именно - основание того, что ныне известно нам как Нью-Кастл.

Было бы приятно (хотя и бессмысленно) надеяться на то, что к непреходящей славе Нью-Кастла причастно то обстоятельство, что здесь, спустя двести, а то и поболее, лет после прибытия Минёйта, появились на свет и жили прекрасные люди, совершенно обычным, и вместе с тем, совершенно необычным образом, и история жизни которых, со всеми неурядицами и приключениями, составляет неотъемлемую часть истории города.

Каждый из нас мечтает о тишине. Город заключает в себе много прелестей и удобств, если рассматривать его в качестве места жительства; и те, кто привык обитать в среде густонаселенного города вряд ли найдет счастье и комфорт в другом месте. Но, хотя стадный инстинкт силен во мне, тем не менее, не могу сказать, чтобы он подмял под себя все остальное. Я отношусь к своему ближнему с невыразимой любовью, но зачастую он тем более мил мне, чем больше расстояние, нас разделяющее. Я испытываю тоску по человеческому обществу, но предпочитаю испытывать ее по своему выбору, а не ежеминутно и ежедневно, без антракта. В городе, тем не менее, невозможно остаться одному, когда этого очень хочется. Если я живу в обычном многоквартирном доме, то перегородки между квартирами, скорее всего, окажутся тонкими. И вполне возможно, что моим соседом с одной стороны окажется преподаватель музыки, весь свой день посвящающий натаскиванию многочисленных учеников в теории и практике этого искусства, а ночью занимается этим сам с собой, повышая квалификацию. С другой же стороны окажется семья, с двумя или тремя ангелочками и собакой. При этом убаюкивающий нежный шепот родителей так же спокойно проникает сквозь стены, как и недовольный плач детей, мешая заснуть; а когда они, наконец, угомонятся, эстафету принимает собака, живущая во дворе.

Если на улице, позади вашего дома, не окажется котельной, там непременно окажется лесопилка с паровым гудком, и это еще терпимо по сравнению с тем, если дочь вашего соседа учится петь и при этом держит окно открытым во время своих уроков, или же сына, который учится играть на барабане. Улица, двор, квартира, наполнены вечным непрекращающимся шумом. Он будет всегда, пока существует человечество, как свидетельство его активности. Вокруг слишком много суеты и слишком мало возможностей избежать сумбура и бьющей через край энергии человеческой жизни.

Мне всегда казалось, что деревенская жизнь предоставляет больше удобств и больше комфортабельна для утомленного городом человека, который может выстроить себе тихий дом, лишенный неудобств и дискомфорта, среди разнотравья, цветов, деревьев, в маленькой деревушке, находящейся вне досягаемости деловой суеты города, где полная изоляция или дружеское общение возможны по желанию. И этот дом, с участком земли в половину акра, где дети могут играть и резвиться, где можно выращивать одновременно цветы и овощи, сентиментальные гелиотропы вперемешку с имеющей чисто практическое значение капустой, декоративную вербену с чрезвычайно полезным луком, может стать поистине земным раем.

Впрочем, земли не должно быть слишком много, ибо в противном случае уход за ней становится обременительным. Городские жители, в которых сильна тяга к сельскому хозяйству, будут рады после рабочего дня, занятого тяжелым мыслительным процессом, отправиться в огород с тяпкой и лопатой, в надежде обеспечить себя овощами в достаточном количестве. Однако, не слишком длительного упражнения подобного рода вполне достаточно, чтобы несколько сгладить овощеводческий или садоводческий энтузиазм не приспособленного к этому городского жителя. Это приятно - прополоть цветочную клумбу, или бросить пару лопат земли на корни виноградной лозы, это занятие вполне вам по силам; но если сад или огород требуют от вас усердия, вне зависимости от состояния вашего ума и тела, вы быстро поймете смысл проклятия, наложенного на Адама при изгнании из Эдема. Гораздо проще и дешевле нанять компетентного человека, чтобы он позаботился о вашем маленьком участке; после этого вы можете в свободное время подвязать кабачки к палкам, установленным для вьющейся земляники, хорошо зная, что все зло, причиненное вашими действиями, будет исправлено на следующий день, когда преступник будет находиться далеко, и проклятия специалиста в сельском хозяйстве, пока он спасает овощи от опасности, которой их подвергло дремучее невежество, не смогут достичь его (преступника) ушей. Лично мне нравятся дома не слишком старые, нарядные снаружи и хорошо распланированные внутри, с премудростями водопровода, газовой плитой и телефоном, что делает даже самые маленькие из них гораздо более комфортными, чем любой, огромный, отделанный мрамором, древний дворец. Я предпочел бы, чтобы дома соседей справа и слева находились не ближе двадцати ярдов от моего; чтобы на участке присутствовали пышные деревья, создающие тень; и чтобы сквозь их листву я мог наблюдать блеск водной глади, по которой скользят корабли, и где время от времени я мог бы найти забвение и утешение в гребле, рыбалке и парусном спорте.

Деревенская жизнь прекрасна. Она сохраняет все преимущества проживания в сельской местности, без тех неприятных моментов, которые связаны с проживанием на какой-нибудь отдельно стоящей ферме. Нет гнетущего чувства одиночества, станция, магазины и почта расположены неподалеку. Чтобы добраться до этих благ цивилизации, вам не нужно пробиваться сквозь толпу, ароматы улиц, от которых кружится голова, рискуя попасть под колеса армии автомобилей. Имея удобства, доступные в городе, деревня обеспечивает чистый целебный воздух, возможность детям и родителям найти себе развлечения за пределами дверей дома, дешевизну, умеренную арендную плату, вкусное молоко, какое никогда не найти в городе, а также здоровую атмосферу, в которой семья может обитать, не опасаясь искушений и дурных примеров для молодежи, которыми, как правило, проникнута атмосфера больших городов.

Кроме вышесказанного, мне деревенская жизнь нравится еще и потому, что она способствует развитию в человеке доброго отношения к себе подобным более, нежели другие обстоятельства. В городе меня постоянно задевают те, кто мне чужд, кто обо мне ничего не знает, кому я не интересен. В деревне я знаю всех, и каждый знает меня. Если меня есть за что уважать, то это будет признано всем местным обществом без исключения; я даже могу вызвать у кого-нибудь искреннюю привязанность, если окажусь этого достойным.

В провинциальном городишке за вашими моральными устоями, разумеется, следят так же тщательно, как и в большом городе. Здесь много любопытных глаз и досужих языков, вы всегда находитесь под их прицелом, и стоит только вам на мгновение потерять осторожность, как маленький мир вокруг вас тут же будет посвящен во все тонкости ваших больших и малых прегрешений. В городе вы можете сколько угодно ругаться с женой, не опасаясь того, что это кому-нибудь интересно и может стать темой разговоров; но в деревне все самые мельчайшие детали ссоры становятся известны всем на следующий же день после того, как она случилась.

Интерес, который испытывает к вам общество, поистине удивителен. Стоимость любого предмета в вашем хозяйстве известна так хорошо, как если бы вы вывесили ценник на стенах дома. Вы не можете пустить людям пыль в глаза; если ваши слова не соответствуют действительности, достаточно замечания какой-нибудь пожилой женщины, обнаруживающего ваше притворство, - и вот, в какой-нибудь час, вы становитесь предметом презрительных взглядов и изгоем. В деревне знают, как одеваются ваши дети и как они учатся; как часто у вас подают на стол баранину и степень вашей любви к говядине. Сколько вы заплатили за ковры, - общеизвестно; разборки с вашими слугами обсуждаются повсеместно, покупка новой одежды для любого члена вашей семьи становится объектом номер один интереса окружающего вас общества. Приобретение вашей женой зимней шляпки становится событием для всей деревни; в то время как она приобретает предмет одежды, общество получает тему для разговоров, поэтому неизвестно, кто на самом деле более счастлив: она - получившая обновку, или общество - получившее возможность эту самую обновку оценить со всех сторон.

Каждому человеку необходим пример для подражания; и если в городе мне сложно выбрать себе кумира по причине многочисленности кандидатов, то в деревне это проще простого. Здесь всегда имеется кто-то, почитающийся воплощением почтенной добродетели. Он богаче всех прочих односельчан; его дом самый роскошный; он принадлежит к семье, живущей в деревне со дня ее основания, и его притязания на превосходство без малейших сомнений признаются благоговеющими перед ним жителями деревни. Мой голос звучит в унисон со всеобщим хором, выражающим восхищение, я ощущаю в его присутствии то же, что ощущают остальные, и это объединяет нас великим чувством сопричастности. Конечно, я не могу не понимать, что объект моего восхищения, в некотором роде, не представляет собой ничего выдающегося. Я вынужден признавать, что его состояние кажется большим только по сравнению с моим или Джонса; что его дом велик постольку, поскольку отбрасывает тень на мой собственный; что если разум его ослабнет по причине возраста или поведение станет надменным, он сразу же потеряет свое выдающееся положение в деревенском обществе. И еще я знаю, что в большом городе он не представлял бы из себя ничего особенного. Тем не менее, я признаю его претензии на уважение жителей. Мне приятно видеть, как он играет свою маленькую роль, наблюдать за его спокойствием, величественной уверенностью в своем праве быть кумиром и причитающиеся кумиру почести, на протяжении своей жизни. И я знаю, что, в конце концов, для мужчин, живущих вне суеты больших городов, этого вполне достаточно. В больших городах претензии на превосходство также во многом выглядят фиктивными; и, вне всякого сомнения, если бы могли разглядеть их получше, подобно сельскому кумиру, мы бы обнаружили, сколь много в их положении и репутации играют наши собственные о них представления.

Наш великолепный сельский набоб - самый настоящий. Я в этом уверен. Он участвует в жизни общества, руководит им, честно исполняя свой долг, и при этом он - настоящий джентльмен. Я любил бы его, даже если бы он обладал только одним из этих качеств, поскольку, благодаря ему, испытываю истинное наслаждение от сельской жизни. Когда я посещаю город и вижу, кто захватил в нем власть, когда я вижу лукавство, неправды, подлости этих людей, этой клики, когда я всматриваюсь в их лица, - лица объединившихся для грабежа и власти, - я вижу в них только пошлость, невежество, порок и присущее им полное отсутствие морали; это заставляет мою душу испытывать скорбь. Но когда я возвращаюсь, то с удовольствием оцениваю те простые методы управления, которые приняты в нашей деревне, и отдаю дань уважения простому старому джентльмену, играющему столь значительную роль в ее судьбе.

Если вы желаете спокойствия, то в Нью-Кастле оно может быть получено, как мне думается, самым явным образом. Пока за обладание этим местом боролись шведы, голландцы и англичане, здесь царило спокойствие; но наступило время Революции, а вместе с ним пришли военные корабли и каперы, колонны войск и обозов, по дорогам от Нью-Кастла во Френчтаун и из Дэлавера в Чесапик, создававшие в старом городе суматоху. Потом последовал период затишья, до второй войны с Англией, когда история повторилась. Очередную сумятицу внесло строительство железной дороги, одной из самых первых в стране, до Чесапикского залива; но как только ажиотаж угас, старый город вновь погрузился в спячку и дремал в продолжение сорока лет так крепко, что, казалось, ничто и никогда не сможет его разбудить. Но время иногда преподносит нам удивительные сюрпризы, и, возможно, настанет день, когда близость старого города к бухте, ее глубина, легкость транспортировки и благоприятные условия развития производства превратят провинциальный городок в большой промышленный центр, с сотнями предприятий и множеством рабочих. Впрочем, даже если это и случится, нет никаких гарантий, что мы проснемся. У нас до сих пор присутствуют глубокий покой и отсутствуют изменения, что делает это место столь дорогим для тех, кто именно таким и знал его в детстве. У нас имеются улицы, густо поросшие травой; старые причалы, вдающиеся в реку, которые сегодня используются рыболовами и горластыми мальчишками, прыгающими с них в воду; гранитные блоки ледоломов на реке; старое здание суда, чей шпиль является точкой, из которой радиусом в двенадцать миль проведена дуга, составляющая северную границу штата Делавэр; покосившееся здание мэрии, старые церкви и мрачные дома, с покрытыми мхом крышами; парк Бэттери, с его плакучими ивами и прекрасным видом, открывающимся на реку и противоположный берег, аллеями с пышной растительностью, закрывающей небо, идя по которым вы словно бы идете по улице.

И вот, в таком-то домике, подобном описанному выше, неподалеку от реки, с соседями, чьи дома располагались не намного дальше, чем на расстояние вытянутой руки, я и поселился с женой и домочадцами, с ларами и пенатами, чтобы начать жизнь, описание которой и составит содержание данной книги. Может случиться так, что самые интересные события окажутся вне поля зрения читателя, но может и так, что изложенное ниже покажется ему интересным и развлечет, хотя бы ненадолго.

Глава II. - Очень опасное изобретение. -- "Патентованная комбинированная стремянка". -- Домашняя прислуга. -- Рекламное объявление, чтобы нанять прислугу. -- Деревенские девушки - воображаемые и реальные. -- Чем они отличаются.

Вне всякого сомнения, стремянка является самым необходимым приспособлением для лиц, перебирающихся в новый дом. Прислуга использует ее при мытье окон, удалении пыли с верха дверей и оконных рам, а также при исполнении прочих обязанностей по дому; хозяину дома она нужна, когда он вешает картины и фотографии, шторы, или когда, наконец, уступает просьбам жены сделать одну-две полки. Я бы, однако, предостерег своих земляков от покупки того, что предлагается им под названием "Патентованная комбинированная стремянка". Я купил такую в городе как раз перед самым переездом, поскольку маклер продемонстрировал мне, как с помощью простейших операций она последовательно превращается в железный столик, удобный диванчик для кухни, после чего, наконец, обратно в стремянку, по желанию ее владельца. Если учесть, что все три чрезвычайно полезных предмета приобретались за одну цену, легко понять, насколько соблазнительной была такая покупка. Однако опыт, полученный мною при практическом использовании данного изобретения, позволяет мне утверждать, что финансовая выгода при ее приобретении - чистой воды миф.

Через день после ее доставки, служанка смонтировала стремянку, чтобы стереть пыль с плафонов люстры в гостиной. В процессе работы, пружины, под весом ее тела, неожиданно пришли в движение, и стремянка превратилась в гладильный стол, а служанка оказалась на полу, с вывихнутой лодыжкой, посреди осколков двух плафонов.

После этого происшествия мы решили, что самым лучшим будет использовать стремянку в качестве гладильного стола, и пользоваться ею только в этом качестве. На следующий день, это был вторник, в тот самый момент, когда на столике лежало с полдюжины рубашек, готовых к глажке, кто-то случайно задел его, проходя мимо. Последовало два или три зловещих толчка, треск раздираемых рубашек, утюг вылетел во двор, еще несколько судорожных движений пружин, - после чего, приобретя вид стремянки, изобретение успокоилось.

Стало очевидным, что с максимальной безопасностью его можно использовать только в качестве кушетки, после чего оно было помещено на кухню именно в таком виде. В течение нескольких дней она даже приносила пользу. Но однажды ночью, когда на нее одновременно присели несколько слуг, она, должно быть, оказалась перегружена, результатом чего стал очередной ужасный приступ видоизменения; ножки задрожали, сиденье вспучилось, - при этом один из слуг взлетел в воздух и был сброшен, - после чего само устройство, совершив несколько кувырков, замерло на половине пути к раскрытому окну, превратившись опять в гладильный стол.

Теперь она настолько навострилась, что проходит все стадии превращений последовательно при малейшем шуме, даже если кто-то рядом с ней кашляет или чихает. Она хранится у нас в чулане, и если иногда, ночью, в чулан проникнет крыса, или хотя бы легкий сквозняк, мы слышим, как она исполняет дикие танцы на полу и превращается в стремянку, кушетку и гладильный стол раз пятнадцать-двадцать подряд.

Я собираюсь избавиться от нее, продав за ничтожную сумму, по отношению к ее первоначальной стоимости. Она может стать прекрасным экспонатом в коллекции какого-нибудь музея. Я убежден, что ее ждет блестящее будущее именно в этом качестве, но уж никак не в качестве предмета бытовой утвари.

Возможно, именно это поведение стремянки вызвало недовольство прислуги, приехавшей с нами из города; во всяком случае, уже в конце первой недели она дала нам знать, что не задержится. Это уже девятая служанка, которая уходит от нас в течение четырех месяцев. Миссис Аделер, правда, уверила меня, что ей ничуть не жаль, что служанка уходит, поскольку она не была способна ни к какой домашней работе; однако, мне кажется, что это несколько преувеличено, и что лучше иметь какую-никакую служанку, чем остаться без служанки вообще. Жизнь очень скоро станет беспросветной, если от рассвета и до заката ее будет занимать проблема - сидеть на голодном пайке или готовить самому, поскольку у жены просто не хватает времени для возни в кухне.

Кроме того, я не уверен в том, что хорошие слуги - это очень большое преимущество, поскольку тогда женщины будут лишены того очевидного преимущества, которое заключается в обсуждении недостатков прислуги. Эта практика чрезвычайно широко распространена, поскольку подобного рода общение является утешением высшего порядка, заключающееся в получении или выражении сочувствия и возможности избавления от избытка негативных чувств, порожденных этими самыми недостатками.

Поместите двух женщин вместе в любую обстановку, и не будет иметь никакого значения, какая именно тема послужит началом их разговора; пройдет совсем немного времени, и они перейдут к главному - обсуждению достоинств и недостатков прислуги. Я знал одну пожилую леди, имевшую колоссальный опыт по направлению разговора в нужное русло, которая при обсуждении Пифагора и его учения о переселении душ включалась в беседу с такой непосредственностью, что неопытный слушатель никак не мог понять, каким образом ошибочность воззрений этого древнего грека связана со стиркой и глажкой, а также почему он желал иметь два выходных дня в неделю. Если у женщин имеется небезупречная прислуга, очень интересно наблюдать, как они поочередно расписывают свои страдания, стараясь превзойти качеством и количеством аналогичные страдания, испытываемые собеседницами. Домохозяйка, у которой домашняя прислуга безупречна, всегда оказывается в таких случаях как бы в стороне и вынуждена в завистливом молчании выслушивать, как ее собеседницы делятся друг с дружкой этими своими страданиями.

Миссис Аделер утверждает, что подобные обвинения не имеют под собой ни малейшей основы, а кроме того, перевела вопрос, требующий немедленного разрешения, в практическую плоскость, а именно: где раздобыть другую прислугу?

- Есть только один способ: дать объявление. И ни в коем случае не обращаться в агентства по найму, которые, по горькой иронии, являются разновидностями информационных агентств. Эти агентства отличаются абсолютной тупостью тех, кто в них работает. Только одно проявление интеллекта проглядывает иногда сквозь непроницаемую темноту их умственного развития. А именно - потрясающая способность выуживать долларовые купюры из клиентов, обратившихся туда, и заранее знающих, что за эти свои деньги они ничего не получат.

Миссис Аделер признала, что объявление, действительно, является самым эффективным способом.

- Нужно поместить в ежедневной газете объявление, составленное таким образом, чтобы сарказм и гипербола смешивались в нем в пропорции, обеспечивающей, с одной стороны, огромное количество предложений, а с другой, дающей понять, на какие сознательные жертвы идет при этом наниматель.

Она сказала, что подумает, хотя и не уловила до конца смысл идеи.

- Нам следует опубликовать нечто вроде этого. "ТРЕБУЕТСЯ: девушка, умеющая выполнять различного рода домашнюю работу. Наниматель обязуется обеспечить ей все условия, какие она только сможет пожелать. Если ее не устраивает кухонная мебель, мы готовы заменить обычные кухонные шкафы на обитые розовым плюшем, с серебряной инкрустацией, а пол выложить мозаикой. Она имеет право разбить и сломать все, что ей не нравится. Ей, например, не возбраняется расколотить вдребезги китайский фарфор. Волосы в поданном завтраке не являются преступлением; серебряные ложечки, оказавшиеся в канализации, не стоят семейного спокойствия. Она может брать выходной не только в воскресенье. Она может брать его в любой день, а также возвращаться после полуночи, если у нее возникнет такая необходимость. Если ей не хватает сахара, то она может воспользоваться нашим. Мы не против, чтобы она забывала выключить газ, или хранила скумбрию в заварном чайнике. Она может просыпать горящие угли на пол в любое время, и мы будем только рады этому, поскольку такое событие как пожар заставляет пожарных быть в тонусе и поддерживать необходимую форму. Никто не будет мешать молочнику ухаживать за ней, никто не скажет ей ни слова, если она будет обсуждать происходящее в доме, стоя у забора, с соседской прислугой. Кроме того, мы готовы предоставить ей прекрасную комнату на втором этаже замечательного дома и все наши доходы в оплату ее труда, за исключением трех долларов в неделю, которые мы, с большой неохотой, но все же вынуждены будем изымать для личных нужд". Как тебе такое объявление, дорогая?

Миссис Аделер сказала, что такое объявление кажется ей совершенной чепухой. И высказала надежду, что я не собираюсь помещать его в ежедневной газете.

- Конечно, нет, дорогая. Если бы я это сделал, это вызвало бы иммиграцию прислуги со всех концов страны в Нью-Кастл. Город не выдержал бы такой катастрофы.

После того, как объявление было составлено в более кратком виде и содержало только обычные в подобных случаях требования, на него откликнулась молодая женщина, которую звали Кэтрин. После того, как ее условия относительно размеров семейства, разнообразия меню, количества стирки в неделю и тому подобные вещи были согласованы, она согласилась занять место прислуги.

- Надеюсь, она справится, - воскликнула миссис Аделер со вздохом, показывающим, что она уверена в обратном. - Надеюсь, она справится, но, боюсь, этого не случится, поскольку, по ее собственному признанию, она не очень хорошо готовит, посредственно гладит и не вполне умеет исполнять еще кое-какую работу.

- Именно по этой причине она и затребовала такое непомерное жалованье. Прислуга, которая менее всего приспособлена к домашней работе, всегда требует самое большое жалованье. Если мы когда-нибудь обзаведемся прислугой, которая умеет делать абсолютно все, я просто убежден в том, что она будет работать на нас бесплатно. Как правило, жалованье прислуги обратно пропорционально ее умению. Ты когда-нибудь задумывалась, в чем состоит разница, между идеальной и реальной девушкой-ирландкой?

Миссис Аделер призналась, что этот вопрос никогда не попадал в сферу ее внимания.

- Идеальная ирландка существует только в художественной литературе или на сцене. Мы во многом обязаны ее существованием мистеру Бусико, так же, как обязаны мистеру Фенимору Куперу за его идеализированные образы североамериканских индейцев. Ты когда-нибудь видела Крепость девушки?

- Что это? - поинтересовалась миссис Аделер, отрывая от катушки нитку.

- Это пьеса, драма, моя дорогая, Дайана Бусико.

- Ты же знаешь, я никогда не была в театре.

- Видишь ли, в этой, да и других своих пьесах, мистер Бусико нарисовал прекрасный, берущий за душу портрет провинциальной ирландской девушки, выдуманной им самим. В его изображении, или воображении, это прекрасное молодое существо, исполненное нежнейшей чувственности и возвышенных порывов. Обладающее поэтическим даром, это существо искрится остроумием; оно преисполнено щедрости, оно испытывает непреодолимую тоску по высокой, благородной жизни, оно любит со всепоглощающей страстью, оно способно к самопожертвованию... А кроме того, всегда чисто одевается. Если бы такие девушки и в самом деле существовали в Ирландии в больших количествах, то она была бы самым привлекательным местом в мире, особенно для молодых людей, ищущих подругу жизни. Наверное, я сам попытался бы туда эмигрировать.

Миссис Аделер заявила, что она, безусловно, в таком случае последовала бы туда вместе со мной.

- Но в жизни таких персонажей не существует. Мы знаем, по собственному горькому опыту, что из себя представляет реальная деревенская девушка. Нам известно, что ее внешность далеко не всегда располагает к себе; мы отдаем себе отчет в том, что ее благородные порывы не настолько благородны, чтобы избежать дерзости и противостоять неестественному влечению к употреблению вина, предназначенного для стряпни. Крахмальные воротнички она кладет вместе с нижним бельем, а ребенка держит так, что тот подвергается постоянной опасности получить апоплексический удар, она постоянно пьет молоко. Все ее посетительницы непременно оказываются ее кузинами; а когда они проводят праздничный вечер на кухне, поутру обнаруживается солидная недостача сахара и холодной говядины. Единственным доказательством того, что ее душа стремится к высшей жизни, которое я смог обнаружить, является то, что она мечтает иметь на кухне брюссельский коврик, и эта тоска по нему является тем более сильной, что в родном доме, в детстве, она привыкла жить в хлеву и спать со свиньями.

Но я не жалею о том, что мистер Бусико не вывел такого персонажа на сцену. Мы должны быть благодарны ему за это. Наша жизнь преисполнена драматических событий, так что созерцание достоинств сказочных существ на подмостках, приносит нам истинное наслаждение и облегчение.

Глава III. - Вид на реку; величественный пейзаж. -- Мистер и миссис Кули. -- Как стать счастливым в семейной жизни. -- Случай с мистером и миссис Сойер; что может отравлять семейную жизнь. -- Подарок; тысячелетник и его особенности.

Из окна нашей комнаты открывается вид на реку; это великолепное зрелище встречает нас по утрам, когда мы поднимаемся и широко распахиваем ставни. Солнце, прекрасным летним утром, поднимаясь над соснами, которыми порос противоположный берег, заливает золотом неторопливо текущие воды, пока они не превращаются в живое пламя. Вверх по течению движется множество чумазых от угля шхун, из грязные паруса безжизненно повисли, едва тревожимые слабым ветерком; они, одна за другой, оказываются в золотом потоке, протянувшемся от берега до берега. Крошечный буксир, надувшись от гордости, тащит громадное торговое судно, - дворец, из какой-нибудь далекой страны чудес, - к пристаням большого города. Взгляните! Вон еще один буксир, спускающийся по течению, ведет за собой на поводке большое количество лодок, медленно, послушно следующих за ним. Они спускаются издалека, от горных хребтов Лихая и Скулкилл, тяжко нагруженные углем, и следуют в Чесапик. Мужчины, лениво развалившиеся на палубах, в то время как женщины озабочены приготовлением завтрака, всю свою жизнь проводят среди самых диких и величественных пейзажей в мире. Если бы мне предоставили выбор, то я предпочел бы стать капитаном одной из таких лодок, и вместе с миссис Аделер, плавать спокойно, не зная спешки и суеты, всю свою жизнь, среди красоты и безмятежности, чем занимать какой-нибудь высокий государственный пост, быть загруженным делами по самую макушку; конечно, в том случае, если бы первое занятие было столько же респектабельным и доходным, как второе.

На последней лодке какой-то парень играет на трубе. Конечно, он не артист, но его музыка звучит великолепно, когда он извлекает звуки из своей трубы там, высоко по течению, в самом сердце Пенсильвании, и они эхом отражаются от величественных скал. Но даже сейчас она хороша. Вслушайся! Звук доносится, смягченный расстоянием, не ясный, растеряв по дороге все, кроме нежности; кажется, что это Horns of Elfland, faintly blowing (строка из Теннисона, Эльфийские рожки. - Так ясно и неумолимо, звучат эльфийские рожки... Пер. Г. Кружкова - СТ).

Этот обычный парень, наверняка любитель спиртного, плывущий там, по реке, несомненно, был бы удивлен, узнав о таком сравнении; но оно именно таково.

Вдали, из темной полоски тумана, по-прежнему скрывающей гладь реки на юге, выплывает пароход, следующий из Салема; его палубы загромождают ящики с румяными ароматными персиками, корзины с яблоками и помидорами, с картофелем и ягодами, предназначенные для многочисленных жителей Квакер-сити. Шхуна, стоящая у причала, готовится к отплытию, так что пароход может пристать. Вы можете слышать визг блоков, когда по ним быстро бегут снасти, с помощью которых поднимают парус. Теперь, глянув по направлению ее движения, мы видим рыбака, который спешно гребет к своему дому; на носу его лодки свалены спутанные сети. У его ног подпрыгивают сотня-другая селедок, но я ручаюсь, что он скорее думает о деньгах, которые они ему принесут, чем о том, как его грубая фигура украшает окружающий бесподобный пейзаж, придавая ему законченность. Я хотел бы быть художником. Я отдал бы все на свете за возможность изобразить на сером, невзрачном холсте, золото речных вод, пароход, шхуну и рыбачью лодку, высокие сосны и яркое солнце над ними.

А еще можно созерцать старого Кули, нашего соседа. Не смотря на раннее утро, он ковыляет по своему саду, выдергивая сорняки то тут, то там, придирчиво осматривая клубнику и раннюю малину. Собака, которая скачет за ним, моя дорогая, это та самая, которая лаяла всю ночь. Мне следует поговорить с мистером Кули, не будет ли он так любезен, запирать ее на ночь в доме. В городе мы достаточно натерпелись от собак; не хотелось бы повторения подобной ситуации и здесь.

- Мне не нравятся Кули, - заметила миссис Аделер.

- Почему?

- Потому что они постоянно ссорятся друг с другом. Их прислуга рассказывала нашей прислуге, что они живут как кошка с собакой, и что мистер Кули постоянно срывает гнев на жене. Она говорила, что у них иногда доходит до рукоприкладства. Это ужасно.

- Это действительно ужасно. Кто-то должен сказать мистеру Кули об этом. Он должен кардинально изменить свои взгляды. Возможно, он слишком невежествен, и не знает правильного пути к собственному счастью. Но тебе, дорогая, конечно же, известен секрет истинного счастья в семейной жизни?

Она сказала, что никогда об этом не думала. Она счастлива, и это воспринималось ей как совершенно естественное. Ей представлялось чрезвычайно странным, что в семейной жизни мужчины и женщины может существовать иное положение вещей.

- Видишь ли, дорогая, секрет супружеского благополучия содержится в простой формуле: любовь и самопожертвование, не на словах, а на деле. Муж должен не просто любить свою жену, это само собой разумеется, он должен говорить ей об этом, и говорить постоянно. И каждый из супругов должен быть готов уступить, не раз и не два, а сколько потребуется. Муж, который никогда не занимается с ребенком, никогда не предлагает жене помощь в ведении домашнего хозяйства, который сидит, сложа руки, в то время как она заботится о детях или о чем-то еще, является негодяем средней руки, не заслуживающим того, чтобы иметь счастье в семейной жизни. Равно и жена, которая никогда не поддерживает мужа в его борьбе с внешними жизненными обстоятельствами, которая не проявляет никакого интереса к его занятиям и испытаниям, которым он подвергается, которая никогда не скажет ему доброго слова, когда он шатается под тяжким бременем выпавших на его долю забот, также не заслуживает того, чтобы называться женою. Эгоизм, дорогая, убивает любовь, и большинство пар, живущих без любви друг к другу, с холодными, омертвевшими сердцами, с золой там, где должен пылать чистый благодатный огонь, - они уничтожили свою семью сами, заботясь каждый прежде всего о себе, и слишком мало о другом, а потому и ничего не значащими друг для друга.

- Я думаю, - сказала миссис Аделер, - самое печальное в этой холодности и безразличии заключается в том, что мужчина и женщина должны, все-таки, хотя бы иногда, вспоминать о тех годах, когда они любили друг друга.

Но можно ли представить себе нечто иное, что принесло бы женщине большую боль, чем подобное воспоминание? Когда ее муж, возвращаясь домой, входит без улыбки, без слов приветствия? Когда он критикует поданный ужин, придирается к мелочам, делает замечания, после чего зарывается носом в газету и уже ни на что не отвлекается, разве чтобы прикрикнуть на детей, или когда удаляется провести вечер вне дома, оставляя жену в одиночестве? В таком случае картины из прошлого могут быть не очень приятными.

- Видишь ли, дорогая, сопоставление поведения мужчины до и после вступления в брак, может наполнить душу женщины исключительно болью и печалью. Ибо было время, когда она с радостью ожидала свидания с ним, а он, осыпал ее ласками и говорил нежные слова, когда он заглядывал ей в глаза и говорил, что любит ее, и что он не будет счастлив в этом мире, если она целиком, по-настоящему, не полюбит его. Мужчину в таком случае можно считать злодеем, и я беру на себя смелость усомниться в том, не следует ли его привлекать к ответственности за получение желаемого обманным путем, поскольку, склонив девушку к согласию на брак обещаниями относиться к ней подобным образом всю жизнь, он через некоторое время начинает нарушать принятые на себя обязательства, забывая об обещанном. На мой взгляд, это бесконечно хуже, чем обычное воровство.

Миссис Аделер высказала мнение, что в качестве самого достойного наказания для подобных преступников может рассматриваться смерть на костре.

- Однако, даже в этом печальном случае, имеется некая юмористическая сторона. Помнишь мистера Сойера, бывшего нашим соседом в городе? Моего близкого друга до его женитьбы? Когда они его жена вернулись из свадебного путешествия, я, разумеется, навестил их. Миссис Сойер оказалась дома одна, и, после короткого обсуждения погоды, разговор зашел о мистере Сойере. Я знал его в течение многих лет, и с удовольствием принялся рассказывать миссис Сойер о его добродетелях, количеством которых он превосходил суммарное число добродетелей патриархов, вместившихся, скажем, в омнибус. Миссис Сойер охотно соглашалась со мной, но мне показалось, что я вижу на ее лице оттенок печали. Я спросил, не случилось ли чего, может быть, мистер Сойер нездоров?

- Нет-нет, - сказала она. - Все замечательно, он здоров, и я очень его люблю. Он самый замечательный человек на земле, но... но...

Я заверил миссис Сойер, что она может говорить со мной вполне откровенно, поскольку я являюсь его другом и, вероятно, мог бы помочь ему избежать неприятностей, которые способны повлиять на его счастливую семейную жизнь. Она в ответ сказала, что ничего подобного нет, что об этом глупо говорить, поскольку это вовсе не вина ее драгоценного мужа, и ей не следует на это жаловаться, но если бы могло случиться так, - хотя непонятно, как такое могло бы случиться, - ей кажется, что она была бы совершенно счастлива, если бы это все-таки случилось, - ах, мистер Аделер, мне не о чем было бы больше мечтать, - если бы у моего Иезекииля вдруг оказался римский нос!

- Подумать только, дорогая, что счастливая жизнь двух молодых людей зависит от наличия или отсутствия носа римского профиля!

Миссис Аделер выразила осторожное подозрение относительно правдивости этой моей истории; если же дело обстояло именно так, как я рассказал, то миссис Сойер, вне всякого сомнения, очень глупая женщина.

Боб Паркер, кузен моей жены, прибыл к нам пару недель назад и провел у нас один или два дня, на пути в Кейп-Мей, где собирался пробыть с неделю, может, чуть больше, после чего, на обратном пути, снова заскочил к нам, чтобы погостить несколько подольше. Это очень живой юноша, по-своему остроумный, из тех, кто никогда не полезет за словом в карман, и преисполненный какой-то животной энергии. Он говорит, что приезжает к нам, хотя я уверен, что он испытывает тайную страсть к одной из местных горничных, и именно это является причиной его визитов.

Он преподнес мне замечательный подарок в виде американской агавы, или тысячелетник. Как-то в Филадельфии он повстречал человека, который привел его в свой магазин и предложил ее купить. Человек сказал, что оно принадлежало еще его деду, и он вынужден расстаться с ним только по причине чрезвычайно стесненного положения. Человек сообщил Бобу, что оно вырастает в среднем на полдюйма за двадцать лет, а зацветает раз в столетие. В последний раз она цвела, согласно информации, полученной от его деда, в 1776 году; следовательно, очередным сроком цветения был 1876 год. Патриотизм и желание иметь такое любопытное сокровище у себя, побудили мистера Паркера приобрести его за пятьдесят долларов.

Я посадил его с южной стороны дома, возле стены. Через два дня я обратил внимание Боба на то обстоятельство, что агава подросла на три фута с того времени, как была посажена. Это казалось довольно странным, если учесть слова продавца о том, что она должна была вырастать на полдюйма за двадцать лет. Подумав, мы пришли к выводу, что такая удивительная скорость роста объясняется, должно быть, необычайной плодородностью почвы; Боб ликовал, полагая, что заполучил ценный экземпляр за бесценок. Он говорил, что продавец сойдет с ума, если позвонить и сообщить ему об этом, и даже дед его поднимется из могилы, чтобы своими глазами увидеть это чудо.

В тот день все мы отправились в Кейп-Мей, и оставались там в течение двух недель. По возвращении, когда мы спускались по сходням, Боб заметил, что ему не терпится взглянуть на тысячелетник. Он заявил, с сумрачным видом, что испытал бы горькое разочарование, если бы за время нашего отсутствия растение погибло.

Но оно не погибло. Мы могли в этом убедиться, едва подойдя к дому. После нашего отъезда оно даже подросло. Ствол его был толщиной примерно с мою ногу, а ветви полностью распространились по трем сторонам дома, вцепившись в оконные ставни так плотно, что мы были вынуждены воспользоваться топором, чтобы обрубить их; они вились по крыше, проникли в дымоход, так что полностью перекрыли его листвой, и не было возможности развести огонь; опутали беседку. В общем, нам ничего не оставалось, как вооружиться всем, чем можно, чтобы обрезать его ветви и избавиться тем самым от незваного гостя.

Его корни распространились по всему двору, используя каждый доступный квадратный фут земли, так что теперь у меня имелось восемь или десять тысяч тысячелетников, прекрасно себя чувствовавших; его отростки проникли в открытое окно подвала, и так разрослись, что нам, чтобы добраться до запасов угля, приходилось пробираться сквозь какие-то индийские джунгли.

Тщательно изучив обстановку, мистер Паркер был вынужден признать:

- Мне очень жаль, Макс, что я купил этот тысячелетник. Судя по всему, человек, мне его всучивший, был изрядным шутником, а его дед, помнивший Революцию, восьмидесятилетним мошенником.

Если кто-то желает приобрести хороший, сильный, здоровый тысячелетник, которому не страшен любой климат, который гарантированно зацветет в 1876 году, готов уступить по разумной цене. Особенно это касается тех молодых растениеводов, которым не хочется долго ждать результатов затраченных трудов. Лучшего вам не найти!

Глава IV. - Судья Питман. -- Эксперимент, проделанный им в сарае. -- Урок естествознания. -- Успеть на утренний поезд. -- Неприятные моменты жизни в деревне. -- Метод улучшения работы легких по методу доктора Болла. -- Наглость мистера Кули.

Нашим ближайшим соседом с западной стороны является судья Питман. Когда я впервые услышал его имя и познакомился с ним, мне показалось, что он до сих пор занимается ведением процессов, или же, что он вышел в отставку, после того как всю жизнь провел в отправлении правосудия, распутывая хитросплетения законодательства. Но оказалось, что он никогда не занимал должность судьи и что это его прозвище имеет своей причиной иную природу, не относящуюся к его занятиям ни в прошлом, ни в настоящем. Судья, как выяснилось, является владельцем нескольких паровых буксиров и одной или двух деревянных шхун, курсирующих по реке и Чесапикскому заливу. Большую часть времени он проводит дома, с комфортом, на доходы, которые приносят ему вышеупомянутые суда и нанятые матросы, а также, возможно, проценты с инвестиций в некоторые прибыльные дела в городе и других местах.

Достаточно короткого знакомства с ним, чтобы убедиться, что он никогда не председательствовал в суде. Это грубый, необразованный человек, не имеющий почтения к грамматике, обладающий неудержимой склонностью коверкать язык и очень мало осведомленный относительно предметов, если они имеют мало значения в повседневной жизни. Вместе с тем, это бодрый, приветливый, искренний и честный человек, и я очень скоро полюбил его и находил своеобразную прелесть в этой его причудливой простоте.

Наша первая встреча стоит того, чтобы о ней рассказать. В один прекрасный день я рано вернулся домой, с целью обиходить несколько кустов роз и клематисов возле своего забора. В то время как я возился с ними, судья, обрабатывавший у себя в огороде картофельные грядки, воткнул лопату в землю и приблизился к забору с другой стороны. Некоторое время он молча наблюдал за мной, после чего сказал:

- Чудный день, кэп!

Судья имеет привычку присваивать людям прозвища, не имеющие смысла и без всякого повода, особенно, что касается незнакомцев. Назвав меня "кэпом", он продемонстрировал тем самым стремление к общению со своей стороны.

- В самом деле, - отозвался я, - хотя земля нуждается в дожде.

- Это меня мало заботит, - сказал судья, - меня вполне устраивает и такая. Что же касается дождя, то когда пойдет, тогда и пойдет.

Возразить на это было нечего, поэтому я ответил:

- Это правда.

- Как себя чувствует ваш картофель? - осведомился он.

- Мне кажется, хорошо. Он несколько припозднился, но скоро начнет зацветать.

- А у меня все не здорово, - сказал судья. - Я посадил его по весне, и теперь мне приходится постоянно заниматься прополкой. Следует приложить много труда, чтобы вырастить хороший картофель, кэп.

- Должно быть, это так, - сказал я, - хотя у меня и нет большого практического опыта в этом вопросе.

- Кэп, - спросил судья, после некоторого молчания, - вы ведь один из тех парней, которые пописывают статейки в газеты и журналы, не так ли?

- Да, иногда я этим занимаюсь.

- Видите ли, есть нечто, что беспокоит меня уже неделю, а то и поболее. Вы читали "Атлантический ежемесячник"?

- Да.

- Моя дочь купила мне номер, и я прочитал статью о том, что гуано чувствительно к музыке и что профессор Браун заставляла его приползать к себе, когда она играла на пианино.

Я припомнил статью, которую имел в виду судья; в журнале действительно упоминалось о том, что игуаны подвержены такого рода воздействию, что миссис Браун производила опыты с этими животными, которые приходили к ней, когда она играла определенную мелодию. Но я не стал прерывать мистера Питмана.

- Разумеется, - продолжал он, - я никогда не верил в подобные глупости, но это показалось мне забавным, так что я решил сам все проверить на опыте. Взяв свою скрипку, я отправился в сарай, положил мешок гуано посередине и принялся играть. Сначала я три или четыре раза сыграл A Life on the Ocean Wave и Home on the Rollin' Deep; но мешок, как я и ожидал, остался неподвижным. Я начал снова, на этот раз с вариациями, но он не двигался. Я добавил разнообразия, украсив мелодию всевозможными пассажами, диезами, квинтами и квартами; я играл ее задом наперед, справа налево и по диагонали; я смешивал разные части; то же самое я проделал с Old Hundred and Mary Blaine и некоторыми песнями воскресной школы, пока моя рубашка не взмокла, и за все это время проклятый мешок не сдвинулся ни на дюйм. А ведь я знал, что так все и будет. Я знал, что эти парни никогда не напишут правду. Но, кэп, разве это справедливо, если человек, который нагло лжет вам, останется безнаказанным? Мне кажется, месяц-другой, проведенный в тюрьме, послужат ему хорошим уроком.

Нет нужды приводить здесь урок естествознания, преподанный мною судье. Он признал, что случай этот достоин лишь того, чтобы над ним посмеяться, что репутация "Атлантического еженедельника", пошатнувшаяся было в его глазах, восстановлена, после чего пригласил меня перелезть через забор и попробовать его груши. С тех пор мы с судьей стали добрыми приятелями.

На мой взгляд, самая серьезная проблема для живущих в пригороде заключается в том, чтобы успеть на утренний поезд, чтобы не опоздать в городской офис на работу. Это просто ужасно, что ни при каких обстоятельствах, поскольку движение регулируется расписанием, вам необходимо успеть встать, позавтракать и выйти из дома в определенное время, вне зависимости от того, какие обстоятельства могут вас задержать. Пунктуальность следования поезда просто убивает. Например: вставая, я бросаю взгляд на часы и вижу, что у меня уйма времени, поэтому одеваюсь не спеша, так же неспешно сажусь завтракать, пребывая в спокойствии и безмятежности. Но не успеваю я очистить первое яйцо, как слышу гудок поезда, прибывающего из Уилмингтона. Я начинаю волноваться, вынимаю карманные часы и сравниваю их показания с кухонными, в результате чего обнаруживаю, что они отстали на одиннадцать минут и у меня остается всего лишь пять минут, чтобы успеть добраться до платформы. Я принимаюсь остервенело выковыривать яйцо из скорлупы, обжигаюсь, оно выскальзывает, и после короткой борьбы подается, превращаясь в месиво. Я с отвращением выбрасываю его, хватаю булочку, и делаю глоток кофе, которое ошпаривает мой язык. Я запихиваю булочку в рот, в то время как моя жена протягивает мне мой саквояж и говорит, что ей показалось, будто она слышит свисток. Я начинаю метаться как безумный, в поисках зонтика, целую жену и мчусь с набитым ртом в сторону двери.

Добежав до калитки, я обнаруживаю, что забыл плащ и сверток, который жена просила занести своей тетке, живущей в городе. Вернувшись, я хватаю то и другое и вновь в исступлении мчусь по гравийным дорожкам. Я ненавижу бегать по деревне: это несолидно и привлекает ненужное внимание; поэтому я перехожу на быстрый шаг. Я иду все быстрее и быстрее, так как нахожусь на главной улице. Пройдя половину расстояния, я и в самом деле слышу свисток; на этот раз никаких сомнений быть не может. Я пускаюсь бегом, хотя и знаю, что это приведет в возбуждение отвратительную пятнистую собаку, сидящую на тротуаре несколько впереди меня. Теперь я действительно вижу поезд возле платформы, и чувствую, что должен еще ускориться; делать нечего, мчусь изо всех сил. Это сразу же привлекает внимание до тех пор неподвижно сидевшей собаки. Она пристраивается рядом со мной, к ней присоединяются еще пять или шесть собак, которые путаются у меня в ногах и громко лают. Несколько мальчишек, когда я пробегаю мимо, вносят еще большую сумятицу, засовывая пальцы в рот и принимаясь оглушительно свистеть; мужчины, работающие на строительстве нового молельного дома, прекращают работу, смотрят на меня и принимаются обмениваться друг с другом замечаниями, комментируя происходящее. Я чувствую, что смешон; но мне необходимо успеть на поезд во что бы то ни стало.

В отчаянии, я не сбавляю темпа даже тогда, когда передо мной оказываются две или три женщины, стоящие на тротуаре и обсуждающие совершенно несуразные цены на масло; они шарахаются в стороны, чтобы пропустить меня. Я уже в нескольких метрах от станции, с развевающимся по ветру плащом, с фалдами пиджака, принявшими позади меня горизонтальное положение, с пятнистыми собаками, старающимися ухватить меня за ноги, но тут поезд начинает движение. Я совершаю рывок, намереваясь либо догнать его, либо погибнуть под колесами, и настигаю последний вагон. Я хватаюсь за поручень; меня сильно дергает и начинает волочить по платформе; в конце концов, после отчаянной борьбы, с помощью кондуктора, я оказываюсь на площадке, вспотевший, весь в пыли, с разорванными на коленях брюками, покрытый синяками и с зонтиком, у которого сломаны три спицы.

Я едва успеваю добраться до удобного кресла в вагоне, как поезд останавливается, дает задний ход, после чего замирает на запасном пути и стоит там в течение получаса, пока идет ремонт золотника. В моей груди закипает гнев, когда я начинаю размышлять о том, какую глупость совершил, и он еще более разгорается, когда я выглядываю в окно и вижу пятнистых собак, сцепившихся из-за кости. Человеку, который позволяет своей собаке болтаться по улице и хватать за ноги всех, чья походка чуть-чуть быстрее черепашьего шага, не место в цивилизованном обществе. Он должен быть препровожден на необитаемый остров посреди океана и оставлен там на вечное поселение без права возвращения.

Конечно, это происходит не каждым утром. Конечно, это исключение. Но, возможно, когда-нибудь, охваченный меланхолией, я решусь и, вместо того, чтобы каждодневно выдерживать подобные издевательства над телом и чувствами, вернусь обратно в город, и навсегда откажусь от моего маленького рая в Дэлавере.

Мои отношения с другим соседом, мистером Кули, совсем не такие дружеские, как с мистером Питманом. Это не просто чрезвычайно нелюбезный, но даже дерзкий человек. Несколько раз он позволил себе дать мне советы по поводу того, как ухаживать за садом, после чего разразился саркастическими замечаниями, поскольку я этими советами не воспользовался. Я умудрился, однако, избегать стычек с ним до тех пор, пока его поведение не стало совершенно невыносимым.

В последнем номере "Здоровья", издаваемого Боллом, я прочитал статью, содержащую некоторые советы по поводу тренировки легких и расширения грудной клетки. Вот они:

"Найдя подходящее место где-нибудь на чистом воздухе, станьте совершенно прямо, отведите плечи назад, смотрите перед собой, после чего, сложив губы так, будто собираетесь свистеть, втяните воздух в легкие, но не через ноздри, а через губы. Примерно на половине вдоха, начните поднимать руки в стороны, держа их ладонями вниз, с таким расчетом, чтобы завершить вдох и соединение рук над головой одновременно. Ваши легкие наполненные. Затем разверните ладони и повторите процесс в обратном порядке, опуская руки. Ваши легкие опустошены. Повторяйте это упражнение три или четыре раза сразу после принятия водных процедур, а также несколько раз в течение дня".

Я нашел это разумным и решил проверить на себе. С этой целью я отправился во двор; выбрал место рядом с деревом и встал лицом к нему. Но стоило мне начать, как появился мистер Кули; заприметив меня, он подошел к забору, положил на него руки, на руки - подбородок, и принялся взирать на меня с весьма своеобразной улыбкой. Я был чрезвычайно смущен и раздражен, но решил не обращать на него никакого внимания; никто не вправе давать мне указания, что делать и что не делать на моем собственном участке. Я твердо решил, что буду продолжать свои упражнения, не обращая на него никакого внимания. Прошло несколько минут, пока он, наконец, заметил:

- Тренируетесь перед выходом на ринг, Аделер?

Я ничего не ответил, продолжая свои упражнения. Выполнив программу один раз, я начал снова. Но как только я добрался до сложения губ определенным образом, мистер Кули, которого, по всей видимости, задело мое молчание, заметил:

- Правильно. Насвистите какую-нибудь мелодию, Аделер. Что-нибудь этакое!

Поскольку я никак не отреагировал на это предложение, мистер Кули воспользовался тем, что я поднимаю руки, в соответствии с предписаниями журнала, и спросил, не собираюсь ли я научиться нырять, и если да, то предложил ванну, в том случае, если таковая у меня отсутствует.

Я закончил свои упражнения и отправился в дом, не дав мистеру Кули никаких оснований подумать, будто я заподозрил его присутствие. На следующий день я повторил свои упражнения, на том же месте, в тот же час. На третий день мистер Кули, очевидно, дожидался меня, поскольку, стоило мне только появиться, он приблизился к забору и обосновался здесь, приняв свое обычное положение. Только на этот раз рядом с ним расположилась пара его друзей, которых он пригласил с явной целью поиздеваться надо мной. Как только я закончил упражнение, мистер Кули заявил:

- Поверьте, Аделер, я не желаю вам зла, поэтому позвольте мне, как другу, посоветовать вам обратиться к врачу. Мне известны и более тяжелые случаи, чем ваш, которые благополучно излечивались. Ваша семья оказывает вам медвежью услугу, оставляя вас на свободе. Сейчас болезнь протекает в мягкой форме, но если вы ничего не предпримете, рецидив не заставит себя ждать. Сейчас вы ведете себя спокойно, но настанет время, и вы будете бить все вокруг себя. Послушайтесь моего совета, обратитесь к врачу сами, и пройдите курс лечения.

Я промолчал.

- Как вы смотрите на то, - спросил мистер Кули елейным голосом, - если я перелезу через забор и посажу вас на цепь, другой конец которой закреплю на насосе, пока я схожу за врачом? Я действительно думаю, что вы опасны.

- Мистер Кули, - сказал я. - Мне бы хотелось, чтобы вы занялись вашими собственными делами. Мне бы не хотелось ссориться с вами, сэр, но ничего другого не останется, если вы и дальше будете вмешиваться в мои. Тем не менее, если объяснение того, чем я занимаюсь, сделает вас счастливее, то я открою вам секрет, тем более, видя ваше настойчивое внимание к данному вопросу, а именно: я делаю упражнения, согласно медицинскому руководству, для улучшения работы легких.

- Гимнастика для улучшения работы легких! - простонал мистер Кули. - Скажите после этого, что он не сошел с ума!

- Да, сэр, - сказал я, начиная закипать. - Я занимаюсь гимнастикой для улучшения работы легких в соответствии с рекомендациями доктора Болла, и был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы держали язык за зубами по этому поводу.

- Он очень плох, - воскликнул мистер Кули, глядя на меня с жалостью. - Вы же прекрасно знаете, что здесь нет никакого доктора Болла, - доверительным тоном обратился он к одному из своих спутников.

- Мне кажется, я вам ясно дал понять, что не потерплю долее ваших дерзостей, - с негодованием воскликнул я. - Какое вы имеете право подсматривать за мной и вмешиваться в то, что я делаю на своем собственном участке? Это чистой воды хулиганство!

- Он совершенно потерял рассудок, - произнес мистер Кули, обращаясь к своим спутникам, по-прежнему глядя на меня с жалостью и покачивая головой. - Бедная миссис Аделер! Какой страшный удар для нее и детей! Мое сердце обливается кровью.

- Мистер Кули, - сказал я, - я не в силах долее терпеть ваше присутствие. В настоящий момент я прекращаю свои занятия по методу доктора Болла, но, прежде чем уйти, хочу сказать вам, что считаю вас наглым, невыносимым идиотом, и что рано или поздно я найду способ поквитаться с вами за ваше недостойное, возмутительное поведение.

- Печально, как это печально, на самом деле! - сказал мистер Кули своим друзьям. - И странно видеть, как он цепляется за свою фантазию о человеке, по имени Болл, не правда ли?

Один из товарищей мистера Кули заметил, что он не ожидал увидеть столь явного нарушения мыслительных способностей, и дополнил свое замечание заявлением:

- Это очень интересный случай, очень.

Я удалился в дом и, выглянув в окно, увидел, как мистер Кули и его приятели удаляются, хохоча во все горло. И все же, если оставить в стороне непростительную дерзость мистера Кули, нельзя не согласиться с тем фактом, что в этом деле имеется некий комический аспект; и, когда я немного успокоился, признаюсь, воспринял его с некоторой для себя неловкостью, хотя мне и пришлось сыграть пренеприятнейшую роль жертвы розыгрыша. Но я отплачу мистеру Кули той же монетой. Реализация моего плана станет для него мучением, он проклянет тот день и час, когда решился подшутить над моими занятиями легочной гимнастикой. Это, впрочем, не избавит журнал с рецептом доктора Болла от сожжения в камине. Я же, в качестве упражнения для легких, стану учиться петь или играть на флейте. Может быть даже, я привлеку к своему занятию своих домашних. Женатый человек не имеет права на эгоизм в вопросе получения удовольствия.

Глава V. - Маленькая любовная интрижка. -- Робость мистера Паркера. -- Всеобщий интерес к любовным делам. -- Семья Магрудер. -- Кое-что из их жизни. -- Удивительные эксперименты миссис Магрудер. -- Возмущение мужа. -- Филологические тонкости.

Сегодня объектом, на котором сосредоточено все внимание мистера Боба Паркера, является мисс Бесси Магрудер. Насколько мне известно, он встретил ее прошлой зимой, когда она посещала городскую школу, после чего сопровождал ее на утренники, в церковь, старался остаться с ней наедине где-нибудь в слабо освещенном уголке гостиной, желательно вечером; в результате чего, через некоторое время, в присутствии красивой молоденькой горничной из Нью-Кастла, сердце мистера Паркера начинало учащенно биться. Все это время она относилась к нему весьма благожелательно, и, казалось, дела его настолько хороши, что в конце маленького спектакля, когда будет задан соответствующий вопрос, она, опустив глаза, с выступившим румянцем на щеках, тихо промолвит: "Да".

Но мужества мистера Паркера до сих пор не хватило на то, чтобы облечь надлежащий вопрос в надлежащую форму. Каждый раз, когда я после очередного свидания спрашиваю его, объяснился ли он с мисс Магрудер, он отвечает, что подходящего момента ему не представилось. По меньшей мере с десяток раз он готов был задать ей этот вопрос в изящной форме, после того как с отчаянной решимостью объявит о своей страсти, но язык отказывает ему в повиновении в тот самый момент, когда он видит мисс Магрудер.

- Когда я не с ней, все кажется простым и ясным, - вздохнул Боб. - Я даже записал то, что хочу ей сказать; каждое слово на своем месте, все вместе как нельзя лучше выражает мои чувства к ней, идя по улице, я повторяю свое признание снова и снова, и думаю: "О Господи, я сделаю это сейчас, или я умру!" Но стоит мне ее увидеть, и все слова кажутся мне смешными и нелепыми. Наш разговор касается чего-то постороннего, и я никак не могу направить его в нужное мне русло. Потом я начинаю задаваться вопросом, как бы она себя чувствовала, если бы могла читать мои мысли. Затем к нам присоединяется кто-то еще, время упущено, я терплю очередное фиаско. Это страшно меня нервирует. Но я принял твердое решение: в самое ближайшее время я отправлюсь к ней, и объяснюсь начистоту, не сказав ни единого постороннего слова; я буду не я, если этого не сделаю!

Довольно странно, что каждый человек, оказавшийся в положении мистера Паркера, убежден в том, что никогда прежде, ни с кем, подобный конфуз не случался. Боб, мальчик мой, ты идешь по старой, протоптанной дороге, и все те ямы, и камни, и колдобины, что попадаются у тебя на пути, на протяжении веков неисчислимое число раз причиняли те же страдания неисчислимому числу влюбленных путников, которые были, подобно тебе, и застенчивы, и нерешительны, и глупы!

Любопытно наблюдать, как быстро влюбленность молодого человека в горничную подмечается ее подружками, становясь едва ли не основной темой их разговоров. Женщины, вне всякого сомнения, относятся к подобным вещам с глубочайшим интересом и воспринимают их очень живо. Застенчивые ухаживания молодого человека волнуют их, они производят то же самое воздействие на их маленький мир, что и камень, брошенный в тихий пруд; есть нечто сверхъестественное в той основательности, с какой они начинают обсуждать его положение в обществе, финансовое состояние и вообще пригодность для брака. Эти ухаживания становятся главным для обеих сторон; в то время как главные персонажи действа медленно приближаются к тому моменту, когда их сердца раскроются навстречу друг другу, десятки глаз пристально наблюдают за ними, и хотя те думают, что держат все в секрете от своих друзей, каждый шаг их становится известным, среди наблюдающих с каждым днем нарастает трепетное волнение, пока, наконец, все не заканчивается официальным объявлением их намерений - помолвкой.

Однако и после этого они остаются объектом общего нежного внимания, пока не наступает грандиозная кульминация - свадьба - когда невеста, с ее флердоранжем и вуалью, атласом, серебром, фатой, становится центральным персонажем веселого праздника, в то время как ее веселье несколько сдерживается мыслями о том, что ждет ее в великой неизвестности будущего.

Наконец, когда все заканчивается, свечи потушены, свадебные наряды сняты, и начинается рутинная семейная жизнь, когда период романтики остался в прошлом, тот интерес, который сопровождал пару от первого свидания до торжественной церемонии, также иссякает, но прошлое, - время, полное счастливых мечтаний, восторженного настоящего и радужных надежд на будущее, - останется с ними навсегда. Их жизнь станет, может быть, скучной и прозаичной, но может быть, это будут лучшие их годы, прожитые в счастливом спокойствии.

Я навел кое-какие справки относительно семейства Магрудеров, чтобы удовлетворить любопытство моей жены относительно того, что в будущем Боб окажется в окружении "правильных людей". Что означает это выражение, я толком не знаю; даже теперь, когда мы кое-что о них разузнали, я совершенно не способен определить те качества, которые делают людей "правильными", а потому не могу составить о них определенного мнения по этой части. Поэтому в данном вопросе мне придется целиком и полностью положиться на мнение миссис Аделер, поскольку женщины прекрасно разбираются в подобного рода вещах.

Мистер Магрудер, по-видимому, обладает достаточным доходом, чтобы иметь в достатке свободного времени; он занимает устойчивое социальное положение, хорошо воспитан и умен, что дает ему возможность комфортно и уверенно чувствовать себя в обществе очень солидных людей. Миссис Магрудер, кажется, основную массу времени тратит на себя. Она врач, энтузиаст медицинской науки и практики, и обладает такой внутренней силой, что если и не подчинила полностью своей воле мистера Магрудера, то, во всяком случае, держит его на коротком поводке. Согласно полученным мною сведениям, он женился на ней вскоре после того, как она окончила медицинский колледж; а так как в то время он был искренним приверженцем теории, что женщины должны заниматься врачебной практикой, то искренне привязался к ней, наблюдая ее врачебное искусство. Она вошла в его сердце, как мы можем предположить, активировав работу его печени. Он полюбил ее, наверное, за ту ловкость, с которой она ставила пластыри, а когда увидел, как она срезает опухоли и перевязывает вены, - сделал ей предложение.

