|
ОСЕНЬ
|
AUTUMN
|
|
Внутри меня осенняя пора.
Внутри меня прозрачно прохладно,
и мне печально и, но не безотрадно,
и полон я смиренья и добра.
А если я бушую иногда.
то это я бушую, облетая,
и мысль приходит, грустная, простая,
что бушевать -- не главная нужда.
А главная нужда -- чтоб удалось
себя и мир борьбы и потрясений
увидеть в обнаженности осенней,
когда и ты и мир видны насквозь.
Прозренья -- это дети тишины.
Не страшно, если шумно не бушуем.
Спокойно сбросить все, что было шумом,
во имя новых листьев мы должны.
Случилось что-то, видимо, со мной,
и лишь на тишину я полагаюсь,
где листья, друг на друга налагаясь,
неслышимо становятся землей.
И видишь все, как с некой высоты,
когда сумеешь к сроку листья сбросить,
когда бесстрастно внутренняя осень
кладет на лоб воздушные персты.
1965
|
It's autumn time inside me, as I feel.
It's cool and lucid, and I see quite clearly,
although I'm sad, I am not despaired, really,
and I am filled with patience and good will.
And if , at times, I do get wild indeed,
I do it when I fade and leave my foliage,
and then I come to sad and simple knowledge
that rage and rampage isn't what we need.
But what we really need is just a chance
to see the raging world and our own selves
in all the bareness of autumn spells,
when we can see all through, at once.
Enlightenment is the child of peace and calm.
So never mind if we don't rage and riot.
We'd better shuffle off all wrangles and keep quiet
in order that we see new foliage come.
Something has happened to me, for I trust
and I rely exclusively on silence
where leaves pile on the ground, tired of violence,
and turn, inaudibly, to earth and dust.
Then you see all, like from a mountain bed,
when you can drop your foliage duly,
and when your inner autumn gently, coolly,
will put its airy palpi on your head.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Мне снится -- я тебя уже любил.
Мне снится -- я тебя уже убил.
Но ты воскресла в облике ином,
как девочка на шарике земном
в изгибисто наивной простоте
у раннего Пикассо на холсте.
и попросила, ребрами моля:
"Люби меня!", как: "Не столкни меня!"
Я тот усталый взрослый акробат,
от мускулов бессмысленных горбат,
который знает, что советы -- ложь,
что рано или поздно упадешь.
Сказать мне страшно: "Я тебя люблю",
как будто выдать: "Я тебя убью".
Ведь в глубине прозрачного лица
Я вижу лица, лица без конца,
которые когда-то наповал
или не сразу -- пыткой -- убивал.
Ты от баланса страшного бела:
"Я знаю все. Я многими была.
Я знаю -- ты меня уже любил.
Я знаю -- ты меня уже убил.
Но шар земной не поверну я вспять:
люби опять, потом убей опять".
Девчонка ты. Останови свой шар.
Я убивать устал. Я слишком стар.
Но шар земной ножонками гоня,
ты падаешь с него: "Люби меня".
И лишь внутри -- таких похожих -- глаз :
"Не убивай меня на этот раз!"
1967
|
I fancy, I've already loved you.
I fancy, I've already killed you.
But you revived embodied in a girl,
as an ingenuous figure on a ball;
your body bent, you try to keep your balance --
as if you were from Picasso's canvass.
You ask me with your heart and soul :
"Do love me!", like "Don't push me off the ball!"
I am that weary acrobatic man,
my muscles make me look a humpbacked one
who knows that all advice is false and leads astray,
and you are sure to fall down anyway.
I want to say: "I love you", but I fear,
it's like announcing: "I'll kill you, dear".
For in the depth of the transparent face
I see no end of faces, full of grace,
of which I've loved and killed a lot,
by torturing, or crushing on the spot.
You're pale from fear, balancing the ball:
"I've been among them, and I know it all.
I know that you've already loved me.
