В ожидании снега
Моему Щелкунчику
Снег
Имя
Построждественское

По рассказам мамы в ночь моего рождения был сильный снегопад, из-за этого телефонные линии не работали и папе так и не удалось дозвониться в роддом. Эта история так вплелась в мою личную мифологию, что я и сейчас чувствую свое родство со стихией зимы, со снегом, с метелью. Я всегда жду, когда выпадет снег, радуюсь ему, люблю под падающим снегом гулять. И тоскую бесснежными зимами. Снег - один из лучших подарков, которые мне можно сделать.

А он мне приснится, и ты не узнаешь. Один
из тех, в кого долго и глупо была влюблена я.
И смутная жалость растает снежинкой в груди,
начавшийся день узнаваньем любви пеленая.
Наш город-раскраску листает беззвучно ноябрь
и сыпет на крыши каскады бесцветных горошин.
Нет, это не тайна. И можно бы было... Но я б
тебе не сумела сказать, объяснить, мой хороший,
как сладко и сумрачно в том захудалом мирке,
где ходят в кино на забытые фильмы из детства,
где держатся за руки, слушая дождь, как оркестр,
когда от стаккато финального некуда деться.
И сон растворится в прозрачнейшем дня веществе,
почти без остатка. И тоненько сахарной пудрой
присыпет покатые крыши белесый рассвет.
Наступит наш день. Наше первое снежное утро.

Моему Щелкунчику

День ускользает из пальцев дождем за оконной
тьмою. В столовой завесили плотные ставни,
свечи зажгли. Оловянных гусаров - по коням,
в ночь им скакать, сражаться во вражеском стане.
Стопка ликера для гостя, а детям - орехи,
Plaetzchen*, конфеты и полный графин лимонада.
Снега бы, - просим. Но дождь обнажает прорехи
голой земли бессердечно и нежно. Не надо
этих красивых игрушек, расплакаться впору.
Милый Щелкунчик, зачем ты меня утешаешь?
Елка наряжена, как королевна, нет спору,
звонко, волшебно мерцает в ветвях ее шарик,
а под ветвями подобье рождественских ясель,
где пастухам и их овцам является ангел -
мастерской, доброй рукой обработанный ясень.
рядом, под елкой, смотри - настоящие санки.
Снега бы только. И мчаться на санках под пенье
сердце саднящих и тешащих слух колокольцев.
Знаю сама, я измучила вас нетерпеньем,
что мне поделать, раз нежность под сердцем так колется,
праздничной ели под стать? Лучше смейся и щелкай
крепкие шарики бед, лучше детям в ладони
сыпь сердцевинки побед, под разряженной елкой
смейся и плачь, мой Щелкунчик, мой милый Адонис.
Нежной глазурью печаль застывает на сердце.
Как монотонно мышиное бдение будней...
Впрочем, не слушай меня, уведи меня сказочной дверцей
в детские сны - до рассвета, а там - будь, что будет.
_______
*Plaetzchen - немецкое рождественское печенье

Ввечеру этот город заливается колоколами,
звон - от храма к храму. Началась вечерняя месса.
Задыхается эхом пространство, как собака-лунатик - лаем,
возвращается в отзвуке. Не находит себе места.
Это я по-прежнему жду. Это снег ложится на крыши,
тротуары, улицы. На кусты, деревья, ресницы.
Это ты - умеющий слушать, но увы, не могущий слышать,
без меня - потерявшей облик, но еще умеющей сниться.
Чечевичной крупою пытались Гензель и Гретель
проложить себе путь, как надежду вернуться к дому,
где никто не встретит - и лучше б никто не встретил.
Но никто не знает, в какой заколдованный лес идем мы,
и никто не подскажет. И снег заметает память
чечевичных зерен на свежем вчерашнем срезе.
В зачарованный омут откровенья прошлого канут,
в мелкой крупке утонут. Станут тканью вещей. Грезим?
Колокольным дыханием нас оплетает город,
вызывает из морока, тонкой ведет тропинкой.
Вот окно, где я жду. Вот окно, где ты спишь. Скоро
мы на просеку выйдем - только не торопи. Как
приглушенно и вязко отзывается чья-то память,
вдалеке, за заснеженной явью глухого хора...
Ничего, что я буду, прижавшись к тебе, плакать?
Холодеющий отзвук. Засыпающий снег. Скоро...

Господи или тот, кто впервые дал мне имя,
прозвучавшее смутно, нечетко, издалека -
словно кто-то в беззвучный час истово и наивно
за мелодию принял предгрозовой раскат, -
тот, кто учил меня - школьницей ли влюбленной -
пробовать на язык сладкий, щемящий лед,
в щель упрятывать голос, плод возвращая в лоно,
воду на мельницу лить, в ступе ее колоть,
тот, кто меня повел, принимая на веру память,
палевый плотный воздУх речи, стихов, утрат,
тропкой несовпадений, падалиц-яблок - падать
в самую мерзлую ночь к беспросветным зимним утрам,
тот, кто меня наконец не отпустил на волю,
выдав мне право петь, плакать и ворковать,
душной гарью открыв рот мне, вчерашней болью,
точно фокусник, вынул, как карту из рукава,
кто ты, я теперь здесь, я откликаюсь, ибо
я - порожденье твое, твой послушный продукт,
я продолжаю петь несмолкающей сонной рыбой
или ее скелетом в недомерзшем пока пруду.

Мое простуженное чудо,
на ладан дышащий сочельник,
в ладони холода ночуя,
в мелодии виолончельной
или в старинном волхвованье
над горсткой слов, над кучкой пепла,
раствором хвойной соли - в ванне,
из пряных ароматов слеплен,
войди на цыпочках, доверься
курантов звонкому паденью,
разбейся сумрачным довеском
к дарам, которые поделят
не верящие в свет в пещере
и ждущие в потемках - чуда.
Упорным прищуром прощенья
я в лица всматриваться буду
сквозь запыленное пургою
окно троллейбуса, сквозь зимний
пейзаж, я, что-то дорогое
зажавшая в руке. "Прости мне."