Но если то, что рассказал мне мистер Тобиас Джонс, наш семейный врач, правда, то взгляды мистера Магрудера относительно женщин-медиков претерпели радикальные изменения именно в результате этого самого энтузиазма миссис Магрудер. Впрочем, доктор Джонс испытывает к миссис Магрудер профессиональную неприязнь, поэтому у меня имеются основания заподозрить его в необъективности, поскольку это требуется для соблюдения максимальной точности при изложении моего повествования.

Он рассказывал, что несколько лет назад Магрудеры жили в Филадельфии, и миссис Магрудер была профессором Медицинского женского колледжа. В то время у мистера Магрудера был какой-то бизнес; он, как правило, возвращался домой очень усталый и имел привычку вечером полежать и подремать на диване в гостиной. Пока он дремал, миссис Магрудер и несколько ее подруг располагались ниже этажом; так вот, несколько раз, проснувшись, он ощущал странное чувство тяжести в голове и странный запах лекарств в комнате. Когда он спрашивал об этом миссис Магрудер, та смущалась и отвечала, что он, должно быть, съел что-то тяжелое для желудка.

В конце концов, у мистера Магрудера возникли ужасные подозрения. Он заподозрил нечто неладное. В голову ему пришла ужасная мысль, а именно: что миссис Магрудер хочет отравить его, принести в жертву науке, чтобы заполучить его скелет, каковой она могла бы поставить посреди ее класса и объяснять на нем искателям истины медицинские особенности его строения, позволившие ее мужу (бывшему) так высоко продвинуться по общественной лестнице.

Мистер Магрудер поделился своими подозрениями с братом и договорился, что тот займет место в комнатном шкафу, пока он сам будет дремать вечером на диване в своей обычной манере.

Когда наступил вечер, "швейный кружок" миссис Магрудер переместился из церкви в гостиную, в то время как ее муж расположился в комнате на диване, а его брат, неусыпным сторожем, в шкафу. Приблизительно около девяти часов брат мистера Магрудера был удивлен, увидев, как миссис Магрудер, вместе с членами ее "швейного кружка", тихо поднимаются по лестнице, выстроившись цепочкой друг за другом. В руке миссис Магрудер несла какую-то книгу. И если ее деверь подумал было, что книга содержит нежные стихи какого-нибудь сладкоголосого пиита, чьи яркие образы доводят до экстаза этих женщин с чувствительной натурой, то он ошибался, поскольку она называлась "Нервная система", С. Томпсон; а строчки, написанные нежной женской ручкой на ароматизированной письменной бумаге, которую держала миссис Магрудер, не содержали слов, запечатлевших бурные чувства, бушевавшие в ее груди, а были всего лишь диагнозом рецидивов при жировой дистрофии сердца.

Я передаю эту историю слово в слово, как услышал ее от мистера Джонса.

Как только все вошли в комнату, миссис Магрудер закрыла дверь и поднесла к носу мужа хлороформ. Убедившись, что он крепко спит, дамы быстро убрали шитье, которое до той поры держали в руках, и спрятавшийся брат мистера Магрудера в ужасе обнаружил, что это студентки медицинского колледжа.

Если верить доктору Джонсу, профессор Магрудер начала свою лекцию весьма любопытными замечаниями о нервной системе; а для того, чтобы смысл их стал более понятен, для наглядности, она приложила гальваническую батарею к пальцам ног мужа так, чтобы он начал дергаться на глазах у студенток. И он дергался. Миссис Магрудер продемонстрировала это дюжину-другую раз, заставляя его повернуться с боку на бок, в то время как студентки стояли полукругом возле дивана, с тетрадками в руках, и беспрерывно восклицали: "Как интересно!.."

Брат мистера Магрудера пришел в ужас, но выйти побоялся, поскольку решил, что двух скелетов для колледжа в качестве учебных пособий будет многовато.

Затем миссис Магрудер сказала, что проведенной демонстрации достаточно и ее следует прекратить, в виду некоторой ослабленности нервной системы мистера Магрудера по причине передозировки хлората кальция, который она добавила ему утром в кофе с целью проверки эффективности данного препарата.

Далее миссис Магрудер приступила к проверке знаний студенток в отношении общей анатомии, на примере ее мужа. Она сказала, например, что овладела сердцем мистера Магрудера, и задала вопрос, что представляет собой то, чем она завладела.

- Это, конечно же, то, что называется cardio, - ответили студентки. - Это непарная мышца, неправильной пирамидальной формы, расположенная в левой стороне грудной клетки и касающаяся диафрагмы.

Одна юная белокурая леди заявила, что данная мышца диафрагмы не касается.

Другая заявила, что держит пари на кварту болеутоляющего, что касается, и до тех пор, пока в спор не вмешалась профессор, брат мистера Магрудера стоял в шкафу со вздыбленными от ужаса волосами, вознося молитвы за то, чтобы спорщицы не приступили к спящему с фонарем и ножом мясника, с целью опытного выяснения фактического расположения диафрагмы.

Миссис Магрудер продолжала. Когда она приняла предложение мистера Магрудера, и отдала ему свою руку; кто может сказать, что именно получил мистер Магрудер в свое владение?

Студентки отвечали, что он получил двадцать семь различных костей, среди которых особого упоминания заслуживают фаланги, запястье и пясть.

Прекраснейшее создание, прежде усомнившееся относительно положения диафрагмы, высказало предположение о том, что он получил во владение также дельтовидную мышцу. Разгорелся спор, является ли дельтовидная мышца мускулом; в качестве доказательств приводились результаты недавнего вскрытия. Обсуждение стало настолько захватывающим, что в руках засверкали ланцеты и возникла опасность кровопролития, когда, наконец, вмешалась профессор, и потребовала у девушки, которая первой завела разговор о дельтовидной мышце, рассказать о том, что произойдет, если она поцелует мистера Магрудера.

- Обычное сжатие круговой мышцы рта, вот таким образом, - ответила студентка, наклонилась и поцеловала мистера Магрудера.

Брат мистера Магрудера, сидя в шкафу, подумал, что все происходящее не выглядит слишком уж мрачно. Проведенная на его глазах демонстрация внушала определенный оптимизм.

Но остальные студентки заявили, что подобные вещи недопустимы. И сама профессор, после того, как сурово отчитала нарушительницу, поставив ее в известность, что иллюстрация изучаемого - прерогатива профессора, приказала ей выйти из класса, а также, в качестве наказания, выучить восемьдесят новых костей.

- Вы меня слышали, мисс? - осведомилась профессор, когда увидела, что симпатичная студентка, продемонстрировавшая действие круговой мышцы рта, не двинулась с места.

- Да, - ответила та. - Я ощутила вибрации, возникшие напротив барабанной перепонки, передавшиеся по слуховой трубке и активировавшие работу слухового нерва, по которому и передались в мозг.

- Правильно, - сказала профессор. - В таком случае выполняйте мое указание, или же я, с помощью бицепсов, трицепсов и лопаточных мышц выдворю вас отсюда насильственным способом.

- Да, а мы поможем ей нашими надостной и подостной мышцами, - дружно воскликнули остальные студентки.

Брат мистера Магрудера, в сумраке своего наблюдательного пункта, не понял характера этих угроз; у него возникло лишь смутное представление о том, что прекрасному юному медику угрожают применением огнестрельного оружия и прочих специфических, несущих смерть, предметов, если судить по их названиям. Он чувствовал, что такое наказание было бы слишком суровым за совершенное преступление. Кроме того, он был убежден, что как бы там ни было, но сам мистер Магрудер перенес совершенное над ним действо с потрясающей силой духа и хладнокровием, ставившими его в один ряд с выдающимися героями всех времен и народов.

После этого миссис Магрудер продолжила практиковать студенток в приемах лечения и оказания медицинской помощи. Она сделала прививку мистеру Магрудеру на левой руке, в то время как одна из ее студенток сделала надрез на его правой руке и показала остальным, как следует делать перевязку вены. Повинуясь указаниям профессора, они ставили ему на нос пиявки; они ставили ему банки и горчичники на спину; прощупывали его пульс; они вытащили его язык с помощью пинцета и исследовали его под микроскопом; наконец, две или три полные энтузиазма студентки суетились возле ног мистера Магрудера с пилой и скальпелем, в то время как его брат в шкафу дрожал от ужаса.

Однако профессор сдержала порывы этих энтузиасток от медицины; когда остальные закончили свои упражнения, она сообщила, что, в заключение, ознакомит их с работой желудочного насоса.

- Не буду вдаваться в подробности происшедшей затем сцены, - продолжал доктор Джонс. - Невозможно подобрать возвышенных слов, наполнить их достоинством и чувством, держась при этом в рамках приличия и без риска нанести травму впечатлительному слушателю, чтобы описать работу этого устройства, от одного названия которого бросает в дрожь. Достаточно заметить, что каждая студентка приступала с ним к мистеру Магрудеру для приобретения практических навыков, в то время как его брат, дрожавший от ужаса, дал торжественную клятву, что как только студентки отложат в сторону пилы, скальпели и, конечно же, насос, он выскочит из шкафа и попытается спасти брата, быть может, даже ценой собственной жизни.

Однако, ему повезло и рисковать не пришлось. Мистер Магрудер начал оживать. Он повернулся, сел, осмотрелся ничего не понимающим взглядом, уставился на жену, потом снова лег и слабым голосом произнес:

- Генриетта, не знаю, почему, но я чувствую ужасный голод!

Голод! Брат мистера Магрудера полагал, что после окончившегося испытания тот с легкостью может убрать пару буйволов, причем даже в сыром виде. Он выскочил из шкафа и, прикрывшись стулом, принялся рассказывать обо всем, чему стал свидетелем. Миссис Магрудер и студентки подняли невообразимый крик, но он продолжал. Тут поднялся мистер Магрудер и вступил в дискуссию с присущей ему горячностью; его брат схватил стул в целях самообороны, и присоединился к нему. Миссис Магрудер и ее студентки заявили, что мистер Магрудер невежественный мужлан, у которого напрочь отсутствует любовь к науке. Однако мистер Магрудер заявил, - если женщина настолько увлечена наукой, что готова принести ей в жертву собственного мужа, то "ко всем чертям такую науку!" Его брат присоединился к этому мнению, и даже превзошел в степени крепости выражений. Что последовало затем, неизвестно. Однако, после этого случая, мистер Магрудер совершенно утратил интерес к медицине, и, кто знает, не стал ли он поводом к некоторому охлаждению чувств между ним и его женой?

Я передал этот любопытный рассказ мистеру Паркеру. Ему необходимо получить сведения об увлечениях своей возможной тещи заранее, чтобы не столкнуться с теми опасностями, которые может сулить ему ее приверженность науке, в жертву которой может быть принесено все. Если допустить, что мистер Джонс нисколько не погрешил против истины, есть все основания полагать, что миссис Магрудер без малейших колебаний подвергнет своего зятя вивисекции, или, в крайнем случае, отхватит ему ногу. Нельзя необдуманно и поспешно стать зятем женщины с такими опасными наклонностями. Благоразумие требует тщательного взвешивания всех "за" и "против".

[Здесь возникли сложности, поскольку речь далее идет об употреблении форм is being done и is done.]

- Хочу задать вам вопрос, - заметил мистер Паркер, когда мы с ним сидели на крыльце, после того как выпили чаю с миссис Аделер. - Я заметил, что вы всегда говорите "делается", а не "делает". Разве это правильно? Я думаю, вы неправы. Некоторые крупные специалисты, которые пишут по этому вопросу, тоже так думают. Не знаю, кому и верить.

- Эта тема неоднократно обсуждалась, Боб, и множество умных вещей было сказано в поддержку обеих теорий. Но я говорю так - во-первых, потому, что это более распространено, а следовательно, более привычно, а во-вторых, что эта форма применима к чему угодно. Предположим, например, что вы хотите выразить мысль о том, что некий мальчик Агамемнон подлежит наказанию; используя одну форму вы говорите "Агамемнон отшлепан", используя вторую - "Агамемнон получает шлепки". Для вас это, в общем-то, безразлично, но для Агамемнона это имеет существенное значение. И если бы выбор предоставили ему, то трудно сказать, какой именно вариант он бы выбрал.

- Наверное, это так, - согласился Паркер.

- Или, к примеру, используя одну форму, мы получим фразу "капитан Кук съедается", в то время, как используя вторую - "капитан Кук получает еду". Осмелюсь высказать предположение, что сам капитан Кук выбрал бы второе, как более приятное.

- Вне всякого сомнения, - подтвердил Паркер.

- И, конечно же, диаметрально противоположны идеи, заключающиеся во фразах "мул лягает" и "мул лягается". Хотя, следует признать, иногда обе они констатируют один и тот же факт. Вы окажетесь в затруднении, если я скажу: "Ханна обнимается".

- Я подумаю, что Ханна совершает нечто предосудительное, - предположил Паркер.

- Возможно; но вам ничего не известно об обстоятельствах, при которых происходит действие. Можно понимать так, что "Ханна обнимается кем-то", а можно так, что "Ханна обнимается с кем-то". Это разные вещи. А если я скажу: "Джейн целуется?"

- Если она это делает, то в любом случае, ее мать должна об этом знать, - заметил Боб.

- Это почти то же самое, как если бы я сказал: "Джейн целуют", хотя зачастую это одно и то же. Вы можете попробовать проверить это на практике в любом месте по соседству с домом Магрудеров. Однако, если у вас возникнет необходимость объяснить мои взгляды на этот предмет мисс Магрудер, то лучше будет ограничиться примером с капитаном Куком. Кстати сказать, вы можете использовать ту форму, какую считаете нужной. Никто не будет возражать, за исключением нескольких знатоков-педантов, которые считают себя настолько продвинутыми, что в их глазах вы неминуемо будете выглядеть идиотом, вне зависимости от используемой формы. Если же вы в разговоре с вашими приятелями, не знакомыми с подобными тонкостями, выберете не ту форму, то мало того, что запутаете смысл излагаемого, но и заставите их усомниться в незамутненности вашего разума.

Глава VI. - Редактор нашей ежедневной газеты. -- Внешний вид и характер полковника Бэнкса. -- Приключение с надгробием. -- Новости искусства. -- Полковник Бэнкс и политические баталии. -- Своеобразные затруднения, присущие знаменитостям. -- Феномены зверинца. -- Необычная сообразительность животных. -- "Дикарь из Афганистана".

Главным редактором нашей ежедневной газеты, Утренний Аргус, является полковник Бэнкс, точнее, полковник Мортимер Дж. Бэнкс. Он является чрезвычайно важной персоной в нашем городишке, прекрасно это сознает и создает вокруг себя соответствующую атмосферу. Походка полковника, своеобразное положение головы, манера, с которой он размахивает своей тростью, искусство общаться с особой снисходительностью со всеми подчиненными, - все это вместе возбуждает невольный страх. Его выдающиеся редакторские качества проистекают из полного доверия теории, что на него возложена вся ответственность за формирование в нашем городке общественного мнения; и есть определенное величие в манере, которой он это мнение формирует, одновременно указывая этой общественности на тот факт, что, не смотря на трудности, на почти сверхчеловеческую задачу, которую он решает на своем посту, и которая вне всякого сомнения раздавила бы человека меньших интеллектуальных способностей, его работа представляется ему ничуть не более сложной, чем какая-либо другая.

Внешний вид полковника Бэнкса не только внушителен; при некоторых обстоятельствах он кажется даже свирепым. Форма его усов, вдобавок к военному званию, скорее всего внушает робким людям, видящим его в первый раз, идею о том, что он вспыльчив и кровожаден, испытывает непреодолимое влечение к ужасам войны, и способен, при малейшем прекословии, выхватить саблю, отшвырнуть прочь ножны и ринуться на того, кого считает неприятелем, закрыв врата своего сердца для милосердия. Таким людям я рад сообщить, что полковник вовсе не кровожаден и по натуре даже не революционер. Свое звание он получил в мирные годы, когда выводил на парад совершенно безобидных ополченцев и маршировал вместе с ними на стрельбище.

Я думаю, что не ошибусь, говоря, что полковник Бэнкс никогда добровольно не станет "штурмовать брешь под нависшей смертью", если по ту сторону случайно окажется вооруженный человек, который будет ее защищать; что он никогда не заглянет в жерло пушки, если будет знать, что в пушке имеется ядро. Поместите полковника Бэнкса перед незаряженной пушкой, и он будет стоять перед ней сколько угодно, причем ни один мускул не дрогнет у него на лице.

Поместите в пушку ядро и порох, и никакие богатства мира не заставят его занять иное положение, как только в ее тыльной части.

Аргус никогда не представлялся мне особо выдающимся изданием. Для умного и критически настроенного читателя, цель полковника-редактора представлялась заключающейся в том, чтобы попытаться выяснить, насколько содержание статьи может приблизиться к бреду, однако, без фактического достижения этого состояния; просто удивительно, насколько малым оказывалось это расстояние. Когда мы только переселились в городок, в редакционных колонках Аргуса еще был заметен слабый проблеск интеллекта, и это обстоятельство было связано с тем, что полковник Бэнкс разрешил своему помощнику высказывать некоторые взгляды для их обсуждения обществом. В таких случаях было интересно наблюдать, каким образом полковник присваивает себе его авторские достижения. Мистер Кули, например, встречаясь с ним на улице, замечает:

- Сегодня утром, в Аргусе, я прочел необыкновенно интересную статью, которая называлась Грядущая борьба; кто ее автор?

ПОЛКОВНИК БЭНКС (в его тоне в равных пропорциях смешаны удивление и возмущение): Кто ее автор? Кто написал эту статью? Я полагаю, сэр, вам известно, что это именно я являюсь редактором Утреннего Аргуса.

МИСТЕР КУЛИ. Да, но я подумал, что...

ПОЛКОВНИК (принимая величественную позу): Вне зависимости от того, сэр, что вы подумали, если статья появляется в моем издании, то мне кажется, мистер Кули, отсюда можно сделать единственно возможный логический вывод. Потому что когда я окажусь не в состоянии редактировать Аргус, я продам его, сэр, - продам!

МИСТЕР КУЛИ (примирительным тоном). А вот Мэрфи, ваш помощник, сказал мне, что это он написал редакционную статью.

ПОЛКОВНИК (принимая обычный вид). Ах, да, да! Отчасти это верно, я припоминаю. Мэрфи сделал набросок статьи, который я затем переписал от и до; это было просто необходимо сделать, я имею в виду, придать соответствующий блеск, прежде чем она пойдет в набор. Мэрфи старательный работник, все что ему требуется, - это мудрое руководство, - тогда все будет в порядке.

Но Мэрфи долго не продержался. Один из маленьких племянников полковника умер, и владелец мраморной мастерской в Уилмингтоне подумал, что получит прекрасную рекламу, выразив убитому горем дяде свое глубочайшее сочувствие. Он изготовил для безвременно ушедшего ребенка надгробие. Рисунок барельефа представлял собой ангела, улетающего с малюткой на руках, оставляя на земле плачущую женщину. Замысел был хорошим, чего не скажешь об исполнении. Надгробный камень был послан полковнику, с простой запиской, в которой содержалась просьба принять камень безвозмездно. Поскольку полковник отсутствовал, дар принял Мэрфи, хотя и не имел ни малейшего представления, что это такое. На утро в Аргусе появилась статья следующего содержания:

"НОВОСТИ ИСКУССТВА.

Нами, от известного скульптора, мистера Феликса Маллина из Уилмингтона, получен забавный барельеф, предназначенный для декора камина. На нем изображен ирландец, убегающий в ночной рубашке, с маленьким богом Купидоном на руках, в то время как возлюбленная ирландца, скромно сидит в уголке, понурив голову. Каждое истинное произведение искусства рассказывает какую-нибудь историю; мы понимаем, глядя на барельеф, что ирландец кокетничает с красавицей, делая вид, будто уходит к другой. На губах ирландца мы видим улыбку, которая лучше всего свидетельствует о его озорстве. Мы считаем, однако, что было бы лучше представить его в каком-нибудь более подходящем одеянии, нежели ночная рубашка, а также привести в порядок его волосы. Мы выставили этот шедевр на полке в нашем офисе, где он, вне всякого сомнения, будет приводить в восхищение всех ценителей прекрасного, приходящих к нам. Мы рады наблюдать несомненный прогресс в искусстве штата Дэлавер".

Это было ужасно. Когда полковник вернулся на следующий день, мистер Маллин встретился с ним и рассказал все о надгробии; после чего мистер Мэрфи покинул Утренний Аргус и отправился искать новую область приложения для своих талантов.

Но больше всего меня развлекает Аргус полковника Бэнкса в период приближения выборов.

Любой редактор городской газеты в это время ведет себя с несколько избыточной горячностью, но даже если бы он впал в дикое бешенство, то оно являлось бы состоянием абсолютно сонного покоя по сравнению с тем неистовым энтузиазмом, который проявляется полковником Бэнксом. Последний прилагает столько усилий, чтобы некто стал городским констеблем, сколько редактор тратит на кандидата в президенты страны. Столбец, набранный на двойных шпонах, следует за столбцом, и в каждом из них демонстрируется, с плещущим через край количеством прилагательных в превосходной степени, что если вы объедините воедино всех пророков, святых и мучеников, то сумма их объединенных добродетелей будет лишь малой толикой тех, которые можно найти в человеке, желающим занять пост констебля. Вам будут доказывать, что если данное лицо не будет выбрано, то ткань всех американских учреждений разойдется по швам, что все придет в состояние полной и безнадежной разрухи, в то время как безжалостные деспоты, придавившие миллионы под своими железными каблуками, встретят этот отвратительный, неисправимый хаос дьявольским смехом, и посреди руин некогда славной, гордой республики, они возведут цитадели, в которых будут мучиться и стенать прикованные к мрачным стенам растерянные патриоты с разбитыми, кровоточащими сердцами. После чего вас попросят сделать правильный выбор между избранием предлагаемой кандидатуры в городские констебли, и гибелью общества, за идеалы которого революционеры-патриоты сражались и отдавали свои жизни.

Человек, имеющий что-либо против кандидатуры, поддерживаемой Аргусом, как будет доказано, является глубоко отсталым в моральном и интеллектуальном отношении, и все пороки, обретенные человечеством после грехопадения, нашли себе приют в его душе. На следующий после выборов день, в том случае, если победит поддерживавшийся кандидат, полковник Бэнкс украсит свою газету сонмом победных реляций, сообщив затаившему дыхание миру, что нация в очередной раз спасена. Если же нет, то из нее исчезнут всевозможные страшные пророчества, произнесенные во время избирательной кампании, победные реляции останутся в шкафу, зато появятся нейтральные утверждения, что выбранная кандидатура не так уж и плоха, и что, в конце концов, потерпевший поражение кандидат в следующий раз обязательно одержит победу. После чего полковник Бэнкс будет держать свой энтузиазм в узде в течение года, и в течение этого же срока будет дремать его мозг, что вовсе не помешает ему редактировать свою газету, вооружившись парой хищных ножниц и тюбиком мазилки.

Весьма вероятно, что наша служанка уйдет. Она стала жертвой событий две ночи подряд, в результате чего приобрела стойкое предубеждение относительно дома Аделеров. Наш подвал постоянно отсыревал, поэтому мы решили нанять нескольких рабочих, чтобы они сняли слой земли на глубину двенадцати-пятнадцати дюймов и сделали цементный пол. Материал должен был затвердеть, поэтому рабочие положили на его поверхность доски, чтобы обеспечить доступ к печи и бункеру с углем. Ночью, едва мы легли спать, как услышали женский крик, взывавший о помощи; мы бросились к открытому окну, но ничего больше не услышали. Мы пришли к выводу, что мистер Кули и его жена заняты очередной разборкой, после чего больше не обращали на шум никакого внимания.

Спустя полчаса, кто-то настойчиво принялся крутить кольцо дверного звонка входной двери. Снова подойдя к окну и выглянув, я обнаружил стоящего на крыльце мистера Питмана. Когда я окликнул его, он сказал: "Макс (судья склонен, особенно когда чем-то возбужден, к фамильярности), у вас в подвале происходит что-то странное. Какая-то женщина кричит и визжит как сумасшедшая. Как будто на нее кто-то напал".

Я быстро оделся и спустился вниз; мистер Питман согласился составить мне компанию на тот случай, если в подвал забрались грабители. Я взял лампу, зажег ее, и мы отправились в подвал.

Здесь мы обнаружили нашу служанку, стоящую возле холодильника по колено в цементе и вцепившуюся в ручку метлы, также наполовину утопленной. Неподалеку от нее имелись не затянувшиеся отверстия, обозначавшие место нахождения кувшина с молоком, холодной телятины, лимской фасоли и посеребренной масленки. Мы положили еще несколько досок, и в то время как мистер Питман подхватил одну руку страдалицы, я схватил ее за другую. Какое-то время было не очевидно, что наших совместных усилий хватит для извлечения ее из раствора, и не придется звать на помощь кого-нибудь еще, и, признаться, меня иногда посещала мысль (не скажу, чтобы она не доставляла мне некоторого удовольствия), воспользоваться для ее высвобождения зарядом пороха. Тем не менее, после отчаянной борьбы, в ходе которой девушка заявляла, что ее просто рвут на части, мистеру Питману и мне удалось благополучно ее вызволить; после чего она стала подниматься по лестнице, имея на каждой ноге не менее барреля цемента, заявив, что завтра же утром она покинет дом.

Холодная телятина находится там до сих пор. Столетия спустя, какой-нибудь археолог, возможно, найдет на том самом месте, где находился мой дом, эту самую холодную телятину в окаменевшем состоянии и выставит ее в музее, как ископаемые останки неизвестного животного. Возможно также, он доберется до молочного кувшина и масленки, и будет читать о них лекции, как о предметах утвари, принадлежавшей некогда расе дикарей, называвшихся "аделерами". Конечно, мне хотелось бы дожить до тех времен и послушать эту лекцию. Я также не могу отделаться от мысли, что если бы наша служанка осталась в цементе и, таким образом, бережно сохранилась бы до прихода этого самого археолога, то его лекция была бы гораздо более интересной, а служанка оказалась бы более полезной, чем сейчас. Окаменевшая прислуга нынешней эпохи наверняка вызовет удивление жителей какого-нибудь двадцать восьмого века.

- Здесь написано, - сказала миссис Аделер, просматривавшая вечернюю газету на следующий день после этого случая, - что у мадемуазель Уилсон, оперной певицы, в Сент-Луисе были похищены алмазы на сумму в десять тысяч долларов. Какая ужасная потеря!

- В самом деле ужасная, дорогая! У оперных певиц страшная жизнь. Их постоянно грабят, железнодорожные вагоны, в которых они едут, сходят с рельс, или же они подвергаются смертельной опасности в какой-нибудь другой форме... И самым удивительным во всем этом является то, что подобные устрашающие вещи случаются с ними именно тогда, когда интерес общества к ним начинает потихоньку угасать, а сообщения о происшествиях с ними появляются в газетах того города, где они намерены выступить. Это тоже весьма примечательно.

- Но ведь ты не думаешь, что эта история - неправда, и что все подобные сообщения не соответствуют действительности?

- Конечно, нет. Я сослался на этот факт только потому, что он показывает, как часто случаются удивительные совпадения. Я обратил внимание, что то же самое происходит и с другими участниками популярных развлечений. Но в некоторых случаях, мы иногда можем увидеть причину и порожденное ею следствие. Возьмем, к примеру, зверинцы. Своеобразные происшествия, сопровождающие перемещение этих собраний диких животных по стране, можно объяснить их замечательными инстинктами. Если судить по статьям, время от времени появляющимся в провинциальных газетах, всегда бывает так, что животные приходят на помощь своим владельцам, когда последние начинают турне и крайне нуждаются в рекламе, за которую не склонны платить.

С завидной регулярностью, каждый сезон, эти свирепые звери вытворяют что-нибудь, что обеспечивает им сенсационные статьи в газетах. Например, обязанность носорога состоит в том, чтобы вырваться из палатки, где его содержат, и вернуться обратно только с полным классом мальчиков воскресной школы на своем роге. Нубийский лев разгрызает пополам своего дрессировщика и обедает его нижней половиной. Слон хватает зазевавшегося служителя и с размаху бросает его на арену, попутно превращая в мокрое пятно гиену, наступив на нее; бенгальский тигр не преминет ободрать ребра полудюжине агентов, распространяющих билеты, а затем лакомится десятью-двенадцатью деревенскими детишками, заглянувшими под тент. Площадка, на которой располагается духовой оркестр и которая находится над клеткой со львами, как правило, рушится, но всех удается достать, включая лишившихся рук и ног барабанщика и того, кто играет на треугольнике, за исключением тарелочника и трубача. Либо случается железнодорожная катастрофа, благодаря которой оказываются на свободе кенгуру, пантеры, синеносые бабуины и боа-констриктор, и они отправляются бродить по стране, по мере сил и возможностей уменьшая количество тех, кто по недоразумению избежал подобной участи прежде.

Вы можете найти сотни статей о подобных авариях в провинциальной прессе на протяжении летнего сезона, и всякий раз, читая их, я прихожу в недоумение, не в силах выбрать, что более заслуживает восхищения: замечательная прозорливость и жертвенная преданность этих зверей, чувствующих, что надо сделать и делающих это немедленно, или же детская наивность и доверчивость редакторов, обеспечивающих подобными статьями бесплатную рекламу.

- Кстати о зверинцах, - заметил мистер Боб Паркер. - Рассказывал ли я вам когда-нибудь об Уайли и его любовном романе?

- Нет.

- Уайли, как вы, должно быть, знаете, приходится братом швейцару нашего магазина, и когда ему нечего было делать, он приходил в подвал, чтобы посидеть среди коробок и тюков, а мы, как только выдавалось свободное время, спускались к нему, чтобы послушать его рассказы о своих приключениях.

Однажды, несколько лет назад, он сидел на мели, и устроился на работу в балаган. Его одели в меховое платье, прикрепили к ногам когти гризли, нанесли на лицо какую-то ерунду и показывали в таком виде как "дикаря из Афганистана". Когда начался сезон, он стоял в клетке, рычал и тряс решетку, пугая маленьких детей едва не до смерти. Рядом с клеткой имела обыкновение сидеть одна толстенькая молодая особа, и постепенно он в нее влюбился. Но оказалось, что смотритель балагана также испытывает к ней нежные чувства, а потому и приревновал "афганского дикаря".

- И к каким же последствиям это привело?

- Смотритель изготовил палку с гвоздем на конце, и, когда собирались посетители, тыкал ею "дикаря", заставляя двигаться. Он смеялся над его ногами и читал лекции, как неуклюже тот передвигается на этих самых своих нижних конечностях из-за когтей на пальцах; иногда он зачитывал аудитории главы из книг по естествознанию, чтобы дать ей понятие о том, что существо с черепом подобной формы обязательно должно быть идиотом. После чего, снова несколько раз ткнув "дикаря" своей палкой, переходил к следующей клетке и рассыпался в доказательствах того, что "дикарь" в своем развитии недалеко ушел от содержавшихся в ней обезьян.

И все это время толстушка сидела рядом, и улыбалась холодной, презрительной улыбкой, будто верит всему сказанному, ненавидит эти самые нижние конечности и презирает когти на пальцах. В конце концов, "афганский дикарь" нашел способ отомстить. В один прекрасный день, когда все разошлись по своим делам, смотритель заснул на кушетке рядом с кассой, примыкавшей к клеткам. Мистер Уайли набросил на него одеяло и пошел искать толстушку. Взяв ее под руку, он попросил ее присесть, чтобы поведать о своих нежных чувствах к ней. И она присела прямо на кушетку, на которой расположился смотритель.

- И, конечно же, раздавила его в лепешку?

- Уайли рассказывал, что вы могли бы протащить его сквозь щель под закрытой дверью, не спарывая пуговиц с его жилета. Вместо похорон они просто засунули его в подходящую трещину в земле; толстушка стала чахнуть, пока не стала тоненькой и стройной. "Дикарь" женился на ней, и они зажили счастливой жизнью.

- Можно ли рассматривать мистера Уайли как человека безусловно правдивого?

- Конечно, и эта его история тоже безусловно правдива, поскольку он сам был ее непосредственным участником.

- В таком случае, сомнений, действительно, быть не может. Было бы глупо сомневаться в его истории, имея такие неоспоримые доказательства. В таком случае, вместо того, чтобы обсуждать ее, пойдемте лучше пить чай.

Глава VII. - Бэттери и его особенности. -- Прекрасные виды. --Шведы и голландцы два столетия назад. -- Старые названия реки.-- Об индейских названиях. -- Сын мистера Кули. -- Его приключение в церкви. -- Проблемы с ростом. -- Собака мистера Кули и связанные с нею неприятности.

Нет места более приятного, чтобы провести последние часы долгого летнего дня, чем где-нибудь у воды. Я очень люблю, после чая, в сопровождении маленькой группы Аделеров, покинув раскаленные улицы, оказаться на поросшей травой дорожке, ведущей к берегу реки, и найти местечко поудобнее в парке Бэттери, чтобы провести здесь некоторое время. Парк Бэттери - это длинная вереница могучих старых деревьев, чьи стволы изрядно натерпелись от перочинных ножей досужих бездельников. Их ветви смыкаются над головой, образуя одну сплошную массу нежной зеленой листвы, здесь - ниспадающей почти до земли, а там - склонившейся над водой, подрагивая и шелестя на ветру. Здесь также имеется некое скопление обтесанных бревен, предполагающее существование в незапамятные времена какой-то пристани, но теперь служащее прекрасным местом для тех, кто приходит сюда, чтобы провести несколько часов в тишине и спокойствии.

Здесь много травы, пышной и зеленой, за исключением вытоптанной множеством ног дорожки, ведущей к городу.

Повсюду для глаз открываются великолепные, как нигде в мире, виды. Ниже нас крошечные волны набегают на берег и снова откатываются назад, омывая галечный пляж, и это вечное движение воды создает нежную и приятную музыку, одни из самых удивительных по красоте звуков природы.

Далеко на юге виден могучий изгиб береговой линии, там, где река исчезает в могучем величественном озере Дэлавер, и на конце дуги - возвышающиеся шпили Дэлевер сити, словно бы вырастающие из воды. Слева, также в отдалении, над водной гладью вздымает зубчатые стены старый Форт Дэлавер. Взгляните! Рядом с трепещущим флагом поднимается маленькое облачко белого дыма. Слышится глухой удар, замирающий слабым рокочущим эхом. Это ночная пушка. Далеко-далеко на озере, белые паруса почти сливаются с розоватого цвета облаками, далее на западе приобретающими уже малиновый цвет; и в то время как здесь, когда мы смотрим через бухту, в перспективе нет ничего, кроме воды и неба, справа низменный остров, на котором расположена крепость, кажется причудливо подвешенным между рекой и небом, пока, становясь все более и более призрачным в надвигающемся со стороны океана тумане, совершенно не скрывается в нем. Какое счастье, сидеть здесь под деревьями и наблюдать эти картины, в то время как холодный воздух, поднимаясь от воды, уносит с собой невыносимую жару, властвовавшую над землей в течение дня!

Я не знаю, почему это место назвали "Бэттери". Может быть потому, что несколько веков назад шведы построили здесь укрепление и угрожали отсюда ненавистным голландским конкурентам, заложившим форт на берегу ниже по течению. (В один прекрасный день мы обязательно наведаемся туда с миссис Аделер.) И кто может сказать, какие странные древние северяне, в куртках и шлемах, бродили вверх и вниз по этим самым участкам, покрытым мягкой травой, с огромными мушкетами в руках, произнося ужасные ругательства при виде голландцев, сновавших возле своей крепости, мало озабоченные спокойной прелестью реки, ее величавыми водами, и видами, открывавшимися их глазам!

Некоторые, впрочем, смогли оценить эту прекрасную панораму по достоинству. Некоторые не остались равнодушными к величию природы, в промежутках между вспышками ненависти к голландцам. Таким, например, был Джаспер Данкерс, приехавший сюда из Швеции в 1676 году и наблюдавшим окрестности с Бэттери; вернувшись обратно, он по этому поводу записал в дневнике:

"Город расположен в местности, оканчивающейся песчаным пляжем, обеспечивающим удобную высадку. Он расположен чуть выше бухты, где река изгибается и следует на юг, так что вы можете видеть отсюда далеко вниз по ее течению. Большей частью это прекрасная панорама, позволяющая увидеть с дальнего расстояния корабли, вошедшие в реку и поднимающиеся вверх по течению".

Песчаного пляжа больше нет, а корабли, поднимающиеся от залива, вовсе не такие, какие мог наблюдать Данкерс; но река сохранила свою древнее величие, а поросшие лесом острова, - мне доставляет удовольствие думать об этом, - представляют собой нынче такую же идиллическую картину, как и та, которая произвела неизгладимое впечатление на старого шведа два столетия назад.

Конечно, за это время изменились названия. Индейцы называли залив Потаксат, что означало "расположенный возле водопада", а реку Ленапе Вихиттак, "быстрый поток людей ленапе". Реку также называли Арасапа и Макериш Киттон - название, хотя и своеобразное, но, как ни странно, напоминающее о скумбрии и котятах. Но вот пришли шведы, и со страстью, присущею всем ранним иммигрантам из Европы, добавлять к названиям всех природных объектов слово "новый", переименовали реку в Новую Шведскую реку, на что, как им казалось, имели полное право. Когда сюда пришли голландцы, она стала называться Южной рекой, в то время как Хадсон - Северной рекой, пока, наконец, утвердившиеся здесь англичане не дали ей название, сохранившееся до сих пор - Дэлавер.

Как жаль, что ни одно из первоначальных названий не сохранилось! Название реки, которое дали ей индейцы ленапе, гораздо лучше и красивее, чем теперешнее, то, которое дали ей галлы. Пришлые люди, селившиеся в этой местности, кажется, испытывали к индейским названиям откровенную неприязнь, считая самих индейцев дикарями, а потому с презрением отвергали мягкие, певучие слоги, которыми те наделили горы, и лес, и реку, заменяя их на свои, грубые и зачастую просто варварские. Даже Пенн и его квакеры брезговали индейскими названиями. А ведь насколько лучше современной Пенсильвании звучит древнее Саскуэзанна, или Юниата, или Аллегени! И разве не было бы разумнее, вместо того, чтобы изменить название города на азиатское, оставить ему прежнее, происшедшее из окружающей его местности и звучащее так величественно - Виссахикон или Вингохокинг? Индейские имена, которые еще сохранились для рек, местностей или городов, гораздо звучнее новых. От большинства же мы отказались, отринув тем самым доставшееся нам наследство, в безумной жажде вытеснения всего дикарского. Одно-единственное название Вайоминг, стоит таких, вместе взятых, как Нью-Йорк, Филадельфия, Балтимор, штат Мэриленд и тому подобных; и я всегда задавался вопросом, насколько велик должен был быть эгоизм двух людей, которые, имея под рукой благозвучные, музыкальные имена, тем не менее, окрестили город Уилкс-Барре, соединив в его названии свои жалкие имена.

В то время как мы сидели у реки, обсуждая эту и другие темы, сын мистера Кули, чрезвычайно ершистое создание, игравший с другими мальчиками на причале неподалеку, свалился в воду. Его товарищи подняли ужасный крик, на пирсе мгновенно образовалась толпа. Несколько мгновений казалось, что мальчик утонет, поскольку никто не выказал желания прыгнуть в реку, а лодки в пределах разумной видимости не оказалось. К счастью, течение вынесло его на мелководье, прежде чем он успел хоть сколько-нибудь пострадать, и оставило барахтаться в грязи, едва прикрытой речной гладью. Волнение, охватившее едва ли не половину населения городка, собравшегося на пристани, сразу же угасло, а люди, только что испытывавшие ужас при мысли о трагедии, развернувшейся на их глазах, испытали даже некоторое чувство разочарования, в связи с тем, что их опасения не оправдались. Не могу сказать, чтобы я был огорчен, видя его снова на суше, в безопасности; но если бы судьба избавила нас от него, то мы восприняли бы это событие без особой печали.

Мы не избавились полностью от тех неприятностей, которые сопровождали нашу жизнь в большом городе. Собака мистера Кули, вкупе с его сыном, делают жизнь здесь намного печальнее, чем она должна была бы быть в местечке, претендующем на земной рай. Этот мальчик не только охотится за моими дынями и плодами, произрастающими на моих фруктовых деревьях (равно как и других соседей), у него есть необычайная способность провоцировать неприятности в любом месте, где бы он ни оказался. Не далее как в минувшее воскресенье он вызвал в церкви такой ужасный переполох, что на несколько минут была приостановлена служба, до тех пор, пока его не вывели. Внутренний интерьер здания был расписан и покрыт лаком совсем недавно, и, должно быть, один из рабочих оставил комок лака на спинке церковной скамьи, где обычно размещается семейство Кули, она расположена через проход от той, на которой размещаюсь я. Сын мистера Кули был единственным представителем семейства в церкви в тот день, и, пока шла служба, развлекался тем, что, стоя на коленях на скамье, общался с сыном доктора Джонса, занимавшим скамью позади него. Время от времени, когда молодой Кули принимал подобающее положение, сын Джонса незаметным образом дергал его за волосы, после чего тот поворачивался и грозил ему кулаком, что свидетельствует о полном отсутствии уважения к месте, где он находился, обстоятельствам, а также присутствовавшему обществу. Наконец, угомонившись, он занял себя тем, что принялся читать заповеди и другие библейские тексты, имевшиеся позади кафедры, но несчастливой случайности положив голову как раз в то место, где имелся не высохший еще комок лака.

Некоторое время он пытался высвободиться, но лак прочно удерживал его волосы. После двух-трех отчаянных, но неудачных попыток, он чрезвычайно разозлился; предполагая, что это дело рук сына Джонса, он завопил:

- Немедленно отпусти мои волосы! Немедленно отпусти, слышишь?

Священник был вынужден прервать службу, общество в изумлении оглядывалось на молодого Кули, опрокинувшегося головой на спинку скамьи и наносившего удары кулаками себе за спину, стараясь поразить кого-то невидимого позади себя. С каждым ударом он восклицал:

- Как только мы выйдем из церкви, я разобью тебе нос! Я поймаю тебя, Билл Джонс, и хорошенько вздую! Отпусти немедленно мои волосы, говорят тебе, или я выбью из тебя пыль, и т.д. и т.п.

В это время сын Джонса сидел в самом конце своей скамьи, вдали от Кули, и выглядел очень торжественно, словно проповедь произвела на него глубокое впечатление. Подбежал церковный сторож; он высказал предположение, что мальчик заснул и ему привиделся кошмар, в то время как миссис Магрудер (врач) поднялась со своего места и отправилась к Кули-младшему, убедиться, не было ли у того приступа. Когда причина случившегося, наконец, была установлена, церковный сторож достал свой нож и, после того как высвободил его, отхватив значительный кусок шевелюры, выставил из церкви. Пострадавший шел нехотя, оглядываясь на Джонса-младшего и исподволь показывая тому кулак, давая тем самым понять, что ничего не простил и месть его будет ужасна.

После чего проповедь была продолжена. Мне думается, что месть не состоялась, поскольку только вчера видел из на улице, играющими вместе в "классы", и, как кажется, совершенно позабывшими о несчастном приключении в церкви.

Судья Питман утверждает, что одной из причин, почему мистер Кули и его жена не ладят друг с другом, является разность в росте. Мистер Кули высокий, а миссис Кули - наоборот. Миссис Кули рассказывала миссис Питман, если верить судье, что мистер Кули постоянно ворчит, потому что она при ходьбе за ним не поспевает. Стоит им куда-нибудь выйти вместе, это проблема сразу дает о себе знать, потому что он пытается подладиться под нее, а она - под него. В конце концов, после совершенно невозможных па, совершаемых ими на мостовой в течение нескольких минут, каждый из них начинает двигаться в своей собственной манере.

Когда мистер Кули пытается делать короткие шаги, как у нее, его походка становится настолько нелепой, что возбуждает всеобщее любопытство; в то же время, если бы миссис Кули попыталась делать такие же длинные шаги, как ее муж, люди бы останавливались в недоумении и спрашивали себя, уж не потеряла ли она рассудок. Она пытается сделать два шага на его один, но обнаруживает, что этого недостаточно, - ей необходимо сделать не два, а два с половиной шага; но когда она начинает перемещаться подобным манером, то есть делая дробное число шагом, он хмурится и говорит:

- Послушай, дорогая, если ты намерена танцевать польскую мазурку на улице, у всех на глазах, я, пожалуй, вернусь домой.

Я не склонен приписывать этому рассказу абсолютную достоверность. Мистер Питман иногда дает волю воображению, поэтому, не исключено, что первоначальный рассказ миссис Кули в его передаче несколько приукрашен.

Рассказ о неприятностях, которые нам доставляет семейство Кули в лице его отдельных представителей был бы не полон, если бы я не упомянул еще кое-кого, доставляющее эти самые неприятности в наихудшем виде. Его собака учиняла по ночам такой ужасный шум, что некоторые гуманисты, живущие с ним по соседству, отравили ее.

Мистер Кули, видимо, пришел к заключению, что это дело моих рук, и перебросил тело через забор ко мне во двор. Я перебросил его обратно. Кули поступил аналогичным образом. В тот день мы оба остались дома и занимались тем, что перебрасывали мертвую тушку друг другу через забор. В полдень я позвал слугу, чтобы он занял мое место; мистер Кули сделал то же самое. Они продолжали перекидываться до наступления ночи, в результате чего тушка совершенно стерлась, после чего мой слуга закопал оставшийся хвост под розовым кустом, в то время как слуга мистера Кули, доложив об одержанной победе, отправился спать.

Животное упокоилось, оставив после себя одно приятное воспоминание; и когда оно приходит мне на ум, я ощущаю умиротворение, поскольку своим поступком собака отомстила за меня своему хозяину за все причиненные мне неприятности. Неделю или две назад, мистер Кули отправился поплавать в реке, и взял собаку с собой, чтобы она караулила его одежду. Пока он купался, собака спала; но стоило ему выйти из воды, она не узнала его в обнаженном виде и не позволила приблизиться к сложенной на берегу одежде. Всякий раз, когда мистер Кули пытался схватить сапог, чулок или рубашку, она набрасывалась на него с такой яростью, что он был вынужден отступать. Оставаясь на солнце, он сильно обгорел; поэтому ему пришлось войти в реку, и оставаться там, время от времени ныряя и выныривая, чтобы не быть замеченным проходящими мимо людьми. Наконец, когда собака снова уснула, мистер Кули тихо выполз на берег, неожиданно схватил ее за хвост и бросил в ручей. Прежде, чем она успела прийти в себя и выбраться из реки, мистер Кули успел схватить несколько предметов своей одежды и надеть; после чего собака бочком-бочком подобралась к нему и принялась преданно смотреть в глаза, словно бы в ожидании вознаграждения за верную службу. Но тот пнул ее так, что у меня не хватает слов это описать, настолько это было ужасно. За этот поступок я должен был бы быть безмерно благодарен этому животному, если бы только она постоянно не лаяла по ночам. Но я рад, что ее больше нет. Мы приехали сюда в поисках покоя, но это было невозможно, пока луна на небе оставалась в пределах видимости этой псины.

Глава VIII. - Утренний Аргус производит сенсацию. -- Новый редактор: мистер Слиммер, поэт. -- Раздел некрологов. -- Что может добавить к ним поэт. -- Необычная сцена в святая святых полковника Бэнкса. -- Возмущенные рекламодатели. -- Полковника атакуют. -- Поэт наблюдает. -- Катастрофа. -- Странное поведение Боба Паркера. -- Несчастный случай на крыльце дома Магрудеров. -- Замечание миссис Аделер по поводу некрологов в виде стихотворений.

Довольно необычная атмосфера создалась в городке Утренним Аргусом и держалась день или два; в то время как большинство читателей этого замечательного листка развлекались, душу редактора наполняли мрак, гнев и отчаяние. Полковник Бэнкс с недавних пор решил взять себе помощника, на место, ставшее вакантным после изгнания известного художественного критика, мистера Мэрфи, и он нашел в одном из дальних мест штата человека, который показался ему вполне пригодным для занятия этой должности. Звали человека мистер Слиммер. Он часто присылал в Аргус печальные стихотворения, и, я полагаю, мистер Бэнкс познакомился с ним, обмениваясь письмами. Никто в мире и ни за что на свете не выбирает поэта на должность помощника главного редактора. Но мистер Бэнкс имеет свои взгляды - он является исключением. Он никогда не следует общепринятым правилам, и, более того, предпочитает совершить некое действие так, как этого не сделает кроме него ни один человек. Поскольку Аргус также является sui generis, то есть единственным в своем роде, мистер Бэнкс считает нужным редактировать его в своеобразной манере. Но, приняв на работу мистера Слиммера, он допустил ошибку.

Полковник, некоторым образом, человек в меру проницательный и отзывчивый. Изучив поведение лиц, понесших тяжелую утрату близких людей, и увидев, что они склонны выражать свои чувства в стихах, он подумал, что использование поэтического таланта сделает Аргус еще популярнее, если в нем публиковать стихотворные некрологи. Подобного рода публикации, как ему было хорошо известно, весьма интересны широкому кругу читателей, и посчитал, что если предложить каждому рекламодателю поместить под некрологом траурного содержания стихотворение, причем бесплатно, то Аргус не только значительно увеличит количество рекламодателей за счет населения прилегающих к городку поселений, но и тираж.

Когда мистер Слиммер прибыл и приступил к исполнению своих обязанностей, полковник Бэнкс изложил поэту свою теорию и предупредил, что всякий раз, когда в офис придет известие о чьей-либо смерти, тот должен немедленно написать несколько четверостиший, должным образом соответствующие данному скорбному событию.

- Видите ли, мистер Слиммер, - говорил полковник, - когда станет известно о чьей-либо смерти, я хочу, чтобы вы, так сказать, подбодрили скорбящих членов семьи покойного средствами вашего благородного искусства. Я хочу, чтобы вы сказали им то, что можете сказать в их ситуации только вы, подарить им несколько строк об умершем, в которых будут содержаться эмоции, переполняющие их души, но которые они не в состоянии выразить сами.

- В определенном смысле, развеять мрак, окутавший их души, - пробормотал мистер Слиммер.

- Именно так! - воскликнул полковник Бэнкс. - Развеять мрак. Не плакать об ушедшем, а, скорее, представить смерть как в некоторой степени радостное событие, которое, так сказать, является началом новой, лучшей жизни. Поэтому я желаю, чтобы вы прикоснулись к струнам сердец скорбящих своей нежной рукой, способствуя тому, чтобы отвлечь их разум от созерцания ужасов могилы.

- Оставьте скорбь, как мне кажется, и вознеситесь мыслями к...

- Именно так! И в то же время, постарайтесь объединить слова утешения с той практической информацией, какая обычно присутствует в рекламе. Поставьте очарование поэзии на службу, например, описанию деталей повседневной жизни умершего. Люди очень любят подобные подробные описания. Тем более что полезные факты вы можете легко получить от человека, который принесет в редакцию уведомление; другие, возможно, предоставит вам ваше богатое воображение.

- Думаю, я прекрасно с этим справлюсь, - заявил мистер Слиммер.

- Но, прежде всего, - продолжал полковник, - материал должен быть оптимистичным. Словно солнце, проглядывающее сквозь тучи скорби; и грош нам цена, если мы не заставим говорить об Утреннем Аргусе всех в городе и окрестностях.

Мистер Слиммер приступил к своим обязанностям в редакции на следующий день; полковник Бэнкс отправился в Уилмингтон по делам. На протяжении дня и вечером прибыли несколько оповещений об умерших; и когда они ложились на стол мистера Слиммера, он запирал дверь, запускал в волосы пальцы левой руки и мучился, пока ему не удавалось завершить стихотворение, которое, как ему казалось, в точности соответствует полученным инструкциям.

На следующее утро мистер Слиммер спокойно направлялся в редакцию, чтобы закончить траурные стихотворения по другим усопшим. Подходя к зданию, он заметил толпу людей у входа, изо всех сил стремившихся проникнуть внутрь. Перейдя на другую сторону улицы, он, обогнув толпу, мог видеть, как в офисе клерки изо всех сил, со всею возможной скоростью, стараются обеспечить газетами проникших внутрь, в то время как толпа снаружи предпринимала отчаянные усилия, чтобы побыстрее занять место счастливчиков. Перед зданием, на тротуаре, выстроился длинный ряд мужчин, занятых чтением Утреннего Аргуса с таким усердием, какого мистер Слиммер прежде никогда не наблюдал даже у самых верных его поклонников. Поэт пришел к выводу, что либо его произведения затронули самые нежные струны в душах читателей, либо где-то на земном шаре случилась вселенская катастрофа.

Он пробрался в офис с тыла и поднялся в комнату редактора. Приблизившись к этому святая святых, он услышал громкие голоса. На всякий случай, мистер Слиммер, прежде чем войти, решил узнать причину. Он взял стул, приставил его к двери, поднялся и заглянул в комнату через фрамугу. Там сидел полковник Бэнкс, держа в руках Утренний Аргус; остатки волос, окружавшие его лысину, стояли дыбом, так, что он напоминал ершик для чистки пистолета. Два или три человека стояли рядом с ним в угрожающих позах, и мистер Слиммер услышал, как один из них сказал:

- Меня зовут МакГлю, сэр! - Уильям МакГлю! Я брат покойного Александра МакГлю. Утром я получил газету и обнаружил в ней возмутительнейший выпад, оскорбляющий моего брата; я пришел сюда, чтобы потребовать у вас объяснений, сэр, что вы подразумеваете под словами, которые нельзя назвать иначе как позорящими язык:

"Ангел смерти поразил Александра МакГлю,

И даровал ему вечный покой.

Обычно он носил рубашки и обувь девятого размера,

А на носу у него была розовая бородавка.

Вне всякого сомнения, он найдет достойное жилище в горних высях,

На берегу, среди вечнозеленых растений.

Как сообщают его друзья, похороны состоятся

Ровно в четверть пятого".

- Что это за чертовщина! У моего покойного брата не было бородавки на носу, сэр! Ни розовой, ни зеленой, ни кремовой, ни какого-нибудь другого цвета. Это клевета! Это оскорбление, нанесенное моей семье, которая этого не заслуживает, и я хочу, чтобы вы немедленно разъяснили мне, что послужило поводом такого вашего образа действий?

- На самом деле, сэр, - сказал Бэнкс, - это ошибка. Это дело рук негодяя, которому я совершенно незаслуженно доверился. За это безобразие он должен быть наказан, наказан лично мною. Розовая бородавка! Ужасно! Ужасно, сэр! Этот жалкий негодяй должен быть наказан, должен, должен!

- Откуда мне было знать, - пробормотал мистер Слиммер клерку, подслушивавшему с ним рядом, - что у умершего не было розовой бородавки? Я знал одного человека, которого звали МакГлю, у него она была, и я подумал, что она есть у всех МакГлю. А оказывается, он был исключением в семействе.

- А кто, - сказал другой человек, обращаясь к редактору, - позволил вам напечатать эту отвратительную вещь о моем умершем сыне? Или вы скажете, Бэнкс, что это опять было сделано без вашего ведома, что это ваш негодяй, воспользовавшись моим рекламным объявлением, состряпал скандальную пародию? Вы только послушайте:

"У Вилли была фиолетовая обезьянка на желтой палочке,

Он слизал с нее всю краску и отравился.

В свой последний час он попросил, чтобы ему дали обезьянку,

Простился с ней, простился с бытием, и ушел в лучший мир.

Увы! Он больше не будет пугать сестренку деревянным пистолетом,

Крутить кошке хвост и заставлять ее выть для собственного удовольствия.

Теперь кошачий хвост в безопасности, пистолет заброшен,

Никто больше не играет с обезьянкой, потому что Вилли умер".

- Этот пасквиль покажется еще более отвратительным, если я скажу вам, что моему сыну было двадцать лет, и что умер он от болезни печени.

- Позор! Какой позор! - простонал редактор, пробежав глазами по строчкам. - И тот негодяй, который это сотворил, до сих пор остается безнаказанным! Это уже слишком!

- Между прочим, - прошептал мистер Слиммер клерку, - он сказал мне, чтобы я постарался облегчить траур и смягчить страдания семьи с помощью моего искусства. Мне показалось, что идея с обезьянкой будет вполне подходящей. Какая неблагодарность!

В дверь постучали, вошла рыдающая женщина.

- Кто тут редактор? - спросила она полковника Бэнкса. Тот признался, что это он.

- Итак! - произнесла она сквозь рыдания. - Чего вы хотели добиться, публикуя этот, с позволения сказать, стих о моем ребенке? Мое имя Смит; когда я прочитала в сегодняшней газете некролог о Джонни, то увидела под ним вот это:

"Четыре врача энергично лечили Джонни Смита;

Они обклеивали его пластырем и пускали ему кровь,

Они скармливали ему морской лук,

Давали успокаивающие средства и ипекакуану.

Заставляли принимать каломель,

Чтобы заставить работать его печень.

Но все было напрасно... Теперь его маленькая душа,

Вознеслась на берега Небесной реки".

- Это ложь! Ложь! Бред сумасшедшего! У Джонни был только один врач. И он не обклеивал его пластырем и не пускал ему кровь. Это наглая ложь, и только бессердечная скотина могла опубликовать такое!

- Мадам, я сойду с ума! - воскликнул Бэнкс. - Это не моих рук дело. Это дело рук негодяя, которого я придушу собственными руками, как только он появится. Мадам, эта бессердечная скотина умрет, обещаю вам!

- Странно, странно, - заметил мистер Слиммер. - И этот человек говорил мне, чтобы я чередовал возвышенные сантименты с практической информацией. Если информация, касающаяся применения морского лука и ипекакуаны не имеет отношения к практике, должно быть, я неправильно понял его слова. А если у молодого Смита не было четырех врачей, то это возмутительно. Они должны были бороться за его жизнь, они должны были помочь ему выздороветь. Можно только констатировать, что человеческая жизнь стала залогом элементарного недостатка внимания.

В этот самый момент, туча тучей, вошел шериф. В руке он держал экземпляр Утреннего Аргуса. Подойдя к редактору и ткнув в раздел некрологов, он сказал:

- Прочитайте этот возмутительный бурлеск и назовите мне имя писателя, чтобы я мог достойным образом его наказать.

Редактор прочел следующее.

"Утрата нашей маленькой Ханни приносит нам столь невыносимую муку,

Что мы задаемся вопросом, как вообще можно ее перенести?

Когда мы узнали о смерти малышки, ее тетка сказала,

Едва сдерживаясь под тяжестью навалившегося горя:

Она была маленьким серафимом, но ее отца, который служит шерифом,

Это, кажется, мало волнует, потому что этот бездельник продолжает радоваться жизни.

Она ушла от нас, мы надеемся, на Небо, когда ей было всего семь лет

(Похороны, кстати, начнутся в одиннадцать), где никогда не будет испытывать боли".

- Как следствие, я могу запретить публиковать в газете объявления. Человек, который мог поступить подобным образом с чувствами отца, безусловно варвар и подлец!

Шериф вышел; полковник Бэнкс положил голову на стол и застонал.

- На самом деле, - прокомментировал мистер Слиммер, - этот человек, должно быть, невменяем. В данном случае я попытался поставить себя на его место и описать все так, как если бы был членом семьи, в соответствии с данными мне инструкциями. Стихи прекрасны. Этот намек на горе тетки, как мне кажется, необыкновенно удачен. Прекрасный образец удачного сочетания силы и слабости. У этих людей нет души - они совершенно ничего не смыслят в искусстве.

Пока поэт мыслил вслух, на лестнице послышались торопливые шаги, в редакторскую ворвался человек средних лет, схватил полковника за остатки волос и три-четыре раза крепко приложил его головой об стол. Дав таким образом некоторый выход переполнявшим его чувствам, он, продолжая удерживать голову редактора и время от времени ею встряхивая, поднес к его лицу газету и завопил:

- Вы, старый бесчестный негодяй! Отвратительный вампир! Старый седой упырь! Что вы имели в виду, поместив в своей газете подобные вещи о моем умершем сыне? Что вы имели в виду, напечатав отвратительные стишки, старый развратный бумагомарака, проклятый щелкопер!

"Похороним Варфоломея в лесу,

В прекрасном месте выкопаем ему могилу,

Там, где жужжат шмели и поют дятлы,

Где вокруг порхают долгоносики.

Зимой, когда кругом снег и слякоть,

Ему будет уютно в его маленькой кроватке,

А его брат Артемас и сестра Джейн,

Будут навещать его, взяв с собой санки".

