Хилина Кайзер
два времени суток
исповедальное
(***)нынче в небе
Ещё из одного дневника
здесь
тайник
утро
шаманская звучит свирель сверчка.
и капает с подсолнухов ван гога
медовый эликсир хмельного сока,
которым набухают облака.
узорчатым сплетеньем тонких крыльев,
раскрылся яркий веер стрекозы.
траву щекочут капельки росы,
заваренные горсткой звёздной пыли.
завешен запад тучами из ситца.
в цветное кимоно одет восток,
как бабочка - таинственный цветок,
что телом насекомого томится.
вечер
слышны сухие голоса цикад.
вновь оседает день за горизонтом.
и разорвав небесную аорту,
струится ярким пламенем закат.
деревья опьянели, речка дремлет,
по небу разливается кагор...
и кажется, остановилось время
на циферблате сердца моего.
в небе облака играют в прятки.
солнце позолоченным колечком
сватается к непокорной речке.
мама, у меня не всё в порядке.
стрелки на часах вращают вечность.
я переболею, слышишь, мама,
ну а если время раны лечит,
как тогда избавиться от шрамов?
мама, потому уже не плачу,
что иссохла, даже плакать нечем
и последней летнею заначкой
южный ветер согревает плечи.
мама, жизнь моя на чёт и нечет
делится. и пеной шоколадной
в воздухе перекипает вечер,
чтоб засохнуть бабочкой гербарной.
ночью боль почувствуется резче,
будет сниться, что дышу на ладан.
мама, редкий сон бывает вещим,
только не расстраивайся, ладно?
 |
что-то сгнило в датском королевстве (В.Шекспир) |
нынче в небе столько золота
что лоснятся дерева
то что зелено то молодо
а пожухло - трын-трава
осень вновь покрыла ржавчиной
то что не прикрыла хной
а что сгнило то оплачено
позолоченной листвой
ветер хну сдувает ласково
словно пену с молока
породнилась с датской сказкою
среднерусская тоска
хочешь вскрикнуть - только выдохнешь
а вздохнёшь так в горле ком
ждёшь как девица на выданье
над прокисшим молоком
К полудню сомкнулись в согласии стрелки.
А время летит, не успеешь и ахнуть.
И в комнате воздух отнюдь не апрельский.
Кукушка в часах скоро выкрикнет "ахтунг!"
Глаза у девчушки, как чёрные сливы.
С полгода назад в них растаяло детство.
Оно распрощалось с ребёнком счастливым
в разрушенном доме, что был по соседству.
Как часто теперь наступает двенадцать...
В подвале не слышно весенней капели.
И девочка быстро привыкла бояться,
при этом привыкнуть любить не успела.
У мамы ладони - прозрачные льдинки.
А девочка тщетно пытается верить,
что снова родится, но только блондинкой,
с другими детьми чтобы в солнечном сквере
вдыхать свежий воздух... Но волосы сажей
спадают на плечи, как крылья вороньи.
Да окна подвальные взяты под стражу
решётками ржавыми. Где-то хоронят
родных. И кукушка зловеще напомнит -
закончилось время. Пора одеваться.
Согласие стрелок. Ещё один полдень.
Ещё одна память. И снова двенадцать...
...Как мама похожа теперь на старушку,
а раньше красивой её называли.
Ну как же прогнать эту злую кукушку,
чтоб больше не прятаться в тёмном подвале.
Здесь солнце сохнет рыжей курагой
и воздух до беззвучья горло сушит.
Здесь начинаешь принимать врагов,
друзей внезапно прекращаешь слушать.
Здесь небосклон так звёздами залит,
что даже ночь не в силах спрятать тени.
Здесь хочется бежать на край земли,
чтоб наконец уже накрыла темень.
Здесь даже похвала в родных устах
становится сухой горбушкой хлеба.
Здесь на созвездье Южного Креста
распято в муках северное небо.
Сохраню эту встречу и гулкие вопли сирен,
солнце медленно прело, сжимаясь в гнилой апельсин,
триста лет состраданья в глазах петербургских трущоб,
никогда не забуду, как приторно пахла сирень,
как плутали слова, как земля замерла на оси...
Я всё это запрячу-зарою надёжнее, чтоб
из ажурных морщинок твоих и напрягшихся жил
и в песочных часах по минутам просеивать жизнь.
Жизнь - в которую ты золотою песчинкой проник.