I know that you've already killed me.
But I will not reverse the world. I won't.
Love me again, then kill me if you want".
I tell you, girl, do stop your ball.
I'm tired of killing. I'm too old.
But you drive on the planet with your feet,
and saying: "Love me do", you fall off it.
And deep inside the eyes, - so much like yours, -
I read: "You will not kill me, I suppose!"
|
|
КОГДА МУЖЧИНЕ СОРОК ЛЕТ
|
WHEN A MAN IS 40
|
|
Когда мужчине сорок лет,
ему пора держать ответ:
душа не одряхлела? -
перед своими сорока,
и каждой каплей молока,
и каждой крошкой хлеба.
Когда мужчине сорок лет,
то снисхожденья ему нет
перед собой и богом.
Все слезы те, что причинил,
все сопли лживые чернил
ему выходят боком.
Когда мужчине сорок лет,
то наложить пора запрет
на жажду удовольствий:
ведь если плоть не побороть,
урчит, облизываясь, плоть -
съесть душу удалось ей.
И плоти, в общем-то, кранты,
когда вконец замуслен ты,
как лже-Христос, губами.
Один роман, другой роман,
а в результате лишь туман
и голых баб - как в бане.
До сорока яснее цель.
До сорока вся жизнь как хмель,
а в сорок лет похмелье.
Отяжелела голова.
Не сочетаются слова.
Как в яме - новоселье.
До сорока, до сорока
схватить удачу за рога
на ярмарку мы скачем,
а в сорок с ярмарки пешком
с пустым мешком бредем тишком.
Обворовали - плачем.
Когда мужчине сорок лет,
он должен дать себе совет:
от ярмарки подальше.
Там не обманешь - на продашь.
Обманешь - сам уже торгаш.
Таков закон продажи.
Еще противней ржать, дрожа,
конем в руках у торгаша,
сквалыги, живоглота.
Два равнозначные стыда:
когда торгуешь и когда
тобой торгует кто-то.
Когда мужчине сорок лет,
жизнь его красит в серый цвет,
но если не каурым -
будь серым в яблоках конем
и не продай базарным днем
ни яблока со шкуры.
Когда мужчине сорок лет,
то не сошелся клином свет
на ярмарочном гаме.
Все впереди - ты погоди.
Ты лишь в комедь не угоди,
но не теряйся в драме!
Когда мужчине сорок лет,
или распад, или расцвет -
мужчина сам решает.
Себя от смерти не спасти,
но, кроме смерти, расцвести
ничто не помешает.
1972
|
At forty years of age a man
should give account: is he done?
Is he worn out and beaten?
and answer for each year he's lived,
each drop of milk he has received,
each crumb of bread he's eaten.
At forty years a man should not
expect allowances from God
and be too self-assertive,
for all the feelings he has hurt
and every scribbled lying word
rebound on him, for certain.
At forty years of age a man
should have to put up with a ban -
no pleasure is allowed.
For if the body overcomes
so smug and happy it becomes:
the soul has been devoured.
The body, too, is lost and gone
when, gradually, you're frayed and worn
like pseudo Christ, from kisses.
Perpetual love affairs will end
in haziness, confusion and
a crowd of naked misses.
When young we clearly see our course,
and live the life of a carouse,
at forty we are crapulous.
Our feet are heavy, we're tongue tied.
Words, failing us, can't be combined.
Our new home is lightless.
When we are young, at breakneck pace
we hurry to the market place
to vanquish fortune there.
At forty tediously we drag,
back home with our empty bag :
we have been robbed at fair!
At forty years of age a man
should tell himself and everyone:
do not set foot on fairs.
You'll never sell if you don't cheat
and if you cheat, you're in for it,
such are the trade affairs.
It's worse when, trembling like a horse,
you neigh, tied by your trading boss,
the crook that gets you round.
While you feel equally ashamed
both when you are involved in trade
and when they sell you out.
