Когда дорога вынырнула из леса, я заплакал. Глупо и недостойно - но мне было все равно. Да и не видит никто.
Пять лет прошло. Бой - мой первый и единственный бой - рана, плен. Я оказался трусом - не хватило сил уйти в смерть. Сил, смелости... На самом деле, я просто знал - Ида ждет.
Я не мог ее обмануть. Пять лет рабства, два неудачных побега: после последнего досталось так, что все думали - не жилец. Выжил. В третий раз я уже не надеялся ни на что, знал, что если поймают - убьют. Не поймали.
В густой летней ночи казалось, что ничего не изменилось. Все там же на околице был мой дом - наш дом. Я долго стоял прислонившись лбом к двери, унимая колотящееся где-то в горле сердце. Наконец, собрался с духом и постучал. Прошелестели легкие шаги за стеной, стукнул затвор. Дверь открылась без обычного "кто там" - и мне пришлось прислониться к косяку, чтобы удержаться на разом подкосившихся ногах.
Она стояла в дверном проеме - босая, простоволосая, в одной сорочке. Свеча озаряла лицо, на котором недоумение сменялось растерянностью, а потом - таким кристально чистым счастьем, что у меня перехватило дыхание. Ида всхлипнула, выронила свечу, бросилась мне на шею, что-то лепеча, смеясь и плача одновременно.
Я наконец, смог отлепиться от стены, шагнул в дом. Гладил худенькую вздрагивающую спину. Моя жена. Моя Ида. Где-то внутри постепенно растворялся страх, сменяясь спокойным теплом. Теперь можно признаться себе в том, что все эти пять лет жил совершенно безумной надеждой... сбылось, вопреки всему.
- Ой, что это я тебя на пороге держу, - спохватилась жена, повела в дом, держа за руку, точно несмышленыша. - Сейчас, поесть соберу.
- Помыться бы... - есть хотелось, да еще как, но еще больше хотелось забраться в воду, содрать с себя прошлое вместе с потом и дорожной пылью.
-Так пока греется...
Я не стал спорить. Просто смотрел, как она хлопочет вокруг жаровни - печь по летнему времени никто не топил.
Все кончилось. Дома...
Вкуса еды я не почувствовал - не до того было. Закинул что-то в нутро, и ладно. Пока я ел, Ида навела помыться. Скинув грязные провонявшие вещи, я с блаженным стоном осел в кадушку с теплой водой. Отобрал у жены ковшик:
-Не суетись так вокруг, что я - дитя малое?
-Глупый. - Она обняла сзади. - Я так долго тебя ждала...
Ответить я не смог - горло перехватило.
Пока я мылся, Ида все порывалась то быстро простирнуть мое барахло, то полезть в сундуки за сменной одеждой. Я фыркнул, и велел ей не маяться дурью посередь ночи. Утром можно все сделать - а сейчас одежки ни к чему. Ей, кстати, тоже. Даже в полумраке было видно, как она смутилась. Хохоча, как ненормальный, я сгреб ее в охапку, и уволок в постель...
Пылинки танцевали в лучах солнца, пробивавшихся сквозь щели в крыше. Пахло пылью, плесенью и еще тем неуловимым мертвым духом, что стоит в любом брошенном доме. Я торопливо сел, озираясь по сторонам. Покосившиеся стены, выбитые окна. Одна ставня висела на единственной петле, других и вовсе не было. Мерно скрипела дверь, шатаясь туда-сюда на сквозняке. Подо мной вместо постели оказались рассохшиеся доски. Одежда, сброшенная вчера, валялась неопрятной грудой посреди комнаты.
Я затряс головой, пытаясь проснуться. Сон. Кошмар. Что угодно, только не...
Подгнившие половицы скрипнули под ногами. Где-то среди одежды должен быть нож. Сейчас... сейчас я проснусь. Я полоснул лезвием по руке. Боль обожгла, тяжелые красные капли застучали о доски пола. Я зажмурился, до хруста стиснул зубы. Медленно открыл глаза.
Ничего не изменилось. Только саднила порезанная рука, да мерно капала кровь.
-Ида?
Тишина.
Я медленно опустился на пол, обхватив голову руками. Но ведь было же вчера... Или не было? Или я пришел в пустой дом и повредился рассудком? Как понять, что явь, а что морок, если прошедшая ночь кажется реальней сегодняшнего утра?
В пыли на полу отчетливо проступали мои следы. Мои. И еще цепочка следов - значительно меньших. Женских? Я торопливо оделся, не обращая внимания на то, что кровь пятнает вещи, выбежал на крыльцо.
Тихо вокруг. Так тихо, как никогда не бывает днем. Ни собачьего лая, ни детских криков. Лишь мерный скрип двери за спиной, да беспечное пение птиц. Огород зарос бурьяном. Вместо бани чернела обугленная печь. Я поднял глаза на соседский дом - те же слепые окна, покосившийся штакетник.
Я метался по деревне как одержимый, врывался в дома, распахивая двери. Никого - только птичий щебет посреди неживой тишины. Наконец, просто опустился в пыль возле колодца, прислонившись спиной к срубу, и закрыл глаза. Думать не было сил - мысли тонули в вязком, оглушающем страхе. Все это неправда. Затянувшийся кошмар. Надо проснуться...