- Я вам покажу порхающих долгоносиков! Я вам покажу слякоть! Я вам покажу, старый рехнувшийся идиот, пение дятлов! Что вы знаете об Артемасе и Джейн, презренный буканьер, палач английского языка? Какие санки? Когда я разберусь с вами, старый сумасшедший идиот, вам понадобятся не санки, а катафалк!

В конце каждой фразы посетитель с громким стуком прикладывал редактора головой об стол. Когда гневная тирада кончилась, полковник Бэнкс объяснил ситуацию и надлежащим образом извинился, пообещав, в то же время, отдать ему первому на растерзание мистера Слиммера, едва тот появится.

- Предательство со стороны полковника, - пробормотал поэт, обращаясь к клерку, - поистине ужасно. Не он ли пожелал, чтобы я могуществом поэзии возвысил самые банальные вещи? И при этом никогда не упоминал о долгоносиках, дятлах и прочих созданиях Природы? Этому человеку не понравилось упоминание о санках. Может, этот идиот предложит какую-нибудь другую рифму для слова кровать (bed - sled - СТ)? Или он хочет, чтобы мои стихи были вообще без рифмы? Это человек безумен! Таких необходимо изолировать от общества других людей!

Едва возмущенный и возбужденный отец Варфоломея удалился, вошел рыжеволосый человек, глаза которого метали молнии. В руках он держал дубинку, его сопровождала собака, настроенная не менее воинственно, чем ее хозяин.

- Мне бы хотелось увидеть редактора, - процедил он сквозь зубы.

Полковник страшно побледнел и ответил:

- В настоящее время редактор отсутствует.

- В таком случае, когда можно ожидать его появления?

- Ни через неделю, ни через месяц, ни через год, никогда больше! Никогда больше нога его не переступит порога этой комнаты! - закричал Бэнкс. - Он бежал в Южную Америку с твердым намерением провести там остаток своей жизни. Он уехал. Удрал. Если вы хотите видеть его, вам лучше последовать за ним на экватор. Он будет рад вас видеть. Я бы советовал вам, как другу, не медлить, и отправиться следующим же пароходом.

- Это печально, - сказал посетитель. - Я прибыл из Дэлавер-Сити с целью познакомить его вот с этой самой дубинкой.

- Он тоже будет весьма огорчен, - саркастически заметил Бэнкс. - Он будет сожалеть, что не встретился с вами. Я напишу ему и сообщу, как вы жаждали встречи с ним.

- Меня зовут МакФадден, - сказал посетитель. - Я пришел сюда, чтобы проломить голову человеку, написавшему некролог в стихах о смерти моей жены. И если вы не скажете мне, кто это сделал, то я проделаю это с вами. Где тот человек, который это написал? ВОТ ЭТО:

"Ушла из жизни миссис МакФадден;

Теперь она не будет знать ни горестей, ни забот;

Ревматизм поразил ее ноги,

Пока она мыла лестницы и подвал.

Напрасно она ставила горчичные пластыри,

Напрасно делала припарки виски и ромом,

В четверг душа ее покинула тело,

Отныне ставшее совершенно неподвижным".

- Человека, который позволил себе написать о миссис МакФадден в подобной насмешливой, черствой, шокирующей манере, - сказал редактор, - именуется Джемсом Б. Слиммером. Он живет на Бланк-стрит, четвертая дверь от угла. Я бы посоветовал вам обратиться непосредственно к нему и воздать за обиду, нанесенную миссис МакФадден, ударами дубинки и собачьими укусами.

- И это, - вздохнул за дверью поэт, - тот самый человек, который напутствовал меня отвлечь ум МакФаддена от созерцания ужасов могилы. Этот монстр, посоветовавший мне озарить лицо МакФаддена тихой улыбкой, поддался его натиску. Если это рыжеволосое чудовище не улыбнулось, прочитав про виски и ром, если эти замечания по поводу ревматизма не отвлекли его от ужасов могилы, моя ли в том вина? Этот МакФадден - просто пресмыкающееся! Он имеет о поэзии не большее понятие, чем мул о кратком катехизисе.

Поэт решил удалиться и не выслушивать долее критических замечаний по поводу своих произведений. Он спрыгнул со стула и тихо прокрался к лестнице черного хода.

Клерк рассказывал, что полковник Бэнкс в тот же самый момент также решил избежать дальнейших разбирательств и двинулся в направлении, ранее взятом поэтом. Они столкнулись на лестничной площадке, и полковник уже было собирался вцепиться в мистера Слиммера, но этому помешала разъяренная старая дама, на ощупь поднимавшаяся по лестнице. Вонзив свой зонтик в Бэнкса и прижав того в угол, она протянула номер Аргуса мистеру Слиммеру и, указав на некролог, попросила прочитать его вслух. Тот сделал это дрожащим голосом, испуганно поглядывая в сторону разъяренного полковника. Стихотворение было следующего содержания:

"Маленький Александр умер;

Положите его в гроб;

Не часто выпадает шанс,

Устроить достойные похороны.

Отнесите его тело

На кладбище

И упокойте его в усыпальнице

Рядом с дядей Джерри".

Дама, державшая полковника в углу, сопровождала декламацию следующими замечаниями:

- Вы пустомеля! Слышите? Вы негодяй! Что вы имели в виду, когда подобным образом писали о моем внуке? Змея! Тряпка! Этим вы пытались разбить сердце одинокой вдовы? Я прибью вас здесь же, вот этим самым зонтиком, тряпка! Получай, гадкий, мерзкий, отвратительный бродяга! Разве вам не известно, что у Алека никогда не было дяди Джерри, ни вообще какого-либо дяди, похороненного в склепе, негодяй!

Когда мистер Слиммер пришел к выводу, что вскоре настанет его черед, он попросту сбежал, оставив полковника в руках разъяренной вдовы. В Нью-Кастле его больше не видели, поскольку в тот же день он вернулся в Сассекс, где и продолжил общение с музами. Полковник Бэнкс отказался от идеи написания некрологов в поэтической форме, и Аргус вновь обрел свой прежний, довольно заурядный, вид.

Тем не менее, он может похвастаться, что по крайней мере один раз на протяжении выхода в свет произвел сенсацию, которая произвела на общество глубочайшее впечатление.

Боб Паркер прошлой ночью вернулся домой очень поздно, и, когда я открыл входную дверь, чтобы впустить его, пробормотал невнятно "извините, что припозднился". После чего внезапно оттолкнул меня в сторону и стал подниматься по лестнице весьма странным образом, разворачиваясь лицом по мере подъема в сторону двери, где застыл я, донельзя удивленный таким его поведением. Когда я закрыл дверь и вернулся в свою комнату, мне вдруг пришло в голову, что могло случиться нечто очень серьезное; отчасти из любопытства, отчасти из желания быть полезным, я постучался к Бобу.

- Что-нибудь стряслось? - поинтересовался я.

- О, нет. Просто немного задержался в городе, - ответил Боб.

- В таком случае, моя помощь не требуется?

- Нет, через пару минут я собираюсь лечь.

- Ваше поведение было таким странным, когда вы пришли, и я подумал, что вы, может быть, заболели.

- Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. А поднимался так потому, что очень устал.

- Весьма необычное проявление усталости, - пожал плечами я.

- Мне нечего сказать! - воскликнул Боб. - И, пожалуйста, ничего не говорите вашей жене. Не нужно беспокоить ее по пустякам.

Тем не менее, я лег спать, убежденный, что что-то не так, и решил, на следующий день, выбить из Боба признание, что случилось. После завтрака мы вместе с ним сели на крыльце покурить, и я заметил:

- Боб, мне хочется, чтобы вы объяснили мне ваше странное поведение на лестнице прошлой ночью. Мне кажется, вам стоит мне все рассказать. Я не собираюсь вмешиваться в ваши личные дела, но, полагаю, с вашей стороны будет правильным это сделать, чтобы я мог помочь вам, если случилось нечто серьезное. Вам известно, что в настоящий момент я являюсь по отношению к вам в некотором смысле наставником, и, в таком случае, мог бы вас предостеречь от необдуманных поступков.

- Я вовсе не против рассказать вам все, - отвечал Боб. - Но, как бы грубо это ни прозвучало, мне не хотелось бы, чтобы это завтра обсуждал весь город.

- Можете мне доверять.

- Вы ведь знаете Магрудеров? Так вот, я ходил к ним вчера вечером, чтобы повидаться с Бесси. Поскольку вечер был прекрасный, мы решили посидеть на крыльце. Она сидела в кресле у края, а я примостился у ее ног, на ступеньке. Мы сидели и болтали обо всем и ни о чем, время шло, пока, наконец, не наступило девять, и мне не пора было возвращаться домой.

- Мне кажется, вы вернулись гораздо позже.

- Видите ли, какой-то безмозглый плотник, чинивший весь день стулья на крыльце, ставил свой горшок с клеем на то самое место, на которое сел я; в результате, когда я попытался встать, то обнаружил, что не могу сдвинуться с места.

- Кажется, вы и сын мистера Кули имеете склонность попадать в одни и те же ситуации.

- Возможно. Заметив, что я делаю попытки подняться, Бесси сказала: "Пожалуйста, не торопитесь, ведь еще очень рано". Я отвечал, что, разумеется, могу еще немного задержаться. В результате я задержался еще на пару часов, а когда в разговоре возникала пауза, пытался решить загадку: каким образом уйти, не рискуя показаться смешным. Для мужчины нет ничего ужаснее, чем выставить себя в глупом виде перед женщиной, которую он любит. Я колебался, стоит ли просить Бетти идти в дом, а самому частично раздеться и отправиться домой в костюме шотландца, или же рвануться изо всех сил и вернуться домой дворами, чтобы никому не попасться на глаза, и все никак не мог принять решения. Наконец, около полуночи, Бесси, полусонная, поднялась и сказала, что она в полном отчаянии и просит извинения, но ей пора.

- Легко себе представить, в каком состоянии я находился, когда вдруг спросил ее, не думает ли она, чтобы отец ее оказал мне честь дать взаймы верхнюю ступеньку крыльца их дома? Она странно поглядела на него, после чего отправилась к отцу. Тот вышел, я попросил его наклониться и объяснил ему возникшую ситуацию. Он расхохотался, взял топорик и пилу, аккуратно срезал часть ступеньки, в результате чего я вернулся домой с добрым футом древесины на своих брюках. Теперь вы понимаете, почему я поднимался по лестнице таким странным образом? Причина была в том, что мне не хотелось, чтобы вы заметили прилипшую ко мне доску и начали расспрашивать. Вот, собственно, и все. Пустяки, не правда ли?

Вдруг мистер Паркер вскочил и опрометью бросился на другую сторону улицы, по которой в тот самый момент проходила мисс Магрудер.

Как только мистер Паркер исчез, на крыльцо вышла миссис Аделер и, положив руку мне на плечо, спросила:

- Ты не собираешься написать рассказ о попытке Аргуса создать раздел поэтических некрологов?

- В общем, да. Почему бы мне этого не сделать?

- А ты не боишься, что это, возможно, кое-кого оскорбит? Тебе ведь известно, что некоторые люди думают, что это правильно - писать некролог в форме стихотворения. К тому же, кажется мне, это общепринято, относиться к такой серьезной теме как смерть с известной долей легкомыслия?

- Видишь ли, дорогая, те лица, которые публикуют в газетах смешные стишки, в которых выставляют свое горе напоказ перед публикой, вряд ли поступают достойным образом.

- Ты в этом уверен? Мне, например, не кажется невозможным, что стихотворение, тебе или мне представляющееся глупым и легкомысленным, является попытка несчастной, скорбящей матери найти в этом хоть какое облегчение своему нестерпимому горю? В таком случае, тебе не следует смеяться пусть даже и над таким, кажущимся глупым, криком страдающего сердца.

- Эти слова свидетельствуют о твоей безмерной доброте, дорогая. Но мне бы хотелось поведать историю о глупости мистера Слиммера, поэтому я поступлю следующим образом: я напишу рассказ таким образом, чтобы любой, кто его прочтет, понял - семейство Аделер не относится к тем, кто лишен подобающих понятий о пристойности.

Такова история, и высказанное по ее поводу возражение; для тех же, кому она в какой-либо мере может показаться оскорбительной, пусть послужит утешением тот факт, что последнее было учтено до того, как могло быть высказано возмущенными читателями, предпочитающими излагать скорбь по умершим в стихотворном виде.

Глава IX. - Причины, по которым мне необходимо обзавестись лошадью. -- Своеобразная характеристика. -- Прогулки возле реки. -- Лошадь превращается в преследователя. -- Она становится ночным кошмаром. -- Эксперименты с ее хвостом. -- Как умерла наша лошадь. -- Кое-что о пиратах. -- Мистер Джон - ужасный пират. -- Душещипательная история.

Вполне вероятно, я никогда не купил бы лошадь, если бы не настоятельные рекомендации со стороны. Я не часто езжу верхом или в коляске; но при иных обстоятельствах, возможно, она была бы неплохим приобретением, если бы только расходы на ее содержание не были неизмеримо велики по сравнению с тем удовольствием, которое можно получить от обладания ею. Мне всегда казалось проще взять лошадь в городской конюшне, как только в ней возникала необходимость; этого взгляда я придерживаюсь и сейчас. Но всем остальным казалось, что я непременно должен обзавестись лошадью. Особенно усердствовала миссис Аделер. Она настаивала на том, что у нас достаточно средств, и что она не понимает, почему мы не должны пользоваться тем, чем не могли бы пользоваться в случае недостатка этих самых средств. Она говорила, что ей часто хочется совершить небольшую прогулку вдоль реки, вечером, с детьми, или же навестить своих друзей, живущих в других городках по соседству, но она не может довериться лошади из городской конюшни, про которую ничего не знает.

Кто-нибудь из друзей обычно говорил: "Аделер, мне просто интересно, почему ты не купишь лошадь и не вывозишь семью на прогулку?"; и они до тех пор долбили меня этим вопросом, пока я не стал подозревать общественность в том, что она, в свою очередь, подозревает меня в скупости и жестокой тирании, с тайным злорадством наблюдающим за страданиями моей дорогой жены и детей, - злорадством потому, что они лишены лошади. Гости из большого города, бывавшие у нас, осмотрев дом и сад, обычно замечали: "Очень мило, просто идиллия, настоящий маленький земной рай! Но, Аделер, почему бы тебе не купить лошадь?"

Я нервничал, и, в конце концов, пришел к выводу, что никогда в моем доме не воцарится счастье, пока я не приобрету лошадь. Как-то раз, в один прекрасный день, мистер Кули на одном аукционе, именуемой Vandues и проводящемся где-то в сельской местности, приобрел коня желтой масти. С той поры, я каждый день видел его, проезжающим со своим семейством мимо моего дома на этой шафранового цвета скотине, запряженной в коляску, и имел возможность наблюдать, как он поглядывает в нашу сторону с высокомерной улыбкой, должно быть, думая про себя: "Здесь живет несчастный изгой, который не может позволить себе купить лошадь". Это все решило.

У меня не было большого опыта общения с лошадьми, но я нашел одну, чья стать и ход были довольно хороши, и она мне еще больше понравилась, потому что продавец рекомендовал мне ее как "обладающую изысканными манерами". Я слышал много описаний достоинств лошадей, но это был первый раз, когда я встретил лошадь, главным образом отличавшуюся "изысканными манерами". Это качество показалось мне превосходным, поэтому я тут же заключил сделку и поспешил домой.

- Дорогая, - сказал я, демонстрируя свою покупку, - не думаю, чтобы эта лошадь отличалась скоростью бега; сомневаюсь, чтобы она обладала выдающейся красотой; насколько правильно у нее дыхание - сказать не берусь; ее хвост, должно быть, слишком короткий; наверное, коленям ее передних ног не хватает упругости, но, дорогая, эта лошадь обладает изысканными манерами. Человек, который мне ее продал, заявил, что это ее достоинство с лихвой перекрывает все ее недостатки, поэтому я ее и купил. Если лошадь не обладает этим драгоценным качеством, то все остальные не имеют ровно никакого значения.

Жена сказала, что с самого раннего детства имеет точно такую же точку зрения на достоинства лошадей.

- Меня, дорогая, совершенно не волнует, как быстро она бежит. Дайте мне лошадь, которая движется с умеренной скоростью, и я останусь доволен. Я никогда не мог понять, почему человек, чья лошадь может рысью преодолеть милю за две минуты и сорок секунд, должен чувствовать себя несчастным, если лошадь другого пробежит это расстояние секундой меньше, конечно, если не случится так, что здесь замешан какой-нибудь финансовый интерес. Одна секунда не играет для меня ровно никакой роли, даже когда я очень спешу. Так что я ценю в лошадях не скорость бега, а изысканные манеры. Я предпочту иметь лошадь благовоспитанную, подобную нашей, чем арабского скакуна, чьи манеры оставляют желать лучшего.

Какое-то время я был счастлив и горд, приобретя лошадь и чувствуя себя ее хозяином. Как хорошо было совершить поездку вниз по берегу реки, приятным вечером, когда с реки тянет прохладный ветерок, а природа вокруг расцвечена яркими красками ранней осени. Это вполне компенсировало духоту и однообразие напряженного рабочего дня, - неторопливое путешествие по ровной дороге, мимо душистых полей, в самом начале вечера; а когда мы возвращались домой на фоне сгущавшихся сумерек, то находили удовольствие, наблюдая, как парусники на реке зажигают огни, и их длинные отражения тянутся по покрытой мелкой рябью водной глади, причудливым образом перемещаясь по ее скользящим вдаль водам.

Иногда, во время прогулки, мы обгоняли мистера Кули в его коляске, предоставляя ему возможность понаблюдать, как, едва я касаюсь своей лошади кнутом, она опускает голову, вытягивает куцый хвост параллельно дороге и оставляет коляску с мистером Кули далеко-далеко позади, яростно нахлестывающим свою лошадь, так что он наверняка подвергся бы преследованиям со стороны членов Общества по защите животных от жестокого обращения, если бы его в этот момент увидел хотя бы один из них. Моя лошадь, если захочет, может передвигаться очень и очень быстро. Этот факт доставляет мистеру Кули, в нашем мире слез и страданий, еще больше печали, нежели прежде. Я уверен, что он отдал бы все на свете, если бы его лошадь могла вдруг промчаться по дороге со скоростью одной мили в минуту, - в тот самый момент, когда на этой самой дороге мы оказались бы вместе с ним. И я начал подумывать о том, что, в конце концов, иметь быстроходную лошадь так же неплохо, как и тихоходную.

Но когда новизна ощущений притупилась, ко мне постепенно стало возвращаться неприятие подобных развлечений. Я стал выезжать реже. И однажды мой слуга сказал мне:

- Мистер Аделер, вы совершенно позабыли о своей лошади. Если вы не станете на ней выезжать, она одичает настолько, что разнесет конюшню вдребезги.

Возможная катастрофа обеспокоила меня настолько, что я внял его предупреждению, не смотря на то, что у меня были важные дела по дому. На следующий день я не собирался никуда выезжать, поскольку хотел пойти на лекцию; но, рано поутру, лошадь вела себя настолько игриво, что мне стало тревожно, и я почувствовал, что должен вывести ее на прогулку. В течение трех часов мы ездили так быстро, насколько это возможно, и я, как кажется, преуспел в усмирении ее буйного духа.

В среду я вернулся домой во второй половине дня, измученный работой, намереваясь лечь спать пораньше. В половине седьмого пришел судья Питман. Он заметил:

- Послушайте, Аделер, ваша лошадь, наверное, сойдет с ума, если вы не выведите ее на прогулку. Я вам дурного не посоветую. Она лягается, словно кто-то стреляет из кремниевого мушкета, так что слышно даже в сорока футах от конюшни.

Я внял его совету и в ту ночь проскакал никак не менее двадцати четырех миль с ужасающей скоростью. Лошади, возможно, способны на большую скорость и расстояние, но лишь немногие из них догадываются, к каким последствиям это может привести. Только воспоминание о цене, которую я за нее заплатил, спасло лошадь от того, чтобы быть загнанной в реку и брошенной там.

Постепенно подлая скотина стала моим проклятием. Если мне хотелось отправиться на прогулку, то сначала требовалось унять ее нетерпение. Если я получал приглашение на вечеринку, то перед тем, как туда отправиться, мне необходимо было выгулять лошадь. Если я собирался написать важную статью, то сначала должен был в течение двух-трех часов бродить с ней по окрестностям; при этом руки у меня уставали настолько, что ни о каком письме не могло быть и речи. Если мне хотелось поплавать на лодке по реке - занятие, которое я страшно люблю, - то отвратительное животное начинало подпрыгивать у себя в стойле вверх и вниз, грозя разнести его своими копытами на мелкие кусочки. И это ее мне рекомендовали как "обладающую изысканными манерами".

Моя жизнь превратилась в сплошное несчастье. Я стал угрюмым и впал в депрессию. Иногда, в дружеском кругу, когда кто-нибудь рассказывал смешной случай и все дружно хохотали, я, присоединившись ко всем, внезапно вспомнив о самом факте наличия у меня лошади, разом мрачнел. Она овладела моим разумом. Видения короткохвостой лошади, потребляющей призрачный овес и лягающейся миллионами ног, нарушали мой покой в ночное время. Я преодолевал на ней бесчисленные мили призрачных дорог, перемахивал через невообразимые ущелья. Она стала моим кошмаром, проникавшим в мои сны и наполнявшим таинственные земли, дарованные мне сновидениями, диким, демоническим ржанием.

В реальности дела обстояли не намного лучше, чем в ночных кошмарах. Я мог бы продать эту скотину, но жене очень хотелось иметь лошадь, и я шел ей навстречу. Но было очень утомительно постоянно ощущать давление ответственности, порожденное животным. Я должен был выбирать между постоянными прогулками с ним и возможной опасностью, которой подвергались члены моей семьи, когда на прогулку отправлялись они; сознание того, что, независимо от того, болен я или занят делом, на дворе буря или землетрясение, бедствие или конец света, но лошадь следует выгулять, постепенно поставило меня в положение человека, преследуемого страшным призраком, который не желает оставить его в покое и возвращается снова и снова.

Бесконечное нервное напряжение здорово на мне сказалось. Я похудел. Одежда болталась на мне мешком. Я проделал еще две дырки в моем ремне. Аппетит, прежде позволявший мне получать наслаждение за обеденным столом, пропал. Пища казалась невкусной; а если в разгар еды ветер доносил из конюшни лошадиное ржание, я с отвращением отворачивался от стола, и чувствовал непреодолимое желание пообщаться с кем-то посредством ножа для разделки мяса.

Как-то раз жена сказала мне:

- Дорогой, ты знаешь, что мне очень хотелось иметь лошадь, и это я уговорила тебя приобрести ее, но...

- Но теперь ты хочешь, чтобы я ее продал! Ура! - воскликнул я с восторгом. - Прекрасно, сегодня же я выставлю ее на аукцион.

- Я собиралась сказать вовсе не это, - заметила она. - Я собиралась сказать, что все, у кого достаточно прочное материальное положение, держат пару лошадей, и, полагаю, что нам следует прикупить еще одну; что ты думаешь по этому поводу, дорогой? Пара лошадей - это ведь намного лучше, чем одна.

- Дорогая, - произнес я в ответ торжественным тоном, - одна-единственная лошадь, стоящая там, в конюшне, довела меня до полного истощения и превратила мою жизнь в сплошное несчастье. Я сделаю так, как ты говоришь, если ты будешь на этом настаивать, но должен предупредить со всей определенностью: если у нас в конюшне окажется еще одна лошадь, я попросту сойду с ума.

- О, дорогой, ты не должен так говорить!

- Тем не менее, дорогая, повторяю: я сойду с ума, попросту - рехнусь! Тебе следует выбирать: или лошадь в единственном числе, или сумасшедший муж.

Она сказала, что, конечно же, в таком случае ей придется отказаться от второй лошади.

Но мой недуг был внезапно излечен, самым неожиданным образом. У моей лошади был необычно короткий хвост, и я подумал, что причиной ее бурного поведения в конюшне была ее неспособность отгонять мух, садившихся на самые чувствительные участки тела. Мне пришло в голову изготовить искусственный хвост, что называется, для домашнего пользования, и с этой целью я раздобыл кусок толстой веревки. Идея, пришедшая мне в голову, содержала нечто юмористическое, что меня несколько развлекло; а так как положительных эмоций, которые доставляла мне моя лошадь в последнее время, было чрезвычайно мало, эта идея обладала своеобразной привлекательностью.

Я распустил приблизительно восемнадцать дюймов веревки и привязал одним концом к хвосту лошади. Это позволяло ей, по моим оценкам, доставать новым хвостом до кончика собственного носа, конечно, после небольшой практики. К сожалению, я забыл предупредить об этом своего слугу; и, когда он пришел на конюшню вечером, обнаружив веревку, пришел к выводу, что я экспериментировал с каким-то новым видом ремня для удержания лошади на месте; поэтому он привязал ее к стойлу этим самым искусственным продолжением хвоста. К утру часть стенки стойла превратилась в груду щепок, лошадь стояла на трех ногах, а четвертая оказалась застрявшей в остатке стены, в то время как две доски перед ее мордой были попросту сжеваны.

Я объяснил ему суть своего изобретения и поправил веревку. Но новый хвост сильно раздражал слугу во время чистки лошади, и он привязал к нему камень, чтобы тот не метался из стороны в сторону. Следствием было то, что в момент необычайного волнения, лошадь дернула хвостом и угодила камнем ему в голову, нанеся серьезную рану. На следующее утро слуга уволился.

Затем я придумал, каким образом мое изобретение можно улучшить. Я купил некоторое количество конского волоса и приклеил его к хвосту так аккуратно, что все сооружение выглядело вполне естественно. Когда появился новый слуга, он попытался расчесать новый хвост, и добавленная часть осталась у него в руке. Он считал себя крупным специалистом в ветеринарии, и полагал, что подобное проявление ясно указывает на болезненное состояние лошади. Придя к такому заключению, он купил некоторое количество порошков, и, замешав их в пойло, дал животному. Через полчаса несчастная лошадь забилась в конвульсиях, разнесла стойло вдребезги, а заодно и еще четыре доски в других частях конюшни, выбила двери, вывихнула задние ноги, после чего приказала долго жить.

После своей смерти, лошадь вела себя гораздо более пристойно, чем при жизни, и я не без слез созерцал ее бренные останки. Они были проданы варщику клея за восемь долларов; и когда тот ушел, я подумал, что в качестве фактора, способствующего увеличению национальных запасов клея, она подойдет гораздо лучше, чем в качестве фактора, способного довести ее владельца до умопомешательства.

- Дорогая, тебя когда-нибудь интересовала тема пиратов?

Миссис Аделер ответила, что вопрос застал ее врасплох, но ей кажется, что она со всей определенностью может дать отрицательный ответ.

- Я задаю этот вопрос потому, что написал балладу, имеющую своим героем некоего смелого корсара. Это первое следствие смерти нашей лошади. Будучи охвачен радостью, в виду этой катастрофы, я почувствовал, что хочу совершить нечто этакое, очень смешное, и, соответственно, излил на бумагу это повествование. Ты, наверное, посчитаешь, что эта тема довольно странная? Ничуть. Я не претендую на правдоподобное объяснение того факта, что свирепые пираты зачастую предстают перед нами в качестве комических персонажей. Возможно, виной всему дрянные дешевые мелодрамы и романы наших дней, которые выводят их именно в таком абсурдном виде. Во всяком случае, ты сможешь убедиться, что этот персонаж допускает юмористическую трактовку.

У меня было сильное желание написать о буканьерах также и потому, что я живу в Нью-Кастле; ибо, тем или иным образом, я всегда ассоциировал этих свободолюбивых людей с этим городом. Некий мой предок отплыл отсюда в 1813 году на бриге, получив диплом капера, и воевал с кораблями противника на Атлантике. В детстве я слышал немало рассказов о его подвигах, и представлял его себе подлинным пиратом, плававшим под флагом с черепом и костями, и имевшим дурную привычку предлагать своим беспомощным пленникам прогуляться по доске. Тогда я гордился им несравненно больше, чем он того заслуживал, дорогая. С моей сегодняшней точки зрения, я должен был бы считать его обыкновенным негодяем. Но это не так. Он был храбрым моряком, славным и честным джентльменом, верой и правдой служившим своей стране на океане, а затем занимавшего почетную должность начальника порта Филадельфии до самой своей смерти. И каждый раз, когда я оказываюсь возле реки в Нью-Кастле, я невольно вспоминаю этого славного старика, морского бродягу, и думаю о его подвигах в открытом море.

Вот эта баллада, моя дорогая, и после того, как я прочту ее тебе, я пошлю ее в Аргус. С тех пор как оттуда ушел мистер Слиммер, на страницах этого достойного печатного органа совершенно перестала появляться поэзия.

МИСТЕР ДЖОН, ПИРАТ

Бороздил океан кровожадный пират

На лихом корабле "Мэри Джейн".

В трюме - пороха тонны, фузей и гранат,

И, конечно же, добрый портвейн.

Был он малого роста, был смугл, полноват,

Весь в оружье - от шляпы до пят...

Страх и ужас внушал кровожадный пират,

И особенно - огненный взгляд.

Черный ус из-под носа победно торчал,

И волною на грудь ниспадал.

Он обычно молчал, но лишь рот раскрывал,

То как лев разъяренный рычал.

Кровожадным он, впрочем, бывал не всегда,

Зачастую молитвы творил,

И нуждающимся подавал (иногда),

И в воскресную школу ходил.

И была у него голубая мечта

(И мечтал он, и грезил порой):

В то, что в жизни ему повстречается та,

Кто внесет в нее тишь и покой.

Он хотел бы, - и часто о том говорил, -

Позабыть грабежи и разбой,

Ради тихого домика, где бы он жил,

Со своею любимой женой.

Был замечен вдали поутру как-то раз

Барк торговый, летевший вперед.

Ставить все паруса приказал он тотчас:

Фок, бизань, и, конечно же, грот.

В ожидании трепетном встретить судьбу,

Он начистил свои сапоги,

Потому как в подзорную видел трубу,

Что на рее сушились чулки.

Он напудрил свой нос, что алел, как закат,

Свежий галстук на грудь повязал...

Снова выйдя на палубу, грозный пират

Видя барк, словно лев, прорычал:

Появившись на палубе в таком виде,

Он закричал: "Эй, там, на барке! Вы кто такие?" И в ответ на этот крик

Шкипер другого судна ответил не менее грозным рыком:

"Это барк "Матильда", а имя его капитана - Джонс".

Пират приказал своим смелым корсарам сесть в шлюпки

Высадиться на барк, схватить экипаж и перерезать горлопану глотку,

После чего передать его уважение капитану Джонсу, а также

Пожелание, чтобы он и миссис Джонс прибыли к нему в качестве гостей.

Пираты высадились на барк, перебили экипаж и побросали тела в море,

После чего принялись искать капитана, который обезумел,

Потому что жена его, - на глазах которой все происходило, -

Оглашала корабль ужасными криками.

Но, как только ей передали приглашение пирата, она утерла слезы,

И сказала, что хотела бы принять его приглашение, если бы не опасалась,

Что его социальный статус достаточно низок, и она может встретить людей,

С которыми ей было бы неприятно общаться.

Престарелый отец ее мужа, она это признает, умер в нищете,

Но он происходил от знаменитого герцога Джонса;

И такие люди, как она, весьма щепетильны к выбору круга общения,

В который никак не может быть допущена чернь.

Перед тем, как посетить его корабль, она хотела бы знать,

Принят ли он в кругу Смитов?

Приходилось ли ему бывать в родовом имении Джонсонов?

Был ли он замечен у Томпсонов? На балах у Симмсов?

Пират отвечал, что Томпсон - его старинный, самый лучший друг,

Что он частенько останавливался у Джонсона, когда бывал в тех краях,

Что касается Смитов, то они надоели ему своими приглашениями,

А его ноги ужасно устали от танцев на балах у Симмсов.

(Негодяй врал самым бессовестным образом. У Смитов, которых он знал,

Отсутствовала в фамилии буква y, что свойственно плебеям.

У Джонсонов - имелась буква h, у Томпсонов - p,

Его Симмсы писались с одной буквой m, и были самыми обычными людьми).

NB. (Smith - Smyth; Jonson - Johnson, Thomson - Thompson, Simms - Sims).

Миссис Джонс поправила прическу, надела свое лучшее платье,

И отправилась вместе с капитаном Джонсом на борт "Мэри Джейн".

Пират сразу же покорил ее сердце, произнеся, с учтивой улыбкой,

Что никогда прежде не видел женщину, одетую столь изысканно.

Теперь она была уверена, что пират принадлежит к избранному обществу,

Особенно когда заметила, как он отзывается о Джонсонах.

Ее щепетильность была полностью удовлетворена,

И, когда пират вздыхал, глядя на нее, она вздыхала ему в ответ.

В ее сердце зарождалась новая любовь,

В то время как Джонс взирал на нее с ненавистью и презрением.

Она сказала: "Это правда, что его предком был герцог Джонс",

И вздрогнула, вспомнив, что его отец умер в нищете.

Она и пират схватили капитана Джонса, и пират, изрубив его

Своей саблей на мелкие кусочки, выбросил их за борт.

Капеллан прочитал молитву, и капитан барка

Был съеден акулами на глазах своей вдовы, утиравшей слезы.

Затем капеллан стал читать другую молитвы; невеста сняла перчатки,

Она и пират поклялись в верности, любить и беречь друг друга,

После чего, преисполненные счастья, по волнам океана,

На быстроходной шхуне, понеслись к берегу, где стоял дом пирата.

Наконец, когда они уже просто сходили с ума от счастья,

Пират бросил якорь и отвез свою любовь на берег в шлюпке.

А когда они шли по улице, показывал своей невесте дома,

И говорил: "Здесь живут мои друзья, о которых ты спрашивала".

Она взглянула на медные таблички, приколоченные на дверях,

И ее охватил такой гнев, какой ей никогда не приходилось испытывать прежде.

Она кричала: "У Джонсонов есть буква h! У Томпсонов - p!

У Смитов отсутствует y, это не те Смиты!"

Она помрачнела, и волной нависла над пиратом:

"Лжец! Лжец!" - закричала она: "Чудовище, предатель, раб!"

А потом зарыдала и стала рвать на себе волосы, наполняя пространство стонами,

И сожалела о том, что позволила изрубить Джонса.

Когда же у нее кончились слова,

Она схватила свой зонтик от солнца, и пронзила им пирата,

Раз, другой, третий, в самое сердце,

Отчего злосчастный пират упал и скончался.

Размахивая зонтиком, она устремилась на пиратский корабль,

Зарядила пистолет и сунула дуло себе в рот,

Привязала спусковой крючок к пальцу ноги,

Прошептала: "Мамочки!" и дернула ногой, стоя возле пороховой камеры.

Треск, шипение, грохот; страшный взрыв -

Здесь ведь совсем недавно была миссис Джонс?

Спросите об этом ветер, небо, туман, морские волны,

Рыб, крабов, моллюсков - но только не меня.

Глава X. - Живописная церковь. -- Некоторые размышления о церковной музыке. -- Боб Паркер на хорах. -- Владельцы похоронных бюро. -- Мрачный гробовщик. -- Наш опыт использования печей. -- Череда неприятностей. -- Пение мистера Кулмера. -- Ужасная ошибка.

В Соединенных Штатах имеются провинциальные городки, в которых сохранились старые церкви, столь же живописные по местоположению и внешнему облику, как и расположенная в центре нашего города, являясь безусловной его достопримечательностью. Кладбище переполнено, ибо народ продолжает цепляться за тот предрассудок, что прах непременно должен упокоиться в освященной земле. Здесь, под деревьями, вблизи святых стен, лежат жители всех возрастов и поколений, уснув последним сном, в то время как вздымающиеся над ними белоснежные шпили указывают их душам путь. Есть многие из нас, кто не родился здесь, кого, по отношению к городу, можно в некоторой степени считать чужаками, которые время от времени бродят по узким тропинкам кладбища, заглядывая в самые глухие его уголки, где надгробия посерели от времени, а иногда даже поросли мхом, и читают причудливые буквы на мраморе, которыми высечены имена наших предшественников. Здесь покоится тленная часть мужчин и женщин, которые когда-то были кому-то дороги; маленьких детей, чей уход поразил горем сердца тех, кто когда-то затем соединился с ними на небесах, задолго до того, как настал наш черед выйти на сцену и принять участие в бесконечной драме существования. Окончившаяся жизнь, нашедшая себе последний приют в этом тихом месте отдохновения, вызывает у нас глубочайший интерес; она оказывает влияние на наше существование, и, тем не менее, призрачна для нас. Персонажи, которые представляются нам, когда мы пытаемся представить себе картины прошлого, расплывчаты и неясны. Они подобны теням в сумерках, и мы напрасно пытаемся наделить их чертами, которыми они, возможно, не обладали. Они кажутся столь близкими к нам, и все же, как только мы пытаемся приблизиться к ним, они удаляются, так далеко в прошлое, что мы вряд ли можем утверждать, будто говорим с ними, или даже что они одной плоти и крови с нами.

Когда душа человека ушла в горние выси, не имеет никакого значения, где упокоится его бренная оболочка, но я уважаю человеческий инстинкт, который побуждает нас искать последнего приюта возле своих предков, рядом с теми, кого мы любили при жизни. Это прекрасно, когда мы стараемся не разделять тех, кто любил друг друга здесь, на земле, чтобы они, находясь рядом, ожидали утро воскресения к жизни вечной.

Мне нравится эта старая церковь, за свою простоту; не только за отсутствие пышности в своем убранстве, но и за образ службы, которые в ней происходят. Хор, со своего места, никогда не обрушивает вниз на головы святых и грешников водопад удивительных звуков, так часто свойственных хорам сельских церквей, убежденных, что они являют собой образцы вокала, и не подчиняют себе пальцы органиста, заставляя слушающего невольно представлять себе, что он находится в театре или концертном зале. Из инструмента льются гармоничные сладостные звуки, торжественной мелодией плывущие по церкви, в результате чего души молящихся приходят в полное согласие с местом и обстоятельствами, ибо и голоса певцов, и музыка, сливаются воедино удивительным образом. Хор выполняет высшее свое предназначение, ведет людей с помощью этих великих старых мелодий, простых по звучанию, но великих по духу, которые придают языку духовных песен возвышенное красноречие, неизмеримо большее, чем присутствующее в них на самом деле. Я предпочел бы слушать музыку, которая звучит в Federal Street, Old Hundred, Hursley и в Adeste Fideles (названия церковных гимнов - СТ), и пение их людьми безусловно верующими, чем самые замысловатые фуги в исполнении городского хора наемных певцов, или даже самый блестящий гимн в исполнении конгрегации облаченных в стихари мальчиков, которые не перестают ссориться между собою и играть в дурацкие игры даже во время молитвы. Такие мелодии, как эти, наполнены торжественного смысла, который открывается тем, для кого пение не на словах, а на деле является актом поклонения. В Hursley больше настоящей веры, чем в целой библиотеке обычных ораторий. Церковь, использующая наемный хор, может также последовать китайской моде использования машин при чтении молитв. Общине, которая сидит спокойно в то время, пока у нее над головой квартет вокалистов поет дифирамбы, нет нужды стесняться произносить молитвы под аккомпанемент латунных колес с кривошипом. У нас люди поют и молятся сами, а хор просто заботится, чтобы музыка сопровождала их соответствующим образом.

Мисс Магрудер сидит на хорах, словно у себя дома, и я не сомневаюсь, что ее присутствие добавляет прелести мелодиям, исходящим из-за узкой ограды. Ее присутствие, насколько я могу судить, обеспечивает регулярное посещение церкви молодым мистером Паркером, а в минувшее воскресенье он даже осмелился сидеть с хором и петь. Я никогда не считал его хорошим исполнителем, хотя он почему-то убежден, что у него прекрасный голос, и если бы он выбрал карьеру певца, то, вне всякого сомнения, скоро стал бы знаменитостью. После службы мне довелось переговорить со священником; едва заметив меня, он подошел и сказал:

- Мистер Аделер, вы сегодня не заметили в игре органа или пении хора чего-нибудь необычного?

- Нет, кажется, все было как обычно.

- Странно... Видите ли, мне показалось, что когда пели два последних гимна, что-то случилось с одной из труб. От нее исходило какое-то грубое жужжание, скрипение, которое я никогда прежде не замечал. Наверное, инструмент нуждается в починке.

- Мне кажется, я знаю, в чем причина, - заметил мистер Кемпбелл, бас, подошедший в этот самый момент.

- Должно быть, несколько поизносились клапаны? - спросил священник.

- Определенно, нет, - отвечал мистер Кемпбелл. - Дело в том, что эти необычные звуки производил мистер Паркер, который прилагал все усилия, чтобы петь басом. Он, как кажется, был совершенно убежден в том, что композитор понаделал ошибок в мелодии, и предпринимал все, чтобы эти ошибки исправить. Пение мистера Паркера сродни гомеопатической медицине - достаточно совсем малого количества.

Боб приписал критику мистера Кемпбелла профессиональной ревности, но с тех пор перестал появляться на хорах. Он предпочел не тратить свой талант на провинциалов, которые не в состоянии оценить его искусство. Он довольствовался тем, что после службы провожал домой прекрасную мисс Магрудер.

В нашей церкви существует одна вещь, которую я считаю недопустимой. Я никогда не был в состоянии понять, почему по всей стране, не исключая крупных городов, владельцам похоронных бюро разрешается помещать свою рекламу на церкви или внутри нее, - в нашей имелась реклама гробовщика. В старые времена, когда церковный сторож был вдобавок могильщиком и общественным деятелем, было полезно размещать объявления, содержавшие его адрес, в общественных местах. Он исполнял много важных обязанностей в городе и окрестностях, и эти объявления были просто необходимы, чтобы быстро его разыскать. Но сегодняшнее положение дел таково, что позволяет гробовщику - который не имеет никакой иной связи с церковью, разве что сидеть на скамье и засыпать во время проповеди, - поместить вывеску с изображением позолоченного гроба прямо на дверь церкви, так что никто - ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, не может войти в это святое место, не подумав о могиле. Чудовищно!

Конечно, это правильно, что умы людей должны быть обращены к неизбежности смерти всякий раз, когда они идут в церковь. Но вряд ли стоит будоражить чувства человека необходимостью подготавливаться к могиле, вывешивая рекламу, напоминающую ему о том, какую цену ему придется заплатить за похороны и место последнего упокоения. Кроме того, это делает гробовщиков лихоимцами и наполняет их сумрачные души нездоровыми желаниями.

Я вижу нашего каждое воскресное утро, стоящим возле стены погоста и держащим руки в карманах, исподлобья поглядывающего в сторону прихожан, присматривающегося к ним оценивающим взглядом и бормочущего себе под нос: "Отлично! Этому понадобится гроб из красного дерева, у меня такой как раз имеется", "Если бы я приложил должные усилия, вон тот помер бы еще пять лет назад!", "Когда Томпсон окажется моим заказчиком, я здорово напьюсь!", "Эти дочери Маллигана не дадут на похороны своего старика более четырехсот долларов, когда он помрет!", "Эти прихожане обладают самым крепким здоровьем из всех, кого я когда-либо видел!" и т.д. и т.п.

Если бы я был церковным начальством, то запретил бы эту позолоченную рекламу и попытался перевоспитать ее владельцев.

Ни один человек не должен маяться каждое воскресенье пустыми заботами о предстоящем когда-нибудь погребении своих близких.

Сейчас заняты подготовкой к холодам, выкладывая в церкви новые печи. Те, которые были выложены в прошлом году, как мне сказали, не работали должным образом. Первый раз их зажгли в субботу утром, а в воскресенье дым был настолько плотным, что никто не мог видеть стоящего на кафедре священника. Мастер поправил вытяжку в дымоходе. Вечером следующей субботы печи зажгли, но утром в воскресенье теплый воздух имелся только над крышей, а прихожане в самой церкви замерзали. Священник отдал распоряжение растопить печи в четверг, надеясь, что к воскресной службе церковь прогреется. Так и поступили, но рано поутру в воскресенье печи оказались забиты пеплом настолько, что огонь погас, и термометр возле первых скамей показывал ноль градусов.

Тогда церковный сторож получил приказание затопить печи в четверг и присматривать за ними оставшееся до воскресной службы время. Он так и поступил; к назначенному времени обе печи исправно давали тепло. И это было единственное теплое воскресенье за всю прошлую зиму. Снаружи церкви зуб на зуб не попадал, внутри же все обливались потом, а органщик два раза падал в обморок. Следующим воскресеньем сторож попытался сделать пламя поменьше, прикрыв заслонки; как следствие, церковь наполнилась угарным газом, так что хор не мог петь, а священник - читать проповедь, не заходясь кашлем после каждого произнесенного слова.

Затем случилось вот что: сторож удалил чугунную задвижку в полу, чтобы проверить вытяжку горячего воздуха. Оставив отверстие открытым, он отлучился в подвал, когда в церкви появился старый мистер Кулмер, в поисках своих перчаток, которые, как он думал, оставил здесь на скамье. Нетрудно догадаться, что он угодил прямо в отверстие, откуда его извлекли полузадохнувшимся. В тот же день одна из печей взорвалась, и пожар едва не спалил церковь. Возникла необходимость использовать обогреватели какого-нибудь другого вида.

Кстати сказать, старый мистер Кулмер по отношению к церкви обладает весьма печальным опытом. Он плохо слышит, и несколько служб назад во время проповеди совершил страшную ошибку. Священнослужителю понадобилась цитата, и, поскольку она была очень длинной, то он захватил книгу с собой; когда пришло время, он взял ее, раскрыл и принялся зачитывать. По окончании проповеди в нашей церкви мы всегда поем Old Hundred, и мистер Кулмер, увидев книгу в руках священника, подумал, что проповедь близится к концу, и в то время, пока тот читал, открыл свой сборник гимнов в нужном месте. Как только священник закончил чтение и отложил книгу, человек, сидевший рядом с мистером Кулмером, зевнул, и мистер Кулмер, подумав, что тот начинает петь, немедленно, дурным голосом, приступил к пению Old Hundred. Поскольку священник сделал паузу, прежде чем продолжить, в полной тишине церкви пение мистера Кулмера произвело неизгладимое впечатление. Но старый добрый мистер Кулмер ничего не заметил, поэтому благополучно допел гимн до конца.

Закончив, он заметил, что все остальные сидят тихо, за исключением немногих, кто смеялся, прикрыв рот ладонью, поэтому наклонился и громко спросил у человека, который перед тем зевнул:

- Что случилось с прихожанами? Почему никто не идет домой?

Мужчина пришел в замешательство, поскольку видел устремленные на него глаза прихожан и знал, - чтобы мистер Кулмер услышал его, ему придется кричать. Поэтому он просто приложил к губам палец, призывая того к молчанию. Но мистер Кулмер расценил этот жест противоположным образом.

- Спеть другой гимн? Ладно.

Он уткнулся в свой сборник и снова запел. Священник был вынужден оставить кафедру, поспешить по проходу к мистеру Кулмеру и все ему объяснить. Мистер Кулмер замолчал, и священник мог продолжить проповедь. Однако, по окончании, он написал мистеру Кулмеру записку с просьбой в будущем не петь, ибо это вызывает эффект, сравнимый разве с непристойным поведением мальчишек на задних скамьях.

Глава XI. - На рыбалку вниз по реке. - Трудности путешествия. - Серия несчастных случаев. - Наше возвращение домой, полученный опыт. - Письмо по поводу рыбной ловли. - Неприятности, с которыми сталкивается рыболов. - Лейтенант Смайли. - Его воспоминания о преподобном мистере Блоджетте. - Еще один достойный миссионер.

Говорят, что в наших местах прекрасная рыбалка. Некоторые из моих соседей в последнее время принесли домой огромное количество различных видов рыбы, помимо совершенно потрясающих рассказов об этом восхитительном виде спорта. Рассказы рыболовов и их трофеи постепенно возбудили в мистере Бобе Паркере жажду примкнуть к поклонникам этого времяпрепровождения, и ему удалось убедить меня принять участие в экспедиции вниз по реке по рыбным местам. Вчера мы начали наше предприятие. Я нанял лодку у одного человека; после того, как мы упаковали в корзины съестные припасы, заготовили приманку и уложили снасти, а также тяжелые камни, долженствовавшие служить нам якорями, мы были готовы пуститься в плавание.

0x01 graphic

Мы отправились ранним утром, и тут, к своему ужасу, я обнаружил, что начался прилив, очень быстро поднимавший воду. Поскольку нам нужно было спуститься по течению около четырех миль, это обстоятельство играло важное значение. Мистера 0x08 graphic

Паркера при всем желании нельзя отнести к искусным гребцам, поэтому, прежде чем он расположился на сидении и взял в руки весла, нас отнесло в противоположном нужному направлении ярдов на двести. После изнурительных усилий в течение получаса, нам удалось оказаться в трех четвертях мили ниже города; здесь Боб сообщил мне, что ему будет удобнее грести, сидя на моем месте. Мы с ним поменялись, и за то время, пока происходила эта процедура, течение отыграло треть выигранного нами расстояния. В конце концов, наши продолжительные старания увенчались успехом, и мы спустились на две мили к месту нашего назначения, но тут мистер Паркер заметил, что следует остановиться и передохнуть; если он сделает еще хоть один взмах веслами, то просто умрет. Мы на некоторое время отложили весла и получили возможность утереть пот и охладить в реке взбухшие волдырями ладони. Паркер осведомился, не стану ли я возражать, если мы снова поменяемся местами. По его словам выходило, что он совершил страшную ошибку, поменявшись местами в первый раз. Я не возражал, и течение на этот раз отыграло полмили; так что когда мы, наконец, оказались на месте, утро было в самом разгаре. Боб совершенно изнемог и предложил отказаться от рыбной ловли, а пристать к берегу, где мы могли бы полежать под деревьями и приготовить завтрак.

Однако, поскольку наша цель состояла в ловле рыбы, я напомнил об этом Бобу и сообщил, что полон решимости заняться именно этим. Мне было бы стыдно возвратиться домой, даже не попробовав. Я не посмел бы взглянуть в глаза человеку, у которого арендовал лодку, когда он спросил бы меня о результатах ловли. Поэтому мы обвязали камень веревкой и бросили его за борт, встав, таким образом, на якорь. После чего, наживив крючки, забросили удочки в воду и принялись ждать.

Нам понадобилось все наше терпение, поскольку рыба не желала хватать нашу наживку, словно очумелая. На самом деле, поначалу она раз или два слегка потревожила ее, после чего словно вымерла. Мы сидели, оборотившись к берегу спинами, наблюдая за неподвижными поплавками, когда Боб вдруг воскликнул. Осмотревшись, я обнаружил, что мы продрейфовали с полмили от первоначального места и оказались на середине реки (ее ширина здесь составляла около четырех миль). Узел, которым мы привязали камень, ослаб, он выскользнул и перестал удерживать лодку.

Мы выгребли обратно к берегу и высадились, намереваясь найти еще один камень. Нам это не удалось, поэтому мы снова сели в лодку, вогнали одно из весел в дно и привязались к нему. У Боба клюнуло. Он подсек и подтащил к поверхности воды краба, который мгновенно отцепился и бочком скользнул под днище лодки. После этого каждый из нас поймал маленького окуня, что чрезвычайно подогрело наш энтузиазм. Но в этот момент весло вылезло из дна, выскользнуло из петли и стало удаляться. Перспектива вернуться обратно с одним веслом была настолько ужасающей, что я немедленно скинул одежду и поплыл за беглым веслом. Между тем, лодка стала дрейфовать, так что к тому времени, когда я настиг ее и был втащен в нее Бобом, обессилел настолько, что, казалось, еще мгновение, и я пойду ко дну.

Затем мы снова закрепили весло, и я держался за него одной рукой, второй рукой удерживая удочку. У каждого из нас клюнуло, мы оба энергично подсекли. Рыба отчаянно сопротивлялась, пока мы извлекали ее к поверхности, но когда наши крючки попали в поле видимости, оказалось, что они пусты, а леска перепуталась. В следующий раз Боб зацепился за что-то на дне; пытаясь отцепиться, он в раздражении дернул изо всех сил, леска не выдержала, и он лишился снасти. Потом, желая вымыть руки, Боб опрокинул лодку, ящик с наживкой улетел за борт, и мы сделали вполне определенный вывод, что пора сматывать удочки.

Мы отправились домой, начался отлив, и нам удалось достичь города только с наступлением темноты. Человек, у которого я нанял лодку, только что телеграфировал в Дэлавер Сити с целью узнать, не имеется ли там двух подозрительных мужчин, пытающихся продать лодку. Он содрал с меня дополнительную плату за пользование лодкой сверх срока, за опоздание, а также стоимость телеграммы.

При этом я считаю ниже своего достоинства приводить его грубые слова и наглые критические замечания в наш адрес, описывающие наши способности к искусству рыбной ловли.

Мне пришлось призвать на помощь все свое терпение, хотя это было трудно, очень, очень трудно, чтобы выдержать, по прибытии домой, испытание, когда миссис Аделер, с приветливой улыбкой на лице встретила нас в дверях и спросила: "Где улов?", после чего сообщила, что она пригласила к чаю Магрудеров, что рассчитывает подать наш улов на стол в качестве главного блюда, и что в доме, кроме него, совершенно нечего приготовить.

- Дорогая, все, что у нас есть, это два маленьких окуня, один бутерброд с ветчиной, два бардовых носа и искреннее, от всей души, отвращение к жалкому занятию, которое некоторые люди рассматривают как самое прекрасное развлечение. У нас нет, дорогая, ни одной рыбы, которая была бы достойна так называться, и в будущем, если мы захотим ею полакомиться, то будем покупать ее у тех несчастных, которые занимаются ее ловлей. Поверь, дорогая, рыболов заслуживает тех денег, которые просит за нее. Я же никогда не стану рыболовом, даже если мне посулят все богатства приисков Голконды или какого-нибудь набоба.

Наш печальный опыт, полученный на реке, искушает меня передать в деталях те неприятности, которым, как класс, подвергаются рыболовы-любители. Об удовольствиях рыбной ловли было сказано и написано огромным количеством сентиментальных людей, начиная со старого Исаака Уолтона до мистера Прайма; но история страданий, которыми зачастую сопровождается этот вид спорта, еще не была никем описана с достаточными подробностями. Мученики рыбной ловли слишком долго держали все в тайне. Пришло время сказать об этом вслух. Я решил представить свое произведение в виде письма мистеру Бенджамину Ф. Батлеру, поскольку, во время заключения Вашингтонского договора, он высказал огромное возмущение по поводу притеснений американских рыболовов, обозначенных в данном документе, а также потому, что он является самым подходящим человеком, чтобы понять содержащиеся в нем увещания, хотя бы и в форме легкого бурлеска, не смотря на то, что разговор идет о вещах очень даже серьезных.

НЕСЧАСТЬЯ, ПОДСТЕРЕГАЮЩИЕ РЫБОЛОВОВ

УВАЖАЕМЫЙ ГЕНЕРАЛ: В последнее время я много размышлял над вопросом, касающимся рыбной ловли, и убежден, что Ваше неприятие соответствующих положений Вашингтонского договора имеет под собой весьма веские основания. В договоре, на мой взгляд, совершенно не отражены причины, заставляющие рыболова жаловаться, а также те средства, которые позволят снизить число этих самых жалоб, в то время как это совершенно необходимо при мудром государственном подходе. Позвольте мне предложить Вам соответствующие доводы с целью призвать правительство к созданию соответствующей комиссии для повторного рассмотрения данного договора с учетом тех фактов, которые я излагаю ниже, тем самым освещая этот насущный вопрос с новой стороны.

Мой опыт рыболова убедил меня в том, что одно из наиболее серьезных и главных препятствий, которые необходимо преодолеть, заключается в трудности добывания червей. Возможно, Вам приходилось наблюдать, как в таких случаях действует заядлый рыболов? Он ищет их днем, когда тепло, и его операции с лопатой вызывают у него обильное потоотделение. Он, как кажется, никогда не копает в том месте, где имеются черви. Он затрачивает энергию, пока не выкопает пары погребов или стрелковых ячеек, из каковых ям добывает, как правило, двух-трех червей, в то время как вокруг него 0x08 graphic

вся земля покрыта отверстиями, через которые исчезают эти существа, прежде чем он успевает их схватить. Оперативность, с какой червяк проделывает норку в земле и исчезает в ней, докапываясь, по всей видимости, до центра земного шара, причем именно тогда, когда он вам нужен, является постоянной головной болью рыболова. Из-за этого сильно страдают размеры улова.

Если созданная высокая международная комиссия примет на себя ответственность за выработку согласованных действий всех цивилизованных стран мира на предмет исправления породы червей, то необходимые благословенные результаты, несомненно, не заставят себя долго ждать. Я уверен, что любой рыболов, который мог бы выступить в Конгрессе и рассказать о проблеме червей, заставил бы его членов разрыдаться и залить слезами присутственный зал.

Но, даже обеспеченный приманкой, как Вам должно быть известно, рыболов может часами сидеть на берегу водоема, глядя на поплавок, пока у него не устанут глаза и не закружится голова. Наконец, терпение у него лопается, он приходит к выводу, что рыбы здесь нет, вынимает снасть с целью перебраться на другое место и обнаруживает, что какая-то шальная рыбешка давным-давно утащила наживку с крючка, не поставив об этом в известность изменением положения поплавка.

Смею думать, что подобная ситуация с незаметным сдергиванием наживки должна присутствовать в договоре. Более того, полагаю, что этот пункт вызвал бы изумление и произвел сенсацию в дипломатических кругах, более, чем все прочие пункты. Его введение в международное право внесет освежающее разнообразие в сухие документы и даже, возможно, послужит основанием к предотвращению разрушительных войн.

Еще одной причиной страданий рыболова, на которую следует обратить внимание, это поклевка. Он может ожидать ее часами, и, не дождавшись, считает для себя возможным на мгновение отложить удочку, чтобы зажечь трубку. Стоит ли говорить, что едва он зажигает спичку, как поплавок сразу же ныряет, свидетельствуя о самой грандиозной поклевке за день. Поплавок тонет, выныривает, тонет снова, и неподвижно замирает как раз в тот момент, когда рыболов спешно подхватывает удочку, только для того, чтобы убедиться - рыба ушла.

Такое поведение рыбы заставляет рыболова умерить возникшие у него чувства посредством произнесения крепких выражений, иначе ругани. Британский премьер, я в этом уверен, согласиться на переговоры и по второму вопросу, если Вы хорошенько на него нажмете. Он должен понять, что если клев никак не будет соотноситься с поведением рыболова, а также если у него не будет закрепленного законом священного права ругаться по этому поводу, рыболовный спорт зачахнет под напором большого количества испытанных его приверженцами унизительных неудач.

Я часто замечал также, что в тех случаях, когда рыболов уже почти вытащил рыбу на берег, но она вдруг срывается с крючка и удирает, он своеобразным способом стремится избежать повторения такой ситуации. Он плотно обхватывает удочку обеими 0x08 graphic

руками, он встает на ноги и прочно упирается ими в землю, он неотрывно глядит на поплавок, его губы сжаты, а в глазах бушует пламя. Поплавок слегка сдвинулся, а потом резко ушел под воду; он рывком тянет удочку со страшной силой, чтобы не упустить добычу в этот раз, и в следующий момент она ударяется о нависшие над его головой ветви стоящего позади дерева, а леска обвивается вокруг них и удилища так плотно, будто оно специально предназначено стать частью этого дерева, срастись с ним на веки вечные.

Я всегда извиняю человека за его пессимистический взгляд на жизнь, когда он, произнося пылкую, страстную, исполненную упреков речь, лезет на дерево отцеплять удочку. Но почему бы правительству не взять на себя обязанность решить этот вопрос? Что стоят все эти высокие комиссии, если они не в состоянии его решить? Мы создали республику, мы участвовали в страшных сражениях, мы выплатили миллионы долга, благодаря нам мировая цивилизация сделала огромный шаг вперед. Давайте теперь сделаем что-нибудь для несчастных рыболовов, лазящих по деревьям, чтобы отцепить снасть. Давайте пропишем в договоре специальный пункт, разрешающий данную ситуацию.

