Нью-Йорк назывался Новым Амстердамом, когда Дольф Хейлигер родился в этом городке - некрасивый и озорной мальчишка, хоть и с храбрым нравом, и добрым сердцем. После смерти отца, не оставившего ни гроша, ему пришлось поступить в услужение к доктору, пока мать Дольфа держала лавку. Сей доктор купил ферму на острове Манахаттов, вдалеке от города - похоже, что на этом месте сейчас проходит Двадцать Третья улица, - и по слухам, которые передавали из уст в уста его жители, можно было судить, что хозяин лишь взвалил на себя бремя ответственности о земле, не сулящей никакой выгоды. Вышло так, что рискованный нрав Дольфа заставил его отправиться и разузнать причины подобных разговоров, и три ночи он оставался в заброшенном старом поместье, вялый и клевавший носом, как только заходило солнце, но по-прежнему полный решимости исполнить свою затею ради удовольствия людей, что ждали его сведений с нетерпением.
Много времени утекло, прежде чем Дольф рассказал об одиноких шагах, что разбудили его ранним утром; о двери, что мягко отворилась, хотя он сам крепко запер ее на засов накануне; о тучном фламандце с седыми кудрями, в широких ботфортах, в широкополой шляпе, застегнутой с одной стороны, в широких бричезах и дублете; о фламандце, который появлялся из темноты и садился в кресло, неотрывно глядя на Дольфа до первого крика петуха. Не сразу он рассказал и о том, как на третью ночь набрался храбрости, для уверенности прижал к груди Библию и катехизис и спросил о цели визита; о том, как призрак встал и поманил Дольфа за собой взглядом, провел его вниз по лестнице, прошел сквозь запертую дверь, оставив дрожащего юношу возиться с засовом, а затем направился к заброшенному колодцу в глубине сада и там исчез.
Дольф долго размышлял об увиденном, и ему снились странные сны. Он уверял, что из-за своих сновидений он поднялся на борт шхуны, стоявшей на причале Гудзона, не попрощавшись со своим хозяином, и, будучи выброшенным на берег после шторма у подножья скалы под названием Грозовой Король, попал в компанию Антония ван дер Хевдена, знаменитого землевладельца и охотника, который проникся симпатией к Дольфу, как к пареньку, умевшему стрелять, рыбачить, грести и плавать, и забрал его с собой, в свой дом в Олбани. Жилье у господина ван дер Хевдена было просторным, спиртное - отличным, а кроме того, у него росла прелестная дочь, и Дольф чувствовал себя точно в раю, пока его не привели в отведенную ему комнату, ибо здесь первым делом он увидел портрет того самого человека, который заставлял его пробуждаться в худшее время всех трех ночей в усадьбе на острове Манахаттов. Он пожелал узнать, чей это портрет, и ему сказали, что это некий Киллиан ван дер Шпигель, бургомистр и скупец, спрятавший свои деньги, когда англичане захватили Новый Амстердам, а потом замучили ван дер Шпигеля до смерти, прежде чем это обнаружилось. Дольф вспомнил, что его мать упоминала об этом Шпигеле, и еще о том, что ее отец был законным наследником почившего скупердяя, а сейчас он оказался родственником и ван дер Хевдена! В ту же ночь ему приснилось, что фламандец вышел из своего портрета и вновь, как раньше, провел его к тому же колодцу, улыбнулся и исчез. На следующее утро Дольф решил, что все случилось лишь ради того, чтобы воссоединить две ветви одного рода и обнаружить место, где лежало сокровище, которое он должен унаследовать. Его так захватила эта идея, что к вящему удивлению господина ван дер Хевдена и, к сожалению его дочери, на первой же шхуне он отправился назад, в Новый Амстердам.
После того, как беглеца встретили проклятья доктора, радость матери, которая уверовала, что его утащили духи, и потрясение толпы, чествовавшей его, будто героя романа, при первой же возможности Дольф отправился к усадьбе, населенной призраками, и закинул удочку в заброшенный колодец. Тотчас же он почувствовал, что крюк зацепился за что-то на дне, и, медленно вытянув его, Дольф увидел серебряную супницу; крышка была примотана к ней проволокой. Хватило мгновения, чтобы развязать узлы, и под крышкой супница оказалась доверху набита золотыми монетами. В тот день удача благоволила его улову так, как никогда не улыбалась иному рыбаку, ибо внизу лежало еще немало посуды: на каждом приборе красовался герб ван дер Шпигеля и в каждом из них хранилось сокровище.
Воодушевленный тем, что люди, напуганные ужасными историями о призраках, обходили подальше это место, он потихоньку перетащил сокровища домой и спрятал. После его необъяснимого отъезда в Олбани и дел с мертвецами, его соседи были готовы к любым переменам в его облике или здоровье, но поскольку теперь у него всегда находилась бутылочка шнапса для мужчин или чайничек чая для женщин, а также ласковых слов для матери, они принялись хором твердить, что всегда знали, коль ему было суждено измениться, то перемены будут к лучшему - лишь его недоброжелатели многозначительно приподнимали брови, - и когда он просил их отужинать с ним, они всегда соглашались.
Больше того, они радовались, когда настал день его свадьбы с юной девой из Олбани, а еще они избрали его членом городского управы, которой он завещал кое-что из посуды Шпигеля, и Дольф частенько помогал прочим отцам города опустошить огромную чашу для пунша. Это его и сгубило. На одном из пиров он скончался от апоплексического удара и был похоронен со всеми почестями у голландской церкви на Гарден-стрит.