Звук неровных шаркающих шагов оказался неожиданно громким. Я вскинулся, хватаясь за нож.
-Ой, да кого это к нам принесло? - старуха в черном щурила подслеповатые глаза. - Никак Эрин вернулся?
Ее считали блаженной. Я был еще мальчишкой, когда ее муж погиб под упавшим деревом. А после того, как той же весной мор унес троих взрослых сыновей, Рина и вовсе повредилась в уме. Ходила и всем рассказывала, что ее муж с детьми ушли на заработки и вот-вот должны вернуться. В деревне жалели безумную бабку, подкармливали, изредка помогали кое-как управиться с хозяйством.
-Вернулся. - Я не узнал своего голоса. - Где все, баба Рина?
-Да ты вставай, пойдем ко мне хоть. Нечего тут рассиживаться.
А до ее-то дома я и не дошел, пока метался по улицам.
-Где все? - повторил я, шагая за неторопливо шаркающей старухой.
-Кто в могиле... Кто удрать успел. - Безмятежно отвечала она. - Я осталась - а то муж вернется - и никого.
Я остановился:
-А Ида?
-Ох, Ида твоя... А вот и дошли. Ты давай, поешь сперва, потом поговорим.
-Баба Рина, не тяни, - взмолился я. - Что с ней?
-Ида твоя... Полгода прошло, как вас на войну забрали - отряд чужаков нагрянул. А в деревне, почитай, мужиков-то и не осталось - бабы одни, да ребятишки. Ну, и покуражились вволю... Дом-то ваш на самой околице, с той стороны они и пришли.
-Что они с ней сделали??? - я встряхнул бабку за костлявые плечи. - Что?
-Что с молодой бабой сделают? Пятеро ей досталось. А потом веревку на шею - ржали все, мол, неласкова оказалась - и то сказать, отбивалась как могла, у всех пятерых морды в кровь расцарапаны были. Уж вроде смириться надо было - а она все кричала, да рвалась.
Дребезжащий старческий голос вдруг стал далеким- далеким. Перед глазами запрыгали разноцветные пятна.
- Сосну на пригорке за околицей помнишь - на ней каждую весну парни качели делали, девок катать? Вот на той сосне ее... Да куда ты бежишь?
Куда? Сам не знаю, но стоять и слушать я больше не мог.
...Обдирая ладони взобраться по высоченному стволу. Надежно привязать веревки, сбросив вниз четыре конца. Конечно, проще привязать к груз и перекинуть веревки через ветку - но как не покрасоваться на глазах у девчонок? Пока съезжаешь обратно, на земле к ним уже привязали здоровенную доску - одну и ту же из года в год, ничего ей не делается. Качели взлетают высоко-высоко, ветер в лицо. Ида держится за веревки напротив, смеется...
Я пришел в себя, когда заболели костяшки, сбитые в кровь о ни в чем не повинное дерево. Сполз в траву, уткнувшись лицом в колени.
Вот так вот. Неласкова оказалась... А я не смог ее защитить. Что стоят клятвы в любви и верности, если меня не оказалось рядом, когда было нужно?
Лучше бы я не пережил последнего побега.
Но... Но я же был с ней сегодня ночью! Она же была рядом - живая, теплая, счастливая. Трепещущее под моими руками тело, тихий стон, бездонные сияющие глаза...
Что это было? Что???
А может, вообще ничего не было, и на самом деле я мечусь в бреду со вспоротой до костей спиной? Или вовсе на том свете, и все, что вокруг, на самом деле - преисподняя? Реальность ускользала, как уходит из под ног тропа на болоте - и не на что опереться...
Я тяжело поднялся и медленно побрел к погосту. Долго ходил среди поросших травой холмиков - много их было, слишком много. Бесполезно, сейчас все равно не найти - надо знать, где... Я не понял, сколько времени прошло, пока сидел под сосной и бродил по погосту - немало, похоже, потому что когда я вернулся к старухе, солнце уже клонилось к закату.
Баба Рина молча выставила на стол невесть как раздобытую бутыль самогона.
-Что было потом?
-Троих девок убили - которые тоже отбиться пытались. С ними, правда, возиться не стали - ножом по горлу, и вся недолга. А кто не особо рыпался, так те живы остались. Натешились, по домам все выгребли и убрались. Говорят, войско наше их догнало потом.
А где-то через месяц упырь появился.
-Кто???
-Да упырь. Завелся тут у нас. Люди пропадать стали. Сперва грешили на разбойников каких - мало ли недобитков в лесу бродит. А потом осмелел видать, начал прямо на улицах тела оставлять - тогда и поняли, что дело нечисто - не будут разбойники у человека горло выгрызать. Так и пошло, если не каждую ночь, так через одну. Ну, кто успел, собрались да уехали. А кто не успел - те на погосте лежат.
Я вливал в себя мутное пойло точно воду, не чувствуя вкуса - и не хмелел. Совсем.
-Куда теперь подашься? - поинтересовалась бабка.
Я безразлично пожал плечами. Какая теперь разница - куда?
-А поживи пока у меня. Муж вернется, все вместе и уйдем.
-Поживу.
Да что же это такое - никак хмель не берет! Упиться бы вдрызг, упасть и не думать...