Если же что-нибудь удастся сделать с угрями, думаю, что правительство нашей страны получит фундаментальную незыблемую опору в народе и будет пользоваться его вечной искренней любовью. Возможно, Вам приходилось ловить угрей? Угорь мягко топит поплавок, после чего он выныривает. Вы подсекаете, и забрасываете снова. Угорь повторяет свое упражнение, вы - свое, причем с дикой яростью, так что со стороны кажетесь помешанным. Эта занимательная ситуация может повториться несколько раз, пока вы не приходите к выводу, что ваше существование окажется бессмысленным, мир - сплошной фикцией, торговля - бесполезной забавой, если вы не изловите угря. Наконец, вам удается его подцепить и вытащить. Он активен, он извивается и старается улизнуть. Он крутится и вертится; он превращается то в восьмерку, то в шестерку. Если его уподобить стрелке компаса, то он указывает на все четыре стороны света сразу. Он хватает себя за хвост и превращается в кольцо, выплевывает хвост и вытягивается в струну. Он скользит по вашим сапогам и взбирается по ногам, покрывая штаны слизью; превращает леску в клубок, по сравнению с которым Гордиев узел выглядит эталоном простоты. Наконец, вам удается прижать его ногой, и тут вы обнаруживаете, что он проглотил крючок, и, чтобы его достать, вам необходимо разрезать угря с головы до хвоста. Однако, как только вы принимаетесь за вскрытие, угорь выскальзывает, устремляется к воде и благополучно удирает. Я не сомневаюсь, что угри обладают бессмертием.

Совместная высокая комиссия, которая поставила бы своей целью со всем пылом филантропии и неутомимой энергией беспристрастно рассмотреть вопрос о бессмертии угрей, возможно, добилась бы важных результатов. Урегулирование этого вопроса прекратило бы жестокое издевательство над несчастными рыболовами бессердечными угрями, которые, по всей видимости, видят в этом цель своего существования.

Однако, что касается испытанных грусти и разочарования, не могу себе представить, с чем можно было бы сравнить страдания рыболова, полагающего, что ему на крючок попался сом. Поплавок его удочки дрожит, после чего начинает медленно-медленно погружаться, вниз, вниз, вниз, пока полностью не исчезает из поля зрения. Он уверен, что это сом - сомы всегда дают о себе знать именно такой поклевкой; он так же медленно начинает тащить к себе удилище, в то время как на другом конце снасти 0x08 graphic

чувствуется тупое сопротивление огромной рыбины. Не просто медленно, а очень медленно, рыболов тащит снасть, чтобы добыча не сорвалась. Рыба очень велика, и он намеренно тащит ее на мелководье, чтобы она не смогла сорваться и уплыть. Наконец, когда до поверхности остается совсем немного, он делает отчаянное усилие, и изымает корягу, с переплетенными ветками, обильно покрытую грязью. В довершение всех бед, маленький мальчик, который обязательно присутствует в таких случаях на противоположном берегу, одну за другой таскает приличных рыб на привязанный к оберточной веревке крючок, изготовленный из булавки.

Я был бы чрезвычайно рад, если бы новый договор содержал хотя бы один пункт, посвященный решению вопроса с корягами, поистине, бичом рыболовов, и не менее восьми пунктов, определяющих наказания, которые заслуживают мальчики. Лично мои гуманитарные принципы склоняют меня к признанию, что самым достойным наказанием является расстрел. Если мальчик с крючком из булавки имеет возможность разрушить мир добропорядочных американских граждан, то чем скорее мы найдем эффективный и надежный способ избавиться от этого деспота, прежде чем он дорастет до мысли свергнуть правительство, тем лучше для всего общества.

Я осмеливаюсь предложить этот документ Вашему просвещенному взгляду и обратиться с соответствующей искренней просьбой к очередному съезду от имени страдающих рыболовов. Если указанные вопросы нельзя разрешить мирным путем, давайте решать их силой. Я готов к свержению правительства, массовым казням, сожжению городов, запустению, разрухе и смерти в каждом доме на земле, но творящиеся сейчас безобразия должны быть прекращены, а несчастные рыболовы избавлены в дальнейшем от мук, которые приносит им их любимое занятие.

Есть некоторые опасения, что дорога истинной любви, по которой идет Боб Паркер, окажется не совсем гладкой. Офицеры, дислоцированные неподалеку, в Форте Дэлавер, постоянно появляются в городке по делам и пользуются чрезвычайной популярностью у местных молодых дам. Лейтенант Смайли, как мне кажется, любим особенно; а поскольку он стал частым гостем у семейства Магрудеров, то, естественно, возбудил ревность Боба. Он возненавидел Смайли смертельной ненавистью. Мистер Паркер, естественно, вовсе не воинственен, но если он откроет боевые действия по отношению к лейтенанту со свойственной ему безрассудностью, то последствия их будут непредсказуемы.

Смайли иногда заходит и к нам; и я боюсь, что Боб вскоре заподозрит нашу семью во всех смертных грехах, поскольку мы принимаем лейтенанта весьма учтиво. Но он старается не затрагивать эту тему; ибо, когда он начинает злословить по поводу Смайли, я всегда спрашиваю его, почему он не переговорит начистоту с мисс Магрудер и не избавит себя от мучительных подозрений. Он тут же идет на попятную. Он скорее выступит против целого полка Смайли, вооруженного пушками Дальгрена, чем выскажет свои опасения прекрасной мисс Магрудер.

Нам лейтенант нравится; в особенности за его склонность рассказывать невероятные истории. Он состоит на военно-морской службе лет восемь-десять; и когда начинает рассказывать истории о своих приключениях, то склонен представлять их в таком виде, что посрамил бы самого Мюнхгаузена. Смили много путешествовал в течение значительного периода времени среди островов Фиджи, так что многие его приключения и повествования связаны именно с этими островами. День или два назад, лейтенант, будучи побежден Бобом в сражении за право проводить мисс Магрудер домой, зашел к нам; вполне естественно, что вскоре разговор зашел о той миссии, которую он выполнял, будучи послан в Южные моря.

- Мистер Аделер, - сказал он. - Мне было очень интересно присутствовать сегодня на заседании миссионерского общества, но мне кажется, что в системе подготовки людей для пропаганды Евангелия среди язычников имеется существенный дефект.

- И в чем же он состоит?

- В их школах должны преподавать науку месмеризма.

- Я не совсем понимаю...

- Вам когда-нибудь доводилось слышать о преподобном мистере Блоджетте, миссионере на островах Фиджи? Знакомство с месмеризмом когда-то спасло ему жизнь. Он часто рассказывал мне эту историю.

- Был бы вам весьма признателен, если бы вы рассказали ее нам.- Как кажется, в своей греховной юности Блоджетт был странствующим проповедником месмеризма; но он отказался от этой идеи ради проповеди Евангелия язычникам островов Фиджи. Как-то раз, он, вместе со своей паствой, отправился на пикник; но когда они прибыли на место, то выяснилось, что позабыли взять с собой провизию. После короткого совещания, прихожане решили, что спасти ситуацию можно единственным способом - а именно, приготовив барбекю из священника. Это решение поддерживалось еще и тем соображением, что священник не получал жалования шесть месяцев, а платить ему было нечем. Таким образом, развели огромный костер; схватив Блоджетта, они начали раздевать его, собираясь посадить на вертел.

0x01 graphic

Чтобы спастись, он загипнотизировал своих прихожан, а когда они пришли в соответствующее состояние, то же самое он сделал с несколькими классами воскресной школы. Он внушил прихожанам, что школьники гораздо питательнее священника, после чего загипнотизированные прихожане их съели, и обглодали кости. Блоджетт, тем не менее, был крайне щепетилен в исполнении своих обязанностей, поэтому он отслужил панихиду по каждому съеденному классу.

- Должен признаться, слишком обильная еда.

- Да, но эти жители Фиджи страшные обжоры. Не было случая, чтобы они жаловались на свой аппетит.

- По всей видимости, дело обстоит именно таким образом. Но что же случилось дальше?

- Когда ученики кончились, Блоджетт внушил загипнотизированным прихожанам, что их коллеги также 0x08 graphic

гораздо вкуснее проповедников христианства, в результате чего они напали друг на друга, и спустя всего лишь несколько мгновений, община самозабвенно поедала друг друга. В конце концов осталось всего двое, и Блоджетт, сосредоточив свои внушения на более молодом и сильном, вскоре остался с ним наедине. Схватив за ноги, он сунул его головой в костер. В общем, с пикника он уходил в одиночестве, с тяжелым сердцем. Когда он вернулся обратно и его спросили об остальных, он ответил, что они наслаждаются в лесу их собственным, тихим, невинным способом, а он должен был оставить их, чтобы навестить больного друга, нуждающегося в его заботе. После чего упаковал чемодан, сел в лодку и изо всех сил погреб к нашему кораблю, решив найти более подходящее место, где прихожане менее склонны к насилию и не обладают настолько большим аппетитом, чтобы съесть своего священнослужителя.

0x01 graphic

- Весьма любопытное повествование, лейтенант, - в самом деле, очень занимательное!

- А вот бедняге Мотту, увы, не повезло.

- А кто такой, этот Мотт?

- Преподобный Питер Мотт был миссионером на другом острове. Он понятия не имел о месмеризме, и когда прихожане как-то раз напали на него, когда он возвращался домой из церкви, то он оказался не в состоянии защитить себя. Они его съели.

- Это ужасно!

- Я вынужден был отправиться с ужасной вестью в Сан-Франциско, где жила миссис Мотт. Когда мы пришли в порт, я договорился о встрече и выполнил возложенную на меня неприятную миссию. Она восприняла тяжелое известие, как любой, оказавшийся бы на ее месте. Конечно же, она плакала, и, в качестве утешения, которое я мог предложить ей при данных обстоятельствах, я говорил, что всех людей ожидает одна и та же участь, и что ее любимый муж, будем надеяться, сейчас находится в лучшем мире, где нет печалей и тревог и т.д.

На что миссис Мотт ответила, сквозь непрекращающиеся рыдания:

- Я плачу не потому, о-о-о, вовсе не потому, что он в лучшем мире. Я уверена, что в лучшем. Я уверена, что он сейчас счастлив, но вы знаете, мистер Смайли, он был очень своеобразным человеком, и стоит мне только подумать, что эти ужасные дикари варили его с капустой...

0x01 graphic

При таких обстоятельствах не имело смысла ее успокаивать, так что я откланялся, и ушел. Какая странная мысль пришла ей в голову. Мотт - в котле с капустой! По моему мнению, он был бы гораздо ароматнее, если бы его приготовили с луком.

Когда лейтенант Смайли пожелал нам спокойной ночи и ушел, я спросил:

- Дорогая, что ты думаешь об этом молодом человеке?

- Думаю, - ответила она, - что большей лжи я в жизни не слышала. Будет очень плохо, если ему удастся разлучить Роберта с мисс Магрудер.

- Ему это не удастся. Боб должен уберечь мисс Магрудер. Если он не объяснится с ней в ближайшее время, я пригрожу, что сделаю это вместо него. Мы должны одолеть Смайли, даже если для этого придется нарушить все правила приличия.

Глава XII. Как водопроводчик чинил мой котел. -- Хлопотное дело. -- Постоянные опоздания и их результат. -- Несчастный случай; душещипательная история о молодом Чаббе. -- Воспоминания о генерале Чаббе. -- Эксцентричный рассеянный пожилой человек. -- Соперники. -- Паркер versus Смайли.

В последнее время у нас часто случались неприятности с нашим кухонным котлом, который встроен в стену над кухонной плитой. Несколько недель назад он стал протекать, и мы были вынуждены пригласить водопроводчика с целью его ремонта. Я послал за ним, он осмотрел котел и проинструктировал слугу, как охладить его, чтобы он мог приступить к работе рано утром на следующий день.

Его распоряжение было исполнено в точности, однако утром водопроводчик не явился. У нас был холодный, неудобоваримый завтрак; по пути на станцию я догнал водопроводчика, шедшего в том же направлении. Он сказал, что ему очень жаль меня огорчать, но его срочно вызвали из города исполнить другую работу, и он вынужден просить меня подождать до следующего утра, когда он и прибудет, вместе со своими помощниками, закончив со спешной сегодняшней работой.

В течение дня и на следующее утро мы питались холодной пищей, поскольку водопроводчик так и не пришел. Я позвонил к нему в контору, чтобы выяснить, в чем дело, и был проинформирован, что он вернулся в город, но был вынужден, опять-таки срочно, отправиться в Уилмингтон. При этом меня уверили, что утром следующего дня водопроводчик непременно будет у нас и починит наш котел, с таким жаром, что мы не стали зажигать плиту и опять довольствовались холодной пищей. Уже в третий раз. Но ни водопроводчик, ни его помощники, так и не появились.

Нам показалось совершенно невозможным зависеть от этих ненадежных ремесленников, и нашему повару было отдано распоряжение вновь включить плиту, не надеясь на появление водопроводчика, и приготовить, наконец, горячий завтрак. Во время завтрака, раздался стук в ворота, и мы увидели входящих во двор водопроводчика с помощниками, набором инструментов и необходимыми материалами. В момент его появления на кухне плита была раскалена докрасна; и когда он это обнаружил, то бросил инструменты на пол и принялся выражать свое возмущение в самых нелицеприятных и грубых оборотах языка, в то время как его помощники расселись на стульях и помогали своему начальнику, как могли. Когда я появился на кухне, водопроводчик обратился ко мне с видом человека, которому моими действиями нанесен огромный и непоправимый вред, и у меня на некоторое время и впрямь появилось ощущение, что я каким-то образом совершил те страшные деяния ужасной несправедливости по отношению к несчастному человеку, искренне желавшему мне только добра. Однако прежде чем я успел опомниться настолько, чтобы представить свою точку зрения на происшедшее, как сторона не менее пострадавшая, водопроводчики вышли во двор, оставили инструменты, материалы и свинцовые трубы под навесом, после чего удалились.

На следующее утро мы не зажигали плиту, но водопроводчики не явились до четырех пополудни; появившись, они высыпали известковый кирпич и кирки на грядки спаржи, после чего снова удалились. Прошло четыре дня, прежде чем мы снова услышали о них; за это время наш повар пару раз едва не лишил себя жизни, спотыкаясь в темноте об инструменты и кирпичи во время похода в сарай. Однажды утром, однако, эти разбойники прибыли прежде чем я поднялся; и когда я спустился к завтраку, то обнаружил, что они вырыли яму для замешивания раствора на нашем лучшем газоне, а проход в сад перегородили двумя кучами песка. Я перенес это без ропота, поскольку, как мне казалось, это предвещает скорое окончание работы. Водопроводчики, однако, ушли около девяти, и единственной приметой, по которой мы должны были предполагать, что они о нас не забыли, был человек с тележкой, появившийся днем и вываливший некоторое количество кирпичей на тротуар, причем так, что из главных ворот никто не мог выйти, а равно и зайти в них. Еще через два дня они заявились и предприняли отчаянные усилия добраться до котла. Он оказался вделан в стену таким образом, что не мог быть удален оттуда никаким иным способом, кроме как после удаления кладки с внешней его стороны.

Человек, возводивший дом, очевидно, был в сговоре с водопроводчиками, чтобы последние со временем не остались без работы. Они трудились над разборкой стены до ужина, а когда удалились, то оставили после себя дыру размером по крайней мере в двадцать квадратных футов, такую, что через нее спокойно мог проехать локомотив. Затем они вынули старый котел и ушли, оставив груду мусора просто валяться во дворе.

После чего они исчезли на неделю или даже больше. Всякий раз, когда я отправлялся к водопроводчику с целью убедить его ускорить работу, мне говорили, что его срочно вызвали в Филадельфию на судебный процесс в качестве свидетеля, или же что он уехал на похороны своей тетки, или что он плохо себя чувствует после праздника, каковым был день рождения его жены, или же что у него болят глаза.

Я до сих пор удивляюсь, почему дом не разграбили. Проникнуть сюда не составляло труда даже не одному, а целой шайке грабителей, и завладеть всем содержимым без особого труда. Я высказал предложение в том смысле, что Боб и я должны обзавестись револьверами и каждую ночь стоять на карауле, пока пролом в стене не будет должным образом устранен; но план этот не вызвал энтузиазма у мистера Паркера, а потому не был воплощен в жизнь. Нам пришлось ограничиться укреплением внутренней двери в кухню, насколько это было возможно. Тем не менее, мы нервничали. Миссис Аделер по меньшей мере пару раз за ночь будила меня и уверяла, что в дом забрались грабители и в настоящий момент они поднимаются по лестнице; она умоляла меня не покидать комнату и не связываться с ними; я охотно исполнял ее просьбу.

Наконец, пришли каменщики и принялись заполнять брешь новыми кирпичами. В тот же вечер водопроводчик пришел ко мне в кабинет в грязных сапогах, с налипшим на них строительным раствором, и сообщил, что произошла досадная ошибка, что каменщики оставили слишком маленькое отверстие для котла, и он не может его вставить, не разобрав стену снова.

- А не думаете ли вы, мистер Ниппер, - сказал я, - что для меня было бы лучше оставить вас на постоянной основе при этом котле? Из того, каким образом производится ваша работа, я делаю вывод, что мог бы избавить себя в дальнейшем от всяких вопросов, наняв водопроводчика, чтобы он жил у меня на заднем дворе и посвятил все свое время бесконечному циклу изъятия котлов и разрушения стен.

Мистер Ниппер, подумав, со всей серьезностью заявил, что это, по всей видимости, было бы мудрым решением.

- Мистер Ниппер, прошу вас о снисхождении. Я не настаиваю на исполнении своей просьбы. Я знаю, что целиком и полностью в вашей власти. И я покоряюсь неизбежному, мистер Ниппер. Но моя семья страдает от холода, мы опасаемся, что в любой момент к нам могут нагрянуть грабители, мы лишены возможности готовить пищу должным образом, и все это из-за того, что происходит с нашей кухней. Я умоляю вас о личном снисхождении к человеку, который желает вам процветания сейчас и всех благ в будущем, покончить с этой проблемой немедленно и установить котел должным образом.

Мистер Ниппер прослезился, заявив, что всегда относился ко мне с любовью, и дал страшную торжественную клятву завершить работу на следующий день без каких-либо проволочек. Это было во вторник. Ни мистер Ниппер, ни кто-либо из его людей не появлялись до субботы, когда они все-таки установили котел на место и удалились, оставив четыре-пять приличных куч мусора во дворе. В воскресенье котел снова начал протекать, причем сильнее, чем прежде; я уверен, что мистер Ниппер вернул на место старый котел, хотя, когда рано утром в понедельник он выставил мне счет в 237 долларов 84 цента, каковой должен был быть оплачен сразу по предъявлении, то заявил, что котел совершенно новый, и что он не будет протекать даже при давлении в тысячу фунтов на квадратный дюйм.

Я собираюсь приобрести для приготовления пищи печь, а мистера Ниппера и всю его водопроводную братию послать к черту.

Сын мистера Кули вновь попал в беду. Вчера вечером миссис Аделер услышала громкие крики во дворе Кули, а через несколько минут слуга пришел сказать, что миссис Кули хотела бы немедленно повидаться с миссис Аделер. Миссис Аделер поспешила явиться на зов, предполагая, что случилось нечто ужасное. Она нашла рыдающую миссис Кули, прижимающую к себе сына, в то время как мальчик был воплощением Страдания и Страха, его глаза вылезли из орбит, а руками он обхватил живот. Миссис Кули объяснила голосом, смешанным с рыданиями, что Генри играл с маленькой "губной гармошкой" и случайно ее проглотил. Случай этот был несколько своеобразным; миссис Аделер были неизвестны профессиональные методы, применяющиеся в подобных чрезвычайных ситуациях, и поэтому она рекомендовала простейшее средство, включающее в себя горчицу и теплую воду. Применение этого средства, в конце концов, оказалось успешным, и извлеченный музыкальный инструмент был возвращен мальчику. Сам по себе инцидент этот не является ни интересным, ни примечательным, и я, конечно, не упоминал бы о нем, но последствия его были таковы, что, безусловно, заслуживают внимания.

Вчера вечером Боб забрел в гостиную и повел себя таким образом, что у меня возникла мысль, - он что-то замышляет. Я осведомился, не испытывает ли он каких-либо затруднений. Он ответил:

- Нет. То есть, почти нет. Дело в том, что я размышлял о случившемся с сыном Кули, и кое-что придумал.

- Что именно?

- Я изложил его на бумаге. Я собираюсь отправить его в Аргус, если вы решите, что мое произведение этого заслуживает; собственно, именно за этим я и пришел. Я хочу услышать ваше мнение о моей истории. У меня нет опыта в подобных вещах, так что я немного стесняюсь. Готовы ли вы выслушать меня?

- Конечно, читайте!

- Я назвал его "Судьба юного Чабба". Мне кажется, что как только старый Кули увидит его, то сойдет с ума от ярости. Оно основано на катастрофе, жертвой которой стал его сын.

СУДЬБА ЮНОГО ЧАББА

Когда мистер Чабб-старший вернулся из Европы, он привез с собой из Женевы миниатюрную музыкальную шкатулку, длинную и очень узкую, едва ли большую размерами, чем, скажем, большой карманный нож. Шкатулка исполняла четыре веселые мелодии для семейства Чабб, и они наслаждались этим. Юный Генри Чабб наслаждался до такой степени, что, в один прекрасный день, уже после того, как шкатулка была заведена и готова к действию, приложил один ее конец к губам, но в этот самый момент, по оплошности, поскользнулся, и инструмент проглотил. Единственным прямым последствием случившейся катастрофы была боль в животе у Генри Чабба, доставлявшая ему беспокойство; однако он справился с ней, употребив мяту и болеутоляющие средства.

Генри решил сохранить все в тайне, - в своей душе и желудке, - от своего отца, и избавить его от необходимости применить розги к своему испорченному сыну, - испорченному в смысле наличия проблем с пищеварительным трактом.

Однако в тот же вечер, за ужином, когда Генри успел съесть всего лишь кусочек хлеба, из-под стола вдруг донеслись звуки дикой, таинственной музыки. Семья сразу же предприняла усилия для обнаружения источника звуков, при этом Генри, исполненный страха и раскаяния, наполненный хлебом и музыкой, с отчаянием обреченного пытался убедить всех, что она проистекает из подвала, где служанка учится играть на арфе. При этом он прекрасно знал, что Мэри Энн в жизни арфы не видела. Но он пошел бы на все, лишь бы скрыть свою вину. Здесь мы видим, каким образом один проступок влечет за собой другой.

Все же, правду ему утаить не удалось, и в ту же ночь, в то время, как вся семья стояла на молитве, на Генри напала икота, а музыкальная шкатулка вдруг разразилась Вниз по реке Савани, с некоторыми вариациями. После чего Чабб-старший поднялся, ухватил Генри аккуратно, но надежно, за волосы, встряхнул и спросил, что именно послужило поводом для его подобного поведения. Генри принялся лепетать что-то про праздник в воскресной школе, что, по мнению Чабба-старшего, было не слишком убедительным объяснением. Затем они попытались изъять инструмент, но каждый раз, когда он встряхивал Генри вниз головой над диванной подушкой, держа его при этом за ноги, или же пытался залить в последнего некоторую порцию рвотного, инструмент словно бы обретал новые силы и радостно исполнял то Послушай пересмешника, то Ты меня никогда не разлюбишь.

В конце концов они были вынуждены оставить в покое музыкальную шкатулку, похороненную внутри молодого Чабба. Жалкое состояние несчастной жертвы самым неблаготворным образом начало сказываться на состоянии его разума. Чем чаще внутри него играла музыка, тем больший разлад наблюдался в его душевном состоянии. Посреди ночи, после того, как он засыпал, механизм шкатулки приходил в движение и начинал играть Дом, милый дом в течение двух или трех часов, пока иголка не перескакивала на другой цилиндр и не звучала Вниз по реке Савани, дребезжа и щелкая, пока брат Генри не вскакивал в отчаянии со своей постели и не наседал на него, в тщетной попытке унять механизм, который, тем не менее, подвергаясь давлению, принимался за свое с утроенной силой.

Когда Генри Чабб ходил в церковь, часто случалось, что в самый разгар самой торжественной части проповеди он вдруг чувствовал нежное волнение под нижней пуговицей пиджака; и стоило только священнику замолчать, как непереваренный инструмент, издав предварительно гул, заводил Послушай пересмешника и Ты меня никогда не разлюбишь, дребезжа и щелкая на все лады, пока священник не останавливал свой суровый взгляд поверх очков на Генри и не отдавал шепотом приказание одному из служек. После чего тот, лавируя по проходу, хватал мистера Чабба-младшего за воротник и волок под аккомпанемент Дом, милый дом, для заключения на верху колокольни до того момента, когда служба будет закончена.

Но всему на свете приходит конец, и несчастный мальчик вскоре обрел мир. Однажды, когда он сидел в школе, пытаясь выучить таблицу умножения под аккомпанемент Ты меня никогда не разлюбишь, действие желудочного сока произвело должный эффект. Что-то внутри инструмента разом сместилось, пружины выбросило со страшной силой, и Генри Чабб, почувствовав, как разлетевшиеся во всех направлениях детали шкатулки поражают жизненно важные органы, упал на пол и скончался.

При вскрытии обнаружилось, что некоторые фрагменты Дом, милый дом, поразили его печень, в то время как одно из легких сильно повреждено частью Вниз по реке Савани. Небольшие частички Послушай пересмешника нашлись в его сердце и грудной клетке, а три латунных стерженька Ты меня никогда не разлюбишь прочно застряли в пятом ребре.

Музыка на похоронах не играла. После того, как части механизма были извлечены из Генри, его тихо похоронили на местном кладбище. И теперь всякий раз, покупая музыкальные шкатулки, семья Чаббов выбирает их размером не меньше пианино и приковывают к стене.

Пока Боб читал рассказ о музыкальных страданиях несчастного Чабба, пришел лейтенант Смайли, в результате чего оба оказались в дурацком положении. Боб не желал подвергаться критике человека, которого считал своим врагом, лейтенант же настолько приревновал Боба к славе повествователя, что на ходу начал придумывать что-то, что позволило бы ему если и не взять верх, то хотя бы сохранить свою репутацию славного рассказчика историй.

- Замечательно, Боб, - сказал я. - Бэнкс будет рад это опубликовать. Замечательно. Однако, я бы вам посоветовал опубликовать это в Аргусе под собственным именем, иначе полковник припишет честь написания себе.

- Ему следует разжиться новыми мозгами, прежде чем он сможет написать что-нибудь подобное, - ответил Боб.

- Очень забавная история, - заметила миссис Аделер. - Я и понятия не имела, что ты способен на подобные вещи. Прелестная, не правда ли, лейтенант?

- Она и в самом деле хороша, - отозвался Смайли. - Очень хороша. В самом деле. Ха-ха-ха! Кстати, имя Чабб напомнило мне один очень смешной случай.

- Вот как?

- Да. Он произошел со старым генералом Чаббом. Может быть, вы его знали, Паркер?

- Нет, - проворчал Боб.

- Это был очень эксцентричный старик. Необыкновенный чудак и, вы знаете, самый рассеянный человек, который когда-либо жил на свете. В конце жизни у него была деревянная нога, и, насколько мне известно, он частенько ставил ее пальцами назад, а потом перемещался по улице совершенно невообразимым образом; при этом одно его колено изгибалось на север, а деревянное - на юг, и когда я встречался ним, он останавливался и ругал власти, поскольку они содержат тротуары в таком состоянии, что человеку невозможно по ним ходить.

- Не вижу в этом ничего смешного, - крайне невежливо и даже свирепо произнес Боб.

- В один прекрасный день, несколько месяцев тому назад, - продолжал Смайли, не замечая взъерошенного состояния Боба, - он отправился в студию знаменитого мариниста Гамильтона, в Филадельфии. Художник вышел, но на полу стояла большая, превосходно написанная картина, на которой был изображен морской пляж, и накатывающий на него прибой. Генерал какое-то время стоял и смотрел на картину, пока разум его не проникся увиденным настолько, что он вообразил себя на берегу моря.

По-прежнему не отводя взгляда от картины, он медленно снял с себя одежду и некоторое время стоял в таком виде, как бы в задумчивости. После чего зажал нос пальцами, наклонил голову вперед и бросился в прибой. Люди этажом ниже подумали, что случилось землетрясение. Примчался художник и увидел генерала Чабба, пронзившего головой картину; одна его нога попирала порванный прибой, а другая пинала руины маяка. Тем не менее, Гамильтон утверждал, что порванная картина ему гораздо дороже целой. Он говорил, что нырок генерала Чабба является самой высокой ценой, которую когда-либо платили его гению.

Как только лейтенант закончил свой рассказ, Боб поднялся и вышел из комнаты, пробормотав, проходя мимо меня, что история очень жестока.

- Мне кажется, мистеру Паркеру нездоровится, - заметил лейтенант, когда Боб ушел.

- Нет, он совершенно здоров. Думаю, он отнесся бы к вашему рассказу с должным энтузиазмом, если бы не чувствовал, что вы, в каком-то смысле, его конкурент.

- Вот оно что! - рассмеялся лейтенант. - Вы, конечно же, имеете в виду наши отношения к мисс Магрудер? Мне бы не хотелось распространяться на эту тему, она весьма деликатна, а кроме того, вы можете подумать, что я вмешиваюсь в дело, к которому не имею никакого отношения. Тем не менее, признаюсь вам откровенно, на мой взгляд - у мистера Паркера нет ни единого шанса. Девушка не испытывает по отношению к нему никаких чувств. Провалиться мне на этом месте, если это не так.

- Вы в этом абсолютно уверены?

- Да, сэр, можете на меня положиться. Паркеру следовало бы прекратить ходить к ней. Кстати, уж не туда ли он направил сейчас свои стопы?

- Скорее всего, туда.

- В таком случае, вынужден откланяться, поскольку обещался зайти к Магрудерам в половине девятого, так что спокойной ночи.

Лейтенант Смайли вышел. Миссис Аделер сразу же спросила:

- Веришь ли ты в то, что сказал этот человек?

- Конечно же нет, дорогая. Моей веры хватило бы на десяток человек, но тут нужна целая армия. Он весьма глуп, если надеется потеснить Боба в сторону. Но Бобу следует решить этот вопрос очень быстро. Если он этого не сделает, мы проиграли. Все, конец кампании. Так что: победа или смерть!

Глава XIII. День позора. -- Время телесных наказаний в Нью-Кастле. -- Как исполняются наказания. -- Несколько слов о системе наказаний. -- Необычный судья. -- Как выносился приговор Джорджу Вашингтону Басби. -- Чувства приговариваемого. -- Жестокий приговор и закон, требующий реформирования.

Сегодня день святого Позорного столба. День, в который гуманные и либеральные жители Дэлавера должны прятать свои лица за оскорбление, нанесенное цивилизации законодательством своего штата. В соответствии с этим законодательством, сегодня утром полдюжины жалких существ заключены в колодки, после чего на их обнаженные задние части обрушиваются удары плетей-девятихвосток. Это очень нелегко, стоять с просунутыми в деревянные отверстия руками и головой в холодную ноябрьскую погоду, когда дует порывами северо-восточный ветер, разгоняясь над широкой гладью реки; один из несчастных, перенесших это страдание, настолько онемел от холода, что едва мог спуститься вниз. А пока он спускался, его продолжали хлестать по покрытой фиолетовыми полосами спине. Он украл какую-то пищу, и выглядел так, будто отчаянно в ней нуждался, голодным, несчастным, измученным страданиями. Было бы гораздо более по-христиански, если бы общество, вместо того, чтобы уродовать его тело, проявило акт милосердия, накормило его и одело надлежащим образом, после чего поместило в какое-нибудь учреждение, в котором могли бы побеспокоиться о его душе. Но это не тот способ воздействия, какой преобладает в нашем штате.

Когда наказание приводилось в исполнение, ворота тюрьмы были широко распахнуты, и среди зрителей присутствовало по меньшей мере два или три десятка детей, взиравших на это варварское зрелище. Но ничто не может заставить меня позволить смотреть на это моим детям. Оно воспитывает в них жестокость.

Ребенок, который видит эту картину, утрачивает значительную часть чуткости и отзывчивости, присущей его возрасту.

Помост для наказаний и позорный столб изготовлены из прочной древесины и имеют размер приблизительно в квадратный фут. Небольшая площадка, в восьми или девяти футах над землей, а над ней, приблизительно в пяти футах, крестовина, имеющая в каждой половине своей поперечины два отверстия для шеи и по два для рук людей, долженствующих понести наказание. Верхняя половина поднимается, а затем снова опускается, зажимая жертву, иногда довольно сильно. Снизу площадку поддерживают перекладины, упирающиеся в столб под углом. Под платформой также имеются прикрепленные наручники, в которые заковывают тех, кого собираются пороть. Все приспособление имеет вид огромного креста. Он почернел от времени, местами покрыт пятнами зеленой плесени и мха, потрескался и сморщился, из него кое-где торчат щепки.

Было время, когда это орудие жестоких пыток стояло на общественной улице. Оно располагалось на лужайке, в конце рынка, и там преступников наказывал шериф. Старики, прожившие в городке всю жизнь, могут поведать, что, когда они были мальчишками, то все бездельники и бродяги со всей округи собирались здесь, чтобы забрасывать несчастных, преступивших закон и пригвожденных к позорному столбу, всем, что только не попадалось под руку; при этом случалось так, что некоторые из этой толпы сами попадали к столбу и бывали наказываемы точно таким же образом. Здесь же пороли и женщин. На открытом пространстве, с сорванной до талии одеждой, и гогочущая толпа собиралась вокруг, чтобы с бесстыдством наслаждаться ужасным зрелищем.

Это было всего лишь полвека назад. Может ли кто сказать, что с тех пор мы не стали более цивилизованными? Может ли кто сказать, что общество не стало более приличным, поскольку, повинуясь этому чувству, вынудило скрыть отвратительный пережиток варварства за стенами тюремного двора, где приведение в исполнение наказания более соответствует месту, чем возле дверей храма, где поклоняются милосердному Всевышнему? Я надеюсь, не за горами тот день, когда позорный столб и породившая его адская система, навеки останутся в прошлом, а люди штата поймут, что первая их обязанность сводится не к простому наказанию преступника, а к его перевоспитанию.

При этом, оправдывая свой подход, утверждают, что наказание не является серьезным, поскольку шериф никогда не злоупотребляет плетью. Но оно страшно не силой ударов, а присутствием множества людей, для которых, - и страдалец это чувствует, - он отныне и навсегда становится преступником. К тому же, сила ударов на самом деле зависит от шерифа, который способен убить человека тем же числом, которое другой даже не почувствует. Я утверждаю, что любой закон, предоставляющий исполнение наказание на личное усмотрение наказующему, который может быть подкуплен, напуган или, в конце концов, иметь личную неприязнь к наказуемому, кладет конец справедливости. Наказание должно быть непредвзято. Еще говорят, что никого не секут вторично. Это не соответствует действительности. Одни и те же мужчины возвращаются к столбу снова и снова. Некоторые из них изгоняют; они уходят, но только для того, чтобы в другой общине совершить те же самые преступления и стать бременем для других людей. Мы не имеем права наказывать, а затем изгонять преступников в иные места, где вполне достаточно своих собственных. На нас возложена священная обязанность держать их в тюрьмах, за счет государства, и обучать их там ремеслу, с помощью которого они смогут заработать себе на жизнь, конечно, если захотят. В таких местах арестанты могут стать предметами опеки тех филантропов, которые понимают, что общество обязано помочь этим людям. Но в тех условиях, которые созданы сейчас, лечение общества попросту невозможно, поскольку невозможно привить преступникам стремление к лучшей жизни, свободной от дурных помыслов.

У падшего ангела в Дэлавере нет шансов. Закон подрезает им крылья и ставит клеймо мерзавцев, а общество мечет в них громы и молнии и обвиняет в деградации. Врата милосердия закрыты для них безнадежно и навсегда, и они изгоняются прочь, неся на себе печать своих преступлений, подобно женщинам, клеймившимся алой буквой в Новой Англии в стародавние пуританские времена, так что весь мир может прочитать это их клеймо. Они знают, что их наказание страшно и жестоко, не пропорционально совершенному ими деянию; они проклинают своих судей, ненавидят их горькой, ничем не истребимой ненавистью. Они знают, что не будут допущены к возрождению, и что закон, который должен был бы поспособствовать этому, на самом деле навеки изгоняет их из общества, лишает принадлежности к роду человеческому, делает изгоями, более того - изгоями из изгоев. Они превращаются в камень, они выходят из тюрем закоренелыми, безнадежными преступниками.

Некий судья, который ввел законодательство в Дэлавере когда-то давным-давно (будем считать, тысячу лет назад) был, относительно применяемых им методов, весьма своеобразным человеком. Не знаю, может быть, ему нравилось слышать звук своего голоса, подобно многим менее почтенным и внушающим страх людям, или же он на самом деле любил терзать преступников на скамье подсудимых, во время произнесения приговора, наблюдая за их реакцией, держа в подвешенном состоянии, возбуждая в них надежды, который в конечном итоге развеивал в прах. У него было мягкое и доброжелательное выражение лица, когда он обращался к заключенному, и тем самым как бы обнадеживал несчастного, после чего отпускал несколько замечаний, которые были построены настолько гениально, что в них нежность переплеталась с ласковым сочувствием, пропитаны добротой и настолько выразительны, настолько проникнуты стремлением к благу преступника, что последний, наконец, приходил к твердому убеждению в том, что судья собирается приговорить его к самому легкому наказанию. И когда, в соответствующим настроении, он ожидал воплощения в жизнь этого своего благостного ожидания, судья, заметив, что нужный эффект достигнут, завершал свою речь, все с тем же филантропическим выражением лица, вынесением приговора, содержащего самое страшное наказание, предусмотренное законом за совершенное преступление.

Однажды, когда должность судьи занимал один из таких реликтов, в суде рассматривалось дело, - именно таким образом, - некоего юнца, которого звали Басби. Басби, как кажется. обвинялся в краже какой-то старой железяки, стоимостью в семьдесят пять центов, и присяжные признали его виновным. Басби было приказано встать, и судья, поместив на лицо мягкую снисходительную улыбку, нежно взирал на подсудимого; затем, сунув в рот небольшую щепотку табаку, глубоко вздохнул, и начал:

- Джордж Вашингтон Басби, вы были признаны виновным жюри, состоящим из ваших соотечественников, в преступлении против общества, мира и достоинства населения штата Дэлавер, и я здесь, чтобы наложить на вас справедливое наказание, предусмотренное законом. Мне очень, очень жаль видеть вас на скамье подсудимых, Джордж, это разбивает мое сердце, но я вынужден выполнить обязанность, возложенную на меня как на судебного исполнителя. Прервемся ненадолго, прошу вас, что взглянуть на вашу жизнь, то, от чего вы отрекаетесь своим поступком. Когда взошло солнце вашей жизни, вы появились на свет в счастливый момент в счастливом доме, вас окружали добрые родители и друзья, которые молились о вашем рождении, которые с самого детства опекали вас, любили и лелеяли вас, шли ради вас на жертвы.

- У вас есть мать, - тут голос судьи дрогнул, и он смахнул слезу, - мать, на коленях который вы начали сюсюкать ваши первые, обращенные к Богу слова, которая ухаживала за вами, служила вам с нежной, пылкой любовью, какую может испытывать только мать. У вас есть отец, чей взгляд, стоило ему только вас увидеть, наполнялся гордостью, кто дал вам в наследство свое честное имя. До того времени, пока вы, уступив коварным козням искусителя, не совершили преступление, ваша жизнь была безупречна, и, казалось, самые яркие задатки и мечты вашего детства будут воплощены в жизнь, богатую и исполненную благочестия. Ваше будущее было спокойным и счастливым; чистота, благородство и отвага, казалось, ждут вас, и все, что только может быть получено благодаря беспорочной репутации, упорству, энергии, искреннему следованию путем закона - это все должно было быть вашим.

После этих слов Басби почувствовал себя на седьмом небе. Он был уверен, что такой добрый старик не может отнестись к нему слишком строго и шепотом сообщил помощнику шерифа, что рассчитывает максимум на тюремное заключение сроком до шестидесяти дней.

Судья, между тем, сунул за щеку щепотку табаку, высморкался и продолжал:

- Как трудно мне определить точную меру вашего наказания! Зная, что мы должны заботиться о милосердии, и что должны прощать, если и сами надеемся на прощение, насколько болезненно мне провести черту между неоправданной снисходительностью и требованием нарушенного закона. Принимая во внимание, говорю я, все то, что говорит в вашу пользу - вашу молодость, вашу счастливую семью, напутствовавшую вас на путь истинный, где вы окружены родительской любовью, дом, где ваша любящая мать лежит, скорбя о грехе боготворимого ею сына, где ваш престарелый отец, преждевременно поседевший, опечаленный, сделал шаг к могиле в виду вашего поступка, дом, в котором вас воспитывали, увещевали и учили поступать правильно...

- Думаю, он не назначит мне больше месяца, - прошептал Басби помощнику шерифа.

- ...Учитывая, что это ваше первое правонарушение, что ваше поведение до сих пор свидетельствовало о том, что вы честный молодой человек, что вы извлекли урок из горького и страшного события, глубоко затронувшего ваше сердце, что у вас есть хорошие перспективы жить в будущем честно, принося обществу пользу, загладив вину и вернув себе доброе имя...

- После этих слов он вряд ли даст мне больше двадцати дней, - прошептал Басби.

Судья вытер повлажневшие глаза, сунул в рот очередную порцию табаку, после чего продолжил.

- С учетом всех этих смягчающих обстоятельств, принимая во внимание тот факт, полностью принимаемый наличествующим судом, что правосудие не мстительно, но осуществляет высшую справедливость по отношению к нарушителям закона, направленную на исправление и нравственное улучшение последних, я говорю о том, что вы находитесь в ранневесеннем периоде своего существования, с перспективой будущности, заманчивыми далями лучшей, ничем не омраченной жизни, - учитывая наличие скорбящих родителей, возносящих за вас молитвы; матери, заботившейся о вас с ваших самых первых шагов со всем величием и нежностью материнской любви, почтенного отца, смотрящего на вас как на утешителя его старости; учитывая также, что это ваш первый неверный шаг, совлекший вас с пути долга...

- Две недели, не больше! - прошептал Басби с радостью в голосе помощнику шерифа.

- С пути долга, - продолжал между тем судья, - и что до совершения преступления вы были выше подозрений и упреков, в свете всего этого, - подчеркнул судья, - повинуясь чувству долга, как представитель закона, хотя и связанный присягой выступать в защиту его поруганного величия...

- Провалиться мне на этом самом месте, если он даст мне больше чем одну неделю, - пробормотал Басби.

- Так вот, хотя я и обязан осуществлять правосудие, будучи абсолютно беспристрастным, я чувствую, что мне будет трудно осуществить это в данном конкретном случае, имея в виду вышеперечисленные смягчающие обстоятельства, то есть вынести приговор, в соответствии с законом, который не покажется вам чрезмерно строгим или даже жестоким, а даст вам могучий импульс к преображению...

- То есть, он собирается отпустить меня прямо сейчас! - воскликнул Басби.

- Так вот, принимая во внимание вашу молодость, ваше предыдущее хорошее поведение, ваши будущие перспективы, ваших страдающих родителей и вашего искреннего раскаяния, я объявляю приговор. Вы, Джордж Вашингтон Басби, похитивший кусок железа, обязаны возместить его стоимость в семьдесят пять центов, а также расходы по судебному процессу, после чего в субботу получите двадцать ударов плетью по голой спине, без снисхождения; затем вас проводят в тюрьму графства, где вы проведете шесть месяцев, и будете носить куртку каторжника при появлении в обществе в течение одного года после освобождения. Шериф, выведите заключенного из здания суда.

Затем судья со скорбной, но сочувственной улыбкой взглянул на Басби, сунул за щеку очередную порцию табаку, сплюнул на пол и приказал привести следующего преступника.

Миссис Аделер посмеялась и сказала, что я позволил себе некоторое преувеличение, рассказывая эту историю. Но это не так. Я действительно знал мальчика тринадцати лет, приговор которому был вынесен почти теми же самыми словами, когда он находился на скамье подсудимых в здании суда Нью-Кастла, поскольку украл кусок железа, стоимостью в семьдесят пять центов. И я лично присутствовал на тюремном дворе, когда шериф хлестал его плетью, а паренек корчился от боли. Это было печальное зрелище - если не сказать, ужасное. Я не могу, пожалуй, обвинить судью в том, что он изложил приговор в виде лекции, подобной приведенной выше. Такие лекции, как я уже говорил, были характерны для судей, живших десять веков назад. Но случай является подлинным, и он произошел совсем недавно. Я не виню судью. Он действовал в соответствии с кодексами, написанными другими людьми. Но этот закон есть дикость, и гуманные люди, живущие в нашем штате, должны приложить все усилия, чтобы добиться его отмены.

Глава XIV. - Дэлаверская легенда. - История старого времени. - Рождественский спектакль. - Ужасное обвинение. - Бег в ночи по берегу реки. - Суд и приговор. - День святого позорного столба семьдесят лет назад. - Телесное наказание женщины. - Избавление.

Пока сцены порки возле позорного столба еще оставались свежи в моей памяти, я записал рассказ о Мэри Энгл. Это местная дэлаверская легенда о событиях, случившихся семьдесят с лишним лет назад, когда в городе Нью-Кастле существовал обычай наказания плетьми женщин.

Это произошло в первый день Рождества, когда в особняке Ньютона для участия в праздничных мероприятиях собралось маленькое общество; на этот сезон особняк становился самым популярным местом. Дом располагался на берегу реки, в трех с небольшим милях от Нью-Кастла, и в то время считался самым красивым и большим зданием в окрестностях. Широкие газоны ограниченные живыми изгородями, спускались вниз к берегу; в летнее время они были покрыты пышными цветами. Зимой же трава побелела от мороза; изгороди стали серо-коричневыми, огромные старые деревья, лишенные листвы, стонали, скрипели и дрожали на ветру, размахивая ветвями, словно ища друг у друга сочувствия за свой неприглядный вид.

Внутри же особняка жизнь кипела и била ключом, здесь царило веселье и хорошее настроение.

Старый майор Ньютон, владелец и повелитель имения, был одним из расы господ, перенесших на этот континент манеры, привычки и радушное гостеприимство лучших представителей класса английских землевладельцев своего времени. Он был страстным охотником на лис, и многочисленные шкуры, висевшие в его столовой, были тому свидетельством. Он не признавал ограничений в пользовании всеми жизненными благами, а потому в его шкафах всегда имелось с десяток графинов, содержимое которых могли по достоинству оценить гости и посетители майора. Его стол отличался обилием прекрасных блюд, обедать с ним было большой честью и удовольствием. Он был хорошо образован и имел до некоторой степени утонченный вкус; но грубость времени, в которое он жил, наложила отпечаток на его манеры, а потому он отчаянно ругался и был скор, страшен и жесток на расправу. Принадлежавшие ему сорок негров-рабов были окружены снисходительной добротой, пока подчинялись ему беспрекословно, но любая попытка неповиновения вызывала шквал ругательств и суровое наказание, каковые меры он считал непременным условием для поддержания дисциплины.

Сегодня майор был не в духе и не присоединился к безмятежно веселящейся компании, которая, несмотря на мрачное состояние владельца, праздновала святки с примерным весельем и смехом.

В пять часов обед закончился; дамы вышли, сюртуки расстегнуты, на столе появились виски, вино и яблочный пунш, а также еще с полдюжины других напитков, и майор с оставшейся частью гостей мужского пола принялись воздавать им должное. Майор сидел во главе стола; доктор Рикеттс, весельчак и холостяк пятидесяти лет, который всем лекарствам в жизни предпочитал удовольствия, председательствовал на другом конце, а по бокам разместилась дюжина господ из соседних поместий, среди которых находились Том Уиллиттс, владевший соседней фермой, и Дик Ньютон, единственный сын майор.

Разговор не клеился. Майор оставался мрачным. Дик, казалось, сочувствовал отцу. Том Уиллиттс мечтал о том, чтобы выпивка поскорее кончилась, и он мог отправиться в гостиную (мысленно он уже был там), где его ожидала невеста, Мэри Энгл, служившая гувернанткой у майора. Гости постепенно приходили в состояние, в каком находился хозяин дома; и если бы не доктор Рикеттс, атмосфера была бы просто непереносимой. Тот, однако, был разговорчив, жизнерадостен и совершенно равнодушен к молчаливости остальных. Одной из его слабостей была любовь к теоретизированию, и он перескакивал с одной темы на другую, не обращая внимания ни на что, кроме солидного бокала, который он вновь и вновь наполнял то из графина, то из чаши с пуншем.

Наконец, он воскликнул, в надежде вывести своего хозяина из состояния тоскливого уныния:

- А теперь, майор, давайте споем! Дернем Tally Ho!

- Я не могу сегодня петь, господа, - сказал майор. - Дело в том, что у меня случилась неприятность. Точнее даже будет сказать - беда, и я...

- Как? - дружно воскликнула компания. - Что случилось?

- Случилось? - с проклятьем произнес майор. - Я потерял свою знаменитую старую бриллиантовую брошь, - ее, господа, дал моему отцу Георг II - драгоценность, которую я ценил больше всего на свете. Она была вручена отцу в качестве награды за проявленную им храбрость и подвиг, совершенный в битве при Деттингене, и то, что она драгоценна, это пустяк, по сравнению с тем, что она - свидетельство доблести моего отца.

- Как же вы потеряли ее, майор? - осведомился доктор.

- Когда я подошел утром к столу, в котором она хранилась, то обнаружил, что замок открыт, внутренний ящик взломан, а брошь исчезла из коробки.

- Кто же мог это сделать?

- Не могу себе представить, - отвечал майор. - Не думаю, чтобы это был кто-то из слуг. Я обыскал их, но это было бесполезно, сэр, - бесполезно; она пропала. Но если я когда-нибудь обнаружу негодяя, я собственноручно разделаюсь с ним - я сделаю так, даже если это окажется Дик, - и старик торопливо проглотил бокал портвейна, чтобы залить горе.

- Мой опыт относительно подобных преступлений, - сказал доктор, - подсказывает мне, что лица, их совершающие, обычно в той или иной степени безумны.

- Безумны! - яростно вскричал майор. - Если я поймаю того, кто это сделал, то он, в лучшем случае, окажется в больнице!

- Мы все время от времени становимся немного ненормальны, - когда злимся, влюбляемся, то есть, если хотите, когда испытываем какое-либо сильное чувство, - сказал доктор. - Крайнее невежество, будучи по сути отрицанием своих интеллектуальных способностей, также в некотором роде является безумием, это относится и к извращенным представлениям о морали, полученным теми, кто вовлечен в преступную жизнь с детства. Мое мнение таково, что наказание должно избавить от первопричины совершенного поступка, но ни в коем случае не являться просто местью.

- А мое мнение таково, что каждый мерзавец, нарушивший закон, должен быть подвергнут порке и тюремному заключению, чтобы знал, как общество реагирует на преступления. И мне ни к чему эти ваши хитроумные теории о негодяях, которые грабят общество! - угрюмо буркнул майор, поднимаясь со стула.

Врач ничего не ответил, и вся компания вышла в гостиную.

Здесь возле большого камина сидели: миссис Ньютон, две ее дочери - совсем девочки - Мэри Энгл, их гувернантка, миссис Уиллиттс и жены приглашенных джентльменов.

Они встали, когда в комнату вошли мужчины, и радушно их приветствовали. Том Уиллиттс быстро направился к Мэри; в то время как остальные принялись оживленно болтать, он нежно взял ее за руку, после чего - это была их привилегия - они пересекли комнату и сели у окошка; лицо Мэри просияло, когда она нежно поблагодарила Тома за прекрасный подарок, посланный им ей днем ранее.

- Тогда почему же вы не надели его, Мэри? - спросил он.

- Вы хотите, чтобы я сделала это? В таком случае, я сейчас же отправлюсь в свою комнату, - сказала Мэри.

Мэри Энгл была дочерью вдовы, жившей в городке и сильно нуждавшейся в средствах. Одаренная и получившая хорошее образование, девушка решила не сидеть на шее у матери, а стараться обеспечить себя самой. Она нашла место гувернантки в семье майора Ньютона. Молодая, красивая, из хорошей семьи, она была ценным приобретением для майора, всеобщей любимицей, хотя ее хозяин никак не мог избавиться от ощущения, что поступает неправильно, допуская близкие отношения между ней и своей семьей, поскольку она все-таки зависела от него, как наемная работница. Тем не менее, он относился к ней ласково, как любой мужчина к красивой женщине. Любой юноша мог влюбиться в Мэри с первого взгляда. Дик Ньютон страстно полюбил ее, прежде чем она успела пробыть в доме его отца всего один месяц. Но ее благосклонность склонялась в сторону Тома Уиллиттса, постоянного гостя в особняке Ньютонов, и прекрасного парня, подобного которому не найти во всем штате, даже с ищейками. Дик не успел поведать о своих чувствах, а потому Том считал себя вправе вступить в игру за драгоценный приз, который и выиграл. Но Дик, в порыве страсти и душившего его разочарования, поклялся, что либо девушка будет принадлежать ему, либо он погубит ее и ее избранника, после чего покончит с собой. Помолвка Тома и Мэри состоялась за три месяца до Рождества. Они должны были пожениться будущей весной.

Сегодня, рождественским вечером, в особняке Ньютона должно было состояться театральное представление с участием молодых людей. Временная сцена была возведена в одном конце длинной залы, в надлежащее время перед занавесом расставили стулья, на которых заняли свои места гости, весело переговариваясь и посмеиваясь, пока, наконец, не прозвучал колокол, подавая сигнал к началу представления.

Это была небольшая пьеса - пожалуй, краткость была ее основным достоинством; одну из главных ролей в ней играла, разумеется, Мэри Энгл.

Она вышла, улыбающаяся, и начала читать бодро, с воодушевлением, что обещало сделать ее выступление незабываемым. На шее у нее имелась бриллиантовая брошь, сверкавшая и переливавшаяся всеми цветами радуги.

Со стороны зрителей раздался удивленный возглас, и этот звук сбил Мэри. Она замолчала и вопросительно посмотрела вниз. Майор Ньютон увидел брошь. С его губ сорвалось ужасное слово, он вскочил со своего места и бросился на сцену.

- Где ты это взяла? - в ярости завопил он, указывая дрожащей рукой на бриллианты.

В наступившей тишине, побледневшая, Мэри спокойно ответила:

- А почему вы об этом спрашиваете, сэр?

- Откуда ты это взяла, я тебя спрашиваю? Эта вещь украдена у меня. Ты воровка!

Мгновение, и Мэри сорвала брошь со своего платья и бросила на пол.

Майор прыгнул к броши и поднял ее. Мэри закрыла лицо руками; сквозь прижатые пальцы были видны пунцовые щеки.

- Где ты взяла это? - снова взревел майор.

- Я не скажу вам, сэр, - проговорила она, с усилием оторвав руки от лица и опустив их.

- Вон из этого дома! Немедленно! И никогда больше здесь не появляйся! - с дикой яростью заорал майор.

Том Уиллиттс вошел в залу, как только были произнесены последние слова. Мэри, казалось, вот-вот упадет в обморок. Он бросился к ней, чтобы защитить от разъяренного майора. Он не знал, что здесь произошло, но смотрел на майора так, будто собирался убить его.

Но едва он собирался обнять Мэри, она отшатнулась от него; бросив на молодого человека взгляд, в котором презрение смешивалось с ненавистью, она выбежала из залы.

Миновав прихожую, она распахнула дверь настежь, и, с непокрытой головой, с лицом, горящим от стыда и позора, с безумной обидой в сердце, сбежала в холод, мрак и пустоту зимней ночи.

Вряд ли осознавая, куда бежит, она оказалась на берегу реки; и быстрым шагом двинулась по жесткому песку. Волны разбивались о ледяную кромку берега, подкатывались к ее ногам, и шептали, бормотали, приговаривали о ее бесчестии. Ветер шелестел засохшей осокой на берегу, наполняя заросли голосами, смеявшимися над ней. Звезды, яркие, как никогда прежде, мерцали в морозном воздухе. Свет где-то на реке и в далеком городе, пробивался сквозь темноту и призывно манил - куда?

Она была в смятении. Поначалу она чувствовала почти непреодолимое желание покончить со всем. Один-единственный шаг, и эта боль, эта мука, скроются в ледяной воде. Но потом к ней пришла надежда, надежда на оправдание, одновременно с осознанием ужасного греха самоубийства. Нет, она вернется домой, к матери, которая никогда ее не отвергнет. Она откажется от счастья, от общения с людьми, скроется от бессердечного холодного мира навсегда. Она никогда больше не встретится с друзьями-предателями и прикидывающимися любящими, она скроется от обмана, предательства и злобы, и никогда больше не доверится никому в мире, за исключением ее дорогой матери.

Приняв такое решение, по песчаному пляжу, через болото и грязь, сквозь высокие камыши и траву, растущие у воды, путаясь и сбиваясь в пути в полной опасностей темноте, с растрепанными, растерзанными порывами ветра волосами, но без единой слезинки на бледном лице, она шла, ночью, пока, совершенно обессилев, от мучений пути и душевных страданий, не оказалась возле дома своей матери, и, войдя, не обхватила ее шею руками, после чего, с рыданиями, упала в обморок у ее ног.

* * * * *

Веселью в особняке Ньютона настал конец. Когда Мэри выбежала из комнаты, все присутствовавшие в ней на мгновение застыли, пораженные, в недоумении, в то время как майор, с бешеной страстью, но, тем не менее, несколько в замешательстве от своего собственного поведения, быстро ходил взад-вперед по сцене, пытаясь объяснить его своим гостям, рассказывая о случившейся краже. Но Том Уиллиттс, шокированный жестоким обращением майора с Мэри, исполненный праведного негодования и возмущения таким его поступком, прервал его объяснения.

- Вы трус и мерзавец, сэр, и, не смотря на ваш почтенный возраст, я заставлю вас ответить за оскорбления, нанесенные молодой девушке.

Но еще до того, как майор смог ответить, он выбежал, чтобы отыскать Мэри и предложить ей свою защиту. Напрасно искал он ее на дороге; исполненный горечи, задаваясь вопросом, чем были вызван ее обращенный на него презрительный взгляд, он тщетно блуждал в темноте, искал глазами бедную девушку, ради которой не задумываясь был готов отдать собственную жизнь.

- Может быть, это просто шутка, - предположила миссис Уиллиттс. - Не думаю, чтобы Мэри была способна на кражу. Вряд ли она была намерена хранить брошь у себя.

- Ничего себе шутка, - сказал майор. - Вскрыть мой стол три дня назад. Подобного рода юмор доводит людей до тюрьмы.

- Я вот что думаю об этом, - сказал доктор. - Либо она стала жертвой гнусного розыгрыша, либо кто-то украл у вас драгоценную брошь и подкинул ей, чтобы очернить в ваших глазах.

- Я не верю ни в то, ни в другое, - буркнул майор.

- Но это, должно быть, именно так. Если она украла брошь, то точно не надела бы ее сегодня в вашем присутствии. Это абсурд. Исходя из моей теории...

- Хватит с меня ваших теорий! - взорвался майор, сознавая справедливость этого замечания, но от того, что он сознавал это и внутренне соглашался с ним, приходя в еще больший гнев. - Она воровка, и, клянусь собственной жизнью, либо она признается, каким образом к ней попала драгоценная брошь, либо угодит в тюрьму.

- В таком случае, я тоже клянусь своей жизнью, - твердо сказал возмущенный доктор, - что разгадаю эту тайну и сниму с невинной девушки позорное, возмутительное обвинение.

- Можете делать все, что вам угодно! - заявил майор и пренебрежительно повернулся к нему спиной.

Врач вышел, гости разошлись, на все лады рассуждая о случившемся, чтобы поведать историю другим, так что к полудню следующего дня она была известна во всем штате.

* * * * *

Когда Мэри немного пришла в себя и сбивчиво поведала историю своего унижения и страданий, мать успокаивала ее, говорила, что ей следует остаться дома; в то же время она осуждала поведение майора Ньютона, надеясь, вместе с тем, что он поймет свою ошибку и изменит свое мнение о ее виновности.

- Он не изменит его, мама.

- Почему? Откуда у тебя взялась эта брошь, Мэри?

- Не спрашивай меня, мама, я не могу этого сказать.

- Может быть, она попала к тебе случайно?

- Нет, нет, - сказала Мэри. - Мне ее подарили, я не могу сказать кто; но уверена, что она предназначалась мне. Это было жестоко, очень жестоко! - И она снова разрыдалась.

- Но кто оказался способен на такой постыдный поступок? - спросила мать.

- Мама, я не могу этого сказать, даже тебе.

- Но, Мэри, это глупо. Ты должна, ради себя, ради меня, открыть имя этого преступника.

- Этого никогда не случится. Я лучше умру.

- Это, случайно, не Том Уиллиттс?

- Ты не должна меня спрашивать об этом, мама, - твердо сказала Мэри. - Если человек, предавший меня, оказался достаточно труслив, поставил меня в такое положение, а сам безучастно наблюдал за моим позором, то у меня хватит сил вынести это. Я предпочту страдание его оправданиям.

