Осажденный Бостон. Вашингтон с войском спускался с холмов, откуда он обстреливал британские укрепления, но сэр Уильям Хау задержался перед дверьми Губернаторского дома, - последний из королевских губернаторов, что правили здесь, - он выругался, воздел вверх руки и звонко ударил каблуком по ступеням, словно этим мог остановить восстание. Привлеченная этими звуками, рядом с ним появилась старуха.
- Эстер Дадли! - воскликнул он. - Почему вы не уехали?
- Я никогда не покину этого дома. Я была экономкой в этом доме и пансионеркой короля, этот дом - единственный, который мне довелось знать. Уходите, но пришлите больше войск. Я послежу за домом, пока вы не вернетесь.
- Да будет так, что у меня получится возвратиться, - сказал тот. - Раз вы остаетесь, то возьмите этот мешочек, полный гиней, и храните ключ от дома, пока его не потребует губернатор.
Затем губернатор с безжалостным и угрюмым лицом ушел, и старая Эстер Дадли больше никогда его не видела. Когда солдаты республики думали о том, где разместить казармы, они сберегли усадьбу для этой старухи. Ее упрямая привязанность к тори и расположение к старому порядку забавляли их и не причиняли беспокойства; больше того, ее верности отчасти восхищались; кроме того, никто так не чувствовал себя нужным в старом доме, как она, и никто бы не позаботился о нем лучше. Иной раз она приглашала на обед нераскаявшихся стариков, и люди подозревали, что они пьют за здоровье короля Георга Третьего портвейном, который от старости покрылся корочкой, но никто не обращал внимания на сей факт. Ходили слухи, что не все из ее гостей были из плоти и крови, и что у нее есть старое зеркало, через которое тенями проходят прежние обитатели этого дома, и что она взяла в привычку вызывать семейства Ширли, Оливеров, Хатчинсонов и Дадли из могил, чтобы проводить приемы; так что оттенок ужаса мог примешиваться к тому чувству, которое держало людей подальше от нее.
Так она и жила, отказываясь слышать о победах мятежников, объясняя праздничные костры, барабанный бой, радостные возгласы и колокольный звон новыми победами Англии; она все дальше и дальше уходила от настоящего, предпочитая ему тени прошлого. Она зажигала огни в окнах на день рождения короля и высматривала с крыши британский флот, не обращая внимания на людей внизу, которые, завидев ее увядшее лицо, со смехом повторяли пророчество: "Когда золотой индеец на шпиле Губернаторского дома спустит тетиву своего лука, а петух на Южной церкви запоет, тогда поищем вновь королевского губернатора!" Потому-то, когда на улицах начались пересуды, что скоро должен прибыть губернатор, она никоим образом не нашла это странным, нарядилась в шелка и фижмы, надела на себя немало старых драгоценностей и приготовилась встретить его. И, правда, началось торжество, поскольку через двор к дому приближался величавый и богато одетый человек со свитой в париках и расшитых камзолах, а чуть поодаль маршировали войска. Эстер Дадли широко распахнула дверь и, упав на колени, с восклицанием протянула ему ключ:
- Будь благословенно небо за этот час! Боже, храни короля!
Губернатор снял шляпу и помог женщине подняться.
- Странная молитва, - заметил он. - Разве что мы можем ее повторить вот как: ради блага для тех владений, что еще принадлежат ему, храни, Господь, короля Георга.
Эстер Дадли вгляделась в его лицо. Теперь она вспоминала его - мятежник вне закона, Джон Хэнкок; губернатор не королевской милостью, но волей людей.
- Неужто я поприветствовала предателя? Тогда мне лучше умереть.
- Увы! Госпожа Дадли, мир переменился за последние годы. В Америке нет короля.
Он протянул ей руку, и она на мгновение схватилась за нее, а затем большой ключ, который она так долго хранила, звякнул, ударившись об пол.
- Я была верной до самой смерти, - с трудом проговорила она. - Боже, храни короля!
И люди обнажили головы, потому что она умерла,
- У ее могилы, - так сказал губернатор Хэнкок, - мы навсегда распрощаемся с прошлым. Для нас начался новый день, и в его ярком свете нам нужно упорно идти вперед.
|