А бабка никак не отставала, видать, намолчалась в одиночестве:
- Упырь-то сперва чуть не каждую ночь убивал, потом пореже стало. А теперь по округе бродит, сюда не заглядывает - все равно никого нет. Я в прошлом месяце на ярмарку ходила - хоть на людей посмотреть, а то и вовсе забыла, как живой человек выглядит. Поговаривают, раз в неделю, а порой и пореже люди в округе пропадают. Привыкли.
-Привыкли... - тупо повторил я. - Рина, видать, окончательно из ума выжила. Придумать тоже - упырь какой-то. Небось, после того, как чужаки в деревне погуляли, кто жив остался, собрались и ушли с проклятого места.
Я медленно выбрался из-за стола. О, а ноги-то уже не слишком держат. Хотя голова ясная. Как глупо - лучше бы наоборот.
-Ты куда на ночь глядя? Не ровен час вернется упырь - сожрет
-До ветру. Сожрет так сожрет. Будет потом похмельем маяться.
Я долго стоял, опираясь на шатающийся под моим весом штакетник. Сумерки потихоньку угасали, ветер нес прохладную свежесть. А в лесу, как на грех, разорались соловьи. Я стиснул зубы. Пойти, найти и бошки посворачивать тварям. Да, так и сделаю - не будут душу рвать.
Улица изредка порывалась взбрыкнуть, но с этим я справился быстро. А вот с тем, что ноги вместо леса понесли домой... Полдороги я уговаривал себя, что там нечего делать. Хватит, насмотрелся утром. Вторую половину пути просто твердил, как заклинание "ну только загляну и уйду".
Пыльно, пусто и темно. Зачем я сюда притащился? Да еще внутрь полез. В лунном свете дом казался не просто мертвым - призрачным. Я опустился на лавку, устало прикрыв глаза - похоже, самогон все-таки начинал действовать, только вместо обычной хмельной бравады наваливалась тягучее равнодушие. Свихнулся? Значит, свихнулся. Какая теперь разница. Будем вместе с бабой Риной ждать. Она - давно покойного мужа, я - мертвую жену. Славно.
Дверь в очередной раз скрипнула и вместо того, чтобы хлопнуть, мягко притворилась. Сквозь закрытые веки пробился теплый свет. Я открыл глаза, да так и замер, окончательно перестав соображать.
Все изменилось. Вместо выбитых ставен на окнах белели занавески. Горел огонь в светце. А у двери стояла...
-Ида? - я блаженно улыбнулся. - А мне сказали, что ты умерла. Странно, правда?
Она рассмеялась:
-Глупый. Как я могла умереть не дождавшись тебя?
Сон? Бред? Да какая, к демонам, разница! Я устал, до смерти устал искать реальность. Упасть в безумие, как в мягкую постель после долгой дороги - и уже неважно, каким будет завтра.
Проснулся я резко, как от толчка. Луна в пустом окне. Тихо. Никого.
Медленно оделся. Вот, значит, как сходят с ума. Отстраненно подумал, что бабка там, наверное, волнуется. Пойду к ней, вроде самогон еще оставался.
Небо у горизонта потихоньку светлело. Было невероятно, неестественно тихо - даже цикад не слышно. Даже проклятущие соловьи заткнулись. Безразличие сменилось настороженностью, каким-то смутным неприятным ощущением. Я прибавил шагу. Толкнул калитку.
Дверь была нараспашку. Посреди серебристого прямоугольника лунного света лежала бесформенная куча тряпья. Рядом, присев на колени, склонилась фигурка в светлом платье.
-Эрин? - Ида поднялась мне навстречу.
-Что ты тут делаешь?
-Не знаю..., - растерянно прошептала она. - Эрин, мне страшно.
Ида прижалась ко мне, спрятав лицо на груди. А я не мог отвести взгляда от бесформенной груды на полу, вокруг которой медленно расплывалось черное маслянистое пятно. Неужели про упыря - правда? Да нет, быть не может, грабитель какой залетный, наверное. Прости, баба Рина. Сейчас жену домой отведу - как ее только сюда занесло? И вернусь, похороню хоть, если уж больше ничего сделать не смог.
-Не бойся. - Я легко коснулся ее губ. И застыл, ощутив солоноватый привкус. Сердце ухнуло куда-то вниз. Я попятился, машинально утирая рот рукавом.
Неужели правда?
"Разве я могла умереть, не дождавшись тебя?"
Моя жена. Моя Ида. Нежить.
-Эрин, что случилось? - на ее лице было лишь недоумение. - Что с тобой?
Неправда. Просто я окончательно сошел с ума. Неправда!!!
Она вдруг замерла, точно к чему-то прислушиваясь, а потом резко бросилась вперед, мимо меня, на улицу. Почти неслышные исчезающие шаги - и тишина.
Я сел прямо на пол - ноги не держали. Долго сидел так, тупо глядя перед собой. Значит, я все-таки не безумен, и Ида была. И выжившая из ума бабка ничего не придумала.
Лучше бы я и впрямь свихнулся.
Я натаскал воды из колодца, обмыл тело. Лицо у старухи было спокойное-спокойное, рядом с этим лицом разорванная шея смотрелась дико. Поймав себя на этой мысли, я рассмеялся - смерть всегда выглядит дико. Нашел для покойницы чистую одежду. Долго возился, отдирая доски пола, сколачивая из них домовину - в единственном сундуке оказались инструменты давно почившего мужа. Волоком дотащил гроб до погоста, вырыл могилу. Прочитал молитву над свежим холмиком - слова казались пустыми, никчемными. Если есть небеса - значит, Рина уже встретила там свою семью. Какой еще рай нужен?