В это время в дверь постучал Том Уиллиттс.

- Если это Том Уиллиттс, мама, - произнесла Мэри, вставая, - скажи ему, что я не хочу его видеть. Скажи ему, чтобы он больше никогда не приходил в этот дом. Скажи ему, - ее глаза горели, она топнула ногой, - скажи ему, что я его ненавижу! Ненавижу лживого, низкого негодяя! - Она упала обратно на стул и разразилась слезами.

Миссис Энгл встретила Тома в дверях. Он был крайне встревожен, но обрадовался, узнав, что Мэри в безопасности. Миссис Энгл передала ему, что Мэри отказывается видеться с ним. Ему было больно это слышать, и он просил перемолвиться с ней, хотя бы одним словом.

- Вам известно что-нибудь об этом грязном деле, мистер Уиллиттс? - спросила миссис Энгл, с подозрением глядя на молодого человека, поскольку ее дочь считала того преступником.

- Клянусь честью, нет. Я услышал брань майора Ньютона, увидел брошь на полу, а когда Мэри выбежала, то последовал за ней. Понятия не имею, что все это может значить.

- Она, видимо, подозревает вас в том, что именно вы стали причиной ее неприятностей. Докажите, что это не так. До той поры она не захочет с вами увидеться. Прошу вас, за себя и за нее, раскройте истинную причину случившегося, если вам это удастся; по крайней мере, приложите к этому все усилия.

Том удалился, огорченный, сконфуженный. Она подозревает его. Не удивительно, что она так посмотрела на него. Он раздумывал над случившимся, и не мог придти к определенному выводу. Он послал ей брошь, которую она обещалась носить, но не надела. Казалось невозможным, чтобы его подарок был подменен. Его собственный слуга вручил его ей, и принес в ответ ее благодарность. Кроме того, кто мог устроить такую подлость по отношению к молодой девушке? Не придя ни к какому выводу, он на следующее утро отправился со своею бедой к доктору Рикеттсу.

Доктор был озадачен не меньше чем он, однако был уверен, что здесь имеется какая-то грязная игра. Он собирался раскрыть тайну, и начал свое расследование, посетив Мэри. К ней домой он отправился один. Здесь он столкнулся с крайне неприятной ситуацией. Миссис Энгл сидела на диване и горько рыдала; Мэри, с бледным, печальным лицом, но полная решимости, стояла напротив исполнителя, который, со многими извинениями, свидетельствовавшими о том, что ему крайне неприятна возложенная на него обязанность, протягивал ей документ и просил сопровождать его.

Это был констебль с ордером на ее арест.

Почти пять месяцев прошло до того дня, когда должно было состояться судебное разбирательство. Доктор Рикеттс опросил каждого, кто мог иметь отношение к делу о похищенной броши, но ничего не достиг; тайна продолжала оставаться тайной. Слуга Тома поклялся, что передал его подарок Мэри в собственные руки. В то время в доме майора Ньютона присутствовали двое слуг, и оба были уверены, что упаковка не была нарушена. Под вскрытым столом, в котором хранилась брошь, был найден наперсток Мэри, а служанка в своей комнате обнаружила зубило, спрятанное за книгами в книжном шкафу.

Это доказательство, хотя и пустяшное, свидетельствовало против Мэри, не смотря на абсурдность ситуации с обнаружением похищенного. Сама девушка хранила упорное молчание и отказывалась сказать, каким образом она попала к ней. Врач был изумлен и смущен; в конце концов, он был вынужден отказаться от дальнейших расспросов, рассчитывая на благоразумие присяжных и оправдательный вердикт.

Все это время Мэри провела в своем доме, не общаясь ни с друзьями, ни со знакомыми. Никто не желал навещать ее. Она находилась в стесненных обстоятельствах, она была в опале. Общество всегда считает своих членов виновными, до тех пор, пока не будет доказана их невиновность. В городе нашлись люди, завидовавшие ее красоте, ее популярности, то, что она любима богатым Томом Уиллиттсом, и они, не колеблясь, намекали, с насмешками, что всегда сомневались в достоинствах Мэри Энгл и с пеной у рта доказывали ее виновность.

Том Уиллиттс с ума сходил от ее отношения к нему и позорных обвинений, которые на нее возводились. Вместе с доктором Рикеттсом и Диком Ньютоном, сильно обеспокоенными ее судьбой, и пытавшимися ему помочь, он старался избавить ее от обвинений; увы, напрасно.

Настал день суда. Зал был переполнен. Лучшие адвокаты с обеих сторон соревновались друг с другом, как это обычно делают юристы, но сердце обвинителя, похоже, не приветствовало его обязанности. Впрочем, обстоятельства дела говорили за него. У защиты не было ничего, кроме ссылок на добропорядочность Мэри и абсурдность ее появления с украденной брошью.

Судья поручил присяжным вынести вердикт в отношении заключенной. После часа тревожной неизвестности, присяжные единогласно сказали: "виновна".

Миссис Энгл разрыдалась. Мэри откинула вуаль со своего лица; оно было мертвенно бледным, но ни единый мускул не дрогнул на нем, пока судья не зачитал приговор:

- Возмещение судебных издержек, штраф в размере ста долларов, двадцать ударов плетью по голой спине в субботу, после чего тюремное заключение сроком на один год.

Мэри потеряла сознание и упала на пол. Доктор Рикеттс, поднимая ее, дал ей нюхательную соль. Девушку препроводили в тюрьму до дня исполнения наказания.

Доктор вскочил на коня и спешно отправился в Довер, от которого город отделяло сорок миль. Он собирался поговорить с губернатором. Он собирался выхлопотать Мэри прощение, а затем увезти ее куда-нибудь в другое место, где она забудет о своих страданиях и позоре, где она сможет начать новую жизнь. Он потерпел поражение. Губернатор не был милосерден, он был справедлив. Нарушен закон. Двенадцать достойных людей сочли ее виновной. Если человек совершил преступление, он должен понести наказание. Интересы общества должны быть соблюдены. Нрав и социальное положение преступника в данном случае взывают к справедливости не более, чем когда-либо. Если он помилует Мэри Энгл, то у людей будет полное право сказать, что бедные, одинокие и слабые всегда избегают наказания, в то время как влиятельные и богатые преследуются по всей строгости закона. Он должен исполнить свой долг перед штатом и его населением. Он не может помиловать ее.

Искать милости следовало не у него. В ночь перед приведением наказания в исполнение, доктор сидел у себя в гостиной, глядел на пылавший в камине огонь и, склонив голову на руки, с печалью вспоминал сцену в тюрьме, откуда только вернулся, которой стал свидетелем - Мэри, в сырой, узкой камере, вела себя после страшного суда самым героическим образом и не открыла секрет, который, - доктор был в этом уверен, - будучи раскрыт, вернул бы ей свободу и доброе имя; и рядом с ней миссис Энгл, полная ужаса и отчаяния, горько оплакивающая бесчестье, постигшее ее ребенка, и еще большее бесчестье и телесные мучения, ожидавшие его на следующий день.

И вот, в то время, как старое сердце доктора разрывалось от жалости, а голова разрывалась, поскольку его мысли блуждали в умопомрачительном лабиринте обстоятельств, в поисках хоть какого, обещающего спасение, выхода, вошел Дик Ньютон.

Он был бледен и изможден, его глаза смотрели в пол.

- Что такое, Дик, в чем дело? - спросил доктор.

- Доктор Рикеттс, я пришел, чтобы признаться в постыдном поступке. Я...

- Что? - нетерпеливо и подозрительно осведомился врач, поскольку голос Дика дрожал.

- Я долго не решался признаться в этом, - поспешно сказал Дик, - а сейчас, боюсь, слишком поздно. Это я украл бриллиантовую брошь.

- Что?! - воскликнул доктор, вскакивая на ноги и задыхаясь от волнения.

- Я - причина всех этих неприятностей. Это моя вина, что Мэри Энгл обвинена и осуждена, по моей вине она может понести наказание. Ах, доктор, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы спасти ее? Я никогда не думал, что дело зайдет слишком далеко.

- Несчастный мерзавец! - сказал доктор, не в силах сдержать отвращение и презрение. - Почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты допустил, чтобы на голову невинной девушки пали страдания и позор, в то время как другие готовы отдать за нее собственную жизнь? Как ты посмел совершить подобное злодейство? Отвечай! Немедленно!

Несчастный мерзавец пал на колени и стал рассказывать дрожащим голосом.

- Я люблю ее. И ненавижу Тома Уиллиттса. Он послал ей браслет. Я узнал об этом. Я вскрыл стол моего отца и взял его брошь. Угрозами и деньгами я заставил слугу Тома отдать мне коробку за несколько мгновений до того, как он вошел в дом. Я положил брошь в коробку. Она думает, что это Том послал ей брошь, и решилась скорее принять бесчестье и даже смерть, чем предать его, хотя и решила, что это он виной всему, что с ней случилось. Это был подлый, мерзкий поступок с моей стороны, но я думал, что жертвой окажется Том, а не она, а теперь, когда все случилось так, как случилось, не могу вынести своей подлости. Но ведь теперь вы спасете ее, доктор, правда? Я отправлюсь в изгнание, я покину страну, я убью себя... Я сделаю все что угодно, чтобы загладить свою вину и предотвратить ужасное наказание.

Несчастный разрыдался. Доктор Рикеттс смотрел на него некоторое время взглядом, полным одновременно жалости и презрения, после чего сказал:

- Значит, мои предположения подтвердились. В таком случае, сэр, вы отправитесь вместе со мной к губернатору, и посмотрим, как он отреагирует на вашу исповедь.

- Как, прямо сейчас, ночью? - спросил Дик.

- Да, прямо сейчас. Для вас и несчастной девушки необходимо, чтобы лошади доставили нас в Довер и обратно до десяти часов утра.

Спустя пять минут они сидели в коляске, мчавшейся сквозь ночную тьму; сердце одного было наполнено надеждой и радостью, у другого - больно сжималось, исполненное страдания и презрения к самому себе, в предчувствии страшного будущего.

Настало утро субботы - холодное, сырое, пронизанное ветром майское утро.

В городе царила небольшая суматоха. Мужчины расположились у входа в салун, возле которого были привязаны их лошади, говорили о политике, перспективах на урожай, ценах на зерно, последних новостях, прибывших с судами и дилижансами из Филадельфии. Внутри читали старые газеты, пили, ругались и о чем-то громко переговаривались.

Но особенное оживление царило в другом квартале. В середине рыночной площади имелась полоса зеленого дерна двадцати футов в ширину, обсаженная по бокам рядом деревьев. В центре ее располагался позорный столб с площадкой.

Колокол на колокольне, располагавшейся вниз по улице, пробил десять часов. Это был тот самый колокол, который призывал людей в воскресенье к службе, молиться Богу и искать у Него милости. Колокол служил двойной цели. Он призывал святых к молитве, а грешников - к наказанию.

Первым тюремщик вывел из тюрьмы жалкого вида белого человека, вцепившись в него, будто коршун. Он быстро втащил свою жертву по лестнице и поместил в крестовине. Мальчишки, сбившиеся в кучку под площадкой, проверяли состояние метательных снарядов. Тюремщик спустился. Один из мальчишек поднял руку и метнул тухлое яйцо в приговоренного. Снаряд угодил тому прямо в лоб, его мутное содержимое потекло по лицу к подбородку. Это послужило сигналом для остальных. Яйца, дохлые кошки, грязь, камни, пучки дерна и прочие, тому подобные, предметы, посыпались на приговоренного, и вскоре вся площадка оказалась усыпана ими. Он вопил от боли и тщетно пытался стереть с лица кровь, струившуюся из порезов, и нечистоты, которыми его осыпали. Толпа гудела и смеялась над его усилиями, отпускала в его адрес мерзкие шуточки относительно деревянного воротника и манжет, и ни в одном сердце, посреди бесновавшейся толпы, не было жалости к наказуемому. Он стоял так в течение часа, испытывая невыносимые мучения. Когда на колокольне пробило одиннадцать, он был высвобожден, жалкий, почти беспомощный, сильно израненный. Больше сегодня на площадке никого не наказывали. Зато у позорного столба должны были быть наказаны плетью две женщины, белая и черная. Кто была белая женщина, мы знаем.

Первой была негритянка. Ее вытащили из тюрьмы, полуобезумевшую от страха. Вокруг ее ног была обернута грязная ситцевая юбка. Вокруг тела - разодранное покрывало. Тюремщик силой тащил ее сквозь насмехавшуюся толпу, а она бессвязно умоляла о пощаде, давая немыслимые, дикие обещания; но безжалостный служитель закона обхватил железными манжетами ее запястья, так что она была вынуждена подняться на цыпочки, чтобы избежать боли в руках. С ее плеч сорвали покрывало, и она повернула голову в сторону шерифа, готового исполнить предписанное наказание. В ее широко раскрытых глазах ясно читался ужас.

Этот офицер - воплощенная добродетель - попробовал острые ремешки "кошки", безразлично глядя на женщину, беспрестанно молившуюся; а когда тюремщик произнес: "Сорок ударов плетью, шериф", лениво размахнулся "кошкой" и обрушил ее концы на спину жертвы. После первого же удара брызнула кровь.

Толпа смеялась и аплодировала. Шериф принял аплодисменты со спокойным равнодушием человека, ощущающего величие своей должности и уверенного в своем мастерстве.

По мере возрастания количества ударов, кожа вспухала четкими фиолетовыми полосами, кровь превратилась в сплошной поток, стекающий на убогую юбку, окрашивая ее новым, ужасным цветом. Пронзительные крики женщины наполнили воздух, в нескольких сердцах проснулось нечто вроде жалости. Но, поскольку наказывали "ниггера", эти ростки человеческого участия тут же завяли.

Она корчилась под ударами, сжималась, извивалась, подавалась вперед, пока, наконец, потеря крови, страшная боль и душевные страдания не привели к потере сознания; она беспомощно обвисла на прикованных руках. Поначалу шериф предположил отложить наказание до тех пор, пока она не придет в себя. Но поскольку оставалось всего пять ударов, он счел за неразумное их откладывать. После того, как по бесчувственному телу были нанесены оставшиеся удары, вперед вышел тюремщик с ножницами. Шериф взял их и хладнокровно отрезал у женщины части ушей. После чего руки ее были освобождены, и она, по-прежнему без сознания, искалеченная, истекающая кровью, была снова отнесена в тюрьму.

Ее крики проникали сквозь стены, и бледное лицо девушки, слышавшей их, стало еще белее; ведь она слышала крики своей сестры по несчастью. Рядом с ней в камере находились две женщины, миссис Энгл и миссис Уиллиттс. Первая изо всех сил сдерживалась, ради своей дочери, и не смела произнести ни слова. Миссис Уиллиттс, сквозь слезы, как могла пыталась утешить Мэри, дрожащими руками снимая с нее одежду.

- Настанет день, Мэри, дорогая, когда вы будете оправданы, а эти злые люди будут прятать от вас свои лица, стыдясь позора и унижения, которым они вас подвергли. Имейте мужество пройти через это испытание. Может быть, все будет не так страшно. Всю ночь может длиться плач, но утром приходит радость. Настанет день, когда все мы будем счастливы.

Мэри Энгл стояла безмолвно, подобно статуе; она осталась такой, когда унесли ее одежду, а ее белая нежная кожа поблескивала в тусклом свете.

Время почти настало. Чернокожую женщину втащили в соседнюю камеру. С улицы доносился ропот толпы. Миссис Уиллиттс накрыла покрывалом плечи, цвета слоновой кости, и Мэри, повернувшись к своей матери, обвила ее руками и поцеловала. Она прошептала:

- Я умру, мама. Я не выживу. Я никогда не увижу тебя снова.

Ни единой слезинки не было у нее на глазах. Плотно обернутая покрывалом, со спокойствием отчаяния, она готова была выйти из камеры, как только раздастся зовущий ее голос тюремщика.

На улице возник переполох. Послышался звук копыт приближающейся лошади. Громкий голос, вопящий на всю улицу.

Ворвался доктор Рикеттс, красный, размахивая зажатой в руке бумагой.

- Она помилована! Оправдана! - кричал он. - Оставьте ее! Ведите ее обратно! - сказал он тюремщику, уже взявшему было Мэри за руку. - Взгляните на это! - И он бросил бумагу ему в лицо.

Долгое испытание закончилось, Мэри Энгл не могла поверить в случившееся; она вряд ли понимала, что происходит, какие усилия были затрачены, чтобы доказать ее невиновность, она просто стояла, ошеломленная, растерянная. Затем она почувствовала внезапно нахлынувшую слабость, ее уложили на низкую кровать, и доктор поведал ей всю историю ее оправдания; когда же врач сказал, что Том ни в чем не был виноват, девушка повернулась лицом к стене, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы, и прошептала:

- Слава Господу! Слава Господу, что это так!

Как только она показалась в дверях тюрьмы, опираясь на руку врача, толпа, в значительной мере возросшая, встретила ее приветственными криками, но Мэри опустила на лицо вуаль и содрогнулась при мысли о том, что это те же самые люди, которые собрались, чтобы увидеть, как ее будут наказывать.

- Это соответствует моей теории, дорогая, - сказал доктор. - Люди одинаковым образом радуются, когда их собраться попадают в беду, и когда из нее выпутываются.

Мэри вернулась обратно в свой старый дом, который тут же был осажден друзьями, отношения с которыми были прерваны возведенным на нее обвинением, и которые теперь желали поздравить ее с оправданием.

Том Уиллиттс постучал в дверь и спросил миссис Энгл:

- Могу ли я теперь войти?

Его лицо пылало.

Получив разрешение, он вошел и, перед всеми, взял руки Мэри в свои, а она просила у него прощения за причиненные ему страдания.

Но Том также желал быть прощенным; после признания вины, раскаяния, искреннего желания проявить милосердие, они вновь стали лучшими друзьями, даже более лучшими, чем были прежде.

- Раньше я просто любил вас, - сказал Том, - теперь же я вас просто боготворю за ваш героизм и проявленную вами жертвенность, ради моего спасения.

Прибыл еще один посетитель. Старый майор Ньютон вошел в комнату, держа шляпу в руке, со склоненной головой. Морщины на его лице казались более глубокими, чем обычно, он выглядел опечаленным, сломленным.

Подойдя к Мэри, он остановился перед ней с опущенной головой, и сказал:

- Я пришел, чтобы попросить у вас прощения за свою жестокость и бессердечие. Обиду, которую я нанес вам, я никогда не смогу искупить. Мое раскаяние ляжет вместе со мной в мою могилу. Но если у вас найдется хотя бы несколько жалостливых слов, скажите их стоящему перед вами старику, чей сын, подлец и негодяй, сбежал из дома, кто стоит перед вами с разбитым сердцем, кто готов припасть к вашим ногам, поскольку вы - воплощенный ангел доброты и благородного самопожертвования, - скажите их мне, чтобы я, вспоминая их, чувствовал хотя бы слабое утешение в том одиночестве, которое отныне мне предстоит.

Мэри взяла своими нежными руками грубые руки старика, и произнесла добрые, нежные слова; слезы текли по щекам майора, он трепетно поцеловал ее изящные пальчики, вышел и вернулся в свой дом, ставший отныне прибежищем насчастья и одиночества.

Несколько месяцев спустя настала следующая рождественская ночь, но на этот раз веселье царило в особняке Уиллиттсов.

Здесь присутствовали две вновь образовавшиеся семейные пары. Мэри и Том Уиллиттс занимали детей рождественскими играми, и веселились так, словно никогда прежде на их жизненном пути не встречались печали; в противоположном конце комнаты, доктор Рикеттс и его жена (прежде миссис Энгл), взирали на молодую пару с гордостью и удовольствием, наполнявшими их сейчас, с печальной улыбкой вспоминая те несчастья, которые им пришлось пережить и которые, как они надеялись, канули в прошлое навсегда.

Дети резвились вовсю; Том и его жена некоторое время смотрели на них, а затем он подхватил ее под руку и они вышли на крыльцо, глядя, как воды плещется возле обледенелого берега, так же, как в ту ночь, год назад. Но теперь этот звук был совершенно другой, это была музыка, хотя и в минорном тоне, как воспоминание о том страшном пути вдоль берега, живо представшее в ее сознании.

Никто из них не произнес ни слова, но каждый знал, что мысли другого вернулись к страданиям и ужасам прошлого, только на миг, чтобы спокойная радость настоящего стала еще более сладостной. Мэри, сжимая руки мужа в своих, смотрела глазами на широкую реку, и не видела ее, в то время как ее губы медленно повторяли старинный гимн утешения и надежды:

Настанет день мира и покоя,

После мрачной, наполненной унынием печальной ночи.

И, если горе явится вечером незваным гостем,

То с первым утренним лучом придет радость.

Глаза, переполненные слезами,

Вновь заискрятся весельем,

А печальные дни боли и горя,

Сменит череда безмятежных лет.

Глава XV. Очень неприятное затруднение. -- Неистовое торжество Паркера. -- Он сообщает важную новость. -- Разговор со старым человеком. -- Затруднение мистера Спаркса, и как он с ним справился. -- История епископа Поттса. -- Невзгоды, проистекающие от многочисленных браков. -- Мучения епископа Поттса, и чем они закончились.

Вчера вечером, без толку прождав возвращения домой мистера Паркера до одиннадцати часов, я отправился спать. Когда я уже почти задремал, мне показалось, что я услышал дверной колокольчик и, предположив, что Боб забыл ключ, спустился, чтобы открыть ему дверь. На крыльце никого не оказалось, и хотя я вышел в одной ночной рубашке, тем не менее, вышел наружу, посмотреть, кто бы это мог звонить. Как только я вышел, ветер предательски захлопнул дверь, и она крепко зажала полу моего развевавшегося одеяния. Поначалу я удивился, затем рассмеялся, после чего попробовал высвободиться; но после нескольких неудачных попыток обнаружил, что это совсем не просто. Рубашка застряла настолько прочно, что вытащить ее мне не удалось. Тогда я решил попытаться дотянуться до колокольчика, в надежде, что кто-нибудь, услышав его, поспешит мне на помощь. К своему ужасу я обнаружил, что дверной проем слишком широк, и я никак не могу дотянуться, даже кончиками пальцев, до кнопки звонка.

Прошло время, и я начал замерзать, поскольку ночь была очень холодная, а мои колени и ступни совершенно не защищены.

Наконец, мне в голову пришла счастливая мысль. Я мог очень легко выскользнуть из рубашки, оставить ее висеть зажатой в двери, пока я не позвоню, а затем снова влезть в нее и дожидаться результата. Придя к такому заключению, я выбрался из рубашки и уже собрался было позвонить, когда услышал шаги на улице. Поскольку ярко светила луна, я запаниковал и поспешил проскользнуть в рубашку. По рассеянности, я взобрался в нее задом наперед, и оказался в положении лицом к двери; мне пришлось стоять так до тех пор, пока человек, шедший по улице, не повернул около моего дома и не удалился прочь.

Я побоялся предпринять еще одну попытку и решил позвать на помощь. Крикнул, и стал дожидаться ответа. Ночь выдалась крайне холодная. Думаю, что это была самая холодная ночь из всех, когда-либо окутывавших континент. Я тер одну ногу об другую, чтобы сохранить кровообращение, затем снова крикнул, призывая на помощь. В свете луны виднелась река, белая и блестящая, воздух был так чист, что помимо огромного светлого диска в небе, я мог ясно различить темную линию берега Джерси. Это было великолепное зрелище, и я, безусловно, наслаждался бы им, если бы был одет. Мне в голову пришла мысль: как это странно, что возможность наслаждаться видами природы у мужчины зависит от наличия на нем брюк! Как странно, что замерзающие ноги отвращают душу от мыслей о вечном блаженстве! Человек всегда прозаичен, когда испытывает дискомфорт. Даже легкое расстройство желудка приводит к катастрофическому упадку настроения. Пусть кто-то скажет мне, что он способен наслаждаться возвышенной поэзией, если у него натерта нога, или испытывать прилив любви в то время, когда у него мерзнет голова.

Я снова громко воззвал о помощи, и на мой зов немедленно отреагировала новая собака Кули, перепрыгнувшая через забор и, обнаружив мое беспомощное состояние, с увлечением принялась нападать на мои голые ноги. Спас меня в совершенно безнадежной ситуации Боб, шедший по улице в приподнятом настроении, напевая и насвистывая. Думаю, он был несколько испуган, обнаружив на крыльце фигуру в белом; он на некоторое время задержался перед воротами, прежде чем их отпереть, однако, когда я воззвал к нему, вошел. Он отпер дверь своим ключом, высвободив меня, и стал подниматься вверх по лестнице, от души смеясь моему приключению.

Я уже собрался было лечь, когда услышал серию странных звуков у себя над головой, в комнате Боба, и подумал, что мне стоит пойти и посмотреть, что там происходит. Стоя за дверью, я мог слышать, как Боб смеется и восклицает:

- Молодец! Ха-ха! Прекрасно, мой мальчик! Прекрасно! Полагаю, тебе это удалось! Молодец!

Затем мне показалось, что он галопирует по ковру; после того, как он завершил это упражнение, он продолжил разговор с самим собой в прежней манере:

- Как поживаешь, Смайли? У меня нет никаких шансов? У меня ничего не выйдет? А мне кажется, я все-таки кое на что способен. Как поживаете, лейтенант Смайли-и-и-и! Ха-ха! Вы ввязались не в свое дело, вот что я вам скажу, мой мальчик! Молодец, Паркер! Ты кое-чего достиг, я полагаю! Да, именно так! Ха-ха! Фо-де-ро-де-ро-де-ро... (снова галопирование, сопровождаемое свистом и выражениями, свидетельствующими о крайней степени довольства).

Я спустился вниз, вполне убежденный, что мистер Паркер наконец-то объяснился с мисс Магрудер и получил от нее ответ, который и привел его в такое состояние. Я ничего не сказал миссис Аделер, заключив, что будет лучше, если завтра утром Боб сам все расскажет.

Паркер поднялся примерно часа на два раньше обычного, и у меня возникло подозрение, что часть времени он затратил на то, чтобы спуститься вниз по улице и побродить возле дома Магрудеров. Зрелище дома, в котором проживала та, кто завладела его сердцем, должно быть, доставило ему немало приятных минут. Он сел за стол завтракать с сияющим лицом, и было видно, что он не в состоянии сдерживаться, так ему хотелось поведать нам какие-то новости. Чтобы помочь ему, я спросил:

- Почему ты вернулся вчера так поздно, Боб?

- О, случилось нечто очень важное. Очень-очень важное. У меня для вас есть кое-какие новости.

- Еще одна железнодорожная авария? - небрежно спросил я. - Или бунт в Филадельфии?

- Бунт? Нет! Черт возьми! - воскликнул Боб. - Ничего подобного. Гораздо более важное. Вы ведь знаете Смайли - старину Смайли с островов Фиджи? Я одолел его; я положил его на обе лопатки; я разнес его вдребезги.

- Вы вчера виделись с лейтенантом? - серьезно спросил я.

- Нет, сэр, гораздо лучше. Я выиграл у него в споре за Бесси! Она и я решили объявить о своей помолвке. Как вам такая новость, Макс?

- Как мне такая новость? Поздравляю вас от всей души. Вам досталось настоящее сокровище.

- И я тоже поздравляю тебя, - сказала миссис Аделер. - Бесси славная девушка, она будет хорошей женой.

- Я думаю так же, - заметил мистер Паркер.

- И я очень рада, что лейтенант Смайли остался с носом, - сказала миссис Аделер.

- Смайли! Смайли! - воскликнул Боб пренебрежительно. - У него никогда не было ни единого шанса. Прошлым вечером Бесси сказала мне, что она презирала его. Что она даже не взглянула бы на такого человека, как он.

- Во всяком случае, пока вокруг нее есть люди, подобные вам?

- Когда ты собираешься поговорить с отцом Бесси? - спросила миссис Аделер.

Облачко пробежало по лицу Боба, и он сказал:

- Не знаю. Понимаю, что должен это сделать, но мне это настолько ненавистно, что не могу подобрать слов. Мне кажется, если бы у меня был выбор, то я предпочел бы десять раз сделать предложение девушке, чем один раз переговорить с ее суровым родителем. Оказывается, это не сложно, поведать о своих чувствах девушке, которая отвечает тебе взаимностью, но когда вы приходите на разговор к хладнокровному, приземленному старикану, который практичен, как вареная репа, это кажется совсем не простым делом.

- Тогда почему бы тебе не поговорить с миссис Магрудер, доктором? Она в этой семье играет первую скрипку.

- Нет-нет, я поговорю с мистером Магрудером. Это сложно, но это должно быть сделано. К тому же, Макс, не нужно издеваться над миссис Магрудер. Она достойная женщина, а те вещи, которые рассказывает о ней доктор Джонс, просто завуалированная ложь. Прошу прощения, я собираюсь пойти и поговорить со стариком прямо сейчас. Мне бы не хотелось откладывать это дело в долгий ящик.

Тем же вечером, в ожидании чая, Боб рассказывал о своем визите. Старик Магрудер, как выяснилось, уже тщательно все обдумал и взвесил, а потому не был удивлен визитом мистера Паркера, по крайней мере, так, как тот ожидал. Боб был поражен, обнаружив, что старый джентльмен по-видимому никак не интересовался ухаживаниями молодых людей за его дочерью, но оказалось, он, что называется, "постоянно держал руку на пульсе".

- Я думал, он будет взволнован, возможно, проявит какие-то бурные эмоции, - рассказывал Боб, - но провалиться мне на этом самом месте, если он не сидел и не смотрел на меня так, будто подобные вещи случаются с ним каждый день. И вы знаете, когда я начал говорить о ему о своих чувствах к Бесси, он немного послушал меня, после чего вернул с небес на землю вопросом о моем доходе. Но все в порядке. Он сказал, что будет рад видеть меня членом их семьи, а потом позвал Бесси и в некотором роде благословил нас, посоветовав не торопиться со свадьбой.

- Что ж, прекрасный совет. Действительно, в спешке нет никакой необходимости. У вас должно быть достаточно времени, чтобы хорошо все обдумать.

- Подумать! - возмущенно воскликнул Боб. - Как будто я не думал! Неужели вы считаете меня таким дураком, что я позволил бы себе ухаживать за девушкой, не предполагая ничего серьезного?

- Конечно, нет; но брак - это очень серьезно, и к нему нельзя подходить легкомысленно. Я думаю, вы, вероятно, никогда и ни при каких обстоятельствах не женились бы на другой девушке?

- Никогда, нет, никогда!

- И не допускаете возможность второго брака?

- Конечно, нет.

- Но ведь подобные ситуации случаются очень часто. Я никогда не рассказывал вам о старом Спарксе, из Пенкадер Хандред?

- Нет, - сказал Боб.

- Видишь ли, старый Спаркс был женат четыре раза; несколько лет спустя после смерти его четвертой жены, в Пенкадер устроили новое кладбище. Спаркс приобрел на нем большое место и решил перенести на него священные останки со старого кладбища. Так или иначе, но когда он перевозил их на новое место в вагоне, эти останки так безнадежно перемешались, что невозможно было сказать, кому именно какие части принадлежат. Любой другой человек на месте Спаркса просто устроил бы вторичное захоронение, и этим ограничился. Но он был очень добросовестным человеком, и, когда погребение было закончено, он установил новые надгробия, содержавшие надписи, подобные таким: "Здесь покоится Джейн (и, вероятно, часть Сьюзен) Спаркс"; "Светлой памяти Марии (и еще, должно быть, Джейн и Ханны) Спаркс".

"Остановись, прохожий, и пролей слезу.

Здесь похоронена Сьюзен Спаркс;

Смешавшись непостижимым образом

С Джейн, Марией и немножко Ханной".

- Звучит очень грубо, - сказал Боб. - И к тому же, какое отношение она имеет ко мне? Мне она не нравится.

- Прошу прощения, Боб. Возможно, это безвкусица, довольно неприятная, но мне почему-то она взбрела на ум. Уверен, вы не будете возражать, если я расскажу другую историю по поводу многочисленных браков. Она приключилась с епископом Поттсом. Вы не против?

- В общем-то, нет, - угрюмо ответил Боб. - Хотя, сказать по правде, против; но поскольку, я полагаю, мне так или иначе все равно придется ее услышать, валяйте.

- Вы совершенно правы, я собираюсь поведать ее вам, хотите вы того, или нет. Человек, намеревающийся вступить в брак и делающий это поспешно, нуждается в нескольких примерах, способных заставить его задуматься и все тщательно взвесить. Вот моя история. Ее герой был священником мормонской церкви, а его страдания - результатом поспешного брака. Героя звали

ЕПИСКОП ПОТТС

Епископ Поттс, из Солт-Лейк-Сити, был мужем трех жен и отцом пятнадцати прелестных детишек. В начале зимы епископ решил, что его дети должны прекрасно провести время на Рождество, а потому задумал предпринять вылазку в Сан-Франциско, чтобы найти для них подходящие, забавные игрушки. Добрый епископ собрал саквояж, обнял миссис Поттс, одну за другой, каждую нежно поцеловал, после чего отправился в путь.

Отсутствовал он чуть больше недели, а когда вернулся, в саквояже у него лежали пятнадцать медных труб для своих любимцев. Он сошел с поезда в своем родном Солт-Лейк-Сити, думая, как хорошо оказаться у себя дома рождественским утром, когда пятнадцать труб сольются в одну прекрасную мелодию. Но как только он очутился в здании вокзала, то увидел группу женщин в дамской комнате, по всей видимости, ожидавших его приезда. Стоило ему приблизиться, как все они, в количестве двадцати, бросились к нему, обнимали его и целовали, восклицая:

- О, Теодор, мы так рады, так рады, что ты вернулся! Добро пожаловать домой! Добро пожаловать, дорогой Теодор, в лоно своей семьи! - И они снова и снова обнимали его, орошали слезами его манишку и привели в совершенный беспорядок его платье.

Епископ, казалось, был удивлен и смущен. Пытаясь высвободиться, он покраснел и сказал:

- Мне очень приятно, леди, что вы так встречаете меня, - мне очень лестно, - но случилось, - мне очень неудобно об этом говорить, - простите, леди, но мне кажется, произошло какое-то недоразумение, поскольку я - епископ Поттс.

- Мы знаем это, мы знаем это, дорогой, - хором восклицали дамы, - и мы рады видеть тебя, возвратившимся домой. Пока тебя не было, у нас все было хорошо, любимый!

- Я очень рад, - заметил епископ, - узнать, что никто из вас не заболел. Когда я думаю об этом, это несет мне утешение. Но, в самом деле, я не понимаю, почему вы явились на вокзал и обнимаете меня, если ваша печень работает хорошо, а пищеварение безупречно. Это опасно, это может плохо кончиться.

- То есть как это - почему? - воскликнули они хором. - Мы пришли сюда встретить тебя, потому что ты - наш муж.

- Простите меня, но тут, должно быть, какое-то недоразумение... То есть, я вынужден сказать вам, леди, что вы перепутали меня с другим мужчиной.

- Нет-нет, - опять хором вскричали они. - Мы вышли за тебя замуж, пока ты был в отъезде...

- Что? - воскликнул епископ. - Уж не хотите ли вы сказать...

- Да, дорогой. Наш муж, Уильям Браун, скончался в понедельник, а в четверг Бригаму было видение, чтобы он сочетал нас с тобой браком, поэтому он сразу же совершил обряд бракосочетания, в качестве доверенного лица.

- Силы небесные! - только и смог сказать епископ.

- Так что мы переехали на жительство к тебе, вместе с нашими прекрасными детками.

- Детьми! Детьми! - воскликнул епископ Поттс, побледнев. - Уж не хотите ли вы сказать, что у вас есть дети?

- Да, любимый, сто двадцать пять, не считая восьми близнецов и тройняшек.

- Ск-к-к-к-олько, вы сказали? - ахнул епископ, обливаясь холодным потом. "Сто двадцать пять! Сто двадцать пять детей и двадцать жен. Это слишком много, это ужасно!" Епископ сел и застонал, в то время как жены встали вокруг него полукругом и принялись обмахивать своими шляпками, кроме одной, рыжей, обмахивавшей его зонтиком.

Спустя некоторое время епископ примирился с ситуаций, в которую попал, хорошо зная, что все протесты были бы тщетными, и отправился домой, держа под руку двух новых жен, в то время как рыженькая, взяв зонтик на плечо, выступала впереди процессии, чтобы устранять преграды и отгонять мальчишек.

Добравшись до дома, епископ принялся ходить среди колыбелей, поставленных в задней комнате и еще в двух комнатах второго этажа, пытаясь познакомиться со своими новыми сыновьями и дочерями, которых насчитал сто двадцать пять, плюс близнецы и тройняшки, в то время как его собственные пятнадцать сопровождали его и громко орали. Затем он вышел, присел на верхнюю жердь садовой изгороди и принялся размышлять, в то время как миссис Поттс занимались детьми. Пока епископ сидел на изгороди и размышлял, ему пришло в голову, что в настоящий момент ему не хватает труб, поскольку семья его сильно увеличилась числом, а потому ему вновь следует отправиться в Сан-Франциско и докупить недостающие сто сорок четыре.

Приняв такое решение, епископ вновь упаковал свой саквояж и начал прощаться с семьей. Он нежно поцеловал всех миссис Поттс, находившихся в доме, и отправился на вокзал, в то время как его жены махали ему платочками из всех окон, - все, кроме рыжеволосой, которая, по рассеянности, ухватила за ногу одного из близнецов и махала им вместо платочка епископу, спешившему вниз по улице в направлении станции.

Епископ прибыл в Сан-Франциско, совершил покупку и уже собирался было сесть на поезд со своими ста сорока четырьмя трубами, когда ему передали телеграмму. В ней содержалось сообщение о том, что рыжеволосая миссис Поттс принесла ему дочь. Это побудило епископа вернуться в город и купить еще одну трубу.

В следующую субботу он вернулся домой. Когда он подходил, двери распахнулись, вылетела орава ребятишек и помчалась к нему с криками: "Это папа! Вон идет папа! Как мы рады, что ты вернулся, папа! Да здравствует папа!" и т.д. и т.п.

Епископ смотрел на детей, как они прыгают вокруг него, прижимаются к его ногам и пальто, и удивлялся, видя, что они ни его, ни Брауна. Он сказал: "Молодые люди, вы совершаете ошибку. Я не ваш отец", после чего добродушно улыбнулся.

- Да нет же, ты, конечно, ты! - кричали дети хором.

- Говорю вам, что нет, - сказал епископ строго и нахмурился. - Вам должно быть стыдно. Разве вы не знаете, какая судьба ожидает маленьких лгунишек? Очень плохо, что вы идете по этому пути. Меня зовут Поттс.

- Да-да, мы это знаем, - кричали дети. - Мы знаем, что это твое имя, а теперь оно и наше, после свадьбы.

- Свадьбы? - пролепетал епископ, бледнея.

- Ну да, свадьбы. Вчера наша мама вышла за вас замуж, вас обвенчал мистер Янг, и теперь мы живем в твоем доме, с нашими новыми братьями и сестрами.

Епископ уселся на нижнюю ступеньку крыльца и смахнул слезу. После чего спросил:

- А кто был ваш отец?

- Мистер Симпсон, - ответили дети, - он умер во вторник.

- И сколько же этих чертовых старых вдов - то есть, я хотел сказать, ваших матерей, вступили в новый брак?

- Всего лишь двадцать семь, - ответили дети, - а нас только шестьдесят четыре, и мы ужасно рады, что ты вернулся домой.

Епископ не выглядел чрезвычайно обрадованным; по тем или иным причинам, он не мог испытывать прилива восторга. То, что случается слишком часто, перестает быть сюрпризом; он сидел на крыльце, надвинув шляпу на глаза, рассматривая ситуацию с разных сторон, пока, наконец, не видя из нее никакого выхода, не вошел в дом, где ему навстречу бросились сорок восемь миссис Поттс с сообщением, что у пророка было еще одно видение, в котором он получил приказание обвенчать с ним вдов покойного мистера Симпсона.

Епископ, спотыкаясь о колыбели, проследовал к письменному столу. Нашарил среди пустышек, колец и погремушек почтовую бумагу и написал записку Бригему, прося, в качестве личной услуги, не предпринимать более ничего подобного, по крайней мере, до Рождества. "Этот человек, должно быть, принимает меня за содержателя богадельни", - пробормотал он. Он понимал, что если раздаст подарки всем детям, кроме детей Симпсона, то это будет не очень хорошим поступком. А потому снова собрался в Сан-Франциско, за недостающими шестьюдесятью трубами, в то время как миссис Поттс поочередно прощались с ним, за исключением рыжеволосой, которая не смогла спуститься вниз по лестнице и попрощалась с ним, пронзительно прокричав слова прощания с верхней площадки.

Возвращаясь домой после очередной поездки в Сан-Франциско, епископ сидел в вагоне возле человека, совсем недавно покинувшего Солт-Лейк-Сити. Незнакомец оказался очень общительным. В ходе беседы, он заметил, обращаясь к епископу:

- В понедельник в городе произошло незначительное, но весьма приятное событие.

- Что за событие? - поинтересовался Поттс.

- Свадьба; вдовы МакГрата, - вы должно быть, его знали, - вышли замуж.

- Вот как? - сказал епископ. - Я и не знал, что МакГрат умер.

- Да, он умер в воскресенье. И в ту же ночь Бригему было видение, чтобы он выдал вдов замуж за епископа.

- Епископа! - воскликнул Поттс. - Епископа! Какого епископа?

- Видите ли, теперь пятнадцать миссис МакГрат и их дети, в количестве восьмидесяти двух, переселились к старому Поттсу. Может быть, вы его знаете?

Епископ дико вскрикнул и свалился на пол, словно у него случился приступ. Придя в себя, он спрыгнул с поезда на всем ходу и вернулся в Сан-Франциско. Там он сел на первый же пароход, отправлявшийся в Перу, где заключил себя в монастырь, дав обет безбрачия.

Его багаж был отправлен семье. В нем содержалось необходимое количество труб. Рождественским утром они были розданы детям, а менее чем через час все двести восемь детей почувствовали тошноту, вызванную попаданием в организм меди. Был вызван врач, проявивший к семье такое участие, что Бригем тут же развел всех женщин со старым Поттсом и обвенчал их с ним; врач потерял рассудок и порубил бы всех топором, если бы рыжеволосая женщина и кто-то из старших сыновей не препроводили его в сумасшедший дом, где он и провел остаток своих дней, пытаясь определить число своих детей применяя самым причудливым образом алгебру и таблицу умножения.

- А теперь, когда ваш рассказ закончен, - сказал Боб, пока я складывал рукопись, - не могли бы вы объяснить, какое отношение имеют страдания старого Поттса к моей помолвке?

- Ну, сказать по правде, никакого. Однако, мне показалось, что вы, возможно, задумаетесь над такой внешне простой темой как супружество; кроме того, мне хотелось бы услышать ваше мнение о достоинствах этой истории.

- Мое мнение таково, что она выглядит просто убого. Юмор по поводу многоженства у мормонов давно себя исчерпал, во всяком случае, вышедший из-под вашего пера рассказ кажется довольно мрачным. Думается, я мог написать о мормонах гораздо интереснее, хотя и не претендую называться писателем.

Затем мистер Паркер удалился с видом человека, чье мнение по весу равносильно решению суда. Думаю, он значительно вырос в своих собственных глазах, нежели прежде. Просто удивительно, как молодой человек, едва преуспевший в любовных делах, сразу же начинает лелеять мысль, что это его преуспеяние объясняется фактом обладания им замечательными качествами некоторого рода. Неделю назад Боб был самым скромным человеком во всем штате Дэлавер; сегодня он ходит с таким видом, будто, по меньшей мере, выиграл битву при Ватерлоо.

Глава XVI. Старый форт Казимир два столетия назад. -- Местные призраки. -- Посягательство на корову судьи. -- Судья и горькая настойка Биттера. -- Как мистер Кули вернулся домой. -- Попытка выключить газ. -- Недоразумение с Аргусом; его страшные последствия. -- Ужасная судьба Арчибальда Ватсона. -- Как мистер Бергнер преподавал в воскресной школе.

Когда жителей нашего городка посещает настроение, поразмышлять о давно минувших годах, когда они чувствуют, что хотели бы прикоснуться к подвигам, совершенным в дорогих их сердцу местах храбрыми воинами, бродившими вразвалочку, грубо ругавшимися и сражавшимися здесь сто лет до Революции, о которой мечтали, они покидают улицы и спускаются вниз по пологому склону к дороге, ведущей вдоль реки; пройдя небольшое расстояние от нынешней границы города, они оказываются возле старого Форта Лейн. Сейчас это небольшая поляна, избитая колесами транспортных средств и вытоптанная ногами путников. Она простирается на восток от дороги ярдов на сто, ныряет вниз и заканчивается на берегу песчаным пляжем. Здесь, прямо у края воды, стоял когда-то грозный форт Казимир, угрожавший своими орудиями не только недружественным судам, осмелившимся приблизиться со стороны залива, но и самому городу. В те времена это поселение носило имя Нового Стокгольма. Это имя было дано ему шведами, считавшими, что нашли здесь превосходное место для основания города, взялись за работу и построили некоторое количество уютных деревянных домов. В тех пор поселение сменило с полдюжины имен. Когда его завоевали голландцы, оно стало называться Сэндхук, потом Нью-Амстердам, впоследствии - форт Казимир. После чего он стал известен как Грейп Вайн Пойнт, затем город Дэлавер, и, наконец, Нью-Кастл. Но через двадцать лет после того, как здесь поселились шведы, голландцы из Нью-Йорка позарились на это место и реку; обозначая свои намерения, они высадились неподалеку, под самым носом у жителей деревни, и построили форт Казимир.

Могу себе представить, как шведы, жившие в те годы в поселении, стояли на Баттери и с негодованием наблюдали за голландцами, возводившими форт; не трудно представить себе ужас и смятение, наполнившие эти скромные маленькие дома в Новом Стокгольме, когда неприятель установил свои медные орудия в бойницах форта, после окончания строительства, и мог, при желании, посылать ядра над носами направлявшихся к городу шведских кораблей, или же заставить их свистеть над крышами деревни, просто развлекаясь. Я многое отдал бы, миссис Аделер, чтобы в одно прекрасное мгновение на денек оказаться в прошлом; увидеть Новый Стокгольм и населявших его людей, какими они были; чтобы увидеть предводителя голландцев и горстку его подчиненных, в крепости, хвастающих своей доблестью, - бросит вызов врагу на его же собственной территории. Но увы! Взгляните! Ничего не осталось от древних зубчатых стен. На том месте, где они некогда возвышались, растет трава, и деревья склоняют свои ветви над песчаным пляжем, похоронившим их под собой.

Он был бы, возможно, забыт навеки, если бы Ирвинг, с присущим ему чувством юмора, не написал о нем в "Истории" Никербокера, где говорится о том, как раздраженные шведы захватили форт и держали здесь в заточении надоедливых голландцев, и как, когда весть об этом достигла острова Манхэттена, голландцы выслали сюда целую армию, которая не только отвоевала форт, но и изгнала почти всех жителей деревни.

Ужасный плач стоял в общине в тот день, когда несчастных людей выгоняли из их домов и отправляли в изгнание; и хотя Никербокер описывает эту историю с известной долей юмора, мне она всегда казалось преисполненной пафоса.

Это место было средоточием довольно странных личностей, оно также было свидетелем весьма печальных сцен в те давние времена. И, если верить местным преданиям, далеко не все старые суровые воины обрели вечное упокоение. Здесь больше не ведется боевых действий, за исключением схваток городских мальчишек, а дымоходы больше не подвергаются опасности быть уничтоженными ядрами. Но, как поговаривают, иногда среди тенистых зарослей можно встретить призрак какого-нибудь древнего голландца, павшего здесь на поле битвы.

Безрассудные смельчаки, приходящие к старому форту Лейн в определенное время года после наступления темноты, могут встретить обезглавленного голландца, в странном и призрачном наряде марширующего вверх и вниз по берегу, может услышать крики часовых, произнесенные на незнакомом языке, доносимые до него ветром. Есть те, кто слышал шум пролетающих в сумерках над крышами пушечных ядер, увидеть которые не в состоянии ни один смертный глаз; часто, во время бури, доносится рокот пушек, перекрывающий рев ветра, а из призрачных судов, плавающих по реке, раздаются стенания женщин и детей, до сих пор скорбящих по своим потерянным домам.

Я не утверждаю, миссис Аделер, что это истинная правда; я всего лишь передаю распространенные слухи. Лично у меня есть сомнения в существовании призрачных голландцев, тем более я не знаю ни одной причины, по которой призрак, если уж он и возвращается на землю, должен присутствовать на ней без головы.

У судьи Питмана есть поле, с одной стороны ограниченное изгородью, и как-то раз, нанеся сюда визит, мы обнаружили здесь меланхоличного вида корову, с табличкой, закрывающей глаза, между рогов. Обычная табличка, ничего особенного, и тем не менее, она наделала массу неприятностей. В недавнем разговоре со мной, судья попытался вознаградить себя за страдания, причиненные этой табличкой, поведав мне их историю.

- Аделер, - сказал он, - вы знаете, я стал членом общества трезвости пару месяцев назад, однако вовсе не потому, чтобы я часто выпивал или злоупотреблял спиртным, а чтобы порадовать свою старуху. Вы знаете, как женщины относятся к употреблению спиртного их мужьями. Но я не об этом. Моя корова повадилась перепрыгивать через забор, и я ничего не мог поделать, что ее отвадить от этой привычки. Она была самым отвратительным животным, какое я когда-либо встречал. Так что я, наконец, взял табличку и приспособил ее у нее между рогами. Это ее остановило. Но она приходила к тому самому месту, где прежде прыгала, и стояла там в течение нескольких часов; в один прекрасный день мимо проходили рекламные агенты, - одни из тех отвратительных типов, которые всюду оставляют свою рекламу, - и, увидев пустую табличку, решили ее использовать.

- Для рекламы какого-нибудь лекарства, я полагаю?

- Нет, для рекламы какой-то горькой настойки, вызывающей аппетит; они написали на табличке следующее: "Покупайте горькую настойку Брауна, она полезна для вашего желудка. Кроме того, она пригодна для изготовления прекрасных коктейлей".

- Что, конечно же, не могло понравиться обществу трезвости, не так ли?

- Да, сэр! Табличку увидел секретарь, он принес ее в совет директоров; они разозлились, вызвали меня к себе и хотели выгнать за рекламирование спиртных напитков, а именно горьких настоек и коктейлей.

- Это было несправедливо.

- Конечно, сэр; для меня настали трудные времена, поскольку я никак не мог доказать свою невиновность и выглядел в их глазах мерзавцем и негодяем. Я заменил табличку на корове; но тот негодяй, который попытается что-нибудь на ней написать, какую-нибудь рекламу, вряд ли вернется домой; я покажу ему, где раки зимуют, попомните мои слова!

- Я не сторонник насилия, судья, но, должен сказать, при таких обстоятельствах любая строгость была бы оправдана.

- Во всяком случае, это послужит уроком другим мошенникам, - продолжал судья. - Что же касается напитков, то со мной произошел один любопытный случай. Прошлой зимой я прочитал в газете рекламу... Вот она, сейчас я прочту ее вам. Я сохранил ее, как прелюбопытнейший курьез. Сейчас, сейчас; куда это, интересно, я ее задевал? Ах, да, вот она. - Судья извлек из своего бумажника газетную вырезку. - Так вот, сэр, я прочитал в Аргусе следующее:

"Чрезмерно влажные и морозные зимы очень вредны для человеческого организма; простуда, воспаление легких и даже смерть могут стать их последствием, если человек не укрепляет свое тело тонизирующим средством, таким как настойка Бланка, которая улучшает пищеварение, очищает кровь, делает легким желудок и повышает аппетит. Эта настойка является чисто лекарственным средством, не содержащим опьяняющего элемента".

Поскольку я очень забочусь о своем здоровье, особенно в зимний период, это меня обрадовало. Я пил эту настойку в течение холодов, а когда наступила весна и я собирался бросить это делать, то, признаться, испугался, прочитав в Аргусе следующее:

"Внезапные изменения температуры, характерные для весны, и ослабляющее воздействие солнечного тепла, делают этот сезон одним из опаснейших для человеческого организма, становясь причиной озноба, лихорадки и заболеваний, связанных с закупориванием сосудов и затруднительной циркуляцией крови. Избежать всего этого можно, помогая желудку и увеличивая его работоспособность за счет постоянного использования горькой настойки Бланка".

- Я подумал, что нет никакого смысла рисковать, поэтому возобновил прием настойки, решив бросить, как только настанет лето и опасность минует.

- Ваша убежденность в правдивости написанного, судья, это нечто замечательное.

- Именно так и было. Наступил июнь, у меня как раз заканчивалась последняя бутылка, но я увидел в Аргусе очередное объявление, вдобавок к уже имевшимся.

"Сильная летняя жара истощает и ослабляет организм человека настолько, что он, даже еще проще, чем в любой другой сезон, становится жертвой заболеваний, настолько многочисленных, что он в полной мере может быть назван сезоном болезней. Угроза человеческой жизни в этот период была бы почти неотвратимой, если бы человеческой природе не пришло на помощь врачебное искусство, создавшее уникальное средство, горькую настойку Бланка, которая помогает желудку..." и т.д. и т.д.

- Это казалось настолько серьезным предупреждением, что я не смог его проигнорировать; поэтому я купил еще с десяток бутылок и продолжил прием этого средства, начиная задумываться о несчастном климате этой страны, а также о том удивительном факте, что один только Бланк знал, как исправить эту ошибку природы. Я собирался бросить прием настойки сразу по окончании этого гиблого сезона, и наверняка сделал бы это, если бы Аргус не опубликовал очередное объявление. Вот оно.

"Миазмы, которым заполнена осенняя атмосфера, разрушают человеческий организм и истощают его жизненные силы с ужасающей быстротой, какой не отличается ни один другой сезон, если желудку не оказывать помощь постоянным употреблением горькой настойки Бланка, являющейся надежным средством предупреждения заболеваний" и т.д. и т.д.

- Но они больше не одурачили меня. Нет, сэр. Я наплевал на миазмы и выбросил остатки настойки. Я вступил в общество трезвости и теперь стою перед вами, крепкий, как доллар.

- Вы и в самом деле прекрасно выглядите.

- Но, Аделер, я никогда не имел ничего против людей, распространяющих горькую настойку, за их ложь, пока они не добрались до таблички, закрывающей глаза моей коровы. А теперь, после этой их проделки, им нельзя ожидать от меня прежней снисходительности.

- Послушайте, судья, а вы никогда не пытались преподать принципы воздержания Кули? Мне кажется, вам следовало бы этим заняться.

- Нет, я никогда не разговаривал с ним на эту тему. Не уверен, что у меня есть талант перевоспитания людей. Хотя, признаться, с ним следовало бы кое о чем побеседовать. Как я слышал, недавно он опять оказался замешанным в скандале.

- В самом деле? Я ничего не слышал.

- Да, сэр, он вернулся домой ночью, изрядно нагрузившись, и устроил скандал своей маленькой жене. Это ужасна грубость, не так ли? Миссис Кули говорила моей жене, что другой ночью, кто-то натер мистеру Кули глаза фосфором, пока тот спал в трактире, так что когда он вернулся домой, то его глаза сверкали, подобно фонарям локомотива.

- Весьма необычное происшествие, судья.

- Так вот, сэр, в холле было темно, и когда он увидел отражение своего носа в зеркале шляпницы, то подумал, что миссис Кули забыла выключить газ. Он сам попытался выключить его, принялся шарить среди зонтиков и шляп в поисках выключателя, когда пришел к выводу, что свет, должно быть, исходит от свечи, и принялся задувать ее во всю силу своих легких. Потерпев неудачу, он схватил шляпу и по пытался накрыть ею свечу; когда у него ничего не вышло, он разозлился, воспользовался зонтиком, чтобы нанести страшный удар по зеркалу и расколотил его вдребезги. За всем этим действом наблюдала миссис Кули, эта старая лунатичка, которая побоялась сказать мужу, что он видит отражение собственного носа. Говорю вам, Аделер, употребление рома в больших количествах - страшная вещь, и теперь вы, надеюсь, со мной согласитесь?

Я был рад сообщить судье, что Аргус понес заслуженное наказание за свои попытки ввести его в заблуждение относительно использования горьких настоек. Аргус попал в опалу у всех, посещающих нашу церковь. Некоторые прихожане, посещающие проповеди преподобного доктора Хопкинса, несколько дней назад решили преподнести ему трость с золотым набалдашником, и репортер из Аргуса был приглашен присутствовать при этом мероприятии. Никто не знает, овладело ли репортером временное помешательство, или же типограф, набирая текст, смешал его с рекламным текстом патентованной машины для забоя животных, продемонстрированной в тот же день в Уилмингтоне, но результат был ужасен; вышедший на следующее утро номер Аргуса содержал нечто неудобоваримое, и при этом очень страшное.

"Некоторые из друзей преподобного доктора Хопкинса пригласили его вчера и, после короткого разговора, ничего не подозревающий боров был схвачен за задние ноги и протащен вдоль направляющей балки к баку с горячей водой. Его друзья объяснили ему цель приглашения и передали очень удобному, с золотым набалдашником, мяснику, который схватил его за хвост, повернул к себе головой, одним ударом вспорол горло от уха до уха, и бросил в горячую воду. Вслед за тем, он вышел вперед и сказал, что его одолевают чувства, и по этой причине он не может выразить ничего, кроме благодарности тем, кто собрался вокруг него для того, чтобы понаблюдать, как быстро может быть разделано такое огромное животное. Доктор закончил свою речь, когда машина подхватила его и за время, меньшее, чем необходимо для написания данной заметки, боров был разделан на части и частично обращен в аппетитные колбасы. Это случай надолго запомнится всем друзьям доктора. Лучшие его части могут быть куплены по пятнадцать центов за фунт; мы уверены, что те, кто так долго внимал его проповедям, будут рады тому, как красиво и быстро он был обработан".

В результате этого несчастного случая Аргус потерял по крайней мере шестьдесят подписчиков, а в следующее воскресенье мы слушали прекрасную, очень энергичную проповедь доктора Хопкинса на тему "Зло, несомое распущенностью общественной прессы". Слушая ее, полковник Бэнкс дрожал как осиновый лист. После церкви, лейтенант Смайли зашел к нам, и я с сожалением слушал, как он восхищается красноречивыми фразами, высказанными в адрес полковника.

- Я не испытываю неприязни к этому человеку, - заявил он, - хотя не думаю, что он обошелся со мной справедливо. В прошлый вторник я послал ему статью, а он имел наглость вернуть мне мою рукопись, не потрудившись ни словом объяснить, почему.

- А о чем была эта статья?

- О, это совершенно особое приключение, связанное с моим другом, сыном старого капитана Ватсона. Однажды, когда капитан собирался отправиться в путешествие, у него возникло предчувствие, что с ним что-то произойдет; поэтому он оставил завещание, в котором оставлял все свое имущество своему сыну Арчибальду, при условии, в случае собственной смерти, чтобы тот посещал его могилу и молился на ней один раз в год. Арчибальд дал торжественную клятву, что именно так он и будет поступать, после чего капитан отплыл. Так вот, сэр; флотилия отправилась прямо на Фиджи, где в один прекрасный день старик сошел на берег и был взят в плен туземцами. Они раздели его, уложили на решетку, хорошенько поджарили и съели.

- Что поставило Арчибальда в затруднительное положение?

- Можете представить себе его чувства, когда он услышал эту новость! Как мог он выполнить свое обещание? Каким образом он мог молиться на могиле капитана? Считать ли могилой тех, кто поймали его, раздели и съели? По всей вероятности, так и следовало поступить. Он отправился на Фиджи. Этот благородный сердцем молодой человек высадился на острова в поисках дикарей, съевших капитана, и у меня нет сомнений в том, что также был съеден.

- Уж не хотите ли вы сказать, что Бэнкс отказался опубликовать этот рассказ?

- Именно так он и поступил; причем никак не объяснил своего отказа.

- Конечно, он никудышный редактор. Человек, отказавшийся поместить такую историю в своей газете, предназначенной в первую очередь для развлечения, хуже глупца.

[Примечание. У меня есть основания полагать, что автором этой истории является вовсе не Смайли. Помнится, я видел ее в какой-то французской газете задолго до того, как встретил лейтенанта, и уверен, что он позаимствовал ее оттуда, или из какой-нибудь другой публикации.]

- Кстати, - сказал лейтенант, внезапно меняя тему. - Я слышал, Паркер стал учителем в воскресной школе. Он хитер, он дьявольски хитер, сэр. Мисс Магрудер также преподает там. Паркер, кажется, полон решимости завоевать ее, и, надеюсь, ему повезет, но, позволю себе сказать, не думаю, что это когда-нибудь случится.

