Покидая хижину, он слышал за спиной дыхание пса и ропот негодования мужчин и женщин, с которыми он жил почти год.
Зная заранее, что уйдёт, когда наступит время, он припас в дорогу немного еды, которая могла сколько-нибудь облегчить голодные позывы. Он не ожидал, что у него будет спутник, поэтому ему пришлось очень экономно расходовать запасы, но думать об ещё одной такой зиме, как предыдущая, он себе и вовсе запретил.
Уже опустились сумерки, когда он по знакомой тропе спустился на поляну, где был зачат его ребёнок. Он оставил все остатки совести там, в лачуге, а перед ним лежала целая жизнь. Теперь он понимал, что постоянство в отношениях к нему неприменимо. Его желания были всецело удовлетворены, и осознание причинённой им боли было запрятано теперь в глубокий колодец его разума.
Вместе с провизией он упрятал шкуру, которой бы никто не хватился. Всё было захоронено в земле, где его погода бы не коснулась. Когда выпал снег, Титус обрадовался, что подготовился заранее. После года, проведённого в горах, он жаждал наконец увидеть и услышать воду. Его целью было добраться до моря и таинственной кромки островов, обитаемых или нет - всё равно. Он стремился увидеть эти острова, подобно дельфинам выдающиеся из морского тумана. Его юность требовала покорять. Он знал, что эгоистичен, что он отвернулся от людей, моливших его о помощи. Он жил только для себя. Он вернулся мыслями к другим мирам, где он проявлял заботу и получал её, где вкладывал силу в убийство гнуснейших из злодеев - Стирпайка - и человека из Подречья.
- Я не совсем ещё презренен, - сказал он сам себе и псу, который согревал его продрогшее тело. - Может быть, однажды я смогу доказать, что я не законченный себялюбец - где и когда это произойдёт?
Пёс раскрыл пасть и сочувственно завыл.
Когда занялся день, она размяли свои замёрзшие конечности и сквозь туман усмотрели бледно-розовую тропу, которая, знал Титус, приведёт его к морю. Они разломили почерствевший хлеб и выкопали из снега припасы, прежде чем покинуть временное прибежище и продолжить путь. Титус последовал по заросшей терновником тропе, слыша крики напуганных птиц. Полоз, свернувшийся на земле, ускользнул от него, будто роковая красотка.
- Ты зверь, ты один, в компании человека, который ищет... ищет сам не знает чего. Я оставил любовь, дружбу, общество. И ты, зверь, одинок - когда придёт время, я оставлю и тебя тоже. Почему же я столь безжалостен?
Его слова эхом раскатились по горам, и его с псом обдало ледяным ветром.
- Я не всегда был эгоистом. Я любил Фуксию. Я любил доктора Прюна. Я любил Кличбора. Я почитал, хоть и боялся, мою мать. Но единство я чувствовал лишь с Той, которая оказалась не более чем мечтой - то появляющейся, то исчезающей, а затем ушедшей навсегда, и ещё с человеком, который бел верен как пёс и также одинок в лесах Горменгаста. Как же его звали?..
Пробираясь через кусты, Титус отогнул свисающие ветви ежевики.
- Как его звали? Мэй? Дэй? Клэй? Хэй? Сэй? Прэй - Прэй, Прэй... - о, господин Флэй, да, господин Флэй с его хрустящими коленными суставами. Как бы вы презирали меня сейчас. Титус-изменник - изменник также и себе. Но я хочу жить так, как я никогда до этого не жил. Я хочу увидеть всё, что может предложить мне этот новый мир.
Титус упивался чувством свободы, его свободы, не видя дальше одного шага. Описав угол по спускающейся тропе, он приметил лачугу, сбитую из брёвен, - простую, но уютную. Он запел и понёсся к ней. Пёс радостно увязался за ним.
Вокруг хижины виднелись знаки человеческого присутствия. На рамах были растянуты шкуры животных, жалкие в своей безжизненности. Крохотным цветочкам приходилось бороться за существование в условиях крепчающей зимы.
Он не мог пройти мимо хижины, чтоб не удовлетворить своё любопытство - он выкрикивал "Здравствуйте" разными голосами, на которые только был способен, от глубокого баса до пронзительного верещания какаду. Изнутри хижины послышались шорохи, и он унюхал пьянящий запах готовящегося мяса. Дверь хижины внезапно распахнулась.
Титус увидел не то, что ожидал. Он думал увидеть неказистую стариковскую фигуру, сгорбленную тень, но вместо этого его взгляду предстал моложавый мужчина, в одежде безусловно чистой и отдающей сиятельной бледнотой солнца и воды. У него были волосы до плеча, борода и усы: он выглядел косматым, но опрятным.
На пороге он поклонился Титусу с учтивостью человека из другого мира. Он пригласил его войти и с нарочитой грацией поклонился также и спутнику Титуса, огромному псу. Титус ожидал замешательства, отчуждения по отношению к бродяге, но ему встретилось нечто совершенно очаровательное. Комната, блестящая побелкой и обставленная всем необходимым. На красной циновке, покрывающей пол, скрестив ноги, сидела девушка. Он поднялась с величием, достойным владелицы дворца, держа на руках ребёнка с такими же льняными волосами, как и у неё. Ребёнок при виде собаки заплакал. Титус почувствовал себя неловко и противно, но взял руку девушки и поцеловал её с галантностью, которая была надолго им до этого забыта. Не наступило неловкой тишины - хижина была наполнена духом любовного тепла.
- Я Титус, Семьдесят-Седьмой Граф Горменгаста, - сказал он, - а это спутник, сопровождающий меня в моих скитаниях.
- Я Элистан, а это моя жена Мираг, а это мой сын, Джон Донн.
Ребёнок, опущенный на пол, пополз к огромному псу, улёгшемуся и мерно бьющему хвостом о циновку. Тот не пошевелился, но с интересом уставился на приближающегося младенца. Титус испугался, увидев, как крохотная ручонка тянется к собаке, чтобы погладить её, но не было причины для беспокойства - большой язык высунулся из покрытой кремовой шерстью пасти и лизнул ребёнка в руку, потом в лицо, и обоюдное умиротворение вытеснило чувство страха из родительских сердец.