Вернувшись в бабкин дом, шарахнул об угол бутыль с остатками самогона, и пошел в лес.
Я сидел дома на рассохшемся ложе и ждал. К вечеру набежали тучи - наверное, дождь будет - и когда сумерки угасли, не стало видно ни зги. Лишь смутные силуэты окон. Почему-то я был уверен, что Ида придет. И твердо знал, что мне она не сделает ничего - и от этого знания задуманное становилось совсем уж мерзким.
Я снова пропустил ее появление. Казалось, моргнул лишь на миг - и вспыхнул огоньком светец, затрепетали на сквозняке оконные занавески, а подо мной оказалась разобранная постель. Ида присела рядом, потянулась к моим губам. Я чуть отодвинулся. Странно, но не было ни страха, ни отвращения - после прошлой ночи внутри поселилась пустота. А еще была жалость - острая, невозможная жалость.
-Что-то случилось? - встревоженно спросила она, заглядывая мне в лицо.
Я покачал головой, через силу улыбнулся:
-Все хорошо - просто умаялся за день. Давай завтра, ладно?
Она кивнула, погладила меня по щеке. От этого такого знакомого жеста захотелось завыть.
-Тогда ложись. Спать пора. - Ида стянула платье.
Я разделся, устроился рядом. Она доверчиво ткнулась носом мне в плечо.
Ни страха, ни брезгливости. Только почему-то больно.
Долго прислушивался к ее мерному дыханию. Странно, про нежить говорили, что они не дышат - или это лишь ненужная память тела? Впрочем, какая мне разница - теперь?
Я осторожно пошевелился - она не отреагировала.
Заточенный осиновый кол вошел в плоть неожиданно легко - словно клинок из хорошей стали. Тело конвульсивно дернулось и замерло. Как просто.
Говорят, утром она рассыплется в пепел. Но я этого уже не увижу.
- Там его вместо чая пьют! Мы как бабку к себе перевозили, она два мешка этих корешков надёргала. Тряслась над ними, как Кощей Бессмертный! - Кирюха учился на техническом факультете, поэтому подробные изыскания в области ботаники были ему не по зубам. Мне же, будущему светилу естественных наук (в этом я в те дни не сомневался) иссохший крючок растительного происхождения в руки не дал. - Сам пить буду! - заявил он. - В этой деревне по полтораста лет живут. Так что извини.
Руководитель практики изумлённо изогнул бровь, когда я поделился с ним своими наполеоновскими планами. Отрываться от коллектива было не принято, тем не менее, пряча в бороду улыбку, согласился. Я расценил это как признание моей ранней мудрости. Ещё бы, первый курс на пятёрки!
Такова предыстория моего паломничества в таёжную деревушку, куда и вертолётом добраться было непросто.
Моё путешествие заслуживает отдельного повествования. Поведаю как-нибудь в другой раз. Отмечу лишь, что, когда попал на постой к бабке Пелагее, мнил себя уже настоящим покорителем тайги.
Пелагея - большая старуха с обветренным лицом и зычным голосом, способным перекричать циркулярную пилу - с первой секунды произвела на меня неизгладимое впечатление. Казалось, на тебя неумолимо надвигается огромный, потемневший от времени и непогоды стог сена. Одним словом, перед бабкой Пелагеей я робел.
Впрочем, ко мне, прозрачному недокормышу войны, она относилась благосклонно.
- Ешь, давай, не рассусоливай! - Пелагея подкладывала в мою миску куски мяса. - Сын у меня из тайги не вылазит. За шкурками-то вертолёт когда и прилетит, а мясо совхозу не надо. Мы ж в совхозе числимся. - Она усмехнулась. - А совхоз тот, почитай, тышшу вёрст от нас. Куда мы ему!
- Ну, не тысячу всё же... - усомнился я, уплетая сочное тёмно-бурое мясо.
- Может и не тышшу, - миролюбиво согласилась Пелагея. - А нам какая разница? Главно, не трогают. Нам тайга хозяйка. И накормит, и напоит, и денег не возьмёт.
- Сын нечасто навещает? - поёжился я, всматриваясь в монолитную темноту за окнами.
- Митяй мой тайгой больной, - вздохнула Пелагея. - Да здесь, слышь-ка, все мужики больные этой стервой. Приворожила. Сам ещё с башмак, а уж за отцом на охоту тянется. Зимовья там у них. Так месяцами и бегают. В селе одни мальчонки сопливые да старичьё. Иной раз и страшно становится. А ну как Ведьмак пожалует.
- Ведьмак?
Я с интересом воззрился на хозяйку. Ведьмак мог оказаться знахарем. А знахарь посвящён в тайны местной флоры как никто другой. Мне бы такой дока был очень кстати. Кроме того, хозяйке явно хотелось поговорить про здешнюю достопримечательность. Во взгляде старухи внезапно проскочили недобрые искры.
- Есть такой. Чёрный он. Мертвый.
- Что?
