...муженек тронутый на этой почве. Но гнала, гнала их прочь. Но, признаться, сейчас ему удалось меня заинтриговать. Я поправила волосы и приготовилась к чему-то совершенно необычному. Внутри зашевелился знакомый бесенок, заколотил хвостом, выбивая пульсом дробь нетерпения...
В последнее время все мои знакомые находились в некотором недоумении. И немудрено. Обычно не сдержанная на язык, резкая в суждениях, крайне требовательная к окружающим, я стала вдруг настолько добренькой, ласковой и терпимой, что самой становилось противно. Хотя, чего странного? Обнаружив в себе некоторые странности, любой на моем месте стал бы донельзя осторожен в словах и действиях. Но поделиться с кем-то мне даже не приходило в голову - тогда моим вечным пристанищем стал бы скорбный дом, набитый до отказа наполеонами, чикатилами, президентами и прочими знаменитостями. Моим уделом стало бы общение с грубыми санитарами, полоумными врачами и непонятыми гениями. Нет, в дурдом мне не хотелось.
...На вокзале подруга чуть не сбила меня с ног. Ах, какая была душевная встреча! Мы не могли наговориться. Далеко за полночь, после второй бутылки вина, я призналась ей в своих страхах...
Три месяца я не уставала благодарила судьбу, пославшую мне прекрасного принца, подарившего нищей замарашке восхитительную сказку. Золушка по сравнению со мной была жалкой неудачницей.
Он нашел меня в мусорном контейнере, в прямом смысле. Когда мусоросборщик заваливал в себя очередную порцию мусора, из мусорного ящика выпала я. Прямо под колеса дорогой машины. Он вышел поглядеть, что за чудо возникло неожиданным препятствием. Взяв меня двумя пальцами за шкирку, мой герой брезгливо скривился:
Домой я бежала почти скачками. Чертова работа с ее незапланированными задержками, отчетами, проверками. Мой драгоценный совсем заждался меня. Нельзя же постоянно делать скидки на хорошее воспитание и заставлять страдать и терпеть.
Открывая дверь, услышала тихий, полный отчаяния стон и запричитала сама:
- Иду, мой миленький, бегу, мой славный! - на кой дьявол мне два замка!
Наконец дверь распахнулась, и мой дружок бросился в мои объятия, укоряя за долгое отсутствие и жалуясь на одиночество.
- Все, Пузырек, сейчас передохну и - вперед.
Мой красавец-ротвейлер заимел при рождении имя, которое по бумажке-то читается с трудом. А произнести его вслух еще и по памяти - и вовсе немыслимо. Я встала перед дилеммой: либо сломать свой язык, либо плюнуть на аристократическое имя моего питомца и звать его попроще. Имя нашлось быстро. Щенком он был толстенький, кругленький, как мыльный пузырек. Пузырек рос. Он стал стройным, поджарым, но менять имя было уже поздно. Пузырек превратился в Пузыря. На собачьей площадке такая кличка никого не удивляла, собачники и не такое видали, а Пузырь с охотой откликался. Несмотря на свою чистокровность, снобом он не был. Но и не забывал, что в нем течет голубая кровь от самых породистых родителей. Пузырь все понимал с полуслова. В общем, это был достойный друг и надежный телохранитель. Только в этот вечер он чуть было не опростоволосился, за что потом готов был выдрать себе остаток хвоста.
Вечер для собаки - время не только для общения с хозяином, но и для гуляния. И Пузырь уже совал мне в руки поводок.
Две недели мне нет покоя от этого сна. Душный летний вечер перед грозой. Грозно-желтая площадь полна людей. С небес сыплются бесшумные молнии и, ударяясь о землю, превращаются в огненных змеек, которые расползаются среди прохожих. Я, оцепенев, смотрю на происходящее с террасы маленького домика. И никто кроме меня не замечает ничего необычного. Нет, еще один человек наблюдает за странной картиной. Черный человек. Я не вижу его лица, но понимаю, кто это.
- Люди! - в ужасе кричу я. - Это он! Он пришел! Крестите его, крестите!
Все убегают, а я остаюсь с черным человеком один на один. И он идет ко мне. Я хочу перекреститься, но руки словно прилипли к телу. Губы еле шевелятся. Он уже рядом, протягивает ко мне руки и, зло смеясь, произносит:
- Все поздно, мое время пришло!
После этой фразы я всегда просыпаюсь в холодном поту. Вот и сейчас: прилегла на полчасика вздремнуть и - пожалуйста, получила очередную порцию страха. Сил больше нет.
Началось это ни с того ни с сего. Никаких тяжких грехов я не совершала. Никого не убивала, Господа Бога не проклинала. Я была самой обычной женщиной, с самыми заурядными рабочими и домашними проблемами. Как и все, потихоньку роптала на судьбу, забросившую меня в глухомань и подсовывающую одну неудачу за другой. Но никто не бывает совершенно доволен жизнью, разве только наш городской дурачок Ефим. За что же этот странный и страшный сон?
