|
|
||
Само название восходит к одной из аллегорических фигур из повести Д. Беньяна "Путь паломника" (1678), где речь идет о небольшом городке, где проводятся ярмарки под заглавием Тщеславие.
Как и большинство романов того времени, "Ярмарка тщеславия" печаталась отдельными выпусками, выходившими с января 1847 по июль 1848 и были шикарно снабжены гравюрами, выполненными по рисункам самого Теккерея, весьма классного художника. Естественно, что необходимость писать к очередном номеру часто приводила к поспешностям и несуразностям, что особенно сказалось в концовке романа, где неожиданно завязывается острая психологическая коллизия между на протяжении всего повествования шедших друг к другу навстречу любящими сердцами, так что роман можно было начинать сначала, но уже не как социальный, а как психологический.
Современная писателю критика сразу же углядела в романе шедевр, но упрекала автора в слишком мрачном взгляде на человеческую природу. Теккерей говорил, что, увы, он видит людей "отвратно глупыми и эгоистичными".
Также был отмечен сильный морализаторский дух романа. "Я не собираюсь быть его ученицей, хотя Теккерей, как и все сильные интеллекты, стремится распространить вокруг себя дух назидания", -- писала в 1857 романистка Дж. Элиот. С тех пор обсуждение романа продолжает набирать обороты. Так, один английский автор -- Д. Сазеленд, в вышедшей в 1996 году книге, всерьез обсуждает вопрос: могла ли одна из главных героинь романа Б. Шарп убить своего мужа, и обвиняет Теккерея в слишком пристрастном к ней отношении, будто это не романный, а исторический персонаж. "Бекки -- уникум. Она имеет похоть к жизни и удивительную энергию -- из-за этого ей можно простить все. Несмотря на некоторые ее действия, некоторым образом некорректные, ты готов извинить ей все", -- заявляет соверменная американская актриса Н. Ли, которая в конце 1990-х объездила мир с моноспектаклем по роману.
Фильм знает несколько экранизаций, в том числе 4 немые и множество театральных и телевизионных постановок. Самой известной была американская экранизация (1935) "Бекки Шарп". Роль Бекки превосходно исполнила американская актриса М. Хопкинкс. Ей удалось сочетать грациозную прелесть наивной провинциалки с жесткими внутренними хищными повадками. Как опытный рыболов, она на свою привлекательность ловит одного мужика за другим, но каждый раз терпит крах из-за своей чрезмерной упоенностью победами, и, оставшись у разбитого корыта, вновь начинает очередную охоту.
| English | Русский |
| How they were married is not of the slightest consequence to anybody. What is to hinder a Captain who is a major, and a young lady who is of age, from purchasing a licence, and uniting themselves at any church in this town? Who needs to be told, that if a woman has a will she will assuredly find a way?--My belief is that one day, when Miss Sharp had gone to pass the forenoon with her dear friend Miss Amelia Sedley in Russell Square, a lady very like her might have been seen entering a church in the City, in company with a gentleman with dyed mustachios, who, after a quarter of an hour's interval, escorted her back to the hackney-coach in waiting, and that this was a quiet bridal party. | Как они поженились, это ровно никого не касается. Что могло помешать совершеннолетнему капитану и девице, достигшей брачного возраста, выправить лицензию и обвенчаться в любой лондонской церкви? Всякий знает, что если женщина чего-нибудь захочет, то непременно поставит на своем. Мне думается, что в один прекрасный день, когда мисс Шарп отправилась на Рассел-сквер провести утро со своей милой подружкой мисс Эмилией Се дли, вы могли бы увидеть некую особу, весьма похожую на Ребекку, входящей в одну из церквей Сити в сопровождении джентльмена с нафабренными усами, который через четверть часа проводил свою даму до поджидавшей ее наемной кареты, - и что все это означало не что иное, как скромную свадьбу. |
| And who on earth, after the daily experience we have, can question the probability of a gentleman marrying anybody? How many of the wise and learned have married their cooks? Did not Lord Eldon himself, the most prudent of men, make a runaway match? Were not Achilles and Ajax both in love with their servant maids? And are we to expect a heavy dragoon with strong desires and small brains, who had never controlled a passion in his life, to become prudent all of a sudden, and to refuse to pay any price for an indulgence to which he had a mind? If people only made prudent marriages, what a stop to population there would be! | Да и кто из живущих станет отрицать безусловное право джентльмена жениться на ком угодно, судя по тому, что мы ежедневно наблюдаем? Сколько умных и ученых людей женились на своих кухарках! Разве сам лорд Элдон, рассудительнейший человек, не увез свою невесту тайком? Разве Ахилл и Аякс не были влюблены в своих служанок? И можем ли мы ждать от тяжеловесного драгуна, наделенного сильными желаниями и карликовым мозгом, никогда не умевшего владеть своими страстями, чтобы он внезапно взялся за ум и перестал любой ценой добиваться исполнения прихоти, которая засела ему в голову? Если бы люди заключали только благоразумные браки, какой урон это нанесло бы росту народонаселения на земле! |
| It seems to me, for my part, that Mr. Rawdon's marriage was one of the honestest actions which we shall have to record in any portion of that gentleman's biography which has to do with the present history. No one will say it is unmanly to be captivated by a woman, or, being captivated, to marry her; and the admiration, the delight, the passion, the wonder, the unbounded confidence, and frantic adoration with which, by degrees, this big warrior got to regard the little Rebecca, were feelings which the ladies at least will pronounce were not altogether discreditable to him. When she sang, every note thrilled in his dull soul, and tingled through his huge frame. When she spoke, he brought all the force of his brains to listen and wonder. If she was jocular, he used to revolve her jokes in his mind, and explode over them half an hour afterwards in the street, to the surprise of the groom in the tilbury by his side, or the comrade riding with him in Rotten Row. | На мой взгляд, брак мистера Родона был, пожалуй, одним из самых честных поступков, какие нам придется отметить в той части биографии этого джентльмена, которая связана с настоящим повествованием. Никто не скажет, что недостойно человека увлечься женщиной или, увлекшись, жениться на ней. А удивление, восторг, страсть, безграничное доверие и безумное обожание, какими этот рослый воин мало-помалу начал проникаться к маленькой Ребекке, - все это чувства, которые - во всяком случае, по мнению дам - скорее делают ему честь. Когда Ребекка пела, каждая нота заставляла трепетать его ленивую душу и отдавалась в его грузном теле. Когда она говорила, он напрягал все силы своего ума, чтобы внимать и удивляться. Если она бывала в шутливом настроении, он долго иереварнвал ее шутки и лишь полчаса спустя, уже на улице, начинал громко хохотать над ними - к изумлению своего грума, сидевшего рядом с ним в тильбюри, или товарища, с которым он катался верхом на Роттен-роу. |
| Her words were oracles to him, her smallest actions marked by an infallible grace and wisdom. "How she sings,--how she paints," thought he. "How she rode that kicking mare at Queen's Crawley!" And he would say to her in confidential moments, | Ее слова были для него вещаниями оракула, самый пустячный ее поступок носил отпечаток непогрешимой мудрости и такта. "Как она поет! Как рисует! - думал он. - Как она справилась с этой норовистой кобылой в Королевском Кроули!" И он говаривал Ребекке восхищенно: |
| "By Jove, Beck, you're fit to be Commander-in- Chief, or Archbishop of Canterbury, by Jove." | - Ей-богу, Век, тебе бы быть главнокомандующим или архиепископом Кентерберийским, клянусь честью! |
| Is his case a rare one? and don't we see every day in the world many an honest Hercules at the apron-strings of Omphale, and great whiskered Samsons prostrate in Delilah's lap? | И разве это такой редкий случай? Разве мы не видим повседневно добродушных Геркулесов, держащихся за юбки Омфал, и огромных бородатых Самсонов, лежащих у ног Далил? |
| When, then, Becky told him that the great crisis was near, and the time for action had arrived, Rawdon expressed himself as ready to act under her orders, as he would be to charge with his troop at the command of his colonel. | И вот, когда Бекки сообщила Родону, что великая минута наступила и пора действовать, он выразил такую же готовность слушаться ее приказа, с какою пустился бы со своим эскадроном в атаку по команде полковника. |
| There was no need for him to put his letter into the third volume of Porteus. Rebecca easily found a means to get rid of Briggs, her companion, and met her faithful friend in "the usual place" on the next day. She had thought over matters at night, and communicated to Rawdon the result of her determinations. He agreed, of course, to everything; was quite sure that it was all right: that what she proposed was best; that Miss Crawley would infallibly relent, or "come round," as he said, after a time. Had Rebecca's resolutions been entirely different, he would have followed them as implicitly. "You have head enough for both of us, Beck," said he. "You're sure to get us out of the scrape. I never saw your equal, and I've met with some clippers in my time too." And with this simple confession of faith, the love-stricken dragoon left her to execute his part of the project which she had formed for the pair. | Ему не понадобилось вкладывать письмо в третий том Портпаса. На следующий день Ребекка легко нашла способ отделаться от своей спутницы Бригс и встретиться со своим верным другом в "обычном месте". За ночь она все обдумала и сообщила Родону результат своих решений. Конечно, он был на все согласен, а также уверен, что все обстоит отлично, что ее предложение лучшее из всех возможных, что мисс Кроули обязательно смягчится со временем, или "утихомирится", как он выразился. Если бы Ребекка пришла к противоположному решению, он принял бы его также безоговорочно. "У тебя хватит ума на нас обоих, Бек, - говорил он, - ты наверняка выручишь нас из беды. Я не знаю никого, кто мог бы с тобой сравниться, а я на своем веку встречал немало пройдох". И с этим нежным признанием, в котором заключался его символ веры, уязвленный любовью драгун распростился с Ребеккой и отправился приводить в исполнение свою часть плана, который Ребекка составила для них обоих. |
| It consisted simply in the hiring of quiet lodgings at Brompton, or in the neighbourhood of the barracks, for Captain and Mrs. Crawley. For Rebecca had determined, and very prudently, we think, to fly. Rawdon was only too happy at her resolve; he had been entreating her to take this measure any time for weeks past. He pranced off to engage the lodgings with all the impetuosity of love. He agreed to pay two guineas a week so readily, that the landlady regretted she had asked him so little. He ordered in a piano, and half a nursery- house full of flowers: and a heap of good things. As for shawls, kid gloves, silk stockings, gold French watches, bracelets and perfumery, he sent them in with the profusion of blind love and unbounded credit. And having relieved his mind by this outpouring of generosity, he went and dined nervously at the club, waiting until the great moment of his life should come. | План этот состоял в найме скромной квартирки для капитана и миссис Кроули в Бромптоне или вообще по соседству с казармами. Дело в том, что Ребекка решила - и, по нашему мнению, весьма благоразумно - бежать. Родон был вне себя от счастья, он склонял ее к этому уже несколько недель. Со всем пылом любви помчался он нанимать квартиру и с такой готовностью согласился платить две гинеи в неделю, что квартирная хозяйка пожалела, что запросила мало. Он заказал фортепьяно, закупил пол-оранжереи цветов и кучу всяких вкусных вещей. Что же касается шалей, лайковых перчаток, шелковых чулок, золотых французских часиков, браслетов и духов, то он послал их на квартиру с расточительностью слепой любви и неограниченного кредита. Облегчив душу подобным излиянием щедрости, он отправился в клуб и там пообедал, с волнением ожидая великого часа. |
| The occurrences of the previous day; the admirable conduct of Rebecca in refusing an offer so advantageous to her, the secret unhappiness preying upon her, the sweetness and silence with which she bore her affliction, made Miss Crawley much more tender than usual. An event of this nature, a marriage, or a refusal, or a proposal, thrills through a whole household of women, and sets all their hysterical sympathies at work. As an observer of human nature, I regularly frequent St. George's, Hanover Square, during the genteel marriage season; and though I have never seen the bridegroom's male friends give way to tears, or the beadles and officiating clergy any way affected, yet it is not at all uncommon to see women who are not in the least concerned in the operations going on--old ladies who are long past marrying, stout middle-aged females with plenty of sons and daughters, let alone pretty young creatures in pink bonnets, who are on their promotion, and may naturally take an interest in the ceremony--I say it is quite common to see the women present piping, sobbing, sniffling; hiding their little faces in their little useless pocket-handkerchiefs; and heaving, old and young, with emotion. When my friend, the fashionable John Pimlico, married the lovely Lady Belgravia Green Parker, the excitement was so general that even the little snuffy old pew-opener who let me into the seat was in tears. And wherefore? I inquired of my own soul: she was not going to be married. | События предыдущего дня - благородное поведение Ребекки, отклонившей столь выгодное предложение, тайное несчастье, тяготевшее над нею, кротость и безропотность, с какими она сносила превратности судьбы, - еще больше расположили к ней мисс Кроули. Такого рода события, как свадьба, отказ или предложение, всегда приводят в трепет женское население дома и пробуждают все истерические наклонности представительниц прекрасного пола. В качестве наблюдателя человеческой природы я регулярно посещаю в течение сезона светских свадеб церковь св. Георга, близ Ганновер-сквер. И хотя я никогда не видал, чтобы кто-либо из мужчин, друзей жениха, проливал слезы или чтобы приходские сторожа и церковнослужители проявляли хоть малейшие признаки расстройства чувств, но зато сплошь и рядом можно увидеть, как женщины, не имеющие никакого касательства к происходящему торжеству, - старые дамы, давно вышедшие из брачного возраста, дородные матроны средних лет, обремененные большим семейством, не говоря уж о хорошеньких молоденьких созданиях в розовых шляпках (они ожидают своего производства в высший чин и потому, естественно, интересуются церемонией), - так вот, говорю я, вы можете сплошь и рядом увидеть, как присутствующие женщины проливают слезы, рыдают, сморкаются, прячут лица в крошечные бесполезные носовые платочки, и все - и старухи, и молодые - вздыхают от глубины души. Когда мой друг, щеголь Джон Пимлико, вступал в брак с очаровательной леди Белгрейвией Грин-Паркер, все так волновались, что даже маленькая, перепачканная нюхательным табаком старушка, присматривавшая за церковными скамьями и проводившая меня на место, заливалась слезами. "А почему? - спросил я себя. - Ведь ее-то не выдают замуж". |
| Miss Crawley and Briggs in a word, after the affair of Sir Pitt, indulged in the utmost luxury of sentiment, and Rebecca became an object of the most tender interest to them. In her absence Miss Crawley solaced herself with the most sentimental of the novels in her library. Little Sharp, with her secret griefs, was the heroine of the day. | Словом, после истории с сэром Питтом мисс Кроули и Бригс предавались безудержной оргии чувств, и Ребекка стала для них предметом нежнейшего интереса. В ее отсутствие мисс Кроули утешалась чтением самого сентиментального романа, какой только нашелся у нее в библиотеке. Малютка Шарп с ее тайными горестями стала героиней дня. |
| That night Rebecca sang more sweetly and talked more pleasantly than she had ever been heard to do in Park Lane. She twined herself round the heart of Miss Crawley. She spoke lightly and laughingly of Sir Pitt's proposal, ridiculed it as the foolish fancy of an old man; and her eyes filled with tears, and Briggs's heart with unutterable pangs of defeat, as she said she desired no other lot than to remain for ever with her dear benefactress. | В тот вечер Ребекка пела слаще и беседовала занимательнее, чем когда-либо на Парк-лейн. Она обвилась вокруг сердца мисс Кроули. О предложении сэра Питта она вспоминала с шутками и улыбкой, высмеивая его как стариковскую блажь; когда же она сказала, что не хотела бы для себя никакого иного жребия, кроме возможности остаться навсегда со своей дорогой благодетельницей, глаза ее наполнились слезами, а сердце Бригс - горестным сознанием собственной ненужности. |
| "My dear little creature," the old lady said, "I don't intend to let you stir for years, that you may depend upon it. As for going back to that odious brother of mine after what has passed, it is out of the question. Here you stay with me and Briggs. Briggs wants to go to see her relations very often. Briggs, you may go when you like. But as for you, my dear, you must stay and take care of the old woman." | - Дорогая моя крошка, - промолвила старая леди, - я не позволю вам тронуться с места еще много, много лет - можете в этом не сомневаться. О том, чтобы возвратиться к моему противному брату, после всего происшедшего не может быть и речи. Вы останетесь здесь со мною, а Бригс - Бригс часто выражала желание навестить родных. Бригс, теперь вы можете ехать куда угодно! Ну, а вам, моя дорогая, придется остаться и ухаживать за старухой. |
| If Rawdon Crawley had been then and there present, instead of being at the club nervously drinking claret, the pair might have gone down on their knees before the old spinster, avowed all, and been forgiven in a twinkling. But that good chance was denied to the young couple, doubtless in order that this story might be written, in which numbers of their wonderful adventures are narrated-- adventures which could never have occurred to them if they had been housed and sheltered under the comfortable uninteresting forgiveness of Miss Crawley. | Если бы Родон Кроули присутствовал здесь, а не сидел в клубе и не тянул в волнении красное вино, наша парочка могла бы броситься на колени перед старой девой, признаться ей во всем и в мгновение ока получить прощение. Но в таком счастливом исходе было отказано молодой чете - несомненно, для того, чтобы можно было написать наш роман, в котором будет рассказано о множестве изумительных приключений этих супругов - приключений, которые никогда не были бы ими пережиты, если бы им предстояло обитать под кровом удобного для них, но не интересного для читателя прощения мисс Кроули. |
| Under Mrs. Firkin's orders, in the Park Lane establishment, was a young woman from Hampshire, whose business it was, among other duties, to knock at Miss Sharp's door with that jug of hot water which Firkin would rather have perished than have presented to the intruder. This girl, bred on the family estate, had a brother in Captain Crawley's troop, and if the truth were known, I daresay it would come out that she was aware of certain arrangements, which have a great deal to do with this history. At any rate she purchased a yellow shawl, a pair of green boots, and a light blue hat with a red feather with three guineas which Rebecca gave her, and as little Sharp was by no means too liberal with her money, no doubt it was for services rendered that Betty Martin was so bribed. | В доме на Парк-лейн под командой миссис Феркин состояла молодая девушка из Хэмпшира, которой вменялось в обязанность наряду с прочими ее делами стучать в дверь мисс Шарп и подавать кувшин горячей воды, так как Феркин скорее наложила бы на себя руки, чем стала оказывать подобные услуги незваной гостье. У этой девушки, выросшей в фамильном поместье, был брат в эскадроне капитана Кроули, и если бы все тайное вышло наружу, то, пожалуй, оказалось бы, что она осведомлена о многих делах, имеющих весьма близкое касательство к нашей истории. Во всяком случае, девушка приобрела себе желтую шаль, пару зеленых башмаков и голубую шляпу с красным пером на три гинеи, подаренные ей Ребеккой; а так как малютка Шарп вовсе не отличалась чрезмерной щедростью, то, надо полагать, Бетти Мартин получила эту взятку за оказанные ею услуги. |
| On the second day after Sir Pitt Crawley's offer to Miss Sharp, the sun rose as usual, and at the usual hour Betty Martin, the upstairs maid, knocked at the door of the governess's bedchamber. | Наутро после предложения, сделанного сэром Питтом Кроули своей гувернантке, солнце встало, как обычно, и в обычный час Бетти Мартин, горничная, прислуживавшая наверху, постучала в дверь мисс Шарп. |
| No answer was returned, and she knocked again. Silence was still uninterrupted; and Betty, with the hot water, opened the door and entered the chamber. | Ответа не последовало, и Бетти постучала вторично. По-прежнему полная тишина. Тогда Бетти, но выпуская из рук кувшина с горячей водой, открыла дверь и вошла в комнату. |
| The little white dimity bed was as smooth and trim as on the day previous, when Betty's own hands had helped to make it. Two little trunks were corded in one end of the room; and on the table before the window--on the pincushion the great fat pincushion lined with pink inside, and twilled like a lady's nightcap--lay a letter. It had been reposing there probably all night. | Беленькая постелька под кисейным пологом оставалась такой же аккуратной и прибранной, как и накануне, когда Бетти собственноручно помогала привести ее в порядок. Два чемоданчика, перевязанные веревками, стояли в одном углу комнаты, а на столе перед окном - на подушечке для булавок, на большой пухлой подушечке для булавок, с розовой подкладкой, просвечивавшей сквозь сетку, связанную, наподобие дамского ночного чепца, в диагональ, - лежало письмо. Вероятно, оно пролежало тут всю ночь. |
| Betty advanced towards it on tiptoe, as if she were afraid to awake it--looked at it, and round the room, with an air of great wonder and satisfaction; took up the letter, and grinned intensely as she turned it round and over, and finally carried it into Miss Briggs's room below. | Бетти подошла к нему на цыпочках, словно боялась разбудить его, обвела взглядом комнату с видом изумленным, но и довольным, взяла письмо с подушечки, ухмыляясь, повертела в руках и, наконец, понесла вниз, в комнату мисс Бригс. |
| How could Betty tell that the letter was for Miss Briggs, I should like to know? All the schooling Betty had had was at Mrs. Bute Crawley's Sunday school, and she could no more read writing than Hebrew. | Желал бы я знать, каким образом Бетти могла решить, что письмо адресовано мисс Бригс? Все обучение Бетти свелось к тому, что она посещала воскресную школу миссис Бьют Кроули, так что в писаных буквах она разбиралась не лучше, чем в древнееврейских текстах. |
| "La, Miss Briggs," the girl exclaimed, "O, Miss, something must have happened--there's nobody in Miss Sharp's room; the bed ain't been slep in, and she've run away, and left this letter for you, Miss." | - О мисс Бригс! - воскликнула девушка. - О мисс! Наверное, что-нибудь случилось: в комнате мисс Шарп никого нет, на постели никто не спал, а сама она сбежала, вот только оставила вам это письмо, мисс! |
| "WHAT!" cries Briggs, dropping her comb, the thin wisp of faded hair falling over her shoulders; "an elopement! Miss Sharp a fugitive! What, what is this?" and she eagerly broke the neat seal, and, as they say, "devoured the contents" of the letter addressed to her. | - Что?! - закричала Бригс, роняя гребень и рассыпая но плечам жидкие пряди выцветших волос. - Побег? Мисс Шарп убежала? Что же это, что же это? - И, живо сломав аккуратную печать, она принялась, как говорится, пожирать глазами содержание письма, ей адресованного. |
| Dear Miss Briggs [the refugee wrote], the kindest heart in the world, as yours is, will pity and sympathise with me and excuse me. With tears, and prayers, and blessings, I leave the home where the poor orphan has ever met with kindness and affection. Claims even superior to those of my benefactress call me hence. I go to my duty--to my HUSBAND. Yes, I am married. My husband COMMANDS me to seek the HUMBLE HOME which we call ours. | "Дорогая мисс Бригс, - писала беглянка, - столь нежное сердце, как ваше, отнесется с жалостью и сочувствием ко мне и простит меня. Обливаясь слезами и вознося к небу молитвы и благословения, покидаю я тот дом, где бедная сиротка всегда встречала ласку и любовь. Обязательства, стоящие даже выше обязательств перед моей благодетельницей, отзывают меня, Я иду, послушная велению долга, к мужу, Да, я замужем. Мой супруг приказывает мне следовать за ним в скромное жилище, которое мы зовем своим. |
| Dearest Miss Briggs, break the news as your delicate sympathy will know how to do it--to my dear, my beloved friend and benefactress. Tell her, ere I went, I shed tears on her dear pillow--that pillow that I have so often soothed in sickness--that I long AGAIN to watch--Oh, with what joy shall I return to dear Park Lane! How I tremble for the answer which is to SEAL MY FATE! When Sir Pitt deigned to offer me his hand, an honour of which my beloved Miss Crawley said I was DESERVING (my blessings go with her for judging the poor orphan worthy to be HER SISTER!) I told Sir Pitt that I was already A WIFE. Even he forgave me. But my courage failed me, when I should have told him all--that I could not be his wife, for I WAS HIS DAUGHTER! I am wedded to the best and most generous of men--Miss Crawley's Rawdon is MY Rawdon. At his COMMAND I open my lips, and follow him to our humble home, as I would THROUGH THE WORLD. O, my excellent and kind friend, intercede with my Rawdon's beloved aunt for him and the poor girl to whom all HIS NOBLE RACE have shown such UNPARALLELED AFFECTION. Ask Miss Crawley to receive HER CHILDREN. I can say no more, but blessings, blessings on all in the dear house I leave, prays | Дражайшая мисс Бригс, сообщите эту весть моему дорогому, моему возлюбленному другу и благодетельнице, - ваше доброе сердце подскажет вам, как это сделать. Скажите ей, что, прежде чем уйти, я оросила слезами ее дорогое изголовье - то изголовье, которое столь часто оправляла во время ее болезни... у которого мечтаю снова бодрствовать. О, с какой радостью я вернусь на дорогую мне Парк-лейн! Как трепещу в ожидании ответа, который решит мою судьбу! Когда сэр Питт соблаговолил предложить мае руку, оказав мне честь, которой я заслуживаю, по словам возлюбленной моей мисс Кроули (благословляю ее за то, что она сочла бедную сиротку достойной стать ее сестрой!), я призналась сэру Питту в том, что я замужем. Даже он простил меня. Но у меня не хватило смелости сказать ему все: что я не могу быть его женой - потому что я его дочь! Я связала свою жизнь с достойнейшим, благороднейшим человеком: Родон мисс Кроули - мой Родон, Это по его распоряжению я открываюсь теперь перед вами и следую за ним в наше скромное жилище, как последовала бы на край света. О мой добрый и ласковый друг, заступитесь перед любимой тетушкой моего Родона за него и за бедную девушку, к которой вся его благородная родия проявила такую ни с чем не сравнимую приязнь. Упросите мисс Кроули принять своих детей. Не могу ничего больше прибавить, по призываю тысячу благословений на всех в том милом доме, который я покидаю. |
| Your affectionate | Ваша любящая и |
| and GRATEFUL Rebecca Crawley. | заранее благодарная Ребекка Кроули. |
| Midnight. | Полночь". |
| Just as Briggs had finished reading this affecting and interesting document, which reinstated her in her position as first confidante of Miss Crawley, Mrs. Firkin entered the room. | Не успела Бригс дочитать этот трогательный и захватывающий документ, восстанавливавший ее в положении первой наперсницы мисс Кроули, как в комнату вошла миссис Феркин. |
| "Here's Mrs. Bute Crawley just arrived by the mail from Hampshire, and wants some tea; will you come down and make breakfast, Miss?" | - Приехала с почтовой каретой из Хэмпшира миссис Бьют Кроули и просит чаю. Не позаботитесь ли вы о завтраке, мисс? |
| And to the surprise of Firkin, clasping her dressing-gown around her, the wisp of hair floating dishevelled behind her, the little curl-papers still sticking in bunches round her forehead, Briggs sailed down to Mrs. Bute with the letter in her hand containing the wonderful news. | К изумлению Феркин, мисс Бригс, запахнув полы своего капота, устремилась вниз к миссис Бьют с письмом, содержащим изумительную новость, причем жиденькая косичка ее растрепалась и развевалась сзади, а папильотки все еще гроздьями окаймляли ее чело. |
| "Oh, Mrs. Firkin," gasped Betty, "sech a business. Miss Sharp have a gone and run away with the Capting, and they're off to Gretney Green!" | - О миссис Феркин, - задыхаясь, доложила Бетти, - вот оказия! Мисс Шарп взяла да и сбежала с капитаном. Они удрали в Гретна-Грин. |
| We would devote a chapter to describe the emotions of Mrs. Firkin, did not the passions of her mistresses occupy our genteeler muse. | Мы посвятили бы целую главу описанию чувств миссис Феркин, если бы пашу великосветскую музу не занимали в большей степени страсти, обуревавшие ее высокопоставленных хозяек. |
| When Mrs. Bute Crawley, numbed with midnight travelling, and warming herself at the newly crackling parlour fire, heard from Miss Briggs the intelligence of the clandestine marriage, she declared it was quite providential that she should have arrived at such a time to assist poor dear Miss Crawley in supporting the shock--that Rebecca was an artful little hussy of whom she had always had her suspicions; and that as for Rawdon Crawley, she never could account for his aunt's infatuation regarding him, and had long considered him a profligate, lost, and abandoned being. And this awful conduct, Mrs. Bute said, will have at least this good effect, it will open poor dear Miss Crawley's eyes to the real character of this wicked man. Then Mrs. Bute had a comfortable hot toast and tea; and as there was a vacant room in the house now, there was no need for her to remain at the Gloster Coffee House where the Portsmouth mail had set her down, and whence she ordered Mr. Bowls's aide-de-camp the footman to bring away her trunks. | Когда миссис Бьют Кроули, окоченевшая от ночного путешествия и гревшаяся у только что затопленного и весело потрескивающего камина в столовой, услышала от мисс Бригс о тайном браке, она заявила, что само провидение привело ее к такое время для оказания голубушке мисс Кроули поддержки в постигшем ее горе и что Ребекка - хитрая маленькая бестия, лично она никогда ни минуты в том не сомневалась. Что касается Родона, то для нее всегда было загадкой, как он сумел так ловко обойти старуху, ведь это пропащая душа, мот, распутник, - она, миссис Бьют, давно это говорила. Хорошо еще, что его мерзкий поступок откроет голубушке мисс Кроули глаза на истинный характер этого невозможного человека. Затем миссис Бьют с аппетитом напилась чаю с горячими гренками, а так как в доме оказалось теперь свободное помещение, то ей уже не надо было больше ютиться в Глостерской кофейной, куда доставила ее портсмутская почтовая карета, и она приказала лакею, состоявшему под началом у мистера Боулса, доставить ей оттуда ее чемоданы. |
| Miss Crawley, be it known, did not leave her room until near noon-- taking chocolate in bed in the morning, while Becky Sharp read the Morning Post to her, or otherwise amusing herself or dawdling. The conspirators below agreed that they would spare the dear lady's feelings until she appeared in her drawing-room: meanwhile it was announced to her that Mrs. Bute Crawley had come up from Hampshire by the mail, was staying at the Gloster, sent her love to Miss Crawley, and asked for breakfast with Miss Briggs. The arrival of Mrs. Bute, which would not have caused any extreme delight at another period, was hailed with pleasure now; Miss Crawley being pleased at the notion of a gossip with her sister-in-law regarding the late Lady Crawley, the funeral arrangements pending, and Sir Pitt's abrupt proposal to Rebecca. | Мисс Кроули, надо вам сказать, не покидала своей комнаты почти до полудня - она пила по утрам шоколад в постели, пока Бекки Шарп читала ей "Морнинг пост", или как-нибудь иначе убивала время. Заговорщицы внизу условились между собой щадить чувства дорогой леди, пока она не появится в гостиной. Тем временем старухе доложили, что миссис Бьют Кроули прибыла с почтовой каретой из Хэмпшира, остановилась в "Глостере", шлет свой привет и любовь мисс Кроули и просит разрешения позавтракать с мисс Бригс. Прибытие миссис Бьют в другое время не вызвало бы особого восторга, но теперь оно было принято с удовольствием. Мисс Кроули радовалась возможности посудачить с невесткой о покойной леди Кроули, о предстоящих приготовлениях к похоронам и о внезапном предложении сэра Питта, сделанном Ребекке. |
| It was not until the old lady was fairly ensconced in her usual arm- chair in the drawing-room, and the preliminary embraces and inquiries had taken place between the ladies, that the conspirators thought it advisable to submit her to the operation. Who has not admired the artifices and delicate approaches with which women "prepare" their friends for bad news? Miss Crawley's two friends made such an apparatus of mystery before they broke the intelligence to her, that they worked her up to the necessary degree of doubt and alarm. | Лишь после того как старая леди погрузилась в свое обычное кресло в гостиной и между дамами произошел предварительный обмен приветствиями и расспросами, заговорщицы решили, что пора приступить к операции. Кто не восхищался искусными и деликатными маневрами, какими женщины "подготавливают" друзей к дурным новостям! Обе приятельницы мисс Кроули пустили в ход такую машинерию таинственности, прежде чем преподнести ей новость, что довели старуху до надлежащего градуса сомнений и тревоги. |
| "And she refused Sir Pitt, my dear, dear Miss Crawley, prepare yourself for it," Mrs. Bute said, "because--because she couldn't help herself." | - И она отказала сэру Питту, моя голубушка, голубушка мисс Кроули, потому что... мужайтесь, - говорила миссис Бьют, - потому что не могла поступить иначе. |
| "Of course there was a reason," Miss Crawley answered. "She liked somebody else. I told Briggs so yesterday." | - Конечно, тут были причины, - заметила мисс Кроули. - Она любит кого-то другого. Я так и сказала вчера Бригс. |
| "LIKES somebody else!" Briggs gasped. "O my dear friend, she is married already." | - Любит кого-то другого! - произнесла, задыхаясь, Бригс. - О мой дорогой друг, она уже замужем! |
| "Married already," Mrs. Bute chimed in; and both sate with clasped hands looking from each other at their victim. | - Уже замужем! - повторила миссис Бьют. Обе они сидели, стиснув руки и поглядывая то друг на друга, то на свою жертву. |
| "Send her to me, the instant she comes in. The little sly wretch: how dared she not tell me?" cried out Miss Crawley. | - Пришлите ее ко мне, как только она вернется. Этакая негодница! Как же она посмела не рассказать мне? - воскликнула мисс Кроули. |
| "She won't come in soon. Prepare yourself, dear friend--she's gone out for a long time--she's--she's gone altogether." | - Она не скоро вернется. Приготовьтесь, дорогой друг: она ушла из дому надолго... она... она совсем ушла. |
| "Gracious goodness, and who's to make my chocolate? Send for her and have her back; I desire that she come back," the old lady said. | - Боже милосердный, а кто же будет мне варить шоколад? Пошлите за нею и доставьте ее обратно. Я желаю, чтобы она вернулась, - кипятилась старая леди. |
| "She decamped last night, Ma'am," cried Mrs. Bute. | - Она исчезла этой ночью, сударыня! - воскликнула миссис Бьют. |
| "She left a letter for me," Briggs exclaimed. "She's married to--" | - Она оставила мне письмо, - добавила Бригс, - она вышла замуж за... |
| "Prepare her, for heaven's sake. Don't torture her, my dear Miss Briggs." | - Подготовьте ее, ради бога! Не мучайте ее, моя дорогая мисс Бригс. |
| "She's married to whom?" cries the spinster in a nervous fury. | - За кого она вышла замуж? - крикнула старая дева, приходя в бешенство. |
| "To--to a relation of--" | - За... родственника... |
| "She refused Sir Pitt," cried the victim. "Speak at once. Don't drive me mad." | - Она отказала сэру Питту, - закричала жертва. - Говорите же. Не доводите меня до сумасшествия! |
| "O Ma'am--prepare her, Miss Briggs--she's married to Rawdon Crawley." | - О сударыня!.. Подготовьте ее, мисс Бригс... она вышла замуж за Родона Кроули. |
| "Rawdon married Rebecca--governess--nobod-- Get out of my house, you fool, you idiot--you stupid old Briggs--how dare you? You're in the plot--you made him marry, thinking that I'd leave my money from him-- you did, Martha," the poor old lady screamed in hysteric sentences. | - Родон женился... на Ребекке... на гувернантке... на ничтож... Вон из моего дома, дура, идиотка! Бригс, вы - безмозглая старуха! Как вы осмелились! Это ваших рук дело... вы заставили Родона жениться, рассчитывая, что я лишу его наследства... Ото вы сделали, Марта! - истерически выкрикивала несчастная старуха. |
| "I, Ma'am, ask a member of this family to marry a drawing-master's daughter?" | - Я, сударыня, буду уговаривать члена такой фамилии жениться на дочери учителя рисования? |
| "Her mother was a Montmorency," cried out the old lady, pulling at the bell with all her might. | - Ее мать была Монморанси! - воскликнула старая леди, со всей мочи дергая за сонетку. |
| "Her mother was an opera girl, and she has been on the stage or worse herself," said Mrs. Bute. | - Ее мать была балетной танцовщицей, да и сама она выступала на сцене или еще того хуже, - возразила миссис Бьют. |
| Miss Crawley gave a final scream, and fell back in a faint. They were forced to take her back to the room which she had just quitted. One fit of hysterics succeeded another. The doctor was sent for-- the apothecary arrived. Mrs. Bute took up the post of nurse by her bedside. | Мисс Кроули издала заключительный вопль и откинулась на спинку кресла в обмороке. Пришлось отнести се обратно в спальню, которую она только что покинула. Одни припадок следовал за другим. Послали за доктором - прибежал аптекарь. Миссис Бьют заняла пост сиделки у кровати больной. |
| "Her relations ought to be round about her," that amiable woman said. | - Ее родственники должны быть при ней, - заявила эта любезная женщина. |
| She had scarcely been carried up to her room, when a new person arrived to whom it was also necessary to break the news. This was Sir Pitt. | Не успели перенести старуху в ее спальню, как появилось новое лицо, которому тоже необходимо было преподнести эту новость, - сэр Питт. |
| "Where's Becky?" he said, coming in. "Where's her traps? She's coming with me to Queen's Crawley." | - Где Бекки? - сказал он, входя в столовую. - Где ее пожитки? Она поедет со мной в Королевское Кроули. |
| "Have you not heard the astonishing intelligence regarding her surreptitious union?" Briggs asked. | - Разве вы не слышали умопомрачительной вести об ее утаенном от всех союзе? - спросила Бригс. |
| "What's that to me?" Sir Pitt asked. "I know she's married. That makes no odds. Tell her to come down at once, and not keep me." | - А мне какое до него дело? - возразил сэр Питт. - Я знаю, что она замужем! Не все ли равно? Скажите ей, чтобы она сейчас же спускалась и не задерживала меня. |
| "Are you not aware, sir," Miss Briggs asked, "that she has left our roof, to the dismay of Miss Crawley, who is nearly killed by the intelligence of Captain Rawdon's union with her?" | - А разве вы из осведомлены, сэр, - продолжала мисс Бригс, - что она покинула наш кров, к ужасу мисс Кроули, которую чуть не убила весть о браке ее с капитаном Родоном? |
| When Sir Pitt Crawley heard that Rebecca was married to his son, he broke out into a fury of language, which it would do no good to repeat in this place, as indeed it sent poor Briggs shuddering out of the room; and with her we will shut the door upon the figure of the frenzied old man, wild with hatred and insane with baffled desire. | Когда сэр Питт Кроули услышал, что Ребекка вышла замуж за его сына, он разразился такой бешеной бранью, которую неудобно повторять здесь. Бедная Бригс, содрогаясь, выскочила из комнаты. Вместе с нею и мы закроем дверь за обезумевшим стариком, дошедшим до неистовства и потерявшим разум от ненависти и несбывшихся желаний. |
| One day after he went to Queen's Crawley, he burst like a madman into the room she had used when there--dashed open her boxes with his foot, and flung about her papers, clothes, and other relics. Miss Horrocks, the butler's daughter, took some of them. The children dressed themselves and acted plays in the others. It was but a few days after the poor mother had gone to her lonely burying- place; and was laid, unwept and disregarded, in a vault full of strangers. | День спустя, вернувшись в Королевское Кроули, он как сумасшедший ворвался в комнату, которую занимала Ребекка, растоптал ногами ее коробки и картонки и расшвырял ее бумаги, одежду и прочие пожитки. Мисс Хорокс, дочь дворецкого, завладела некоторыми вещами Бекки; другие достались девочкам, и они разыгрывали в них свои комедии. Это произошло через несколько дней после того, как их бедная мать отправилась в место своего последнего упокоения и была положена, никем не оплаканная и никому не нужная, в склеп, где лежали одни чужие. |