Смайли, очевидно, был не в курсе последних событий, но я не стал его в них посвящать.

- Есть люди, которые пригодны для такой работы, а есть непригодные. Вот, скажем, один мой друг, бедняга Бергнер. Пока мы стояли в Карлайле, он взялся вести класс воскресной школы. В первое же воскресенье он рассказал поучительную историю о мальчике, по имени Симмс. Симмс, по его словам, залез на дерево, намереваясь украсть яблоки, но упал и расшибся до смерти. "Это, - сказал Бергнер, - должно послужить для подрастающего поколения предупреждением. Надеюсь, мальчики, вы сделаете из этой печальной истории нужные выводы. Помните, что если бы Симмс не полез на дерево, то сейчас он, вероятно, был бы жив и здоров, а когда вырос, то стал бы полезным членом общества. Помните об этом, мальчики, - продолжал Бергнер, - и в том случае, если вам захочется украсть яблоки, то единственный безопасный способ - это, твердо стоя на земле, сбить их длинным шестом".

Прекрасный высокоморальный урок, не правда ли? Кто-то доложил об этом руководству школы, и они попросили Бергнера покинуть школу. Да, человек должен обладать определенным взглядом на вещи, чтобы преуспеть в качестве учителя воскресной школы. Не знаю, не знаю, способен ли на это Паркер.

Мы с лейтенантом пожали друг другу руки, и он отправился на берег, чтобы успеть на последнюю лодку в форт.

- Дорогая, - сказал я, зажигая новую сигару, - можно считать необыкновенным везением то, что Смайли не имеет никакого отношения к религиозному воспитанию американской молодежи. Передайте воскресные школы в руки Смайли и подобных ему, и уже в следующем поколении страна будет наводнена самыми отъявленными лжецами.

Я и подумать не мог, что Боб Паркер когда-либо предпримет серьезную попытку написать стихи для публикации в прессе. Конечно, будучи влюбленным в прекрасную мисс Магрудер, он время от времени выражал свои чувства в стихотворной форме. Но, к счастью, эти порывы страсти не имели никакого отношения к холодному и бессердечному миру; они предназначались только для прекрасной мисс Магрудер, которая, вне всякого сомнения, читала их с восторгом и восхищением, после чего запирала их в своем письменном столе вместе с письмами Боба и прочими драгоценными для нее безделушками. В этом нет ничего удивительного, это все в порядке вещей. Каждый дилетант пишет то, что он считает возвышенной поэзией, и общество относится к этому снисходительно, не настаивая на заключении подобных правонарушителей в специальные приюты для умалишенных. Боб, однако, разразился несколькими произведениями не сентиментального характера. История судьи Питмана о светящемся носе мистера Кули подсказала ему идею, которую он оформил в рифмованном виде и опубликовал в Аргусе. Поскольку далеко не каждому поэту, сколь бы велик он ни был, представляется возможность быть опубликованным на страницах Аргуса, будет справедливым, если я воспроизведу это произведение в той же главе, какая содержит рассказ о приключении мистера Кули. Итак.

НОС ТИМА КЕЙЗЕРА

У Тима Кейзера, жившего в Уилмингтоне,

Был чудовищный нос,

Он был намного краснее

Чем самая красная роза,

А извергающийся из него воздух,

Был подобен порыву урагана.

Однажды, на Рождество,

Он катался на речке.

И там, на ровной поверхности льда,

Выделывал такие пируэты,

Что люди были поражены

Его мастерством.

Но вот ему захотелось пить,

И, чтобы утолить жажду,

Он проделал отверстие во льду

И лег на край,

Сказав: "Я припаду губами к воде,

И, как мне кажется, напьюсь".

Его нос, таким образом,

Погрузился в реку на шесть дюймов.

В это время, голодная щука,

Привлеченная светом,

Бросилась к отверстию и ухватила его за нос.

Кейзер издал радостный крик.

Он был весьма самоуверен,

И, уверенный, что схвачен крепко,

Он изо всех сил дернул головой,

Чтобы вытащить свой улов из реки,

Однако его противник

И не думал сдаваться.

Мистеру Кейзеру показалось,

Что его нос порвался пополам.

Но щука, упираясь хвостом,

Протащила Тима Кейзера в отверстие,

И повлекла под водой,

Это все, что он смог понять.

Свирепая рыбина быстро влекла его

К своему убежищу,

Не выпуская из пасти его носа.

В этот момент мистер Кейзер стал раздумывать,

Как, в сложившихся обстоятельствах,

Будет лучше всего поступить.

И тут его нос пощекотала

Растущая под водой трава;

Раздался ужасный чих...

Щука разлетелась на мелкие кусочки,

Треснул и разлетелся лед,

А вода поднялась на две сотни футов в высоту!

Тим Кейзер всплыл на поверхность

И глотнул воздуха.

А затем, найдя обломок льдины,

Положил на него нос.

Он радовался, что обладает носом,

Который смог сотворить такой взрыв.

Таким образом он медленно дрейфовал,

Пока не добрался до берега.

Он выбрался на него, весь мокрый,

И дал торжественную клятву,

Никогда больше не использовать свой малиновый нос

В качестве приманки для щуки.

В тот же рождественский вечер

Он с аппетитом уплетал индейку,

Благодарил небо и с содроганием вспоминал,

О своем приключении,

И радовался тому, что свирепая щука

Не закусила им на Рождество!

Глава XVII. Мрачные дни. -- Несколько замечаний относительно зонтика. -- Зонтик с юмористической точки зрения. -- Бедствие, постигшее полковника Кумбса. -- Амбициозный, но несчастный монарх. -- Влияние зонтика на погоду. -- Усовершенствованная система предсказания погоды. -- Маленький абсурд. -- Судья Питман и его отношение к погоде.

Трудно вообразить себе более мрачную картину, чем дождливый день в Нью-Кастле, в частности, в последний период уходящего года. Река теряет большую часть своей привлекательности. Моросящий дождь портит вид, противоположный берег скрывается серой завесой тумана, и немногочисленные суда, поднимающиеся вверх, преодолевая течение, или медленно скатываясь вниз, к бухте, выглядят промокшими, продрогшими и одинокими, под темными парусами, с набухшими канатами, так что вид моряков в блестящих от воды брезентовых куртках и сапогах, спешащих по скользким палубам, невольно вызывает озноб. Шхуна, перевозящая зерно, застыла у причала с задраенными люками, и на ней не видно признаков жизни, за исключением одинокого бедолаги-матроса, сидящего на бушприте с меланхоличным видом и пытающегося поймать рыбу, которая не клюет. Возможно, этот мокрый бедолага пытается обеспечить себе ужин, а может быть, это несчастное увлеченное существо, обманывающее себя идеей о том, что занимается спортом. В такой день испытывашь своеобразный комфорт, находясь в комнате с ярко пылающим огнем в камине, глядя из окна на одинокого рыболова, которого пытается сдуть в воду порывистый ветер, обрушивая заодно на его голову шквал водяных капель, или нескольких прохожих, неизвестно зачем оказавшихся на улице, спешащих под своими зонтиками поскорее добраться до вожделенного укрытия. Вода стремительным потоком несется по водосточным канавам, на каретах высоко подняты кожаные фартуки, предохраняющие от дождя возниц, влага стекает по голым ветвям деревьев, кажущихся черными, и по капельке впитывается в землю; водосточные трубы монотонно поют свою песню целый день, изредка прерываемую каким-нибудь посторонним звуком, также соответствующим этому унылому периоду; во дворе и саду запустение, в огороде торчит несколько кукурузных стеблей и кочерыжек, оставшихся после сбора летнего урожая и теперь подверженные всем штормам; куры в сарае застыли с взъерошенными перьями, голодные, мокрые и несчастные, некоторые - на одной ноге, некоторые - на двух, но все без исключения являют собой воплощение отчаяния из-за полного отсутствия перспективы получить хоть что-нибудь на обед.

Это самое подходящее время, дорогая миссис Аделер, чтобы сделать несколько замечаний по поводу постоянного интереса к погоде, и, в особенности, привлечь внимание к некоторым фактам, имеющим отношение к такому, безусловно полезному, но непредсказуемому в употреблении, предмету, как зонтик. Не знаю, почему, но по общему согласию зонт постоянно выставляется в качестве юмористического объекта. Ни один человек, в частности, ни один журналист, не может рассматриваться как полностью выполнивший свой долг перед ближними, если он не позволил себе отпустить несколько шутливых замечаний по поводу того, что зонт является исключением среди всех прочих предметов, поскольку его поведение не регулируется никакими законами. Количество шуток, приведенных в доказательство этой теории, неизмеримо велико, и нет никаких оснований полагать, что в течение ближайших веков не достигнет бесконечности. Возможно, надстройка в виде количества шуток вовсе не соответствует значимости самого предмета, послужившему для нее основой, но если каждый раз шутка на эту тему вызывает улыбку даже на самом мрачном лице, то грех на это жаловаться. Кроме того, художники-карикатуристы постоянно добиваются желанного эффекта, изображая какую-нибудь сухонькую старушку с зонтиком не по размеру, а каким громким смехом разражается театр, когда по ходу комедии появляется ее главное высмеиваемое лицо с громадным зонтиком в руках! Повсеместно признано, что раскрытый зонтик выглядит смешно; и если в данном случае достигнуто общее согласие, то приводимые ниже замечания нельзя считать иными, кроме как наполненными полновесным, искрометным юмором.

Был случай, когда простое раскрытие зонтика стало чудовищным абсурдом, а именно, когда группа британских гвардейцев укрылась таким образом от дождя во время ожесточенного сражения, к безмерному ужасу Веллингтона, который отдал приказ немедленно сложить их снова, поскольку такой поступок превращает их в отличные мишени. Мне кажется, француз Эмиль Жирардон принес с собой зонтик на поле боя и настаивал на своем праве им пользоваться. "Я ничего не имею против того, чтобы быть убитым, - заявил он, - но я решительно против того, чтобы промокнуть". Многие восхищаются его завидным хладнокровием; но лично я придерживаюсь того мнения, что он, напротив, был сильно испуган, и надеялся, выставив дело в смешном свете, прекратить его без единого выстрела; он в этом преуспел, поскольку воюющие стороны пожали друг другу руки и мирно разошлись.

А еще был случай с полковником Кумбсом - Кумбсом из Колорадо. Он слышал, что самый свирепый зверь может быть напуган и обращен в бегство, его прямо перед ним открыть зонт, и решил проверить эти слухи при первой же возможности. Однажды, прогуливаясь по лесу, Кумбс заметил подкравшуюся пантеру, готовую броситься на него. Кумбс, державший в руке зонтик, наставил его на пантеру и открыл. Результат оказался неудовлетворительным, поскольку в следующее мгновение животное прыгнуло на раскрывшийся зонт, опрокинула и принялась обедать поверженным полковником. Мало того, что животное его съело, тем самым опровергнув общепринятое мнение, оно еще проглотило ручку зонтика, оказавшуюся плотно прижатой к Кумбсу, в результате чего зонт закрылся, и пантера в течение двух-трех недель бродила с закрытым на голове зонтом. Возможно, это было очень удобно, когда шел дождь, но зонт мешал ей видеть; в конце концов, она оказалась в городе, где ее застрелили.

В некоторых странах зонт являет собой символ могущества и власти. Один из властителей Сиама был горд тем, что его титул начинался словами "Властелин тридцати семи зонтов". Представьте себе, если сможете, зависть и ненависть, которую должен был испытывать к нему менее могущественный человек, являвшийся обладателем всего-навсего пятнадцати зонтов! У некоторых африканских племен могущество определяется не количеством, а размером зонта. Я никогда не рассказывал вам историю одного африканского вождя, который решился превзойти всех своих соперников в этом отношении?

Он решил приобрести себе самый большой зонтик в мире и отправил со своим заказом в Лондон торговое судно. Ребра зонтика составляли сорок футов в длину, а его ручка была похожа на телеграфный столб. Когда его раскрывали, он производил непередаваемый эффект. Зонт был подобен куполу цирка-шапито, и увенчан наконечником, размером с бочку. Когда заказ был доставлен, во дворце этого чернокожего государя его встретили с необыкновенным ликованием, а нетерпение владельца проверить его качества столь велико, что он едва мог дождаться дождя. Наконец, однажды утром он проснулся и обнаружил, что такая возможность ему представилась. Дождь лил сплошным потоком. Возликовав, он призвал своих слуг, и они приступили к открытию зонтика, в присутствии множества подданных, охваченных благоговением. Понадобилось целых два дня, чтобы поднять этого монстра, но в конце второго дня, когда задача была выполнена, дождь прекратился. Наступили ясные дни. Разочарованный вождь день или два напрасно ждал возобновления ливня, и, наконец, с камнем на сердце, скомандовал закрыть зонтик. Работа заняла ровно сорок восемь часов, а сразу же после того, как кнопка на ручке была нажата, примчалась гроза, и дождь неистовствовал весь день. Взбешенный монарх призвал к себе шамана, который уверил его, что дождь, вне всякого сомнения, зарядил до среды. Поэтому вождь приказал снова раскрыть гигантский зонт. Пока его слуги боролись с механизмом, дождь лил не переставая, но стоило его раскрыть, небо стало чистым, и солнце светило вовсю. Таким образом, испытание снова не удалось. В течение двухсот семидесяти трех дней зонтик оставался открытым, и за это время на землю не упало ни капли дождя, а монарх, видя такое течение дел, каждый день приходил в бешенство. В конце концов, он отыскал шамана и собственноручно прикончил его на месте. После чего приказал закрыть зонтик. На следующее утро после того, как это было сделано, зарядил дождь, и идет без перерыва вплоть до сегодняшнего дня.

Таким образом, дорогая миссис Аделер, несчастные дикари получили вполне ясное представление об одном из самых ярких метеорологических явлений.

Влияние зонта на погоду есть феномен, который привлекает внимание миллионов людей. Точные законы, которым оказывается это влияние, на настоящий момент не выявлены, но сам факт этого влияния является общепризнанным. Если утро обещает дождь, и я, выходя из дому, беру с собой зонтик, то к полудню небо полностью очищается; но стоит мне оставить зонтик дома, можно быть уверенным, что я вымокну до нитки. Если я буду носить с собой зонтик в течение сорока дней, на случай внезапного ливня, то в течение этого периода можно гарантировать засуху; если я забуду зонтик дома на сорок первый день, хляби небесные гарантированно разверзнутся. Иногда влияние зонта становится особенно предосудительным. Однажды я был застигнут в полном смысле тропическим ливнем; зонта у меня не было, и я поспешил в магазин, чтобы купить себе один; и, как обычно, стоило мне расплатиться за покупку, как ливень мгновенно прекратился. Я держу один зонт дома, а другой в офисе, чтобы быть готовым в каждом из пунктов назначения; между тем, все ливни начинались именно тогда, когда я находился между ними и, естественно, без зонта.

Этот опыт не индивидуален. Его обретает каждый человек, пользующийся зонтом. Уверяю тебя, дорогая, что настанет время, когда наука, определив таинственную взаимосвязь между наличием зонта и погодой, будет в состоянии обеспечить страдающему человечеству солнце или дождь, по его выбору. А до тех пор нам следует смириться и воспринимать все, как есть.

В то же время, в ожидании достижений науки, которые сорвут покров тайны с зонтика, позвольте мне открыть вам план, разработанный мною для лучшего управления погодой соответствующим бюро в Вашингтоне. Я давно разработал схему и собирался ознакомить с нею общественность, опубликовав в столичных газетах, но никто из бюро не удосужился высказать свое мнение по ее поводу. Может быть потому, что она слишком легкомысленна с точки зрения человека, пытающегося отслеживать путь циклонов и гроз. Я назвал ее

УЛУЧШЕННАЯ СИСТЕМА ПОГОДЫ.

Люди, которые пытаются предсказать нашу великую американскую погоду, желают только хорошего и стараются исполнять свои обязанности наилучшим образом, но их система радикально неверна, следствием чего является абсолютно недостоверное предсказание в более чем половине случаев. Неудобства, порожденные этими ошибками, не только для основной массы людей, но и для меня лично, неоправданно велики, и дальше так продолжаться не может.

Например, если я прочитал утром, что синоптик высказывает убеждение, будто день будет ясным в том городе, где я нахожусь, я полностью доверяю его предсказанию. Я открываю окна на крыше своего дома, чтобы высушить мансарду, но отправляюсь на прогулку или в офис с новым зонтиком под мышкой. Из сказанного ясно видно, что если, в конце концов, начнется дождь, то я, раскрыв зонтик, мог вернуться домой по раскисшей дороге, чтобы стать свидетелем того, как моя семья плавает по столовой на плоту, сооруженном из рамы для сушки белья, нескольких жалюзи и разделочных досок, проклиная столичных предсказателей погоды на чем свет стоит.

Или, предположим, наш синоптик утверждает, что в определенный день над городом, где я проживаю, разразится гроза. Я верю ему. Я достаю молниеотводы и привязываю их к дымоходам, приспосабливаю по всей крыше и везде по двору, и даже к своей прислуге; я помещаю свою семью на кровать с периной посреди комнаты, где она пьет молоко, а также уговариваю сборщика налогов встать под дерево на час-два в надежде, что в него угодит молния. Наконец, когда все мои приготовления завершены, что должен я чувствовать, когда обещанная гроза проходит где-то мимо меня? Когда я вижу, как сборщик налогов, вместо того, чтобы быть убитым молнией, начинает оценивать мою собственность, включая молниеотводы, приписывая всему двойную стоимость, - то вряд ли кто удивиться, что я сажусь и начинаю вздыхать, желая, чтобы место синоптика как можно быстрее занял человек, более заслуживающий доверия и умеющий разбираться в погодных условиях?

Но окончательно я потерял всякую веру в него, после жестокого розыгрыша, каковой он учинил с мистером Кули. Он сообщил, что в определенный день наш район накроет циклон, и мистер Кули был этим настолько встревожен, что предпринял все возможные шаги, дабы пережить бурю. Он поднялся до рассвета, забрался в самую середину своего сада, набил карманы свинцом, приковал себя к яблоне и надел на голову чайник, обмотав его собачьей цепью, чтобы сохранить в неприкосновенности волосы. Мистер Кули оставался там до пяти часов пополудни, тщетно дожидаясь обещанного самума.

Его ожидала неудача, точнее, позорный провал. Выглянув из-под чайника во второй половине дня, мистер Кули с удивлением обнаружил за забором огромное количество мальчишек и взрослых мужчин, наблюдавших за ним с непередаваемым интересом. Затем мальчишки принялись свистеть, засунув пальцы в рот, и отпускать неприятные замечания; наконец, мистер Кули был вынужден отойти от дерева и скрыться в доме, чтобы избежать быть арестованным по подозрению во внезапном сумасшествии.

Это ужасно. Чувства добропорядочных американцев не должны подвергаться подобным испытаниям, и я предлагаю систему, следуя которой, можно значительно увеличить правдоподобность метеорологических прогнозов.

В основе моей системы лежат мозоли. Изумительная точность, с которой изменения погоды может предсказать человек, чьи ноги украшены этими наростами, настолько хорошо известна, что вряд ли стоит приводить многочисленные доказательства чувствительности человеческих мозолей к метеорологическим условиям. Однако, я совершенно уверен в том, что не найдется никого, кто пожелал бы несколько раз в день отправляться на длительные прогулки с целью подвергнуть свои мозоли атмосферным воздействиям, меняющимся на всем протяжении страны от Атлантического до Тихого океана. Человеку это просто не под силу. Синоптика будет лучше держать в неподвижном состоянии. Суть моего предложения состоит в том, что он должен приобрести посредством покупки самые качественные мозоли, имеющиеся на рынке, в любом штате, и пересадить их или привить на собственные ноги. Несомненно, в каждой части земного шара найдутся истинные патриоты, готовые возложить на алтарь служения родной любимой стране свои самые заветные мозоли.

Чиновник бюро прогнозов в таком случае может заполучить, допустим, по одному мозолю из каждого штата и надежный бурсит большого пальца стопы для округа. Будучи привитыми на пальцы ноги, каждый из них сможет, как это само собой разумеется, воспринимать и оповещать об изменениях погодных условий в тех местах, откуда они родом. Все, что следует обеспечить - это заставить синоптика носить обувь не по размеру, чтобы его барометры находились в состоянии постоянной готовности. Кроме того, я полагаю необходимым иметь трубы, протянутые из каждого штата в офис бюро прогнозов в Вашингтоне, с целью быстрого перемещения части имеющейся там атмосферы на стопы синоптика. Предположим, он желает сделать прогноз погоды в Луизиане. В таком случае, специальный человек, находящийся в Новом Орлеане, должен включить паровой вентилятор и создать поток воздуха, который быстро переместится в Вашингтон и вызовет мгновенную реакцию предсказателя; в этом случае он даст абсолютно точный прогноз погоды в Луизиане. Если мы присоединяем новый штат, то наш синоптик прививает новую мозоль; даже если мормоны захотят, чтобы их территория считалась штатом, мы могли бы обеспечить их бурсит большого пальца стопы нашему предсказателю, пересадив его соответствующим образом.

Конечно, данная система не будет пригодна для предсказания перемещения гроз и ураганов. Но почему бы, для получения информации, например, о грозе, на территории каждого штата, в разных местах, не расположить молниеотводы и не соединить их проводами с рукой или ногой синоптика из бюро погоды в Вашингтоне? В таком случае, при возникновении грозы в любой части страны, если в такой молниеотвод попадет молния, то наш синоптик из бюро прогнозов тут же будет поставлен об этом в известность сразу же.

Что же касается ураганов, то я предлагаю уничтожать их сразу же, вместо того, чтобы телеграфировать по всей стране, предупреждая людей об опасности их приближения. Когда я реорганизую службу погоды, я помещу повсюду людей с машинами, устроенными наподобие паруса для уловления ветра, использующиеся на кораблях для подачи воздуха в трюмы. Раструб каждого из них должен быть шириной в милю, изготовлен из толстого холста, а другой конец помещен в угольную шахту, большую пещеру или вулкан. При приближении торнадо, часть людей должна растянуть парус по земле, а еще часть отправить на воздушных шарах растягивать его вверх, на пути движения циклона. Как только торнадо приблизится, оно, вне всякого сомнения, попадет в ловушку; некоторое время, минуту или две, парус будет хлопать и вырываться, но затем окажется, предположим, в вулкане. Как только это случится, специальный служащий закроет жерло вулкана пробкой, очень тщательно пригнанной, и, таким образом, еще одна неприятность исчезнет с лица земли.

- Это вся статья? - поинтересовалась миссис Аделер.

- Да, вся.

- Ну, я совершенно не удивлена, что никакого ответа на нее не последовало. Она совершенно бессмысленна.

- Я с этим согласен, но менять ничего не буду. Она нисколько не увеличит общемировой объем чепухи. Пока тысячи ученых дураков усердно заняты одурманиванием человечества, нам должно быть разрешено составить им конкуренцию и баловаться менее весомыми нелепостями.

Обсуждение проблем, связанных с погодой, напомнило мне о необходимости сослаться на одну из самых замечательных способностей судьи Питмана. Из всех людей, которых я знаю, он является единственным человеком, который всегда доволен погодой. Независимо от состояния атмосферы, он доволен и счастлив, и готов утверждать, что в настоящий момент положение вещей самое наилучшее из всех, какие только могли быть.

Летом, когда ртутный столбик не опускается ниже девяноста, судья, выйдя на крыльцо, с капельками пота по всему красному лицу, будет смотреть на небо и восклицать:

- Великолепно! Просто прекрасно! Какая замечательная погода для бедняков, производителей льда и прачек! Я никогда не сталкивался с более благоприятной погодой для сушки одежды. Нигде нет такого прекрасного климата, как у нас, даже в Италии. Подайте-ка мне мой зонтик, Харриет, я присяду здесь, на ступеньках крыльца, и буду наслаждаться этой погодой.

В зимний период, когда ртутный столбик не поднимается выше минус пятнадцати, а мороз настолько сильный, что мог бы проморозить внутреннюю часть Везувия вплоть до центра Земли, Питман будет торчать возле моего забора и восклицать:

- Великолепно, Аделер! Вы когда-нибудь видели погоду более замечательную, чем сейчас? Прекрасно, когда воздух пропитан холодом. Такая погода способствует торговле углем и закаляет наш организм. И не надо говорить мне о лете. Дайте мне побольше холода, да что там, дайте мне мороз, и чем крепче, тем лучше.

Когда давно нет дождя, Питман, встречая меня на улице, не может удержаться от замечания.

- Никаких дождей! Прекрасно, не правда ли? Замечательно, что стоит такая сушь, я не выношу сырости. Дожди несут с собой лихорадку и простуду, а также необходимость надевать сапоги. Самое неприятное для меня, что только может быть на свете, это носить с собой зонтик. Если можно обойтись без дождя - буду только рад.

Когда же дождь без перерыва шел целую неделю и совершенно заливал окрестности, судья частенько наведывался ко мне, чтобы заявить:

- Не знаю, как вы относитесь к дождливой погоде, Аделер, но лично мне кажется, что дождь - это величайшее благословение, ниспосланное нам небесами. Он способствует росту кукурузы, прочищает канализационные трубы и спасает траву и цветы от увядания. Ни за что на свете я не согласился бы жить там, где не бывает дождей. Переселите меня на Нил, и я умру там в течение недели. Промочите меня насквозь, до самых костей, и я буду радоваться яркой и полной жизни, и вы не услышите от меня ни единой жалобы.

Когда дождливый день сменяется солнечным, а солнечный - снова дождливым, судья, стоя у окна, восклицает:

- Харриет, если ты спросишь меня, какая погода нравится мне больше всего, я отвечу - такая, как сейчас. Погода должна быть полосатой, подобной бекону, где слой жирка чередуется со слоем постного мяса. Смешайте дождь и солнце, пусть будет много и того, и другого - и вы в целом свете не найдете человека счастливее, чем я.

Судья радостно приветствует грозу, и в один прекрасный день, после того как молния угодила сразу в две его лучшие яблони и разбила их вдребезги, а ветер превратил дымоход в груду кирпича, я зашел к нему. Он стоял у останков деревьев и, увидев меня, заявил:

- Вам известен человек, который был бы счастливее меня? Завтра я собирался срубить эти яблони, а дымоход мне никогда не нравился, и я хотел его перестроить. Представьте себе, буря исполнила все по моему замыслу. Выпустите меня из дома в грозу, пусть вокруг меня сверкают молнии, и я буду чувствовать себя на дворе гораздо лучше, чем дома. Я предпочел бы иметь дело с одним тайфуном, который залил бы половину американского континента, чем с десятком ливней, поливающим мелкими каплями, будто из лейки. Если у меня отнять возможность любоваться грозами и штормами, я превращусь в ничто.

В городе поговаривают, правда, я этому не верю, что однажды, когда судья перекладывал черепицу на крыше своего дома, торнадо подхватил его, перенес за четверть мили и с такой страшной силой бросил на забор, что он сломал ногу. Когда его несли домой, он приоткрыл глаза и сказал:

- О великий Моисей! Какой великолепный торнадо! Какая сила! Какая мощь! Я отдал бы обе ноги за счастье видеть такой шквал каждый день! Я... Я...

После чего упал в обморок.

Если довольство жизнью есть счастье, то жизнь судьи Питмана, вне всякого сомнения, является непрерывным блаженством.

Глава XVIII. Затруднения героя и героини. -- Расторжение помолвки и несчастная девушка. -- Страдания Боба Паркера. -- Труднопреодолимые обстоятельства. -- Своеобразное поведение бессловесного животного. -- Сын мистера Кули и его домашнее воспитание. -- История с эхо.

Нам передали просьбу Магрудеров пожаловать на чай, чтобы две семьи, которых вскоре должны были связать более близкие отношения, могли получше узнать друг друга. Но однажды вечером, стоило мне с комфортом усесться за разбор накопившихся бумаг, слуга впустил в комнату мисс Магрудер. Как явствовало из ее внешности, она по какой-то причине попала в беду. Это можно было также заключить из ее позднего визита без сопровождения, даже если бы на лице ее не отражалось чрезвычайное волнение. После обычных приветствий, она спросила:

- Мистер Паркер дома?

- Он еще не вернулся из города, - ответил я. - Полагаю, его что-то задержало. Но, вполне вероятно, он будет с минуты на минуту.

- Мне нужно увидеть его, - сказала она, запинаясь. - Боюсь, это выглядит несколько странно, чтобы я пришла сюда в такое неподходящее время, но... но... - Тут ее голос дрогнул. - Но случилось страшное... Очень, очень страшное...

Сразу же, как только она произнесла эти слова, ее милые карие глаза стали наполняться слезами, и хрупкая девушка, в отчаянном стремлении удержать их и сохранить хладнокровие, вдруг закрыла лицо руками и принялась всхлипывать. Если бы рядом с ней в этот момент оказалась женщина, она постаралась бы ее успокоить; но для меня это было очень неудобно. Я не был уверен, стоит ли мне удалиться из комнаты и на некоторое время оставить ее в одиночестве. Тем не менее, я остался, со смешанным чувством жалости и любопытства, не зная, что такого ужасного произошло. Девушка время от времени взирала на меня как на окаменевшего сердцем мужлана, поскольку я никак не выразил своего возмущения по поводу положения, в котором она оказалась. Я, конечно, так и сделал бы, если бы знал причину. Наконец, выплакавшись, и получив от этого некоторое облегчение, - просто удивительно, насколько женщину может утешить простое пролитие слез и вытирание глаз, - Бесси рассказала нам свою историю.

- Сегодня отец зашел ко мне, - начала она, - и сказал, что услышал о Роберте ужасные вещи; и еще он сказал, что не может дать свое согласие на мой брак с таким человеком и что наша помолвка должна быть разорвана.

- Что за вещи? - возмущенно спросила миссис Аделер, чья гордость за семью была уязвлена. - Что такое он слышал?

- Ужасные вещи! - воскликнула Бесси, и на глазах у нее снова появились слезы.

- Он сказал, что Роберт много пьет, и часто напивается до совершенного опьянения.

- Какая наглая ложь! - воскликнула теперь уже миссис Аделер.

- Я сказала отцу то же самое, - сказала Бесси. - Но он утверждает, что это правда, а кроме того, что он связался с плохой компанией, и еще, что он атеист, и посещал церковь только для того, чтобы нас обмануть.

Если бы покойный мистер Фаренгейт попытался измерить накал негодования миссис Аделер в этот момент, он наверняка получил бы цифру в 215®.

- Заявляю со всей ответственностью, - сказала она, - что это самая наглая ложь, какую я когда-либо слышала. Я навещу завтра утром миссис Магрудер и скажу ей об этом.

- Отец настоял, - продолжала Бесси, - что я должна написать официальное письмо Роберту, в котором сообщить, что никакие дальнейшие отношения между нами невозможны и ему следует прекратить наносить визиты в наш дом. Я так и сделала, но не могла допустить, чтобы он подумал, будто я такая бессердечная; я решила, что должна прийти сюда и все ему рассказать до того, как письмо попадет к нему. Пожалуйста, не судите меня строго за мой визит, и не рассказывайте о нем никому.

После чего снова принялась всхлипывать.

- Не беспокойтесь, Бесси, - ответил я. - Вы поступили совершенно правильно. Ваш отец поступил несправедливо и в отношении вас, и в отношении Боба. Роберт должен повидаться с ним и потребовать объяснений. Но кто, как вы думаете, мог сказать вашему отцу такие вещи?

- Понятия не имею. Должно быть, кто-то, кто не желает нашего брака и ненавидит Роберта. Я не могу поверить, чтобы кто-то рассказал такие вещи просто так, не имея злого намерения.

- Ладно, Бесси, единственное, что мы можем сейчас сделать разумного, это отдохнуть, пока нет возможности опровергнуть эти клеветнические измышления. Позвольте мне проводить вас домой. Когда Боб вернется, я все ему расскажу. Переговорим с вашим отцом. Завтра же я сам это сделаю. С Бобом обошлись несправедливо. Он ведет себя вполне благопристойно, подобно большинству молодых людей в нашей стране, и, вне всякого сомнения, достоин вашей любви.

Я проводил Бесси домой, а на обратном пути встретил Боба, спешившего мне навстречу. Он вернулся сразу после того, как мы ушли; несколько слов, сказанных миссис Аделер, коротко обрисовали ему ситуацию, и он поспешил за нами, в надежде догнать и объясниться с Бесси. Он задыхался, и пылал гневом. Поначалу он настаивал на том, чтобы штурмом взять замок Магрудеров и повергнуть дракона, охранявшего его прекрасную Маргарет. Но я сказал ему, что такой поступок, возможно, травмирует Бесси, поскольку такое его поведение может вызвать подозрения, что она ходила к нему в столь поздний час; и что было бы смешно штурмовать и повергать старого Магрудера посреди ночи, да еще в таком возбужденном состоянии. В итоге было решено дождаться утра, после чего я отправлюсь к мистеру Магрудеру с целью получения разъяснений, после чего туда может отправиться Боб, чтобы оправдаться в том, чего не совершал.

- Держу пари, - сказал Боб, когда мы шли домой. - Я знаю, чьих это рук дело. Это Кули. Он не любит ни вас, ни кого-либо из вашей семьи, и постарался таким образом вам навредить. Если это он, то я подвергну его оскорблению действием в виде рукоприкладства. Да так, что за жизнь его никто не даст ломаного пенса.

- Не думаю, чтобы это был мистер Кули, - возразил я. - Это не то дело, которым бы он стал себя утруждать. Это кто-то, у кого есть определенный интерес в отношении вас и Бесси.

- Не знаю, кто бы это мог быть, - сказал Боб.

- Возможно, это Смайли.

- Возможно, - согласился Боб. - Он совершенно беспринципный, но мне не кажется, что в нем столько злобы. Кроме того, он прекрасно знает, что Бесси не ответила бы ему взаимностью ни при каких обстоятельствах.

- В таком случае, давайте терпеливо ожидать дальнейшего развития событий. Не стоит осуждать кого-либо понапрасну, если мы не можем достоверно выяснить, кто именно является преступником.

Боб задержался в городе у своих родителей, которые отправились на север на неделю-другую, а ему оставили на попечение его младшего брата, которого он привез к нам в дом на время отсутствия отца и матери.

Мальчик был дома, когда мы вернулись; настало время укладывать его спать, и было решено, что он будет спать с Бобом. Последствия оказались непредсказуемы. Парень, по всей видимости, имел привычку ходить во сне, и он так боялся что это случится с ним ночью, в чужом доме, что Боб обвязал его куском шпагата вокруг талии, а другой конец прикрепил к себе, так, чтобы почувствовать, если ночью его братом овладеет тяга к путешествиям. Оказалось, однако, что Боб беспокоился напрасно. Точнее, по его словам, ему надлежало больше беспокоиться о себе. Ему приснилось, что он сошелся в страшной схватке, грудь в грудь, с мистером Магрудером, и что любезный старый джентльмен преследует его с обнаженным кинжалом и твердым намерением заколоть. Не желая быть заколотым, Боб постоянно толкал Генри, а поскольку Магрудер продолжал преследование, в слепой жажде крови, он перелез через брата, шмякнулся на пол и забился под кровать. Когда кровожадный призрак отца Бесси исчез, Боб, все еще не проснувшись, выбрался из своего потайного убежища под кроватью со стороны, противоположной той, с которой под нее забирался. Таким образом, теперь связывавший их шнур проходил под кроватью. Рано утром, поднявшись, но еще до конца не проснувшись, Боб намеревался посмотреть, как там брат, и был чрезвычайно поражен, увидев, как тот, при его приближении, свалился на пол. Боб прыгнул за ним и был удивлен еще более, поскольку тот стремительно исчез под кроватью. Он последовал за ним; однако, по мере его приближения, Генри поначалу поднялся с пола, затем было слышно, как он перемещается по матрасу, после чего снова свалился на пол, стоило Бобу подняться на ноги. К этому времени оба настолько проснулись, что оказались в состоянии понять причину происходящего. Такова была версия мистера Паркера. Вероятно, несколько преувеличенная. На мой взгляд, дело обстояло гораздо проще: Генри упал с кровати и закатился под нее. Сам Генри не помнил подробностей, чтобы считать его надежным свидетелем. Но одно, по крайней мере, он понял совершенно отчетливо: что он больше никогда не ляжет спать с Бобом на одной кровати.

На следующий день после визита Бесси я, в соответствии с достигнутой с Бобом договоренностью, отправился к Магрудеру. Слуга сообщил, что мистер Магрудер вышел, но, вероятно, вернется с минуты на минуту. Я отклонил приглашение войти в дом. Стояла прекрасная погода, и я предпочел провести время в ожидании мистера Магрудера, шагая туда-сюда по крыльцу. Прошло значительное время, его все не было, поэтому я, присев в кресло, стоявшее здесь же, развернул Аргус.

Пока я сидел, мое присутствие было обнаружено слонявшейся по двору собакой Магрудера, и у нее сразу же возникло желание познакомиться со мной поближе. Я всегда недолюбливал этого пса; он очень большой и имеет скверную репутацию. Когда он подошел и свирепо взглянул на меня, после чего зарычал, у меня по спине забегали мурашки. Собака подошла совсем близко и принялась обнюхивать мои ноги с вполне определенной целью, написанной у нее на морде, чего я никак не мог ожидать от столь тупого животного. Во время этой операции, я сохранял абсолютную неподвижность. Ни один человек не в состоянии представить себе той неподвижности, в которой я пребывал. Сомнительно, чтобы хоть кто-нибудь смог повторить ее до того, как его бессмертная душа покинет тело.

Как только церемония была закончена, собака улеглась рядом с креслом. Убедившись, что животное уснуло, я решил отправиться домой, поскольку мистера Магрудера все еще не было; но стоило мне попытаться встать, собака вскочила и зарычала, с такой яростью, что я снова сел. Теперь мне казалось, что лучше домой не идти. Но потом мне пришло в голову позвать кого-нибудь, чтобы этот кто-нибудь отогнал пса, в таком случае я смог бы покинуть кресло. Но стоило мне крикнуть, как собака вскочила с бешеным лаем и с поистине инквизиторским видом примерилась к моим ногам. Всякий раз, когда я пытался поджать ноги или перелистнуть Аргус, чтобы продолжить чтение, да что там, - сделать хотя бы малейшее движение, - мой мучитель оказывался около меня. Один раз, когда я чихнул, мне показалось, судя по тому, в какое неистовство пришла собака, что настал мой смертный час.

Наконец, собака мистера Кули, оказавшаяся по соседству, сцепилась в бурной полемике с другой собакой, прямо перед домом мистера Магрудера. Его пес в настоящий момент бодрствовал; он с сожалением посмотрел на меня, как если бы понимал, что совершенно по-дурацки теряет шанс произвести несколько великолепных укусов, и бросился по дорожке, а затем сквозь забор, на улицу, с целью принять участие в дискуссии между двумя своими старыми приятелями.

Я не рванул с максимально возможной скоростью, поскольку это было бы несолидно, а служанка, наблюдавшая за мной из кухонного окна и не понимавшая характер возникшей чрезвычайной ситуации, могла бы заподозрить меня во внезапном умопомешательстве. Тем не менее, я очень-очень быстрым шагом направился к забору на заднем дворе и перемахнул через него. Уже достигнув его верха, я заметил мчавшуюся по двору во весь опор собаку. Вероятно, она была очень огорчена моим бегством, но я не стал задерживаться, чтобы в этом убедиться. Я прямиком отправился домой. Мистер Паркер сам в состоянии разобраться со своими любовными делами. Мне совершенно незачем приходить к мистеру Магрудеру снова. У меня предостаточно собственных дел.

Вернувшись домой, я обнаружил ожидавшего меня судью Питмана. Он пришел с целью одолжить у меня на некоторое время топор. Пока мы ходили за ним в дом, судья спросил:

- Мне кажется, вы не жуете табак, не правда ли?

- Нет, я только иногда курю.

- Видите ли, мне захотелось пожевать табаку, и я подумал, не найдется ли такового у вас. У меня почему-то возникло такое желание при взгляде на мистера Кули, стоявшего на крыльце.

- Странная ассоциация. Что может быть общего между мистером Кули и жевательным табаком?

- Это действительно странно; но видите ли, - сказал судья, - мистер Кули вчера утром рассказал мне, что случилось у него дома накануне. Его жена категорически против жевания табака и каждый раз устраивает ему по этому поводу скандалы. Поэтому он старается никогда не жевать его дома, и даже дал ей в том слово. На следующий день, садясь к ужину, он полез за носовым платком и достал вместе с ним пачку листьев. Он этого не заметил, зато это заметила миссис Кули, которая немедленно направилась к нему и осведомилась, что это такое. Попав в затруднительное положение, он, тем не менее, нашелся и обратился к своему сыну: "Боже мой! Неужели ты начал жевать табак? И что же ты думаешь о таком своем поведении? Разве я не говорил тебе, что жевать табак - нехорошо? Немедленно иди сюда, разбойник!" Он слегка отшлепал его, а табак выбросил из окна на крыльцо с таким расчетом, чтобы подобрать его там утром.

- Это была большая несправедливость по отношению к мальчику.

- Кули совершенно не умеет обходиться с детьми, - заявил судья, уселся на козлы для пилки дров и сцепил руки на коленях, очевидно, готовясь к обстоятельному разговору. - Он никогда не обращается с мальчиком, как отец с сыном. Он приучает ребенка лгать. Точно так, как это было с эхо; это отвратительно.

- Что вы имеете в виду?

- До того, как Кули переехал жить сюда, он был владельцем гостиницы в Лейг Вэлли - добротной гостиницы, я полагаю, а чуть далее, милях в двух, располагалась еще одна гостиница. Стоя на крыльце этой дальней гостинцы, вы могли бы свистнуть или крикнуть, чтобы услышать прекрасное эхо. Оно повторило бы ваш свист или крик десятки раз. По крайней мере, так говорил мистер Кули. Разозленный этим обстоятельством, мистер Кули придумал, как поправить дело. Он велел своему сыну отправиться в горы, за реку, и там спрятаться среди кустарника; он будет провожать посетителей на крышу и кричать, а мальчик должен кричать ему в ответ. Он будет говорить каждому, что многократное эхо слышно только с крыши, и, в общем, дело устроится таким образом, что комар носа не подточит.

- Какая жалкая афера!

- Совершенно с вами согласен. Так вот, сыну его, как нетрудно догадаться, постепенно надоело это дело, он от него устал, и иногда он стал брать с собой других мальчиков, с которым они играли и отзывались, когда требовалось. Кули это грозило катастрофой, поскольку его секрет мог быть раскрыт. В один прекрасный день, в гостиницу мистера Кули пожаловало много народу из города, - среди них газетчики, - и некоторое время все шло обычным порядком. Но вместе с его сыном в тот раз был еще один мальчик, который должен был через некоторое время заменить его, но он молчал. Некоторое время мистер Кули наливался яростью, потому что эхо вдруг замолчало, и когда кто-нибудь пытался крикнуть, оно ему не отвечало. Никто не мог понять, в чем дело, пока, наконец, после многократно повторенных попыток, в поле видимости не показался мальчик и не крикнул в ответ: "Я больше не буду кричать. Мне на дали обещанный нож, и я отказываюсь что-либо делать, пока его не получу, провалиться мне на этом самом месте". Мистер Кули говорил мне, что это были самые ужасные слова, какие он слышал когда-либо. Это событие доконало его. Оно поставило крест на его бизнесе. Газетчики написали о нем такое, что он был вынужден продать гостиницу и удирать оттуда во все лопатки. Стоит ли удивляться тому, что мальчишка растет лжецом? Нетрудно догадаться, во что превратится маленький ангел, стараниями мистера Кули. Однако, разрешите откланяться. Спасибо за топор. До свидания.

После чего судья отправился домой, размышляя о несостоятельности мистера Кули в качестве родителя. Мне хочется узнать, насколько эта история с эхом правдива. Не сомневаюсь, что мистер Кули сам поведал ее судье, но она производит впечатление, как если бы он сам выдумал ее от начала до конца.

Глава XIX. Сертификат, удостоверяющий восстановление волос судьи Питмана. -- Невыносимые неудобства. -- Предупреждение для мужчин, у которых есть лысые друзья. -- Объяснение. -- Клеветник обнаружен. -- Бенджамин П. Ганн. -- Жизнь страхового агента.

Я стал жертвой преследования особого рода в течение нескольких прошедших недель. Когда мы приехали сюда на постоянное жительство, судья Питман был частично лыс. Кто-то посоветовал ему обратиться к некоему средству, изобретенному человеком по имени Пульсифер, проживавшего в Чикаго и занимавшегося проблемой восстановления волос. Используя это средство в течение нескольких месяцев, судья с радостью убедился, что волосы начали расти снова; естественно, он говорил об этом средстве взахлеб, и пришел к выводу, что было бы несправедливо не выразить свое восхищение им в той или иной форме. После ознакомления с фактами, судья настоял, чтобы я составил свидетельство и скрепил его своей подписью. После чего отправил по почте Пульсиферу. Я до сих пор не перестаю жалеть о проявленной мной тогда слабости. Конечно же, Пульсифер немедленно состряпал сертификат, с указанием моего имени и места жительства, который затем распространил в качестве рекламы по всей стране; он начинался словами: "НАДЕЖДА ЛЫСЫХ, УДИВИТЕЛЬНЕЙШЕЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ВОЛОС", написанными крупными заглавными буквами.

В то время я доверял рекламе. Пульсифер также был уверен в ее действенности, а потому написал мне, спрашивая, не желаю ли я принять участие в сертификатах других его патентованных лекарств. У него имелась, в частности, кукурузная мазь, расходившаяся очень плохо, и он готов был предложить мне комиссию, если я напишу ему убедительное свидетельство о том, что шесть-восемь застарелых мозолей сошли с моих ног благодаря употреблению мною этой самой мази. Аналогичным образом он был бы мне благодарен, если бы я смог засвидетельствовать несколько чудесных исцелений, принесенных его чудодейственным ревматическим лосьоном, или же несколько испорченных желудков, возрожденных к полноценной жизни горькой настойкой Пульсифера; и, из манеры написания его посланий, я также понял, что он готов взять меня в партнеры, что его Ready Relief исцелила ногу, болевшую в течение восемнадцати лет, и что я никогда не жил спокойной жизнью, пока он не прислал мне еще дюжину бутылок, распространенных мною среди моих друзей, чьи ноги в течение не менее длительного срока страдали от казавшихся неизлечимыми заболеваний. Я был вынужден отклонить щедрое предложение мистера Пульсифера.

Тем временем, моя слава широко распространилась среди других предприимчивых медиков. Fillemup & Killem прислали мне несколько образцов тоника для волос, с просьбой испытать их действие на любых лысинах, какие мне только доведется встретить, после чего отписать им о результатах. Doser & Co прислали две упаковки таблеток с предложением опробовать их на судье Питмане в случае повторной утраты им волос; восстановление гарантировалось в случае строгого следования приложенной инструкции их, таблеток, употребления. Помимо них отметились Brown & Bromley, приславшие то, что звучало как "оволоситель скальпов Джонсона", в количестве двенадцати бутылок, для распространения среди моих лысых друзей. Затем Smith & Smithson поставили меня в известность, что в самое ближайшее время мне будет доставлено курьерской компанией "Извержение Везувия", способствующее росту волос; потом прибыл человек из Jones, Butler & Co, предложивший опустошить мою бочку с водой и заполнить ее "Перуанским бальзамом" для безвозмездного снабжения им каждого лысого, оказавшегося поблизости.

Но это преследование, можно сказать, было просто блаженством по сравнению со страданием, явившемся в иных формах. Не могу точно сказать, какое именно количество писем я получил. У меня сложилось впечатление, что почта, доставляемая мне нашим почтовым отделением два раза в день за первую неделю, после излечения судьи Питмана, содержала письма от всех лысых мира. Подозреваю, что каждый мужчина, проживающий в пределах тропика Рака и обладающий лысиной, написал мне по меньшей мере дважды, интересуясь "возобновителем" Пульсифера и волосами Питмана. Меня осаждали вопросами: было ли облысение судьи наследственным; и если так, то кто именно был лысым в его семье: отец или мать. Один человек, френолог, прислал мне гипсовую голову с шишками и просил обозначить те из них, удары по которым привели к такому блестящему результату в случае Питмана; он сообщал, что является создателем теории, и ему очень важны практические результаты. Некто из Сан-Франциско спрашивал, не есть ли мой Питман одно лицо с Питманом, отправившимся в Калифорнию в 1849 году с лысиной; и если да, то не мог бы я забрать и переслать ему два доллара, которые Питман оставался ему должен с того самого года? Смотритель воскресной школы в Вермонте прислал восемь страниц, исписанных убористым почерком, содержавших аргументы в пользу той теории, что подобное выращивание волос после их выпадения является святотатством, ибо лысина - промысел Божий, а кроме того, хотя пророк Елисей был лысым, нигде в Библии мы не находим ссылок на то, что он пользовался каким-либо восстановителем. Он предупреждал Питмана о грозившей тому судьбе Авессалома и предостерегал от поездки на муле по лесу. Женщина из округа Снайдер, штат Пеннсильвания, прислала мне стихотворение, на которое ее вдохновил случай с Питманом, озаглавленное "На счастливое возвращение волос Питмана". Некто из Канзаса пожелал узнать мое мнение относительно того, не может ли быть восстановитель с успехом использован человеком, потерявшим скальп? Двое мужчин из Нью-Джерси написали, вне отношения к рассматриваемой теме, интересуясь, не нуждаюсь ли я в хорошем слуге. Пришло конфиденциальное письмо от человека, который готов был передать мне "нечто совершенно потрясающее", если у меня найдется пятьсот долларов наличными. Миссис Сингерли, из Фрэнкфорда, рассказывала, что она слишком коротко постригла свою собаку, и будет мне весьма признательна, если я сообщу ей, не действует ли восстановитель волос также и на собак. Заботливая мать из Род Айленда сообщала, что ее маленький сын случайно выпил бутылку этого средства, и она сойдет с ума, если я не успокою ее и не сообщу, что для ее ребенка нет ни малейшей опасности вырастить волосы в обилии в своем желудке. Вдобавок ко всему, сто тысяч мальчиков спрашивало, какой эффект будет иметь применение восстановителя на рост усов в том случае, если этот самый рост задерживается.

Но еще большие неприятности доставляли визитеры. Желая увидеть меня, лысые люди стекались в массовом порядке. Они преследовали меня как дома, так и за его пределами. Если я шел в церковь, то во время молитвы меня находил дьячок, чтобы сообщить: снаружи меня ожидает человек, интересующийся - мистер Питман просто лил лекарство на голову, или же втирал его щеткой? Стоило мне пойти на вечеринку, как тут же находились лысые негодяи, находившие меня во время танца, чтобы спросить, когда именно у мистера Питмана стали отрастать волосы - во время полнолуния или новолуния? Если я желал побриться, кто-нибудь обязательно являлся в магазин и, в то время, когда цирюльник держал меня за нос, устраивал допрос - носил ли мистер Питман во время приема восстановителя шляпу. Если я присутствовал на свадьбе, какой-нибудь лысый идиот терзал меня поблизости алтаря вопросом: спал ли мистер Питман в колпаке; кроме того, значительное число лысых негодяев поднимали меня с постели посреди ночи, поскольку им очень хотелось узнать, прежде, чем они покинут город, не повредит ли прием восстановителя оставшимся на момент начала его применения волосам?

Жизнь стала невыносимой. Я приказал слугам не пускать в дом лысых. В тот же день некоего незнакомца провели в гостиную; когда я спустился к нему, он с таинственным видом прошелся вдоль стен, закрыл все двери, и шепотом осведомился, не может ли нас кто подслушать. После чего стянул с головы парик; протянув мне микроскоп, он попросил меня изучить с его помощью кожу его головы и сообщить, может ли он питать какие-либо надежды избавиться от лысины. Я отослал его к Питману; мне доставило злорадное удовольствие размышлять о том, что судье, по крайней мере, в течение пары часов, скука не грозит.

Сожалею, что когда-то поддался на его уговоры и написал о его волосах. Конечно, лысый судья выглядит гораздо менее привлекательным, чем с волосами; но если выбирать между доставленными неприятностями, или созерцанием мистера Питмана, скажем, без бровей или без ресниц, то я предпочту второе. Кроме того, я не напишу более ни одного свидетельства, ни за что на свете. И если я увижу какого-нибудь знахаря, который торгует мумией, умершей в те времена, когда Иосиф был продан в Египет в рабство, танцующей польку-мазурку в развевающихся лохмотьях, пока он насвистывает мелодию, пусть меня сожгут на костре, но я не напишу ни единого слова, подтверждающего чудо. Волосы мистера Питмана научили меня, чего можно ждать от сертификатов.

Бобу удалось получить от мистера Магрудера объяснение столь суровым его распоряжениям относительно помолвки и прочего, и мы надеемся, что теперь возникшее недоразумение благополучно разрешится.

- Когда я вошел в комнату, - рассказывал Боб, - старик выглядел мрачным и неприступным, как если бы перед ним оказалось вконец развращенное существо, настолько глубоко погрязшее в безднах порока, что любая попытка его оттуда вызволить заведомо обречена на провал. Я не стал ходить вокруг да около. Я сказал ему, что слышал, будто кто-то выдвинул против меня некоторые обвинения, наносящие ущерб моей репутации, и что именно из-за них, по всей видимости, он отказывает мне в руке своей дочери.

Он ответил, что дело обстоит именно таким образом. Я попросил его назвать мне имя человека, который возвел на меня эти обвинения. В течение нескольких минут он колебался; я заявил, что эти обвинения - ложь и клевета, и что я имею право знать, кто распускает обо мне вздорные слухи.

Подумав некоторое время над моими словами, он сказал:

- Что ж, мистер Паркер, я думаю, вы имеете на это право. Я много размышлял, в последнее время, и склонясь к мнению, что, возможно, поступил в отношении вас несправедливо, не сведя лицом к лицу с человеком, который вас обвинил, но я рассматривал его обвинения как конфиденциальные; в качестве доказательства того, что я не отношусь к вам предвзято, я исполню вашу просьбу. Кстати сказать, миссис Магрудер не разделяет выдвинутых против вас обвинений и считает, что вы не должны быть обвиняемы без возможности оправдаться; она также не доверяет тому, кто эти обвинения выдвинул. Итак, его зовут Смайли - лейтенант Смайли.

- После чего старик продолжил, - рассказывал Боб, - и сообщил мне, что Смайли искал разговора с ним, в котором сообщил, что я не только развратник, но и атеист. Он сообщил это, как сказал мистеру Магрудеру, с неохотой и сожалением, но чувствовал себя обязанным на это пойти в качестве друга семьи, поскольку считает очень важным. Смайли заявил, что частенько видел меня пьяным, а кроме того, в разговорах с ним дурно отзывался об исповедующих христианскую религию. Уж кто бы говорил о христианстве! - воскликнул мистер Паркер. - Потом, - продолжал он, - мистер Магрудер сказал, что Смайли сослался на два письма, одно от человека по имени Дьюи, бывшего пастором церкви в Филадельфии, из которого следовало, что я изгнан из общины за вольнодумство, а другое - от некоего Сэмюэля Стоунбари, в котором он давал мне ужасную характеристику по поводу моей добропорядочности и беспробудного пьянства.

В этой связи я сообщил мистеру Магрудеру, что не знаю никакого священника по имени Дьюи, и даже не уверен, существует ли такой человек в Филадельфии; что я никогда прежде не принадлежал ни к одной церковной общине, по каковой причине не мог быть изгнан из-за своих якобы атеистических воззрений, поскольку никогда их не разделял. Я сообщил ему также, что мистер Стоунбари, это некий молодой человек, служивший в нашем магазине и уволенный за воровство, которое я обнаружил. Каким образом Смайли нашел его - не могу себе представить. Впрочем, они должны испытывать друг к другу определенную тягу, как дети одной матери, а именно - наглой лжи.

После этого мистер Магрудер сказал, что если бы я смог доказать сказанное неоспоримыми фактами, то он не только отдал бы мне руку Бесси, но и принес бы мне подобающие извинения. Я обещал приложить все усилия, и завтра же принимаюсь за дело. У меня нет сомнений в том, что Стоунбари написал письмо, подписанное "Дьюи", поскольку Смайли сказал ему, что это всего лишь веселый розыгрыш. Я раскрою ему подлую натуру Смайли, как только встречусь с ним. О, каким же мерзким типом он оказался!

Итак, предстоит дело Паркер versus Смайли. Я стал относиться к мистеру Магрудеру с большим уважением, поскольку по отношению к Бобу он поступил весьма справедливо. Но если инстинкт и здравый смысл миссис Магрудер не подсказали ей усомниться в действиях Смайли, боюсь, что у Боба не было бы возможности оправдаться. Врач, очевидно, оказалась более мудрой, и я не удивлен теперь, что она держит мужа в ежовых рукавицах.

Какие-то родственники Магрудеров, Кемперы, приехали в наш городок на несколько недель и сняли дом неподалеку от рудника. У нас в городе имеется страховой агент, которого зовут Бенджамен П. Ганн, один из наиболее предприимчивых и неутомимых представителей братства, членом которого является. Он надоел всем в округе хуже горькой редьки, и легко представить себе восторг, который он испытывает при появлении новой жертвы в пределах своей досягаемости. Кемперы еще не успели толком разместиться в новом доме, а Ганн уже с нетерпением ожидал шанса подвернуть их своему нападению, и однажды утром предпринял попытку воздействовать на миссис Кемпер, с целью предложить застраховать ее жизнь и оформить соответствующий полис. В ответ на его зов, миссис Кемпер проследовала в гостиную, где он ее ожидал. Между ними состоялся следующий разговор:

- Полагаю, - сказал мистер Ганн, - что жизнь мистера Кемпера должным образом не застрахована?

- Нет, - ответила миссис Кемпер.

- В таком случае, я могу предложить ему быть застрахованным нашей компанией. Это самая надежная компания в мире, с самым большим капиталом, самыми маленькими взносами и самыми большими выплатами.

- Мистер Кемпер подобными вещами не интересуется, - сказала миссис Кемпер.

- Но, мадам, в таком случае, он не заботится о вашем будущем. Никто не знает часа своей смерти, и, выплачивая смехотворную сумму, мистер Кемпер может обеспечить семье безбедную жизнь, в случае... Ну, вы меня понимаете. Я хотел бы передать ему несколько брошюр, содержащих любопытные статистические данные. Это возможно?

- Разумеется.

- Но вы полагаете, что он не захочет страховаться? - продолжал мистер Ганн.

- Полагаю, что да, - ответила миссис Кемпер.

- Он в добром здравии, я полагаю? Не жаловался ли он на что-нибудь в последнее время?

- Нет.

- Могу ли я осведомиться, он обладает сколько-нибудь значительным капиталом?

- Ни в коей мере.

- В таком случае ему обязательно нужно застраховаться. Ни один человек, не имеющий значительного капитала, не может позволить себе роскошь быть не застрахованным. Полагаю, он иногда путешествует по железной дороге или пользуется какими-либо иными средствами передвижения?

- Нет, он придерживается одного места.

- Человек, придерживающийся определенного жизненного уклада, я полагаю?

- Да, вполне определенного.

- Это то, что нужно, - заявил Ганн. - Я уверен, что он захочет приобрести полис.

- Не думаю, что это так, - ответила миссис Кемпер.

- Почему? Когда я могу застать его дома? Я поговорю с ним лично. Не вижу ни одной причины, по которой он откажется от страхования.

- Зато я знаю, - сказала миссис Кемпер.

- Какая же?

- Он мертв вот уже двадцать семь лет, - ответила вдова.

