Когда туман окутал хижину, безмятежность воцарилась в дом, где Титус нашёл себе приют. Горели масляные лампы, дрова потрескивали в камине, и гармония, незнакомая ему прежде, пронизывала его существо, пока он не заснул в окружении ребёнка и собаки и с желанием оказаться наедине с небытием.
Он проснулся от звука флейты, мягкого, протяжного и сладостного. Слёзы, которые, казалось бы, высохли навсегда, вдруг наполнили его глаза. Флейта, на которой играл Элистан, держа её вертикально перед собой, как выяснилось, была сделана им самим. Пальцы его отражались замысловатыми тенями на освещённых свечами белых стенах. Он играл простую мелодию, на которую только и была способна самодельная флейта, но ей вторил, словно ещё один инструмент, мелодичный голос девушки.
Взаимное счастье и любовь настолько редко встречаются вместе, что Титус не шевелился, словно боясь их спугнуть, желая, чтобы они продолжались вечно, и задерживая их в своей памяти; так что тогда, когда уродство жизни поглотило бы эту красоту, он бы мог вновь наблюдать её как миниатюру, бережно несомую им в неведомые миры, которые распростёрлись перед ним.
Мужчина и девушка заметили, что он проснулся, и прервали мелодию.
- Ну что, Титус, ты, верно, спал сном праведника, как и твой преданный пёс?
- Спал - да, но праведником меня не назовёшь. Мой покой был, к счастью, лишён сновидений, до тех пор, пока я не услышал мелодию богов. Наверное, это они праведны. Я пробудился на небесах, и похоже, что я всё ещё там.
- Ну так спустимся с небес на землю, - сказала Мираг. - Ты, похоже, голоден, Титус. Мы ждали, когда ты проснёшься, и ещё не принимались за такое приземлённое занятие как завтрак.
Титус вскочил, жаждая вкусить яства, которыми был заставлен грубый стол. Он захотел как-то отблагодарить хозяев и поэтому без предупреждения отскандировал:
- Крылья позволят птицам парить в небесах,
Ноги помогут оленям-королям скрываться в лесах,
Хвосты помогут русалкам и рыбам в воде виться плавно,
Корни дадут растениям жизнь на земле этой славной.
- Вот моя плата, - закончив, сказал Титус. - Бессмысленная рифма, которую я услыхал когда-то в другом мире. Эти вирши принадлежат человеку, давно почившему в могиле, но это его слова, и я передаю их вам, как благодарность за приют, за тепло, за любовь, которая здесь царит. Однажды, когда я буду снова одинок, я поведаю о вашей доброте людям, которые мне встретятся.
Ребёнка уложили в глиняную кроватку и накрыли овчиной.
- Титус, - сказал Элистан, - давай позавтракаем, а потом ты расскажешь нам свою историю, которой пока что нет конца.
Титус занял место у стола и положил себе мяса того животного, растянутую шкуру которого приметил у хижины.
- Хорошее мясо и замечательно приготовлено, - похвалил он.
Жена хозяина, обладающая внутренним чутьём, отчасти присущим женщинам, дотронулась рукой до ладони Титуса, глядя в то же время на супруга.
- Пожалуйста, Титус, расскажи нам эту историю, - попросила она. - Мы поверим в неё и будем помнить её, когда ты покинешь нас. Давайте пересядем к огню.
Кремовый пёс уселся у ног Титуса, и тот начал свой рассказ. Он продолжался часами, до тех пор, пока огонь не перестал освещать лица его слушателей. Имена и образы всплывали из туманных глубин памяти - Гертруда, Сепулькгравий, Фуксия, Юнона, Гепара... Что было правдой, что было наваждением?
- Титус, это слишком долго, но впечатляюще. Я понимаю теперь, что ты - правда всё это или нет - не принадлежишь ни одному из миров, кроме своего собственного, - сказала Мираг.
- Я не должен жить прошлым, но чем же ещё мне жить? - воскликнул Титус. - Я не могу остановиться. Здесь же - ваше прошлое, ваше настоящее и будущее. Я завидую вам.
Пламя камина уже не играло трепещущимися тенями на стенах. Тишина нарушалась лишь лёгким стуком ветвей в окна. Титус видел в полумраке мужчину и женщину, так тесно прижавшихся друг к другу, что их тени сливались в одну. Его ладонь чувствовала тепло, но то было тепло собачьей шерсти, а не человеческой плоти.
- Пора нам уходить, мой друг, - обратился Титус к псу. Он поднялся осторожно, чтобы не потревожить своих новых знакомых. Девушка, почти задремавшая, указала на узел, лежавший на столе. В узле была пища - единственная и ценнейшая собственность бродяги. Там же была приколота записка, которая гласила: "Прощай, Титус. Мы будем помнить тебя вечно".
- А я вечно буду предавать. Пёс, пёс, оставайся здесь, где ты всегда будешь накормлен и обогрет, - он вдруг запнулся, ощупывая путь к столу, словно слепой. Без пищи он бы долго не протянул, но вполне бы справился без пса. Вместе с едой лежала тёплая одежда, приготовленная заботливыми руками женщины. Он подошёл к двери хижины, осторожно - чтобы не впустить внутрь холод - протиснулся в неё и закрыл за собой, отсекая от себя вид спящих фигур и собаки.
И Титус услышал жалобный вой, скребение в дверь, муку покинутого существа, но прежде чем он осознал услышанное, дверь снялась с запора, и задыхающийся пёс ринулся к нему, желая по-прежнему сопровождать его в изгнании. Остановившись от плеска воды, Титус обернулся и увидел в окне чьи-то глаза и руку, безмолвно поднятую в прощании.
Перевод стихов, конечно, подхромал, но мы старались как могли