| "Suppose the old lady doesn't come to," Rawdon said to his little wife, as they sate together in the snug little Brompton lodgings. She had been trying the new piano all the morning. The new gloves fitted her to a nicety; the new shawls became her wonderfully; the new rings glittered on her little hands, and the new watch ticked at her waist; "suppose she don't come round, eh, Becky?" | - А вдруг старуха не угомонится? - говорит Родон своей маленькой жене, когда они сидели вдвоем в уютной бромптонской квартирке. Ребекка все утро пробовала новое фортепьяно. Новые перчатки пришлись ей удивительно впору; новые шали замечательно были ей к лицу; новые кольца блестели на ее маленьких ручках, и новые часы тикали у ее талии. - А вдруг она не утихомирится? А, Бекки? |
| "I'LL make your fortune," she said; and Delilah patted Samson's cheek. | - Тогда я сама устрою твою судьбу, - ответила она. И Далила потрепала Самсона по щеке. |
| "You can do anything," he said, kissing the little hand. "By Jove you can; and we'll drive down to the Star and Garter, and dine, by Jove." | - Нет того, что ты не могла бы сделать! - согласился он, целуя маленькую ручку. - Ей-богу. А пока едем в "Звезду и Подвязку" обедать, честное слово. |
| English | Русский |
| If there is any exhibition in all Vanity Fair which Satire and Sentiment can visit arm in arm together; where you light on the strangest contrasts laughable and tearful: where you may be gentle and pathetic, or savage and cynical with perfect propriety: it is at one of those public assemblies, a crowd of which are advertised every day in the last page of the Times newspaper, and over which the late Mr. George Robins used to preside with so much dignity. There are very few London people, as I fancy, who have not attended at these meetings, and all with a taste for moralizing must have thought, with a sensation and interest not a little startling and queer, of the day when their turn shall come too, and Mr. Hammerdown will sell by the orders of Diogenes' assignees, or will be instructed by the executors, to offer to public competition, the library, furniture, plate, wardrobe, and choice cellar of wines of Epicurus deceased. | Если есть на Ярмарке Тщеславия выставка, на которую рука об руку приходят и Чувство и Сатира, где вы натыкаетесь на самые неожиданные контрасты, как смехотворные, так и печальные, где одинаково уместно и горячее сочувствие, и открытое, беспощадное осмеяние, - так это одно из тех публичных сборищ, объявления о коих пачками публикуются ежедневно на последней странице газеты "Таймс" и на коих с таким достоинством председательствовал покойный мистер Джордж Робинс. Мне думается, в Лондоне нет человека, который не побывал бы на этих сборищах, и каждый, кто чувствует в себе жилку моралиста, не может не задуматься с внезапным и странным холодком в душе о том, когда настанет и его черед и когда по иску Диогена или указанию судебного исполнителя аукционист пустит с молотка библиотеку покойного Эпикура, его мебель, посуду, гардероб и изысканные вина. |
| Even with the most selfish disposition, the Vanity Fairian, as he witnesses this sordid part of the obsequies of a departed friend, can't but feel some sympathies and regret. My Lord Dives's remains are in the family vault: the statuaries are cutting an inscription veraciously commemorating his virtues, and the sorrows of his heir, who is disposing of his goods. What guest at Dives's table can pass the familiar house without a sigh?--the familiar house of which the lights used to shine so cheerfully at seven o'clock, of which the hall-doors opened so readily, of which the obsequious servants, as you passed up the comfortable stair, sounded your name from landing to landing, until it reached the apartment where jolly old Dives welcomed his friends! What a number of them he had; and what a noble way of entertaining them. How witty people used to be here who were morose when they got out of the door; and how courteous and friendly men who slandered and hated each other everywhere else! He was pompous, but with such a cook what would one not swallow? he was rather dull, perhaps, but would not such wine make any conversation pleasant? We must get some of his Burgundy at any price, the mourners cry at his club. "I got this box at old Dives's sale," Pincher says, handing it round, "one of Louis XV's mistresses-- pretty thing, is it not?--sweet miniature," and they talk of the way in which young Dives is dissipating his fortune. | У любого из посетителей Ярмарки Тщеславия, будь он хоть самый черствый себялюбец, сердце сжимается от сострадания при виде этой неприглядной стороны похорон скончавшегося друга. Останки милорда Богача покоятся и семенном склепе; ваятели вырежут надпись на могильной плите, правдиво вещающую о его добродетелях и о скорби наследника, который уже распоряжается его добром. Какой гость, сидевший за столом Богача, пройдет без вздоха мимо знакомого дома, где в семь часов так весело загорались огни, где так гостеприимно распахивались парадные двери и подобострастные слуги звонко выкрикивали ваше имя от площадки к площадке, пока вы поднимались по удобной лестнице и пока оно не достигало того покоя, где радушный старый Богач приветствовал своих друзей! Сколько их у него было и с каким благородством он их принимал! Как остроумны бывали здесь люди и как они становились угрюмы, едва за ними закрывалась дверь! И сколь обходительны бывали здесь те, кто поносил и ненавидел друг друга во всяком ином месте. Он был чванлив, но при таком поваре чего не проглотишь! Он был, пожалуй, скучноват, но разве такое вино не оживляет всякой беседы? "Нужно раздобыть несколько бутылок его бургонского за любую цену!" - кричат безутешные друзья в его клубе. "Я приобрел эту табакерку на распродаже у старого Богача, - говорит Пинчер, пуская ее по рукам, - одна из метресс Людовика Пятнадцатого; миленькая вещица, не правда ли? Прелестная миниатюра!" И тут начинается разговор о том, как молодой Богач расточает отцовское состояние. |
| How changed the house is, though! The front is patched over with bills, setting forth the particulars of the furniture in staring capitals. They have hung a shred of carpet out of an upstairs window--a half dozen of porters are lounging on the dirty steps--the hall swarms with dingy guests of oriental countenance, who thrust printed cards into your hand, and offer to bid. Old women and amateurs have invaded the upper apartments, pinching the bed- curtains, poking into the feathers, shampooing the mattresses, and clapping the wardrobe drawers to and fro. Enterprising young housekeepers are measuring the looking-glasses and hangings to see if they will suit the new menage (Snob will brag for years that he has purchased this or that at Dives's sale), and Mr. Hammerdown is sitting on the great mahogany dining-tables, in the dining-room below, waving the ivory hammer, and employing all the artifices of eloquence, enthusiasm, entreaty, reason, despair; shouting to his people; satirizing Mr. Davids for his sluggishness; inspiriting Mr. Moss into action; imploring, commanding, bellowing, until down comes the hammer like fate, and we pass to the next lot. O Dives, who would ever have thought, as we sat round the broad table sparkling with plate and spotless linen, to have seen such a dish at the head of it as that roaring auctioneer? | Но как, однако, изменился дом! Фасад испещрен объявлениями, на которых жирными прописными буквами перечисляется по статьям все выставленное на продажу. Из окна верхнего этажа свесился обрывок ковра; с полдюжины носильщиков толчется на грязном крыльце; сени кишат потрепанными личностями с восточной наружностью, которые суют вам в руки печатные карточки и предлагают за вас торговаться. Старухи и коллекционеры наводнили верхние комнаты, щупают пологи у кроватей, тычут пальцами в матрацы, взбивают перины и хлопают ящиками комодов. Предприимчивые молодые хозяйки вымеряют зеркала и драпировки, соображая, подойдут ли они к их новому обзаведению (Сноб будет потом несколько лет хвастать, что приобрел то-то или то-то на распродаже у Богача), а мистер Аукционист, восседая на большом обеденном столе красного дерева внизу в столовой и размахивая молоточком из слоновой кости, выхваливает свои товары, пуская в ход все доступные ему средства красноречия - энтузиазм, уговоры, призывы к разуму, отчаяние, - орет на своих помощников, подтрунивает над нерешительностью мистера Дэвидса, наседает на мистера Мосса, умоляет, командует, вопит - пока молоток не опускается с неумолимостью рока и мы не переходим к следующему номеру. О Богач, кто мог бы подумать, сидя за широчайшим столом, на котором сверкало серебро и столовое белье ослепительной белизны, что в один прекрасный день мы увидим на почетном месте такое блюдо, как орущий Аукционист! |
| It was rather late in the sale. The excellent drawing-room furniture by the best makers; the rare and famous wines selected, regardless of cost, and with the well-known taste of the purchaser; the rich and complete set of family plate had been sold on the previous days. Certain of the best wines (which all had a great character among amateurs in the neighbourhood) had been purchased for his master, who knew them very well, by the butler of our friend John Osborne, Esquire, of Russell Square. A small portion of the most useful articles of the plate had been bought by some young stockbrokers from the City. And now the public being invited to the purchase of minor objects, it happened that the orator on the table was expatiating on the merits of a picture, which he sought to recommend to his audience: it was by no means so select or numerous a company as had attended the previous days of the auction. | Распродажа подходила к концу. Великолепная гостиная работы лучших мастеров, знаменитый ассортимент редких вин (все они приобретались по любой цене покупателем-знатоком, обладавшим отличным вкусом), богатейший фамильный серебряный сервиз были проданы в предшествующие дни. Некоторые из самых тонких вин (пользовавшихся большой славой среди любителей-соседей) были куплены дворецким нашего друга, Джона Осборна, эсквайра, с Рассел-сквер, для своего хозяина, знавшего их очень хорошо. Небольшая часть самых расхожих предметов из столового серебра досталась каким-то молодым маклерам. И вот, когда публику стали соблазнять всякой мелочью, восседавший на столе оратор принялся расхваливать достоинства портрета, который он хотел сбыть с рук какому-нибудь наивному покупателю: ото было уже далеко не то избранное и многочисленное общество, которое посещало аукцион в предшествовавшие дни. |
| "No. 369," roared Mr. Hammerdown. "Portrait of a gentleman on an elephant. Who'll bid for the gentleman on the elephant? Lift up the picture, Blowman, and let the company examine this lot." | - Номер триста шестьдесят девять! - надрывался Аукционист. - Портрет джентльмена на слоне. Кто даст больше за джентльмена на слоне? Поднимите картину повыше, Блоумен, и дайте публике полюбоваться на этот номер! |
| A long, pale, military-looking gentleman, seated demurely at the mahogany table, could not help grinning as this valuable lot was shown by Mr. Blowman. | Какой-то долговязый бледный джентльмен в военном мундире, скромно сидевший у стола красного дерева, не мог удержаться от улыбки, когда этот ценный помер был предъявлен к осмотру мистером Блоуменом. |
| "Turn the elephant to the Captain, Blowman. What shall we say, sir, for the elephant?" | - Поверните-ка слона к капитану, Блоумен! Сколько мы предложим за слона, сэр? |
| but the Captain, blushing in a very hurried and discomfited manner, turned away his head. | Но капитан, весь залившись краской и совершенно сконфузившись, отвернулся. Аукционист тем временем продолжал, повергая его в еще большее смущение: |
| "Shall we say twenty guineas for this work of art?--fifteen, five, name your own price. The gentleman without the elephant is worth five pound." | - Ну, скажем, двадцать гиней за это произведение искусства? Пятнадцать? Пять? Назовите вашу цену! Да ведь один джентльмен без слона стоит пять фунтов. |
| "I wonder it ain't come down with him," said a professional wag, "he's anyhow a precious big one"; | - Удивляюсь, как слон не свалится под ним, - заметил какой-то присяжный шутник. - Уж больно седок-то упитанный. |
| at which (for the elephant-rider was represented as of a very stout figure) there was a general giggle in the room. | Это замечание (едущий на слоне был изображен весьма дородным мужчиной) вызвало дружный смех в зале. |
| "Don't be trying to deprecate the value of the lot, Mr. Moss," Mr. Hammerdown said; "let the company examine it as a work of art--the attitude of the gallant animal quite according to natur'; the gentleman in a nankeen jacket, his gun in his hand, is going to the chase; in the distance a banyhann tree and a pagody, most likely resemblances of some interesting spot in our famous Eastern possessions. How much for this lot? Come, gentlemen, don't keep me here all day." | - Не пытайтесь сбить цену этой редкостной вещи, мистер Мосс, - сказал мистер Аукционист, - пусть уважаемая публика хорошенько рассмотрит этот шедевр; поза благородного животного вполне отвечает натуре; джентльмен в нанковом жакете, с ружьем в руках, выезжает на охоту; вдали виднеется баньяновое дерево и пагода; перед нами, очевидно, какой-то примечательный уголок наших славных восточных владений. Сколько даете за этот номер? Прошу вас, джентльмены, не задерживайте меня здесь на целый день. |
| Some one bid five shillings, at which the military gentleman looked towards the quarter from which this splendid offer had come, and there saw another officer with a young lady on his arm, who both appeared to be highly amused with the scene, and to whom, finally, this lot was knocked down for half a guinea. He at the table looked more surprised and discomposed than ever when he spied this pair, and his head sank into his military collar, and he turned his back upon them, so as to avoid them altogether. | Кто-то дал пять шиллингов. Услыхав это, военный джентльмен взглянул в ту сторону, откуда исходило такое щедрое предложение, и увидел другого офицера, под руку с молодой дамой. Оба они, казалось, весьма забавлялись происходившей сценой; в конце концов картина пошла за полгинеи и досталась им. Заметив эту парочку, сидевший у стола еще больше прежнего удивился и сконфузился: голова его ушла в воротник и он отвернулся, как будто желая избежать неприятной встречи. |
| Of all the other articles which Mr. Hammerdown had the honour to offer for public competition that day it is not our purpose to make mention, save of one only, a little square piano, which came down from the upper regions of the house (the state grand piano having been disposed of previously); this the young lady tried with a rapid and skilful hand (making the officer blush and start again), and for it, when its turn came, her agent began to bid. | Мы не собираемся перечислять здесь все другие предметы, которые Аукционист имел честь предложить открытому соисканию в этот день, кроме лишь одной вещи: это было маленькое фортепьяно, доставленное вниз с верхнего этажа (большой рояль из гостиной был вывезен раньше). Молодая дама попробовала его быстрой и ловкой рукой (заставив офицера снова покраснеть и вздрогнуть), и когда настала очередь фортепьяно, агент дамы стал торговать его. |
| But there was an opposition here. The Hebrew aide-de-camp in the service of the officer at the table bid against the Hebrew gentleman employed by the elephant purchasers, and a brisk battle ensued over this little piano, the combatants being greatly encouraged by Mr. Hammerdown. | Но тут он встретил препятствие. Еврей, состоявший в роли адъютанта при офицере у стола, стал наддавать цену против еврея, нанятого покупщиками слона, и из-за маленького фортепьяно загорелась оживленная битва, которую Аукционист усиленно разжигал, подбодряя обоих противников. |
| At last, when the competition had been prolonged for some time, the elephant captain and lady desisted from the race; and the hammer coming down, the auctioneer said:--"Mr. Lewis, twenty-five," and Mr. Lewis's chief thus became the proprietor of the little square piano. Having effected the purchase, he sate up as if he was greatly relieved, and the unsuccessful competitors catching a glimpse of him at this moment, the lady said to her friend, | Наконец, когда соревнование уже порядочно затянулось, капитан и дама, купившие слона, отказались от дальнейшей борьбы; молоток опустился, Аукционист объявил: "За мистером Льюисом, двадцать пять!" И таким образом шеф мистера Льюиса стал собственником маленького фортепьяно. Сделав это приобретение, он выпрямился в своем кресле с видом величайшего облегчения и в эту самую минуту был замечен своими неудачливыми соперниками. Дама сказала своему кавалеру: |
| "Why, Rawdon, it's Captain Dobbin." | - Слушай, Родон, ведь это капитан Доббин! |
| I suppose Becky was discontented with the new piano her husband had hired for her, or perhaps the proprietors of that instrument had fetched it away, declining farther credit, or perhaps she had a particular attachment for the one which she had just tried to purchase, recollecting it in old days, when she used to play upon it, in the little sitting-room of our dear Amelia Sedley. | Вероятно, Бекки была недовольна новым фортепьяно, взятым для нее напрокат, или же хозяева инструмента потребовали его обратно, отказав в дальнейшем кредите; а может быть, ее особенное пристрастие к тому фортепьяно, которое она только что пыталась приобрести, объясняется воспоминаниями о давно минувших днях, когда она играла на нем в комнате нашей милой Эмилии Седли? |
| The sale was at the old house in Russell Square, where we passed some evenings together at the beginning of this story. Good old John Sedley was a ruined man. His name had been proclaimed as a defaulter on the Stock Exchange, and his bankruptcy and commercial extermination had followed. Mr. Osborne's butler came to buy some of the famous port wine to transfer to the cellars over the way. As for one dozen well-manufactured silver spoons and forks at per oz., and one dozen dessert ditto ditto, there were three young stockbrokers (Messrs. Dale, Spiggot, and Dale, of Threadneedle Street, indeed), who, having had dealings with the old man, and kindnesses from him in days when he was kind to everybody with whom he dealt, sent this little spar out of the wreck with their love to good Mrs. Sedley; and with respect to the piano, as it had been Amelia's, and as she might miss it and want one now, and as Captain William Dobbin could no more play upon it than he could dance on the tight rope, it is probable that he did not purchase the instrument for his own use. | Ибо аукцион происходил в старом доме на Рассел-сквер, где мы провели несколько вечеров в начале этого повествования. Старый добряк Джон Седли разорился. Его имя было объявлено в списке неисправных должников на Лондонской бирже, а за этим последовали его банкротство и коммерческая смерть. Дворецкий мистера Осборна скупил часть знаменитого портвейна и перевез его в погреб по другую сторону сквера. Что же касается дюжины столовых серебряных ложек и вилок прекрасной работы, продававшихся на вес, и дюжины таких же десертных, то нашлось три молодых биржевых маклера (фирма "Дейл, Спигот и Дейл" на Треднидл-стрит), которые раньше вели дела со стариком и видели с его стороны много хорошего в те дни, когда он был так мил и любезен со всеми, с кем ему приходилось вести дела, - они-то и послали доброй миссис Седли эти жалкие обломки крушения, выразив тем свое уважение к ней. Что же касается фортепьяно, то, поскольку оно принадлежало Эмилии и та могла больно чувствовать его отсутствие и нуждаться в нем теперь, а капитан Уильям Доббин умел играть на нем так же, как танцевать на канате, нам остается предположить, что капитан приобрел его не для собственной надобности. |
| In a word, it arrived that evening at a wonderful small cottage in a street leading from the Fulham Road--one of those streets which have the finest romantic names--(this was called St. Adelaide Villas, Anna-Maria Road West), where the houses look like baby-houses; where the people, looking out of the first-floor windows, must infallibly, as you think, sit with their feet in the parlours; where the shrubs in the little gardens in front bloom with a perennial display of little children's pinafores, little red socks, caps, &c. (polyandria polygynia); whence you hear the sound of jingling spinets and women singing; where little porter pots hang on the railings sunning themselves; whither of evenings you see City clerks padding wearily: here it was that Mr. Clapp, the clerk of Mr. Sedley, had his domicile, and in this asylum the good old gentleman hid his head with his wife and daughter when the crash came. | Словом, фортепьяно было в тот же вечер доставлено в крошечный домик на улице, идущей от Фулем-роуд, - на одной из тех лондонских улочек, которые носят такие изысканно-романтические названия (эту, в частности, именовали: Виллы св. Аделаиды, Анна-Мария-роуд, Вест) и где дома кажутся кукольными; где обитатели, выглядывающие из окон бельэтажа, должны, как представляется зрителю, сидеть, опустив ноги в гостиную нижнего этажа; где кусты в палисадниках круглый год цветут детскими передничками, красными носочками, чепчиками и т. и. (роlyandria polygynia); где до вас доносятся звуки разбитых клавикордов и женского пения; где пивные кружки висят на заборах, просушиваясь на солнышке; где по вечерам вы встретите конторщиков, устало бредущих из Сити. На одной из таких улиц и находилось жилище мистера Клепа, конторщика мистера Седли, и в этом убежище приклонил голову добрый старик с женой и дочерью, когда произошел крах. |
| Jos Sedley had acted as a man of his disposition would, when the announcement of the family misfortune reached him. He did not come to London, but he wrote to his mother to draw upon his agents for whatever money was wanted, so that his kind broken-spirited old parents had no present poverty to fear. This done, Jos went on at the boarding-house at Cheltenham pretty much as before. He drove his curricle; he drank his claret; he played his rubber; he told his Indian stories, and the Irish widow consoled and flattered him as usual. His present of money, needful as it was, made little impression on his parents; and I have heard Amelia say that the first day on which she saw her father lift up his head after the failure was on the receipt of the packet of forks and spoons with the young stockbrokers' love, over which he burst out crying like a child, being greatly more affected than even his wife, to whom the present was addressed. Edward Dale, the junior of the house, who purchased the spoons for the firm, was, in fact, very sweet upon Amelia, and offered for her in spite of all. He married Miss Louisa Cutts (daughter of Higham and Cutts, the eminent cornfactors) with a handsome fortune in 1820; and is now living in splendour, and with a numerous family, at his elegant villa, Muswell Hill. But we must not let the recollections of this good fellow cause us to diverge from the principal history. | Джоз Седли, когда известие о постигшем семью несчастье дошло до него, поступил так, как и следовало ожидать от человека с его характером. Он не поехал в Лондон, но написал матери, чтобы она обращалась к его агентам за любой суммой, какая ей потребуется, так что его добрые, удрученные горем старики родители могли на первых порах не страшиться бедности. Совершив это, Джоз продолжал жить по-прежнему в челтнемском пансионе. Он ездил кататься в своем кабриолете, пил красное вино, играл в вист, рассказывал о своих индийских похождениях, а ирландка-вдова по-прежнему утешала и улещала его. Денежный подарок Джоза, как ни нуждались в нем, не произвел на родителей большого впечатления; и я слышал, со слов Эмилии, что ее удрученный отец впервые поднял голову в тот день, когда был получен ящичек с ложками и вилками вместе с приветом от молодых маклеров; он разрыдался, как ребенок, и был растроган гораздо больше, чем даже его жена, которой было адресовано это подношение. Эдвард Дейл, младший компаньон фирмы, непосредственный исполнитель этого поручения, давно уже заглядывался на Эмилию и теперь воспользовался случаем, чтобы сделать ей предложение, невзирая ни на что. Женился он много позже, в 1820 году, на мисс Луизе Кате (дочери владельца фирмы "Хайем и Кате", видного хлеботорговца), взяв за нею крупный куш. Сейчас он великолепно устроен и живет припеваючи со своим многочисленным семейством в собственной элегантной вилле на Масуэл-Хилл. Однако воспоминание об этом добром малом не должно отвлекать нас от главной темы нашего рассказа. |
| I hope the reader has much too good an opinion of Captain and Mrs. Crawley to suppose that they ever would have dreamed of paying a visit to so remote a district as Bloomsbury, if they thought the family whom they proposed to honour with a visit were not merely out of fashion, but out of money, and could be serviceable to them in no possible manner. Rebecca was entirely surprised at the sight of the comfortable old house where she had met with no small kindness, ransacked by brokers and bargainers, and its quiet family treasures given up to public desecration and plunder. A month after her flight, she had bethought her of Amelia, and Rawdon, with a horse- laugh, had expressed a perfect willingness to see young George Osborne again. | Надеюсь, читатель составил себе слишком хорошее мнение о капитане и миссис Кроули, чтобы предположить, будто им могла прийти в голову мысль наведаться в столь отдаленный квартал, как Блумсбери, если бы они знали, что семейство, которое они решили осчастливить своим посещением, не только окончательно сошло со сцены, но и осталось без всяких средств и не могло уже пригодиться молодой чете. Ребекка была чрезвычайно поражена, когда увидела, что в уютном старом доме, где она была так обласкана, хозяйничают барышники и маклаки, а укромное достояние жившей в нем семьи отдано на поток и разграбление. Через месяц после своего бегства она вспомнила об Эмилии, и Родон с довольным ржанием выразил полнейшую готовность опять повидаться с молодым Джорджем Осборном. |
| "He's a very agreeable acquaintance, Beck," the wag added. "I'd like to sell him another horse, Beck. I'd like to play a few more games at billiards with him. He'd be what I call useful just now, Mrs. C.--ha, ha!" by which sort of speech it is not to be supposed that Rawdon Crawley had a deliberate desire to cheat Mr. Osborne at play, but only wished to take that fair advantage of him which almost every sporting gentleman in Vanity Fair considers to be his due from his neighbour. | - Он очень приятный знакомый, Бек, - заметил шутник. - Я охотно продал бы ему еще одну лошадь. И я с удовольствием сразился бы с ним на бильярде. В нашем положении он был бы нам, так сказать, весьма полезен, миссис Кроули. Ха-ха-ха! - Эти слова не следует понимать в том смысле, что у Родона Кроули было заранее обдуманное намерение обобрать мистера Осборна. Он только искал этим своей законной выгоды, которую на Ярмарке Тщеславия каждый гуляка-джентльмен считает должной данью со стороны своего ближнего. |
| The old aunt was long in "coming-to." A month had elapsed. Rawdon was denied the door by Mr. Bowls; his servants could not get a lodgment in the house at Park Lane; his letters were sent back unopened. Miss Crawley never stirred out--she was unwell--and Mrs. Bute remained still and never left her. Crawley and his wife both of them augured evil from the continued presence of Mrs. Bute. | Старуха тетка не слишком торопилась "угомониться". Прошел целый месяц. Мистер Боулс продолжал отказывать Родону в приеме; его слугам не удавалось получить доступ в дом на Парк-лейн; его письма возвращались нераспечатанными. Мисс Кроули ни разу не вышла из дому - она была нездорова, - и миссис Бьют все еще жила у нее и не оставляла ее ни на минуту. Это затянувшееся пребывание пасторши в Лондоне не предвещало молодым супругам ничего хорошего. |
| "Gad, I begin to perceive now why she was always bringing us together at Queen's Crawley," Rawdon said. | - Черт, я начинаю теперь понимать, почему она все сводила нас в Королевском Кроули, - сказал как-то Родон. |
| "What an artful little woman!" ejaculated Rebecca. | - Вот лукавая бабенка! - вырвалось у Ребекки. |
| "Well, I don't regret it, if you don't," the Captain cried, still in an amorous rapture with his wife, who rewarded him with a kiss by way of reply, and was indeed not a little gratified by the generous confidence of her husband. | - Ну что же! Я об этом не жалею, если ты не жалеешь! - воскликнул капитан, все еще страстно влюбленный в жену, которая вместо ответа наградила его поцелуем и, конечно, была немало удовлетворена великодушным признанием супруга. |
| "If he had but a little more brains," she thought to herself, "I might make something of him"; but she never let him perceive the opinion she had of him; listened with indefatigable complacency to his stories of the stable and the mess; laughed at all his jokes; felt the greatest interest in Jack Spatterdash, whose cab-horse had come down, and Bob Martingale, who had been taken up in a gambling- house, and Tom Cinqbars, who was going to ride the steeplechase. When he came home she was alert and happy: when he went out she pressed him to go: when he stayed at home, she played and sang for him, made him good drinks, superintended his dinner, warmed his slippers, and steeped his soul in comfort. The best of women (I have heard my grandmother say) are hypocrites. We don't know how much they hide from us: how watchful they are when they seem most artless and confidential: how often those frank smiles which they wear so easily, are traps to cajole or elude or disarm--I don't mean in your mere coquettes, but your domestic models, and paragons of female virtue. Who has not seen a woman hide the dulness of a stupid husband, or coax the fury of a savage one? We accept this amiable slavishness, and praise a woman for it: we call this pretty treachery truth. A good housewife is of necessity a humbug; and Cornelia's husband was hoodwinked, as Potiphar was--only in a different way. | "Если бы он не был так непроходимо глуп, - думала она, - я могла бы что-нибудь из него сделать". Но она никогда не давала ему заметить, какое составила себе о нем мнение: по-прежнему, с неиссякаемым терпением слушала его рассказы о конюшне и офицерском собрании, смеялась его шуткам, выказывала живейший интерес к Джоку Спатердашу, у которого пала упряжная лошадь, и к Бобу Мартингейлу, которого забрали в игорном доме, и к Тому Синкбарзу, который предполагал участвовать в скачках с препятствиями. Когда Родон возвращался домой, она была оживленна и счастлива; когда он собирался куда-нибудь, она сама торопила его; если же он оставался дома, она играла ему и пела, приготовляла для него вкусные напитки, заботилась об его обеде, грела ему туфли и баловала как мокла. Лучшие из женщин - лицемерки (я это слышал от своей бабушки). Мы и не знаем, как много они от нас скрывают; как они бдительны, когда кажутся нам простодушными и доверчивыми; как часто их ангельские улыбки, которые не стоят им никакого труда, оказываются просто-напросто ловушкой, чтобы подольститься к человеку, обойти его или обезоружить, - я говорю вовсе не о записных кокетках, но о наших примерных матронах, этих образцах женской добродетели. Кому не приходилось видеть, как жена скрывает от всех скудоумие дурака-мужа или успокаивает ярость своего не в меру расходившегося повелителя? Мы принимаем это любезное нам рабство как нечто должное и восхваляем за него женщину; мы называем это прелестное лицемерие правдой. Добрая жена и хозяйка - по необходимости лгунья. И супруг Корнелии был жертвой обмана так же, как и Потифар. - но только на другой манер. |
| By these attentions, that veteran rake, Rawdon Crawley, found himself converted into a very happy and submissive married man. His former haunts knew him not. They asked about him once or twice at his clubs, but did not miss him much: in those booths of Vanity Fair people seldom do miss each other. His secluded wife ever smiling and cheerful, his little comfortable lodgings, snug meals, and homely evenings, had all the charms of novelty and secrecy. The marriage was not yet declared to the world, or published in the Morning Post. All his creditors would have come rushing on him in a body, had they known that he was united to a woman without fortune. "My relations won't cry fie upon me," Becky said, with rather a bitter laugh; and she was quite contented to wait until the old aunt should be reconciled, before she claimed her place in society. So she lived at Brompton, and meanwhile saw no one, or only those few of her husband's male companions who were admitted into her little dining-room. These were all charmed with her. The little dinners, the laughing and chatting, the music afterwards, delighted all who participated in these enjoyments. Major Martingale never thought about asking to see the marriage licence, Captain Cinqbars was perfectly enchanted with her skill in making punch. And young Lieutenant Spatterdash (who was fond of piquet, and whom Crawley would often invite) was evidently and quickly smitten by Mrs. Crawley; but her own circumspection and modesty never forsook her for a moment, and Crawley's reputation as a fire-eating and jealous warrior was a further and complete defence to his little wife. | Эти трогательные заботы превратили закоренелого повесу Родона Кроули в счастливого и покорного супруга. Его давно не видели ни в одном из злачных мест, которых он был завсегдатаем. Приятели справлялись о нем раза два в его клубах, но не особенно ощущали его отсутствие: в балаганах Ярмарки Тщеславия люди редко ощущают отсутствие того или другого из своей среды. Сторонящаяся общества, всегда улыбающаяся и приветливая жена, удобная квартирка, уютные обеды и непритязательные вечера - во всем этом было очарование новизны и тайны. Их брак еще не стал достоянием молвы; сообщение о нем еще не появилось в "Морнинг пост". Кредиторы Родона слетелись бы к ним толпой, если бы узнали о его женитьбе на бесприданнице. "Мои родные на меня не ополчатся", - говорила Ребекка с горьким смехом. И она соглашалась спокойно ждать, когда старая тетка примирится с их браком, и не требовала для себя места в обществе. Так жила она в Бромптоне, не видя никого или видясь лишь с теми немногими сослуживцами мужа, которые допускались в ее маленькую столовую. Все они были очарованы Ребеккой. Скромные обеды, смех, болтовня, а потом музыка восхищали всех, кто принимал участие в этих удовольствиях. Майору Мартингейлу никогда не пришло бы в голову спросить у них их брачное свидетельство. Капитан Сннкбарз был в полнейшем восторге от искусства Ребекки приготовлять пунш. А юный поручик Спатердаш (он необычайно пристрастился к игре в пикет, и потому Кроули частенько его приглашали) был явно и без промедления пленен миссис Кроули. Но осмотрительность и осторожность ни на минуту ее не покидали, а репутация отчаянного и ревнивого вояки, укрепившаяся за Кроули, была еще более надежной и верной защитой для его милой женушки. |
| There are gentlemen of very good blood and fashion in this city, who never have entered a lady's drawing-room; so that though Rawdon Crawley's marriage might be talked about in his county, where, of course, Mrs. Bute had spread the news, in London it was doubted, or not heeded, or not talked about at all. He lived comfortably on credit. He had a large capital of debts, which laid out judiciously, will carry a man along for many years, and on which certain men about town contrive to live a hundred times better than even men with ready money can do. Indeed who is there that walks London streets, but can point out a half-dozen of men riding by him splendidly, while he is on foot, courted by fashion, bowed into their carriages by tradesmen, denying themselves nothing, and living on who knows what? We see Jack Thriftless prancing in the park, or darting in his brougham down Pall Mall: we eat his dinners served on his miraculous plate. "How did this begin," we say, "or where will it end?" "My dear fellow," I heard Jack once say, "I owe money in every capital in Europe." The end must come some day, but in the meantime Jack thrives as much as ever; people are glad enough to shake him by the hand, ignore the little dark stories that are whispered every now and then against him, and pronounce him a good- natured, jovial, reckless fellow. | В Лондоне есть немало высокородных и высокопоставленных джентльменов, никогда не посещавших дамские гостиные. Поэтому, хотя о женитьбе Родона Кроули, может быть, и говорили по всему графству, где, разумеется, миссис Бьют разгласила эту новость, но в Лондоне в ней сомневались или на нее не обращали внимания, а то и вовсе о ней не знали. Родон с комфортом жил в кредит. У него был огромный капитал, состоявший из долгов, а если тратить его с толком, такого капитала может хватить человеку на много-много лет. Некоторые светские жуиры умудряются жить на него во сто раз лучше, чем живут даже люди со свободными средствами. В самом деле, кто из лондонских жителей не мог бы указать десятка человек, пышно проезжающих мимо него, в то время как сам он идет пешком, - людей, которых балуют в свете и которых провожают до кареты поклоны лавочников; людей, которые не отказывают себе ни в чем и живут неизвестно на что. Мы видим, как Джек Мот гарцует в Парке или катит на своем рысаке по Пэл-Мэл; мы едим его обеды, подаваемые на изумительном серебре. "Откуда все это берется? - спрашиваем мы. - И чем это кончится?" - "Дорогой мой, - сказал как-то Джек, - у меня долги во всех европейских столицах". В один прекрасный день должен наступить конец, но пока Джек живет в свое удовольствие; всякому лестно пожать ему руку, все пропускают мимо ушей темные слушки, которые время от времени гуляют о нем в городе, и его называют добродушным, веселым и беспечным малым. |
| Truth obliges us to confess that Rebecca had married a gentleman of this order. Everything was plentiful in his house but ready money, of which their menage pretty early felt the want; and reading the Gazette one day, and coming upon the announcement of "Lieutenant G. Osborne to be Captain by purchase, vice Smith, who exchanges," Rawdon uttered that sentiment regarding Amelia's lover, which ended in the visit to Russell Square. | Увы, надо признаться, что Ребекка вышла замуж как раз за джентльмена такого сорта. Дом его был полная чаша, в нем было все, кроме наличных денег, в которых их menage {Хозяйство (франц.).} довольно скоро почувствовал острую нужду. И вот, читая однажды "Газету" и натолкнувшись на извещение, что "поручик Дж. Осборн, вследствие покупки им чина, производится в капитаны вместо Смита, который переводится в другой полк", Родон и высказал о поклоннике Эмилии то мнение, которое привело к визиту наших новобрачных на Рассел-сквер. |
| When Rawdon and his wife wished to communicate with Captain Dobbin at the sale, and to know particulars of the catastrophe which had befallen Rebecca's old acquaintances, the Captain had vanished; and such information as they got was from a stray porter or broker at the auction. | Когда Родон с женой, увидев капитана Доббина, поспешили к нему, чтобы расспросить о катастрофе, обрушившейся на старых знакомых Ребекки, нашего приятеля уже и след простыл, и кое-какие сведения им удалось собрать только от случайного носильщика, или старьевщика, попавшегося им на аукционе. |
| "Look at them with their hooked beaks," Becky said, getting into the buggy, her picture under her arm, in great glee. "They're like vultures after a battle." | - Посмотри-ка на этих носатых, - сказала Бекки, весело усаживаясь в коляску с картиною под мышкой. - Точно коршуны на поле битвы. |
| "Don't know. Never was in action, my dear. Ask Martingale; he was in Spain, aide-de-camp to General Blazes." | - Не знаю. Никогда не бывал в сражении, моя дорогая. Спроси у Мартннгейла, он был в Испании адъютантом генерала Блейзиса. |
| "He was a very kind old man, Mr. Sedley," Rebecca said; "I'm really sorry he's gone wrong." | - Он очень милый старичок, этот мистер Седли, - заметила Ребекка. - Право, мне жаль, что с ним случилась беда. |
| "O stockbrokers--bankrupts--used to it, you know," Rawdon replied, cutting a fly off the horse's ear. | - Ну, у биржевых маклеров банкротство... они к этому, знаешь, привыкли, - заявил Родон, сгоняя муху, севшую на шею лошади. |
| "I wish we could have afforded some of the plate, Rawdon," the wife continued sentimentally. "Five-and-twenty guineas was monstrously dear for that little piano. We chose it at Broadwood's for Amelia, when she came from school. It only cost five-and-thirty then." | - Как жаль, Родон, что нам нельзя приобрести что-нибудь из столового серебра, - мечтательно продолжала его супруга. - Двадцать пять гиней чудовищно дорого за это маленькое фортепьяно. Мы вместе покупали его у Бродвуда для Эмилии, когда она окончила школу. Оно стоило только тридцать пять. |
| "What-d'-ye-call'em--'Osborne,' will cry off now, I suppose, since the family is smashed. How cut up your pretty little friend will be; hey, Becky?" | - Этот... как его там... Осборн... теперь, пожалуй, даст тягу, раз семейство разорилось. Недурной афронт для твоей хорошенькой приятельницы. А, Бекки? |