Вслед за сим мистер Ганн раскланялся и вернулся в свой офис. Вдова кому-то рассказала эту историю, вероятно, кому-то из Магрудеров, ибо вскоре она стала известна всему городу, и те, кто пострадал от рвения мистера Ганна, теперь упивались его конфузом. Поскольку это было первым поражением в его карьере, неудивительно, что некоторые его враги поспешили нанести ему несколько весьма чувствительных ударов. Самая ядовитая атака, однако, была предпринята Аргусом. Она последовала со стороны, как мне кажется, нашего замечательного медика, доктора Тобиаса Джонса, невзлюбившего Ганна, поскольку он убеждал застраховавшихся лиц обращаться за медицинской помощью к его конкуренту, доктору Бриндли. Статья называлась

ЖИЗНЬ СТРАХОВОГО АГЕНТА

Его звали Бенджамин П. Ганн, и он был агентом компании по страхованию жизни. Он наведывался ко мне в офис четырнадцать раз за утро, чтобы убедить меня приобрести страховой полис. Он подстерегал меня на улице, в церкви, в моем собственном доме, пытаясь всучить этот самый полис. Если я шел в оперу, мистер Ганн покупал билет на место, расположенное рядом со мной, и весь вечер жужжал у меня над ухом, рассуждая о внезапной кончине и преимуществах десятилетнего полиса. Если я садился в железнодорожный вагон, в него тут же врывался мистер Ганн, садился рядом, доставал таблицы смертности и вещал, каким образом я могу сколотить состояние на своей страховке. Если я шел обедать в ресторан, моим соседом за столиком непременно оказывался мистер Ганн, рассказывая восхитительный анекдот о человеке, который накануне своей смерти застраховал жизнь на пятьдесят тысяч долларов. Когда я присутствовал на похоронах близкого мне человека, в тот момент, когда гроб опускали в землю, а я вытирал слезы, то услышал шепот; повернувшись, я обнаружил неуемного мистера Бенджамина П. Ганна, который говорил: "Бедный Смит! Я хорошо знал его. Он застраховался в нашей компании на десять тысяч. Теперь его вдова получит кругленькую сумму. Позвольте узнать ваше имя. Вы не желаете застраховаться?"

Он преследовал меня всюду, пока, наконец, не надоел мне настолько, что, в одним прекрасный вечер, я уехал в один отдаленный город, в надежде избавиться от него. Спустя две недели я вернулся домой, было около часа ночи. Но стоило мне только улечься в постель, как раздался звон дверного колокольчика. Я выглянул; на пороге стоял Ганн и еще один человек. Мистер Ганн заметил, что ожидал моего возвращения, и подумал, что я вернулся именно за тем, чтобы получить страховой полис. Он сказал, что привел с собой доктора, что тот меня осмотрел на предмет заключения договора, не откладывая дела в долгий ящик. Я был слишком возмущен, чтобы ответить. Я с шумом захлопнул окно и лег спать. Когда после завтрака я открыл входную дверь, то оказалось, что мистер Ганн и врач сидят на крыльце, ожидая моего выхода. Они провели здесь всю ночь. Стоило мне выйти, как они тут же схватили меня и попытались раздеть прямо на тротуаре, чтобы учинить осмотр. Я вырвался и заперся на чердаке, отдав строгий наказ никого не впускать в дом, пока я не спущусь вниз.

Но Ганна оказалось не так-то легко сбить с толку. Он арендовал дом по соседству, и расположился в прилегающем к моему чердачном помещении. Как только он обосновался, то сразу начал стучать в перегородку и вопить: "Ей! Вы меня слышите? Как насчет полиса? Не хотите ли получить его прямо сейчас?" После чего поведал несколько бородатых анекдотов о людях, померших сразу же после выплаты первых взносов. Но я старался не обращать на него никакого внимания и не производить ни малейшего шума. Он на некоторое время замолчал.

Внезапно дверь моего чердака, ведущая на крышу, была сорвана; взглянув наверх, я обнаружил Ганна и доктора, с ломом и таблицами для страхования, намеревающимися спуститься ко мне по лестнице. Я сбежал из дома и спрятался в пресвитерианской церкви, располагавшейся рядом, заплатив пономарю двадцать долларов, чтобы он позволил мне забраться на шпиль и обосноваться там. Я обещал ему еще двадцать долларов, если он никого не пропустит к этому шпилю в течение недели. Благополучно водрузившись на высоте триста футов от земли, я, наконец, почувствовал комфорт при мысли, что оставил Ганна с носом и решил, что останусь здесь, по крайней мере, на месяц.

Примерно через час, в то время, как я любовался прекрасными видами, раскинувшимися на западе, я вдруг услышал неясный шум по другую сторону шпиля. Я огляделся и обнаружил мистера Бенджамина П. Ганна, подкрадывавшегося ко мне с другой стороны шпиля на воздушном шаре, в сопровождении врача и таблиц страхования жизни по системе Тонтина. Как только Ганн достиг шара, на котором я сидел, он закрепился на шпиле и устроил мне допрос: в каком возрасте умер мой отец, и не жаловалась ли какая-либо из моих тетушек на болезни печени.

Не тратя попусту время, я сполз с колокольни на землю и первым же поездом уехал из Миссисипи Валлей. Через две недели я уже был в Мексике. Я решил осмотреть местность и оттыкать какое-нибудь дикое место в горах, куда Ганн ни за что на свете не решится сунуться. Я сел на мула и заплатил проводнику, чтобы он провел меня к вершине вулкана Попокатепетля. У подножия горы мы были в полдень. На подъем затратили около четырех часов. Когда до вершины оставалось совсем немного, я услышал голоса, и, когда обогнул преграждавшие видимость валуны, то обнаружил мистера Бенджамина П. Ганна, сидящего на самом краю кратера; он словно магическое заклинание твердил правила страхования, сверяясь с таблицами смертности, в то время как врач, стоя в нескольких шагах от него, готовился к проведению осмотра. Мистер Ганн поднялся, заявил, что рад видеть меня и что мы, наконец-то, можем спокойно обсудить условия моего страхования, не опасаясь, что нам кто-нибудь помешает. В припадке ярости я толкнул его в кратер и слышал, как он с глухим стуком приземлился где-то в тысяче футов ниже. Когда он ударился о дно кратера, я услышал голос, выкрикивающий что-то о "выгодности страхования", но гора внезапно содрогнулась, из кратера показалось облако дыма, и больше я ничего не слышал.

Однако в следующий четверг началось извержение, и первым, что было выброшено из кратера, оказался Бенджамин П. Ганн, обожженный, с опаленными волосами, с обильной испариной, но по-прежнему активный и готовый к работе. Если мне суждено быть убитым, я уверен, что мистер Ганн совершит самоубийство, чтобы последовать за мной в иной мир со своим полисом.

Конечно, это всего лишь шутка, и вряд ли вполне справедливая по отношению к мистеру Ганну. Но я рад был узнать, что она совершенно не задела его чувств. В день появления статьи он наведался к полковнику Бэнксу. Полковник воспринял его визит как начало войны, призвал под ружье всех своих клерков и репортеров, вооружился дубиной и отдал приказ впустить Ганна. Но Бенджамин не собирался воевать. Он долго тряс руку полковника; а после того, как выразил ему благодарность за такую бесподобную, бесплатную рекламу, достал из кармана тарифы и насел на полковника, в результате чего тот капитулировал и в отчаянии приобрел еще один страховой полис компании Ганна на десять тысяч долларов.

В настоящее время мы не видим в лейтенанте Смайле интересного человека и даже само упоминание о нем не вызывает энтузиазма. Но во время суматохи, связанной с победой судьи Питмана над собственным облысением, Смайли поведал анекдотическую историю о волосах, в значительной степени занимательную, и, может быть, будет не лишним привести ее здесь в качестве иллюстрации деморализующего воздействия белого человека на краснокожих.

Во время недавнего визита группы индейцев на Восток, один из них, Сидящий Медведь, повел себя примечательным и весьма таинственным образом. Он отделился от своих товарищей, на несколько часов исчез, а затем был замечен возвращающимся, волоча за собой по улице огромный дорожный сундук. Когда он добрался до своего жилища с этим самым сундуком, все прочие индейцы были сильно озадачены. Некоторые из них считали, что сундук, должно быть, представляет собой модель нового вигвама с мансардной крышей, в то время как у других появилась мысль, будто это некая патентованная ванна, и что Сидящий Медведь, в минуту кратковременного психического расстройства, был захвачен необъяснимым, беспрецедентным желанием помыться. Души дикарей охватил огонь ярости, поскольку они усмотрели в этом поступке тлетворное, разлагающее влияние бледнолицых на душу благородного краснокожего. Но когда они принялись допрашивать Сидящего Медведя, увещевать его признаться, то он просто положил свой палец медного цвета на облупленный, темно-коричневый нос, после чего торжественно подмигнул правым глазом.

Сундук был доставлен в вигвам Сидящего Медведя закрытым, скрыт внутри от любопытствующих и вскоре забыт.

В племени, храбрец, убивший в течение года наибольшее количество врагов и представивший обильные военные трофеи, имеет право занять должность вождя. Сидящий Медведь был известен среди соплеменников страстным желанием занять это место, и упорно стремившимся к своей цели. Некоторое время после возвращения он принимал участие в каждой стычке и, когда вокруг костра подсчитывались скальпы, у него неизменно оказывалось большее, чем у прочих, их количество. Постепенно, однако, некоторые соплеменники стали приходить в недоумение, поскольку видели явное несоответствие между скальпами, доставленными Сидящим Медведем, и количеством убитых или скальпированных. Несколько раз, после короткой перестрелки, в ходе которой погибало десять-пятнадцать человек, Медведь приносил домой количество скальпов, превосходящее число убитых, и это без учета тех скальпов, которые приносили все остальные воины, вместе взятые.

Соплеменники видели эту странность, но не придавали ей особого значения, пока не случилось убийства некой группы переселенцев, по несчастью оказавшихся неподалеку от стоянки племени. Их было всего двадцать человек, - индейцы взяли на себя труд подсчитать жертвы; они были оскальпированы, а скальпы пронумерованы. В ту ночь каждый из участвовавших в нападении принес скальпы: кто один, кто два, и только Сидящий Медведь предъявил сорок семь, с самыми прекрасными волосами, какие только можно было себе представить к западу от Миссисипи. Индейцы смотрели друг на друга и ничего не могли понять. Двое отправились на поле боя, с целью повторного подсчета количества тел, а также выяснения, не были ли они странными существами, имевшими по меньшей мере две головы.

Они нашли ровно двадцать трупов, и, что хуже всего, один из них был плешив, причем, для обеспечения безопасности своего скальпа, он обмотал голову ремнем и застегнул его под подбородком.

По их возвращении, вся стоянка погрузилась в размышления и подсчеты.

Двадцать человек убитых, и сорок семь скальпов, представленных одним индейцем, не считая представленных другими! Чем больше воины размышляли над этим странным несоответствием, тем непонятнее оно становилось. Иногда кто-нибудь, во время ужина, размышляя над загадкой, вдруг видел решение совершенно ясно, замирал, с набитым сосисками ртом, устремлял глаза на стену, и... Решение вновь ускользало от него. Они вышли за территорию стоянки, выполняли заумные математические расчеты на пальцах, перекладывали палочки и камешки на песке, вычисляя суммы по всем правилам арифметики. Они боролись с обыкновенными дробями и призывали на помощь таблицу умножения. Все было тщетно. Сорок семь скальпов против двадцати голов! Это казалось невероятным и невозможным.

Они вооружились алгеброй, обозначили количество голов за х, а количество скальпов за у; они умножали х на у и вычитали из полученного результата последовательно все остальные буквы алфавита, пока ум их не зашел за разум, но тайна так и оставалась тайной.

Наконец, состоялся тайный совет, на котором было установлено, что Сидящий Медведь знает какое-то мощное заклинание, позволяющее ему производить подобные действия, и единогласно решили изучить этот вопрос при первой же благоприятной возможности. На следующей неделе состоялась очередная схватка, в результате которого погибло четыре человека, и в ту же ночь, у костра, Сидящий Медведь имел наглость предъявить сто восемьдесят семь скальпов, ожидая, что невежественные дикари, сидящие вокруг, поверят в то, что все снятые им скальпы принадлежат четырем головам.

Но это было много - слишком много; они схватили его и пронзили ему грудь колом из белого дуба, после чего направились в его вигвам, чтобы выяснить, каким образом ему удавалось предъявлять так много скальпов. Они отыскали дорожный сундук, открыли его и обнаружили внутри пятнадцать сотен париков и бочонок красной краски, купленный недостойным соискателем места вождя во время его пребывания в Филадельфии.

Его карьера была закончена. Он был похоронен в дорожном сундуке, вместе с париками, и с тех пор было постановлено каждый год избирать комиссию по освидетельствованию скальпов, - она должна была исследовать каждый предъявляемый волосатый военный трофей с помощью сильного бинокулярного микроскопа.

Глава XX. Замечательная книга. -- Несколько замечаний по поводу значимости Бостона. -- Детские иллюзии. -- Визит к генералу Гейджу. -- Судья Питман и катехизис. -- Забавный экзамен. -- Происшествие с Хиллегасом. -- Ложная тревога.

В то время как я помогал одному из молодых людей, живущих у нас, вчера или позавчера решить вызвавшую у него трудности арифметическую задачу, я прихватил учебник истории, по которому он учится, и в то время как он отправился спать, утомленный нелегким штурмом горы знаний, пролистал его. Это была История Соединенных Штатов Гудрича, для начинающих изучение; мне она была знакома. Свои первые познания в истории родной страны я получил именно из этой книги; я не просто вспоминал текст по мере пролистывания, передо мной возникали смешные изображения генерала Вашингтона и сдачи Корнуолла, совершенно невозможные портреты Джона Смита и Бенджамина Франклина, и абсолютно неестественные отцы-основатели, - те, которые я узнал в дни детства и которые меня приводили тогда в восхищение.

Если кто-то отыщет книгу, по которой учился в школе, будучи ребенком, он испытает приятные ощущения, открыв ее и пролистав. Это навеет ему восхитительные воспоминания, вернет его в те забытые времена, когда эта маленькая книжка была для него самым важным предметом из области литературы. По этой причине я очень люблю Историю Гудрича; и буду любить ее всегда, не смотря на то, что сейчас не могу дать ей оценку как произведение, отличающееся хоть сколько-нибудь заметным совершенством.

Когда миссис Аделер сошла вниз, убедившись, что маленький ученик комфортно расположился в постели, я обратил ее внимание на этот факт, а также на некоторые особенности творения Гудрича.

- Эта небольшая книга, дорогая, первой приоткрыла для меня дверь в Историю. Она посвящена Истории Соединенных Штатов; а поскольку она написана человеком, жившим в Бостоне, и придававшим этому городу первостепенное значение, едва ли нужно говорить о том, что в дни своего детства я получил впечатление, будто наша страна это, в основном, Бостон. Я не хочу сказать ничего плохого об этом городе. По многим параметрам он достоин уважения. Я думаю, что он управляется лучше, чем многие другие большие города в стране, что он имеет авторитет, а его жители неоднократно демонстрировали мужественность и гражданственность. Лучшие люди Бостона, как правило, находятся на самом виду; ведение общественных дел не доверяется, - как это мы можем видеть на примере Филадельфии и некоторых других городов, - мерзким политикам, которых ни один порядочный человек не пустит на порог собственного дома, кто держится во власти благодаря подкупу и мошенническим выборам. Каждый житель Бостона верит в величие своего города и гордится им. Это отличное состояние общественного умонастроения, и нам следует простить им, если иногда следствием являются результаты, кажущиеся смешными.

Гудрич был тем, что можно назвать бостонцем до мозга костей, и его небольшая История непреднамеренно, даже как-то по-детски, передает его впечатления, связанные с родным городом. В раннем детстве, под впечатлением Гудрича, я лелеял мысль, что глаза Колумба были устремлены на Бостон задолго до того, как любой другой объект показался на горизонте, и у меня почему-то имелось твердое убеждение, что местные жители, приветствовавшие его, делали это возле Монумента на холме Банкер-Хилл, а всеобщим местом для гуляний была площадь возле Фаней-Холла. Я никогда не сомневался в том, что каждое важное событие, запечатленное в анналах истории нашей страны, начиная от высадки этих неприятных старых пуритан с "Мэйфлауэра" и заканчивая избранием Эндрю Джексона, происходило в Бостоне, и объясняется исключительным превосходством жителей этого города над прочими. Я издевался над теорией, что во время спасительной переправы через Покахонтас Джон Смит находился в Вирджинии, я даже склонен был рассматривать подписание Декларации независимости в Филадельфии как не заслуживающее внимания шоу, достойное разве того, чтобы быть упомянутым в примечании. Я искренне верил, что величайшей ошибкой Джорджа Вашингтона было родиться не в Бостоне, но при этом чувствовал, что расплата, понесенная им за эту ошибку, несколько не соответствует ее величине.

Что касается войны за независимость, то я нисколько не сомневался, безоговорочно веря Гудричу, что она была начата отважными гражданами Бостона вследствие обид, нанесенных им несправедливой политикой короля Георга III. Совершенно очевидно, что война велась силами исключительно жителей Бостона, и что победа была одержана только благодаря их отчаянной храбрости.

На мой взгляд, и, видимо, по мнению Гудрича, главным событием этой войны было изложенное им в восемьдесят пятой главе. Она посвящена всего одной истории. Автор, очевидно, полагал, что юный ум, размышляя над этим самым важным эпизодом ужасной войны, не должен отвлекаться на мелочи.

В главе восемьдесят пятой повествуется о том, как английские солдаты разрушили снежные горки, построенные некоторыми мальчиками возле Бостон Коммона, священного места, которое Гудрич научил меня рассматривать в качестве центра Вселенной. Мальчики решили искать правды у генерала Гейджа, кровавого наймита жестокого монарха, протестуя против жестокого произвола. Вот как это место описано у Гудрича:

"Генерал Гейдж поинтересовался, почему к нему пришло так много детей. "Мы пришли, сэр, - сказал самый старший из мальчиков, - потребовать удовлетворения". "Как! - удивился генерал. - Ваши отцы учат вас бунтовать, и послали вас, чтобы вы это продемонстрировали?" "Нас никто не посылал, сэр, - ответил мальчик, его щеки покраснели, его глаза блестели. - Мы никогда, ни словом, ни делом, не наносили оскорбления вашим солдатам; но они разрушили наши снежные горки и растопили лед на нашем катке. Мы просили их этого не делать, но они обзывали нас маленькими бунтовщиками и смеялись над нами. Мы пожаловались их капитану, но и он посмеялся над нами. Вчера наши горки были уничтожены в третий раз, и мы больше не собираемся терпеть этого насилия". Генерал Гейдж некоторое время смотрел на них с немым восхищением, а затем обратился к своему офицеру, стоявшему рядом. "По-видимому, эти дети впитывают любовь к свободе вместе с воздухом, которым они дышат".

Историю этого события, определившего судьбу великого народа и давшего свободу целому континенту, я выучил наизусть. Многие и многие ночи лежал я без сна, желая, чтобы жители Филадельфии организовали еще одну войну с Великобританией, чтобы британские солдаты могли прийти и разрушить снежную горку, которую я построил бы ради такого случая на площади Независимости. Я ни минуты не сомневался, что как только это случится, я тут же отправлюсь к их генералу с пламенной речью, чтобы выразить свое возмущение. Мне казалось несправедливым, что мальчики Филадельфии лишены шанса превзойти мальчиков Бостона. Тем не менее, я не мог не восхищаться этими молодыми смельчаками и рассматривал их как истинных творцов американской независимости. Я был абсолютно уверен в том, что если бы тот "самый старший мальчик" не вошел в комнату генерала и не сверкнул глазами на Гейджа, то шанс был бы упущен, страна навсегда осталась бы под железной пятой угнетателя, а сами американцы на положении даже хуже, чем рабском. Возможно, наивная вера во все это не причинила мне никакого вреда; однако, мне кажется, что нам необходимо с самого начала учить детей должным образом. Поэтому нашему сыну, Агамемнону, я собираюсь дать несколько частных уроков истории, в дополнение к мудрому изложению Гудрича.

Как только я закончил свои замечания по поводу Гудрича, пришел судья Питман, чтобы осведомиться, не разрешу ли я ему ознакомиться с вечерней газетой, которую я привез с собой из города. Я разъяснил ему свой взгляд на преподавание истории, приведенный выше, и судья, как обычно, также пожелал высказаться по этому вопросу.

- Знаете ли вы, - заметил он, - что книги, по которым они обучаются в школе, я имею в виду современные книги, совершенно мне удивительны? Когда я ходил в школу, у нас не было ничего, кроме чтения, письма и арифметики. Но теперь, - они изучают то, что для меня совершенно непостижимо. Я по сравнению с ними просто новорожденный младенец.

- А какой предмет удивителен вам больше всего? - спросил я.

- О, все, буквально все. Когда-то со мной произошел довольно забавный случай, - со смехом сказал судья. - Несколько лет назад, собираясь вступить в одну церковную общину, я отправился туда, и они вручили мне катехизис, чтобы узнать, что к чему. Когда я вернулся домой, то положил книгу на полку и не прикасался к ней два или три дня. Наконец, когда я был готов, я протянул руку и взял то, что, как я предполагал, было катехизисом, но представьте себе мое удивление, когда я обнаружил, что держу в руке "Научное объяснение общих вещей". Как вы понимаете, это была книга моей дочери, учившейся в школе. Ничего лучшего прежде мне не попадалось. Никогда прежде я не интересовался религией; и хотя меня задело, что мне дали книгу в которой, по их словам, содержались ответы на все вопросы, и я считал, что они отвечают за свои слова, тем не менее, я возвратил им их катехизис, и даже поступил к ним.

- Как же вам это удалось?

- О, очень просто. Я выучил три или четыре страницы наизусть, решив, что этого будет вполне достаточно. Священник и прочие обступили меня и устроили мне экзамен. Я заметил, что не все ответы имелись на выученных мною страницах, но старался изо всех сил, и когда меня спрашивали, например, о заповедях, я начинал рассказывать им о свойствах углекислого газа, а когда спросили о человеческом долге, я подробно описал им устройство громоотвода.

- Наверное, они были сильно удивлены.

- Вам никогда не увидеть людей, сбитых с толку больше, чем они, - ответил судья. - Но, думаю, я совершенно добил их, когда они спросили меня о храме Соломона и я подробно поведал им о дымоходах. Они думали, что я сошел с ума. Но когда я вытащил книгу и показал им ее, священник рассмеялся и разъяснил мне мою ошибку. Они показали мне катехизис, и все встало на свои места. Некоторое время надо мной подсмеивались, но я не возражал. Это ведь и вправду достойно было стать предметом для шуток, не правда ли?

- Вне всякого сомнения.

- Но, по крайней мере, я оказался не на первом месте. Меня обогнал, по крайней мере, доктор Бриндли, один из экзаменаторов, самый строгий. Вам знаком старый Хиллегас?

- Нет, я никогда не слышал о нем.

- Его дом расположен по Уилмингтонской дороге. Так вот, сэр, некоторое время тому назад этот самый Хиллегас был, можно сказать, безнадежен. Более безнадежного случая мне видеть не доводилось. Скрюченный, худой, бледный, страдающий отсутствием аппетита, со слабыми легкими и сердцем, с никуда не годной печенью, с ревматизмом, с постоянной головной болью и нервными приступами, - на мой взгляд, это было воплощенное средоточие всех возможных болезней, когда-либо являвшееся на свет Божий. У него перебывали, должно быть, все врачи штата, но он все слабел и слабел, и в конце концов утратил возможность оплачивать их счета.

- Он был в этом не виноват.

- Конечно, нет. Так вот, в один прекрасный день все врачи, лечившие его, встретились и, после длительного разговора, пришли к заключению: больше не навещать Хиллегаса, если он не рассчитается с ними. Они сказалаи: "Пусть он помирает. Он уже долгое время водит нас за нос. Либо пусть платит, либо пусть умирает. Хиллегаса более для нас не существует, пока мы не увидим наличных денег". Так что они оставили его в покое приблизительно на год, но всякий раз, когда кто-нибудь из них проезжал мимо его дома, то останавливался на минуту, взглянуть, нет ли на двери траурного извещения, а затем отправлялся дальше, покачивая головой и приговаривая: "Бедный Хиллегас! Скупой старый дурак не долго задержится в этом мире!"

- Так он умер?

- Умер! Однажды доктор Бриндли почувствовал жалость к Хиллегасу и он решил нарушить соглашение. Решив так, он направился к тому домой, чтобы посмотреть, как у того идут дела. Когда он вошел во двор, то увидел полноватого мужчину, поднимающего бочку с мукой на телегу. Когда мужчина поставил бочку, то он повернулся, увидел доктора и подошел к нему. Доктору показалось, что ему знаком этот шрам у мужчины на носу, тем не менее, он не мог поверить своим глазам. Тем не менее, это был старый Хиллегас, здоровый как бык, способный в одиночку поставить стропила на сарай, если бы это ему понадобилось. Как вы понимаете, у меня был зуб на Бриндли по поводу экзамена; но после случая с Хиллегасом он совершенно забыл о происшествии с катехизисом. С тех пор жители того места стараются не прибегать к услугам врачей, нет, сэр. Они полагаются на удачу и человеческую природу, что, на мой взгляд, более чем разумно.

- В этом местечке, должно быть, произошло еще много чего интересного, - сказал я.

- Да, - ответил судья. - Вы могли бы подумать, что оно почти такое же тихое, как наше, но в нем всегда случалась какая-то сумятица. Вот, например, случай с доктором Хопкинсом, пару лет назад. Вы что-нибудь слышали об этом?

- Нет, ничего.

- Тогда городские пожарные только-только получили новую машину, и подумали, что было бы неплохо сыграть небольшую шутку со своим начальником, лихо подъехав к его дому, как если бы там случился пожар. К несчастью, утром начальник перебрался в другой дом, а доктор Хопкинс, - проповедник, чтоб вы знали - переехал в его апартаменты. Парни подлетают словно угорелые, хватают лестницы, забираются по ним на крышу, напугав Хопкинса чуть не до смерти. Но другие пожарные решили, что и в самом деле случилось возгорание, примчались на своих машинах и принялись поливать дом из брандспойтов. Шутники пытались остановить их, объясняя, в чем дело, но те не верили, продолжали лить воду и носиться как сумасшедшие. В конце концов они сцепились по всему дому, устроили потасовку на лестнице, пока в дело не вмешался доктор Хопкинс, которому удалось привести их в чувство; в конце концов, все разошлись, а он насчитал убытков на добрых две сотни долларов, которые пожарным и пришлось заплатить. Просто удивительно, как они в том городе способны создать суматоху на ровном месте. Однако, мне нужно идти. Постараюсь вернуть вашу газету как можно быстрее.

Судья отправился домой; едва он вышел за дверь, показался Боб Паркер, с сияющим лицом. Ему удалось заполучить доказательства, необходимые для полного его оправдания.

Глава XXI. Дело улажено. -- Мистер Боб Паркер оправдан. -- Полное примирение. -- Великое дознание по делу Кули. -- Полная неопределенность в расследовании. -- Необычный коронер. --Прибыль от дознания. -- Как люди поправили свои дела. -- Тайна раскрыта.

У мистера Паркера были весьма основательные причины для радости. Он имел в своем распоряжении свидетельство, не оставлявшее камня на камне от жалких обвинений, возведенных на него Смайли.

- Уладить дело оказалось чрезвычайно просто, - рассказывал он. - Я объяснил ситуацию работникам нашей фирмы, и они не только дали мне письмо, не только подтверждающее мою прекрасную характеристику, но и осуждающее Стоунбари как совершенно не заслуживающего доверия и лживого человека; при этом они настаивали на том, что я должен выбить из Стоунбари признание. Соответственно, они сопровождали меня во время охоты на этого негодяя. Мы обнаружили, что он служит клерком в одной муниципальной конторе, и нагрянули к нему. Увидев меня, он страшно побледнел, и начал искать пути к бегству. Но мы окружили его и пригрозили, что если он не даст мне признания в клевете в письменном виде, то мы привлечем его к суду за кражу, совершенную им еще в тот период, когда он работал в нашем магазине, в результате чего он потеряет и это место.

Он сразу сник, и начал оправдывать свое поведение тем, что Смайли заставил его сделать то, что он сделал. После этого он написал письменное признание, что все его заявления в отношении меня были ложными, и что он был истинным автором письма, которое якобы исходило от преподобного мистера Дьюи. Вот они, оба эти письма, и я намереваюсь немедленно отправиться с ними к мистеру Магрудеру.

- Не лучше ли дождаться утра? Сейчас уже слишком поздно.

- Нет, сэр. Я намерен уладить это дело окончательно и бесповоротно, прежде чем отправлюсь спать. Я и так ждал достаточно долго. Так что намерен немедленно насладиться плодами своей победы. И отправлюсь к нему сейчас же.

Итак, мы с Бобом направились к дому мистера Магрудера, причем, стоило нам выйти на улицу, он зашагал так, что я не мог за ним поспеть. Когда мы подошли, я высказал опасение, что, возможно, во дворе бегает собака, и в этом случае, мне лучше подождать его возвращения возле аптеки, на другой стороне улицы.

- Я проследую в дом, - воскликнул Боб, - даже если во дворе окажется миллион злых сторожевых псов!

- А я бы этого делать не стал. Я не обладаю, подобно вам, должным энтузиазмом. Я старше, а потому осторожнее. Чтобы воспрепятствовать мне войти, достаточно гораздо меньшего количества собак. Сказать правду, одной-единственной в этом дворе достаточно, чтобы усмирить мой пыл, если бы таковой имелся. Мне вообще лучше сразу отправиться домой.

- Пес Магрудера нас не укусит, - сказал Боб. - Он меня хорошо знает, так что нам не следует его бояться.

- Хорошо, я последую за вами, но если случится какое-нибудь несчастье, то вина за него полностью ляжет на вас, поскольку, со своей колокольни, будет лучше, если вы потеряете возлюбленную, чем мои ноги будут покусаны.

- Я согласен. Идемте, и не думайте о собаке.

Стоило нам войти в ворота, как возле нас тут же оказалась собака; она проследовала за нами до крыльца, интенсивно обнюхивая нашу обувь. Достойно отдельного замечания, насколько спокойно и аккуратно передвигается человек в подобных обстоятельствах; во всяком случае, у меня не возникло и тени желания совершить скачок или какое-нибудь резкое движение.

Когда мы вошли в дом, нас встретил мистер Магрудер и проводил в библиотеку, где миссис Магрудер сидела с книгой в руке. Мы мельком заметили Бесси, выскользнувшую через дверь в соседнюю комнату; Боб, казалось, был несколько разочарован тем, что она не осталась. Разговор начал мистер Магрудер.

- Итак, мистер Паркер, надеюсь, вам сопутствовал успех в вашем предприятии?

- Да, сэр, - ответил Боб. - Мне удалось то, на что я рассчитывал. Думаю, у меня есть доказательства, полностью меня оправдывающие и свидетельствующие о том, что меня грубо оклеветали.

- Надеюсь, что это так, - сказал мистер Магрудер. - Каковы же эти доказательства?

- Вот два письма. Одно - от моего работодателя. Другое написано Сэмюэлем Стоунбари, человеком, чье имя вам должно быть известно.

Магрудер взял письма и принялся читать их вслух, так, чтобы жена также могла ознакомиться с их содержанием. Потом, медленно их сложив, сказал:

- Мистер Паркер, это, действительно, кажется вполне убедительным. Мне крайне неловко, что я так вел себя, основываясь на словах Смайли, которому безоговорочно верил, и его другу, оказавшемуся низким лжецом, но еще более за то, что обвинил вас прежде, чем услышал ваши разъяснения в вашу защиту. Приношу вам свои извинения, сэр, и, надеюсь, вы меня простите.

И Магрудер протянул ему руку.

- Я нисколько не сомневалась в этом с самого начала, - сказала миссис Магрудер.

- Я вам очень благодарен за это, - ответил Боб.

- Я полагаю, дорогая, теперь мы можем позволить Бесси войти, - сказал мистер Магрудер.

- Да, конечно, - ответила она и позвала Бесси.

Бесси, очевидно, подслушивала с другой стороны двери, поскольку появилась мгновенно, с улыбающимся, раскрасневшимся лицом. Боб взял ее за руку и смотрел на нее любящим взглядом. Я заявил о том, что хотел бы вернуться домой, а Боб - что хотел бы задержаться еще ненадолго. Мистер и миссис Магрудер вышли со мной в холл, чтобы попрощаться, и, как только дверь в библиотеку закрылась, мне показалось, что я услышал звук поцелуя. Надеюсь, что старики, после моего ухода, отправились в гостиную или спать. Было бы жестоко помешать двум влюбленным после перенесенных ими страданий, - по крайней мере, это относилось к Бесси, - и было бы справедливо, если бы им была предоставлена возможность почувствовать блаженство воссоединения без присутствия кого бы то ни было.

На следующий день после этого разговора, Смайли, бывший в городе, явился к Магрудерам. Старик увидел его и встретил в дверях. В ответ на приветствие Смайли, Магрудер строго посмотрел на него, сообщил, что его наглая ложь изобличена, после чего с возмущением приказал покинуть порог своего дома и никогда больше не показываться ему на глаза. Смайли повернулся на каблуках и удалился. Наверное, мы видели его в последний раз; а когда он исчез, мы вскоре узнали, что он, по-видимому, будет уволен из армии за недостойное поведение. Служившие с ним морские офицеры обнаружили в нем те же самые черты характера, что и мы.

Это бессвязное повествование не заслуживает того, чтобы быть воспринятым как истинный отчет о событиях, случившихся в нашем районе, если опустить сопутствовавшие исключительные обстоятельства, они теперь известны здесь как "Великое расследование по делу Кули". История этого замечательного дела, тем не менее, должна быть представлена, даже если она и покажется кому-то несколько преувеличенной.

У моего соседа, Уильяма Кули, был брат, по имени Томас, который проживал в местечке Вандейк, в окрестностях Нью-Кастла. В некотором отношении Томас Кули был замечательным человеком. Он был в какой-то степени гением, но гением особого рода. Он был изобретателем, и последние годы своей жизни посвятил созданию удивительных машин, которые, будучи построены, никогда ничего не производили.

В патентном бюро, наконец, установили за правило, что когда от Кули поступало очередное изобретение с описанием его технических характеристик, эксперт и клерки тут же выдавали ему патент, ибо знали, из богатого опыта, что в отличие от всех прочих изобретений, сделанных когда-либо кем-либо, ничего, из представленного мистером Кули, работать не будет; кроме того, они были абсолютно уверены, что ни один здравомыслящий человек не покусится на исключительное право мистера Кули запатентовать одновременно изумительное и бесполезное скопление осей и колес. Мне кажется, что у мистера Кули было не менее двух сотен патентов на различные устройства; кроме того, помимо машин и агрегатов, защищенных законов, он имел несколько десятков других, о которых не слышали не только в Вашингтоне, но даже и дома у мистера Кули.

У Кули на чердаке был своего рода закуток. Он запирался там в течение нескольких часов, усовершенствуя свои изобретения или проводя химические опыты. Его последняя идея состояла в получении соединения, которое полностью бы заменило собой порох, при сохранении его способности к уничтожению армий и флотов. Поэтому время от времени миссис Кули, оказывавшаяся поблизости от чердака, вместо привычного гула колес и стука молотка, ощущала странные запахи, имевшие своим происхождением лабораторию неуемного мистера Кули. И вот, однажды, раздался страшный взрыв. Крыша была сорвана и разлетелась на мелкие кусочки, а сам Томас Кули исчез.

Вандейк, как я уже говорил, находится неподалеку от Нью-Кастла, штат Делавэр, но он также находится неподалеку от границы штата с областями Сесил и Кент, штата Мэриленд.

Поэтому неудивительно, что спустя несколько минут после взрыва, на людей во всех трех округах начали сваливаться фрагменты человеческого тела, возникавшие, казалось, прямо из воздуха. Части несчастной жертвы оказались неравномерно распределены между Нью-Кастлом, Сесилом и Кентом. Первый из названных получил двенадцать фрагментов. Были люди, которые считали, что мистер Кули отдал предпочтение своему округу, но я его в этом не виню; в конце концов, это был его родной округ.

Друзья коронера, должно быть, несколько приуныли. Коронер был человеком увлеченным, преданным своей должности. Он стал известен, когда один из родственников доктора Тобиаса Джонса вернулся из Египта с мумией фараона, которого забальзамировали за полторы тысячи лет до Рождества Христова; он конфисковал эти останки, созвал жюри, выложил их перед ними и велел вынести вердикт. По слухам, он выдвинул на рассмотрение жюри следующий вывод: "Смерть покойного последовала в результате неизвестной причины или причин, от рук неизвестных". На следующих выборах его враги открыто утверждали, что он использует любые прецеденты, простирающиеся даже до времен Моисея, для получения платы за исполнение своих обязанностей из средств налогоплательщиков округа.

Поэтому, когда Томас Кули взорвался, он нисколько об этом не сожалел; и чем больше фрагментов его тела находили в округе Нью-Кастл, тем более уверенно чувствовал себя коронер. Когда он набрал жюри и несколько разобрался с возникшей ситуацией, то понял, что мистер Кули сделал для него все, что мог. Следующие три дня коронер провел в дознании относительно всех двенадцати фрагментов. Каждый раз, по внимательном обследовании фрагмента, он созывал новое жюри и продолжал свое осторожное, тщательное расследование.

Мнения жюри о происшедшем полностью разошлись. Первое жюри решило, что "смерть покойного наступила в результате внезапного сильного удара". Второе выдвинуло теорию о том, что "Томас Кули был скрытно и коварно взорван". Третьи основывали свое мнение на известной страсти покойного к изобретению летательных аппаратов; по всей видимости, считали они, сильным порывом ветра несчастного бросило под пропеллер. Окончательно вердикт так и не был вынесен; ограничились выражением сожаления по поводу случившегося.

Коронер выслушивал их мнения относительно рассматриваемого фрагмента мистера Кули и с добродушным выражением на лице выслушивал эти сожаления. Его совершенно не смущало, что один вердикт не похож на другой. "Возможно, - говорил он с улыбкой, - что так все и было. Но так как мистер Кули, вне всякого сомнения, мертв, то разве имеет значение, что мы не можем договориться, каким именно образом он встретил свою смерть? Отнесемся к нему по-христиански, и получим за наш труд полагающееся нам вознаграждение".

Мне было интересно, не подаст ли коронер прошение об отставке. Но он бы предпочел скорее умереть, нежели подать в отставку в то время, когда кто-нибудь из Кули изобретает взрывоопасные соединения.

Коронер графства Сесил обнаружил в пределах своей юрисдикции шесть фрагментов мистера Кули, но гордость не позволила ему признать превосходство своего собрата по ремеслу. Если коронер Нью-Кастла собрал двенадцать жюри, по количеству заседаний коронер Сесила его обошел. Присяжные проводили бесчисленные консультации, в результате которых, через некоторое время, большая их часть вынесла вердикт, что покойный умер в результате неосторожного обращения с оружием, а меньшая - что он стал жертвой неизвестного студента-медика, который его затем расчленил. Не исключалась возможность, что действовала группа студентов-медиков.

Коронер был вынужден расформировать жюри и назначить новое, которое также не пришло к единому мнению по поводу шести фрагментов бедного мистера Кули; в результате он созвал трицать семь заседаний, получив за каждое соответствующее вознаграждение. На заседания приглашались врачи, которые свидетельствовали останки и сообщали результаты своих исследований, обильно используя латинскую терминологию; каждый раз присяжные выслушивали их с умными лицами, делая вид, что хорошо разбираются в латыни, однако внутри себя терзаемые смутными подозрениями, что эти самые врачи занимаются не относящейся к делу ерундой и скрывают это за наукоподобными фразами.

И когда на тридцать седьмом заседании присяжных было заявлено, что "Томас Кули был человеком, страдавшим идиосинкразией, а его мозг всегда возбуждался непреодолимым пристрастием к химерам различного рода", присяжные выслушали это с торжественными лицами и сразу же вынесли вердикт, что "смерть наступила в результате идиосинкразии, образовавшейся в мозгу погибшего в результате чрезмерной снисходительности к химерам, оставив, тем самым, ужасное предупреждение молодым людям воздерживаться от употребления этих и прочих сходных одурманивающих напитков".

Только два фрагмента упали в графстве Кент, но тамошний коронер был охвачен еще большим профессиональным энтузиазмом, чем его соседи по другую сторону границы. Целый сезон он занимался только делом Кули, и ничем иным. Всего было проведено восемьдесят четыре заседания, все присяжные пришли к единодушному заключению, за исключением одного. Этого упрямца звали Селфридж. В то время как все остальные решили, что мистер Кули был подвергнут расчленению неизвестным, он приписывал несчастное событие воздействию нитроглицерина. Он был настолько уверен в своей правоте, что опрокинул на спину своего товарища по жюри, по имени Смит, прижал его и излагал свою точку зрения, приводя различные доказательства, и даже укусил его при этом за нос, в качестве одного из доказательств правоты своей гипотезы. Когда жюри признало его догадку неверное, Селфридж, оставшийся верным своим убеждениям, перенес войну в газеты, где опубликовал стихотворный некролог под названием "Погребальная песнь на смерть Томаса Кули", в котором изложил свой взгляд в следующих строках:

Когда мистер Кули наконец-то смешал все правильно и получил нитроглицерин.

Он случайно стукнул по нему, и тот взорвался.

Мистер Кули разлетелся на мелкие кусочки,

Оставив жену и семью в недоумении и горе.

Кроме того, обнаружилось, что одна из костей погибшего упала поперек границы между Сесилом и Кентом. Как только этот факт стал известен, коронер Кента собрал жюри возле одного ее конца; возле другого ее конца собралось жюри во главе с коронером Сесила. Состоялось две выездных сессии, но результатом было то, что жюри разных графств вынесли различные вердикты. В то же время, вопрос о вознаграждении и той и другой стороной был решен одинаково.

Всего было вынесено тринадцать или четырнадцать ни в чем не сходных вердиктов, так что имелась абсолютная неопределенность относительно точной причины смерти мистера Кули. Загадка оказалась неразрешимой, выводы сомнительны, и это дополнительно усугублялось тем, что каждый из них был официальным. Но никого эти расхождения не волновали. Наоборот, они стали в какой-то степени благословением для народонаселения графств. Едва ли не каждый житель мужского пола указанных графств что-то получил от останков мистера Кули, некоторым повезло стать присяжными шесть-семь раз. Фермеры приобрели новые сенокосилки на выплаченные им премии. Врачи получили большее вознаграждение за свои патологоанатомические исследования, чем если бы по графствам прогулялись эпидемии оспы и холеры. Люди расплатились с долгами, выкупили дома и положили деньги в рост; магазины ломились от товаров, приобретенных на средства, доставленные им взрывом мистера Кули. Нашлись такие, кто мечтал, чтобы подобных Кули оказалось как можно больше, причем чтобы каждый из них взрывался со строгой очередностью не менее одного раза в месяц хотя бы в течение десятилетия. Но это, конечно, были всего лишь мечты.

И вот, в тот самый момент, когда волна процветания накрыла всех сголовой, вдова мистера Кули увидела фургон, остановившийся возле дверей ее дома. Возница сошел и выгрузил четыре металлических трубы, шестидесяти футов в длину. Затем прибыл еще один фургон, его возница привез аналогичный груз. Потом добавился третий. Вместе с четвертым прибыл не только груз, но и человек, показавшийся вдове знакомым. Этим человеком оказался сам мистер Кули. Он, оказывается, отправился в город, в цех по изготовлению машин, чтобы обзавестись рабочей моделью нового вида, запатентованного, дуплексного эллиптического артезианского насоса; покончив с этим, он вернулся домой. Фрагменты тела, разлетевшегося по графствам, - по словам мистера Кули, - были просто кусками говядины, из которой он пытался создать новый вид консервированного супа и долгое время не портящейся колбасы; взрыв, как он полагал, должно быть, был вызван самовозгоранием.

В конце концов, Томас Кули был бы счастлив, если бы не одно обстоятельство - за пределами дома его отказались считать живым человеком. Если он был готов существовать в обществе в качестве не погребенного покойника, люди были согласны не вмешиваться и не требовать его погребения; но это все, на что они были согласны. Долг каждого перед обществом, обязательства по отношению к закону, заставляли их отказаться от самой мысли о том, что он нечто большее, нежели неодушевленные останки. Официально он был признан мертвым. Этот факт подтверждался показаниями под присягой сотен присяжных, и был зарегистрирован вердиктами трех графств и двух штатов. Показания и вердикты свидетельствовали против него. Признание его живым, было опасно, это было едва ли не революцией. Самые основы общества будут поколеблены, величие закона подвергнется оскорблению, репутация республиканского правительства окажется подорванной. Если существу, на законном основании признанному трупом, будет разрешено разгуливать при дневном свете и являть тем самым наличие внутри него жизненной искры, это приведет к беспорядкам; нет никакой гарантии, что прочие мертвецы не покинут кладбища и не потребуют равных с прочими избирательных прав. К тому же, в случае признания мистера Кули живым, те суммы, которые были выплачены присяжным, коронерам, врачам и прочим, должны были быть возвращены в казну графств. Даже тень мысли об этом приводила в трепет. Коронеры заключили промеж себя торжественное соглашение, не замечать наличия мистера Кули или рассматривать его как нонсенс, лишенного всяких представлений о морали кадавром, привидением отнюдь не джентльменского поведения. Они публично заявили, что не могут признать мистера Кули живым до тех пор, пока не воскресную все покойники штатов Делавэр и Мэриленд, а до этого времени, считали они, мистеру Кули лучше всего найти себе какую-нибудь гробницу и скромно существовать в ней, не привлекая к себе внимания.

Не знаю, удастся ли мне подобрать более подходящее место, чем это, чтобы вставить очередную поэму, имеющуюся у меня под рукой. Массовая резня, в которую оказываются замешаны герой и героиня, кажется, обладает некоторыми чертами сходства с историей коронеров, приведенной выше. Думаю, что все они, если эта поэма попадется им на глаза, и они ее прочитают, испутают чувство глубокого сожаления, что такие прекрасные возможности проведения дознания невозможны в штатах Мэриленд и Делавэр. Наш коронер, из Нью-Кастла, наверняка заработал бы миллионы в виде вознаграждения, если бы смог созвать жюри для расследования инцидента, подобного тому, о котором пойдет речь ниже.

ИНДИЙСКАЯ ЛЕГЕНДА

На прекрасном побережье Индии жила девушка-индуска,

На руку которой претендовали сорок женихов.

Ее отец происходил из касты брахманов,

Он скопил много рупий и был очень богат.

Женихи рассчитывали удачно жениться на молодой индуске,

Чтобы разбрасывать рупии направо и налево, когда умрет ее отец.

Но она не собиралась замуж ни за кого из них,

Поскольку тайно любила одного молодого тага.

Этот таг был первым в своем ремесле;

В год он имел обыкновение душить восемьдесят человек.

Но, поскольку отец девушки плохо в этом разбирался,

То не любил тага, и не позволил бы ему жениться на своей дочери.

По этой причине девушка влюблялась все сильнее и сильнее,

И встречалась с молодым тагом каждый день в потайном месте.

Рука в руке, они блуждали среди зеленых зарослей,

Рвали цветы, и, между делом, душили встречавшихся путников.

В один прекрасный день юный таг, поцеловав девушку, сказал:

"Мне кажется, настало время, когда мы должны пожениться.

А поскольку есть те, кто противится нашему браку,

Мне ничего не стоит задушить их всех".

И прекрасная девушка отвечала ему, нежно улыбаясь:

"Думаю, будет лучше изрубить их на мелкие части.

А поскольку мой брак зависит не только от согласия моего отца,

Почему бы нам не истребить всех моих родственников и их друзей?"

Таг раздобыл боевой топор, а девушка взяла нож;

Они резали и рубили брахмана, пока тот не испустил дух.

Затем они схватили мать девушки, и, хоть та отчаянно сопротивлялась,

Ее старые кости раздробила колесница Джаггернаута.

Девица сразила ножом их кучера,

А затем своего дядю Уильяма и тетю Матильду Джейн.

Таг окропил свой топорик кровью горничной

И пронзил кухарку вертелом на пороге кухни.

Девушка, наверху, порезала на мелкие кусочки своего дедушку;

Это так напугало бабушку, что та скончалась от страха.

Таг, тем временем, спокойно задушил няньку,

После чего они бросили маленького ребенка священному крокодилу.

Покончив с резней, девушка сказала тагу:

"Нужно найти подходящее место на кладбище,

Пусть гробовщик выкопает могилу,

В которой мы достойно похороним останки".

На похоронах они проливали горькие слезы,

После чего отправились в храм, чтобы сочетаться браком.

В тот день священник принес в жертву человека,

И приготовил его с аппетитной подливкой.

Главный жрец спросил девушку, во время церемонии:

Не будет ли ее отец против ее брака с этим прекрасным молодым человеком?

- Теперь нет, - отвечала она, - поначалу он был против,

Поэтому мы убили его, а заодно и всех родственников.

- Вы меня огорчаете! - сказал благочестивый жрец. - Вы ведете себя ужасно!

Должно быть, вы плохо посещали воскресную школу.

Разве я не учил вас, что если вы где-то убили человека,

То должны принести его тело к девятиглавому идолу?

Великий Вишну каждый день требует жертв,

А вы вот так запросто разбрасываетесь телами.

Это сумасбродство. Я не могу сочетать вас браком.

У меня в голове не укладывается, как вы могли так поступить.

Вы должны быть наказаны по всей строгости. Вместо того, чтобы сочетать вас браком,

Я накладываю на вас жесточайшую епитимью.

Он что-то написал на листе бумаги,

И влюбленные ушли от него, совершенно расстроенные.

Таг прочитал написанное и залился слезами.

Он сказал: "Сбылись самые худшие мои опасения.

Дорогая, мое сердце обливается кровью,

Но я должен удушить тебя на берегу священного Ганга".

Он привел ее на берег реки, совершил приказанное,

Привязал камень и бросил ее в священные воды.

Там она лежала день и ночь,

Пока не приплыл аллигатор и не проглотил ее.

Таг безмерно горевал о ее безвременной кончине,

Но и он был осужден, хотя и не так страшно.

Жрец, пылая священным гневом, приказал ему

Стоять на одной ноге в течение сорока семи лет в полном одиночестве!

Глава XXII. Посылка. -- Привет от конгрессмена. -- Размышление о том, какова была его цель. -- Отчет патентного бюро в будущем. -- Революционный план преобразования скучного документа. -- Наша поездка в Салем. -- Трагическое событие. -- Мы теряем лейтенанта Смайли.

Вчера, на почтамте, я получил весьма таинственную посылку. Я принес ее домой не вскрытой, и, как это обычно бывает в подобных случаях, принялись размышлять о ее содержимом, прежде чем вскрыть упаковку. Почти каждый, получив письмо или посылку от неизвестного отправителя, склонен относиться к ней легкомысленно. Миссис Аделер, тщательно ощупав пакет, сказала, что она уверена - это ее тетка прислала какие-то вещи для ребенка. Боб высказал предположение, что внутри находится адская машина, посланная мстительным Стоунбари, и настаивал на том, чтобы я на несколько часов поместил ее в ведро с водой, прежде чем открыть. Дети питали надежду, что некие добрые феи решили облагодетельствовать семейство Аделеров продукцией своей сказочной кондитерской фабрики; я же не сомневался, что это кто-нибудь из моих друзей-издателей прислал мне с полдюжины только что вышедших книг.

Мы приступили к вскрытию со всей возможной осторожностью. Когда внешняя упаковка была снята, под ней оказался другой конверт, и, по мере удаления, интенсивность нашего волнения и любопытства достигли почти что болевого порога. В конце концов, вся бумага была снята, и я достал из вороха упаковки большой черный том. Это был всего лишь отчет о деятельности государственного патентного бюро, присланный мне нашим неподкупным государственным деятелем и в высшей степени патриотом, конгрессменом от нашего штата.

Я попытался понять, почему он выбрал в качестве адресата именно меня. Разумеется, он не ожидал, что я прочту этот отчет. Он понимает, что такой человек, как я, то есть, обладающий обычным интеллектом, не подвергнет себя подобной пытке. Не думаю, чтобы он подобным несуразным поступком рассчитывал приобрести мой голос на выборах. Возможно, конгрессмены все еще верят в теорию, что подобные посылки укрепляют доверие к ним как к представителям во власти, но это заблуждение. Подобный подарок переполняет голову обычного человека мрачными мыслями. Наверное, каждый мужчина порой испытывает чувство прибить кого-нибудь из окружающих; меня такое чувство охватывает, когда я вижу конгрессмена, приславшего мне такой отчет. Не могу также согласиться с предположением, будто наш представитель в Конгрессе обманывается предположением, что я благодарен ему за то, что такой выдающийся человек, как он, посреди важных государственных дел, не забывает о таком смиренном черве, как я. Он слишком хорошо меня знает; и хотя в Вашингтоне преобладает мнение, что сердце избирателя переполняет ликование при получении подобного документа или когда он слышит выспреннюю речь законодателя, то наш конгрессмен информирован значительно лучше. И не стал бы оскорблять меня подобным образом. Я могу объяснить эту посылку только ошибочным надписанием адреса, или же тем, что он слышал о моих поисках какого-нибудь подходящего снаряда, чтобы метнуть его как-нибудь ночью в собаку мистера Кули, и решил, что сделает благое дело, снабдив меня, на его взгляд, самым подходящим снарядом. Я никогда не нападу на собаку с отчетом, но прибить ее им - легче легкого. Снаряд должен быть в первую очередь тяжеловесным, и отчет обладает этим качеством в высшей степени. Тем не менее, я не желаю вводить в расход казначейство Соединенных Штатов на предмет изготовления снаряда для собаки мистера Кули. Я готов терпеть некоторые ночные неудобства, а сэкономленные средства пусть пойдут на погашение национального долга.

Было бы лучше, если бы конгрессмены никогда не писали подобных отчетов; но если это необходимо, то, как мне кажется, написавший должен поместить туда такое количество интересных вещей, что люди не только захотят прочитать его, но и будут почитать за счастье быть избранными для его прочтения. Между тем, я полагаю, что никогда, ни один человек не прочитал ни одного из них. Более того, я уверен, что если когда-либо найдется хоть один, добровольно взваливший на себя обязанность пролистать его от начала до конца, его следует изолировать от общества. Если его друзья отправят его в соответствующее заведение, никто не посмеет их в этом упрекнуть. Думаю также, что могу предложить метод, с помощью которого эта идея может быть воплощена в жизнь. Материал следует представлять в виде истории, содержащей в необходимых пропорциях комедию и трагедию, фарс и драму.

К примеру, в государственное патентное бюро обращается человек, желающий запатентовать усовершенствованные грабли, я даю ему имя Альфонс, и в моей истории он будет отъявленным злодеем; Альфонс затаился в засаде, в темном местечке, за углом, и поджидает своего соперника, чтобы воспользоваться этими самыми усовершенствованными граблями. Моим героем будет, скажем, человек, желающий получить патент на аккордеон. Я называю его Лукуллом, и располагаю его с рабочей моделью аккордеона под окном пансиона, где героиня, Амелия, женщина, подавшая заявку на патент красных фланелевых оборок, сладко спит под убаюкивающие мелодии, исходящие из аккордеона Лукулла.

В разгар серенады, предположим, приходит человек, только что изобретший некий новый вид дробовика, о котором хочет переговорить с главой департамента. Я делаю его отцом Амелии, по имени Смит, поскольку имя это полно поэзии, сладости, и дикой, неземной музыки. Затем, в то время, как Лукулл извлекает упоительные ноты, я заставил бы Альфонса наброситься на Смита с граблями, думая, что перед ним Лукулл, и в последовавшей за тем борьбе, Смит одним выстрелом из своего дробовика сносит голову Альфонсу. Лукулл же, спустя время, арестовывается по иску композитора, имевшего авторские права на мелодию, которую он исполнял на аккордеоне под окном прекрасной Амелии.

Если какое-нибудь гениальное похоронное бюро во время этих событий пытается запатентовать какой-нибудь особенный гроб, я бы устроил Альфонса быть похороненным в нем, или же добавить интереса к повествованию, оживив его с помощью каких-нибудь таблеток, на которые очередной благодетель человеческой расы именно в этот момент оформляет патент, как единственный правообладатель. В то же самое время Лукулл, томящийся в тюрьме, может с чрезвычайной легкостью освободиться от оков и вернуть себе свободу, при условии попадания к нему только что изобретенного портативного ломика.

В этом случае доклад будет иметь успех, и может послужить основой для создания еще нескольких изобретений; например, в том случае, если освободившийся узнает, что композитор завоевал, в его отсутствие, сердце прекрасной Амелии, предложив ей рынок сбыта для изобретенных ею красных фланелевых оборок при цене, скажем, по десять центов за оборку. Как только Лукулл об этом узнает, я тут же заставляю его предпринять попытку оказать воздействие на родителей Амелии, пытаясь умилостивить старого мистера Смита только что изобретенной мазью для удаления мозолей, патент на которую получил, а миссис Смит - ситцевым зонтиком, в котором имеется шесть или семь дополнительных ребер, или же какой-нибудь особенной жевательной резинкой для ее внуков, если таковые имеются.

Чтобы несколько разнообразить интригу, мы могли бы добавить роли воскресшему Альфонсу. Я бы наполнил его сердце жаждой мести, и заставил его продать старому Смиту один из улучшенных насосов Макбрайда. Мистер Смит, увлеченный приобретением, тут же ставит его на лугу, чтобы тот качал воду в его дом. Но Альфонсо, пылая яростью, улучает момент и портит насос, так что мистер Смит не может его остановить, и тот продолжает качать, пока вода не начинает литься из окон мансарды. Миссис Смит, в отчаянии, пронзает себя усовершенствованной шпагой, проклиная изобретателя насоса на все лады, в то время как мистер Смит, в неизбывной тоске, переселяется в сарай и изобретает там ружье, - и даже патентует его, - для стрельбы солью по определенным местам художников, в изобилии приезжающих в это место, чтобы изобразить очаровательный водопад.

В то же время, Лукулл мог бы прийти на помощь с другим насосом, и спасти особняк Смитов, только для того, чтобы обнаружить - Амелия сбежала с композитором, и ушла с ним в море на патентованном корабле, днище которого обшито медью, и особого рода нактоузом, на который было выдано разрешение Конгресса от 26 февраля. Возможно, лучшим развитием сюжета было бы нападение на корабль пиратов, и после кровавого сражения, в котором тот переходит из рук в руки, композитор мог бы потопить пиратский корабль патентованным пороховым снарядом, который находит в каюте. Разъяренные пираты перебираются на их корабль, желая предать все огню и мечу. И, конечно же, было бы находкой развития событий, если бы главным пиратом оказался наш старый знакомый Альфонс, продавший свои патенты на усовершенствованные грабли и насос, чтобы стать пиратом. Композитор оказался бы в затруднительном положении и, с позволения начальника департамента патентов, я бы позволил Альфонсу выбросить соперника за борт. Но Амелия, не желая объятий пирата, прыгает вслед за композитором. Они оба плывут на берег на спасательном плоту, если патент на таковой имеется в департаменте. Когда они высаживаются, Амелия дрожит от холода, так, что у нее выпадают челюсти; она вынуждена признаться своему избраннику в горькой истине, что носит патентованные зубные протезы, которые крепятся к патентованным гуттаперчевым пластинам.

Поскольку, как кажется, мы приближаемся к концу доклада, думаю, композитор воскликнул бы: "Обман! Обман!" или нечто подобное, принялся рвать на себе волосы, открутил нос и, с разбитым сердцем и ощущением неудавшейся жизни, присоединился бы к пиратам, чтобы играть им заунывные мелодии, порожденные разрушенными мечтаниями, на патентованной флейте с двумя корпусами.

Таким образом, даже из того скучного материала, которым наполнены отчеты патентного департамента, можно сделать поучительную и развлекательную историю, взяв его за основу и густо перемешав с чудовищным вымыслом. Думаю, что конгрессмены будут особенно заинтересованы преимуществами предлагаемого мною метода. Член конгресса, в настоящее время посылающий отчет о деятельности патентного бюро одному из своих избирателей, начинает рассматриваться последним как до некоторой степени утратившим рассудок, а потому долженствующий быть помещенным в такое место, где он не сможет разрушить счастье и мир, царящие в семье, ничего плохого ему не сделавшей. Но когда за дело возьмется профессиональный писатель или писательница, когда он или она приложит к нему все очарование своей фантазии, украсит его изысканными оборотами, и пробудит определенный интерес ко всем этим граблям, насосам и прочим изобретениям, заполняющим страницы отчета, он будет востребован; дети будут мечтать о том, чтобы он попал к ним в руки; воскресные школы будут предлагать его в качестве награды; а умный американский изобретатель, чей ум жаждет прекрасной литературы, в первую очередь проголосует при избрании в Конгресс за человека, который пообещает прислать ему за отданный голос наибольшее количество копий.

Вот история о трагическом событии, которому я был свидетелем и которое произвело сильное впечатление на наше общество. Тетка Бесси Магрудер жила в Салеме; а поскольку она никогда не видела Боба, то на прошлой неделе пригласила племянницу посетить ее вместе со своим избранником, а также просила передать приглашение нам и старшим Магрудерам приехать в то же время на обед. Когда судно, следующее вверх по реке, прибыло в Нью-Кастл, все мы взошли на его борт. Когда оно отчалило, Боб и Бесси отделились, а мы прекрасно провели время в разговорах на различные темы. В Делавэр-сити мы вышли из каюты, посмотреть на людей, спускающихся и поднимающихся по трапу. К нашему удивлению и досаде, среди них оказался лейтенант Смайли. В напирающей толпе кто-то грубо толкнул его; он разразился проклятиями и попытался ударить обидчика. Промахнулся, и почти упал, если бы кто-то из членов команды не поймал его. Мы увидели, что Смайли сильно пьян.