Life paints a man of forty grey;
well, if you cannot be a bay
be grey such as a dapple;
and bear in mind one little thing :
do not sell out off your skin
a single spot, called "apple"1.
When you are forty years old
you should remember that the world
is not just trading session.
The best is yet to come your way,
avoid a comedy, and play
your part with self-possession!
At forty think about your fate,
decide if you should bloom or fade,
which is a better virtue?
You can't escape the day of doom,
however, if you choose to bloom
no power can prevent you.
|
|
В ПОГОНЕ ЗА ДЕШЕВОЙ ПОПУЛЯРНОСТЬЮ
|
IN CHASE OF CHEAP POPULARITY
|
|
Мне скоро тридцать. Я герой пародий,
статей, разоблачительных стихов.
Приписаны мне прочно все пороки
и все из существующих грехов.
Мне говорят порой, что я пишу
в погоне за дешевой популярностью,
Возможно, скажут вскоре, что дышу
в погоне за дешевой популярностью.
Когда-нибудь я все-таки умру.
И постараюсь тихо, а не буйно.
Надеюсь, что хоть этим я уйму,
умаслю я умаявшихся уйму.
Не будет хитрой цели у меня.
Но кто-то с плохо сдержанною яростью,
наверно, прошипит, что умер я
в погоне за дешевой популярностью.
1957-1961
|
I shall be 30 soon, and I'm a hero
of parodies and rhymes that rail and scold.
With one accord they claim that I'm a bearer
of all the sins and vices in the world.
Some people tell me that I write to please,
in chase of cheap success and popularity.
They will be claiming shortly that I breathe
in chase of cheap success and popularity.
Some day, I know, I'll die, and I will try
to do it quietly, it won't be loud.
I hope that in that way I'll mollify
and soothe the crowd of the haggard and worn out.
I will not set a cunning goal of any kind.
But someone, in a rage, will say,with clarity,
contemptuously hissing, that I died
in chase of cheap success and popularity.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Пришли иные времена.
Взошли иные имена.
Они толкаются, бегут.
Они врагов себе пекут,
приносят неудобства
и вызывают злобства.
Ну, а зато они - "вожди"
и их девчонки ждут в дожди
и, вглядываясь в сумрак,
украдкой брови слюнят.
А где же, где твои враги?
Хоть их опять искать беги,
Да вот они - радушно
кивают равнодушно.
А где твои девчонки, где?
Для их здоровья на дожде
опасно - не иначе -
им надо внуков нянчить.
Украли всех твоих врагов.
Украли легкий стук шагов.
Украли чей-то шепот.
Остался только опыт.
Но что же ты загоревал?
Скажи, ты сам не воровал,
не заводя учета,
все это у кого-то?
Любая юность - воровство,
и в этом жизни волшебство:
ничто в ней не уходит,
а просто переходит.
Ты не завидуй. Будь мудрей.
Воров счастливых пожалей.
Ведь как ни озоруют,
их тоже обворуют.
Придут иные времена.
Взойдут иные имена.
1963
|
New times have set in nowadays,
and they have brought along new names.
They dash around, run and fuss
make enemies and kick up rows;
they cause discomfort and privation,
stir up annoyance and vexation.
But they are "leaders". There are girls
awaiting them in rains and whirls,
and peer through the darkness,
collating their smartness.
But where are your downright foes?
It's hard to find them, I suppose.
Oh there they are! Looking so friendly,
they smile and nod approval gently.
And where are your girls? Yes, where?
It's raining, and they should take care,
bewaring of getting wet -
they'll have to nurse grandchildren yet.
They've stolen all your enemies,
the gentle footsteps which you miss,
they've stolen someone's whisper...
All that remains is wisdom.
Why are you sad, you poor thing?
Haven't you stolen anything
from anyone without
even keeping count?
Young age is larceny and bluff,
and that's the miracle of life:
there's no evaporation,
there's only transformation.