| "I daresay she'll recover it," Becky said with a smile--and they drove on and talked about something else. | - Думаю, что она это переживет, - ответила Ребекка с улыбкой. И они покатили дальше, заговорив о чем-то другом. |
| English | Русский |
| Our surprised story now finds itself for a moment among very famous events and personages, and hanging on to the skirts of history. When the eagles of Napoleon Bonaparte, the Corsican upstart, were flying from Provence, where they had perched after a brief sojourn in Elba, and from steeple to steeple until they reached the towers of Notre Dame, I wonder whether the Imperial birds had any eye for a little corner of the parish of Bloomsbury, London, which you might have thought so quiet, that even the whirring and flapping of those mighty wings would pass unobserved there? | Но вот наш рассказ неожиданно попадает в круг прославленных лиц и событий и соприкасается с историей. Когда орлы Наполеона Бонапарта, выскочки-корсиканца, вылетели из Прованса, куда они спустились после короткого пребывания на острове Эльбе, и потом, перелетая с колокольни на колокольню, достигли наконец собора Парижской богоматери, то вряд ли эти царственные птицы хотя бы краешком глаза приметили крошечный приход Блумсбери в Лондоне - такой тихий и безмятежный, что вы бы подумали, будто шум и хлопание их могучих крыльев никого там не встревожили. |
| "Napoleon has landed at Cannes." Such news might create a panic at Vienna, and cause Russia to drop his cards, and take Prussia into a corner, and Talleyrand and Metternich to wag their heads together, while Prince Hardenberg, and even the present Marquis of Londonderry, were puzzled; but how was this intelligence to affect a young lady in Russell Square, before whose door the watchman sang the hours when she was asleep: who, if she strolled in the square, was guarded there by the railings and the beadle: who, if she walked ever so short a distance to buy a ribbon in Southampton Row, was followed by Black Sambo with an enormous cane: who was always cared for, dressed, put to bed, and watched over by ever so many guardian angels, with and without wages? Bon Dieu, I say, is it not hard that the fateful rush of the great Imperial struggle can't take place without affecting a poor little harmless girl of eighteen, who is occupied in billing and cooing, or working muslin collars in Russell Square? You too, kindly, homely flower!--is the great roaring war tempest coming to sweep you down, here, although cowering under the shelter of Holborn? Yes; Napoleon is flinging his last stake, and poor little Emmy Sedley's happiness forms, somehow, part of it. | "Наполеон высадился в Каннах". Это известие могло вызвать панику в Вене, спутать карты России, загнать Пруссию в угол, заставить Талейрана и Меттерниха переглянуться или озадачить князя Гарденберга и даже ныне здравствующего маркиза Лондондерри; но каким образом эта новость могла смутить покой молодой особы на Рассел-сквер, перед домом которой ночной сторож протяжно выкликал часы, когда она спала; молодой леди, которую, когда она гуляла по скверу, охраняли решетка и приходский сторож; которую, когда она выходила из дому всего лишь затем, чтобы купить ленточку на Саутгемптон-роу, сопровождал черномазый Самбо с огромною тростью; леди, о которой всегда заботились, которую одевали, укладывали в постель и оберегали многочисленные ангелы-хранители, как состоявшие, так и не состоявшие на жалованье? Bon Dieu, - скажу я, - разве не жестоко, что столкновение великих империй не может свершиться, не отразившись самым губительным образом на судьбе безобидной маленькой восемнадцатилетней девушки, воркующей или вышивающей кисейные воротнички у себя на Рассел-сквер? О нежный, простенький цветочек! Неужели грозный рев военной бури настигнет тебя здесь, хоть ты и приютился под защитою Холборна? Да, Наполеон делает свою последнюю ставку, и счастье бедной маленькой Эмми Седли каким-то образом вовлечено в общую игру. |
| In the first place, her father's fortune was swept down with that fatal news. All his speculations had of late gone wrong with the luckless old gentleman. Ventures had failed; merchants had broken; funds had risen when he calculated they would fall. What need to particularize? If success is rare and slow, everybody knows how quick and easy ruin is. Old Sedley had kept his own sad counsel. Everything seemed to go on as usual in the quiet, opulent house; the good-natured mistress pursuing, quite unsuspiciously, her bustling idleness, and daily easy avocations; the daughter absorbed still in one selfish, tender thought, and quite regardless of all the world besides, when that final crash came, under which the worthy family fell. | В первую очередь этой роковой вестью было сметено благосостояние отца Эмми. Все спекуляции злосчастного старого джентльмена за последнее время терпели неудачу. В то время смелые коммерческие начинания рушились, купцы банкротились, государственные процентные бумаги падали, когда, по расчетам старика, им следовало бы повышаться. А впрочем, стоит ли вдаваться в подробности! Если успех наблюдается редко и достигается медленно, то каждому известно, как быстро и легко происходит разорение. Старик Седли ни с кем не делился своим горем. Казалось, все шло по-старому в его мирном и богатом доме: благодушная хозяйка, ничего не подозревая, проводила время в обычной хлопотливой праздности и несложных повседневных заботах; дочь, неизменно поглощенная одной - эгоистической и нежной - мыслью, не замечала ничего в окружающем мире, пока не произошел тот окончательный крах, под тяжестью которого пала вся эта достойная семья. |
| One night Mrs. Sedley was writing cards for a party; the Osbornes had given one, and she must not be behindhand; John Sedley, who had come home very late from the City, sate silent at the chimney side, while his wife was prattling to him; Emmy had gone up to her room ailing and low-spirited. | Однажды вечером миссис Седли писала приглашения на званый вечер. Осборны уже устроили таковой у себя, и миссис Седли не могла остаться в долгу. Джон Седли, вернувшийся из Сити очень поздно, молча сидел у камина, между тем как жена его оживленно болтала; Эмми поднялась к себе наверх, чем-то удрученная, почти больная. |
| "She's not happy," the mother went on. "George Osborne neglects her. I've no patience with the airs of those people. The girls have not been in the house these three weeks; and George has been twice in town without coming. Edward Dale saw him at the Opera. Edward would marry her I'm sure: and there's Captain Dobbin who, I think, would--only I hate all army men. Such a dandy as George has become. With his military airs, indeed! We must show some folks that we're as good as they. Only give Edward Dale any encouragement, and you'll see. We must have a party, Mr. S. Why don't you speak, John? Shall I say Tuesday fortnight? Why don't you answer? Good God, John, what has happened?" | - Она несчастлива, - говорила мать, - Джордж Осборн невнимателен к ней. Меня начинает раздражать поведение этих господ. Вот уже три недели, как девицы к нам глаз не кажут, и Джордж два раза приезжал в город, а к нам не заходил - Эдвард Дейл видел его в опере. Эдвард охотно женился бы на Эмилии, я уверена, да и капитан Доббин, по-моему, тоже не прочь, но у меня, откровенно говоря, сердце не лежит к этим военным. Подумаешь, каким денди стал Джордж! И эти его военные замашки! Надо показать некоторым людям, что мы не хуже их. Только подай надежду Эдварду Дейлу - и ты увидишь! Нам следует устроить у себя вечер, мистер Седли. Что же ты молчишь, Джон? Не назначить ли, скажем, вторник, через две недели? Почему ты не отвечаешь? Боже мой, Джон, что случилось? |
| John Sedley sprang up out of his chair to meet his wife, who ran to him. He seized her in his arms, and said with a hasty voice, | Джон Седли поднялся с кресла навстречу жене, кинувшейся к нему. Он обнял ее и торопливо проговорил: |
| "We're ruined, Mary. We've got the world to begin over again, dear. It's best that you should know all, and at once." | - Мы разорены, Мэри. Нам придется начинать сызнова, дорогая. Лучше, чтобы ты узнала все сразу. |
| As he spoke, he trembled in every limb, and almost fell. He thought the news would have overpowered his wife--his wife, to whom he had never said a hard word. But it was he that was the most moved, sudden as the shock was to her. When he sank back into his seat, it was the wife that took the office of consoler. She took his trembling hand, and kissed it, and put it round her neck: she called him her John--her dear John--her old man--her kind old man; she poured out a hundred words of incoherent love and tenderness; her faithful voice and simple caresses wrought this sad heart up to an inexpressible delight and anguish, and cheered and solaced his over-burdened soul. | Произнося эти слова, он дрожал всем телом и едва держался на ногах. Он думал, что это известие сразит его жену - жену, которая за всю жизнь не слышала от него резкого слова. Но хотя удар был для нее неожиданным, миссис Седли проявила большую душевную выдержку, чем се муж. Когда он бессильно упал в кресло, жена приняла на себя обязанности утешительницы. Она взяла его дрожащую руку, покрыла ее поцелуями и обвила ею свою шею; она называла его своим Джоном - своим милым Джоном, своим старичком, своим любимым старичком; она излила на него множество бессвязных слов любви и нежности. Ее кроткий голос и простодушные ласки довели это скорбное сердце до невыразимого восторга и грусти, подбодрили и успокоили исстрадавшегося старика. |
| Only once in the course of the long night as they sate together, and poor Sedley opened his pent-up soul, and told the story of his losses and embarrassments--the treason of some of his oldest friends, the manly kindness of some, from whom he never could have expected it--in a general confession--only once did the faithful wife give way to emotion. | Только один раз на протяжении долгой ночи, которую они провели, сидя вместе, когда бедный Седли излил перед ней душу, рассказав историю своих потерь и неудач, поведав об измене некоторых стариннейших друзей и о благородной доброте других, от кого он всего меньше этого ждал, - словом, принес полную повинную, - только в од ном случае его верная жена не сумела справиться со своим волнением. |
| "My God, my God, it will break Emmy's heart," she said. | - Боже мой, боже мой, это разобьет сердце Эмми! - сказала она. |
| The father had forgotten the poor girl. She was lying, awake and unhappy, overhead. In the midst of friends, home, and kind parents, she was alone. To how many people can any one tell all? Who will be open where there is no sympathy, or has call to speak to those who never can understand? Our gentle Amelia was thus solitary. She had no confidante, so to speak, ever since she had anything to confide. She could not tell the old mother her doubts and cares; the would-be sisters seemed every day more strange to her. And she had misgivings and fears which she dared not acknowledge to herself, though she was always secretly brooding over them. | Отец забыл о бедной девочке. Она лежала наверху без сна, чувствуя себя несчастной. Дома, среди друзей и нежных родителей, она была одинока. Много ли найдется людей, которым вы, читатель, могли бы все рассказать? Как возможна откровенность там, где нет сочувствия? Кто захочет излить душу перед теми, кто его не поймет? Именно так одинока была наша кроткая Эмилия. У нее не было никакой поверенной, с тех пор как ей было что поверять. Она не могла поделиться со старухой матерью своими сомнениями и заботами; будущие же сестры с каждым днем казались ей все более чужими. А у Эмми были дурные предчувствия и опасения, в которых она не смела признаться даже себе самой, хотя втайне терзалась ими. |
| Her heart tried to persist in asserting that George Osborne was worthy and faithful to her, though she knew otherwise. How many a thing had she said, and got no echo from him. How many suspicions of selfishness and indifference had she to encounter and obstinately overcome. To whom could the poor little martyr tell these daily struggles and tortures? Her hero himself only half understood her. She did not dare to own that the man she loved was her inferior; or to feel that she had given her heart away too soon. Given once, the pure bashful maiden was too modest, too tender, too trustful, too weak, too much woman to recall it. We are Turks with the affections of our women; and have made them subscribe to our doctrine too. We let their bodies go abroad liberally enough, with smiles and ringlets and pink bonnets to disguise them instead of veils and yakmaks. But their souls must be seen by only one man, and they obey not unwillingly, and consent to remain at home as our slaves-- ministering to us and doing drudgery for us. | Ее сердце упорствовало в убеждении, что Джордж Осборн достоин ее и верен ей, хотя она чувствовала, что это не так. Сколько раз она обращалась к нему, не встречая никакого отклика! Сколько у нее было случаев заподозрить его в эгоизме и равнодушии! Но она упрямо закрывала на это глаза. Кому могла рассказать бедная маленькая мученица о своей ежедневной борьбе и пытке? Сам герой Эмми слушал ее только в пол-уха. Она не решалась признаться, что человек, которого она любит, ниже ее, или подумать, что она поторопилась отдать ему свое сердце. Чистая, стыдливая, Эмилия была слишком скромна, слишком мягка, слишком правдива, слишком слаба, слишком женщина, чтобы, раз отдав, взять его обратно. Мы обращаемся, как турки, с чувствами наших женщин, да еще требуем, чтобы они признавали за нами такое право. Мы позволяем их телам разгуливать довольно свободно, их улыбки, локончики и розовые шляпки заменяют им покрывала и чадры. Но душу их дозволено видеть только одному-единственному мужчине, а они и рады повиноваться и соглашаются сидеть дома не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняя всю черную работу. |
| So imprisoned and tortured was this gentle little heart, when in the month of March, Anno Domini 1815, Napoleon landed at Cannes, and Louis XVIII fled, and all Europe was in alarm, and the funds fell, and old John Sedley was ruined. | В таком одиночестве и в таких мучениях пребывало это нежное сердечко, когда в марте, в лето от Рождества Христова 1815-е Наполеон высадился в Каннах. Людовик XVIII бежал, вся Европа пришла в смятение, государственные бумаги упали и старый Джон Седли разорился. |
| We are not going to follow the worthy old stockbroker through those last pangs and agonies of ruin through which he passed before his commercial demise befell. They declared him at the Stock Exchange; he was absent from his house of business: his bills were protested: his act of bankruptcy formal. The house and furniture of Russell Square were seized and sold up, and he and his family were thrust away, as we have seen, to hide their heads where they might. | Мы не последуем за достойным маклером через все те пытки и испытания, через которые проходит всякий разоряющийся делец до наступления своей коммерческой смерти. Его несостоятельность огласили на бирже; он не появлялся у себя в конторе; векселя его были опротестованы; признание банкротства оформлено. Дом и обстановка на Рассел-сквер были описаны и проданы с молотка, и старика с семьей, как мы видели, выбросили на улицу, предоставив им искать себе приюта где угодно. |
| John Sedley had not the heart to review the domestic establishment who have appeared now and anon in our pages and of whom he was now forced by poverty to take leave. The wages of those worthy people were discharged with that punctuality which men frequently show who only owe in great sums--they were sorry to leave good places--but they did not break their hearts at parting from their adored master and mistress. Amelia's maid was profuse in condolences, but went off quite resigned to better herself in a genteeler quarter of the town. Black Sambo, with the infatuation of his profession, determined on setting up a public-house. Honest old Mrs. Blenkinsop indeed, who had seen the birth of Jos and Amelia, and the wooing of John Sedley and his wife, was for staying by them without wages, having amassed a considerable sum in their service: and she accompanied the fallen people into their new and humble place of refuge, where she tended them and grumbled against them for a while. | У Джона Седли не хватило мужества произвести смотр своим слугам, которые время от времени появлялись на наших страницах, но с которыми он теперь, по бедности, вынужден был расстаться. Всей этой почтенной челяди было выплачено жалованье с той точностью, какую обычно выказывают в таких случаях люди, задолжавшие большие суммы. Слуги с сожалением покидали хорошее место, но сердце их не разрывалось от горя при расставании с обожаемыми хозяином и хозяйкой. Горничная Эмилии не скупилась на соболезнования, но ушла, успокоившись на том, что устроится лучше в каком-нибудь более аристократическом квартале города. Черномазый Самбо в ослеплении, свойственном его профессии, решил открыть питейное заведение. Честная миссис Бленкинсоп, помнившая рождение Джоза и Эмилии, да и пору жениховства Джона Седли и его жены, пожелала остаться при них без содержания, так как скопила себе на службе у почтенной семьи кругленький капиталец; и потому она последовала за своими разоренными хозяевами в их новое скромное убежище, где еще некоторое время ухаживала за ними и ворчала на них, прежде чем уйти окончательно. |
| Of all Sedley's opponents in his debates with his creditors which now ensued, and harassed the feelings of the humiliated old gentleman so severely, that in six weeks he oldened more than he had done for fifteen years before--the most determined and obstinate seemed to be John Osborne, his old friend and neighbour--John Osborne, whom he had set up in life--who was under a hundred obligations to him--and whose son was to marry Sedley's daughter. Any one of these circumstances would account for the bitterness of Osborne's opposition. | В пререканиях Седли с его кредиторами, которые начались теперь и до того истерзали униженного старика, что он за шесть недель состарился больше, чем за пятнадцать предшествовавших лет, - самым несговорчивым, самым упрямым противником оказался Джон Осборн, его старый друг и сосед, Джон Осборн, которому он помог выйти в люди, который был ему кругом обязан и сын которого должен был жениться на его дочери. Любого из этих обстоятельств было бы достаточно, чтобы объяснить жестокосердие Осборна. |
| When one man has been under very remarkable obligations to another, with whom he subsequently quarrels, a common sense of decency, as it were, makes of the former a much severer enemy than a mere stranger would be. To account for your own hard-heartedness and ingratitude in such a case, you are bound to prove the other party's crime. It is not that you are selfish, brutal, and angry at the failure of a speculation--no, no--it is that your partner has led you into it by the basest treachery and with the most sinister motives. From a mere sense of consistency, a persecutor is bound to show that the fallen man is a villain--otherwise he, the persecutor, is a wretch himself. | Когда один человек чрезвычайно обязан другому, а потом с ним ссорится, то обыкновенное чувство порядочности заставляет его больше враждовать со своим бывшим другом и благодетелем, чем если бы это было совершенно постороннее лицо. Чтобы оправдать собственное жестокосердие и неблагодарность, вы обязаны представить своею противника злодеем. Дело не в том, что вы жестоки, эгоистичны и раздражены неудачей своей спекуляции - нет, нет, - это ваш компаньон вовлек вас в нее из самого низкого вероломства и из самых злостных побуждений. Хотя бы для того, чтоб быть последовательным, гонитель обязан доказывать, что потерпевший - негодяй, иначе он, гонитель, сам окажется подлецом. |
| And as a general rule, which may make all creditors who are inclined to be severe pretty comfortable in their minds, no men embarrassed are altogether honest, very likely. They conceal something; they exaggerate chances of good luck; hide away the real state of affairs; say that things are flourishing when they are hopeless, keep a smiling face (a dreary smile it is) upon the verge of bankruptcy--are ready to lay hold of any pretext for delay or of any money, so as to stave off the inevitable ruin a few days longer. "Down with such dishonesty," says the creditor in triumph, and reviles his sinking enemy. "You fool, why do you catch at a straw?" calm good sense says to the man that is drowning. "You villain, why do you shrink from plunging into the irretrievable Gazette?" says prosperity to the poor devil battling in that black gulf. Who has not remarked the readiness with which the closest of friends and honestest of men suspect and accuse each other of cheating when they fall out on money matters? Everybody does it. Everybody is right, I suppose, and the world is a rogue. | К тому же, как общее правило (и это позволяет всем неумолимым кредиторам жить в ладу со своей совестью), человек, попавший в бедственное положение, редко бывает честен до конца, - во всяком случае, такова видимость. Банкроты всегда что-то утаивают; они преувеличивают свои шансы на удачу; они скрывают истинное положение вещей; они говорят, что их предприятие процветает, когда оно безнадежно; на краю банкротства они не перестают улыбаться (невеселая это улыбка); они готовы ухватиться за любой предлог для получения отсрочки или каких-нибудь денег, лишь бы отдалить, хотя бы на несколько дней, неизбежное разорение: "Ну и погибай, когда ты так бесчестен", - говорит кредитор, торжествуя, и на чем свет стоит ругает потерпевшего крушение. "Глупец, ну стоит ли хвататься за соломинку!" - говорит здравый смысл утопающему, "Негодяй, чего ты брыкаешься, не лучше ли примириться и упокоиться в "Газете", откуда уже нет возврата!" - говорит преуспеяние бедняге, который отчаянно барахтается в темной пучине. Кто не замечал, с какой готовностью ближайшие друзья и честнейшие люди подозревают и обвиняют друг друга в обмане, как только дело коснется денежных расчетов! Все так поступают. Мне думается, каждый из нас прав, а все остальные - мошенники. |
| Then Osborne had the intolerable sense of former benefits to goad and irritate him: these are always a cause of hostility aggravated. Finally, he had to break off the match between Sedley's daughter and his son; and as it had gone very far indeed, and as the poor girl's happiness and perhaps character were compromised, it was necessary to show the strongest reasons for the rupture, and for John Osborne to prove John Sedley to be a very bad character indeed. | Осборна, ко всему прочему, беспокоила и злила память о прежних благодеяниях старика Седли, а это всегда служит к усилению враждебности. Наконец - ему нужно было расстроить свадьбу своего сына и дочери Седли. А так как дело зашло действительно далеко и было затронуто счастье, а может быть, и репутация бедной девушки, то требовалось представить сильнейшие резоны для разрыва, и Джону Осборну нужно было доказать, что Джон Седли поистине гнусная личность. |
| At the meetings of creditors, then, he comported himself with a savageness and scorn towards Sedley, which almost succeeded in breaking the heart of that ruined bankrupt man. On George's intercourse with Amelia he put an instant veto--menacing the youth with maledictions if he broke his commands, and vilipending the poor innocent girl as the basest and most artful of vixens. One of the great conditions of anger and hatred is, that you must tell and believe lies against the hated object, in order, as we said, to be consistent. | И вот на собраниях кредиторов он держал себя с такой неприязнью и презрением по отношению к Седли, что едва не довел бедного банкрота до разрыва сердца. Он тотчас же запретил Джорджу всякое знакомство с Эмилией, угрожая сыну проклятием, если тот нарушит приказ, и всячески чернил невинную девушку, понося ее как низкую и лукавую интриганку. Как часто злоба и ненависть порождаются тем, что вам приходится клеветать на ненавистного человека и верить клевете, как мы уже говорили, единственно для того, чтобы быть последовательным. |
| When the great crash came--the announcement of ruin, and the departure from Russell Square, and the declaration that all was over between her and George--all over between her and love, her and happiness, her and faith in the world--a brutal letter from John Osborne told her in a few curt lines that her father's conduct had been of such a nature that all engagements between the families were at an end--when the final award came, it did not shock her so much as her parents, as her mother rather expected (for John Sedley himself was entirely prostrate in the ruins of his own affairs and shattered honour). Amelia took the news very palely and calmly. It was only the confirmation of the dark presages which had long gone before. It was the mere reading of the sentence--of the crime she had long ago been guilty--the crime of loving wrongly, too violently, against reason. She told no more of her thoughts now than she had before. She seemed scarcely more unhappy now when convinced all hope was over, than before when she felt but dared not confess that it was gone. So she changed from the large house to the small one without any mark or difference; remained in her little room for the most part; pined silently; and died away day by day. I do not mean to say that all females are so. My dear Miss Bullock, I do not think your heart would break in this way. You are a strong-minded young woman with proper principles. I do not venture to say that mine would; it has suffered, and, it must be confessed, survived. But there are some souls thus gently constituted, thus frail, and delicate, and tender. | Когда окончательный крах наступил, когда было возвещено о банкротстве, был покинут Рассел-сквер и заявлено, что между Эмилией и Джорджем все кончено - кончено все между нею и ее любовью, между нею и ее счастьем, между нею и ее верой в людей, - заявлено в форме грубого письма от Джона Осборна, сообщавшего в нескольких коротких строках, что в силу недостойного поведения ее отца все обязательства, связывавшие оба семейства, считаются расторгнутыми, - когда пришел этот неотвратимый приговор, он не поразил ее так сильно, как ожидали родители, вернее - мать (потому что сам Джон Седли был совершенно сражен крахом своих дел и ударом, нанесенным его чести). Эмилия приняла это известие очень спокойно и только сильно побледнела. Оно было лишь подтверждением мрачных предчувствий, уже давно появившихся у нее. Это было простое чтение приговора, вынесенного за преступление, в котором Эмилия была повинна с давних пор, - преступление, заключавшееся в том, что она полюбила неудачно, слишком горячо, вопреки рассудку. Своих мыслей она по-прежнему никому не высказывала. Едва ли она была несчастнее теперь, когда убедилась, что все со надежды рухнули, чем прежде, когда чувствовала сердцем беду, но не смела в этом признаться. Она переехала из большого дома в маленький, не замечая ничего или не ощущая никакой разницы; старалась как можно больше оставаться в своей комнатке, молча чахла и таяла день ото дня. Я не хочу сказать, что все особы женского пола таковы. Милая моя мисс Буллок, не думаю, чтобы ваше сердце от этого разбилось. Вы здравомыслящая молодая женщина, с надлежащими правилами. Не стану утверждать, что и мое сердце разбилось бы. Оно страдало, - однако, сознаюсь, все-таки выжило. Но есть души, которые так уж созданы - нежными, слабыми и хрупкими. |
| Whenever old John Sedley thought of the affair between George and Amelia, or alluded to it, it was with bitterness almost as great as Mr. Osborne himself had shown. He cursed Osborne and his family as heartless, wicked, and ungrateful. No power on earth, he swore, would induce him to marry his daughter to the son of such a villain, and he ordered Emmy to banish George from her mind, and to return all the presents and letters which she had ever had from him. | Всякий раз, когда старый Джон Седли задумывался о положении дел у Джорджа с Эмилией или заговаривал об этом, он проявлял почти такое же озлобление, как и сам мистер Осборн. Он осыпал бранью Осборна и его семью, называл их бессердечными, низкими и неблагодарными. Нет силы на земле, клялся он, которая понудила бы его выдать дочь за сына такого негодяя; он приказал Эмми изгнать Джорджа из своих помыслов и вернуть ему все подарки и письма, какие она когда-либо от него получила. |
| She promised acquiescence, and tried to obey. She put up the two or three trinkets: and, as for the letters, she drew them out of the place where she kept them; and read them over--as if she did not know them by heart already: but she could not part with them. That effort was too much for her; she placed them back in her bosom again--as you have seen a woman nurse a child that is dead. Young Amelia felt that she would die or lose her senses outright, if torn away from this last consolation. How she used to blush and lighten up when those letters came! How she used to trip away with a beating heart, so that she might read unseen! If they were cold, yet how perversely this fond little soul interpreted them into warmth. If they were short or selfish, what excuses she found for the writer! | Она обещала исполнить это и пыталась повиноваться. Собрала две-три безделушки, достала письма из шкатулки, перечла их - словно не знала наизусть, - но расстаться с ними не могла, это было выше ее сил. И она спрятала их у себя на груди - так мать баюкает умершее дитя. Юная Эмилия чувствовала, что умрет или немедленно сойдет с ума, если у нее вырвут это последнее утешение. Как, бывало, она заливалась румянцем и как зажигались у нее глаза, когда приходили эти письма! Как она убегала к себе с бьющимся сердцем, чтобы прочесть их, когда никто ее не увидит! Если они бывали холодны, то с какой настойчивостью эта маленькая влюбленная сумасбродка старалась истолковать их в противоположном смысле! Если они бывали кратки или эгоистичны, сколько она находила извинений для писавшего их! |
| It was over these few worthless papers that she brooded and brooded. She lived in her past life--every letter seemed to recall some circumstance of it. How well she remembered them all! His looks and tones, his dress, what he said and how--these relics and remembrances of dead affection were all that were left her in the world. And the business of her life, was--to watch the corpse of Love. | Над этими-то ничего не стоящими клочками бумаги она думала, думала без конца. Она переживала свою прошедшую жизнь - каждое письмо, казалось, воскрешало перед нею какое-нибудь событие прошлого. Как хорошо она помнила их все! Взгляды Джорджа, звук его голоса, его платье, что он говорил и как - эти реликвии и воспоминания об умершей любви были для Эмилии единственным, что осталось у нее на свете. Делом ее жизни стало стеречь труп Любви. |
| To death she looked with inexpressible longing. Then, she thought, I shall always be able to follow him. I am not praising her conduct or setting her up as a model for Miss Bullock to imitate. Miss B. knows how to regulate her feelings better than this poor little creature. Miss B. would never have committed herself as that imprudent Amelia had done; pledged her love irretrievably; confessed her heart away, and got back nothing--only a brittle promise which was snapt and worthless in a moment. A long engagement is a partnership which one party is free to keep or to break, but which involves all the capital of the other. | Какой желанной представлялась ей теперь смерть. "Тогда, - думала она, - я всегда буду с ним". Я не восхваляю поведения Эмилии и не собираюсь выставлять его в качестве образца для мисс Буллок. Мисс Буллок умеет управлять своими чувствами гораздо лучше, чем это бедное создание. Мисс Буллок никогда не скомпрометировала бы себя, как безрассудная Эмилия, которая отдала свою душу в бессрочный залог и отписала сердце в пожизненное владение, а взамен ничего не получила, кроме хрупкого обещания, вмиг разлетевшегося вдребезги и превратившегося в ничто. Затянувшаяся помолвка - это договор о товариществе, который одна сторона вольна выполнить или порвать, но который поглощает весь капитал другого участника. |
| Be cautious then, young ladies; be wary how you engage. Be shy of loving frankly; never tell all you feel, or (a better way still), feel very little. See the consequences of being prematurely honest and confiding, and mistrust yourselves and everybody. Get yourselves married as they do in France, where the lawyers are the bridesmaids and confidantes. At any rate, never have any feelings which may make you uncomfortable, or make any promises which you cannot at any required moment command and withdraw. That is the way to get on, and be respected, and have a virtuous character in Vanity Fair. | Поэтому будьте осторожны, молодые девицы; будьте осмотрительны, когда связываете себя обещанием. Бойтесь любить чистосердечно; никогда не высказывайте всего, что чувствуете, или (еще того лучше) старайтесь поменьше чувствовать. Помните о последствиях, к которым приводят неуместная честность и прямота; и не доверяйте ни себе самим, ни кому другому. Выходите замуж так, как это делается во Франции, где подружками невесты и ее наперсницами являются адвокаты. Во всяком случае, никогда не обнаруживайте чувств, которые могут поставить вас в тягостное положение, и не давайте никаких обещаний, которые вы в нужную минуту не могли бы взять обратно. Вот способ преуспевать, пользоваться уважением и блистать добродетелями на Ярмарке Тщеславия. |
| If Amelia could have heard the comments regarding her which were made in the circle from which her father's ruin had just driven her, she would have seen what her own crimes were, and how entirely her character was jeopardised. Such criminal imprudence Mrs. Smith never knew of; such horrid familiarities Mrs. Brown had always condemned, and the end might be a warning to HER daughters. | Если бы Эмилия могла слышать все замечания по ее адресу, исходившие из того круга, откуда разорение отца только что изгнало ее, она увидела бы, в чем заключаются ее преступления и до какой степени она рисковала своей репутацией. Подобного преступного легкомыслия миссис Смит никогда не встречала, такую ужасную фамильярность миссис Броун всегда осуждала, и да послужит этот финал предостережением для ее собственных дочерей. |
| "Captain Osborne, of course, could not marry a bankrupt's daughter," the Misses Dobbin said. "It was quite enough to have been swindled by the father. As for that little Amelia, her folly had really passed all--" | - Капитан Осборн, разумеется, не женится на дочери банкрота, - говорили обе мисс Доббин. - Достаточно того, что ее папаша их надул. Что же касается маленькой Эмилии, то ее сумасбродство положительно превосходит все... |
| "All what?" Captain Dobbin roared out. "Haven't they been engaged ever since they were children? Wasn't it as good as a marriage? Dare any soul on earth breathe a word against the sweetest, the purest, the tenderest, the most angelical of young women?" | - Что все? - взревел капитан Доббин. - Разве не были они помолвлены с самого детства? И разве это не тот же брак? Да смеет ли кто на земле произнести хоть слово против этой прекраснейшей, чистейшей, нежнейшей девушки, истинного ангела? |
| "La, William, don't be so highty-tighty with US. We're not men. We can't fight you," Miss Jane said. "We've said nothing against Miss Sedley: but that her conduct throughout was MOST IMPRUDENT, not to call it by any worse name; and that her parents are people who certainly merit their misfortunes." | - Перестань, Уильям. Ну что ты распетушился? Мы ведь не мужчины, мы с тобой драться не можем, - уговаривала его мисс Джейн. - Да и что мы, собственно, такого сказали о мисс Седли? Только что поведение ее было от начала до конца чрезвычайно неблагоразумным, чтобы не сказать больше. А родители ее, конечно, вполне заслужили свое несчастье. |
| "Hadn't you better, now that Miss Sedley is free, propose for her yourself, William?" Miss Ann asked sarcastically. "It would be a most eligible family connection. He! he!" | - А не сделать ли тебе самому предложение, Уильям, раз мисс Седли теперь свободна? - язвительно спросила мисс Энн. - Это было бы весьма подходящее родство. Ха-ха-ха! |
| "I marry her!" Dobbin said, blushing very much, and talking quick. "If you are so ready, young ladies, to chop and change, do you suppose that she is? Laugh and sneer at that angel. She can't hear it; and she's miserable and unfortunate, and deserves to be laughed at. Go on joking, Ann. You're the wit of the family, and the others like to hear it." | - Мне жениться на ней? - горячо воскликнул Доббин, багрово краснея. - Если вы, мои милые, так швыряетесь своими привязанностями, то не думайте, что она на вас похожа. Смеяться и издеваться над этим ангелом! Она ведь вас не слышит, а к тому же бедная девушка так несчастна и одинока, что вполне заслуживает насмешек. Продолжай свои шуточки, Энн! Ты у нас известная острячка, все в восторге от твоих острот. |
| "I must tell you again we're not in a barrack, William," Miss Ann remarked. | - Я должна еще раз напомнить тебе, что мы не в казарме, Уильям, - заметила мисс Энн. |
| "In a barrack, by Jove--I wish anybody in a barrack would say what you do," cried out this uproused British lion. "I should like to hear a man breathe a word against her, by Jupiter. But men don't talk in this way, Ann: it's only women, who get together and hiss, and shriek, and cackle. There, get away--don't begin to cry. I only said you were a couple of geese," Will Dobbin said, perceiving Miss Ann's pink eyes were beginning to moisten as usual. "Well, you're not geese, you're swans--anything you like, only do, do leave Miss Sedley alone." | - В казарме? Ей-богу, я очень хотел бы, чтобы кто-нибудь заговорил так в казарме, - воскликнул этот разбуженный британский лев. - Хотелось бы мне услышать, как кто-нибудь произнес бы хоть слово против нее, клянусь честью! Но мужчины не говорят таких вещей; это только женщины соберутся вместе и давай шипеть, гоготать и кудахтать. Ну, брось, Энн, не реви! Я только сказал, что вы обе гусыни, - добавил Уил Доббин, заметив, что красные глазки мисс Энн начинают, по обыкновению, увлажняться. - Ладно, вы не гусыни, вы павы, все что хотите, но только оставьте, пожалуйста, мисс Седли в покое. |
| Anything like William's infatuation about that silly little flirting, ogling thing was never known, the mamma and sisters agreed together in thinking: and they trembled lest, her engagement being off with Osborne, she should take up immediately her other admirer and Captain. In which forebodings these worthy young women no doubt judged according to the best of their experience; or rather (for as yet they had had no opportunities of marrying or of jilting) according to their own notions of right and wrong. | "Это просто неслыханно, это такое ослепление - увлечься глупенькой девочкой, ничтожной кокеткой!" - в полном согласии думали мамаша и сестры Доббина. И они трепетали, как бы Эмилия не подцепила второго своего поклонника и капитана, раз ее помолвка с Осборном расстроилась. Питая подобные опасения, эти достойные молодые девушки судили, несомненно, по собственному опыту, вернее, на основании собственных представлений о добре и зле (потому что до сей поры у них не было еще случая ни выйти замуж, ни отказать жениху). |
| "It is a mercy, Mamma, that the regiment is ordered abroad," the girls said. "THIS danger, at any rate, is spared our brother." | - Слава богу, маменька, что полку приказано выступить за границу, - говорили девицы. - Одной опасности наш братец, во всяком случае, избежал. |
| Such, indeed, was the fact; and so it is that the French Emperor comes in to perform a part in this domestic comedy of Vanity Fair which we are now playing, and which would never have been enacted without the intervention of this august mute personage. It was he that ruined the Bourbons and Mr. John Sedley. It was he whose arrival in his capital called up all France in arms to defend him there; and all Europe to oust him. While the French nation and army were swearing fidelity round the eagles in the Champ de Mars, four mighty European hosts were getting in motion for the great chasse a l'aigle; and one of these was a British army, of which two heroes of ours, Captain Dobbin and Captain Osborne, formed a portion. | Так оно действительно и было; и, таким образом, на сцене появляется французский император и принимает участие в представлении домашней комедии Ярмарки Тщеславия, которую мы сейчас разыгрываем и которая никогда не была бы исполнена без вмешательства этого августейшего статиста. Это он погубил Бурбонов и мистера Джона Седли. Это его прибытие в столицу призвало всю Францию на его защиту и всю Европу на то, чтобы выгнать его вой. В то время как французский народ и армия клялись в верности, собравшись вокруг его орлов на Марсовом поле, четыре могущественные европейские рати двинулись на великую chasse a l'aigle {Охоту на орла (франц.).}, и одной из них была британская армия, в состав которой входили два наших героя - капитан Доббин и капитан Осборн. |