Мясо застряло в глотке. Светило светилом, но в неведомом таёжном мире услышать подобные откровения не пожелал бы никому. К тому же, при тусклом свете керосинки, сидя спиной к отверстому в ночную неизвестность окну.
- А ты не сомневайся. - Старуха встала и принялась возить кочергой в печи. Огоньки заворчали и осветили комнатушку злыми красными зрачками. - Его в гражданскую убило. Хороший был парень. А как вернулся... Лицо у него разрублено. Выживешь ли! Тогда всё и началось.
Помню, в девках ещё была. Ночью раз просыпаюсь, будто цепями скрученная. Лежу, шелохнуться не могу. Глаза, вроде, пальцами кто держит - не закрыть. Таращусь в окно. А там тень чья-то. То близко колыхнётся, то отлетит чуток. Чья тень не видать. Сама по себе. Нет живого человека при ей. Крикнуть хочу - рот, словно нежить лапой зажимает. И тут вдруг в окне лицо мёртвое! - Пелагея охнула, вспоминая пережитый ужас, и осела на скамью. От её вскрика ноги мои налились свинцом, волосы шевельнулись, точно по избе пробежал пронизывающий сквозняк. - Смотрит на меня мертвяк и глаз не отведёт. А потом так, знаешь, пальцем-то и поманил. Тут я и заголосила.
Мамка у меня на ту пору ещё жива была. Вскочила, увидела и ну креститься да "Отче наш" читать. Он и сгинул. Сунулась я к окошку, а там только хвост кошачий мелькнул.
- Ну-у, - я лихорадочно искал материалистическое объяснение. - Пограничное состояние между сном и бодрствованием... э-э-э...
Старуха пристально глянула на меня. Спорить не стала. Продолжила.
- Через месяц мамка на косу напоролась и померла. А помирала, про кота бормотала. Кот, говорит... кот виноват.
- При чём тут кот?
- При том. Нехорошо в деревне стало. Куда кот явится, там и смерть. Коты разные, а приметка у всех одна - глаза человечьи, только вот, значит, в темноте светятся.
Соседка у меня. На ту пору ребёночка родила. Утром слышу, вой на дворе ихнем. Я туда. Ксютка убивается, белугой орёт. Мальчонка её с вечера кричал, говорит. И сиську давала, и водичкой поила - не берёт. Умаялась, сама не заметила, как сморило. Просыпается. Тихо кругом. А над люлькой кот сидит и на младенчика смотрит. Я-то всё и смекнула! Не кот это, говорю, мертвяк приходил. Тут Ксютка вспомнила - кот этот лапой личико ребёночку трогал. О как!
Бабка Пелагея сверху вниз посмотрела на меня. Тонкие губы вытянулись жёсткой струной.
- Н-да...
Что ответить старухе не нашёлся. Я был комсомолец, атеист и учился в советской высшей школе. Но тайга жила своими, скрытыми от цивилизации законами.
- Не веришь, - хозяйка прищурилась. - А ты с людями поговори! Не один десяток годов тут живём. Дома нет, чтоб миновал его Ведьмак. Так уж у нас повелось, кот заявляется - жди беды. И хитрый какой! Всё в разных котов перекидывается. Поди, разбери!
Ты вот дальше послушай. Рассказала я соседям, что мамка моя перед смертью говорила, да про лицо мертвяка в окне. Старики всё и растолковали. Ваську-то на войне убило. Дух его на родную земельку вернулся. Да больно обидно ему, что другие живут, а его, молодого, смерть прибрала. Вот и лютует. Душа отлетела, злоба осталась. А кот - зверь проказливый. Зло как родное принимает. Сам-то глянь: собака доброе место для ночлега ищет. Кошка, та нет - на больное укладывается. Дурное чует. Сладко оно ей. Животом хвораешь - на живот прилабунится, колени ломит - там гнездится. Полежит, зло себе и забирает. Аль не замечал?
Наш кот Викентий, действительно, всегда знал, какие недуги случались у домочадцев. После моих бессонных ночей перед экзаменами голова раскалывалась. Стоило прилечь, тёплая мягкая масса принималась гнездиться на подушке как раз там, где пульсировала мукой моя учёная макушка. Взбирался Викентий и на больную спину деда. Тёрся усатой мордой о разбитые коленки младшего братишки.
По спине пробежал холодок.
Бабка почувствовала мои колебания.
- То-то и оно! - заявила победоносно. - Решили мы миром за бывшим Васькой присмотреть. А он, как ни в чём не бывало, на огороде возится, на охоту бегает и даже с соседями здоровкается. Баба его бельё на речке моет. Ровно, и не случилось ничего. Он, слышь-ка, на войну холостой уходил, а вернулся с бабой. Чёрная такая. Коса до колен. Ведьма ведьмой. Сказывали, над трубой летала. Волосы распустит и вся, как есть, голая. И кот-то у них сразу появился... Мальчишки в щёлку забора подсматривали, сами видали. Васька в дом зашёл, а через минуту уж котом выскочил. И глаза у кота того человечьи. Скакнул на улицу и шасть в бурьян. Наутро коза у Перепелихи подохла.
А уж как у Любки мужика прибрало, так и вовсе всё ясно стало. Мужик ейный на охоту собрался. Ладный мужик был, работящий! Из дому вышел, а Любка-то глянула вслед и обмерла. За ним кот ихний увязался. След в след ступает. Потом Николашка прибёг, напарник его. Трясётся весь. Всё, говорит, нет больше Емельяна, медведь заломал.