Do not be envious. Be wise.
Just spare the happy thievish guys.
No matter how they fool about,
they, too, will be cleaned out.
New times will come some of these days,
and they will bring along new names.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Не тратьте время, чтобы помнить зло.
Мешает это внутренней свободе.
Мешает просто - черт возьми! - работе, -
ну, в общем, это хлопотно зело.
А помните добро, благодаря
за ласку окружающих и бога.
На это дело, к стати говоря,
и времени уйдет не так уж много.
1964
|
Don't waste your time, don't keep the bad in mind
for it impedes your freedom, at your instance.
In fact, it hampers work and causes hindrance,
it's much too troublesome, a real bind!
But bear the good in mind , and give the due
to God and all around you for endearment.
Just try, and you will see it isn't hard to do,
and, incidentally, it all won't take a minute.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Мне чужды экстремисты... Мне приелись
их трепотня, их умственный разврат.
Вся эта ультралевость, ультраправость
рутиной одинаковой разят.
И в мире, двунаправленном, рутинном,
где рвутся к власти с бомбой под полой,
спасенье не в "да здравствует!" ретивом,
ни в злобно-разрушительном "долой".
Но между "про" и "контра" есть на свете.
Как будто между мечущихся пуль,
рутинность омерзительная третья -
трусливая возвышенность чистюль.
1975
|
I can't digest extremists... I'm sick with
their twaddle and perverted scope of mind.
Those ultra left and ultra right are equals:
smell of routine of the unvarying kind.
In this two-sided world routinely turning round
where they fight for power, bombs up the sleeve,
there's no salvation in the angry screams of "Down!.."
nor in the zealous shouts of "Long live!.."
Between the "pros" and "cons", as though between
the bullets flying by, obscure,
there is a third, detestable, routine,
and it's the cowardly highness of the "pure".
|
|
* * *
|
* * *
|
|
О Грузия,
нам слезы вытирая,
ты - русской музы колыбель вторая.
О Грузии
забыв неосторожно,
в России быть поэтом невозможно.
1978
|
Oh Georgia,
wiping away our tears of lamentation,
you are another cradle of Russia's inspiration.
Forgetting Georgia,
like a thoughtless dasher,
it is impossible to be a poet here in Russia.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Не хочу быть любимым всеми
ибо вместе с борьбой в меня
время всажено, будто семя,
а, быть может, и все времена.
Не играю с оглядкой на Запад,
не молюсь, как слепой, на Восток.
Сам себе я задачи не задал,
вызывать двусторонний восторг.
Невозможно в жестоком сраженье,
руку на сердце положа,
сразу быть и сторонником жертвы,
и сторонником палача.
Продолжаюсь я, всех запутав,
Всем понравиться - это блуд.
Не устраиваю ни лизоблюдов,
ни раскалывателей блюд.
Не хочу быть любимым толпою -
я хочу быть друзьями любим.
Я хочу быть любимым тобою
и когда-нибудь - сыном своим.
Я хочу быть любимым теми,
кто сражается до конца.
Я хочу быть любимым тенью
мной потерянного отца.
1979
|
I don't want to please everybody
for along with the habit to fight
I have time, or all times, in my body
like a seed, implanted inside.
I don't play looking timidly westward,
I don't worship the East, like blind,
I don't want to be doubly favoured
for it's not what I have in mind.
When engaged in a fierce battle
one cannot sincerely side
both with those getting killed like cattle
and the ones who commit genocide.
I get on. People find me ambiguous...
Pleasing all is indecent and lewd.
I do not gratify the obsequious
nor the ones who stir up a feud.
I don't want to be loved by a crowd,
but I want to be loved by you,
by my friends and well-wishers around,
and some day by my sonny, too.
I just want to be loved and favoured
by the ones who fight to the last.