| The news of Napoleon's escape and landing was received by the gallant --th with a fiery delight and enthusiasm, which everybody can understand who knows that famous corps. From the colonel to the smallest drummer in the regiment, all were filled with hope and ambition and patriotic fury; and thanked the French Emperor as for a personal kindness in coming to disturb the peace of Europe. Now was the time the --th had so long panted for, to show their comrades in arms that they could fight as well as the Peninsular veterans, and that all the pluck and valour of the --th had not been killed by the West Indies and the yellow fever. Stubble and Spooney looked to get their companies without purchase. Before the end of the campaign (which she resolved to share), Mrs. Major O'Dowd hoped to write herself Mrs. Colonel O'Dowd, C.B. Our two friends (Dobbin and Osborne) were quite as much excited as the rest: and each in his way--Mr. Dobbin very quietly, Mr. Osborne very loudly and energetically--was bent upon doing his duty, and gaining his share of honour and distinction. | Известие о бегстве Наполеона и его высадке было встречено доблестным ***полком с энтузиазмом, попятным всем, кто знает эту славную воинскую часть. Начиная с полковника и кончая самым скромным барабанщиком, все преисполнились надежд, честолюбивых стремлений и патриотической ярости и, как за личное одолжение, благодарили французского императора за то, что он явился смутить мир в Европе. Настало время, которого так долго ждал ***полк, - время показать товарищам по оружию, что он сумеет драться не хуже ветеранов испанской войны и что его доблесть и отвага не убиты Вест-Индией и желтой лихорадкой. Стабл и Спуни мечтали получить роту, не приобретая чипа покупкой. Супруга майора О'Дауда надеялась еще до окончания кампании (в которой она решила принять участие) подписываться: "жена полковника О'Дауда, кавалера ордена Бани". Оба наших друга (Доббин и Осборн) были взволнованы так же сильно, как и все прочие, и каждый по-своему - мистер Доббин очень спокойно, а мистер Осборн очень шумно и энергически - намеревался исполнить свой долг и добиться своей доли славы и отличий. |
| The agitation thrilling through the country and army in consequence of this news was so great, that private matters were little heeded: and hence probably George Osborne, just gazetted to his company, busy with preparations for the march, which must come inevitably, and panting for further promotion--was not so much affected by other incidents which would have interested him at a more quiet period. He was not, it must be confessed, very much cast down by good old Mr. Sedley's catastrophe. He tried his new uniform, which became him very handsomely, on the day when the first meeting of the creditors of the unfortunate gentleman took place. His father told him of the wicked, rascally, shameful conduct of the bankrupt, reminded him of what he had said about Amelia, and that their connection was broken off for ever; and gave him that evening a good sum of money to pay for the new clothes and epaulets in which he looked so well. Money was always useful to this free-handed young fellow, and he took it without many words. The bills were up in the Sedley house, where he had passed so many, many happy hours. He could see them as he walked from home that night (to the Old Slaughters', where he put up when in town) shining white in the moon. That comfortable home was shut, then, upon Amelia and her parents: where had they taken refuge? The thought of their ruin affected him not a little. He was very melancholy that night in the coffee-room at the Slaughters'; and drank a good deal, as his comrades remarked there. | Волнение, охватившее страну и армию в связи с этим известием, было столь велико, что на личные дела не обращали внимания. Поэтому, вероятно, Джордж Осборн, только что произведенный, как извещала "Газета", в командиры роты, занятый приготовлениями к неизобежному походу и жаждавший дальнейшего повышения по службе, был не так уж сильно затронут другими событиями, хотя во всякое другое время они не оставили бы его холодным. Признаться, он был не слишком удручен катастрофой, постигшей доброго старого мистера Седли. В тот самый день, когда состоялось первое собрание кредиторов несчастного джентльмена, Джордж примерял свой новый мундир, удивительно ему шедший. Отец рассказал ему о злостном, мошенническом и бесстыдном поведении банкрота, напомнил о том, что уже и раньше говорил об Эмилии, что их отношения порваны навсегда, и тут же подарил сыну крупную сумму денег для уплаты за новый мундир и эполеты, в которых Джордж выглядел таким красавцем. Деньги всегда нужны были этому юному расточителю, и он взял их без лишних разговоров. Особняк Седли, где Джордж провел столько счастливых часов, был весь обклеен объявлениями, и, выйдя из дому и направляясь к "Старому Слотеру" (где он останавливался, приезжая в Лондон), он увидел, как они белеют в лунном сиянии. Итак, этот уютный дом закрыл свои двери за Эмилией и ее родителями; где-то они нашли себе пристанище? Мысль об их разорении сильно опечалила молодого Осборна, Весь вечер он сидел, угрюмый и мрачный, в общей зале у Слотера и, как было замечено его товарищами, много пил. |
| Dobbin came in presently, cautioned him about the drink, which he only took, he said, because he was deuced low; but when his friend began to put to him clumsy inquiries, and asked him for news in a significant manner, Osborne declined entering into conversation with him, avowing, however, that he was devilish disturbed and unhappy. | Некоторое время спустя туда заглянул Доббин и сделал приятелю замечание, но Джордж заявил, что пьет потому, что у него скверно на душе. Когда же Доббин пустился в непрошеные намеки и спросил многозначительно, нет ли чего новенького, молодой офицер отказался разговаривать на эту тему, признавшись, впрочем, что он чертовски расстроен и несчастлив. |
| Three days afterwards, Dobbin found Osborne in his room at the barracks--his head on the table, a number of papers about, the young Captain evidently in a state of great despondency. | Три дня спустя Доббин зашел к Осборну в казарму. Молодой капитан сидел, опустив голову на стол с разбросанными на нем бумагами, явно в состоянии полнейшего уныния. |
| "She--she's sent me back some things I gave her--some damned trinkets. Look here!" | - Она... она вернула мне вещицы, которые я ей дарил... какие-то проклятые безделушки. Вот, посмотри! |
| There was a little packet directed in the well-known hand to Captain George Osborne, and some things lying about--a ring, a silver knife he had bought, as a boy, for her at a fair; a gold chain, and a locket with hair in it. | На столе лежал пакетик, надписанный хорошо знакомым почерком и адресованный капитану Джорджу Осборну, а кругом валялось несколько вещиц: кольцо, серебряный ножик, купленный Джорджем для Эмми на ярмарке, когда он был еще мальчиком, золотая цепочка и медальон с прядью волос. |
| "It's all over," said he, with a groan of sickening remorse. "Look, Will, you may read it if you like." | - Все кончено, - произнес Осборн со стоном скорбного раскаяния. - Вот, посмотри, Уил, прочти, если хочешь. |
| There was a little letter of a few lines, to which he pointed, which said: | Он указал на письмецо в несколько строк: |
| My papa has ordered me to return to you these presents, which you made in happier days to me; and I am to write to you for the last time. I think, I know you feel as much as I do the blow which has come upon us. It is I that absolve you from an engagement which is impossible in our present misery. I am sure you had no share in it, or in the cruel suspicions of Mr. Osborne, which are the hardest of all our griefs to bear. Farewell. Farewell. I pray God to strengthen me to bear this and other calamities, and to bless you always. | "Папенька приказал мне вернуть вам эти подарки, сделанные в более счастливые дни, и я пишу вам в последний раз. Я думаю - нет, я знаю, - что вы чувствуете так же больно, как и я, удар, обрушившийся на нас. Но я сама возвращаю вам слово, ввиду его невыполнимости при нашем теперешнем несчастье. Я уверена, что вы тут ни при чем и не разделяете жестоких подозрений мистера Осборна - самого горького из того, что выпало на нашу долю. Прощайте! Прощайте! Молю бога, чтобы он дал мне силы перенести эту невзгоду, как и все другие, и благословлять вас всегда. |
| A. | Э. |
| I shall often play upon the piano--your piano. It was like you to send it. | Я буду часто играть на фортепьяно - на вашем фортепьяно. Это так похоже на вас - прислать его мне". |
| Dobbin was very soft-hearted. The sight of women and children in pain always used to melt him. The idea of Amelia broken-hearted and lonely tore that good-natured soul with anguish. And he broke out into an emotion, which anybody who likes may consider unmanly. He swore that Amelia was an angel, to which Osborne said aye with all his heart. He, too, had been reviewing the history of their lives-- and had seen her from her childhood to her present age, so sweet, so innocent, so charmingly simple, and artlessly fond and tender. | У Доббина было на редкость доброе сердце. Вид страдающих детей и женщин всегда его расстраивал. Мысль об Эмилии, одинокой и тоскующей, терзала его безмерно. И он пришел в волнение, которое всякий, кому угодно, волен счесть недостойным мужчины. Он поклялся, что Эмилия ангел, с чем от всего сердца согласился Осборн. Джордж снова переживал всю историю их жизней, - он вновь видел перед собой Эмилию от раннего ее детства до последних дней, такую прекрасную, такую невинную, такую очаровательно простодушную, безыскусственно влюбленную и нежную. |
| What a pang it was to lose all that: to have had it and not prized it! A thousand homely scenes and recollections crowded on him--in which he always saw her good and beautiful. And for himself, he blushed with remorse and shame, as the remembrance of his own selfishness and indifference contrasted with that perfect purity. For a while, glory, war, everything was forgotten, and the pair of friends talked about her only. | Какое несчастье потерять все это; иметь - и не сохранить! Тысячи милых сердцу воспоминаний и видений толпой нахлынули на него - и всегда он видел ее доброй и прекрасной. И Джордж краснел от раскаяния и стыда, ибо воспоминания о собственном эгоизме и холодности были особенно мучительны рядом с этой совершенной чистотой. На время и слава и война - все было позабыто, и оба друга говорили только об Эмилии. |
| "Where are they?" Osborne asked, after a long talk, and a long pause--and, in truth, with no little shame at thinking that he had taken no steps to follow her. "Where are they? There's no address to the note." | - Где они? - после долгой беседы и продолжительного молчания спросил Осборн, по правде сказать, немало удрученный мыслью, что он не предпринял ничего, чтобы узнать, куда Эмилия переехала. - Где они? В записке нет адреса. |
| Dobbin knew. He had not merely sent the piano; but had written a note to Mrs. Sedley, and asked permission to come and see her--and he had seen her, and Amelia too, yesterday, before he came down to Chatham; and, what is more, he had brought that farewell letter and packet which had so moved them. | Доббин знал. Он не только отослал фортепьяно, но и отправил миссис Седли письмо, испрашивая позволения навестить ее. И накануне, перед тем как отправиться в Чатем, он видел миссис Седли, а также и Эмилию; больше того: это Доббин привез с собой прощальное письмо Эмилии и пакетик, которые так растрогали его и Джорджа. |
| The good-natured fellow had found Mrs. Sedley only too willing to receive him, and greatly agitated by the arrival of the piano, which, as she conjectured, MUST have come from George, and was a signal of amity on his part. Captain Dobbin did not correct this error of the worthy lady, but listened to all her story of complaints and misfortunes with great sympathy--condoled with her losses and privations, and agreed in reprehending the cruel conduct of Mr. Osborne towards his first benefactor. When she had eased her overflowing bosom somewhat, and poured forth many of her sorrows, he had the courage to ask actually to see Amelia, who was above in her room as usual, and whom her mother led trembling downstairs. | Добряк убедился, что миссис Седли страшно рада его приходу и очень взволнована прибытием фортепьяно, которое, по ее догадкам, было прислано Джорджем в знак его дружеского расположения. Капитан Доббин не стал разуверять почтенную даму; выслушав с большим сочувствием ее жалобную повесть, он вместе с ней скорбел о их потерях и лишениях и порицал жестокую неблагодарность мистера Осборна по отношению к своему бывшему благодетелю. Когда же она несколько облегчила переполненную душу и излила все свои горести, Доббин набрался смелости и попросил разрешения повидаться с Эмилией, которая, как всегда, сидела у себя наверху. Мать привела ее вниз, трепещущую от волнения. |
| Her appearance was so ghastly, and her look of despair so pathetic, that honest William Dobbin was frightened as he beheld it; and read the most fatal forebodings in that pale fixed face. After sitting in his company a minute or two, she put the packet into his hand, and said, | Вид у нее был такой истомленный, а взгляд выражал такое красноречивое отчаяние, что честный Уильям Доббин испугался; на бледном застывшем личике девушки он прочел самые зловещие предзнаменования. Просидев минуту-другую в обществе капитана, Эмилия сунула ему в руку пакетик со словами: |
| "Take this to Captain Osborne, if you please, and--and I hope he's quite well--and it was very kind of you to come and see us--and we like our new house very much. And I--I think I'll go upstairs, Mamma, for I'm not very strong." | - Передайте, пожалуйста, это капитану Осборну и... и... надеюсь, он здоров... и очень мило с вашей стороны, что вы зашли нас проведать... нам очень нравится наш новый дом! А я... я, пожалуй, пойду к себе, маменька, мне нездоровится. |
| And with this, and a curtsey and a smile, the poor child went her way. The mother, as she led her up, cast back looks of anguish towards Dobbin. The good fellow wanted no such appeal. He loved her himself too fondly for that. Inexpressible grief, and pity, and terror pursued him, and he came away as if he was a criminal after seeing her. | С этими словами бедная девочка присела перед капитаном, улыбнулась и побрела к себе. Мать, уводя ее наверх, бросала через плечо на Доббина тревожные взгляды. Но добряк не нуждался в таком призыве. Он и сам горячо любил Эмилию. Невыразимая печаль, жалость и страх овладели им, и он удалился, чувствуя себя преступником. |
| When Osborne heard that his friend had found her, he made hot and anxious inquiries regarding the poor child. How was she? How did she look? What did she say? His comrade took his hand, and looked him in the face. | Услышав, что его друг разыскал Эмилию, Осборн начал горячо и нетерпеливо расспрашивать о бедной девочке. Как она поживает? Что она говорила? Какой у нее вид? Товарищ взял его за руку и взглянул ему в лицо. |
| "George, she's dying," William Dobbin said--and could speak no more. | - Джордж, она умирает! - сказал Уильям Доббин и больше не в силах был вымолвить ни слова. |
| There was a buxom Irish servant-girl, who performed all the duties of the little house where the Sedley family had found refuge: and this girl had in vain, on many previous days, striven to give Amelia aid or consolation. Emmy was much too sad to answer, or even to be aware of the attempts the other was making in her favour. | В домике, где семейство Седли нашло себе пристанище, сложила прислугой жизнерадостная девушка-ирландка. Не раз в течение этих дней веселая толстушка пыталась отвлечь внимание Эмилии от грустных мыслей и развеселить ее, но тщетно: Эмми была слишком удручена и не только не отвечала, но даже не замечала ее ласковых попыток. |
| Four hours after the talk between Dobbin and Osborne, this servant- maid came into Amelia's room, where she sate as usual, brooding silently over her letters--her little treasures. The girl, smiling, and looking arch and happy, made many trials to attract poor Emmy's attention, who, however, took no heed of her. | Четыре часа спустя после беседы Доббина и Осборна добродушная девушка вбежала в комнату Эмилии, где та сидела, по обыкновению, одна и размышляла над письмами - своими маленькими сокровищами. Войдя с лукавым и радостным видом, служанка всячески старалась привлечь внимание Эмилии, но та не поднимала головы. |
| "Miss Emmy," said the girl. | - Мисс Эмми! - окликнула наконец служанка. |
| "I'm coming," Emmy said, not looking round. | - Иду, - отвечала Эмми, не оглядываясь. |
| "There's a message," the maid went on. "There's something-- somebody--sure, here's a new letter for you--don't be reading them old ones any more." | - Вас спрашивают, - продолжала служанка. - Тут что-то... тут кто-то... словом, вот вам новое письмо... не читайте больше тех... старых. |
| And she gave her a letter, which Emmy took, and read. | И она подала ей письмо, которое Эмми взяла и стала читать. |
| "I must see you," the letter said. "Dearest Emmy--dearest love-- dearest wife, come to me." | "Я должен тебя видеть, - было написано в нем. - Милая моя Эмми, любовь моя... дорогая моя суженая, приди ко мне". |
| George and her mother were outside, waiting until she had read the letter. | Джордж и мать Эмми стояли за дверью и ждали, когда она прочтет письмо. |
| English | Русский |
| We have seen how Mrs. Firkin, the lady's maid, as soon as any event of importance to the Crawley family came to her knowledge, felt bound to communicate it to Mrs. Bute Crawley, at the Rectory; and have before mentioned how particularly kind and attentive that good- natured lady was to Miss Crawley's confidential servant. She had been a gracious friend to Miss Briggs, the companion, also; and had secured the latter's good-will by a number of those attentions and promises, which cost so little in the making, and are yet so valuable and agreeable to the recipient. Indeed every good economist and manager of a household must know how cheap and yet how amiable these professions are, and what a flavour they give to the most homely dish in life. Who was the blundering idiot who said that "fine words butter no parsnips"? Half the parsnips of society are served and rendered palatable with no other sauce. As the immortal Alexis Soyer can make more delicious soup for a half-penny than an ignorant cook can concoct with pounds of vegetables and meat, so a skilful artist will make a few simple and pleasing phrases go farther than ever so much substantial benefit-stock in the hands of a mere bungler. Nay, we know that substantial benefits often sicken some stomachs; whereas, most will digest any amount of fine words, and be always eager for more of the same food. Mrs. Bute had told Briggs and Firkin so often of the depth of her affection for them; and what she would do, if she had Miss Crawley's fortune, for friends so excellent and attached, that the ladies in question had the deepest regard for her; and felt as much gratitude and confidence as if Mrs. Bute had loaded them with the most expensive favours. | Мы уже видели, что, как только какое-нибудь событие более или менее важное для семейства Кроули, становилось известным горничной, миссис Феркпн, эта особа считала себя обязанной сообщить о нем миссис Бьют Кроули в пасторский дом; и мы уже упоминали о том, с каким особенным дружеским расположением и приязнью относилась эта доброжелательная дама к доверенной служанке мисс Кроули. Такой же преданной дружбой дарила она и мисс Бригс, компаньонку, и приобрела ее ответную преданность тем, что не жалела никаких посулов и знаков внимания, которые так дешево обходятся и все же очень ценны и приятны для получающего их. В самом деле, всякий хороший хозяин и домоправитель должен знать, как дешевы и вместе с тем полезны такие средства и какой приятный вкус они придают даже самым постным блюдам. Что за враль и идиот сказал, будто "соловья баснями не кормят"? В обществе, как известно, басни считаются чем-то вроде универсального соуса, и нет такого куска, который они не помогли бы вам проглотить. Подобно тому как бессмертный Алексис Суайе приготовит вам за полушку чудесный суп, какого иной невежда-повар не сварил бы из многих фунтов овощей и говядины, так искусный художник может с помощью нескольких простых и приятных фраз достичь гораздо большего успеха, чем какой-нибудь пачкун, обладай он целым запасом благ, куда более существенных. Мало того, мы знаем, что блага существенные часто отягощают желудок, между тем как большинство людей способны переварить любое количество прекрасных слов и всегда с восторгом принимаются за новую порцию этого кушанья. Миссис Бьют так часто говорила Бригс и Феркин о своей горячей любви к ним и о тол, что она, на месте мисс Кроули, сделала бы для таких замечательных и таких верных друзей, что означенные дамы возымели к почтенной пасторше глубочайшее уважение и питали к ней такую благодарность и доверие, как если бы она уже осыпала их драгоценными знаками своего внимания. |
| Rawdon Crawley, on the other hand, like a selfish heavy dragoon as he was, never took the least trouble to conciliate his aunt's aides- de-camp, showed his contempt for the pair with entire frankness-- made Firkin pull off his boots on one occasion--sent her out in the rain on ignominious messages--and if he gave her a guinea, flung it to her as if it were a box on the ear. As his aunt, too, made a butt of Briggs, the Captain followed the example, and levelled his jokes at her--jokes about as delicate as a kick from his charger. Whereas, Mrs. Bute consulted her in matters of taste or difficulty, admired her poetry, and by a thousand acts of kindness and politeness, showed her appreciation of Briggs; and if she made Firkin a twopenny-halfpenny present, accompanied it with so many compliments, that the twopence-half-penny was transmuted into gold in the heart of the grateful waiting-maid, who, besides, was looking forwards quite contentedly to some prodigious benefit which must happen to her on the day when Mrs. Bute came into her fortune. | С другой стороны, Родон Кроули, как и подобает такому себялюбивому и недалекому драгуну, никогда не старался улещать адъютантов своей тетушки и с полнейшей откровенностью выказывал обеим свое презрение - заставлял Феркин при случае стаскивать с себя сапоги, гонял ее в дождь с каким-нибудь унизительным поручением, а если когда и дарил ей гинею, то швырял деньги так, словно давал пощечину. А поскольку тетушка избрала Бригс мишенью для своих насмешек, то капитан следовал ее примеру и отпускал по адресу компаньонки шутки такого же деликатного свойства, как удар копытом его боевого коня. Между тем миссис Бьют советовалась с мисс Бригс по всем вопросам, требующим тонкого вкуса и суждения, восхищалась ее стихами и на тысячи ладов доказывала, как высоко она ее ценит. Поднося Феркин какой-нибудь грошовый подарок, она сопровождала его столькими комплиментами, что медные гроши превращались в золото в благодарном сердце горничной, которая, между прочим, не упускала из виду и будущее и весьма уверенно ждала каких-то баснословных выгод в тот день, когда миссис Бьют вступит во владение наследством. |
| The different conduct of these two people is pointed out respectfully to the attention of persons commencing the world. Praise everybody, I say to such: never be squeamish, but speak out your compliment both point-blank in a man's face, and behind his back, when you know there is a reasonable chance of his hearing it again. Never lose a chance of saying a kind word. As Collingwood never saw a vacant place in his estate but he took an acorn out of his pocket and popped it in; so deal with your compliments through life. An acorn costs nothing; but it may sprout into a prodigious bit of timber. | На различие в поведении племянника и тетки почтительно предлагается обратить внимание каждому, кто впервые вступает в свет. Хвалите всех подряд, скажу я таким людям, бросьте чистоплюйство, говорите комплименты всякому в глаза - и за глаза, если у вас есть основание думать, что они дойдут по назначению. Никогда не упускайте случая сказать ласковое слово. Подобно тому как Колннгвуд не мог видеть ни одного пустого местечка у себя в имении, чтобы не вынуть из кармана желудь и не посадить его тут же, так и вы поступайте с комплиментами на протяжении всей вашей жизни. Желудь ничего не стоит, но из него может вырасти огромнейший дуб. |
| In a word, during Rawdon Crawley's prosperity, he was only obeyed with sulky acquiescence; when his disgrace came, there was nobody to help or pity him. Whereas, when Mrs. Bute took the command at Miss Crawley's house, the garrison there were charmed to act under such a leader, expecting all sorts of promotion from her promises, her generosity, and her kind words. | Словом, пока Родон Кроули процветал, ему повиновались лишь с угрюмой покорностью; когда же он впал в немилость, никто не желал ни помочь ему, ни пожалеть его. Зато, когда миссис Бьют приняла командование домом мисс Кроули, весь тамошний гарнизон с восторгом отдался под начало такой предводительницы, ожидая всяких наград и отличий от ее посулов, щедрости и ласковых слов. |
| That he would consider himself beaten, after one defeat, and make no attempt to regain the position he had lost, Mrs. Bute Crawley never allowed herself to suppose. She knew Rebecca to be too clever and spirited and desperate a woman to submit without a struggle; and felt that she must prepare for that combat, and be incessantly watchful against assault; or mine, or surprise. | Миссис Бьют Кроули была далека от мысли, что Родон признает себя побежденным с первого же раза и не сделает попытки снова овладеть потерянной позицией. Она считала Ребекку слишком ловкой, умной и отчаянной противницей, чтобы та могла покориться без борьбы, и заранее готовилась к сражению и была постоянно начеку в ожидании вылазки, подкопа или внезапной атаки. |
| In the first place, though she held the town, was she sure of the principal inhabitant? Would Miss Crawley herself hold out; and had she not a secret longing to welcome back the ousted adversary? The old lady liked Rawdon, and Rebecca, who amused her. Mrs. Bute could not disguise from herself the fact that none of her party could so contribute to the pleasures of the town-bred lady. "My girls' singing, after that little odious governess's, I know is unbearable," the candid Rector's wife owned to herself. "She always used to go to sleep when Martha and Louisa played their duets. Jim's stiff college manners and poor dear Bute's talk about his dogs and horses always annoyed her. If I took her to the Rectory, she would grow angry with us all, and fly, I know she would; and might fall into that horrid Rawdon's clutches again, and be the victim of that little viper of a Sharp. Meanwhile, it is clear to me that she is exceedingly unwell, and cannot move for some weeks, at any rate; during which we must think of some plan to protect her from the arts of those unprincipled people." | Прежде всего, хотя город и был ею взят, могла ли она быть уверена в самой главной его обитательнице? Устоит ли мисс Кроули и не лелеет ли она в тайниках сердца желания встретить с распростертыми объятиями изгнанную соперницу? Старая леди была привязана к Родону и к Ребекке, которая ее развлекала. Миссис Бьют отдавала себе отчет в том, что никто из ее приверженцев не умеет быть приятен этой искушенной горожанке. "Пение моих девочек после этой противной гувернантки невыносимо слушать, это я отлично знаю, - чистосердечно признавалась себе жена пастора. - Старуха всегда отправлялась спать, когда Марта и Луиза разыгрывали свои дуэты. Неуклюжие манеры Джима и болтовня моего бедняги Бьюта о собаках да лошадях донельзя ей докучали. - Если я перевезу ее к себе домой, она со всеми нами переругается и сбежит, в этом нет ни малейшего сомнения, и, того гляди, опять попадет в лапы ужасному Родону и станет жертвой гадючки Шарп. Впрочем, сейчас, как я понимаю, она очень больна и в течение нескольких недель не сможет двинуться с места. Тем временем надо придумать какой-нибудь план для ее защиты от происков этих бессовестных людей". |
| In the very best-of moments, if anybody told Miss Crawley that she was, or looked ill, the trembling old lady sent off for her doctor; and I daresay she was very unwell after the sudden family event, which might serve to shake stronger nerves than hers. At least, Mrs. Bute thought it was her duty to inform the physician, and the apothecary, and the dame-de-compagnie, and the domestics, that Miss Crawley was in a most critical state, and that they were to act accordingly. She had the street laid knee-deep with straw; and the knocker put by with Mr. Bowls's plate. She insisted that the Doctor should call twice a day; and deluged her patient with draughts every two hours. When anybody entered the room, she uttered a shshshsh so sibilant and ominous, that it frightened the poor old lady in her bed, from which she could not look without seeing Mrs. Bute's beady eyes eagerly fixed on her, as the latter sate steadfast in the arm- chair by the bedside. They seemed to lighten in the dark (for she kept the curtains closed) as she moved about the room on velvet paws like a cat. There Miss Crawley lay for days--ever so many days--Mr. Bute reading books of devotion to her: for nights, long nights, during which she had to hear the watchman sing, the night-light sputter; visited at midnight, the last thing, by the stealthy apothecary; and then left to look at Mrs. Bute's twinkling eyes, or the flicks of yellow that the rushlight threw on the dreary darkened ceiling. Hygeia herself would have fallen sick under such a regimen; and how much more this poor old nervous victim? It has been said that when she was in health and good spirits, this venerable inhabitant of Vanity Fair had as free notions about religion and morals as Monsieur de Voltaire himself could desire, but when illness overtook her, it was aggravated by the most dreadful terrors of death, and an utter cowardice took possession of the prostrate old sinner. | Если бы мисс Кроули даже в самые благополучные ее минуты сказали, что она больна или что у нее плохой вид, перепуганная старуха послала бы за домашним врачом. Теперь же - после внезапного семейного происшествия, которое могло бы расшатать и более крепкие нервы, она и в самом деле чувствовала себя прескверно. Во всяком случае, миссис Бьют сочла своим долгом объявить и доктору, и аптекарю, и компаньонке, и прислуге, что мисс Кроули чуть ли не при смерти. Она приказала по колено устлать улицу соломой и снять с парадных дверей молоток, сдав его на хранение мистеру Боулсу. Она настояла на том, чтобы доктор заезжал дважды в день, и через каждые два часа пичкала свою пациентку лекарством. Когда кто-нибудь входил в комнату, она испускала такое зловещее "тсс!", что пугала бедную старуху, лежавшую в постели, и так бдительно оберегала ее покой, что больная не могла повернуть голову, не увидев устремленных на нее бисерных глазок миссис Бьют, которая прочно обосновалась в креслах у ее ложа. Глаза эти, казалось, светились в темноте (миссис Бьют держала занавески спущенными), когда она бесшумно двигалась по комнате, как кошка на бархатных лапках. Так мисс Кроули и лежала целыми днями - много дней подряд, - а миссис Бьют читала ей вслух душеспасительные книги и бодрствовала долгими, долгими ночами, прислушиваясь к протяжным крикам ночного сторожа да к потрескиванию ночника. В полночь - на сон грядущий - больную посещал вкрадчивый аптекарь, а затем ей предоставлялось смотреть на искрящиеся глазки миссис Бьют и на желтый отсвет, отбрасываемый тростниковой свечой на темный потолок. Сама Гигейя не выдержала бы такого режима, а тем более бедная старуха, жертва больных нервов. Мы уже говорили, что когда эта почтенная обитательница Ярмарки Тщеславия бывала в добром здравии и хорошем расположении духа, то придерживалась таких свободных взглядов насчет религии и морали, каким мог бы позавидовать сам мосье Вольтер; но когда она хворала, болезнь ее усугублялась ужаснейшим страхом смерти, и старая грешница малодушно ему поддавалась. |
| Sick-bed homilies and pious reflections are, to be sure, out of place in mere story-books, and we are not going (after the fashion of some novelists of the present day) to cajole the public into a sermon, when it is only a comedy that the reader pays his money to witness. But, without preaching, the truth may surely be borne in mind, that the bustle, and triumph, and laughter, and gaiety which Vanity Fair exhibits in public, do not always pursue the performer into private life, and that the most dreary depression of spirits and dismal repentances sometimes overcome him. Recollection of the best ordained banquets will scarcely cheer sick epicures. Reminiscences of the most becoming dresses and brilliant ball triumphs will go very little way to console faded beauties. Perhaps statesmen, at a particular period of existence, are not much gratified at thinking over the most triumphant divisions; and the success or the pleasure of yesterday becomes of very small account when a certain (albeit uncertain) morrow is in view, about which all of us must some day or other be speculating. O brother wearers of motley! Are there not moments when one grows sick of grinning and tumbling, and the jingling of cap and bells? This, dear friends and companions, is my amiable object--to walk with you through the Fair, to examine the shops and the shows there; and that we should all come home after the flare, and the noise, and the gaiety, and be perfectly miserable in private. | Поучения и благочестивые размышления у ложа страждущего, конечно, неуместны в беллетристике, и мы не собираемся (по примеру некоторых нынешних романистов) заманивать публику на проповедь, когда читатель платит деньги за то, чтобы посмотреть комедию. Но и без проповедей следует держать в памяти ту истину, что смех, суета и шумное веселье, которые Ярмарка Тщеславия выставляет напоказ, не всегда сопутствуют актеру в его частной жизни, и нередко им овладевают уныние и горькое раскаяние. Воспоминание о самых пышных банкетах едва ли способно подбодрить заболевшего прожигателя жизнп. Память о самых красивых платьях и блестящих победах в свете очень мало способна утешить отцветшую красавицу. Быть может, и государственные деятели в известные периоды своей жизни не испытывают большого удовольствия, вспоминая о самых замечательных своих триумфах. Ведь успехи и радости вчерашнего дня теряют свое значение, когда впереди забрезжит хорошо известное (хотя и неведомое) завтра, над которым всем нам рано или поздно придется задуматься. О братья по шутовскому наряду! Разве не бывает таких минут, когда нам тошно от зубоскальства и кувырканья, от звона погремушек и бубенцов на шутовском колпаке? И вот, дорогие друзья и спутники, моя приятная задача в том и состоит, чтобы прогуляться вместе с вами по Ярмарке для осмотра ее лавок и витрин, а потом вернуться домой и после блеска, шума и веселья, оставшись наедине с собою, почувствовать себя глубоко несчастным. |
| "If that poor man of mine had a head on his shoulders," Mrs. Bute Crawley thought to herself, "how useful he might be, under present circumstances, to this unhappy old lady! He might make her repent of her shocking free-thinking ways; he might urge her to do her duty, and cast off that odious reprobate who has disgraced himself and his family; and he might induce her to do justice to my dear girls and the two boys, who require and deserve, I am sure, every assistance which their relatives can give them." | "Если бы у моего бедного мужа была голова на плечах, - думала миссис Бьют Кроули, - то при нынешних обстоятельствах как бы он мог быть полезен этой несчастной старой леди! Он мог бы заставить ее раскаяться в своем ужасном вольнодумстве; он мог бы понудить ее выполнить свой долг и окончательно разорвать с этим гнусным нечестивцем, опозорившим себя и свою семью; мог бы склонить ее воздать должное моим дорогим девочкам и обоим мальчикам, которые требуют, да и, несомненно, заслуживают всяческой помощи, какую только могут оказать им родственники". |
| And, as the hatred of vice is always a progress towards virtue, Mrs. Bute Crawley endeavoured to instil her sister-in-law a proper abhorrence for all Rawdon Crawley's manifold sins: of which his uncle's wife brought forward such a catalogue as indeed would have served to condemn a whole regiment of young officers. If a man has committed wrong in life, I don't know any moralist more anxious to point his errors out to the world than his own relations; so Mrs. Bute showed a perfect family interest and knowledge of Rawdon's history. She had all the particulars of that ugly quarrel with Captain Marker, in which Rawdon, wrong from the beginning, ended in shooting the Captain. She knew how the unhappy Lord Dovedale, whose mamma had taken a house at Oxford, so that he might be educated there, and who had never touched a card in his life till he came to London, was perverted by Rawdon at the Cocoa-Tree, made helplessly tipsy by this abominable seducer and perverter of youth, and fleeced of four thousand pounds. She described with the most vivid minuteness the agonies of the country families whom he had ruined-- the sons whom he had plunged into dishonour and poverty--the daughters whom he had inveigled into perdition. She knew the poor tradesmen who were bankrupt by his extravagance--the mean shifts and rogueries with which he had ministered to it--the astounding falsehoods by which he had imposed upon the most generous of aunts, and the ingratitude and ridicule by which he had repaid her sacrifices. She imparted these stories gradually to Miss Crawley; gave her the whole benefit of them; felt it to be her bounden duty as a Christian woman and mother of a family to do so; had not the smallest remorse or compunction for the victim whom her tongue was immolating; nay, very likely thought her act was quite meritorious, and plumed herself upon her resolute manner of performing it. Yes, if a man's character is to be abused, say what you will, there's nobody like a relation to do the business. And one is bound to own, regarding this unfortunate wretch of a Rawdon Crawley, that the mere truth was enough to condemn him, and that all inventions of scandal were quite superfluous pains on his friends' parts. | И так как ненависть к пороку всегда есть шаг вперед на пути к добродетели, то миссис Бьют Кроули старалась внушить своей невестке должное отвращение к многообразным провинностям Родона Кроули, предъявив такой их перечень, которого, право же, было бы вполне достаточно, чтобы осудить целый полк молодых офицеров! Когда человек совершит дурной поступок, ни один моралист не указывает всему свету на его ошибку с большей готовностью, чем его собственные родичи. Так и миссис Бьют проявила самый родственный интерес к истории Родона, обнаружив необычайную осведомленность. Она собрала все подробности о его безобразной ссоре с капитаном Маркером, завершившейся тем, что Родон, виноватый во всем, застрелил капитана. Она знала, что несчастный лорд Довдейл, мать которого переехала в Оксфорд, чтобы руководить воспитанием юноши, и который до приезда в Лондон не прикасался к картам, попал в лапы к Родону в клубе "Кокосовой Пальмы", и этот гнусный соблазнитель и развратитель юношества напоил его до бесчувствия и обчистил на четыре тысячи фунтов. Она описывала в живейших подробностях страдания помещичьих семейств, разоренных Родоном: сыновей, ввергнутых в пучину бесчестия и нищеты, дочерей, обольщенных и доведенных до погибели. Она знала бедных торговцев, которых Родон обобрал до нитки, не брезгуя самыми низкими мошенническими проделками; знала, с каким возмутительным коварством он надувал великодушнейшую из теток и какой неблагодарностью и насмешками отплатил за все ее жертвы. Она сообщала эти сведения мисс Кроули постепенно, не щадя старухи, полагая это своей священной обязанностью христианки и матери семейства и не чувствуя ни малейших угрызении совести или сострадания к жертве, которую обрекал на заклание ее язык; наоборот, она, по всей вероятности, считала свой поступок весьма похвальным и кичилась той решительностью, с которой его совершала. Да, если требуется очернить человека, то уж, будьте уверены, никто не сделает этого лучше его родственников. А в отношении злополучного Родона Кроули должно признать, что и одной голой истины было бы достаточно, чтобы осудить его, а потому все клеветнические измышления друзей только доставляли им напрасные хлопоты. |