Тут народ и взбаламутился. Подхватились и пошли к дому проклятому. Дверь камнем припёрли, чтобы нечисть не выскочила. Керосину плеснули, огонь кинули. Вспыхнуло! Чёрный дым повалил. У окон мужики с вилами встали. Визг пошёл из огня-то. Страшно... - Бабка Пелагея прикрыла рот кончиком платка и затрясла головой. Воспоминание давалось ей больно. - Тут-то окошко и распахнулось. Пока с ведьмой управлялись, из избы кот выскочил и дёру. Не уследили.
Тут, слышь, ветер поднялся. Воет силой нечистой, по своим плачет. Кусты ломает, деревья гнёт. Будто баба по покойнику убивается, рубаху на себе раздирает. Глядь, а огонь-то на соседнюю избу перекинулся. Лето сухое было, вмиг занялось. И пошёл пожар гулять. Кинулись заливать, а разом всё потушишь ли? Так и выгорело полдеревни. Вот как нежити отомстили!
- Значит, сгорела ведьма?
Собственный вопрос меня потряс. Я говорил так, точно сомнения мои развеялись, как дым от давнего пожара.
Старуха сжала остатки зубов.
- Она-то, ясное дело. А вот Ведьмак... Какое-то время спустя слышим, над деревней рычит кто-то. Не человек, вроде, и не зверь. Рык со словами человечьими спутан. Попричитает, поскулит и ну снова рычать. Собрались всем миром и туда. На пепелище Ведьмак сидит и звериным голосом воет. Кот-то убёг, знать кот тот он и был.
Пелагея мрачно глянула куда-то мимо меня. Вдруг в полумраке гаснущей керосинки её глаза начали белеть. Она смотрела мне через плечо, всполохи света в зрачках становились всё ярче. Глаза округлялись от набухающего в них немого вопля. Не в силах обернуться, я сорвался с табурета и бросился вглубь комнаты. Оттуда посмотрел на окно, куда вперилась остановившимся взором старуха. На приоткрытой форточке сидел огромный кот. Я готов был поклясться, что глаза у него человеческие. Казалось, животное усмехается одной половиной рта. Усы иронично подёргивались.
В следующую секунду тишину надломил громкий стон. Затем глухой удар. Оглянувшись, я увидел лежащую на полу Пелагею. Я кинулся помочь и тут обнаружил, что левая сторона её лица неестественно перекошена. Хозяйку свалил инсульт. Я с трудом подтащил грузное тело к кровати. Попыхтев над старухой, понял - самому её на по-деревенски пышное ложе не затащить. Я подсунул под голову бабке одну из пирамидой сложенных подушек, накрыл одеялом и побежал за помощью. За моими манипуляциями с плотоядной улыбкой наблюдал человеческими глазами кот.
- Пзв... - на губах Пелагеи пенились обрывки слогов и пузыри.
- Ничего. Может, ещё оклемаешься.
Соседка Пелагеи баба Нюша заботливо поправила на груди больной покрывало. Я стоял у порога. Колени всё ещё дрожали. Кота на форточке не было, но я знал - он смотрит на нас откуда-то своим насмешливым мёртвым оком. За спиной хлопнула дверь. В избу вошли две пожилые женщины и мужик в меховой безрукавке с ружьём. Женщины проследовали к постели Пелагеи, а мужчина встал со мной плечо в плечо.
Баба Нюша обернулась и махнула на нас морщинистой ручкой.
- Нечего тут мужикам делать!
Мы вышли.
- Игнат, - скупо представился мужик.
- Саня, - кивнул я.
Мы опять погрузились в саднящее молчание. Игнат деловито вытряхнул из кисета махорку и ловко скрутил "козью ножку". В траве зашуршало. Я отпрянул. Игнат вскочил, схватился за ружьё. Текучее кошачье тело мелькнуло и растворилось в темноте.
- Врача бы, - попытался я отвести разговор от пугающей темы. В чертовщину всё ещё не верилось.
- Не помогут тут врачи ваши, - проворчал Игнат. - Если уж мертвяк глаз положил, дело решённое. Долго он за Пелагеей ходил...
- Зачем?
- Своё у них... - Игнат сплюнул на землю. - Сейчас мужики подтянутся и пойдём.
- Куда?
Односложные вопросы были следствием хаоса, царящего в моей голове.
- Мертвяка кончать. Довольно он над нами куражился! Сколько народа перемёрло. А всё Пелагея - не давала пулей его одарить. У нас-то серебряная давно припасена. Она всё металась. Не трожьте его, не трожьте, всем беда выйдет. Тьфу!
Я вспомнил, что, когда вломился в мирно спящую соседскую избу, единственное, что мог вымолвить членораздельно: "Кот, кот...". Видимо, это слово и принял к сведению хозяин дома.
- Думаете, кот?
- А кто ещё?! - Игнат сердито фыркнул. - Научены уж! Ни одна беда не миновала без этой твари! Мне лодку раз пробили да пробкой заткнули. Я на реку-то вышел, да чуть на корм рыбе и не попал! Реки у нас тут... мужика с ног валит. Насилу выбрался.