I want to be loved by the shade of
my father whom I have lost.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Мой сын курлычет песенку свою,
подобную журчащей птичьей речи,
и я боюсь, что вдруг на чьи-то плечи
я с плеч моих страдания свалю.
Боюсь, что на других свалю вину
за всю игру людьми или словами.
Боюсь, что на других свалю войну,
висящую у нас над головами.
Когда мы трусим в чью-то шкуру влезть,
с несчастьями других играя в прятки,
в семейном личном счастье что-то есть
от ловкенько подкинутой нам взятки.
Да будь я из блаженно всеблагих,
да будь я и великий-превеликий,
не заслужил я подлых привилегий
не мучиться - хотя бы за других.
Конечно, мне хотелось бы всех благ,
конечно, мне хотелось бы почета,
но думаю порой - какого чета
напрашиваться мне на этот блат?
Спасайтесь от позора не страдать,
не помогать, не думать, не бороться.
Сомнительна такая благодать -
к несчастию на счастье напороться.
И если чересчур мне хорошо,
все сделаю, чтоб стало мне похуже,
чтобы, пронзив, мороз пошел по коже
когда ласкают слишком горячо.
Нарочное придумывание бед
чужие беды, впрочем, не оплатит.
Всегда, когда своих страданий нет,
чтоб не тупеть, чужих страданий хватит.
1979
|
The song my son is softly humming spells
a quiet babbling twitter of a bird, and
I am afraid that I may shift the burden
of all my torments on somebody else.
I am afraid that I may blame some others for
the tricks I played on words, my friends and brothers.
I am afraid that I may shift the war,
that hangs above our heads, on others.
When with the people suffering grief we toy,
afraid of sharing their pains and sorrows,
behind the happy life that we enjoy
there's somewhat of a bribe palmed off upon us.
If I were the greatest man, or say,
the finest and the worthiest human being,
I wouldn't have the privilege of living
without pain - for others, anyway.
Of course, I'd like to have the best in life,
of course, I'd like to win respect and veneration,
but why the hell, I wonder, should I strive
for creature comforts, coveting protection?
Beware of a shameful life without pain,
a life without thinking, striving, suffering...
It is, indeed, a doubtful blessing when
you have a stroke of luck as an unwanted happening.
And if I chance to go through happy days
I'll do my best to make them gloom and shadow
so that I shake with cold, chilled to the marrow,
when hearing the flaming words of praise.
The sufferings that we invent will not
make up for other people's troubles.
When our own grieves we haven't got
we can avail ourselves for those of others.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Я вижу с отвращением насквозь
вас, розовое племя наслажденцев,
цинически играющих младенцев...
А время? Время сжалится авось.
Я не желаю вам несчастных детств,
но в зрелости побойтесь погремушек
и слишком уж беспечных потягушек
с убогим восклицаньем: "Наслажден!"
В истории давно и след простыл
тех, кто искали только наслажденья.
Оказывает вечность снисхожденье
лишь тем, кто снисхожденья не просил.
1979
|
I look upon you with repulsion and disgust,
you, rosy race of pleasure hunters
that cynically play the little bantams...
Time will, you think, take pity on your past.
You may enjoy your babyhood all right
but as you get mature, beware of rattles,
and don't stretch out idly on a mattress
exclaiming : "I'm pleased and satisfied!"
The names of those who wanted just to strive
for pleasure have all sunk into oblivion.
Eternity is only merciful and lenient
to those who never wanted lenience in life.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Есть прямота,
как будто кривота.
Она внутри самой себя горбата.
Жизнь перед ней
безвинно виновата
за то, что так рисунком не проста.
Побойтесь жизнь спрамлять,
не понимая,
что можно выправлением согнуть,
что иногда в истории прямая
меж точками двумя -
длиннейший путь.
1979
|
Straightforwardness
can be a little off.
It's crooked inside, oblique and bending.
Though guiltless,
life is guilty of presenting
a pattern which is not facile enough.