| Rebecca, too, being now a relative, came in for the fullest share of Mrs. Bute's kind inquiries. This indefatigable pursuer of truth (having given strict orders that the door was to be denied to all emissaries or letters from Rawdon), took Miss Crawley's carriage, and drove to her old friend Miss Pinkerton, at Minerva House, Chiswick Mall, to whom she announced the dreadful intelligence of Captain Rawdon's seduction by Miss Sharp, and from whom she got sundry strange particulars regarding the ex-governess's birth and early history. The friend of the Lexicographer had plenty of information to give. Miss Jemima was made to fetch the drawing- master's receipts and letters. This one was from a spunging-house: that entreated an advance: another was full of gratitude for Rebecca's reception by the ladies of Chiswick: and the last document from the unlucky artist's pen was that in which, from his dying bed, he recommended his orphan child to Miss Pinkerton's protection. There were juvenile letters and petitions from Rebecca, too, in the collection, imploring aid for her father or declaring her own gratitude. Perhaps in Vanity Fair there are no better satires than letters. Take a bundle of your dear friend's of ten years back-- your dear friend whom you hate now. Look at a file of your sister's! how you clung to each other till you quarrelled about the twenty-pound legacy! Get down the round-hand scrawls of your son who has half broken your heart with selfish undutifulness since; or a parcel of your own, breathing endless ardour and love eternal, which were sent back by your mistress when she married the Nabob-- your mistress for whom you now care no more than for Queen Elizabeth. Vows, love, promises, confidences, gratitude, how queerly they read after a while! There ought to be a law in Vanity Fair ordering the destruction of every written document (except receipted tradesmen's bills) after a certain brief and proper interval. Those quacks and misanthropes who advertise indelible Japan ink should be made to perish along with their wicked discoveries. The best ink for Vanity Fair use would be one that faded utterly in a couple of days, and left the paper clean and blank, so that you might write on it to somebody else. | Ребекке, на правах новой родственницы, также было уделено обширнейшее место в бескорыстных дознаниях миссис Бьют. Эта неутомимая правдоискательница (отдав строжайшее приказание не принимать гонцов или писем от Родона) взяла карету мисс Кроули и отправилась к своему старому другу мисс Пинкертон, в дом Минервы на Чизикской аллее, и, объявив ужасную весть об обольщении капитана Родона девицей Шарп, в свою очередь, узнала от мисс Пинкертон немало странных подробностей относительно рождения и детства экс-гувернантки. У друга лексикографа оказалась масса всяких интересных сведении. Лисе Джемайме было приказано принести все расписки и письма учителя рисования. Одно было из долгового отделения, другое умоляло об авансе, третье благодарило чизикских дам за их готовность приютить Ребекку. Последним документом, вышедшим из-под пера незадачливого художника, было письмо, в котором он, на смертном одре, поручал свою осиротевшую девочку покровительству мисс Пинкертон. Среди этой коллекции были также и детские письма Ребекки, умолявшей о помощи отцу или выражавшей свою признательность. Пожалуй, на Ярмарке Тщеславия нет лучших сатир, чем письма. Возьмите связку писем от человека, бывшего вашим закадычным другом лет десять тому назад - закадычным другом, которого вы сейчас ненавидите. Взгляните на пачку писем от вашей сестры: вы с ней души не чаяли друг в друге, пока не поссорились из-за наследства в двадцать фунтов! Достаньте детские каракули вашего сына - того самого, который впоследствии разбил вам сердце своей черствостью и непочтительностью; а то возьмите связку своих собственных писем, исполненных неудержимой страсти и бесконечной любви и возвращенных вам вашей невестой, когда она вышла замуж за набоба, - невестой, до которой вам теперь столько же дела, сколько до королевы Елизаветы. Клятвы, любовь, обещания, признания, благодарность - как забавно читать все это спустя некоторое время. На Ярмарке Тщеславия следовало бы издать закон, предписывающий уничтожение всякого письменного документа (кроме оплаченных счетов от торговцев) по истечении определенного, достаточно короткого промежутка времени. А всем этим шарлатанам и человеконенавистникам, публикующим о продаже вечных японских чернил, пожелаем провалиться в тартарары вместе с их злополучным изобретением! Лучшими чернилами на Ярмарке Тщеславия будут те, которые совершенно выцветают в два-три дня, оставляя бумагу чистой и белой, чтобы на ней можно было написать кому-нибудь другому. |
| From Miss Pinkerton's the indefatigable Mrs. Bute followed the track of Sharp and his daughter back to the lodgings in Greek Street, which the defunct painter had occupied; and where portraits of the landlady in white satin, and of the husband in brass buttons, done by Sharp in lieu of a quarter's rent, still decorated the parlour walls. Mrs. Stokes was a communicative person, and quickly told all she knew about Mr. Sharp; how dissolute and poor he was; how good- natured and amusing; how he was always hunted by bailiffs and duns; how, to the landlady's horror, though she never could abide the woman, he did not marry his wife till a short time before her death; and what a queer little wild vixen his daughter was; how she kept them all laughing with her fun and mimicry; how she used to fetch the gin from the public-house, and was known in all the studios in the quarter--in brief, Mrs. Bute got such a full account of her new niece's parentage, education, and behaviour as would scarcely have pleased Rebecca, had the latter known that such inquiries were being made concerning her. | От резиденции мисс Пинкертон неутомимая миссис Бьют прошла по следам Шарпа и его дочери до квартиры на Грик-стрит, где проживал покойный живописец и где на стенах гостиной до сих пор висели портреты хозяйки в белом атласе и ее супруга в медных пуговицах, написанные Шарпом в счет квартирной платы. Миссис Сток, женщина словоохотливая, сразу же рассказала все, что знала о мистере Шарпе: какой это был беспутный малый и какой добродушный весельчак; как за ним вечно охотились судебные исполнители и надоедливые заимодавцы; как он, к ужасу своей домохозяйки, жил с женой в свободном браке и обвенчался с ней лишь незадолго до ее смерти (впрочем, она всегда терпеть не могла эту женщину); какой забавной хитрой лисичкой была его дочка; как она потешала их своими шуточками и передразниванием, как бегала за джином в трактир и была известна во всех студиях квартала, - короче сказать, миссис Бьют собрала такой полный отчет о родственниках своей новой племянницы, а также о ее воспитании и поведении, который едва ли бы пришелся той по вкусу, узнай она, что о ней производится такое следствие. |
| Of all these industrious researches Miss Crawley had the full benefit. Mrs. Rawdon Crawley was the daughter of an opera-girl. She had danced herself. She had been a model to the painters. She was brought up as became her mother's daughter. She drank gin with her father, &c. &c. It was a lost woman who was married to a lost man; and the moral to be inferred from Mrs. Bute's tale was, that the knavery of the pair was irremediable, and that no properly conducted person should ever notice them again. | Обо всем этом доскональном розыске было во всех подробностях доложено мисс Кроули. Миссис Родон Кроули - дочь балетной танцовщицы. Она и сама танцевала. Служила моделью художникам. Была воспитана, как и подобает дочери ее матери: пила джин вместе с отцом, и т. д., и т. и. Словом, это пропащая женщина, вышедшая замуж за пропащего человека. А мораль рассказа миссис Бьют была такова: эта милая парочка - отъявленные проходимцы, и ни одному приличному человеку не следует с ними знаться. |
| These were the materials which prudent Mrs. Bute gathered together in Park Lane, the provisions and ammunition as it were with which she fortified the house against the siege which she knew that Rawdon and his wife would lay to Miss Crawley. | Таков был материал, собранный предусмотрительной миссис Бьют на Парк-лейн, - так сказать, провиант и боевые припасы на случай осады, которой, как она знала, мисс Кроули обязательно подвергнется со стороны Родона и его жены. |
| But if a fault may be found with her arrangements, it is this, that she was too eager: she managed rather too well; undoubtedly she made Miss Crawley more ill than was necessary; and though the old invalid succumbed to her authority, it was so harassing and severe, that the victim would be inclined to escape at the very first chance which fell in her way. Managing women, the ornaments of their sex--women who order everything for everybody, and know so much better than any person concerned what is good for their neighbours, don't sometimes speculate upon the possibility of a domestic revolt, or upon other extreme consequences resulting from their overstrained authority. | Но если в действиях миссис Бьют была допущена ошибка, то таковая заключалась в ее чрезмерной ретивости: она, пожалуй, перестаралась. Без сомнения, она пеклась о здоровье мисс Кроули гораздо больше, чем это было необходимо. И хотя старуха всецело отдалась в ее власть, последняя была столь тягостна и сурова, что жертва была склонна освободиться от нее при первом же удобном случае. Женщины-правительницы - украшение своего пола, - женщины, устраивающие все для всех и каждого, знающие гораздо лучше самих заинтересованных лиц, что для них полезно, иной раз не принимают в расчет возможности домашнего бунта или каких-либо других нежелательных последствий, проистекающих от превышения власти. |
| Thus, for instance, Mrs. Bute, with the best intentions no doubt in the world, and wearing herself to death as she did by foregoing sleep, dinner, fresh air, for the sake of her invalid sister-in-law, carried her conviction of the old lady's illness so far that she almost managed her into her coffin. She pointed out her sacrifices and their results one day to the constant apothecary, Mr. Clump. | Вот и миссис Бьют, действуя, несомненно, с самыми лучшими намерениями, - она изнуряла себя до полусмерти, отказываясь от сна, обеда и чистого воздуха ради болящей невестки, - так далеко зашла в своих попечениях о здоровье старой дамы, что едва не вогнала ее в гроб. Как-то в разговоре с мистером Клампом. постоянным аптекарем мисс Кроули, она указала на принесенные ею жертвы и на их результат. |
| "I am sure, my dear Mr. Clump," she said, "no efforts of mine have been wanting to restore our dear invalid, whom the ingratitude of her nephew has laid on the bed of sickness. I never shrink from personal discomfort: I never refuse to sacrifice myself." | - Могу сказать, дорогой мой мистер Кламп. - говорила она, - я делаю все, чтобы поставить на ноги нашу драгоценную больную, чье сердце растерзал неблагодарный племянник. Я никогда не считаюсь ни с какими лишениями и готова на любые жертвы. |
| "Your devotion, it must be confessed, is admirable," Mr. Clump says, with a low bow; "but--" | - Ваша преданность поистине изумительна, - отвечал мистер Кламп с низким поклоном, - но... |
| "I have scarcely closed my eyes since my arrival: I give up sleep, health, every comfort, to my sense of duty. When my poor James was in the smallpox, did I allow any hireling to nurse him? No." | - Со времени своего приезда я, кажется, ни разу и глаз не сомкнула. Я готова поступиться сном, здоровьем, любыми удобствами, если этого требует долг. Когда у моего бедного Джеймса была оспа, разве я позволила какой-нибудь наемнице ухаживать за ним? Ни в коем случае! |
| "You did what became an excellent mother, my dear Madam--the best of mothers; but--" | - Вы поступили, как истинная мать, сударыня... как лучшая из матерей, но... |
| "As the mother of a family and the wife of an English clergyman, I humbly trust that my principles are good," Mrs. Bute said, with a happy solemnity of conviction; "and, as long as Nature supports me, never, never, Mr. Clump, will I desert the post of duty. Others may bring that grey head with sorrow to the bed of sickness (here Mrs. Bute, waving her hand, pointed to one of old Miss Crawley's coffee- coloured fronts, which was perched on a stand in the dressing-room), but I will never quit it. Ah, Mr. Clump! I fear, I know, that the couch needs spiritual as well as medical consolation." | - Как мать семейства и жена английского священника, я смиренно верю, что держусь добрых правил, - произнесла миссис Бьют с несокрушимой твердостью духа, - и пока мое естество позволяет мне, никогда, никогда, мистер Кламп, не покину я поста, на который поставил меня долг. Другие могут разными огорчениями довести до одра болезни эту седую голову (тут миссис Бьют взмахнула рукой, указывая на одну из принадлежащих мисс Кроули накладок кофейного цвета, надетую на подставку в ее будуаре), но я никогда не покину ее. Ах, мистер Кламп! Я боюсь, я знаю, что это ложе нуждается в духовном утешении столько же, сколько и во врачебной помощи. |
| "What I was going to observe, my dear Madam,"--here the resolute Clump once more interposed with a bland air--"what I was going to observe when you gave utterance to sentiments which do you so much honour, was that I think you alarm yourself needlessly about our kind friend, and sacrifice your own health too prodigally in her favour." | - Я хотел заметить, сударыня, - снова перебил ее Кламп кротко, но решительно, - я хотел заметить, когда вы стали выражать чувства, делающие вам честь, что, как мне кажется, вы понапрасну тревожитесь о нашем милом друге и жертвуете ради нее своим здоровьем слишком расточительно... |
| "I would lay down my life for my duty, or for any member of my husband's family," Mrs. Bute interposed. | - Я жизни не пощажу для исполнения своего долга или ради любого родственника моего мужа, - прервала его миссис Бьют. |
| "Yes, Madam, if need were; but we don't want Mrs Bute Crawley to be a martyr," Clump said gallantly. "Dr Squills and myself have both considered Miss Crawley's case with every anxiety and care, as you may suppose. We see her low-spirited and nervous; family events have agitated her." | - Да, сударыня, если бы это было нужно. Но мы не желаем, чтобы миссис Бьют Кроули стала мученицей, - галантно промолвил Кламп. - Поверьте, доктор Сквилс и я - мы оба обсудили положение мисс Кроули с величайшим усердием и тщательностью. Мы находим, что у нее удрученное состояние духа, что она нервничает. Семейные события взволновали ее... |
| "Her nephew will come to perdition," Mrs. Crawley cried. | - Племянник доведет ее до гибели! - воскликнув миссис Кроули. |
| "Have agitated her: and you arrived like a guardian angel, my dear Madam, a positive guardian angel, I assure you, to soothe her under the pressure of calamity. But Dr. Squills and I were thinking that our amiable friend is not in such a state as renders confinement to her bed necessary. She is depressed, but this confinement perhaps adds to her depression. She should have change, fresh air, gaiety; the most delightful remedies in the pharmacopoeia," Mr. Clump said, grinning and showing his handsome teeth. "Persuade her to rise, dear Madam; drag her from her couch and her low spirits; insist upon her taking little drives. They will restore the roses too to your cheeks, if I may so speak to Mrs. Bute Crawley." | - ...взволновали ее, а вы явились, как ангел-хранитель, сударыня, положительно, как ангел-хранитель, уверяю вас, чтобы облегчить ей бремя невзгод. Но доктор Сквилс и я - мы думаем, что наш любезный друг вовсе не в таком состоянии, которое вызывает необходимость пребывания в постели. Она в угнетенном состоянии духа, по затворничество только увеличивает угнетенность. Ей нужна перемена: свежий воздух и развлечения - это самые восхитительные средства, какие знает медицина, - сказал мистер Кламп, улыбаясь и показывая свои прекрасные зубы. - Убедите ее встать, сударыня, стащите ее с постели и заставьте воспрянуть духом, настаивайте на том, чтобы она предпринимала небольшие прогулки в экипаже. Они восстановят розы и на ваших щеках, если только я смею дать такой совет уважаемой миссис Бьют Кроули. |
| "The sight of her horrid nephew casually in the Park, where I am told the wretch drives with the brazen partner of his crimes," Mrs. Bute said (letting the cat of selfishness out of the bag of secrecy), "would cause her such a shock, that we should have to bring her back to bed again. She must not go out, Mr. Clump. She shall not go out as long as I remain to watch over her; And as for my health, what matters it? I give it cheerfully, sir. I sacrifice it at the altar of my duty." | - Она может случайно увидеть своего ужасного племянника в Парке; мне говорили, что этот субъект катается там с бесстыжей соучастницей своих преступлений, - заметила миссис Бьют (выпустив кота из мешка), - и это нанесет ей такой удар, что нам придется опять уложить ее в постель. Пока я при ней, я не позволю ей выезжать. А что касается моего здоровья, то что мне до него! Я с радостью отдаю его, сэр. Я приношу эту жертву на алтарь семейного долга. |
| "Upon my word, Madam," Mr. Clump now said bluntly, "I won't answer for her life if she remains locked up in that dark room. She is so nervous that we may lose her any day; and if you wish Captain Crawley to be her heir, I warn you frankly, Madam, that you are doing your very best to serve him." | - Честное слово, сударыня, - объявил тут напрямик мистер Кламп, - я не отвечаю за ее жизнь, если она по-прежнему будет сидеть взаперти в этой темной комнате. Она так нервна, что мы можем потерять ее в любой день. И если вы желаете, чтобы капитан Кроули стал ее наследником, то предупреждаю вас откровенно, сударыня, вы делаете буквально все, чтобы угодить ему. |
| "Gracious mercy! is her life in danger?" Mrs. Bute cried. "Why, why, Mr. Clump, did you not inform me sooner?" | - Боже милостивый! Разве ее жизнь в опасности? - воскликнула миссис Бьют. - Почему, почему же, мистер Кламп, вы не сказали мне об этом раньше? |
| The night before, Mr. Clump and Dr. Squills had had a consultation (over a bottle of wine at the house of Sir Lapin Warren, whose lady was about to present him with a thirteenth blessing), regarding Miss Crawley and her case. | Накануне вечером, за бутылкой вина в доме сэра Лаппина Кроля, супруга которого собиралась подарить ему тринадцатое благословение неба, у мистера Клампа было совещание с доктором Сквилсом относительно мисс Кроули и ее болезни. |
| "What a little harpy that woman from Hampshire is, Clump," Squills remarked, "that has seized upon old Tilly Crawley. Devilish good Madeira." | - Что за гарпия эта бабенка из Хэмпшира, Кламп! Зацапала в свои лапы старуху Тилли Кроули, - заметил Сквплс. - Отличная мадера, не правда ли! |
| "What a fool Rawdon Crawley has been," Clump replied, "to go and marry a governess! There was something about the girl, too." | - Что за дурак Родон Кроули, - ответил Кламп, - взял да и женился на гувернантке! Хотя в девчонке что-то есть. |
| "Green eyes, fair skin, pretty figure, famous frontal development," Squills remarked. "There is something about her; and Crawley was a fool, Squills." | - Зеленые глазки, прекрасный цвет лица, чудесная фигурка, хорошо развитая грудная клетка, - заметил Сквплс. - Что-то в ней есть... А Кроули и всегда был дурак, поверьте мне, Кламп. |
| "A d--- fool--always was," the apothecary replied. | - Еще бы не дурак, - согласился аптекарь. |
| "Of course the old girl will fling him over," said the physician, and after a pause added, "She'll cut up well, I suppose." | - Конечно, старуха от него откажется, - сказал врач и после минутного молчания прибавил: - Надо думать, что, когда она умрет, наследникам достанется немало. |
| "Cut up," says Clump with a grin; "I wouldn't have her cut up for two hundred a year." | - Умрет? - подхватил Кламп с усмешкой. - Да предложи мне кто двести фунтов в год, я и то не пожелаю ей смерти. |
| "That Hampshire woman will kill her in two months, Clump, my boy, if she stops about her," Dr. Squills said. "Old woman; full feeder; nervous subject; palpitation of the heart; pressure on the brain; apoplexy; off she goes. Get her up, Clump; get her out: or I wouldn't give many weeks' purchase for your two hundred a year." | - Эта хэмпширская баба доконает ее в два месяца, мой милый, если будет с ней еще возиться, - продолжал доктор Сквилс. - Женщина старая, охотница покушать, нервный субъект; начнется сердцебиение, давление на мозг, апоплексия - и готово. Поднимайте ее на ноги, Кламп, вывозите гулять - иначе плакали ваши двести фунтов в год - никто их вам тогда не предложит. |
| And it was acting upon this hint that the worthy apothecary spoke with so much candour to Mrs. Bute Crawley. | И вот на основании этого-то совета достойный аптекарь и поговорил с миссис Бьют Кроули так откровенно. |
| Having the old lady under her hand: in bed: with nobody near, Mrs. Bute had made more than one assault upon her, to induce her to alter her will. But Miss Crawley's usual terrors regarding death increased greatly when such dismal propositions were made to her, and Mrs. Bute saw that she must get her patient into cheerful spirits and health before she could hope to attain the pious object which she had in view. Whither to take her was the next puzzle. The only place where she is not likely to meet those odious Rawdons is at church, and that won't amuse her, Mrs. Bute justly felt. "We must go and visit our beautiful suburbs of London," she then thought. "I hear they are the most picturesque in the world"; and so she had a sudden interest for Hampstead, and Hornsey, and found that Dulwich had great charms for her, and getting her victim into her carriage, drove her to those rustic spots, beguiling the little journeys with conversations about Rawdon and his wife, and telling every story to the old lady which could add to her indignation against this pair of reprobates. | Захватив в свои руки старуху, одинокую, без близких людей, прикованную к постели, миссис Бьют не раз приставала к ней с разговорами о завещании. Но у мисс Кроули такие мрачные разговоры еще больше усиливали страх смерти. И миссис Бьют поняла, что надо сперва вернуть пациентке бодрое расположение духа и поправить ее здоровье, а тогда уж можно будет подумать о благочестивой цели, которую почтенная пасторша имела в виду. Но куда вывозить ее - вот новая головоломка! Единственным местом, где старуха, по всей вероятности, не встретилась бы с противным Родоном, была церковь, но миссис Бьют справедливо считала, что посещение церкви не очень развеселит мисс Кроули. "Надо будет съездить осмотреть замечательные окрестности Лондона, - решила миссис Бьют. - Я слышала, что во всем мире нет таких живописных уголков". И вот у нее пробудился внезапный интерес к Хэмстеду и Хорнси; она нашла, что и Далич по-своему очарователен, и, усадив свою жертву в карету, стала таскать ее по всем этим идиллическим местам, разнообразя их маленькие путешествия беседами о Родоне и его жене и рассказывая старой леди всевозможные истории, которые могли бы еще больше вооружить ее против этой нечестивой четы. |
| Perhaps Mrs. Bute pulled the string unnecessarily tight. For though she worked up Miss Crawley to a proper dislike of her disobedient nephew, the invalid had a great hatred and secret terror of her victimizer, and panted to escape from her. After a brief space, she rebelled against Highgate and Hornsey utterly. She would go into the Park. Mrs. Bute knew they would meet the abominable Rawdon there, and she was right. One day in the ring, Rawdon's stanhope came in sight; Rebecca was seated by him. In the enemy's equipage Miss Crawley occupied her usual place, with Mrs. Bute on her left, the poodle and Miss Briggs on the back seat. It was a nervous moment, and Rebecca's heart beat quick as she recognized the carriage; and as the two vehicles crossed each other in a line, she clasped her hands, and looked towards the spinster with a face of agonized attachment and devotion. Rawdon himself trembled, and his face grew purple behind his dyed mustachios. Only old Briggs was moved in the other carriage, and cast her great eyes nervously towards her old friends. Miss Crawley's bonnet was resolutely turned towards the Serpentine. Mrs. Bute happened to be in ecstasies with the poodle, and was calling him a little darling, and a sweet little zoggy, and a pretty pet. The carriages moved on, each in his line. | Пожалуй, миссис Бьют натянула струну чересчур уж туго. Хоть она и добилась того, что мисс Кроули и слышать не хотела о строптивом племяннике, но зато старуха возненавидела и свою мучительницу и втайне боялась ее, а потому жаждала от нее отделаться. Вскоре она решительно взбунтовалась против Хайгета и Хорнси. Ей хотелось прокатиться по Парку. Миссис Бьют знала, что они могут встретиться там с ненавистным ей Родоном, и была нрава. Однажды на круговой аллее показалась открытая коляска Родона. Ребекка сидела рядом с мужем. Во вражеском экипаже мисс Кроули занимала свое обычное место, имея слева от себя миссис Бьют, а напротив - пуделя и мисс Бригс. Момент был захватывающий, и у Ребекки сердце забилось быстрее при виде знакомого выезда. Едва оба экипажа поравнялись, она всплеснула руками и обратила к старой деве лицо, дышащее любовью и преданностью. Сам Родон вздрогнул, и щеки его под нафабренными усами покрылись густым румянцем. Однако в другом экипаже только старая Бригс почувствовала волнение и в превеликой растерянности уставилась на своих прежних друзей. Капор мисс Кроули был решительно обращен в сторону Серпентайна, а миссис Бьют в эту минуту как раз восторгалась пуделем, называя его милочкой, деткой, красавчиком. Оба экипажа продолжали путь в веренице других, каждый в свою сторону. |
| "Done, by Jove," Rawdon said to his wife. | - Все пропало, ей-богу, - сказал Родон жене. |
| "Try once more, Rawdon," Rebecca answered. "Could not you lock your wheels into theirs, dearest?" | - Попробуй еще разок, Родон, - отвечала Ребекки. - Не удастся ли тебе сцепиться с ними колесами, милый? |
| Rawdon had not the heart for that manoeuvre. When the carriages met again, he stood up in his stanhope; he raised his hand ready to doff his hat; he looked with all his eyes. But this time Miss Crawley's face was not turned away; she and Mrs. Bute looked him full in the face, and cut their nephew pitilessly. He sank back in his seat with an oath, and striking out of the ring, dashed away desperately homewards. | У Родона не хватило смелости проделать такой маневр. Когда экипажи опять встретились, он только привстал в своей коляске и выжидательно поднес руку к шляпе, глядя на старуху во все глаза. На этот раз мисс Кроули не отвернулась; она и миссис Бьют взглянули племяннику прямо в лицо, словно не узнавая его. Родон с проклятием упал на сиденье и, выбравшись из вереницы экипажей, пустился во весь дух домой. |
| It was a gallant and decided triumph for Mrs. Bute. But she felt the danger of many such meetings, as she saw the evident nervousness of Miss Crawley; and she determined that it was most necessary for her dear friend's health, that they should leave town for a while, and recommended Brighton very strongly. | Это был блестящий и решительный триумф для миссис Бьют. Но она чувствовала опасность повторения подобных встреч, так как видела явное волнение мисс Кроули, и потому решила, что для здоровья ее дорогого друга необходимо оставить на время столицу, и весьма настоятельно рекомендовала Брайтон. |
| English | Русский |
| Without knowing how, Captain William Dobbin found himself the great promoter, arranger, and manager of the match between George Osborne and Amelia. But for him it never would have taken place: he could not but confess as much to himself, and smiled rather bitterly as he thought that he of all men in the world should be the person upon whom the care of this marriage had fallen. But though indeed the conducting of this negotiation was about as painful a task as could be set to him, yet when he had a duty to perform, Captain Dobbin was accustomed to go through it without many words or much hesitation: and, having made up his mind completely, that if Miss Sedley was balked of her husband she would die of the disappointment, he was determined to use all his best endeavours to keep her alive. | Сам не зная как, капитан Уильям Доббин оказался главным зачинщиком, устроителем и распорядителем свадьбы Джорджа Осборна и Эмилии. Если бы не он, брак его друга не состоялся бы; капитан не мог не признаться в этом самому себе и горько улыбался при мысли, что именно ему на долю выпали заботы об этом брачном союзе. И хотя такое посредничество было, несомненно, самой тягостной задачей, какая могла ему представиться, однако, когда речь шла о долге, капитан Доббин доводил дело до конца без лишних слов и колебаний. Придя к неоспоримому выводу, что мисс Седли не снесет удара, если будет обманута своим суженым, он решил сделать все, чтобы сохранить ей жизнь. |
| I forbear to enter into minute particulars of the interview between George and Amelia, when the former was brought back to the feet (or should we venture to say the arms?) of his young mistress by the intervention of his friend honest William. A much harder heart than George's would have melted at the sight of that sweet face so sadly ravaged by grief and despair, and at the simple tender accents in which she told her little broken-hearted story: but as she did not faint when her mother, trembling, brought Osborne to her; and as she only gave relief to her overcharged grief, by laying her head on her lover's shoulder and there weeping for a while the most tender, copious, and refreshing tears--old Mrs. Sedley, too greatly relieved, thought it was best to leave the young persons to themselves; and so quitted Emmy crying over George's hand, and kissing it humbly, as if he were her supreme chief and master, and as if she were quite a guilty and unworthy person needing every favour and grace from him. | Не стану вдаваться в мельчайшие подробности встречи между Джорджем и Эмилией, когда наш бравый капитан был приведен обратно к стопам (не лучше ли сказать - в объятия?) своей юной возлюбленной стараниями честного Уильяма, своего друга. И более холодное сердце, чем Джорджа, растаяло бы при виде этого милого личика, столь сильно изменившегося от горя и отчаяния, и при звуках нежного голоса и простых и ласковых слов, которые рассказали ему ее многострадальную повесть. И так как Эмилия не лишилась чувств, когда трепещущая мать привела к ней Осборна, а только склонила голову на плечо к возлюбленному и залилась сладостными, обильными и освежающими слезами, облегчавшими ей сердце, старая миссис Седли, также почувствовав величайшее облегчение, сочла за лучшее предоставить молодых людей самим себе. Поэтому она покинула Эмми, которая плакала, припав к руке Джорджа и смиренно ее целуя, как будто Осборн был ее верховым властелином и повелителем, а она, Эмилия, - кающейся грешницей, ожидающей милости и снисхождения. |
| This prostration and sweet unrepining obedience exquisitely touched and flattered George Osborne. He saw a slave before him in that simple yielding faithful creature, and his soul within him thrilled secretly somehow at the knowledge of his power. He would be generous-minded, Sultan as he was, and raise up this kneeling Esther and make a queen of her: besides, her sadness and beauty touched him as much as her submission, and so he cheered her, and raised her up and forgave her, so to speak. All her hopes and feelings, which were dying and withering, this her sun having been removed from her, bloomed again and at once, its light being restored. You would scarcely have recognised the beaming little face upon Amelia's pillow that night as the one that was laid there the night before, so wan, so lifeless, so careless of all round about. The honest Irish maid-servant, delighted with the change, asked leave to kiss the face that had grown all of a sudden so rosy. Amelia put her arms round the girl's neck and kissed her with all her heart, like a child. She was little more. She had that night a sweet refreshing sleep, like one--and what a spring of inexpressible happiness as she woke in the morning sunshine! | Такое преклонение и нежная безропотная покорность необычайно растрогали Джорджа Осборна и польстили ему. В этом простом, смиренном, верном создании он видел преданную рабыню, и душа его втайне трепетала от сознания своего могущества. Он пожелал быть великодушным султаном, поднять до себя эту коленопреклоненную Эсфирь и сделать ее королевой. К тому же ее горе и красота растрогали его не меньше, чем покорность, поэтому он ободрил девушку и, так сказать, поднял ее и простил, Все надежды и чувства, увядавшие и иссыхавшие в ней, с тех пор как солнце ее затмилось, сразу ожили под его щедрыми лучами. Вы не узнали бы в сияющем личике Эмилии, покоившемся в тот вечер на подушке, ту самую девушку, которая лежала тут накануне такая измученная, безжизненная, такая равнодушная ко всему окружающему. Честная горничная-ирландка, восхищенная переменой, попросила разрешения поцеловать это личико, так внезапно порозовевшее. Эмилия, словно дитя, обвила руками шею девушки и поцеловала ее о г всего сердца. Да она и была почти что дитя. В эту ночь она и спала, как ребенок, глубоким здоровым сном, - а какой источник неописуемого счастья открылся ей, когда она проснулась при ярком свете утреннего солнца! |
| "He will be here again to-day," Amelia thought. "He is the greatest and best of men." And the fact is, that George thought he was one of the generousest creatures alive: and that he was making a tremendous sacrifice in marrying this young creature. | "Сегодня он опять будет здесь, - подумала Эмилия. - Нет человека благороднее и лучше". И, по правде сказать, Джордж считал себя одним из самых великодушных людей на свете и полагал, что приносит невероятную жертву, женясь на этом юном создании. |
| While she and Osborne were having their delightful tete-a-tete above stairs, old Mrs. Sedley and Captain Dobbin were conversing below upon the state of the affairs, and the chances and future arrangements of the young people. Mrs. Sedley having brought the two lovers together and left them embracing each other with all their might, like a true woman, was of opinion that no power on earth would induce Mr. Sedley to consent to the match between his daughter and the son of a man who had so shamefully, wickedly, and monstrously treated him. And she told a long story about happier days and their earlier splendours, when Osborne lived in a very humble way in the New Road, and his wife was too glad to receive some of Jos's little baby things, with which Mrs. Sedley accommodated her at the birth of one of Osborne's own children. The fiendish ingratitude of that man, she was sure, had broken Mr. S.'s heart: and as for a marriage, he would never, never, never, never consent. | Пока Эмилия и Осборн проводили время наверху в восхитительном tete-a-tete, старая миссис Седли и капитан Доббин беседовали внизу о положении дел и о надеждах и будущем устройстве молодых людей. Миссис Седли, соединив влюбленных и оставив их крепко обнявшимися, с истинно женской логикой утверждала, что никакая сила не может склонить мистера Седли к согласию на брак его дочери с сыном человека, который так бесстыдно, так чудовищно обошелся с ним. И она начала пространно рассказывать о более счастливых днях и былом великолепии, когда Осборн жил очень скромно на Нью-роуд и жена его бывала предовольна, получая кое-какие обноски Джоза, которыми миссис Седли снабжала ее при рождении какого-нибудь из маленьких Осборнов. Дьявольская неблагодарность этого человека - она в том уверена - разбила сердце мистера Седли. Нет, никогда, никогда не согласится он на этот брак. |
| "They must run away together, Ma'am," Dobbin said, laughing, "and follow the example of Captain Rawdon Crawley, and Miss Emmy's friend the little governess." | - Так, значит, им придется бежать, сударыня, - сказал Доббин, смеясь, - по примеру капитана Родона Кроули и приятельницы мисс Эмми, маленькой гувернантки. |
| Was it possible? Well she never! Mrs. Sedley was all excitement about this news. She wished that Blenkinsop were here to hear it: Blenkinsop always mistrusted that Miss Sharp.-- What an escape Jos had had! and she described the already well-known love-passages between Rebecca and the Collector of Boggley Wollah. | - Да неужели? Вот никогда бы не подумала! - Миссис Седли пришла в необычайное волнение, услышав эту новость. Рассказать бы об этом Бленкинсоп: Бленкинсоп всегда относилась с недовернем к мисс Шарп. "Счастливо отделался Джоз!" - И она пустилась описывать хорошо нам знакомую историю любовных похождений Ребекки и коллектора Богли-Уолаха. |
| It was not, however, Mr. Sedley's wrath which Dobbin feared, so much as that of the other parent concerned, and he owned that he had a very considerable doubt and anxiety respecting the behaviour of the black-browed old tyrant of a Russia merchant in Russell Square. He has forbidden the match peremptorily, Dobbin thought. He knew what a savage determined man Osborne was, and how he stuck by his word. "The only chance George has of reconcilement," argued his friend, "is by distinguishing himself in the coming campaign. If he dies they both go together. If he fails in distinction--what then? He has some money from his mother, I have heard enough to purchase his majority--or he must sell out and go and dig in Canada, or rough it in a cottage in the country." With such a partner Dobbin thought he would not mind Siberia--and, strange to say, this absurd and utterly imprudent young fellow never for a moment considered that the want of means to keep a nice carriage and horses, and of an income which should enable its possessors to entertain their friends genteelly, ought to operate as bars to the union of George and Miss Sedley. | Впрочем, Доббин не так страшился гнева мистера Седли, как другого заинтересованного родителя, и признавался себе, что его весьма беспокоит и смущает поведение старого угрюмого тирана, коммерсанта с Рассел-сквер. "Ведь он решительно запретил этот брак, - размышлял Доббин, которому было известно, каким диким упорством отличался Осборн и как он всегда держался своего слова. - Единственным для Джорджа шансом на примирение, - рассуждал его друг, - было бы отличиться в предстоящей кампании. Если он умрет, за ним умрет и Эмилия. А если ему не удастся отличиться?.. Что ж, у него есть какие-то деньги от матери - их хватит на покупку майорского чина... А то придется ему бросить армию, уехать за море и попытать счастья где-нибудь на приисках Канады или грудью встретить трудности жизни где-нибудь в деревенской глуши". Сам Доббин с такой спутницей жизни не побоялся бы и Сибири. Странно сказать: этот бестолковый и в высшей степени неосмотрительный молодой человек ни на минуту не задумался над тем, что недостаток средств для содержания изящного экипажа и лошадей и отсутствие надлежащего дохода, который позволил бы его обладателям достойно принимать своих друзей, должны были бы явиться безусловным препятствием к союзу Джорджа и мисс Седли. |
| It was these weighty considerations which made him think too that the marriage should take place as quickly as possible. Was he anxious himself, I wonder, to have it over?--as people, when death has occurred, like to press forward the funeral, or when a parting is resolved upon, hasten it. It is certain that Mr. Dobbin, having taken the matter in hand, was most extraordinarily eager in the conduct of it. He urged on George the necessity of immediate action: he showed the chances of reconciliation with his father, which a favourable mention of his name in the Gazette must bring about. If need were he would go himself and brave both the fathers in the business. At all events, he besought George to go through with it before the orders came, which everybody expected, for the departure of the regiment from England on foreign service. | Все эти веские соображения заставили его прийти к выводу, что брак должен состояться как можно скорее. Как знать, уж не хотелось ли ему самому, чтобы со всем этим было раз навсегда покончено? Так иные, когда умирает близкий человек, торопятся с похоронами или, если решено расстаться, спешат с разлукой. Несомненно одно: мистер Доббин, взяв дело в свои руки, повел его с необычайным рвением. Он неотступно доказывал другу, что надо действовать твердо и решительно, уверял, что примирение с отцом не заставит себя ждать, пусть только в "Газете" будет с похвалой упомянуто имя Джорджа. Если понадобится, он сам отправится и к тому и к другому родителю и поговорит с ними. Во всяком случае, он молил Джорджа покончить с этим до приказа о выступлении полка в заграничный поход, которого ждали со дня на день. |
| Bent upon these hymeneal projects, and with the applause and consent of Mrs. Sedley, who did not care to break the matter personally to her husband, Mr. Dobbin went to seek John Sedley at his house of call in the City, the Tapioca Coffee-house, where, since his own offices were shut up, and fate had overtaken him, the poor broken- down old gentleman used to betake himself daily, and write letters and receive them, and tie them up into mysterious bundles, several of which he carried in the flaps of his coat. I don't know anything more dismal than that business and bustle and mystery of a ruined man: those letters from the wealthy which he shows you: those worn greasy documents promising support and offering condolence which he places wistfully before you, and on which he builds his hopes of restoration and future fortune. My beloved reader has no doubt in the course of his experience been waylaid by many such a luckless companion. He takes you into the corner; he has his bundle of papers out of his gaping coat pocket; and the tape off, and the string in his mouth, and the favourite letters selected and laid before you; and who does not know the sad eager half-crazy look which he fixes on you with his hopeless eyes? | Поглощенный этими матримониальными проектами, мистер Доббин с одобрения и согласия миссис Седли, не пожелавшей обсуждать этот вопрос со своим супругом, отправился на поиски Джона Седли в кофейню "Тапиока", обычное его теперь пристанище в Сити, где с закрытием его собственной конторы, с тех пор как на него обрушилась судьба, бедный разбитый старик ежедневно проводил время, - здесь он писал письма, получал письма, связывал их в какие-то таинственные пачки, которые постоянно торчали из карманов его сюртука. Я не знаю ничего более плачевного, чем деловитость, суетливость и таинственность разорившегося человека. Он показывает вам письма от богачей, он раскладывает перед вами эти затасканные, засаленные документы, говорящие о сочувствии и обещающие поддержку, и в глазах его светится тоскливый огонек: здесь все его надежды на восстановление доброго имени и благосостояния. Моего любезного читателя, без сомнения, не раз останавливал такой злосчастный неудачник. Он отводит вас куда-нибудь в уголок, вытаскивает из оттопырившегося кармана сюртука связку бумаг, развязывает ее и, взяв веревочку в зубы, отбирает излюбленные письма и раскладывает перед вами. Кому незнаком этот скорбный, беспокойный, полубезумный взгляд, устремленный на вас с выражением безнадежности? |