Собравшись в пять минут, я решила ехать к Гейдаровне. Нет на свете более мудрой и честной женщины, а как она гадает на кофейной гуще!..
Три утра - критический час. В это время подкидывает похмельный страх или нечистая совесть. Не ведая за собой ни того, ни другого, внезапно проснулась. Зеленые цифирьки на стене показывают начало четвертого.
Что-то случилось. Иначе дрыхла бы безмятежно до утра. Ох, вчера благоверный жаловался на голову! Не помер бы. Нет, сопит. Даже посвистывает так протяжно, немного жалобно. Бедненький.
После стольких лет совместной жизни смотрю на спящего мужа, как впервые вижу. Морщинки. М-да. Не молодец уже. Какие во сне безвольные черты лица. Он так-то не особенно мужик, а сейчас вообще беззащитен, как ребенок. Даже сильно развитая нижняя челюсть, почти американская, покорившая меня когда-то, кажется непомерно тяжелой и неуместной на личике вялого интеллектуала. А его уши! Бледненькие, унылые какие-то. Прижимаются к голове, как к матери-заступнице. Губы расползлись по подбородку. Так и хочется пальчиком сделать брям-брям-брям. И это ими он так небрежно чмокает меня, вернувшись с работы? А когда-то представлялись чувственно-пухлыми. Ой-ой, волосики-то, волосики, куда вы делись, пушистые, волнистые, непокорные? Остались три волосины в шесть рядов, и те к побегу готовятся.
Однако совсем заработался, бедолага. Я-то на любовниц грешу. А он, видно, и в самом деле добросовестно пыхтит над своими научными трудами. Излишне добросовестно. Даже на лысине что-то накарябал черной пастой. Везде у него цифры, не только в голове, но и на ней. Шестьсот шестьдесят шесть. Или это ему инвентарный номер присвоили? Собственность НИИ Аклямдур доктор математических наук Вениамин Сидорович Пистонов. Веничка. Веник. За номером шестьсот шестьдесят шесть. Стоп. Три шестерки. А! Дьявольщина! Только не орать. Не буди лихо, пока оно тихо. Исследуем осторожненько. 666. Как коряво написано. Нет, в небесной канцелярии, небось, почерк должен быть каллиграфический. А у моего Веника на башке шестерки прыгают в разные стороны, как ненормальные. Нет, не может быть. Он такой тихий, послушный даже. Хотя, в последнее время что-то с ним не то. Появилась жесткость. Даже безжалостность. На днях только заикнулась про шубу новую, так зыркнул, мороз по шкуре продрал. Недавно пришел в окровавленной рубашке. Мол, кровь носом пошла. А через три дня хоронили начальника их отдела...
Он появился в редакции вечером, когда солнце зло палило перед закатом, а я сонно листала записки очередного графомана. Письма шли пачками. Приходилось читать их в редакции допоздна. Иногда брала домой, порой даже засыпала с очередным листком в руках. Работала я в журналистике недолго, и мне пока еще казалось кощунственным пренебрегать мнением народным. Выкидывать многочисленные послания, не читая, я не могла. Коллектив редакции был маленьким, как и сама газета, и мне приходилось после основных дел заниматься еще и корреспонденцией.
И в этот вечер, мучаясь от неимоверной духоты и собственной совестливости, я погибала от авторских вывертов. Здание давно затихло, рабочий день закончился. Вдруг в коридоре одиноко заскрипели шаги и затихли возле моего кабинета. Дверь со стуком распахнулась, и на пороге появился человек причудливого вида. Странная смесь мужской и женской одежды стыдливо пыталась скрыться под пальто без пуговиц. За ухом - длинное белое перо. Впрочем, в дверях он задержался на секунду, не более. И не успела я опомниться, как человек уже сидел напротив меня и резким неприятным голосом что-то вещал. Кое-как стряхнув оцепенение, я попыталась осмыслить происходящее.
- Безобразие, - горячо говорил мужчина, - пресса должна вмешаться. Они мурыжат меня который месяц.
- Подождите, - поморщилась я, все еще ничего не соображая. - Вы кто? Давайте начнем сначала.
Человек гордо выпрямился, насколько позволила спинка стула:
- Я поэт Виктор Серый, - сверкнул он глазами. - Я пришел просить у вас поддержки. Иначе я не знаю, что готов сделать. До ООН дойду!
И он заговорил про яму, в которую упал, про исковое заявление в суд на предприятие, вырывшее эту яму, про роль прессы, которая обязательно должна осветить этот случай, как прецедент в судопроизводстве - Поэт против " ДорДырСтроя ". По мере развития темы посетителем, до меня окончательно дошло, что передо мной человек не совсем нормальный. Я почти привыкла к таким визитам. Весной и осенью бывает такой наплыв психически неуравновешенных личностей, что удивительно, как мы сами остаемся нормальными (?) после подобных бесед. Дожди и психи, психи и дожди...
Как ни старайся отклониться от курса, предназначенного судьбой, сколько ни совершай ошибок, все равно твоя жизнь направится в нужное русло.