Don't try to straighten out your life :
by simple logic
it's an attempt to mend or mar, and, I should say,
a rectilinear path between two distant objects
historically,
can be the longest way.
|
|
ДВОЕ
|
TWO LOVERS
|
|
Двое, кто любят друг друга, -
это мятеж вдвоем.
Это - сквозь чью-то ругань
шепот, слышней, чем гром.
Двое - в сене и жимолости
это - сдвоенный Бог,
это - всех нитей жизни,
вальсирующий клубок.
Двое, кто любят щемяще,
это две сироты,
ткнувшиеся по щенячьи
в звездный подол красоты.
Это читатели кожи,
это лингвисты глаз.
Для пониманья дрожи
разве им нужен подсказ ?
Простыни, смятые ими,
им драгоценней знамен.
Вышептанное имя -
выше великих имен.
Это опасное дело,
Заговор, и большой.
Это восстание тела
против разлуки с душой.
Это неподконтрольно.
Это как две страны,
слившиеся добровольно
без объявленья войны.
С гаденькими глазами,
ждет, ухмыляясь, толпа
скорого наказанья,
ибо любовь слепа.
Но стоило ли бы венчаться,
если бы я и ты
вдруг излечились от счастья
всевидящей слепоты?
Мир, где излишне брезгливо
осмеяна слепота,
может погибнуть от взрыва,
воскреснуть - от шепота...
6 июля 1996
|
Two people loving each other
make a rebellion of two.
It is a thundering whisper
breaking abuses through.
Two lovers in hay, or woodbine,
make God Almighty's light,
it is like a waltzing ball of
innumerous threads of life.
Two people adoring each other
resemble two orphan kids
that cling to the skirt of beauty
like puppies reaching for feeds.
They are a sort of skin-readers
and linguists of human eyes.
To understand the tremors
they don't need any advice.
The bed-sheets they've crumbled they value
more than anything else.
The names that they whisper are greater
than any of greatest names.
It is a serious menace,
conspiracy, biggest of all.
It is a rebellion of body
against separation from soul.
It is uncontrollable, and it's
like two kingdoms, or
two nations merged voluntarily
without declaring a war.
Staring like freaks and sneering,
the crowd have got a good mind
to wait for severe punishment
for love is said to be blind.
But would it be worth getting married
if we were to decide
to cure ourselves from happiness,
the pleasure of being blind?
If blindness is laughed at squeamishly,
then, I imagine, the world
can perish from an explosion,
and rise from a whispered word.
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Безумен мир. Круговорот разумен.
Не умерло ничто. Никто не умер.
Нет прошлого. Оно всех нас таящее.
Нет будущего. Только настоящее.
И Александр Освободитель, взорванный
неблагодарной бомбою позорною,
так Горбачеву говорит незло:
"А , знаете, вам, в общем повезло..."
3 июня 1996
|
The world is mad. It's reasonably furnished.
No one has died. Nothing has vanished.
There is no past. We're in it's haze, and
there is no future. There is only present.
Tsar Alexander, the Liberator,
blown up by a disgraceful traitor
says sympathetically to Gorbachev:
"You were lucky, after all, by Jove..."
|
|
* * *
|
* * *
|
|
Наверно, с течением дней
я стану еще одней.
Наверно, с течением лет
пойму, что меня уже нет.
Наверно с теченьем веков,
забудут, кто был я таков.
Но лишь бы с течением ней
не жить бы стыдней и стыдней.
Но лишь бы с течением лет
двуликим не стать, как валет.
И лишь бы с теченьем веков
не знать на могиле плевков.
1984
|
With days, I suppose, I may
be lonelier than I am today.
With years I may get to know
that I don't exist any more.
With ages one may, I suppose,
forget who I really was.
If only with days I would not
feel shame for my fated lot.
If only with years, cursed or praised,
I wouldn't be double faced.
If only with ages people
wouldn't cover my grave with spittle.
|