| Changed into a man of this sort, Dobbin found the once florid, jovial, and prosperous John Sedley. His coat, that used to be so glossy and trim, was white at the seams, and the buttons showed the copper. His face had fallen in, and was unshorn; his frill and neckcloth hung limp under his bagging waistcoat. When he used to treat the boys in old days at a coffee-house, he would shout and laugh louder than anybody there, and have all the waiters skipping round him; it was quite painful to see how humble and civil he was to John of the Tapioca, a blear-eyed old attendant in dingy stockings and cracked pumps, whose business it was to serve glasses of wafers, and bumpers of ink in pewter, and slices of paper to the frequenters of this dreary house of entertainment, where nothing else seemed to be consumed. As for William Dobbin, whom he had tipped repeatedly in his youth, and who had been the old gentleman's butt on a thousand occasions, old Sedley gave his hand to him in a very hesitating humble manner now, and called him "Sir." A feeling of shame and remorse took possession of William Dobbin as the broken old man so received and addressed him, as if he himself had been somehow guilty of the misfortunes which had brought Sedley so low. | Доббин в таком именно состоянии и застал Джона Седли, некогда жизнерадостного, цветущего и преуспевающего. Сюртук его, обычно такой щеголеватый и опрятный, побелел по швам, а на пуговицах сквозила медь. Лицо осунулось и было небрито; жабо и галстук повисли тряпкой над мешковатым жилетом. Бывало, в прежние времена, угощая приятеля в кофейне, Седли кричал и смеялся громче всех, и все лакеи суетились около него. А теперь просто больно было смотреть, как смиренно и вежливо разговаривал он в "Тапиоке" с Джоном, старым подслеповатым слугой в грязных чулках и стоптанных туфлях, на обязанности которого было подавать рюмки с облатками, оловянные чернильницы вместо оловянных кружек и клочки бумаги вместо сандвичей посетителям этого мрачного увеселительного заведения, где, кажется, ничего иного и не употреблялось. Что же касается Уильяма Доббина, которому мистер Седли частенько жертвовал монету-другую в дни его юности и над которым сотни раз подшучивал, то старый джентльмен очень робко и нерешительно протянул ему руку и назвал его "сэром". Под впечатлением этой робости и искательности бедного старика чувство стыда и раскаяния овладело Уильямом Доббином, словно он и сам был как-то повинен в неудачах, доведших Седли до такого унижения. |
| "I am very glad to see you, Captain Dobbin, sir," says he, after a skulking look or two at his visitor (whose lanky figure and military appearance caused some excitement likewise to twinkle in the blear eyes of the waiter in the cracked dancing pumps, and awakened the old lady in black, who dozed among the mouldy old coffee-cups in the bar). "How is the worthy alderman, and my lady, your excellent mother, sir?" He looked round at the waiter as he said, "My lady," as much as to say, "Hark ye, John, I have friends still, and persons of rank and reputation, too." "Are you come to do anything in my way, sir? My young friends Dale and Spiggot do all my business for me now, until my new offices are ready; for I'm only here temporarily, you know, Captain. What can we do for you. sir? Will you like to take anything?" | - Очень рад вас видеть, капитан Доббин, сэр, - произнес старик, несмело взглянув на посетителя (чья долговязая фигура и военная выправка вызвали искру какого-то оживления в подслеповатых глазах лакея, шмыгавшего взад-вперед в стоптанных бальных туфлях, и разбудили старуху в черном, дремавшую за стойкой, среди грязных надбитых кофейных чашек). - Как поживают достойные олдермен и миледи, ваша добрейшая матушка, сэр? - Произнося это "миледи", он оглянулся на лакея, словно желая сказать: "Слышите, Джон, у меня еще есть друзья, и к тому же особы знатные и почтенные". - Вы пожаловали ко мне по какому-нибудь делу, сэр? Мои молодые друзья, Дейл и Спигот, ведут за меня все дела, пока не будет готова моя новая контора. Ведь я здесь только временно, капитан. Чем мы можем служить вам, сэр? Не угодно ли чего-нибудь выпить или закусить? |
| Dobbin, with a great deal of hesitation and stuttering, protested that he was not in the least hungry or thirsty; that he had no business to transact; that he only came to ask if Mr. Sedley was well, and to shake hands with an old friend; and, he added, with a desperate perversion of truth, | Доббин в величайшем замешательстве стал отказываться, уверяя, что ничуть не голоден и не испытывает жажды. Дел у него никаких решительно нет, и он зашел только осведомиться о здоровье мистера Седли и пожать руку старому другу. И, безбожно кривя душой, капитан добавил: |
| "My mother is very well--that is, she's been very unwell, and is only waiting for the first fine day to go out and call upon Mrs. Sedley. How is Mrs. Sedley, sir? I hope she's quite well." | - Матушка моя вполне здорова... то есть была очень нездорова и только ожидает первого ясного дня, чтобы выехать и посетить миссис Седли. Как поживает миссис Седли, сэр? Надеюсь, она в добром здоровье? |
| And here he paused, reflecting on his own consummate hypocrisy; for the day was as fine, and the sunshine as bright as it ever is in Coffin Court, where the Tapioca Coffee-house is situated: and Mr. Dobbin remembered that he had seen Mrs. Sedley himself only an hour before, having driven Osborne down to Fulham in his gig, and left him there tete-a-tete with Miss Amelia. | Тут он умолк, пораженный полнейшим несообразием своих слов, ибо день был такой ясный и солнце так ярко светило, как только это возможно в Кофин-Корте, где находится кофейня "Тапиока"; мистер Доббин также вспомнил, что видел миссис Седли всего час тому назад, когда подвез Осборна в Фулем на своем шарабане и оставил его там tete-a-tete с мисс Эмилией. |
| "My wife will be very happy to see her ladyship," Sedley replied, pulling out his papers. "I've a very kind letter here from your father, sir, and beg my respectful compliments to him. Lady D. will find us in rather a smaller house than we were accustomed to receive our friends in; but it's snug, and the change of air does good to my daughter, who was suffering in town rather--you remember little Emmy, sir?--yes, suffering a good deal." | - Моя жена будет счастлива повидаться с миледи, - отвечал Седли, вытаскивая свои бумаги. - У меня тут очень любезное письмецо от вашего батюшки, сэр. Прошу вас передать ему от меня почтительнейший привет. Леди Доббин найдет нас в домике, который несколько меньше того, где мы привыкли принимать наших друзей. Но он уютен, а перемена воздуха полезна для моей дочери... она все хворала в городе... Вы помните маленькую Эмми, сэр?.. Да, она сильно прихварывала. |
| The old gentleman's eyes were wandering as he spoke, and he was thinking of something else, as he sate thrumming on his papers and fumbling at the worn red tape. | Взоры старого джентльмена блуждали, пока он говорил. Он думал о чем-то другом, перебирая в руках бумаги и теребя красный истертый шнурок. |
| "You're a military man," he went on; "I ask you, Bill Dobbin, could any man ever have speculated upon the return of that Corsican scoundrel from Elba? When the allied sovereigns were here last year, and we gave 'em that dinner in the City, sir, and we saw the Temple of Concord, and the fireworks, and the Chinese bridge in St. James's Park, could any sensible man suppose that peace wasn't really concluded, after we'd actually sung Te Deum for it, sir? I ask you, William, could I suppose that the Emperor of Austria was a damned traitor--a traitor, and nothing more? I don't mince words--a double-faced infernal traitor and schemer, who meant to have his son-in-law back all along. And I say that the escape of Boney from Elba was a damned imposition and plot, sir, in which half the powers of Europe were concerned, to bring the funds down, and to ruin this country. That's why I'm here, William. That's why my name's in the Gazette. Why, sir?--because I trusted the Emperor of Russia and the Prince Regent. Look here. Look at my papers. Look what the funds were on the 1st of March--what the French fives were when I bought for the count. And what they're at now. There was collusion, sir, or that villain never would have escaped. Where was the English Commissioner who allowed him to get away? He ought to be shot, sir --brought to a court-martial, and shot, by Jove." | - Вы человек военный, - продолжал он, - и я спрашиваю вас, Уил Доббин, мог ли кто рассчитывать на возвращение этого корсиканского злодея с Эльбы? Когда союзные монархи были здесь в прошлом году и мы задали им обед в Сити, сэр, и любовались на Храм Согласия, на фейерверки и китайский мост в Сент-Джеймском парке, мог ли какой разумный человек предположить, что мир на самом деле не заключен, хотя мы уже отслужили благодарственные молебны? Я спрашиваю вас, Уильям, мог ли я предполагать, что австрийский император - изменник, проклятый изменник, и ничего больше? Я говорю то, что есть: это подлый изменник и интриган, который только и думает, как бы вернуть своего зятя. И я утверждаю, что бегство Бонн с Эльбы - это не что иное, как заговор и хитрый обман, сэр, в котором замешана добрая половина европейских держав, - они спят и видят, как бы вызвать падение государственных бумаг и разорить нашу страну. Вот почему я здесь, Уильям. Вот почему мое имя пропечатали в "Газете". Я доверился русскому императору и принцу-регенту. Вот посмотрите. Вот мои бумаги. Вот какой был курс на государственные бумаги первого марта и что стоили французские пятипроцентные, когда я купил их на срок. А какой их курс теперь? Тут был сговор, сэр, иначе этот мерзавец никогда не удрал бы. Где был английский комиссар? Почему он позволил ему убежать? Его следовало бы расстрелять, сэр, - предать военно-полевому суду и расстрелять, ей-богу! |
| "We're going to hunt Boney out, sir," Dobbin said, rather alarmed at the fury of the old man, the veins of whose forehead began to swell, and who sate drumming his papers with his clenched fist. "We are going to hunt him out, sir--the Duke's in Belgium already, and we expect marching orders every day." | - Мы собираемся прогнать Бони, сэр, - сказал Доббин, встревоженный яростью старика: жилы вздулись у него на лбу, и он гневно барабанил кулаком по своим бумагам. - Мы собираемся прогнать его, сэр, - герцог уже в Бельгии, и мы со дня на день ждем приказа о выступлении. |
| "Give him no quarter. Bring back the villain's head, sir. Shoot the coward down, sir," Sedley roared. "I'd enlist myself, by--; but I'm a broken old man--ruined by that damned scoundrel--and by a parcel of swindling thieves in this country whom I made, sir, and who are rolling in their carriages now," he added, with a break in his voice. | - Не давайте ему пощады! Привезите нам голову негодяя, сэр! Пристрелите подлеца, сэр! - ревел Седли. - Я и сам пошел бы в армию, клянусь... Но я разбитый старик, разоренный этим проклятым негодяем... и шайкой воров и мошенников, наших же англичан, которых я сам вывел в люди, сэр, и которые катаются теперь в каретах, - добавил он дрогнувшим голосом. |
| Dobbin was not a little affected by the sight of this once kind old friend, crazed almost with misfortune and raving with senile anger. Pity the fallen gentleman: you to whom money and fair repute are the chiefest good; and so, surely, are they in Vanity Fair. | Доббин был немало взволнован при виде этого некогда доброго старого друга, почти обезумевшего от горя и кипевшего старческой злобой. Пожалейте падшего джентльмена, вы все, для кого деньги и репутация - главнейшие блага. А ведь так оно и есть на Ярмарке Тщеславия. |
| "Yes," he continued, "there are some vipers that you warm, and they sting you afterwards. There are some beggars that you put on horseback, and they're the first to ride you down. You know whom I mean, William Dobbin, my boy. I mean a purse-proud villain in Russell Square, whom I knew without a shilling, and whom I pray and hope to see a beggar as he was when I befriended him." | - Да, - продолжал старик, - бывают же такие ехидны - ты их отогреваешь, а потом они жалят тебя. Бывают такие нищие - ты помогаешь им сесть на лошадь, а они же первые давят тебя. Вы знаете, на кого я намекаю. Уильям Доббин, мой мальчик. Я говорю об этом гордеце, об этом разбогатевшем негодяе с Рассел-сквер, которого я знавал без гроша в кармане. Молю бога и надеюсь, что еще увижу его таким же пищим, каким он был до того, как я ему помог. |
| "I have heard something of this, sir, from my friend George," Dobbin said, anxious to come to his point. "The quarrel between you and his father has cut him up a great deal, sir. Indeed, I'm the bearer of a message from him." | - Я кое-что слышал об этом, сэр, от моего друга Джорджа, - заметил Доббин, стараясь поскорее подойти к цели. - Ссора между вами и его отцом крайне огорчила его, сэр. И я даже имею к вам поручение от Джорджа. |
| "O, THAT'S your errand, is it?" cried the old man, jumping up. "What! perhaps he condoles with me, does he? Very kind of him, the stiff-backed prig, with his dandified airs and West End swagger. He's hankering about my house, is he still? If my son had the courage of a man, he'd shoot him. He's as big a villain as his father. I won't have his name mentioned in my house. I curse the day that ever I let him into it; and I'd rather see my daughter dead at my feet than married to him." | - А, так вот какое у вас дело! - крикнул старик, вскочив со своего места. - Что? Пожалуй, он еще шлет мне соболезнование? Так, что ли? Весьма любезно со стороны этого напыщенного нахала с его фатовскими замашками и вест-эндским чванством. Он, чего доброго, все еще шатается около моего дома. Если бы мой сын обладал храбростью настоящего мужчины, он пристрелил бы его. Это такой же негодяй, как и его отец. Не желаю, чтобы его имя упоминалось в моем доме. Проклинаю тот день, когда я позволил ему переступить мой порог. Я предпочту увидеть свою дочь мертвой, чем замужем за ним. |
| "His father's harshness is not George's fault, sir. Your daughter's love for him is as much your doing as his. Who are you, that you are to play with two young people's affections and break their hearts at your will?" | - Джордж не виноват в жестокости своего отца, сэр. Если ваша дочь любит его, то вы сами немало способствовали этому. Кто дал вам право надругаться над привязанностью двух молодых людей? Неужели ради своего каприза вы готовы сделать их несчастными? |
| "Recollect it's not his father that breaks the match off," old Sedley cried out. "It's I that forbid it. That family and mine are separated for ever. I'm fallen low, but not so low as that: no, no. And so you may tell the whole race--son, and father and sisters, and all." | - Запомните, это не его отец разрывает брак, - выкрикнул старый Седли. - Это я запрещаю! Его семья и моя расстались навеки. Я низко пал, но но настолько. Нет, нет! И вы так и скажите всему их отродью - сыну, отцу и сестрам, всем, всем! |
| "It's my belief, sir, that you have not the power or the right to separate those two," Dobbin answered in a low voice; "and that if you don't give your daughter your consent it will be her duty to marry without it. There's no reason she should die or live miserably because you are wrong-headed. To my thinking, she's just as much married as if the banns had been read in all the churches in London. And what better answer can there be to Osborne's charges against you, as charges there are, than that his son claims to enter your family and marry your daughter?" | - Я убежден, сэр, что у вас нет ни власти, ни права разлучать этих молодых людей, - отвечал Доббин тихим голосом. - И если вы не дадите дочери своего согласия, она никоим образом не должна считаться с вашей волей. Нет разумного оправдания тому, чтобы она умерла или влачила жалкое существование только из-за вашего упорства. По моему мнению, она уже так крепко связана брачным обязательством, как если бы оглашение их брака было сделано во всех лондонских церквах. И может ли быть лучший ответ на обвинения Осборна, - а ведь он вас действительно обвиняет, - чем просьба его сына позволить ему войти в вашу семью и жениться на вашей дочери? |
| A light of something like satisfaction seemed to break over old Sedley as this point was put to him: but he still persisted that with his consent the marriage between Amelia and George should never take place. | Казалось, проблеск чего-то похожего на удовлетворение пробежал по лицу старого Седли, когда перед ним был выдвинут этот довод. Но он все еще продолжал твердить, что никогда не даст согласия на брак Эмилии с Джорджем. |
| "We must do it without," Dobbin said, smiling, and told Mr. Sedley, as he had told Mrs. Sedley in the day, before, the story of Rebecca's elopement with Captain Crawley. It evidently amused the old gentleman. | - Придется обойтись без вашего согласия, - заявил, улыбаясь, Доббин и рассказал мистеру Седли, как давеча рассказывал миссис Седли, о побеге Ребекки с капитаном Кроули. Это, очевидно, позабавило старого джентльмена. |
| "You're terrible fellows, you Captains," said he, tying up his papers; and his face wore something like a smile upon it, to the astonishment of the blear-eyed waiter who now entered, and had never seen such an expression upon Sedley's countenance since he had used the dismal coffee-house. | - Вы, господа капитаны, ужасный народ! - промолвил он, перевязывая свои бумаги, и на лице его показалось какое-то подобие улыбки, к изумлению только что вошедшего подслеповатого лакея, который еще не разу не видал подобного выражения лица у мистера Седли, с тех пор как тот повадился в эту унылую кофейню. |
| The idea of hitting his enemy Osborne such a blow soothed, perhaps, the old gentleman: and, their colloquy presently ending, he and Dobbin parted pretty good friends. | Мысль о нанесении своему врагу, Осборну, такого удара, видимо, смягчила старого джентльмена, и, когда их беседа закончилась, они с Доббином расстались добрыми друзьями. |
| "My sisters say she has diamonds as big as pigeons' eggs," George said, laughing. "How they must set off her complexion! A perfect illumination it must be when her jewels are on her neck. Her jet- black hair is as curly as Sambo's. I dare say she wore a nose ring when she went to court; and with a plume of feathers in her top-knot she would look a perfect Belle Sauvage." | - Сестры говорят, что у нее брильянты с голубиное яйцо, - смеясь, говорил Джордж. - Представляю, как они идут к ее цвету лица! Когда она увешается своими драгоценностями - должно быть, получается настоящая иллюминация. А ее черные волосы вьются, как у Самбо. Наверное, она продела себе в нос кольцо, когда ездила представляться ко двору... Ей бы в волосы пучок перьев - и это будет настоящая belle sauvage! {Прекрасная дикарка (франц.).} |
| George, in conversation with Amelia, was rallying the appearance of a young lady of whom his father and sisters had lately made the acquaintance, and who was an object of vast respect to the Russell Square family. She was reported to have I don't know how many plantations in the West Indies; a deal of money in the funds; and three stars to her name in the East India stockholders' list. She had a mansion in Surrey, and a house in Portland Place. The name of the rich West India heiress had been mentioned with applause in the Morning Post. Mrs. Haggistoun, Colonel Haggistoun's widow, her relative, "chaperoned" her, and kept her house. She was just from school, where she had completed her education, and George and his sisters had met her at an evening party at old Hulker's house, Devonshire Place (Hulker, Bullock, and Co. were long the correspondents of her house in the West Indies), and the girls had made the most cordial advances to her, which the heiress had received with great good humour. An orphan in her position--with her money--so interesting! the Misses Osborne said. They were full of their new friend when they returned from the Hulker ball to Miss Wirt, their companion; they had made arrangements for continually meeting, and had the carriage and drove to see her the very next day. Mrs. Haggistoun, Colonel Haggistoun's widow, a relation of Lord Binkie, and always talking of him, struck the dear unsophisticated girls as rather haughty, and too much inclined to talk about her great relations: but Rhoda was everything they could wish--the frankest, kindest, most agreeable creature--wanting a little polish, but so good-natured. The girls Christian-named each other at once. | Так Джордж, беседуя с Эмилией, потешался над наружностью молодой особы, с которой недавно познакомились его отец и сестры и которая была предметом величайшего поклонения для семейства на Рассел-сквер. Говорили, что у нее без счету всяких плантаций в Вест-Индии, куча денег в государственных бумагах и что имя ее отмечено тремя звездочками в списке акционеров Ост-Индской компании. У нее был дворец за Темзой и дом на Портленд-Плейс. Имя богатой вест-индской наследницы было упомянуто весьма лестно в "Морнинг пост". Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона, ее родственница, вывозила ее в свет и вела ее дом. Она только что вышла из школы, где заканчивала образование, и Джордж с сестрами встретился с нею на вечере в доме старого Халкера, на Девон-шир-Плеис ("Халкер, Буллок и Кo" были постоянными лондонскими агентами ее семьи в Вест-Индии); обе мисс Осборн осыпали ее любезностями, и наследница принимала их авансы весьма добродушно. "Быть сиротой в ее положении и при ее деньгах - как это интересно!" - говорили девицы Осборн. Вернувшись с бала, они просто бредили новой подругой и без конца рассказывали о ней своей компаньонке мисс Уирт. Сестры сговорились с новой знакомой о постоянных встречах и на следующий же день взяли карету и поехали ее навестить. Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона и родственница лорда Бинки, беспрестанно о нем говорившая, неприятно поразила неискушенных девиц своим надменным видом и слишком большой склонностью вспоминать на каждом слове своих знатных родственников. Но сама Рода была выше всяких похвал - искреннейшее, милейшее, приятнейшее создание - правда, нуждающееся в легкой шлифовке, но зато уж такое безобидное. Девушки сразу стали называть друг друга по имени. |
| "You should have seen her dress for court, Emmy," Osborne cried, laughing. "She came to my sisters to show it off, before she was presented in state by my Lady Binkie, the Haggistoun's kinswoman. She's related to every one, that Haggistoun. Her diamonds blazed out like Vauxhall on the night we were there. (Do you remember Vauxhall, Emmy, and Jos singing to his dearest diddle diddle darling?) Diamonds and mahogany, my dear! think what an advantageous contrast--and the white feathers in her hair--I mean in her wool. She had earrings like chandeliers; you might have lighted 'em up, by Jove--and a yellow satin train that streeled after her like the tail of a cornet." | - Посмотрела бы ты на нее в придворном туалете, Эмми, - рассказывал Осборн, смеясь. - Она примчалась к сестрам показать его, перед тем как ехать представляться ко двору во всем параде. Вывозит ее миледи Бинки, родственница Хаггистон. Эта Хаггистон в родстве буквально со всеми. Брильянты у нее горели огнями, как Воксхолл в тот вечер, когда мы там были (помнишь Воксхолл, Эмми? И как Джоз распевал там своей душечке, м-милоч-чке?). Брильянты и бронза, дорогая, - подумай, какое чудесное сочетание. А в волосах - то есть в шерсти - белые перья. Серьги величиной с подсвечник, их прямо можно зажечь, ей-богу! А желтый атласный шлейф волочился за нею, словно хвост кометы. |
| "How old is she?" asked Emmy, to whom George was rattling away regarding this dark paragon, on the morning of their reunion-- rattling away as no other man in the world surely could. | - Сколько ей лет? - спросила Эмми, которой Джордж трещал про смуглолицую красотку в утро их примирения, - трещал так, как, наверно, не мог бы никто в мире. |
| "Why the Black Princess, though she has only just left school, must be two or three and twenty. And you should see the hand she writes! Mrs. Colonel Haggistoun usually writes her letters, but in a moment of confidence, she put pen to paper for my sisters; she spelt satin satting, and Saint James's, Saint Jams." | - Да этой чернокожей принцессе, хотя она только что со школьной скамьи, должно быть, года двадцать два, двадцать три. А посмотрела бы ты на ее каракули! Полковница Хаггистон пишет за нее все письма, но как-то в минуту откровенности она сама вооружилась пером и написала моим сестрам. Она пишет вместо "атлас" - "атласт", а вместо "дворец" - "творец". |
| "Why, surely it must be Miss Swartz, the parlour boarder," Emmy said, remembering that good-natured young mulatto girl, who had been so hysterically affected when Amelia left Miss Pinkerton's academy. | - Ах, это, наверное, мисс Суорц, наша пансионерка, та, что жила в отдельной комнате, - догадалась Эмми, вспомнив добродушную девочку-мулатку, которая так бурно сокрушалась, когда Эмилия покидала пансион мисс Пинкертон. |
| "The very name," George said. "Her father was a German Jew--a slave-owner they say--connected with the Cannibal Islands in some way or other. He died last year, and Miss Pinkerton has finished her education. She can play two pieces on the piano; she knows three songs; she can write when Mrs. Haggistoun is by to spell for her; and Jane and Maria already have got to love her as a sister." | - Она, совершенно верно! - подхватил Джордж. - Отец ее был немецкий еврей, говорят - рабовладелец, имевший какое-то отношение к Каннибальским островам. Он "мер в прошлом году, и мисс Пинкертон завершила ее образование. Она может сыграть на фортепьяно две пьески, умеет петь три романса, может писать, когда рядом сидит миссис Хаггистон и исправляет ей ошибки. Джейн и Мария уже полюбили ее, как сестру. |
| "I wish they would have loved me," said Emmy, wistfully. "They were always very cold to me." | - Жаль, что они меня не полюбили, - промолвила задумчиво Эмми. - Они всегда обходились со мной так холодно. |
| "My dear child, they would have loved you if you had had two hundred thousand pounds," George replied. "That is the way in which they have been brought up. Ours is a ready-money society. We live among bankers and City big-wigs, and be hanged to them, and every man, as he talks to you, is jingling his guineas in his pocket. There is that jackass Fred Bullock is going to marry Maria--there's Goldmore, the East India Director, there's Dipley, in the tallow trade--OUR trade," George said, with an uneasy laugh and a blush. "Curse the whole pack of money-grubbing vulgarians! I fall asleep at their great heavy dinners. I feel ashamed in my father's great stupid parties. I've been accustomed to live with gentlemen, and men of the world and fashion, Emmy, not with a parcel of turtle-fed tradesmen. Dear little woman, you are the only person of our set who ever looked, or thought, or spoke like a lady: and you do it because you're an angel and can't help it. Don't remonstrate. You are the only lady. Didn't Miss Crawley remark it, who has lived in the best company in Europe? And as for Crawley, of the Life Guards, hang it, he's a fine fellow: and I like him for marrying the girl he had chosen." | - Дорогое мое дитя, они полюбили бы тебя, если бы у тебя было двести тысяч фунтов, - отвечал Джордж. - Так уж они воспитаны. В нашем обществе поклоняются чистогану. Мы живем среди банкиров и крупных дельцов Сити, черт бы их всех побрал, и каждый, кто разговаривает с тобой, побрякивает в кармане гинеями. Таков этот осел Фред Буллок, который собирается жениться на Марии, таков Голдмор, директор Ост-Индской компании, таков Дипли, торговец салом, - это по нашей линии, - добавил Джордж с принужденным смехом и краснея. - Проклятие всей этой шайке пошляков и загребателей денег! Я засыпаю на их торжественных обедах. Я стыжусь дурацких парадных вечеров у моего отца. Я привык жить с джентльменами, с людьми светскими и благовоспитанными, Эмми, а не с кучкой торгашей, объедающихся черепаховым супом. Милочка, ты одна в нашем кругу настоящая леди и по наружности, и по речам, и по образу мыслей. И это потому, что ты ангел, и иначе быть не может. Не возражай! Ты у нас одна-единственная леди. Разве не говорила того же мисс Кроули, которая вращалась в лучших кругах Европы? А что касается Кроули, лейб-гвардейца, то, черт его побери, он славный малый. И мне он нравится тем, что женился на девушке, которую полюбил. |
| Amelia admired Mr. Crawley very much, too, for this; and trusted Rebecca would be happy with him, and hoped (with a laugh) Jos would be consoled. And so the pair went on prattling, as in quite early days. Amelia's confidence being perfectly restored to her, though she expressed a great deal of pretty jealousy about Miss Swartz, and professed to be dreadfully frightened--like a hypocrite as she was-- lest George should forget her for the heiress and her money and her estates in Saint Kitt's. But the fact is, she was a great deal too happy to have fears or doubts or misgivings of any sort: and having George at her side again, was not afraid of any heiress or beauty, or indeed of any sort of danger. | Эмилия тоже восхищалась мистером Кроули, и по той же причине. Она была уверена, что Ребекка будет с ним счастлива, и, смеясь, выражала надежду, что Джоз утешится. Наша парочка продолжала болтать, как в старые времена. К Эмилии вернулась ее прежняя вера в Джорджа, хоть она то и дело из милого кокетства поминала мисс Суорц и даже призналась - какая лицемерка! - что ее ужасно пугает, как бы Джордж не позабыл ее для этой наследницы, ради ее капиталов и угодий на Сент-Китсе. На самом деле она была слишком счастлива, чтобы испытывать какие-либо опасения, сомнения или предчувствия, и, видя опять рядом с собой Джорджа, не боялась никаких наследниц, никаких красавиц, да и вообще ничего на свете. |
| When Captain Dobbin came back in the afternoon to these people-- which he did with a great deal of sympathy for them--it did his heart good to see how Amelia had grown young again--how she laughed, and chirped, and sang familiar old songs at the piano, which were only interrupted by the bell from without proclaiming Mr. Sedley's return from the City, before whom George received a signal to retreat. | Капитан Доббин вернулся к молодым людям, преисполненный сочувствия к ним, - и на сердце у него потеплело, когда он увидел, как Эмилия опять расцвела, как она смеется, щебечет и распевает за фортепьяно старые знакомые романсы; исполнение их прервал звонок, возвещавший о приходе мистера Седли. Еще до его появления Джорджу было приказано ретироваться. |
| Beyond the first smile of recognition--and even that was an hypocrisy, for she thought his arrival rather provoking--Miss Sedley did not once notice Dobbin during his visit. But he was content, so that he saw her happy; and thankful to have been the means of making her so. | Если не считать первой приветственной улыбки - да и та была лицемерной, так как Эмилия сочла прибытие капитана Доббина несвоевременным, - мисс Седли ни разу не обратила внимания на Доббина в течение его визита. Но он был доволен уж тем, что видел Эмилию счастливой и сам содействовал этому счастью. |
| English | Русский |
| Love may be felt for any young lady endowed with such qualities as Miss Swartz possessed; and a great dream of ambition entered into old Mr. Osborne's soul, which she was to realize. He encouraged, with the utmost enthusiasm and friendliness, his daughters' amiable attachment to the young heiress, and protested that it gave him the sincerest pleasure as a father to see the love of his girls so well disposed. | Нетрудно воспылать любовью к молодой особе, наделенной такими достоинствами, как мисс Суорц. И вот в душу старого мистера Осборна вкралась великая честолюбивая мечта, и мисс Суорц призвана была ее осуществить. Он поощрял с величайшим, рвением и дружелюбием нежную приязнь своих дочерей к молодой наследнице и заявлял, что ему, как отцу, доставляет искреннейшее удовольствие видеть, что любовь его девочек избрала себе достойный предмет. |
| "You won't find," he would say to Miss Rhoda, "that splendour and rank to which you are accustomed at the West End, my dear Miss, at our humble mansion in Russell Square. My daughters are plain, disinterested girls, but their hearts are in the right place, and they've conceived an attachment for you which does them honour--I say, which does them honour. I'm a plain, simple, humble British merchant--an honest one, as my respected friends Hulker and Bullock will vouch, who were the correspondents of your late lamented father. You'll find us a united, simple, happy, and I think I may say respected, family--a plain table, a plain people, but a warm welcome, my dear Miss Rhoda--Rhoda, let me say, for my heart warms to you, it does really. I'm a frank man, and I like you. A glass of Champagne! Hicks, Champagne to Miss Swartz." | - В нашем скромном особняке на Рассел-сквер, моя дорогая, - говаривал он мисс Роде, - вы не найдете того великолепия и не встретите того круга, к которому привыкли в Вест-Энде. Мои дочери простые, бесхитростные девочки, но сердце у них золотое, и они питают к вам привязанность, которая делает им честь, - да, делает им честь. Я простой, обыкновенный скромный английский купец, честный, как могут засвидетельствовать мои почтенные друзья Халкер и Буллок, бывшие доверенные вашего покойного батюшки, царствие ему небесное. Вы найдете у нас дружную, простую, счастливую и - надеюсь, могу так сказать - почтенную семью; простой стол, простых людей, но горячий прием, дорогая моя мисс... Рода, - позвольте мне так вас называть, потому что сердце мое, право, полно горячей к вам приязни. Я человек откровенный, и вы мне нравитесь. Бокал шампанского! Хикс, шампанского мисс Суорц! |
| There is little doubt that old Osborne believed all he said, and that the girls were quite earnest in their protestations of affection for Miss Swartz. People in Vanity Fair fasten on to rich folks quite naturally. If the simplest people are disposed to look not a little kindly on great Prosperity (for I defy any member of the British public to say that the notion of Wealth has not something awful and pleasing to him; and you, if you are told that the man next you at dinner has got half a million, not to look at him with a certain interest)--if the simple look benevolently on money, how much more do your old worldlings regard it! Their affections rush out to meet and welcome money. Their kind sentiments awaken spontaneously towards the interesting possessors of it. I know some respectable people who don't consider themselves at liberty to indulge in friendship for any individual who has not a certain competency, or place in society. They give a loose to their feelings on proper occasions. And the proof is, that the major part of the Osborne family, who had not, in fifteen years, been able to get up a hearty regard for Amelia Sedley, became as fond of Miss Swartz in the course of a single evening as the most romantic advocate of friendship at first sight could desire. | Нет никакого сомнения, что старик Осборн верил всему, что говорил, а его дочери совершенно искренне заявляли о своей любви к мисс Суорц. На Ярмарке Тщеславия люди, естественно, льнут к богачам. И если самый заурядный обыватель с умилением взирает на большое богатство (вызываю любого представителя пашей так называемой порядочной публики положа руку на сердце сказать, что понятие "богатство" не заключает в себе чего-то приятного ему и внушающего благоговение; да и вы сами, если вам шепнуть, что ваш сосед за столом - счастливый обладатель полумиллиона, - разве не будете разглядывать его с особым интересом?), если даже заурядный обыватель тает при виде богатства, то что уж говорить об испытанных людях света. Их чувства, можно сказать, рвутся наружу, чтобы приветствовать большие деньги, а сердце готово воспылать любовью к неотразимому обладателю оных. Я знаю многих почтенных особ, которые не считают себя вправе снизойти до дружбы с человеком, не имеющим известного веса или положения в обществе. Они дают волю своим чувствам только в подобающих случаях. И вот вам доказательство: большинство членов семьи Осборнов на протяжении пятнадцати лет не способно было проявить хоть сколько-нибудь сердечное отношение к Эмилии Седли, а к мисс Суорц они за один вечер воспылали такой любовью, которой только может пожелать самый восторженный поклонник дружбы с первого взгляда. |
| What a match for George she'd be (the sisters and Miss Wirt agreed), and how much better than that insignificant little Amelia! Such a dashing young fellow as he is, with his good looks, rank, and accomplishments, would be the very husband for her. Visions of balls in Portland Place, presentations at Court, and introductions to half the peerage, filled the minds of the young ladies; who talked of nothing but George and his grand acquaintances to their beloved new friend. | Какая это была бы партия для Джорджа (в полном единодушии заявляли сестры и мисс Уирт) и насколько же мисс Суорц лучше этой ничтожной Эмилии! Такой блестящий молодой человек, как Джордж, с его прекрасной внешностью и положением, с его дарованиями, был бы для нее самым подходящим мужем. Картины балов на Порт-ленд-Плейс, представлений ко двору, знакомства с доброй половиной пэров волновали воображение молодых девиц, и они только и говорили что о своей милой новой подруге, о Джордже да о его важных знакомых. |
| Old Osborne thought she would be a great match, too, for his son. He should leave the army; he should go into Parliament; he should cut a figure in the fashion and in the state. His blood boiled with honest British exultation, as he saw the name of Osborne ennobled in the person of his son, and thought that he might be the progenitor of a glorious line of baronets. He worked in the City and on 'Change, until he knew everything relating to the fortune of the heiress, how her money was placed, and where her estates lay. | Старик Осборн тоже думал, что мулатка будет отличной партией для его сына. Джордж выйдет в отставку, пройдет в парламент, займет видное место и в высшем свете, и в государстве. Кровь у него вскипела радостным волнением от переизбытка верноподданнических чувств, и он уже видел, как имя Осборнов украшено дворянским титулом, пожалованным его сыну, и мечтал о том, что станет родоначальником славной линии баронетов. Он усиленно разнюхивал в Сити и на бирже, пока не разузнал все относительно состояния наследницы, порядка и способа размещения ее капиталов и местоположения принадлежащих ей недвижимостей. |
| Young Fred Bullock, one of his chief informants, would have liked to make a bid for her himself (it was so the young banker expressed it), only he was booked to Maria Osborne. But not being able to secure her as a wife, the disinterested Fred quite approved of her as a sister-in-law. "Let George cut in directly and win her," was his advice. "Strike while the iron's hot, you know--while she's fresh to the town: in a few weeks some d--- fellow from the West End will come in with a title and a rotten rent-roll and cut all us City men out, as Lord Fitzrufus did last year with Miss Grogram, who was actually engaged to Podder, of Podder & Brown's. The sooner it is done the better, Mr. Osborne; them's my sentiments," the wag said; though, when Osborne had left the bank parlour, Mr. Bullock remembered Amelia, and what a pretty girl she was, and how attached to George Osborne; and he gave up at least ten seconds of his valuable time to regretting the misfortune which had befallen that unlucky young woman. | Фред Буллок, один из его главных осведомителей, был бы не прочь и сам поторговаться за нее (как выразился наш юный банкир), но только он уже записал себе на приход Марию Осборн. Не имея возможности заполучить мисс Суорц в качестве жены, бескорыстный Фред весьма одобрял ее в качестве невестки. "Пусть Джордж вступает в игру и выигрывает ее, - таков был его совет. - Но только куй железо, пока горячо. Сейчас ее еще не знают в Лондоне, а через несколько недель явится из Вест-Энда какой-нибудь распроклятый молодчик с титулом и разоренным родовым поместьем и выставит за двери всех нас, дельцов из Сити, как это сделал в прошлом году лорд Фицруфус с мисс Грогрем, даром что она уже была просватана за Подера из фирмы "Подер и Браун". Чем скорее, тем лучше, мистер Осборн. Вот мое мнение", - советовал наш мудрец. Впрочем, когда мистер Осборн покинул приемную банка, мистер Буллок вспомнил Эмилию, какая она хорошенькая, как привязана к Джорджу Осборну, и потратил, по крайней мере, десять секунд своего драгоценного времени на сожаления о злой беде, обрушившейся на несчастную девушку. |
| While thus George Osborne's good feelings, and his good friend and genius, Dobbin, were carrying back the truant to Amelia's feet, George's parent and sisters were arranging this splendid match for him, which they never dreamed he would resist. | Таким образом, в то время как благие намерения самого Джорджа Осборна и его добрый друг и гений Доббин влекли нашего повесу обратно к ногам Эмилии, родитель Джорджа и его сестры занимались устройством для него этой великолепной партии, ни на минуту не помышляя, что он может воспротивиться их плану. |