Замуж я вышла рано - уж больно хотелось вырваться из отчего дома, где свирепствовал отец-алкоголик. Из множества претендентов выбрала супруга по любви. Первые годы, как водится, жили душа в душу. Дом - полная чаша, хорошая работа, за мужем - как за каменной стеной. Пожив несколько лет для себя, решили завести ребенка. Да не тут-то было. Не получалось, хоть ты тресни.
Старались мы, как хорошисты на экзамене. Просто из кожи вон лезли. Но каждый раз мой организм вывешивал красную тряпку, как символ очередной неудачи. И начались мучения на долгие годы. По каким врачам не ходила, к каким бабкам и экстрасенсам не обращалась. Одни говорили, что я абсолютно здорова, другие прописывали лечение, правда, затрудняясь поставить диагноз. Муж проверяться не желал, будучи уверенным, по каким-то известным ему одному причинам, в своей способности к детопроизводству. Выходило, что причина во мне. Вам знакомо чувство неполноценности? Меня оно стало посещать все чаще и оставалось все дольше.
Возвращаясь с очередной медицинской экзекуции, почувствовала жизненную необходимость заехать на птичий рынок. И сходу купила там собаку. Чудесного боксера, мгновенно завоевавшего мое сердце. Как там еще с ребенком получится - неизвестно, а понимающая душа - вот она, смотрит трогательно преданными глазами.
Покупала собаку, а она оказалась ключиком к дверце, за которой таилась тропинка к счастью...
- Не надо, - это уже Валерий Антонович, - я на машине, сам отвезу ее в больницу.
Успев подумать, что это судьба, я полностью погрузилась во мрак. Мне виделись незнакомые лица, мерзко хихикающие, чудились далекие голоса, неясный шум, потом пошел дождь из денежных купюр. Доллары плавно кружились в воздухе, касаясь моего лица, падали к ногам. Голоса приближались. Тусклый свет ворвался внезапно. Я уже стала различать некоторые фразы.
- Не перестарался бы ты, - внятно произнес скрипящий голос. - Сколько она уже в отключке?
- Часа три, - раздались знакомые интонации. - Да перестань, очухается скоро. Давай пока разденем, посмотрим, стоит ли товар трудов наших праведных. Гера, пошарь в ее сумочке.
Мое тело грубо заворочали, но я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, даже мяукнуть не смогла бы.
- Да тут ничего нет, - пробасил третий голос, - бабье барахло, паспорт, машинка с кассетой, диктофон, что ли. Денег - кот наплакал. Смотри-ка, да она журналистка. Вот стерва, наверное.
- Ничего, - проскрипел в ответ первый, - не таких укрощали.
Стало холодно. "Наверное, меня уже раздели", - вяло подумала я и обрадовалась возвращению способности мыслить. И представила себя, беззащитно лежащую перед тремя мужиками, совершенно голую. Мне захотелось убить их всех, но тело все еще отказывалось повиноваться. Да и что бы я смогла?
- Смотри, - озадаченно произнес голос Валерия Антоновича, вот почему интонации показались знакомыми. - На лобке волосы черные.
- Не может быть, - отозвался скрипучий, - у блондинок волосы везде белые. Е-мое, крашенная.
- Не похоже. Волосы натуральные. Это парик.
Меня больно дернули, чуть не сорвав скальп. Тут я очнулась окончательно. Но лежала кукла куклой. Так, мне казалось, разумнее.
- Мать честная, - удивился бас, - а была такая красивая баба!
И ничего удивительного, мрачно подумала я, тебя бы к той садистке-парикмахерше.
- Да, - задумчиво протянул голос Валерия Антоновича. - Прокол. На брюнеток заказов не было. Ее задаром никто не возьмет. Тем более, журналистку - хлопот не оберешься. Куда ее?
- Шеф, - похотливо сглотнул слюну Гера, - отдай мне. Она вообще-то ничего. Справная баба. Все на месте.
- Да забирай, - скучно отозвался Валерий Антонович. - Только не здесь. Увези подальше, потом бросишь где-нибудь. А лучше пограничникам отдай в знак укрепления дружбы - они рады будут.
Последнее, что я услышала, что в этом месяце большой недобор, расходы не оправдывают затрат. И тут еще со мной порожняком сгоняли в такую даль. Недобрым словом поминали какого-то Валентина, который подсунул Бог знает, что.
"В какую даль?" - думала я, безжизненно вися у Геры подмышкой. Пищи для размышлений было предостаточно. Было ли время? Гера закинул меня на заднее сиденье, уселся за руль и машина бесшумно покатила в неизвестном направлении.
...Внезапно в голове будто зажглась лампочка: меня приняли за другую. Внешностью Бог не обидел, вот и сошла за журнальную куколку. Рано или поздно все раскроется. Надо объяснить, что произошла ошибка. Но во мне уже просыпалась хулиганская бесшабашность. Почему бы ни попробовать? Тем более, Сергей Вадимович весьма привлекательный мужчина...