Я увидел Боба, смотрящего на лейтенанта. Его лицо покраснело от негодования, когда он вспомнил, как поступил с ним Смайли, и выглядел так, будто намеревается доставить себе удовольствие учинить последнему хорошенькую трепку. Но у него не было такой возможности, поскольку Бесси крепко держала его а руку, словно побаиваясь, что он может поддаться овладевшим им чувством мести, а также того, что Смайли, обнаружив их присутствие, может устроить какой-нибудь скандал. Ее последнее опасение сбылось; пролетая мимо, он нас узнал; но, не смотря на состоянии сильнейшего опьянения, казалось, почувствовал стыд за свое нынешнее состояние и гнусность, совершенную по отношению к нам прежде. Он ушел на другую сторону судна и скрылся с глаз.

Когда судно покинуло причал, вышло в бухту и проплывало мимо крепости, мы гуляли по нижней палубе, осматривая пейзаж и снующие повсюду лодки. Никто из нас не думал о Смайли, даже о том, что он находится где-то неподалеку. Мы постарались забыть о сцене, свидетелями которой стали недавно, и говорили о совершенно посторонних вещах. Когда я, моя жена и Магрудеры стояли, облокотившись о поручни, Боб и Бесси показались из каюты; Боб не успел сказать ни слова, когда к трапу, торопливым и неуверенным шагом проследовал человек. Это был Смайли. До этого он скрывался за одной из шлюпбалок, надвинув на глаза шляпу. Дверца, открывавшаяся на трап, когда тот был переброшен с палубы на причал, свободно перемещалась туда-сюда. В тот момент она закрылась. Смайли на мгновение остановился возле нее, сжав руки в кулаки; затем распахнул наружу и бросился в море.

Крик ужаса одновременно вырвался из многих уст тех, кто видел, как он прыгнул за борт, в одно мгновение по всему пароходу раздались крики о помощи. Никто из нас еще не успел прийти в себя от испытанного шока, когда Смайли показался на поверхности воды далеко от парохода с таким ужасным воплем, полным агонии и отчаяния, что кровь застыла в жилах услышавших его, взмахнул руками и снова исчез под водой. Мгновение спустя, Боб скинул свой плащ и, прежде чем я смог удержать его, прыгнул за борт. Вынырнув, он поплыл в том направлении, где совсем недавно был замечен Смайли.

Бесси склонилась на руки отца, едва не теряя сознание, лицо миссис Аделер было белым от ужаса. В следующее мгновение пароход остановился, была предпринята попытка спустить спасательную шлюпку. Это требовало времени, а между тем Боб, бывший первоклассным пловцом, уверенно рассекал волны. Я подумал тогда, что Смайли никогда уже больше не вынырнет. Матросы спускались в шлюпку, я увидел, что Боб развернулся и тяжело гребет в направлении парохода. Он находился от нас довольно далеко, поскольку, прежде чем остановиться, судно отдалилось на значительное расстояние. Находившиеся в шлюпке предпринимали отчаянные усилия, чтобы успеть к нему, а он, казалось, уже не в состоянии держаться на воде; стоя на корме, я с ужасом наблюдал за ними и видел, что его положение ухудшается с каждым мгновением. Было очень тяжело плыть одетым, преодолевая волнение моря. Мы находились в сотне ярдов от него, когда он скрылся под водой; я почувствовал, что сердце у меня оборвалось.

Но когда мы добрались до места, один из мужчин, перегнувшийся через борт шлюпки, вскрикнул; он изо всех сил удерживал и тянул к себе голову и плечи молодого человека. Еще мгновение, и он оказался в шлюпке, но в бессознательном состоянии. Как только шлюпка вернулась на пароход, мы принялись растирать его руки и виски, стремясь вернуть к жизни, и, как нам казалось, частично в этом преуспели.

Мы перенесли его в каюту, уложили на кровать и предоставили в лучшие руки, нежели наши. Миссис Магрудер проявила тогда все свое медицинское искусство. Она заботилась о бедняге с поистине материнской нежностью, столь же достойной восхищения, как и ее искусство. Он быстро пришел в себя; и, хотя сильно страдал, казалось, он возвращается к жизни прямо на глазах. Он даже покраснел, не смотря на свою слабость, когда услышал, какими похвалами осыпали его за отважный поступок; мы радовались за него, но еще большую радость доставляла нам мысль о том, что он ответил своему врагу не местью, но актом возвышенного самопожертвования.

Когда мы приблизились к конечной цели нашего путешествия, он полностью пришел в сознание; мы вывели его с парохода и посадили в карету, среди любящих его людей, и только теперь содрогнулись, подумав о том, что несчастный человек, сотворивший нам столько зла, уносится стремительным течением в море, которое станет для него могилою.

Глава XXIII. Питман в роли политика. -- Он избирается в законодательный орган. -- Посвященная ему серенада, и что из этого вышло. -- Я и политика. -- История моего первого политического выступления. -- Моя поездка в Довер. -- Таинственный человек, не произнесший ни слова. -- Митинг. -- Позорное бегство.

Некоторые друзья судьи Питмана побудили его, как раз накануне последних выборов, позволить им выдвинуть его кандидатуру в законодательный орган штата и, соответственно, он был представлен народонаселению в этом качестве. Конечно, его избрали кандидатом вовсе не из-за его пригодности к должности. Руководители партии знали его как популярного человека; а поскольку успех партии - это единственное, что их заботило, они выбрали судью Питмана именно в качестве того, кто должен обеспечить им требуемый результат. Не могу сказать, чтобы я не одобрял этого выбора. По какой-то неведомой причине, по-видимому, совершенно невозможно для американских граждан, проживающих в Средних штатах, найти среди себя образованных и умных людей, готовых представлять их в законодательных органах. Поскольку эти органы состоят по большей части из людей, чья цель состоит исключительно в обеспечении личного благосостояния.

Они становятся законодателями по той простой причине, что это позволяет им шантажировать железнодорожные компании и получать взятки от людей, которые хотят, чтобы они проголосовали за принятие тех законов, которые позволили бы последним набивать свои карманы. Они обладают инстинктами и принципами карманника, но их амбиции несравнимы. Они не воруют носовые платки и часы, поскольку могут стянуть баснословные суммы денег из государственной казны и вытянуть у злодеев, стремящихся оформить свои грязные намерения под видом закона. Им известно достаточно, чтобы быть, при поддержке партийных боссов, избранными, чтобы разрабатывать новые ловкие ходы, приводящие их в законодательные органы; но другими, гораздо более желательными для законодателя качествами, они, увы, не обладают. Они занимают важнейшие посты в республиканских органах власти, не имея понятия о том, что такое республика; они принимают законы для общества, не имея понятия о том, что такое закон и ни малейшего о нуждах и потребностях людей, в интересах которых якобы действуют. Средний американский законодатель, как правило, невежествен и нечестен. Судья Питман невежествен, но, по крайней мере, честен; и поскольку его избрание обеспечивало хотя бы половину из качеств, необходимых законодателю, я поддерживал его избрание.

Другой мой сосед, мистер Кули, был председателем комитета по ведению избирательной кампании, в которой судья Питман играл такую значительную роль; и мистер Кули исполнял свои обязанности с невиданным энтузиазмом. Сразу после утверждения Питмана кандидатом, Кули призвал его, чтобы сообщить: некоторые из его друзей сообщили о своем намерении пропеть ему серенаду. Кули сообщил также, что исполнителей серенады следует каким-нибудь образом вознаградить, но он, как председатель комитета, берет все на себя; судье не придется ломать себе голову. На следующий вечер, духовой оркестр, в сопровождении нескольких политиков, проследовали на передний двор Питмана, и с полчаса оттуда доносилась довольно приятная музыка. После этого судья появился на крыльце и произнес лучшую речь, чем я мог от него ожидать. В заключение, он просил всех пожаловать в дом. Мистер Кули организовал стол с огромным числом закусок и напитков, в числе которых самым впечатляющим количеством был представлен ром. Судья, опасаясь общества трезвости, - этот страх все еще присутствовал в его сознании, - протестовал по поводу спиртного; но мистер Кули сообщил ему, что кампания будет проиграна, а сторонники разбегутся, если исключить спиртное, поэтому Питман, с неохотой, но все же позволил рому быть помещенным на столе. Кроме того, мистер Кули оказался настолько щепетильным, что все оплатил из своего кармана, и судья не хотел обидеть его, запретив использование того, что мистер Кули, очевидно, считал наиболее важной составной частью ритуала.

Банкет продлился до четырех часов утра, политики произносили речи, оркестр время от времени принимался играть в столовой в самой сумбурной манере. В моем доме в течение ночи стоял такой шум, что уснуть можно было только плотно прикрыв окна.

В четыре часа утра раздался пронзительный звонок; спустившись, чтобы установить причину визита в столь неподобающий час, я обнаружил судью Питмана. Он почти обезумел от негодования.

- Аделер, - сказал он, - эти парни крушат мебель и все, что попадает им под руку. Миссис Питман перепугана до смерти. Не могли бы вы помочь мне выкинуть их вон?

- Почему бы вам заодно не позвать пару полицейских? Они прибудут, пока я одеваюсь, и мы все вместе посмотрим, что можно сделать.

К тому времени, как я был готов, Питман прибыл с полицейским, и мы направились к нему в дом. Когда мы вошли, капельмейстер сидел на лестнице, пьяный донельзя, держа во рту ручку зонта, и тщетно пытался извлечь из него звуки, одновременно перебирая пальцами его ребра жесткости. Мистер Кули обнаружился в углу гостиной, подпиравшим стену и обсуждавшим вопросы тарифов Даниэля Уэбстера с гипсовым бюстом Питмана, предлагая исправить их относительно местного опциона. Еще один политик сидел на ковре и плакал, объяснив это тем, что девичья фамилия его жены была Маккарти; пока полицейский пытался его поднять, произошло боевое столкновение между барабанщиком и человеком из Уилмингтона, во время которого барабанщик был брошен на трюмо, а затем, окровавленный, брошен на ковер. Всю компанию удалось вытащить из дома, только когда часы на церкви пробили шесть, после чего Питман улегся спать с чувством непреодолимого отвращения к политике и политикам.

Тем не менее, он остался кандидатом. Но пообещал бежать, если дело дойдет до того, что его выберут.

- Эта серенада обошлась мне очень дорого, - сказал мне судья спустя день или два. - Но, кажется, мистеру Кули она обошлась еще дороже, поскольку вчера он явился ко мне со счетом за выставленное угощение.

- Но мне показалось, что он организовывал ее за свой счет?

- Именно так он и поступил. А теперь говорит, что, конечно, действует исключительно в моих интересах. "Кандидаты, - говорит он, - всегда за все платят сами". Я оплатил счет, но предупредил Кули, что если он опять попробует затащить своих головорезов ко мне в дом, я всех вышвырну вон. Он собирался устроить еще одно собрание, но я и от первого не жду ничего, кроме неприятностей со стороны общества трезвости.

- Надеюсь, что все для вас закончится благополучно, хотя, признаюсь, теперь мне жаль, что вы в это ввязались.

- Что делать, - ответил судья, - но у меня правило: никогда не отступать, особенно, если ты баллотируешься в законодательный орган. И если я буду избран, то буду служить своей стране честно, во все время пребывания на службе. После этого я вернусь домой с чувством выполненного долга. Более того, я уверен, что если я буду выбран в законодательный орган, то он будет самым достойным из всех, прежде избиравшихся. Запомните мои слова!

Результатом выборов стало то, что он был избран большинством голосов и теперь будет участвовать в следующей ассамблее.

Я играл в его избирательной кампании особую роль; и хотя рассказ о моем опыте, как политика-любителя, не принесет мне лавров, он, может быть, послужит другим предостережением от той судьбы, что постигла меня.

Какое-то время у меня присутствовало твердое убеждение, что природа создала меня выдающимся оратором. Я был уверен, что обладаю даром красноречия, который позволяет мне зажигать и вести за собой толпы, и чувствовал острую необходимость раскрыть это дарование всему миру. Поэтому, в начале избирательной кампании, о которой идет речь, я послал письмо в один из исполнительных комитетов штата, в Уилмингтон, с просьбой включить мое имя в список спикеров, которых можно привлекать при проведении важных встреч. С нетерпением ждал я, на протяжении кампании, призыва явиться и зажечь людей. Он не пришел, и я почти пришел в отчаяние. Однако за день до выборов, я получил от председателя краткое сообщение, в котором говорилось, что мне надлежит явиться в Довер, накануне большого митинга, долженствующего состояться вечером, и просил прибыть утренним поездом, чтобы успеть повидаться с местным председателем в Довере до наступления темноты. Удовольствие, испытанное мною по получении этого сообщения, было в какой-то степени омрачено тем, что у меня не было приготовлено соответствующей речи, а времени оставалось настолько мало, что не представлялось возможным написать нечто сногсшибательное. Тогда я решил облечь в более-менее приличную форму идеи и аргументы, которые будут легко восприняты разумом человека, знакомого с вопросами политической повестки дня и достоинствами кандидатов, после чего довериться вдохновению, с помощью которого рассчитывал донести сказанное со всей силой и убедительностью.

Конечно, было совершенно ясно, что использование пышных выражений в речи является глупостью, поэтому я решил говорить просто и внятно, разбавляя приводимые аргументы забавными историями, случавшимися во время кампании. Для того, чтобы не сбиться, я изложил план в надлежащем порядке, пронумеровал и запомнил каждый аргумент с сопровождающим его анекдотом, связанным с ним тем или иным образом. Синопсис, если только в данном случае можно использовать это слово, представлял собой нечто вроде приводимого ниже, за исключением специфических фраз и оборотов, которые не могут быть здесь воспроизведены.

РЕЧЬ.

1. Exordium (начало), выстроить в соответствии с известным выражением Вальтера Скотта, "Вот человек, что душу погубил" и т.д.

2. Доводы, представляющие собой рассказ о случае с Хотчкиссом, который провел на крыше своего дома всю ночь. (Подробности ниже.) Преподнести эту историю таким образом, чтобы представить слушателям картину того, каким образом оппозиционная партия на выборах останется ни при чем. (Говорить сильно и убедительно, сделать паузу для аплодисментов).

3. Доводы, в подтверждение которых следует история индейца-кикапу, который, на равнине, увидел приближающийся локомотив и, решив, что это какой-то особой породы бизон, решил изловить его, чтобы взять первый приз на сельскохозяйственной ярмарке кикапу. Он привязал лассо к своему поясу, а другой его конец набросил на дымовую трубу локомотива. Поезд не остановился; а когда на станции кондуктор пошел осматривать состав, то увидел веревку, обвивавшую трубу, на другом конце которой имелся маленький кусочек мяса медного цвета. Это будет прекрасной иллюстрацией недальновидности попыток консерватизма воспрепятствовать поступательному движению чистого, просвещенного либерализма к более совершенной цивилизации и т.д., и т.п.

4. Доводы, а затем анекдот о голландце из графства Беркс, штат Пенсильвания, который 10 октября 1866 г. вышел во двор, чтобы поднять американский флаг. Затем он поднял ружье и салютовал выстрелами семнадцать или восемнадцать раз, после чего запустил шесть пачек фейерверков и прокричал троекратное ура в честь Союза. Таким образом он веселился целый день, в то время как его соседи собрались возле его забора и наблюдали за ним, уткнув подбородки в сложенные руки, попутно переговариваясь, что это с ним стряслось. Оказавшийся среди них посыльный завел с голландцем беседу. К своему удивлению, он узнал, что голландский земледелец празднует Четвертое июля 1859 года. Он не знал, какая нынче дата, поскольку отмечал время, делая зарубки на столбе; несколько раз заболев и по этой причине не сделав отметин, он превратил свой календарь в нечто кошмарное. Когда он узнал, на сколько отстал в своих расчетах, то был полностью подавлен; затем послал в лавку за фейерверками, бочкой пороха и принялся наверстывать упущенное. (Вложить в рассказ как можно больше юмора, и сделать упор на том, что никто, кроме члена партии-конкурента, не мог позабыть о славной годовщине рождения нашей страны; добавить, что ей придется сильно потрудиться, чтобы встать вровень с представителями нашей партии, являющимися безусловными патриотами, что признано всеми в стране).

5. Доводы, проиллюстрированные описанием наивного человека, наивного настолько, что доверился купленному патентованному огнетушителю и поджег свой дом, чтобы убедиться в его безукоризненной работе. В то время как дом был охвачен бушующим пламенем, огнетушитель выдал пару-тройку хлипеньких струй, после чего затих окончательно; дом через пару часов превратился в золу. Сказать, что наши соперники подносят факел анархии к правительственному зданию, но есть огнетушитель, который не только не сломается в самый ответственный момент, но утихомирит пламя и навсегда отобьет охоту к пожарам у этих самых соперников, и что таким огнетушителем является наша партия. (Дождаться, пока стихнут продолжительные аплодисменты).

6. Доводы, подтверждаемые историей фермера из графства Сассекс, который был озадачен лживостью своей жены. До того, как они поженились, она клялась, снова и снова, что могла поколоть четыре вязанки дров в день, но после церемонии бракосочетания обнаружилось, что молодая ввела фермера в заблуждение. Коварная женщина не могла порубить более полутора-двух вязанок, муж был коварно обманут и потребовал на этом основании развода, который единственный мог послужить бальзамом на его душевную рану. Это послужит иллюстрацией того, что наши политические враги обманывали нас пустыми обещаниями сократить долг, провести реформы и т.д. и т.п.; ничего из обещанного они не выполнили, и теперь нам следует избрать такое правительство, которое будет отвечать за свои слова и т.д. и т.п.

7. Заключение и история собаки коммодора Скаддера, которая, в один прекрасный день, отправилась со своим хозяином на охоту за куропатками. Собака сделала стойку, коммодор прицелился, но в этот момент, внезапно, получил приказ отправиться в море сроком на три года. Он выронил ружье, оставил собаку стоять там, где она стояла, и поспешил выполнить приказ. Три года спустя, вернувшись, он поспешил на поле; там все еще лежало ружье, рядом со скелетом собаки, застывшем в стойке, а чуть дальше обнаружились скелеты куропаток. Показать, что наши противники в негритянском вопросе напоминают эту собаку. Несколько лет назад они сменили нас, обещая решить этот вопрос, но вот, мы возвращаемся, а воз и ныне там. Закончить речь соответствующими выводами, выслушать бурные аплодисменты.

Признаю, эта речь была не из самых сильных. Некоторые доводы откровенно слабыми, а некоторые истории казались притянутыми за уши. Но для массовых митингов большего и не требовалось, и я был убежден, что произведу хорошее впечатление, вызвав смех и, возможно, должный энтузиазм. Недостатком также являлось то, что у меня было мало времени к ней подготовиться. Как только поезд тронулся, я достал свои заметки из кармана и заучил их наизусть. Затем превратил их в некое подобие речи в своем мозгу. Получилось более-менее удовлетворительно. Мне кажется, я повторил ее не менее десяти раз между Нью Кастлом и Довером, пока, наконец, не был готов повторить ее на одном дыхании. В купе рядом со мной оказался чернокожий джентльмен, немного нервничавший, заметив, как я постоянно что-то бормочу; он встревожился еще больше, когда я один или два раза, забывшись, поворачивался к нему и яростно жестикулировал. Наконец, когда я закончил, повторив несколько раз "Вперед - за ваши домы и алтари!..", и, для произведения большего эффекта, изо всех сил вонзил зонтик в пол вагона. Но его острие угодило во что-то мягкое. Не исключено, что это была нога чернокожего джентльмена, ибо он поспешно вскочил, воскликнул: "Черт возьми!", выскочил из купе и всю оставшуюся поездку простоял у бочки с водой, глядя в мою сторону и, вероятно, размышляя, насколько опасно маньякам, подобным мне, разгуливать на свободе.

Когда поезд прибыл в Довер, я был рад увидеть встречавших меня на перроне председателя местного комитета с восемнадцатью согражданами и духовым оркестром. Стоило мне выйти из вагона, оркестр грянул "Смотрите, вот идет герой!" Я прошествовал в здание вокзала, сопровождаемый председателем и группой поддержки. Они выстроились вокруг полукругом и с восторгом уставились на меня. Потом я узнал, что ими была получена информация из Уилмингтона о том, что я являюсь одним из самых замечательных ораторов в Штатах. Нельзя было не заметить их восхищения и энтузиазма; и у меня пару раз тревожно екнуло сердце, стоило мне только подумать о возможности провала.

Оркестр прекратил играть, и председатель предложил приветствовать "нашего красноречивого гостя" троекратным ура. Что и было исполнено с необыкновенным порывом. Затем председатель вышел вперед и приветствовал меня в следующих словах:

- Мой дорогой сэр, позвольте мне с чувством неподдельного удовлетворения, - могу ли я добавить, что вы оказали нам честь? - приветствовать вас в городе Довер. Вы прибыли к нам, сэр, в тот самый момент, когда сердце каждого истинного патриота преисполнено надежды на славную победу над врагами нашими; вы прибыли, сэр, в тот самый момент, когда наша великая партия, истинная хранительница свобод и движитель американских принципов, вступает в борьбу со смертельными врагами нашей страны; в тот момент, сэр, когда американский орел, эта гордая птица, которая парит, подобно нам, к солнцу, выказывая полное пренебрежение к изменникам радостным криком; когда знамя свободы, славный символ нашего государства, волнуется над нашими головами и ведет к победе; вы прибыли, сэр, побудить вашим красноречием сердца наших сограждан, чтобы вдохновить яркой речью души тех, кто уклоняется от исполнения своих обязанностей участия в выборах, чтобы передать словами картины пожаров, катастроф, стыда, позора и полного разорения, которые постигнут нашу землю в том случае, если победят наши враги, вам хорошо известные, и в этом мы заслуженно станем предметом насмешек и презрения всех честных людей. Мы окажем вам радушный прием, и, уверяю вас, что завтра же Довер ответит вашему призыву, отдав свои голоса на выборах справедливости, правде и правам человека, так что консервативные волки, поджав хвосты, трусливо попрячутся в своем логове. Добро пожаловать, сэр, трижды добро пожаловать в наш город!

Я стоял и взирал на этого человека в продолжение его речи с постоянно крепнущим убеждением, что обязан ответить ему чем-то подобным. Нужно ли говорить, что она наполнила меня ужасом? Мне никогда в жизни не приходилось выступать с подобными речами, я был положительно уверен, что не смогу сделать этого и сейчас. Я подумал, что было бы неплохо вывалить на головы этого председателя и его извергов-помощников всю речь, подготовленную для вечернего митинга; но это показалось мне настолько неуместным, что идею пришлось оставить. А кроме того, что я сказал бы вечером? Подобающего выхода из ситуации не было, она усугублялась еще и тем, что все они разделяли убеждение, будто перед ними опытный оратор, который, готов выступить в любой ситуации и по любому поводу. Я оказался в крайне неловком положении; и когда председатель закончил свой спич, у меня на лбу выступил холодный пот и дрожали колени.

К счастью, руководитель оркестра, воспользовавшись возникшей паузой, чтобы придать себе больший вес, взмахнул руками, и оркестр порадовал нас несколькими умопомрачительными вариациями на тему "Звездного флага".

Пока мы стояли, слушая музыку, я заметил, что энергичный джентльмен, игравший на барабане и тарелках, взирает на меня, как мне показалось, с пренебрежительной улыбкой. У него был очень холодный взгляд, и, когда он вперил его в меня, я почувствовал, что он видит меня насквозь, этого несчастного, который заявляет претензии на ораторское искусство. Я оробел. Этот взгляд унижал меня; я больше не чувствовал себя воодушевленным, когда оркестр добрался до высоких нот "земля свободы, прибежище отважных". Я видел презрение, проистекавшее из этих глаз, и предощущение триумфа. Человек-барабан знал, что мой час пробил. Он в последний раз ударил тарелкой о тарелку и замер. Мне следовало начинать свою речь. Склонившись к председателю, я сказал:

- Господин председатель и сограждане, бывают времена... времена... бывают времена, когда, сограждане, когда... когда сердца... бывают времена, говорю я, господин председатель и сограждане, когда сердца... сердца...

Я застрял, и никак не мог подобрать нужного слова.

Человек с холодным взглядом, казалось, готов был сыграть торжествующую мелодию на своем барабане с тарелками. В исступлении и отчаянии момента, я решил взять некоторые поэтические фрагменты из своего вступления и составить из них наскоро речь, вне зависимости от того, подходит она к случаю или нет. И я начал снова:

- Бывают времена, говорю я, сограждане, и господин председатель, когда сердце говорит: "вот тот, кто душу погубил, кто никогда не говорил: "Мое - родные мне места!", не защемит чье сердце боль, лишь ноги понесут домой, с чужбины, где бродить устал. Такого встретив, сам приметь..." (Тут я жестом указал на улицу, и один из сограждан, который, казалось, не понял, о чем идет речь, бросился к окну и выглянул наружу, как будто собираясь вызвать полицию, чтобы она арестовала негодяя.) "Тут менестрель не станет петь". (Здесь руководитель оркестра склонил голову, словно бы отнеся смутный намек в моей гениальной речи на свой счет; однако человек с барабаном ответил издевательской улыбкой, словно бы говоря: "Это тебе не поможет. Меня на это не купить".) "Хоть чин высок и славен род, и роскоши невпроворот. Пусть есть и титул, и доход, собой одним изгой живет. Что ценно всем - ему не в счет, он дважды для других умрет, вернется в смрад, где встретил свет, без слез, без чести, не отпет"*.

Я остановился. На мгновение повисло неловкое молчание, как если бы все ждали, что я продолжу. Но я надел шляпу и взял наизготовку зонтик, давая тем самым понять, что моя речь закончена. Было совершенно очевидно, что никто меня не понял. Один человек, видимо, решив, что я жалуюсь на инцидент, происшедший со мной в поезде, отвел меня в сторону и шепотом, но конфиденциально, спросил, не было ли лучшим для меня обратиться по поводу случившегося к проводнику. Другой осведомился, уж не губернатора ли я имею в виду. Я ответил: "Нет, моя речь носит поэтический характер, я процитировал одно известное стихотворение". Человек, казалось, был удивлен, потом спросил, от кого я его получил. "Это из Мармион". "Не знаю такого. Должно быть, он из Филадельфии?" После этих его слов я несколько погрустнел. Взял председателя под руку, и мы пошли по направлению к коляскам, причем человек с холодным взором и барабаном изо всех сил лупил в него, словно бы вымещая на нем свое желание прибить меня на месте, но не имея возможности это сделать.

Мы сели в коляски; образовалась процессия, поскольку оркестр следовал за нами пешком, исполняя "Привет, вождь!" Я ехал в одной коляске с председателем, который настаивал на том, что я должен держать в руке американский флаг. По мере нашего продвижения по улице, толпа несколько раз приветствовала нас неистовыми криками, и председатель заявил, что было бы очень хорошо, если бы я время от времени вставал и кланялся. Я так и сделал, заметив, относительно последнего, что вся встреча от начала и до конца выглядит совершенно несуразно.

Председатель сказал, что ему только что пришла в голову мысль, будто люди на улицах ошиблись относительно характера шествия.

- Видите ли, - сказал он, - в городе имеется цирк, и, боюсь, нас приняли за цирковое шествие, а вас - за Короля Воздуха. Этот монарх имеет телосложение, подобное вашему, и также носит усы.

Король Воздуха добыл титул и престол, высоко подпрыгивая и совершая двойное сальто-мортале, прежде чем приземлиться; кроме того, он умел балансировать на канате, стоя на одной ноге и держа в руках шест. У меня не было ни малейшей охоты претендовать на его скипетр или воспользоваться его популярностью, поэтому свернул флаг, надвинул шляпу на глаза и перестал вставать и раскланиваться.

---------------

* Перевод стихотворения Вальтера Скотта (переводчик - Сергей Кутателадзе - ?).

До гостиницы мы добрались к ужину, и, едва вошли, председатель пригласил всех в один из кабинетов, где было приготовлено угощение для всей группы. Мы вошли под звуки марша, исполняемого оркестром, застывшим затем в углу. Как только ужин был закончен, я с тревогой заметил, что председатель встает и готовится произнести речь, после чего намеревается передать слово другому присутствующему. Я знал, что этим другим присутствующим в конце концов окажусь я, и меня ожидал нелегкий выбор: пожертвовать своей великолепной речью по совершенно незначительному случаю, или подвергнуться насмешкам и позору. Мне казалось, что председатель должен бы догадаться - у меня одна-единственная речь, и если я начну выдавать ее порциями, то к моменту начала митинга от нее совершенно ничего не останется. Я отчаянно старался выкрутиться из сложившейся крайне неприятной ситуации. И поэтому решил, что если председатель предоставит слово мне, то я приведу пару рассказов и столько же положений, опустив их в вечернем выступлении.

Так он и поступил. После того, как произнесли свои речи два или три человека, председатель предложил дать слово "вечернему оратору", что было встречено бурными аплодисментами. Далее он произнес:

- Я делаю это, испытывая особенное удовольствие. Поскольку это предоставляет моему юному красноречивому другу возможность проявить себя с самой лучшей стороны, не ограничиваясь ничем, и продемонстрировать присутствующим, что искусство, которым славились Уэбстер и Клэй, приводившее в восхищение многих, не утрачено, - оно сохранилось и пышно расцвело в лице джентльмена, находящегося сейчас среди нас.

Дело приобретало серьезный оборот. Любимец муз с холодным взглядом сидел вместе с оркестром и выглядел так, словно вот-вот его ожидает радостное событие, несоизмеримое ни с каким из прежде случавшихся.

Я встал и произнес:

- Господин председатель, джентльмены, я слишком устал, чтобы быть многословным, а кроме того, мне хотелось бы сохранить остаток сил на предстоящее выступление, поэтому я расскажу вам историю человека, которого я знал лично, по имени Хотчкисс. Он жил в Нью-Кастле, и однажды, ночью, вдруг подумал, что было бы совершенно невинной шуткой слегка напугать собственную жену, бросив в каминную трубу, выходившую в их комнату, пару кирпичей. Он тихонько выскользнул из постели, одетый только в ночную рубашку, скрытно поднялся по лестнице и выбрался на крышу. Мистер Хотчкисс, господин председатель и уважаемые джентльмены, бросил вниз один за другим девятнадцать кирпичей, каждый из них упал со страшным шумом, но его жена не издала ни звука.

Всем показалось, что история на этом заканчивается; раздался дружный смех, хотя я не досказал до конца, а соль истории заключалась в том, как мистер Хотчкисс, потерпев неудачу, попробовал вернуться обратно, но с удивлением обнаружил, что люк, через который он пробрался на крышу, закрыт. Дело в том, что все это время миссис Хотчкисс тайно наблюдала за ним, и, как только он закончил бросать кирпичи, люк закрыла, так что следующие четыре часа мистер Хотчкисс провел на крыше, в одной ночной рубашке, принизываемой холодным ветром. Но, тем не менее, все смеялись и переговаривались; руководитель оркестра, должно быть, решил, что настало его время, взмахнул руками и раздалось "Привет, Калифорния!", причем человека с тарелками и барабаном, казалось, обуяло дьявольское ликование.

Я попытался объяснить председателю, что моя история не закончена.

Он ответил, что ему тоже так показалось, предложил разъяснить это собравшимся и рассказать ее заново.

Я, с угрюмым видом, намекнул, что если он попытается это сделать, то я размозжу ему голову из самого большого пистолета, который только попадет мне в руки.

Он согласился, что лучше оставить все, как есть.

Митинг должен был начаться в восемь часов. В половине восьмого я отправился на телеграф и послал сообщение в Уилмингтон следующего содержания, опасаясь, что когда митинг закончится, телеграф будет уже закрыт.

"Довер, 18... Сегодня вечером здесь состоялся массовый митинг, участники были охвачены необыкновенным энтузиазмом. С зажигательными речми выступили несколько видных джентльменов, и среди них отличившийся красноречием молодой оратор мистер Макс Аделер, чьи энергичные аргументы, вперемежку с искрящимися юмором историями, неоднократно прерывались бурными аплодисментами. На митинге присутствовало пятьсот человек, а, возможно, и тысяча".

В восемь часов, действительно, довольно большая толпа собралась перед передним входом одного отеля. Говорившие разместились на балконе, всего лишь на несколько футов приподнимавшегося над мостовой, там же присутствовал целый ряд лиц, связанных с различными политическими клубами города. Я немного нервничал; но был уверен, что вполне справлюсь со своей ролью, даже не смотря на то, что моя речь лишилась поэтического вступления и пары смешных историй. Я присел на крыльцо и стал ждать, пока оркестр исполнит одну-две мелодии. Оркестр расположился прямо перед нами на тротуаре, и на меня скорбным взглядом взирал барабанщик, занявший для этого самое выгодное положение.

Председатель начал короткой речью, в которой изложил почти все, что я собирался сказать во вступлении; поскольку я уже использовал поэтическую вставку из него, то, решил начать сразу со второй части, когда придет моя очередь.

Председатель представил собравшимся мистера Кейзера, который был встречен аплодисментами. Он был выдающийся оратор, и начал, к искреннему моему сожалению, с истории, которую я собирался поведать третьей, после чего использовал некоторые из аргументов моей шестой части, завершив своей выступление замечанием, что исполнительный комитет в Уилмингтоне прислал красноречивого оратора, который находится здесь же, на балконе, и который разовьет далее его мысли так, как он сам развить не надеется.

Мистер Кейзер сел, его место занял мистер Шварц. Мистер Шварц заметил, что ему вряд ли удастся выжать из себя хоть сколько-нибудь подобное речи, поскольку все вопросы кампании будут подробно разобраны в блестящем выступлении господина из Нью-Кастла, и публике, конечно же, очень хочется его услышать. Поэтому он, мистер Шварц, ограничится рассказом маленькой истории, которая, на его взгляд, способна проиллюстрировать то, что он мог бы сказать в своей речи, после чего поведал мою занимательную историю номер семь, делая при этом вид, будто был закадычным другом коммодора Скаддера и лично знал человека, у которого тот приобрел свое ружье. Я был потрясен, обнаружив, что он лишил меня истории номер семь и следовавших из нее выводов. Дело начало принимать серьезный оборот. Две моих лучших истории и три набора первоклассных аргументов приказали долго жить.

Когда мистер Шварц сел, вперед протиснулся человек по имени Крамбауэр. Он был немцем, и председатель объявил, что он будет выступать на своем родном языке, к вящему удовольствию тех, кому язык этот был знаком. Крамбауэр начал говорить, и толпа ответила ему дружным хохотом. После очередного взрыва неподдельного веселья, я спросил человека, сидевшего рядом со мной, который, казалось, жадно прислушивался к спикеру.

- О чем говорит мистер Крамбауэр? Должно быть, он первоклассный шутник?

- Так оно и есть, - отвечал тот. - Речь идет о голландце, жившем в графстве Беркс, Пенсильвания, который спутал даты.

- Какие даты? - ахнул я, чувствуя, как волосы у меня на голове поднимаются дыбом.

- Четвертое июля. Он пропустил семь или восемь лет праздников, и решил ликвидировать задолженность всю разом. Прекрасно, не правда ли?

- Прекрасно?!! Еще бы! Это была моя самая лучшая история... Ха-ха-ха...

Катастрофа! Мне хотелось придушить Крамбауэра, а затем изрезать на мелкие кусочки. Земля, казалось, ускользает у меня из-под ног; основа моей речи была утрачена. Но я решил сделать все возможное, полагаясь на удачу для достижения счастливого результата.

Однако до меня очередь пока еще не дошла. Настал час мистера Уилсона, и мне показалось, я вижу демоническую улыбку, скривившую губы игрока на барабане, когда Уилсон сказал, что он не в состоянии произнести длинную речь; он оставляет это право за блестящим молодым оратором, который прибыл сюда из Нью-Кастла. Он скажет пару слов, и освободит ему место. Так он и сделал. Уилсон быстро снял сливки моих аргументов из частей второй, пятой и шестой, а затем полностью ликвидировал часть номер четыре. Мои волосы встали дыбом, когда Уилсон поклонился и освободил место. Что мне оставалось делать? Мои аргументы были произнесены; из подобающих смешных историй осталось только две, и мой ум бешено работал, в поисках каких-либо других мало-мальски подходящих аргументов, предложений, намеков или смешных историй, которые можно было бы использовать. В агонии отчаяния, я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной, и спросил, не моя ли очередь сейчас выступать.

Он ответил, что нет, что сейчас его очередь.

- А о чем вы собираетесь говорить? - подозрительно осведомился я.

- Да так, ни о чем, - ответил он. - Я не хочу говорить долго; я просто расскажу им коротенькую забавную историю и тут же освобожу место вам.

- И что же это за коротенькая забавная история? - спросил я.

- Ничего особенного, так анекдот о фермере, который женился на женщине, утверждавшей, что может поколоть четыре вязанки дров, но она этого не могла.

Мои худшие опасения подтвердились. Я повернулся к нему и сказал, еле сдерживаясь:

- Могу ли я узнать ваше имя, мой друг?

Он сказал, что его зовут Гамбс.

- Могу ли я узнать ваше христианское имя?

Он ответил, что оно было Уильям Генри.

- Так вот, Уильям Генри Гамбс, - воскликнул я, - взгляни на меня! Похож ли я на человека, способного хладнокровно лишить жизни другого человека?

- М-м-м... нет, не похожи, - ответил он, после того как критически меня осмотрел.

- Но я именно таков! - воскликнул я с яростью. - Именно таков! И я предупреждаю вас, в тот момент, когда вы начнете рассказывать анекдот о жене фермера, я отправлю вас в мир иной. Клянусь!

Мистер Гамбс вскочил, в мгновение ока перемахнул через перила и скрылся в толпе. Он стоял там, указывая на меня случайным прохожим, и, вне всякого сомнения, рассказывал им, что я представляю собой необычного сумасшедшего, у которого в любое мгновение может случиться припадок, а потому лучше всего держаться от него на расстоянии.

Председатель огляделся в поисках мистера Гамбса и, не обнаружив его, подошел ко мне и сказал:

- Вот для вас, сэр, прекрасная возможность продемонстрировать толпе ваше искусство. Мы, как смогли, проложили вам путь. Идите, и сделайте все возможное.

- О, конечно, конечно, но не могли бы вы занять собравшихся в течение нескольких минут? Дело в том, что я не совсем готов. Попросите пока выступить кого-нибудь другого.

- У нас нет никого другого. Вы - последний выступающий, народ ждет вас. Идите и говорите, обрушьте на них всю мощь своего красноречия.

Легко сказать, "обрушьте мощь своего красноречия", поскольку обрушивать мне было совершенно нечего. Хорошую дорогу они проложили для меня, нечего сказать! Славные речи произнесли! Я находился в состоянии отчаяния, граничащего с безумием, один на один с толпой, состоявшей из тысячи людей, ожидающих моей блестящей речи, в то время как в моей голове не имелось ничего, кроме жалкой истории об огнетушителе и еще более жалкой - о жене фермера. Я издал внутренний стон; мне захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко, посреди дикарей, понятия не имеющих о массовых митингах, и чей язык состоит из такого ничтожного количества слов, что ни о каких речах, прошу прощения за тавтологию, не может быть и речи.

Но председатель был неумолим. Он схватил меня за руку и потащил вперед. Он представил меня толпе в лестных, но, в то же время, возмутительно несерьезных выражениях, после чего прошептал мне на ухо: "Всыпьте им как следует, старина, как следует!", и отошел.

Толпа приветствовала меня троекратным "ура!" Услышав крики, я почувствовал легкое головокружение. Собравшиеся, казалось, принялись кружиться вокруг меня, а их число увеличилось раз в десять. Решительным усилием воли я частично восстановил самообладание, и начал. У меня не было за душой ничего, кроме двух историй, и я решился попробовать выкарабкаться с их помощью. Я сказал:

- Сограждане! Уже поздно, и я не хочу сильно задерживать вас своей речью. - (Крики: "Валяй!", "Начинай!", "Мы будем слушать, сколько потребуется!" и т.д. и т.п.) - Возвысив голос, я повторил: "Я говорю, что уже очень поздно, и что не могу порадовать вас длинной речью, которую приготовил, ибо если бы я поступил таким образом, то речь, которую я сказал бы вам, задержала бы вас слишком надолго, поскольку я приготовил для вас длинную речь. Поэтому я ограничусь историей о человеке, который купил патентованный огнетушитель, и утверждал, что был способен порубить четыре вязанки дров в день, а чтобы доказать это, поджег свой собственный дом. То есть, нет, это была его жена, которая утверждала, что может порубить четыре вязанки дров в день, я ошибся... Так вот, когда пламя охватило весь дом, фермер обнаружил, что его жена способна поколоть только две с половиной вязанки, и - я имею в виду фермера, который купил его, - когда он ухаживал за ней, она утверждала, что может поджечь дом, и когда он потребовал продемонстрировать это, то она в первый раз воспользовалась огнетушителем, а он заявил, что требует развода, поскольку его дом, - о, вы, понимаете, сограждане, что этот человек, или фермер, купивший его, - в то время, когда ухаживал, - я имею в виду огнетушитель... (С отчаянием.) Сограждане! Если человек наверстывает упущенное, празднуя подряд все пропущенные им Четвертые июня, остановите его; мне же дайте свободу или смерть!

Я прокричал это высоким голосом, окончательно запутавшись в том сумбуре, который нес. Толпа ответила взрывом какого-то первобытного смеха. На секунду я замер, уловив холодный пронзительный взгляд человека с барабаном, затем, продравшись сквозь стоявших позади меня, опрометью бросился по улице к вокзалу, сопровождаемый улюлюканьем толпы, барабанным боем и звоном тарелок. Увидев товарный поезд, я сунул машинисту пять долларов, чтобы он взял меня на локомотив, и провел на нем ночь, возвращаясь в Нью-Кастл.

Глава XXIV. День свадьбы. -- Необыкновенное оживление в городке. -- Подготовка к свадьбе. -- Поведение Боба Паркера. -- Церемония в церкви, мы отправляемся в особняк Магрудеров. -- Последний взгляд на некоторых старых друзей. -- Отъезд жениха и невесты. -- Некоторые чрезвычайно торжественные размышления и - КОНЕЦ.

Вчера состоялась свадьба. Думаю, вряд ли кто в состоянии описать атмосферу, создаваемую подобным событием в таком маленьком обществе, как наше. Она обеспечила дам нашего провинциального городка темами для разговоров в течение нескольких предшествующих недель, волнение нарастало, пока не достигло своей кульминации, не оставив в самый великий день торжества ни одного жителя равнодушным или ощущающим себя непричастным к нему. Моя жена поднимала эту тему в разговорах со мной при каждом удобном случае; и, когда я изнемогал от выслушивания описаний подготовки к свадьбе, покупках, сделанных Магрудерами для Бесси, подарках невесте от друзей, о будущем счастливой пары, а также от бесчисленных вещей, сопровождающих супружество, превратившись из благодарного, исполненного энтузиазма, слушателя, в уныло кивающего болванчика, она подхватывала свои капот и шаль и срывалась, чтобы посетить миссис Джонс или миссис Хопкинс, чтобы продолжить обсуждение столь животрепещущих тем. В прошлом месяце она по меньшей мере три раза в день звонила Магрудерам, чтобы узнать о последних событиях, дать совет и указания нанятым работникам, готовившим тысячу вещей, которые должна иметь девушка, вступающая в брак. Каждая женщина в городке была давно знакома с мельчайшими деталями происходящего, и все они были настолько озабочены приближением знаменательного дня, что их не волновало более ничего. Случись революция, зашатайся и упади какой-нибудь трон, пронесись над землей ураган, порази неслыханное бедствие народы Земли, - я уверен, что женщины Нью-Кастла отнеслись бы к этим событиям с поразительным хладнокровием и не уделили бы им ни минутки из бесед, в которых свадьба Бесси Магрудер была единственной и важнейшей темой.

Нет ничего более всеобъемлющего, чем интерес, испытываемый женщиной к браку другой женщины. Фанатик какого-нибудь индийского божества по сравнению с ними покажется бесчувственной ледышкой.

Было интересно наблюдать за Бобом Паркером вечером накануне свадьбы и утром этого самого великого для него дня. У него все было готово еще за неделю, и тем последним вечером его холостяцкой жизни ему не оставалось ничего другого как сидеть с нами и размышлять. И вот, в то время, как я читал свою книгу, а миссис Аделер заканчивала капот, изготавливаемый ей по этому случаю из старых материалов (ее способности по части экономии просто феноменальны), Боб вдруг проявил активность. Поначалу он делал вид, что читает газету; затем подался в гостиную и попытался уснуть; потом вдруг бросился вверх по лестнице, чтобы проверить, достаточно ли у него воротничков; снова спустился вниз и примерил новую шляпу раз, наверное, в пятидесятый; застыл у огня и вновь высказал опасение, не единожды повторенное им в течение дня, что на утро зарядит дождь; он в четвертый раз подвел свои карманные часы, и в неизвестно какой раз - наличие обручального кольца. Было еще очень рано, когда он заявил, что устал и отправляется спать; но когда я, около полуночи, поднимался по лестнице, то слышал, как он беспокойно перемещается по комнате. Он был возбужден, взволнован и встревожен.

Еще до рассвета Боб поднялся, спустился вниз по лестнице покурить и оценить погоду. Когда мы спустились, он пребывал в крайнем волнении, поскольку человек, которому было поручено принести цветы, еще не прибыл. Наконец, цветы были доставлены, и он тут же поднялся к себе в комнату, чтобы облачиться в свадебный костюм.

Затем нам пришлось почти два часа ждать прибытия карет; Боба постоянно обуревали сомнения в правильности выбранного галстука. Три раза миссис Аделер поправляла эту деталь костюма, пока, наконец, Боб не выбросил его и не надел другой. Сейчас он был твердо убежден в том, что глаза всех собравшихся будут устремлены на белом галстуке. Затем надел перчатки и сел, покраснев, чувствуя себя неловко в новом костюме, в ожидании отправления. Посидев немного, он обнаружил, что потерял одну из золотых запонок; после долгих и тщательных поисков ему показалось, что он обнаружил ее в ботинке. Я протянул ему рожок; запонка была найдена, но пришлось снять перчатки, чтобы вытащить ее из ботинка. К моменту прибытия карет, Боб чувствовал себя глубоко несчастным. Спустилась миссис Аделер; после того, как я осмотрел ее наряд и не обнаружил в нем изъянов, мы сели в кареты и поехали. Когда мы прибыли к дому Магрудеров, он был окружен толпой. Здесь присутствовали представители всех классов, включая неопрятных женщин с детьми на руках, прислугу, бросившую на время исполнение своих обязанностей, грязных мальчишек и прилично одетых мальчиков, праздношатающихся мужчин - все они стояли на тротуаре, в ожидании выхода невесты. Стоило нам выйти из кареты, Боб сразу же стал главным объектом наблюдения; в то время, как женщины взирали на него с восхищением, мальчишки отпускали ехидные замечания по поводу его одежды, в частности, его "похожего на молоток пальто". Когда мы вошли в дом, Боб воспарил куда-то в заоблачные выси, в ожидании Бесси, в то время как мы рассматривали свадебные подарки и беседовали с отцом невесты, чувствовавшего себя крайне неуютно в приличествующем случаю костюме.

В сопровождении возгласов восхищения, исходивших от слуг и их друзей, собравшихся кучкой в задней части холла, спустилась невеста. Она действительно выглядела очень мило, миниатюрная девушка, в прекрасном белом платье, с оранжевыми цветами в темных волосах, с блестящими карими глазами и легким румянцем на щеках. Боб Паркер мог с полным основанием гордиться, что ведет ее к алтарю; и он гордился, невзирая на охвативший его трепет.

Наконец, приветствия закончились, атласы и шелка приведены в полный порядок, подружки невесты и шаферы готовы, - мы прошли сквозь толпу за дверью и быстро поехали к церкви. У ворот мы обнаружили еще одну толпу, собравшуюся в ожидании брачующихся, и среди них мрачного гробовщика возле стены, с крючкообразным подбородком, подтянутым к носу, размышляющим над житейской несправедливостью.

Затем мы услышали орган, исполняющий Свадебный марш; брачующиеся и сопровождающие их лица вошли в церковь и двинулись по проходу, под его звуки. Присутствующие на скамьях поворачивали головы и провожали процессию взглядами; наступила тишина, началась церемония. Боб был бледен, как призрак, его ответов почти не было слышно, но Бесси отвечала совершенно отчетливо. Странно, что женщины в этом случае всегда держатся увереннее мужчин.

Торжественные клятвы принесены; Боб галантно поцеловал жену, орган исполнил прекрасную мелодию Мендельсона "Я ждал Господа", они повернулись и направились к друзьям, стоявшим в проходе и желавшим их поздравить. В любое другое время Боб умер бы на месте, оказавшись не в центре внимания. Но рядом с ним была новобрачная, и люди смотрели на нее, а не на него. Но он был совершенно счастлив, и не думал о себе. Он радовался, что жена его принимает поздравления, и не думал ни о чем другом. К тому времени, как они вышли на паперть, мельчайшие детали наряда Бесси навеки запечатлелись в сознании каждой из присутствовавших женщин, чтобы стать темой обсуждения и рассказов не присутствовавшим знакомым; под веселый перезвон колоколов мы вернулись в особняк Магрудеров, где, в компании друзей, намеревались провести несколько часов до отъезда мистера и миссис Паркер.

Присутствовавший преподобный доктор Хопкинс сиял на гостей золотыми очками и чувствовал себя вполне комфортно, воздавая должное устрицам, черепахам и куриному салату. Он даже улыбнулся полковнику Бэнксу, обсуждавшему с мистером Магрудером вероятное влияние статьи, опубликованной в утреннем Аргусе и называвшейся "Наши монополисты", на железнодорожный вопрос страны. Было интересно послушать полковника.

- Уверяю вас, - горячо говорил он, - настало время обуздать эти гигантские железнодорожные корпорации; настало время для свободной прессы открыть огонь по ним со страниц своих изданий, по ним, попирающим простых людей. Это будет жаркая схватка, сэр, попомните мои слова; это будет битва не на жизнь, а на смерть. Но Аргус готов к этому, он не ведает страха. Сегодняшняя статья подобна обнаженному мечу; она предупреждает железнодорожных тиранов, что сражение началось.

- Я абсолютно убежден, что это их встревожит, - отозвался мистер Магрудер. - Вы, я полагаю, готовы принести все, на алтарь этой справедливой борьбы? Даже ваш ежегодный бесплатный проезд до Филадельфии?

- Ах! Но за что? - воскликнул полковник. - Разве вы не заметили, что я ни словом не упомянул о нашей железной дороге, а также весьма лестно отозвался о ее должностных лицах. В подобных вопросах, Магрудер, не следует идти на крайние меры. С другой стороны, наша статья делает им рекламу! Нет, сэр, мы должны действовать, но действовать осторожно. Излишняя поспешность может только все испортить.

Доктору Тобиасу Джонсу также пришлось преодолеть профессиональную враждебность к миссис Магрудер, и он не только присутствовал, но и весьма мило с ней беседовал, должно быть, насчет желчного воспаления и аневризмы. Бенджамин П. Ганн также наличествовал, суетился среди гостей и особое внимание уделял Бобу. Когда я в очередной раз увидел их рядом, то поймал слова: "исключительно для вашей жены, как вы понимаете". И понял, что мистер Бенджамин решил совместить приятное с полезным: празднование с бизнесом. Даже судья Питман присутствовал, поскольку мистер Магрудер любил старика, а кроме того, последние несколько дней находился в миролюбивом настроении. Я приветствовал судью от всего сердца, когда тот подошел ко мне, облаченный во фрак удивительного рисунка, и сказал:

- Великолепный праздник для молодых людей, не так ли? Помнится, когда мы с Гарриет поженились, у нас не было ничего подобного. Мы тогда жили в графстве Кент; помнится, когда мировой судья делал запись, я дал ему пятьдесят центов, мы с Гарриет вышли и сели в маленькую коляску. Мы отправились в Нью-Кассель, просидели пару дней в таверне, после чего вернулись обратно и снова принялись за работу, так что чем-то особенным нашу свадьбу назвать нельзя.

- В то время, насколько я понимаю, не было принято устраивать по такому поводу никакой шумихи?

- Нет, сэр, у людей не было столько денег, чтобы гулять, как сейчас. Тогда все было гораздо скромнее. Тем не менее, - добавил судья, - это правильно. Что правильно - то правильно. Женитьба, это большое событие; и если вы можете обставить его как можно лучше, вам следует это сделать. Если моя дочь когда-нибудь выйдет замуж, я обеспечу ей все самое лучшее, что только можно пожелать. Свадьба, это хорошо, но для женщин это нечто совершенно необыкновенное. С вашего разрешения, сэр, я пойду отведаю жареных устриц.

Был еще один, очень волнительный момент, когда Бесси, переодевшись в дорожное платье, стояла рядом с Бобом, и они готовы были тронуться в путь. В то время, как возница носил багаж к карете, Бесси начала прощаться. Она попрощалась с матерью, при этом обе поплакали; нежно попрощалась с отцом; поцеловала нескольких женщин, пожала руки нескольким мужчинам, после чего вошли в карету. После этого мы бросили пару старой обуви, махали им руками, а сын мистера Кули отметился камнем в окно их кареты, так что едва не вышиб стекло. Мы наблюдали, как карета едет вниз по улице, увидели трепещущий в окне ее носовой платок; но вот она завернула за угол и исчезла.

Вечером в доме было несколько одиноко, поскольку Боб отсутствовал. Мы будем скучать по нему, по его живости и веселью; мы даже несколько сожалеем о том, что маленькая драма, участниками и наблюдателями которой мы были, закончилась; что принц, пройдя через все страдания, обрел свою принцессу и женился на ней, и они, в конце концов, отправились "за тридевять земель", за "фиолетовую грань, отделяющую новый мир от старого".

Некоторое время мы сидели в старой комнате, в тишине, глядя на огонь, и размышляли не столько о событиях сегодняшнего дня, сколько о будущем, которое ожидает наших юных путешественников. Наконец, миссис Аделер сказала со вздохом:

- Надеюсь, они будут счастливы!

- И я тоже; я действительно считаю, что они будут счастливы, ведь каждый из них наделен покладистым характером и здравым смыслом, а это те самые качества, которые, вероятно, и обеспечивают счастье людей в браке.

- Боб, в этом путешествии, подвергается большому риску; и Бесси тоже, как мне кажется.

- Наверное, это так. Но этот риск может быть и невелик, если рассудок согласен с выбором сердца. Влюбленные не утруждают себя мыслями о будущем. Сейчас для них светит солнце, и им кажется, что ясное небо над их головами никогда не затянется облаками и грозовыми тучами. Это счастье для нас, равно как и для всех остальных, что человеческая изобретательность не способна приподнять завесу, скрывающую от нас тайны нашего будущего. Только подумай, в какое путешествие они отправились сегодня. До сегодняшнего дня они путешествовали порознь, теперь же им предстоит путешествовать вместе всю жизнь, и по равнинам, и по нагорьям. Каждый из них обладает неограниченной властью над счастьем другого. Он может сделать ее совершенно несчастной, она также может полностью разрушить его мир. Для этого не нужно прибегать к грубому насилию. Поначалу немного безразличия, затем оскорбительное слово, и вот уже растут холодность, пренебрежение, до полного разделения сердца, души, чувств, хотя внешне кажется - все осталось по-прежнему.

Но даже если им суждено быть счастливыми, подобно самым счастливым из нас, очень хорошо, что их воображение сейчас окрашивает в розовые цвета их будущее, скрывая реальность. Всепоглошающей любви предстоят суровые испытания, в виде возможных несчастий и бедности, иногда для нее становятся фатальными приступы раздражительности, обусловленные бессонными ночами, проведенными рядом с заболевшими или капризничающими детьми, когда наваливается масса повседневных забот, со своими, пусть незначительными, испытаниями, бесчисленными мелкими неприятностями, встречающимися на каждом шагу в жизни любого человека. Немногие из нас способны героически противостоять подобным бедам. Возможно, мы мужественно встречаем тяжелые удары, но терпим поражение, когда жизнь жалит нас острыми стрелами мелких невзгод, что в стенах родного дома, что вовне. Истинно велик тот, кто сохраняет терпение и не склоняется под наплывом мелких испытаний. Настоящий герой тот, кто с достоинством несет жизненное бремя, сквозь рой незначительных неприятностей, со спокойствием, не теряя душевного равновесия, с непоколебимым мужеством. Обидчивость и раздражительность - наши враги. Что касается Боба и Бесси, то, я надеюсь, они относятся к лучшей части человечества, мудрой и терпеливой.

На этом, дорогая, как мне кажется, следует поставить точку. Это ведь обычно для романов и театральных постановок - заканчивать историю свадьбой, когда много страдавшие влюбленные наконец-то, пройдя сквозь все испытания, становятся мужем и женой. Конечно, не вся она была посвящена нашей паре; в ней, кроме рассказа о вечной, как мир, любви, имеется короткая хроника жизни провинциального города, поведанная с легким чувством юмора, какое мы могли себе позволить, без злобы, хамства и непочтительности. Я не выношу тех, кто, ради развлечения, допускает подобные вещи в свои произведения. Есть много совершенно безвредных приемов, чтобы вызвать смех; но если бы у меня был выбор - потешаться над своими соседями, причиняя им боль, или же говорить о серьезных, иногда священных, вещах, с легкомыслием, или же писать книги исключительно серьезные, даже трагические - я выбрал бы второе. Когда я брался за написание истории, у меня были опасения, что она может получиться скучной, если я не напишу об окружающих меня людях для них самих. Кроме того, я убежден, что человеку, страдающему от того, что его соседи поступают не так, как он хочет, не следует приезжать в наш или любой другой провинциальный городок, чтобы насильно их осчастливить. Такой человек глуп. У любого из нас должно быть желание жить в мире с другими людьми, наслаждаться их обществом, их симпатиями и теми удобствами, которые они для него создают. И ради этого он должен идти на определенные жертвы ради них. Он должен не только отказаться от некоторых из своих естественных прав как личности, он должен настроить свой ум так, чтобы терпеливо переносить некоторые неприятности, доставляемые ему соседями. Следует иметь в виду: он может бежать из города, чтобы избежать соседства преподавателя музыки, беспрестанно терзающего пианино, но в своем новом доме в провинции он обязательно обнаружит какую-нибудь иную, если можно так выразиться, компенсирующую неприятность. До тех пор, пока все люди в мире не научатся думать и действовать так же, как он, он везде встретит любящих те вещи, которые он ненавидит, и кто делает то, что, по его мнению, не следует делать ни при каких обстоятельствах. Человек, приезжающий в провинциальный город в поисках идеального мира и спокойствия, конечно же, не обретет их там. Он будет сталкиваться с неприятными поступками и образом мыслей других людей точно так же, как это происходило в городе; он будет точно таким же образом испытывать раздражение, хотя, может быть, и по другим поводам. Он может обрести относительное спокойствие и покой в любом месте, где пожелает, если отнесется к своим соседям соответствующим образом. Вполне вероятно, что в этом мире всегда будут присутствовать острые углы и шероховатые поверхности, и мы будем бить и царапать друг друга в круговерти быстрого течения жизни. Возможно, это исчезнет, когда мы окажемся в раю. Во всяком случае, я на это надеюсь. А потому давайте больше не будем рассуждать о маленьком неизбежном зле, полностью истребить которое не в состоянии.

Наша маленькая история окончена. Возможно, к сожалению читателя, я закрою дверь, через которую он мог, оставаясь у себя дома, наблюдать и сравнивать свою жизнь с жизнью маленького провинциального городка. С этого самого мгновения наша жизнь становится для него невидимой, и, хотя она будет продолжаться, события, в ней происходящие, будут скрыты от него покровом священной тайны.

Оставить комментарий © Copyright Аделер М. (svipor@mail.ru) Размещен: 26/10/2016, изменен: 26/10/2016. 618k. Статистика. Роман: Переводы Иллюстрации/приложения: 6 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Юмористический роман о жизни провинциального американского городка. "Англичане" - читайте в подлиннике! В романе имеются стихотворные вставки, я попробовал повозиться с одной, понял, во что это выльется по времени, и оставил как есть (за исключением обработанного фрагмента). В романе много иллюстраций, и я оформил одну главу с ними; больше просто не поместилось бы. Мне понравился.

Аделер М. : другие произведения.

Вдали от суеты