| When the elder Osborne gave what he called "a hint," there was no possibility for the most obtuse to mistake his meaning. He called kicking a footman downstairs a hint to the latter to leave his service. With his usual frankness and delicacy he told Mrs. Haggistoun that he would give her a cheque for five thousand pounds on the day his son was married to her ward; and called that proposal a hint, and considered it a very dexterous piece of diplomacy. He gave George finally such another hint regarding the heiress; and ordered him to marry her out of hand, as he would have ordered his butler to draw a cork, or his clerk to write a letter. | Когда Осборн-старший, по его собственному выражению, изъяснялся "намеками", то даже самый заведомый тупица не мог понять его превратно. Так, спуская лакея с лестницы основательным пинком, он как бы давал ему понять, что в его услугах больше не нуждаются. Миссис Хаггистон он заявил со своей обычной прямотой и деликатностью, что выпишет ей чек на пять тысяч фунтов в тот самый день, когда его сын женится на ее подопечной. Это тоже был тонкий намек и чрезвычайно ловкий дипломатический ход. В конце концов он и Джорджу сделал соответствующий намек - то есть приказал ему жениться на мисс Суорц, и баста, - как приказал бы дворецкому откупорить бутылку вина или конторщику составить деловое письмо. |
| This imperative hint disturbed George a good deal. He was in the very first enthusiasm and delight of his second courtship of Amelia, which was inexpressibly sweet to him. The contrast of her manners and appearance with those of the heiress, made the idea of a union with the latter appear doubly ludicrous and odious. Carriages and opera-boxes, thought he; fancy being seen in them by the side of such a mahogany charmer as that! Add to all that the junior Osborne was quite as obstinate as the senior: when he wanted a thing, quite as firm in his resolution to get it; and quite as violent when angered, as his father in his most stern moments. | Этот властный намек сильно смутил Джорджа. Он переживал первые восторги и сладость своего второго романа с Эмилией, невыразимо для него приятного. Контраст между манерами и внешностью Эмилии и наследницы делал самую мысль о союзе с последней смешной и ненавистной. Что толку в пышных экипажах и оперных ложах, думал он, если его увидят там в обществе черномазой прелестницы! Прибавьте ко всему, что Осборн-младшпй не уступал в упрямстве старшему: когда ему чего-либо хотелось, он был так же тверд в стремлении добиться своего и так же быстро приходил в ярость, когда бывал раздражен, как и его отец в свои наиболее грозные минуты. |
| On the first day when his father formally gave him the hint that he was to place his affections at Miss Swartz's feet, George temporised with the old gentleman. | В первый день, когда мистер Осборн сделал ему недвусмысленный намек, что он должен повергнуть свои чувства к ногам мисс Суорц, Джордж попытался оттянуть решение. |
| "You should have thought of the matter sooner, sir," he said. "It can't be done now, when we're expecting every day to go on foreign service. Wait till my return, if I do return"; and then he represented, that the time when the regiment was daily expecting to quit England, was exceedingly ill-chosen: that the few days or weeks during which they were still to remain at home, must be devoted to business and not to love-making: time enough for that when he came home with his majority; "for, I promise you," said he, with a satisfied air, "that one way or other you shall read the name of George Osborne in the Gazette." | - Вам следовало бы подумать об этом раньше, сэр, - сказал он. - Сейчас ничего не сделаешь, когда мы каждую минуту ждем приказа выступать в заграничный поход. Подождите до моего возвращения, если только я вернусь. - И тут он стал доказывать, что время выбрано крайне неудачно, так как полк со дня на день может покинуть Англию; что те немногие дни и недели, которые ему еще остается пробыть дома, должны быть посвящены делам, а не ухаживаниям. Это успеется, когда он вернется домой в майорском чине. - А я обещаю вам, - сказал он с самоуверенным видом, - что так или иначе, но вы увидите в "Газете" имя Джорджа Осборна. |
| The father's reply to this was founded upon the information which he had got in the City: that the West End chaps would infallibly catch hold of the heiress if any delay took place: that if he didn't marry Miss S., he might at least have an engagement in writing, to come into effect when he returned to England; and that a man who could get ten thousand a year by staying at home, was a fool to risk his life abroad. | Ответ на это отца основывался на сведениях, полученных им в Сити; при малейшем промедлении вест-эндские молодчики обязательно зацапают наследницу. Если сын не женится на мисс Суорц сейчас, то, во всяком случае, может заручиться письменным ее обещанием, которое вступит в силу по его возвращении в Англию. А кроме того, человек, который может получать десять тысяч в год дома, должен быть дураком, чтобы рисковать своей жизнью за границей. |
| "So that you would have me shown up as a coward, sir, and our name dishonoured for the sake of Miss Swartz's money," George interposed. | - Значит, вы хотите, чтобы я оказался трусом, сэр, а наше имя было опозорено ради денег мисс Суорц? - перебил его Джордж. |
| This remark staggered the old gentleman; but as he had to reply to it, and as his mind was nevertheless made up, he said, | Это замечание озадачило старого джентльмена, но так как ему все-таки нужно было ответить сыну, а решение его было непреклонно, то он сказал: |
| "You will dine here to-morrow, sir, and every day Miss Swartz comes, you will be here to pay your respects to her. If you want for money, call upon Mr. Chopper." | - Вы будете обедать завтра у меня, сэр. И всякий раз, когда у нас бывает мисс Суорц, извольте быть дома, чтобы засвидетельствовать ей свое уважение. Если вам нужны деньги, обратитесь к мистеру Чопперу. |
| Thus a new obstacle was in George's way, to interfere with his plans regarding Amelia; and about which he and Dobbin had more than one confidential consultation. His friend's opinion respecting the line of conduct which he ought to pursue, we know already. And as for Osborne, when he was once bent on a thing, a fresh obstacle or two only rendered him the more resolute. | Таким образом, на пути Джорджа возникло новое препятствие, мешавшее его планам относительно Эмилии. И об этом у него с Доббином было не одно тайное совещание. Мы уже знаем мнение его друга насчет того, какой линии поведения ему следовало держаться. Что же касается Осборна, то, когда он задавался какой-нибудь целью, всякое новое препятствие, или скопление их, только усиливало его решимость. |
| The dark object of the conspiracy into which the chiefs of the Osborne family had entered, was quite ignorant of all their plans regarding her (which, strange to say, her friend and chaperon did not divulge), and, taking all the young ladies' flattery for genuine sentiment, and being, as we have before had occasion to show, of a very warm and impetuous nature, responded to their affection with quite a tropical ardour. And if the truth may be told, I dare say that she too had some selfish attraction in the Russell Square house; and in a word, thought George Osborne a very nice young man. His whiskers had made an impression upon her, on the very first night she beheld them at the ball at Messrs. Hulkers; and, as we know, she was not the first woman who had been charmed by them. George had an air at once swaggering and melancholy, languid and fierce. He looked like a man who had passions, secrets, and private harrowing griefs and adventures. His voice was rich and deep. He would say it was a warm evening, or ask his partner to take an ice, with a tone as sad and confidential as if he were breaking her mother's death to her, or preluding a declaration of love. He trampled over all the young bucks of his father's circle, and was the hero among those third-rate men. Some few sneered at him and hated him. Some, like Dobbin, fanatically admired him. And his whiskers had begun to do their work, and to curl themselves round the affections of Miss Swartz. | Смуглолицый предмет заговора, составленного старейшинами клана Осборнов, - мисс Суорц - знать не знала всех планов, ее касавшихся (как ни странно, ее приятельница и наставница предпочла о них умолчать), и, принимая лесть молодых девиц за неподдельные чувства, да и обладая к тому же, как мы уже имели случай показать, горячей и необузданной натурой, отвечала на их любовь с чисто тропическим жаром. Хотя, признаться, были у мисс Суорц и другие, более личные мотивы, которые влекли ее в дом на Рассел-сквер. Короче говоря, она находила, что Джордж Осборн очаровательный молодой человек. Было что-то в повадке Джорджа, одновременно развязной и меланхолической, томной и пылкой, что заставляло угадывать в нем человека, обуреваемого страстями, скрывающего какие-то тайны и пережившего на своем веку много мучительного и опасного. Голос у него был звучный и проникновенный. Он мог сказать: "Какой чудный вечер!" - или предложить своей соседке мороженого таким печальным и задушевным тоном, точно сообщал ей о смерти ее матушки или собирался признаться в любви. Он оставлял далеко за флагом всех молодых щеголей отцовского круга и был героем среди этих людей третьего сорта. Кое-кто из них подшучивал над ним и ненавидел его. Другие, вроде Доббина, фанатически восторгались им. Так и сейчас его бакенбарды возымели свое действие и начали обвиваться вокруг сердца мисс Суорц. |
| Whenever there was a chance of meeting him in Russell Square, that simple and good-natured young woman was quite in a flurry to see her dear Misses Osborne. She went to great expenses in new gowns, and bracelets, and bonnets, and in prodigious feathers. She adorned her person with her utmost skill to please the Conqueror, and exhibited all her simple accomplishments to win his favour. The girls would ask her, with the greatest gravity, for a little music, and she would sing her three songs and play her two little pieces as often as ever they asked, and with an always increasing pleasure to herself. During these delectable entertainments, Miss Wirt and the chaperon sate by, and conned over the peerage, and talked about the nobility. | Как только представлялся случай встретиться с Джорджем на Рассел-сквер, эта наивная простушка рвалась навестить своих дорогих девиц Осбори. Она безрассудно сорила деньгами, покупая новые платья, браслеты, шляпы и чудовищные перья. Она украшала свою особу с невероятным старанием, чтобы понравиться завоевателю, и выставляла напоказ все свои простенькие таланты, чтобы приобрести его благосклонность. Девицы с величайшей серьезностью умоляли ее немного помузицировать, и она с готовностью принималась петь три своих романса и играть две свои пьески столько раз, сколько ее о том просили, причем каждый раз все с большим и большим удовольствием. Во время этих усладительных развлечений ее покровительница и мисс Уирт сидели рядом, склонившись над "Книгой пэров" и сплетничая о знати. |
| The day after George had his hint from his father, and a short time before the hour of dinner, he was lolling upon a sofa in the drawing-room in a very becoming and perfectly natural attitude of melancholy. He had been, at his father's request, to Mr. Chopper in the City (the old-gentleman, though he gave great sums to his son, would never specify any fixed allowance for him, and rewarded him only as he was in the humour). He had then been to pass three hours with Amelia, his dear little Amelia, at Fulham; and he came home to find his sisters spread in starched muslin in the drawing-room, the dowagers cackling in the background, and honest Swartz in her favourite amber-coloured satin, with turquoise bracelets, countless rings, flowers, feathers, and all sorts of tags and gimcracks, about as elegantly decorated as a she chimney-sweep on May-day. | На другой день после разговора с отцом Джордж, незадолго до обеда, сидел, небрежно развалясь на диване в гостиной, в очень милой и естественной меланхолической позе. Он побывал, по указанию отца, у мистера Чоппера в Сити (старый джентльмен хотя и давал сыну крупные суммы, но никогда не устанавливал ему определенного содержания, и награждал, только когда бывал в хорошем расположении духа). После этого он провел три часа в Фулеме с Эмилией, со своей дорогой маленькой Эмилией, а вернувшись домой, застал в гостиной сестер, разодетых в накрахмаленный муслин, обеих вдов, кудахтавших на заднем плане, и простушку Суорц в атласном платье излюбленного ею янтарного цвета, в браслетах, украшенных бирюзой, в бесчисленных кольцах, цветах и всевозможных финтифлюшках и побрякушках. Во всем этом убранстве она была так же элегантна, как трубочист в воскресный день. |
| The girls, after vain attempts to engage him in conversation, talked about fashions and the last drawing-room until he was perfectly sick of their chatter. He contrasted their behaviour with little Emmy's --their shrill voices with her tender ringing tones; their attitudes and their elbows and their starch, with her humble soft movements and modest graces. Poor Swartz was seated in a place where Emmy had been accustomed to sit. Her bejewelled hands lay sprawling in her amber satin lap. Her tags and ear-rings twinkled, and her big eyes rolled about. She was doing nothing with perfect contentment, and thinking herself charming. Anything so becoming as the satin the sisters had never seen. | После тщетных попыток вовлечь брата в разговор девушки затараторили о модах и последнем приеме во дворце. Джорджу вскоре стало тошно от их болтовни. Он сравнивал их поведение с поведением маленькой Эмми; их резкое визгливое кудахтанье - с мелодическими звуками ее нежного голоска; их позы, их локти, их накрахмаленные платья - с ее скромными мягкими движениями и застенчивой грацией. Бедняжка мисс Суорц сидела на том месте, которое прежде занимала Эмми. Ее покрытые драгоценностями руки лежали растопыренные на обтянутых желтым атласом коленях. Ее побрякушки и серьги сверкали, и она усиленно вращала глазами. Она утопала в самодовольстве и считала себя очаровательной. Сестры уверяли, будто никогда не видывали, чтобы к кому-нибудь так шел желтый атлас. |
| "Dammy," George said to a confidential friend, "she looked like a China doll, which has nothing to do all day but to grin and wag its head. By Jove, Will, it was all I I could do to prevent myself from throwing the sofa-cushion at her." He restrained that exhibition of sentiment, however. | "Черт побери, - рассказывал потом Джордж Осборн своему закадычному другу, - она была похожа на китайского болванчпка, который только и делает, что скалит зубы да кивает головой. En-богу, Уил, я едва-едва сдержался, чтобы не запустить в нее диванной подушкой!" Однако он ничем не обнаруживал своих чувств. |
| The sisters began to play the Battle of Prague. | Сестры заиграли "Битву под Прагой". |
| "Stop that d--- thing," George howled out in a fury from the sofa. "It makes me mad. You play us something, Miss Swartz, do. Sing something, anything but the Battle of Prague." | - Бросьте играть эту треклятую пьесу, - взревел Джордж со своего дивана. - Я от нее взбешусь. Сыграйте что-нибудь вы, мисс Суорц, пожалуйста. Спойте что хотите, но только не "Битву под Прагой". |
| "Shall I sing 'Blue Eyed Mary' or the air from the Cabinet?" Miss Swartz asked. | - Не спеть ли мне "Синеокую Мэри" или арию из "Кабинета"? - предложила мисс Суорц. |
| "That sweet thing from the Cabinet," the sisters said. | - Спойте эту миленькую арию из "Кабинета"! - подхватили сестры. |
| "We've had that," replied the misanthrope on the sofa | - Уже слышали! - подал реплику с дивана наш мизантроп. |
| "I can sing 'Fluvy du Tajy,'" Swartz said, in a meek voice, "if I had the words." It was the last of the worthy young woman's collection. | - Я могла бы спеть "Флюви дю Тахи", - продолжала мисс Суорц кротким голоском, - но только не знаю слова. - Это был самый свежий номер из репертуара достойной молодой особы. |
| "O, 'Fleuve du Tage,'" Miss Maria cried; "we have the song," and went off to fetch the book in which it was. | - О, "Fleuve du Tage" {"Река Тахо" (франц.).}, - сказала мисс Мария, - у нас есть ноты. - И она отправилась за нужной тетрадью. |
| Now it happened that this song, then in the height of the fashion, had been given to the young ladies by a young friend of theirs, whose name was on the title, and Miss Swartz, having concluded the ditty with George's applause (for he remembered that it was a favourite of Amelia's), was hoping for an encore perhaps, and fiddling with the leaves of the music, when her eye fell upon the title, and she saw "Amelia Sedley" written in the comer. | А ноты этого романса, весьма в то время популярного, были подарены молодым девицам одной их юной приятельницей, написавшей свое имя на обложке. Мисс Суорц, закончив песенку под аплодисменты Джорджа (ибо он вспомнил, что это был любимый романс Эмилип) и надеясь, что ее, быть может, попросят бисировать, сидела, перелистывая страницы нотной тетради, как вдруг взгляд ее упал на заголовок и она увидела надпись: "Эмилия Седли", выведенную в уголке. |
| "Lor!" cried Miss Swartz, spinning swiftly round on the music-stool, "is it my Amelia? Amelia that was at Miss P.'s at Hammersmith? I know it is. It's her. and--Tell me about her--where is she?" | - Боже! - воскликнула мисс Суорц, быстро повернувшись на фортепьянном табурете. - Неужели это моя Эмилия? Эмилия, которая училась в пансионе мисс Пинкертон в Хэммерсмите? Я знаю, это она. Это ее ноты... Расскажите мне о ней... где она? |
| "Don't mention her," Miss Maria Osborne said hastily. "Her family has disgraced itself. Her father cheated Papa, and as for her, she is never to be mentioned HERE." This was Miss Maria's return for George's rudeness about the Battle of Prague. | - Не упоминайте этого имени, - поспешно сказала мисс Мария Осборн. - Ее семья себя опозорила. Отец ее обманул батюшку, и здесь, у нас, лучше о ней не вспоминать. - Так мисс Мария отомстила Джорджу за его грубое замечание о "Битве под Прагой". |
| "Are you a friend of Amelia's?" George said, bouncing up. "God bless you for it, Miss Swartz. Don't believe what the girls say. SHE'S not to blame at any rate. She's the best--" | - Вы подруга Эмилии? - воскликнул Джордж, вскакивая с места. - Да благословит вас бог за это, мисс Суорц! Не верьте тому, что говорят мои сестрицы. Ее-то уж, во всяком случае, не за что бранить. Она лучшая... |
| "You know you're not to speak about her, George," cried Jane. "Papa forbids it." | - Не смей говорить о ней, Джордж, - взвизгнула Джейн. - Папенька запрещает! |
| "Who's to prevent me?" George cried out. "I will speak of her. I say she's the best, the kindest, the gentlest, the sweetest girl in England; and that, bankrupt or no, my sisters are not fit to hold candles to her. If you like her, go and see her, Miss Swartz; she wants friends now; and I say, God bless everybody who befriends her. Anybody who speaks kindly of her is my friend; anybody who speaks against her is my enemy. Thank you, Miss Swartz"; and he went up and wrung her hand. | - Кто может мне запретить? Хочу и буду говорить о ней! - возразил Джордж. - Я говорю, что она лучшая, милейшая, добрейшая, прелестнейшая девушка во всей Англии. Обанкротился Седли или нет, но только мои сестры не стоят и мизинца Эмилии. Если вы ее любите, навестите ее, мисс Суорц. Ей нужны сейчас друзья. И повторяю: да благословит бог всякого, кто отнесется к ней по-дружески. Каждый, кто отзовется о ней хорошо, - друг мне! Всякий, кто скажет о ней дурное слово, - мой враг! Благодарю вас, мисс Суорц. - И он подошел к мулатке и пожал ей руку. |
| "George! George!" one of the sisters cried imploringly. | - Джордж! Джордж! - взмолилась одна из сестер. |
| "I say," George said fiercely, "I thank everybody who loves Amelia Sed--" He stopped. Old Osborne was in the room with a face livid with rage, and eyes like hot coals. | - Заявляю, - яростно продолжал Джордж, - что буду благодарен каждому, кто любит Эмилию Сед... - Он остановился: старик Осборн стоял в комнате с помертвевшим от гнева лицом; глаза у него горели как раскаленные угли. |
| Though George had stopped in his sentence, yet, his blood being up, he was not to be cowed by all the generations of Osborne; rallying instantly, he replied to the bullying look of his father, with another so indicative of resolution and defiance that the elder man quailed in his turn, and looked away. He felt that the tussle was coming. | Хотя Джордж и замолк, не докончив фразы, все же кровь в нем вскипела, и сейчас его не испугали бы все поколения дома Осборнов. Мгновенно овладев собой, он ответил на гневный взгляд отца взглядом, столь откровенным по таившейся в нем решимости и вызову, что старший Осборн в свою очередь смутился и отвернулся. Он почувствовал, что ссора неизбежна. |
| "Mrs. Haggistoun, let me take you down to dinner," he said. "Give your arm to Miss Swartz, George," and they marched. | - Миссис Хаггистон, позвольте мне проводить вас к столу, - сказал он. - Предложи руку мисс Суорц, Джордж. - И шествие тронулось. |
| "Miss Swartz, I love Amelia, and we've been engaged almost all our lives," Osborne said to his partner; and during all the dinner, George rattled on with a volubility which surprised himself, and made his father doubly nervous for the fight which was to take place as soon as the ladies were gone. | - Мисс Суорц, я люблю Эмплию, и мы с ней помолвлены чуть ли не с детства, - заявил Осборн своей даме. И в течение всего обеда он болтал с таким оживлением, которое удивляло даже его самого, а отца заставило нервничать вдвойне, потому что битва должна была начаться, как только дамы выйдут из-за стола. |
| The difference between the pair was, that while the father was violent and a bully, the son had thrice the nerve and courage of the parent, and could not merely make an attack, but resist it; and finding that the moment was now come when the contest between him and his father was to be decided, he took his dinner with perfect coolness and appetite before the engagement began. Old Osborne, on the contrary, was nervous, and drank much. He floundered in his conversation with the ladies, his neighbours: George's coolness only rendering him more angry. It made him half mad to see the calm way in which George, flapping his napkin, and with a swaggering bow, opened the door for the ladies to leave the room; and filling himself a glass of wine, smacked it, and looked his father full in the face, as if to say, "Gentlemen of the Guard, fire first." The old man also took a supply of ammunition, but his decanter clinked against the glass as he tried to fill it. | Разница между отцом и сыном заключалась в том, что, в то время как отец был в гневе раздражителен и лют, сын обладал гораздо большей выдержкой и отвагой и мог не только наступать, но и отражать наступление. Он тоже приготовился к решительной схватке с отцом, по это не помешало ему приступить к обеду с полнейшим хладнокровием и прекрасным аппетитом. Наоборот, старший Осборн нервничал и много пил. Он путался в разговоре со своими соседками; хладнокровие Джорджа только пуще его бесило, и он чуть не обезумел, когда Джордж, взмахнув салфеткой, с преувеличенным поклоном распахнул перед дамами двери из столовой, а затем, налив себе вина, принялся смаковать его, глядя отцу прямо в глаза и как будто говоря: "Господа гвардейцы, стреляйте первыми!" Старик тоже возобновил запас картечи, по когда он наливал себе вино, графин предательски зазвенел о стакан. |
| After giving a great heave, and with a purple choking face, he then began. | После продолжительной паузы, весь побагровев, с перекошенным лицом, он наконец начал: |
| "How dare you, sir, mention that person's name before Miss Swartz to-day, in my drawing-room? I ask you, sir, how dare you do it?" | - Как вы смели, сэр, упомянуть имя этой особы у меня в гостиной, да еще в присутствии мисс Суорц? Я вас спрашиваю, сэр, как вы посмели это сделать? |
| "Stop, sir," says George, "don't say dare, sir. Dare isn't a word to be used to a Captain in the British Army." | - Остановитесь, сэр, - сказал Джордж, - я не потерплю ни от кого таких слов, сэр. Выражение "как вы смели" неуместно по отношению к капитану английской армии. |
| "I shall say what I like to my son, sir. I can cut him off with a shilling if I like. I can make him a beggar if I like. I WILL say what I like," the elder said. | - Я буду говорить своему сыну то, что захочу. Я могу оставить его без единого шиллинга, если захочу. Я могу превратить его в нищего, если захочу. Я буду говорить, что хочу! - воскликнул старик. |
| "I'm a gentleman though I AM your son, sir," George answered haughtily. "Any communications which you have to make to me, or any orders which you may please to give, I beg may be couched in that kind of language which I am accustomed to hear." | - Я джентльмен, хотя и ваш сын, сэр, - надменно отвечал Джордж. - Всякого рода сообщения, которые вы имеете мне сделать, или приказания, какие вам угодно будет мне отдать, я попросил бы излагать таким языком, к какому я привык. |
| Whenever the lad assumed his haughty manner, it always created either great awe or great irritation in the parent. Old Osborne stood in secret terror of his son as a better gentleman than himself; and perhaps my readers may have remarked in their experience of this Vanity Fair of ours, that there is no character which a low-minded man so much mistrusts as that of a gentleman. | Когда Джордж напускал на себя высокомерный тон, это всегда преисполняло родителя или великим трепетом, или великим раздражением. Старый Осборн втайне боялся своего сына, как джентльмена более высокой марки. Вероятно, моим читателям по собственному опыту, приобретенному на нашей Ярмарке Тщеславия, известно, что люди низменной души ни перед кем так не теряются, как перед истинным джентльменом. |
| "My father didn't give me the education you have had, nor the advantages you have had, nor the money you have had. If I had kept the company SOME FOLKS have had through MY MEANS, perhaps my son wouldn't have any reason to brag, sir, of his SUPERIORITY and WEST END AIRS (these words were uttered in the elder Osborne's most sarcastic tones). But it wasn't considered the part of a gentleman, in MY time, for a man to insult his father. If I'd done any such thing, mine would have kicked me downstairs, sir." | - Мой отец не дал мне образования, какое получили вы, он не предоставил мне ни тех преимуществ, какие имелись у вас, ни тех денежных средств, какими вы располагаете. Если бы я вращался в том обществе, где некоторые господа бывали благодаря моим средствам, пожалуй, у моего сына не было бы никаких резонов, сэр, кичиться своим превосходством и своими вест-эндскими замашками (эти слова старик Осборн произнес самым язвительным тоном). Но в мое время не считалось достойным джентльмена оскорблять своего отца. Если бы я сделал что-либо подобное, мой отец спустил бы меня с лестницы, сэр! |
| "I never insulted you, sir. I said I begged you to remember your son was a gentleman as well as yourself. I know very well that you give me plenty of money," said George (fingering a bundle of notes which he had got in the morning from Mr. Chopper). "You tell it me often enough, sir. There's no fear of my forgetting it." | - Я никак не оскорбил вас, сэр. Я сказал, что прошу вас помнить, что ваш сын такой же джентльмен, как и вы сами. Я очень хорошо знаю, что вы даете мне кучу денег, - продолжал Джордж (ощупывая пачку банковых билетов, полученных утром от мистера Чоппера). - Вы упоминаете об этом довольно часто, сэр. Незачем опасаться, что я это забуду! |
| "I wish you'd remember other things as well, sir," the sire answered. "I wish you'd remember that in this house--so long as you choose to HONOUR it with your COMPANY, Captain--I'm the master, and that name, and that that--that you--that I say--" | - Я хочу, чтобы вы помнили и о другом, сэр! - отвечал отец. - Я хочу, чтобы вы запомнили, что в этом доме - пока вам желательно, капитан, оказывать ему честь своим присутствием - я хозяин и что это имя... что вы... что я... |
| "That what, sir?" George asked, with scarcely a sneer, filling another glass of claret. | - Что прикажете, сэр? - спросил Джордж с легкой усмешкой, наливая себе еще стакан красного вина. |
| "----!" burst out his father with a screaming oath--"that the name of those Sedleys never be mentioned here, sir--not one of the whole damned lot of 'em, sir." | - ...! - выругался отец непечатным словом, - ...чтоб имя этих Седли никогда здесь не произносилось, сэр!.. Ни одного имени из всей этой проклятой шайки, сэр! |
| "It wasn't I, sir, that introduced Miss Sedley's name. It was my sisters who spoke ill of her to Miss Swartz; and by Jove I'll defend her wherever I go. Nobody shall speak lightly of that name in my presence. Our family has done her quite enough injury already, I think, and may leave off reviling her now she's down. I'll shoot any man but you who says a word against her." | - Это не я, сэр, упомянул имя мисс Седли. Мои сестры стали отзываться о ней дурно в разговоре с мисс Суорц. А я, клянусь, буду защищать ее где бы то ни было. При мне никто не посмеет пренебрежительно отзываться об этой девушке. Наше семейство уж и без того нанесло ей достаточно всяких обид и могло бы, я полагаю, вести себя приличнее теперь, когда она находится в унижении. Я застрелю всякого, кроме вас, кто скажет против нее хоть слово. |
| "Go on, sir, go on," the old gentleman said, his eyes starting out of his head. | - Продолжайте, сэр, продолжайте, - произнес старый джентльмен: от гнева глаза его готовы были выскочить из орбит. |
| "Go on about what, sir? about the way in which we've treated that angel of a girl? Who told me to love her? It was your doing. I might have chosen elsewhere, and looked higher, perhaps, than your society: but I obeyed you. And now that her heart's mine you give me orders to fling it away, and punish her, kill her perhaps--for the faults of other people. It's a shame, by Heavens," said George, working himself up into passion and enthusiasm as he proceeded, "to play at fast and loose with a young girl's affections--and with such an angel as that--one so superior to the people amongst whom she lived, that she might have excited envy, only she was so good and gentle, that it's a wonder anybody dared to hate her. If I desert her, sir, do you suppose she forgets me?" | - Продолжать? Но о чем же, сэр? О том, как мы обошлись с этой девушкой, с этим ангелом? Кто твердил мне, чтобы я любил ее? Вы! Я мог бы выбирать и в другом месте, поискать, пожалуй, где-нибудь повыше, а не в вашем кругу, по я повиновался. А теперь, когда ее сердце стало моим, вы приказываете мне отшвырнуть его прочь и наказать ее, может быть, даже убить, - за чужие ошибки. Клянусь небом, это позор! - говорил Джордж, взвинчивая себя все больше и больше, с нарастающей горячностью и словно в каком-то экстазе. - Стыдно играть чувствами молодой девушки... такого ангела, как она. Эмилпя настолько выше всех, среди кого она живет, что могла бы возбудить зависть; но она так добра и кротка, что просто удивительно, как кто-то мог ее возненавидеть. Если я брошу ее, сэр, то, как по-вашему, забудет она меня? |
| "I ain't going to have any of this dam sentimental nonsense and humbug here, sir," the father cried out. "There shall be no beggar- marriages in my family. If you choose to fling away eight thousand a year, which you may have for the asking, you may do it: but by Jove you take your pack and walk out of this house, sir. Will you do as I tell you, once for all, sir, or will you not?" | - Я не желаю, сэр, выслушивать всякие сентиментальные благоглупости и чепуху! - закричал отец. - У меня в семье не будет браков с нищими. Если вам не терпится выбросить восемь тысяч годового дохода, которые только ждут знака вашего, чтобы свалиться вам в руки, поступайте как знаете. Но тогда, клянусь богом, забирайте свои пожитки и убирайтесь из этого дома на все четыре стороны! Ну, что же, сэр? Намерены вы поступить, как я вам приказываю, или нет? Спрашиваю в последний раз. |
| "Marry that mulatto woman?" George said, pulling up his shirt- collars. "I don't like the colour, sir. Ask the black that sweeps opposite Fleet Market, sir. I'm not going to marry a Hottentot Venus." | - Женюсь ли я на этой мулатке? - проговорил Джордж, поправляя свои воротнички. - Мне не нравится ее масть, сэр. Предложите ее негру, сэр, который подметает улицу у Флитского рынка. Я не собираюсь жениться на готтентотской Венере. |
| Mr. Osborne pulled frantically at the cord by which he was accustomed to summon the butler when he wanted wine--and almost black in the face, ordered that functionary to call a coach for Captain Osborne. | Мистер Осборн рванул шнурок звонка, которым обычно требовал дворецкого, когда надо было подать еще вина, и с почерневшим лицом приказал ему вызвать карету для капитана Осборна. |
| "I've done it," said George, coming into the Slaughters' an hour afterwards, looking very pale. | - Все кончено, - сказал страшно бледный Джордж, входя час спустя к Слотеру. |
| "What, my boy?" says Dobbin. | - Что случилось, мой мальчик? - спросил Доббин. |
| George told what had passed between his father and himself. | Джордж рассказал, что произошло у него с отцом. |
| "I'll marry her to-morrow," he said with an oath. "I love her more every day, Dobbin." | - Женюсь на ней завтра же! - воскликнул он. - С каждым днем, Доббин, я люблю ее все больше. |
| English | Русский |
| Enemies the most obstinate and courageous can't hold out against starvation; so the elder Osborne felt himself pretty easy about his adversary in the encounter we have just described; and as soon as George's supplies fell short, confidently expected his unconditional submission. It was unlucky, to be sure, that the lad should have secured a stock of provisions on the very day when the first encounter took place; but this relief was only temporary, old Osborne thought, and would but delay George's surrender. No communication passed between father and son for some days. The former was sulky at this silence, but not disquieted; for, as he said, he knew where he could put the screw upon George, and only waited the result of that operation. He told the sisters the upshot of the dispute between them, but ordered them to take no notice of the matter, and welcome George on his return as if nothing had happened. His cover was laid as usual every day, and perhaps the old gentleman rather anxiously expected him; but he never came. Some one inquired at the Slaughters' regarding him, where it was said that he and his friend Captain Dobbin had left town. | Самый упорный и храбрый враг не может устоять против голода. Поэтому Осборн-старший был довольно спокоен насчет своего противника в сражении, которое мы только что описали, и с уверенностью ждал безоговорочной сдачи Джорджа, едва лишь у того выйдут припасы. Жаль, конечно, что молодой человек запасся провиантом в тот самый день, когда произошло сражение. Но, по мнению старика Осборна, такая передышка была только временной и могла лишь отсрочить капитуляцию Джорджа. В течение нескольких дней между отцом и сыном не было никакого общения. Первый сердился на такое молчание, но не тревожился, потому что знал, каким образом можно принажать на Джорджа (так он выражался), и только ждал результатов этой операции. Он сообщил сестрам Джорджа, чем кончился их спор, но приказал им не обращать на это внимания и встретить Джорджа по его возвращении, как будто ничего не произошло. Прибор для Джорджа ставился каждый день, как обычно, и, может быть, старый джентльмен ожидал сына даже с некоторым нетерпеньем. Однако Джордж не появлялся. О нем справлялись у Слотера, но там сказали, что он со своим другом, капитаном Доббшюм, выехал на города. |
| One gusty, raw day at the end of April--the rain whipping the pavement of that ancient street where the old Slaughters' Coffee- house was once situated--George Osborne came into the coffee-room, looking very haggard and pale; although dressed rather smartly in a blue coat and brass buttons, and a neat buff waistcoat of the fashion of those days. Here was his friend Captain Dobbin, in blue and brass too, having abandoned the military frock and French-grey trousers, which were the usual coverings of his lanky person. | Как-то раз, в бурный, ненастный день в конце апреля - дождь так и хлестал по мостовой старинной улицы, где находилась кофейня Слотера, - в помещение этой кофейни вошел Джордж Осборн, очень осунувшийся и бледный, хотя одетый довольно щегольски - в синий сюртук с медными пуговицами и в нарядный желтый жилет по моде того времени. Там уже был его друг, капитан Доббин, тоже в синем сюртуке с медными пуговицами, расставшийся на сей раз с военным мундиром и серыми брюками, которые обычно облекали его долговязую фигуру. |
| Dobbin had been in the coffee-room for an hour or more. He had tried all the papers, but could not read them. He had looked at the clock many scores of times; and at the street, where the rain was pattering down, and the people as they clinked by in pattens, left long reflections on the shining stone: he tattooed at the table: he bit his nails most completely, and nearly to the quick (he was accustomed to ornament his great big hands in this way): he balanced the tea-spoon dexterously on the milk jug: upset it, &c., &c.; and in fact showed those signs of disquietude, and practised those desperate attempts at amusement, which men are accustomed to employ when very anxious, and expectant, and perturbed in mind. | Доббин провел в кофейне с час времени, если не больше. Он перебрал все газеты, но не мог ничего в них прочесть: он не меньше ста раз посмотрел на часы и столько же раз на улицу, где лил дождь и стучали деревянные галоши прохожих, отражавшихся в мокрых плитах тротуара; он отбивал зорю по столу; сгрыз себе ногти почти до живого мяса (он привык украшать таким способом свои огромные руки); пытался уравновесить чайную ложку на крышке молочника; опрокинул его, и т. д., и т. д. Словом, обнаруживал все признаки беспокойства и прибегал ко всем тем отчаянным попыткам развлечься, к которым обращаются люди, когда они очень встревожены, или смущены, или чего-то ждут. |
| Some of his comrades, gentlemen who used the room, joked him about the splendour of his costume and his agitation of manner. One asked him if he was going to be married? Dobbin laughed, and said he would send his acquaintance (Major Wagstaff of the Engineers) a piece of cake when that event took place. At length Captain Osborne made his appearance, very smartly dressed, but very pale and agitated as we have said. He wiped his pale face with a large yellow bandanna pocket-handkerchief that was prodigiously scented. He shook hands with Dobbin, looked at the clock, and told John, the waiter, to bring him some curacao. Of this cordial he swallowed off a couple of glasses with nervous eagerness. His friend asked with some interest about his health. | Кое-кто из его товарищей, завсегдатаев кофейни, подшутил над великолепием его костюма и над его возбужденным видом. Один даже спросил, не собирается ли Доббин жениться. Доббин засмеялся и сказал, что, когда это событие произойдет, он пошлет этому своему знакомому (майору Уогстафу из инженерных войск) кусок пирога. Наконец появился Джордж Осборн, очень изящно одетый, но страшно бледный и взволнованный, как мы уже упоминали. Он вытер свое бледное лицо большим желтым шелковым платком, сильно надушенным, пожал руку Доббину, взглянул на часы и приказал лакею Джону подать кюрасо. С нервной торопливостью он проглотил две рюмки этого ликера. Доббин осведомился о его здоровье. |
| "Couldn't get a wink of sleep till daylight, Dob," said he. "Infernal headache and fever. Got up at nine, and went down to the Hummums for a bath. I say, Dob, I feel just as I did on the morning I went out with Rocket at Quebec." | - Не мог заснуть ни на минуту до самого рассвета, Доб, - пожаловался он. - Адская головная боль и лихорадка. Встал в девять часов и отправился в турецкие бани. Знаешь, Доб, я чувствую себя совершенно также, как в то утро, в Квебеке, когда садился на Молнию перед скачкой. |
| "So do I," William responded. "I was a deuced deal more nervous than you were that morning. You made a famous breakfast, I remember. Eat something now." | - И я тоже, - отвечал Уильям. - Я черт знает как волновался в то утро, гораздо больше тебя. Помню, ты отлично позавтракал. Поешь и теперь чего-нибудь. |
| "You're a good old fellow, Will. I'll drink your health, old boy, and farewell to--" | - Ты хороший парень, Уил. Я выпью за твое здоровье, дружище, и прощай тогда... |
| "No, no; two glasses are enough," Dobbin interrupted him. "Here, take away the liqueurs, John. Have some cayenne-pepper with your fowl. Make haste though, for it is time we were there." | - Нет, нет! Двух рюмок достаточно, - перебил его Доббин. - Эй, Джон, уберите ликеры! Возьми кайенского перцу к цыпленку. Впрочем, торопись, нам уже пора быть на месте. |
| It was about half an hour from twelve when this brief meeting and colloquy took place between the two captains. A coach, into which Captain Osborne's servant put his master's desk and dressing-case, had been in waiting for some time; and into this the two gentlemen hurried under an umbrella, and the valet mounted on the box, cursing the rain and the dampness of the coachman who was steaming beside him. | Было около половины двенадцатого, когда происходила эта короткая встреча и разговор между обоими капитанами. У подъезда их ждала карета, в которую слуга капитана Осборна уложил шкатулку и чемодан своего хозяина. Оба джентльмена поспешно добежали под зонтиком до экипажа, а лакей взгромоздился на козлы, проклиная дождь и мокрого кучера рядом с собой, от которого валил пар. |