- А причём же...
- Кот-то?! За неделю до того вот такого видал! - Игнат развёл руки в стороны, демонстрируя размеры вестника смерти. - Моё счастье, что зажмурился и в глаза ему не глянул. А то бы уволок.
К нам подходили мужики. Были они мрачнее грозовых туч. В основном, в годах, крепкие, приземистые. Своих ровесников я насчитал всего три человека. Они азартно покрикивали, суетились и подгоняли дедов. Те, походя, цыкали, точно отмахивались. Двор гудел. Мужики роняли в недра толпы немногословные истории о встрече с котом. Вспоминали тех, кто не сумел уйти от антропоморфного взгляда адской твари. Постепенно голоса становились громче, выкрики яростней.
По моим нервам начали прокатываться горячие волны возбуждения. Как бы хотел я сейчас гнать ненавистное всем существо по тёмной тайге. Схватить первым... Меня трясло, но уже не от страха. Страх растворился во всеобщем неистовстве. Нас было много. Спаянная воедино Мощь вливалась в мои мышцы и мозг. Я стал великаном. Кто выплёвывает в вибрирующее напряжением пространство проклятия, уже не различал. Иногда внезапно понимал, что дикий, полный бешеной энергии вопль принадлежит мне самому. Но это не имело значения. Мы сложились в общий могучий организмом, способный справиться не только с каким-то котом, но и со всей тайгой! Со всем враждебным миром! Ах, какое это было чувство! Парение над своим бессилием.
Многоногое существо двинулось со двора. Факелы метались, разбивая густую, липкую тьму. Мы гнали зверя. Пока его не видно, но он существует, этого достаточно. Достаточно, чтобы упиваться собственной силой.
В эту ночь зверь так и не появился. Мы вернулись утром, и всесильное существо распалось на ничтожные частички. Мужики разбрелись по избам, матерясь и отирая кровь с разодранных ветвями рук и лиц.
В избе бабки Пелагеи жило своё многорукое чудовище - у одра умирающей собрались соседки. Это чудище тоже вскрикивало, ворошило былое, било молниями отчаянной злобы. Изредка женщины спохватывались и принимались перед кем-то оправдывать своё шумное вече - больной требуется неусыпный уход.
Я ушёл ночевать к Игнату.
Едва мы проснулись и наскоро позавтракали, азарт снова погнал нас на поиски зверя. К нам присоединялись другие участники травли. С каждым подошедшим мои мускулы крепли, а сознание наполнялось адреналиновым восторгом.
Котов в деревне не было. Ни одного! Десятилетия борьбы с мертвяком не прошли даром.
Минула неделя. Кровь кипела, а враг в руки не давался. Зато к нашей массе примкнули те, кто до того считался сомневающимся. Не вышедший на охоту становился отступником. Но таковых почти не осталось. Регулярность и массовость наших вылазок не оставляли места сомнениям.
Иногда сплочённые общей ненавистью мужики и бабы собирались у постели Пелагеи. Страдальческое лицо на подушке заставляло вспомнить о собственных потерях. Всплывали новые детали встреч с оборотнем. Зубы скрежетали.
Мне было не до корня, способного подарить человечеству дополнительные десятилетия жизни. Я бредил котом. Едва ли не каждую ночь снилось, как я хватаю нечисть за лапы, рву зубами, топчу сапогами, а вокруг признавшая меня сильнейшим толпа.
-Так его не возьмёшь, - глухо сказал седой мужик. - Надо идти туда.
Повисла вязкая тишина.
- Всех порешит, земля его там - сказал кто-то и тут же был забит презрительными смешками.
- У кого сопли жидкие, пусть с бабами тесто месит! - Взвился над многоголовым задиристый мальчишечий голос. - Остальные айда с нами!
Толпа колыхнулась, принялась раскачиваться, словно гиппопотам в трясине. Зарокотала.
- Куда мы?
Я шёл, сдавленный неуёмной силой со всех сторон. Как хорошо не испытывать страха! Как здорово ощущать мощь, частью которой ты стал.
- На дальней заимке мертвяк обосновался. Тогда ещё... - ответил Игнат. Его серые глаза горели. - Может, застанем врасплох. Давно эту тварь кончать пора! У Фомича серебряная пуля. И чего Пелагею слушали. Сама и попалась. Дура баба.
Тайга толпы не любит. Наказывает жестоко. Так говорили старики, прожившие жизнь бок о бок с этой мрачной, но щедрой стихией. Наш стоглавый "дракон" разбился на молекулы. Полз на заимку.
Шли долго. День кренился к вечеру. Тот, в свою очередь, почернел и наполнился ночными рыданиями невидимых птиц. Зажгли факелы. Со стороны казалось, что между деревьями там и тут мелькают красноглазые чудовища. Но я знал, это чудовище - мы.
Впереди засверкала стена из огней. Люди снова собирались в толпу. Поджидали отставших. Когда молекулы огнеглазого чудища сбились в прежнее могучее существо, слово взял наш голова Фомич.
- Обычной пулей стрелять бесполезно, - приглушённо сказал он. - Становитесь плотнее и, если покажется, хватайте. Одёжу на него кидайте. Чтоб опомниться не успел. И кличьте, я у ворот буду. Одно его возьмёт!
Предводитель потряс ружьём. Все знали, там ждёт своего часа отлитая из серебра пуля.
Тени от факелов поплыли к избушке. Мы крались на робкое свечение окна.
Вдруг впереди послышались крики, огни заметались, словно рой взбешённых пчёл. Что-то тяжёлое налетело на меня, перевернуло, ударило, втоптало в холодный мох. Ещё раз, ещё... Люди в панике неслись прочь. Многоликое чудище надломилось, раскололось. Теперь "голова", опрокидывала и давила собственный "хвост". Хрип, мат, беспорядочные выстрелы. Я понял - впереди нечто, от чего, не разбирая дороги, бежали даже бывалые. Сейчас включится воображение, и я лишусь способности двигаться, кричать, дышать... Не думать!
- Игнат!! - заорал я.
Эйфория последних дней сменилась животным ужасом. Меня давила часть нашей же былой мощи. Вдруг она стала чуждой и враждебной. Толпа, дававшая уверенность в собственной силе, правоте и превосходстве, мгновенно превратилась в убийцу. Её безразличие к собственной частице было столь же безусловным, как и ненависть к тому, кто определялся ею, как враг. Это был мой первый урок.
- Стой! - гаркнул Игнат и выстрелил в воздух.
Несущаяся на меня волна шарахнулась, разбилась на два потока, обтекая моё помятое тело. Я, кряхтя, поднялся. Болело всё. Игнат презрительно глянул на меня и, ни слова не говоря, бросился вперёд. Он был одержим. С котом у него были личные счёты. За ним кинулся и я. Инстинкт велел прикрепиться к тому, кто только что спас мою жизнь.
У избушки с робким окном нас осталось немного. Мы стояли напротив и молчали. На пороге сидел невозмутимый кот и с прищуром смотрел на тщедушные остатки нашей когда-то всесильной стаи. Это был тот самый кот, который принёс весть о смерти бабке Пелагее. Казалось, он нас ждал. Так вот что обратило в бегство соратников! Ужас перед ирреальным, пестуемый десятилетиями, пересилил даже ярость. Толпа - единый организм. Стоит побежать одному - паника захлестнёт большинство.
Слева послышался хруст веток. У кого-то от противостояния взглядов не выдержали нервы. В воздухе просвистело. Оборотень взвился и огласил ночное пространство душераздирающим, почти человеческим криком. Тени от факелов забились в агонии. Зверь приземлился на три лапы и с пугающим проворством заковылял с крыльца. Ртутью протёк по пятну света, отбрасываемого окном, неуклюже вспрыгнул на ставню и просочился в крошечную форточку.
- Лапу, кажись, перебил, - сипло сказал кто-то.
- Идём за ним? - с сомнением предложил другой голос.
Ответом ему было молчание. Крохи былой толпы, остывшие от пьянящего безрассудства, топтались в нерешительности. Ворваться в логово оборотня, держащего в страхе деревню столько лет...
Дверь избы с грохотом распахнулась, выбросив во тьму ослепительный столб света. На крыльце стоял сгорбленный старик. В руках ружьё. Он целил в нашу сторону. Потом шагнул вперёд. Старик сильно припадал на одну ногу.
Всмотревшись, я увидел, что одна штанина деда залита кровью.
- Прокляну!!! Вон!!!
Истошный вопль старика и заполошный выстрел со стороны Фомича было последним, что я слышал перед тем, как снова был сбит с ног. Я ударился теменем о торчащий позади меня пень. Всё померкло.
Меня кто-то гладил по лицу. Приоткрыв глаза, я увидел себя отражённым в круглых кошачьих зрачках. Затаил дыхание. Кот некоторое время вглядывался, потом опять потёрся шелковистой башкой о мою щёку. Почему-то меня это немного успокоило. Я скосил глаза в сторону. В избе было достаточно светло от воняющей жиром металлической чашки. В ней плясали языки пламени. Другой источник света находился в противоположной части комнаты. Такая же коптящая плошка. В избушке нестерпимо пахло гарью.
У окна возился оборотень. С его штанины капала кровь, но хромать он перестал. Старик не оборачивался. Что-то делал, наклонившись над столом, и приговаривал:
- Потерпи чуток. Заживёт... Ну, полежишь маненько. Сам и виноватый. Нечего было разгуливать.
Хозяин избушки туго бинтовал лапу серому коту. Кот вырывался и сердито шипел. Кажется, наш "оборотень" размежевался на человека и животное. Утешившая меня кошка спрыгнула с лежанки и подошла к старику. Теперь она тёрлась о его ноги.
- Погоди, Мурка! Видишь, дружку твоему помощь оказываю. Так-то вот...
Я сидел за столом и пил крепкий травяной чай. Василий Тимофеевич сосредоточенно давил ложкой ягоды в деревянной миске.
- Как же так? - Я всё ещё не мог придти в себя. - Почему вы ничего не объяснили тогда?
- Знал бы, что Пелагея на такое способная, разве ж сюда вернулся бы. Красивая она девкой-то была. Меня любила. Свадьбу играть хотели. Да вот... Тогда царских-то каторжан выпустили, я с таким в тайге и схлестнулся. Он мне про большевиков рассказывал. Я и ушёл с ним за советску власть воевать. Вернулся через много времени, да с Марьюшкой моей. Пелагея и затаила обиду.