| "We shall find a better trap than this at the church-door," says he; "that's a comfort." | - Мы найдем у церкви экипаж получше, - заявит он, - хоть это утешение. |
| And the carriage drove on, taking the road down Piccadilly, where Apsley House and St. George's Hospital wore red jackets still; where there were oil-lamps; where Achilles was not yet born; nor the Pimlico arch raised; nor the hideous equestrian monster which pervades it and the neighbourhood; and so they drove down by Brompton to a certain chapel near the Fulham Road there. | И карета покатила по Пикадилли, где Эпсли-Хаус и больница св. Георгия еще щеголяли красным одеянием, где горели масляные фонари, где Ахиллес еще не появился на свет божий; где еще не воздвигалась арка Пимлико и безобразное конное чудовище не подавляло ее и всю окрестность, - и, миновав Бромптон, подъехали к некоей церкви вблизи Фулем-роуд. |
| A chariot was in waiting with four horses; likewise a coach of the kind called glass coaches. Only a very few idlers were collected on account of the dismal rain. | Здесь ожидала карета, запряженная четверкой, и рядом - парадный наемный экипаж. Из-за проливного дождя собралась лишь очень небольшая кучка зевак. |
| "Hang it!" said George, "I said only a pair." | - Что за чертовщина! - воскликнул Джордж. - Ведь я заказал просто пару. |
| "My master would have four," said Mr. Joseph Sedley's servant, who was in waiting; and he and Mr. Osborne's man agreed as they followed George and William into the church, that it was a "reg'lar shabby turn hout; and with scarce so much as a breakfast or a wedding faviour." | - Мой барин велел заложить четверку, - ответил слуга мистера Джозефа Седли, поджидавший их; он вместе с лакеем мистера Осборна проследовал за Джорджем и Уильямом в церковь, и оба ливрейных аристократа решили, что "свадьба совсем никудышная, нет ни завтрака, ни свадебных бантов". |
| "Here you are," said our old friend, Jos Sedley, coming forward. "You're five minutes late, George, my boy. What a day, eh? Demmy, it's like the commencement of the rainy season in Bengal. But you'll find my carriage is watertight. Come along, my mother and Emmy are in the vestry." | - Ну, вот и вы, - сказал наш старый друг Джоз Седли, выходя им навстречу. - Ты опоздал на пять минут, милый Джордж. Что за погодка, а? Черт подери, точь-в-точь начало дождливого сезона в Бенгалии. Но ты увидишь, что моя карета непроницаема для дождя. Ну, идемте! Матушка с Эмми в ризнице. |
| Jos Sedley was splendid. He was fatter than ever. His shirt collars were higher; his face was redder; his shirt-frill flaunted gorgeously out of his variegated waistcoat. Varnished boots were not invented as yet; but the Hessians on his beautiful legs shone so, that they must have been the identical pair in which the gentleman in the old picture used to shave himself; and on his light green coat there bloomed a fine wedding favour, like a great white spreading magnolia. | Джоз Седли был великолепен. Он раздобрел еще больше. Воротничок его рубашки стал еще выше; лицо у него покраснело еще сильнее; брыжи пеной вздымались из-под пестрого жилета. Лакированная обувь тогда еще не была изобретена, но гессенские сапоги на его внушительных ногах сияли так, что их можно было принять за ту самую пару, перед которой брился джентльмен, изображенный на старинной картинке. А на светло-зеленом сюртуке Джоза красовался пышный свадебный бант, подобный огромной белой магнолии. |
| In a word, George had thrown the great cast. He was going to be married. Hence his pallor and nervousness--his sleepless night and agitation in the morning. I have heard people who have gone through the same thing own to the same emotion. After three or four ceremonies, you get accustomed to it, no doubt; but the first dip, everybody allows, is awful. | Словом, Джордж принял великое решение: он собирался жениться. Отсюда его бледность и взвинченность, его бессонная ночь и утреннее возбуждение. Многие мне признавались, что, проходя через это, они испытывали такие же точно чувства. Без сомнения, проделав эту церемонию три-четыре раза, вы к ней привыкнете, - но окунуться в первый раз - страшно, с этим согласится всякий. |
| The bride was dressed in a brown silk pelisse (as Captain Dobbin has since informed me), and wore a straw bonnet with a pink ribbon; over the bonnet she had a veil of white Chantilly lace, a gift from Mr. Joseph Sedley, her brother. Captain Dobbin himself had asked leave to present her with a gold chain and watch, which she sported on this occasion; and her mother gave her her diamond brooch--almost the only trinket which was left to the old lady. As the service went on, Mrs. Sedley sat and whimpered a great deal in a pew, consoled by the Irish maid-servant and Mrs. Clapp from the lodgings. Old Sedley would not be present. Jos acted for his father, giving away the bride, whilst Captain Dobbin stepped up as groomsman to his friend George. | Невеста была одета в коричневую шелковую ротонду (как потом сообщил мне капитан Доббин), а на голове у нее была соломенная шляпка с розовыми лентами. На шляпку была накинута вуаль из белых кружев шантильи - подарок невесте от мистера Джозефа Седли, ее брата. Капитан Доббин, в свою очередь, испросил позволения подарить ей золотые часы с цепочкой, которыми она и щеголяла, а мать подарила ей свою брильянтовую брошь, чуть ли не единственную драгоценность, которую ей удалось сохранить. Во время венчания миссис Седли сидела на скамье, заливаясь слезами, а ирландка-прислуга и миссис Клен, квартирная хозяйка, утешали ее. Старик Седли не пожелал присутствовать. Посаженым отцом был поэтому Джоз, а капитан Доббин выступал в роли шафера своего друга Джорджа. |
| There was nobody in the church besides the officiating persons and the small marriage party and their attendants. The two valets sat aloof superciliously. The rain came rattling down on the windows. In the intervals of the service you heard it, and the sobbing of old Mrs. Sedley in the pew. The parson's tones echoed sadly through the empty walls. Osborne's "I will" was sounded in very deep bass. Emmy's response came fluttering up to her lips from her heart, but was scarcely heard by anybody except Captain Dobbin. | В церкви не было никого, кроме церковнослужителей, небольшого числа участников брачной церемонии да их прислуги. Оба лакея сидели поодаль с презрительным видом. Дождь хлестал в окна. В перерывы службы был слышен его шум и рыдания старой миссис Седли. Голос пастора мрачным эхом отдавался от голых стен. Слова Осборна: "Да, обещаю", - прозвучали глубоким басом. Ответ Эмми, сорвавшийся с ее губок, шел прямо от сердца, но его едва ли кто-нибудь расслышал, кроме капитана Доббина. |
| When the service was completed, Jos Sedley came forward and kissed his sister, the bride, for the first time for many months--George's look of gloom had gone, and he seemed quite proud and radiant. | Когда служба окончилась, Джоз Седли выступил вперед и поцеловал сестру в первый раз за много месяцев. От меланхолии Джорджа не осталось и следа, вид у него был гордый и сияющий. |
| "It's your turn, William," says he, putting his hand fondly upon Dobbin's shoulder; and Dobbin went up and touched Amelia on the cheek. | - Теперь твоя очередь, Уильям, - сказал он, ласково кладя руку на плечо Доббина. Доббин подошел и прикоснулся губами к щечке Эмилии. |
| Then they went into the vestry and signed the register. | Затем они прошли в ризницу и расписались в церковной книге. |
| "God bless you, Old Dobbin," George said, grasping him by the hand, with something very like moisture glistening in his eyes. | - Бог да благословит тебя, старый мой друг Доббин! - воскликнул Джордж, схватив друга за руку, и что-то очень похожее на слезы блеснуло в его глазах. |
| William replied only by nodding his head. His heart was too full to say much. | Уильям ответил лишь кивком. Сердце его было так переполнено, что он не мог сказать ни слова. |
| "Write directly, and come down as soon as you can, you know," Osborne said. | - Пиши сейчас же и приезжай как можно скорее, слышишь? - промолвил Осборн. |
| After Mrs. Sedley had taken an hysterical adieu of her daughter, the pair went off to the carriage. | Миссис Седли с истерическими рыданиями распрощалась с дочерью, и новобрачные направились к карете. |
| "Get out of the way, you little devils," George cried to a small crowd of damp urchins, that were hanging about the chapel-door. The rain drove into the bride and bridegroom's faces as they passed to the chariot. The postilions' favours draggled on their dripping jackets. The few children made a dismal cheer, as the carriage, splashing mud, drove away. | - Прочь с дороги, чертенята! - цыкнул Джордж на промокших мальчишек, облепивших церковные двери. Дождь хлестал в лицо молодым, когда они шли к экипажу. Банты форейторов уныло болтались на их куртках, с которых струилась вода. Несколько ребятишек прокричали довольно печальное "ура", и карета тронулась, разбрызгивая грязь. |
| William Dobbin stood in the church-porch, looking at it, a queer figure. The small crew of spectators jeered him. He was not thinking about them or their laughter. | Уильям Доббин, стоя на паперти, провожал ее глазами, являя собой довольно-таки нелепую фигуру. Кучка зевак потешалась над ним. Но он не замечал ни их хохота, ни их самих. |
| "Come home and have some tiffin, Dobbin," a voice cried behind him; as a pudgy hand was laid on his shoulder, and the honest fellow's reverie was interrupted. But the Captain had no heart to go a- feasting with Jos Sedley. He put the weeping old lady and her attendants into the carriage along with Jos, and left them without any farther words passing. This carriage, too, drove away, and the urchins gave another sarcastical cheer. | - Поедем домой и закусим, Доббин, - раздался чей-то голос, пухлая рука легла ему на плечо, и честный малый очнулся от своих грез... Но душа у него не лежала к пиршеству с Джозом Седли. Он усадил плачущую миссис Седли вместе с ее спутницами и Джозом в карету и расстался с ними без всяких лишних слов. Эта карета тоже отъехала, и мальчишки опять прокричали ей вслед насмешливое напутствие. |
| "Here, you little beggars," Dobbin said, giving some sixpences amongst them, and then went off by himself through the rain. It was all over. They were married, and happy, he prayed God. Never since he was a boy had he felt so miserable and so lonely. He longed with a heart-sick yearning for the first few days to be over, that he might see her again. | - Вот вам, пострелята, - сказал Доббин и роздал им несколько медяков, а затем отправился восвояси один, под проливным дождем. Все кончено. Они повенчаны и счастливы, дай им этого бог! Никогда еще, со дня своего детства, он не чувствовал себя таким несчастным и одиноким. С болью в сердце он нетерпеливо ждал, когда пройдут первые несколько дней и он опять увидит Эмилию. |
| Some ten days after the above ceremony, three young men of our acquaintance were enjoying that beautiful prospect of bow windows on the one side and blue sea on the other, which Brighton affords to the traveller. Sometimes it is towards the ocean--smiling with countless dimples, speckled with white sails, with a hundred bathing-machines kissing the skirt of his blue garment -- | Дней через десять после только что описанной церемонии трое знакомых нам молодых людей наслаждались тем великолепным видом, какой Брайтон раскрывает перед путешественником: на стрельчатые окна с одной стороны и синее море - с другой. Иной раз восхищенный лондонец смотрит на океан, улыбающийся бесконечными морщинками ряби, испещренный белыми парусами, с сотнями кабинок для купания, лобзающих кайму его синей одежды. |
| that the Londoner looks enraptured: sometimes, on the contrary, a lover of human nature rather than of prospects of any kind, it is towards the bow windows that he turns, and that swarm of human life which they exhibit. From one issue the notes of a piano, which a young lady in ringlets practises six hours daily, to the delight of the fellow- lodgers: at another, lovely Polly, the nurse-maid, may be seen dandling Master Omnium in her arms: whilst Jacob, his papa, is beheld eating prawns, and devouring the Times for breakfast, at the window below. Yonder are the Misses Leery, who are looking out for the young officers of the Heavies, who are pretty sure to be pacing the cliff; or again it is a City man, with a nautical turn, and a telescope, the size of a six-pounder, who has his instrument pointed seawards, so as to command every pleasure-boat, herring-boat, or bathing-machine that comes to, or quits, the shore, &c., &c. But have we any leisure for a description of Brighton?--for Brighton, a clean Naples with genteel lazzaroni--for Brighton, that always looks brisk, gay, and gaudy, like a harlequin's jacket--for Brighton, which used to be seven hours distant from London at the time of our story; which is now only a hundred minutes off; and which may approach who knows how much nearer, unless Joinville comes and untimely bombards it? | А то, наоборот, какой-нибудь чудак, которого человеческая природа интересует больше, чем красивые виды, предпочитает обратить свои взоры на стрельчатые окна и на многообразную человеческую жизнь за ними. Из одного окна доносятся звуки фортепьяно, на котором молодая особа в локончиках упражняется по шести часов ежедневно, к великой радости своих соседей. У другого окна смазливая нянька Полли укачивает на руках мистера Омниума, в то время как у окна этажом ниже Джекоб, его папаша, завтракает креветками и пожирает страницы "Таймса". Вот там, еще дальше, девицы Лири выглядывают из окон, поджидая, когда по берегу промаршируют молодые артиллерийские офицеры. А там - делец из Сити, с видом заправского моряка и с подзорной трубой, похожей на пушку-шестифунтовку, наводит свой снаряд на море и следит за каждой купальной кабинкой, за каждой лодкой для катанья, за каждой рыбачьей лодкой, которая приближается к берегу или отходит от него, и т. д. Но разве у нас есть досуг заниматься описанием Брайтона: Брайтона - этого чистенького Неаполя с благовоспитанными лаццарони, Брайтона, который всегда выглядит блестящим, веселым и праздничным, словно куртка арлекина; Брайтона, который во времена нашего повествования отстоял от Лондона на семь часов, теперь отделен от него только сотней минут и может приблизиться к нему еще бог знает насколько, если только не явится Жуанвиль и не подвергнет его невзначай бомбардировке? |
| "What a monstrous fine girl that is in the lodgings over the milliner's," one of these three promenaders remarked to the other; "Gad, Crawley, did you see what a wink she gave me as I passed?" | - Что за чертовски красивая девушка вот там, в квартире над модисткой! - обратился один из трех прогуливавшихся джентльменов к другому. - Честное слово, Кроули, вы заметили, как она мне подмигнула, когда я проходил мимо? |
| "Don't break her heart, Jos, you rascal," said another. "Don't trifle with her affections, you Don Juan!" | - Не разбивайте ей сердца, Джоз, плут вы этакий! - ответил другой. - Не играйте ее чувствами, этакий вы донжуан! |
| "Get away," said Jos Sedley, quite pleased, and leering up at the maid-servant in question with a most killing ogle. Jos was even more splendid at Brighton than he had been at his sister's marriage. He had brilliant under-waistcoats, any one of which would have set up a moderate buck. He sported a military frock-coat, ornamented with frogs, knobs, black buttons, and meandering embroidery. He had affected a military appearance and habits of late; and he walked with his two friends, who were of that profession, clinking his boot-spurs, swaggering prodigiously, and shooting death-glances at all the servant girls who were worthy to be slain. | - Ах, полно! - сказал Джоз Седли, испытывая искреннее удовольствие и самым убийственным образом строй глазки горничной, о которой только что говорилось. В Брайтоне Джоз был еще великолепнее, чем на свадьбе своей сестры. На нем были роскошные жилеты, любой из коих мог бы послужить украшением записному франту. Фигуру его облекал сюртук военного образца, украшенный галуном, кисточками, черными пуговицами и шнурами. Последнее время он усвоил себе военную выправку и военные привычки. Он прогуливался со своими двумя друзьями офицерами, позвякивая шпорами, невероятно чванясь и бросая смертоубийственные взгляды на всех служанок, достойных погибнуть от его взоров. |
| "What shall we do, boys, till the ladies return?" the buck asked. | - Что же мы станем делать, друзья, до возвращения дам? - спросил щеголь. |
| The ladies were out to Rottingdean in his carriage on a drive. | (Дамы поехали кататься в его коляске.) |
| "Let's have a game at billiards," one of his friends said--the tall one, with lacquered mustachios. | - Давайте сыграем на бильярде, - предложит один из друзей - высокий, с нафабренными усами. |
| "No, dammy; no, Captain," Jos replied, rather alarmed. "No billiards to-day, Crawley, my boy; yesterday was enough." | - Нет, к черту! Нет, капитан, - ответил Джоз, несколько встревоженный. - Сегодня никаких бильярдов, любезный мой Кроули! Достаточно вчерашнего дня! |
| "You play very well," said Crawley, laughing. "Don't he, Osborne? How well he made that-five stroke, eh?" | - Вы очень хорошо играете, - заметил Кроули со смехом. - Как по-вашему, Осборн? Ведь он замечательно срезал пятерку, а? |
| "Famous," Osborne said. "Jos is a devil of a fellow at billiards, and at everything else, too. I wish there were any tiger-hunting about here! we might go and kill a few before dinner. | - Феноменально! - подтвердил Осборн. - Джоз дьявольски играет на бильярде, да и во всем другом столь же силен! Жаль, что здесь нельзя поохотиться на тигра, а то бы мы уложили несколько штучек до обеда! |
| (There goes a fine girl! what an ankle, eh, Jos?) Tell us that story about the tiger-hunt, and the way you did for him in the jungle--it's a wonderful story that, Crawley." Here George Osborne gave a yawn. "It's rather slow work," said he, "down here; what shall we do?" | (Смотри, какая идет хорошенькая девочка! Что за ножка, а, Джоз?) Расскажи-ка нам эту историю об охоте на тигра и как ты убил его в джунглях. Это изумительная история, Кроули! - Тут Джордж Осборн зевнул. - А здесь, надо сознаться, скучновато. Чем же мы займемся? |
| "Shall we go and look at some horses that Snaffler's just brought from Lewes fair?" Crawley said. | - Пойдемте посмотрим на лошадей, которых Спефлер привел с ярмарки в Льюисе, - предложил Кроули. |
| "Suppose we go and have some jellies at Dutton's," and the rogue Jos, willing to kill two birds with one stone. "Devilish fine gal at Dutton's." | - А не пойти ли нам к Даттону поесть пирожного? - сказал проказник Джоз, испытывавший желание погнаться сразу за двумя зайцами. - Там у Даттона есть дьявольски хорошенькая девчонка! |
| "Suppose we go and see the Lightning come in, it's just about time?" George said. This advice prevailing over the stables and the jelly, they turned towards the coach-office to witness the Lightning's arrival. | - А не пойти ли нам встретить "Молнию"? Сейчас как раз время, - сказал Джордж. Это предложение одержало верх и над конюшнями и над пирожным, и молодые люди направились к конторе пассажирских карет, чтобы поглазеть на прибытие "Молнии". |
| As they passed, they met the carriage--Jos Sedley's open carriage, with its magnificent armorial bearings--that splendid conveyance in which he used to drive, about at Cheltonham, majestic and solitary, with his arms folded, and his hat cocked; or, more happy, with ladies by his side. | По дороге они повстречались с экипажем - открытой коляской Джоза Седли, украшенной пышными гербами, - с тем самым великолепным экипажем, в котором Джоз обычно разъезжал по Челтнему, сложив на груди руки и в шляпе набекрень, величественный и одинокий, или же, в более счастливые дни, в компании дам. |
| Two were in the carriage now: one a little person, with light hair, and dressed in the height of the fashion; the other in a brown silk pelisse, and a straw bonnet with pink ribbons, with a rosy, round, happy face, that did you good to behold. She checked the carriage as it neared the three gentlemen, after which exercise of authority she looked rather nervous, and then began to blush most absurdly. | Сейчас дам в экипаже было две: одна - миниатюрная, с рыжеватыми волосами, одетая по последней моде; другая - в коричневой шелковой ротонде и в соломенной шляпке с розовыми лептами, с румяным круглым счастливым личиком, на которое радостно было смотреть. Она остановила экипаж, когда тот приблизился к трем джентльменам, но после такого проявления самостоятельности смутилась и покраснела самым нелепым образом. |
| "We have had a delightful drive, George," she said, "and--and we're so glad to come back; and, Joseph, don't let him be late." | - Мы чудно прокатились, Джордж, - сказала она, - и мы... и мы так рады, что вернулись. А ты, Джозеф, пожалуйста, приходи с ним домой пораньше. |
| "Don't be leading our husbands into mischief, Mr. Sedley, you wicked, wicked man you," Rebecca said, shaking at Jos a pretty little finger covered with the neatest French kid glove. "No billiards, no smoking, no naughtiness!" | - Не вводите наших супругов в соблазн, мистер Сед-ли, гадкий, гадкий вы человек! - добавила Ребекка, грозя Джозу прехорошеньким пальчиком в изящной французской лайковой перчатке. - Никаких бильярдов, никакого курения, никаких шалостей! |
| "My dear Mrs. Crawley--Ah now! upon my honour!" was all Jos could ejaculate by way of reply; but he managed to fall into a tolerable attitude, with his head lying on his shoulder, grinning upwards at his victim, with one hand at his back, which he supported on his cane, and the other hand (the one with the diamond ring) fumbling in his shirt-frill and among his under-waistcoats. As the carriage drove off he kissed the diamond hand to the fair ladies within. He wished all Cheltenham, all Chowringhee, all Calcutta, could see him in that position, waving his hand to such a beauty, and in company with such a famous buck as Rawdon Crawley of the Guards. | - Дорогая моя миссис Кроули... что вы! Честное слово! - вот все, что мог в ответ произнести Джоз. Но зато ему удалось принять живописную позу: он стоял, склонив голову на плечо, глядя с веселой улыбкой снизу вверх на свою жертву и заложив за спину руку, опирающуюся на трость, а другой (на которой было брильянтовое кольцо) теребя свои брыжи и жилеты. Когда экипаж отъезжал, он послал дамам воздушный поцелуй рукою, украшенной брильянтом. Ах, как ему хотелось, чтобы весь Челтнем, весь Чауринги, вся Калькутта видели его в этой позе, когда он махал рукой такой красавице, находясь в общество такого знаменитого щеголя, как гвардеец Родон Кроули! |
| Our young bride and bridegroom had chosen Brighton as the place where they would pass the first few days after their marriage; and having engaged apartments at the Ship Inn, enjoyed themselves there in great comfort and quietude, until Jos presently joined them. Nor was he the only companion they found there. As they were coming into the hotel from a sea-side walk one afternoon, on whom should they light but Rebecca and her husband. The recognition was immediate. Rebecca flew into the arms of her dearest friend. Crawley and Osborne shook hands together cordially enough: and Becky, in the course of a very few hours, found means to make the latter forget that little unpleasant passage of words which had happened between them. | Наши юные новобрачные выбрали Брайтон местом своего пребывания на первые несколько дней после свадьбы. Сняв комнаты в Корабельной гостинице, они наслаждались полным комфортом и покоем, пока к ним не присоединился Джоз. Но он был не единственным, кого они здесь встретили. Возвращаясь как-то днем к себе в гостиницу после прогулки по берегу моря, они нежданно-негаданно столкнулись с Ребеккой и ее супругом. Все тотчас же узнатли друг друга. Ребекка кинулась в объятия своей драгоценнейшей подруги, Кроули и Осборн обменялись довольно сердечным рукопожатием; и Бекки за один день добилась того, что Джордж позабыл о краткой, но неприятной беседе, которая как-то произошла между ними. |
| "Do you remember the last time we met at Miss Crawley's, when I was so rude to you, dear Captain Osborne? I thought you seemed careless about dear Amelia. It was that made me angry: and so pert: and so unkind: and so ungrateful. Do forgive me!" | - Помните, как мы встретились с вами в последний раз у мисс Кроули и я так грубо обошлась с вами, дорогой капитан Осборн? Мне показалось, что вы недостаточно внимательны к нашей дорогой Эмилии. Это-то меня и рассердило! И я была с вами дерзка, неприветлива, бестактна! Простите меня, пожалуйста! |
| Rebecca said, and she held out her hand with so frank and winning a grace, that Osborne could not but take it. By humbly and frankly acknowledging yourself to be in the wrong, there is no knowing, my son, what good you may do. I knew once a gentleman and very worthy practitioner in Vanity Fair, who used to do little wrongs to his neighbours on purpose, and in order to apologise for them in an open and manly way afterwards--and what ensued? My friend Crocky Doyle was liked everywhere, and deemed to be rather impetuous--but the honestest fellow. Becky's humility passed for sincerity with George Osborne. | Тут Ребекка протянула ему руку с такой прямотой, с такой подкупающей грацией, что Осборну лишь оставалось пожать эту руку. Смиренным и открытым признанием своей неправоты чего только не добьешься, сын мой! Я знавал одного джентльмена, весьма достойного участника Ярмарки Тщеславия, который нарочно чинил мелкие неприятности своим ближним, чтобы потом самым искренним и благородным образом просить у них прощенья. И что же? Мой друг Кроки Дил был повсюду любим и считался хоть и несколько несдержанным, но честнейшим малым. Так ц Джордж Осборн принял смирение Бекки за искренность. |
| These two young couples had plenty of tales to relate to each other. The marriages of either were discussed; and their prospects in life canvassed with the greatest frankness and interest on both sides. George's marriage was to be made known to his father by his friend Captain Dobbin; and young Osborne trembled rather for the result of that communication. Miss Crawley, on whom all Rawdon's hopes depended, still held out. Unable to make an entry into her house in Park Lane, her affectionate nephew and niece had followed her to Brighton, where they had emissaries continually planted at her door. | У обеих молодых парочек нашлось много о чем поговорить друг с другом. Был дан подробный отчет об обеих свадьбах; жизненные планы обсуждались с величайшей откровенностью и взаимным интересом. О свадьбе Джорджа должен был сообщить его отцу капитан Доббин, друг новобрачного, и молодой Осборн порядком трепетал в ожидании результатов этого сообщения. Мисс Кроули, на которую возлагал надежды Родон, все еще выдерживала характер. Не имея возможности получить доступ в ее дом на Парк-лейн, любящие племянник и племянница последовали за нею в Брайтон, где их эмиссары вечно торчали у тетушкиных дверей. |
| "I wish you could see some of Rawdon's friends who are always about our door," Rebecca said, laughing. "Did you ever see a dun, my dear; or a bailiff and his man? Two of the abominable wretches watched all last week at the greengrocer's opposite, and we could not get away until Sunday. If Aunty does not relent, what shall we do?" | - Посмотрели бы вы на тех друзей Родона, которые вечно торчат у наших дверей, - со смехом сказала Ребекка. - Тебе приходилось когда-нибудь видеть кредиторов, милочка? Или бейлифа и его помощника? Двое этих противных субъектов всю прошлую неделю дежурили напротив нас, у лавочки зеленщика, так что мы до воскресенья не могли выйти из дому. Если тетушка не смилостивится, то что же мы будем делать? |
| Rawdon, with roars of laughter, related a dozen amusing anecdotes of his duns, and Rebecca's adroit treatment of them. He vowed with a great oath that there was no woman in Europe who could talk a creditor over as she could. Almost immediately after their marriage, her practice had begun, and her husband found the immense value of such a wife. They had credit in plenty, but they had bills also in abundance, and laboured under a scarcity of ready money. Did these debt-difficulties affect Rawdon's good spirits? No. Everybody in Vanity Fair must have remarked how well those live who are comfortably and thoroughly in debt: how they deny themselves nothing; how jolly and easy they are in their minds. Rawdon and his wife had the very best apartments at the inn at Brighton; the landlord, as he brought in the first dish, bowed before them as to his greatest customers: and Rawdon abused the dinners and wine with an audacity which no grandee in the land could surpass. Long custom, a manly appearance, faultless boots and clothes, and a happy fierceness of manner, will often help a man as much as a great balance at the banker's. | Родон с громким хохотом рассказал с десяток забавных анекдотов о своих кредиторах и об умелом и ловком обращении с ними Ребекки. Он клялся самым торжественным образом, что во всей Европе нет женщины, которая так умела бы заговаривать зубы кредиторам, как его жена. Ее практика началась немедленно после их свадьбы, и супруг нашел в своей жене бесценное сокровище. У них был самый широкий кредит, но и счетов к оплате было видимо-невидимо. Наличных же денег почти никогда не хватало, и супругам приходилось всячески изворачиваться. Быть может, эти денежные затруднения плохо отражались на состоянии духа Родона? Ничуть. Всякий на Ярмарке Тщеславия, вероятно, замечал, как отлично живут те, кто увяз по уши в долгах, как они ни в чем себе не откалывают, как они жизнерадостны и легкомысленны. У Родона с женой были лучшие комнаты в гостинице, хозяин, внося в столовую первое блюдо, низко кланялся им, как самым своим именитым постояльцам. Родон ругал обеды и вина с дерзостью, которой не мог бы превзойти ни один вельможа в стране. Долговременная привычка, благородная осанка, безукоризненная обувь и платье, прочно усвоенная надменность в обращении часто выручают человека не хуже крупного счета в банке. |
| The two wedding parties met constantly in each other's apartments. After two or three nights the gentlemen of an evening had a little piquet, as their wives sate and chatted apart. This pastime, and the arrival of Jos Sedley, who made his appearance in his grand open carriage, and who played a few games at billiards with Captain Crawley, replenished Rawdon's purse somewhat, and gave him the benefit of that ready money for which the greatest spirits are sometimes at a stand-still. | Молодые супруги постоянно посещали друг друга в гостинице. После двух или трех встреч джентльмены сыграли как-то вечером в пикет, пока их жены сидели в сторонке, занимаясь болтовней. Такое времяпрепровождение, а также приезд Джоза Седли, который появился в Брайтоне в своей большой открытой коляске и не замедлил сыграть с капитаном Кроули несколько партий на бильярде, в известной степени пополнили кошелек Родона и обеспечили ему некоторый запас наличных денег, без коих даже величайшие умы иной раз обрекаются на бездействие. |
| So the three gentlemen walked down to see the Lightning coach come in. Punctual to the minute, the coach crowded inside and out, the guard blowing his accustomed tune on the horn--the Lightning came tearing down the street, and pulled up at the coach-office. | Итак, наши три джентльмена отправились встречать карету "Молния". С точностью до одной минуты, переполненная пассажирами внутри и снаружи, словно подгоняемая знакомыми звуками почтового рожка, "Молния" стремительно пролетела по улице и подкатила к конторе. |
| "Hullo! there's old Dobbin," George cried, quite delighted to see his old friend perched on the roof; and whose promised visit to Brighton had been delayed until now. | - Смотрите-ка! Старина Доббин! - в восторге закричал Джордж, усмотрев на империале своего старого приятеля, которого он уже давно поджидал. |
| "How are you, old fellow? Glad you're come down. Emmy'll be delighted to see you," Osborne said, shaking his comrade warmly by the hand as soon as his descent from the vehicle was effected--and then he added, in a lower and agitated voice, "What's the news? Have you been in Russell Square? What does the governor say? Tell me everything." | - Ну, как поживаешь, старина? Вот хорошо, что приехал! Эмми будет так рада! - сказал Осборн, горячо пожимая руку своему товарищу, как только тот спустился на землю. А затем добавил более тихим и взволнованным голосом: - Что нового? Был ты на Рассел-сквер? Что говорят отец? Расскажи мне обо всем. |
| Dobbin looked very pale and grave. | Доббин был очень бледен и серьезен. |
| "I've seen your father," said he. "How's Amelia--Mrs. George? I'll tell you all the news presently: but I've brought the great news of all: and that is--" | - Я видел твоего отца, - ответил он. - Как здоровье Эмилии... миссис Джордж? Я расскажу тебе все, но я привез одну, самую главную, новость, и она заключается в том, что... |
| "Out with it, old fellow," George said. | - Ну же, выкладывай, старина! - воскликнул Джордж. |
| "We're ordered to Belgium. All the army goes--guards and all. Heavytop's got the gout, and is mad at not being able to move. O'Dowd goes in command, and we embark from Chatham next week." | - Мы получили приказ выступать в Бельгию. Уходит вся армия... гвардия и все. У Хэвитопа разыгралась подагра, и он в бешенстве, что не может двинуться с места. Командование полком переходит к О'Дауду, и мы отплываем из Чатема на будущей неделе. |
| This news of war could not but come with a shock upon our lovers, and caused all these gentlemen to look very serious. | Это известие громом разразилось над нашими влюбленными и заставило всех джентльменов очень серьезно задуматься. |
| English | Русский |
| What is the secret mesmerism which friendship possesses, and under the operation of which a person ordinarily sluggish, or cold, or timid, becomes wise, active, and resolute, in another's behalf? As Alexis, after a few passes from Dr. Elliotson, despises pain, reads with the back of his head, sees miles off, looks into next week, and performs other wonders, of which, in his own private normal condition, he is quite incapable; so you see, in the affairs of the world and under the magnetism of friendships, the modest man becomes bold, the shy confident, the lazy active, or the impetuous prudent and peaceful. What is it, on the other hand, that makes the lawyer eschew his own cause, and call in his learned brother as an adviser? And what causes the doctor, when ailing, to send for his rival, and not sit down and examine his own tongue in the chimney Bass, or write his own prescription at his study-table? I throw out these queries for intelligent readers to answer, who know, at once, how credulous we are, and how sceptical, how soft and how obstinate, how firm for others and how diffident about ourselves: meanwhile, it is certain that our friend William Dobbin, who was personally of so complying a disposition that if his parents had pressed him much, it is probable he would have stepped down into the kitchen and married the cook, and who, to further his own interests, would have found the most insuperable difficulty in walking across the street, found himself as busy and eager in the conduct of George Osborne's affairs, as the most selfish tactician could be in the pursuit of his own. | Что это за таинственный месмеризм, который присущ дружбе и под действием которого человек, обычно неповоротливый, холодный, робкий, становится сообразительным, деятельным и решительным ради чужого блага? Подобно тому как Алексис после нескольких пассов доктора Эллиотсона начинает презирать боль, читает затылком, видит на расстоянии многих миль, заглядывает в будущую неделю и совершает прочие чудеса, на которые он не способен в обычном состоянии, - точно так же мы видим и в повседневных делах, как под влиянием магнетизма дружбы скромник становится дерзким, лентяй - деятельным, застенчивый человек - самоуверенным, а человек вспыльчивый - осмотрительным и миролюбивым. С другой стороны, что заставляет законника отказываться от ведения собственного дела и обращаться за советом к ученому собрату? И что побуждает доктора, если он захворает, посылать за своим соперником, вместо того чтобы обследовать свой язык перед каминным зеркалом и написать самому себе рецепт за собственным письменным столом? Предлагаю ответить на эти вопросы рассудительным читателям, которые знают, какими мы бываем в одно и то же время легковерными и скептиками, уступчивыми и упрямыми, твердыми, когда речь идет о других, и нерешительными, когда дело касается нас самих. Во всяком случае, верно одно: наш друг Уильям Доббин, который обладал таким покладистым характером, что, если бы его родители нажали на него хорошенько, он, вероятно, пошел бы в кухню и женился бы на кухарке, и которому ради собственных интересов трудно было бы перейти через улицу, проявил такую энергию и рачительность в устройстве дел Джорджа Осборна, на какую не способен самый хитроумный эгоист, преследующий свои цели. |
| Whilst our friend George and his young wife were enjoying the first blushing days of the honeymoon at Brighton, honest William was left as George's plenipotentiary in London, to transact all the business part of the marriage. His duty it was to call upon old Sedley and his wife, and to keep the former in good humour: to draw Jos and his brother-in-law nearer together, so that Jos's position and dignity, as collector of Boggley Wollah, might compensate for his father's loss of station, and tend to reconcile old Osborne to the alliance: and finally, to communicate it to the latter in such a way as should least irritate the old gentleman. | Пока наш друг Джордж и его молодая жена наслаждались первыми безоблачными днями своего медового месяца в Брайтоне, честный Уильям оставался в Лондоне в качестве полномочного представителя Джорджа, чтобы довершить деловую сторону их брака. На его обязанности было навещать старика Седли и его жену и поддерживать в отце Эмилии бодрость духа, затем теснее сблизить Джоза с зятем, дабы положение и достоинство коллектора Богли-Уолаха в какой-то мере искупили в глазах общества падение его отца и примирили с таким союзом старика Осборна: наконец ему предстояло сообщить последнему о браке сына таким образом, чтобы возможно меньше прогневить старого джентльмена. |
| Now, before he faced the head of the Osborne house with the news which it was his duty to tell, Dobbin bethought him that it would be politic to make friends of the rest of the family, and, if possible, have the ladies on his side. They can't be angry in their hearts, thought he. No woman ever was really angry at a romantic marriage. A little crying out, and they must come round to their brother; when the three of us will lay siege to old Mr. Osborne. So this Machiavellian captain of infantry cast about him for some happy means or stratagem by which he could gently and gradually bring the Misses Osborne to a knowledge of their brother's secret. | И вот, прежде чем предстать перед главой дома Осборнов с означенной вестью, Доббин счел политичным обзавестись друзьями среди остальной части семейства и, если возможно, привлечь на свою сторону дам. "В душе они не могут сердиться, - думал он. - Никогда еще ни одна женщина не сердилась по-настоящему из-за романтического брака. Немножко пошумят, но потом непременно примирятся с братом. А затем мы втроем поведем атаку на старого мистера Осборна". И вот лукавый пехотный капитан, уподобясь Макиавелли, стал выискивать хитроумные способы или уловки, при помощи которых можно было бы осторожно и постепенно довести до сведения девиц Осборн тайну их брата. |
| By a little inquiry regarding his mother's engagements, he was pretty soon able to find out by whom of her ladyship's friends parties were given at that season; where he would be likely to meet Osborne's sisters; and, though he had that abhorrence of routs and evening parties which many sensible men, alas! entertain, he soon found one where the Misses Osborne were to be present. Making his appearance at the ball, where he danced a couple of sets with both of them, and was prodigiously polite, he actually had the courage to ask Miss Osborne for a few minutes' conversation at an early hour the next day, when he had, he said, to communicate to her news of the very greatest interest. | Наводя кое-какие справки относительно приглашений, полученных матерью, он довольно скоро определил, кто из друзей миледи устраивает у себя приемы в этом сезоне и где он вероятнее всего может повстречаться с сестрами Осборн. И хотя к раутам и вечерним приемам он питал отвращение, какое, увы, наблюдается у многих разумных людей, однако на этот раз он проявил к ним большой интерес и вскоре выяснил, на каком из них должны были присутствовать девицы Осборн. Появившись на этом балу, он протанцевал несколько раз с обеими сестрами и был с ними до крайности любезен, а затем набрался храбрости и попросил старшую сестру мисс Осборн уделить ему для беседы несколько минут на следующее утро, так как он имеет сообщить ей, как он выразился, чрезвычайно интересную новость. |
| What was it that made her start back, and gaze upon him for a moment, and then on the ground at her feet, and make as if she would faint on his arm, had he not by opportunely treading on her toes, brought the young lady back to self-control? Why was she so violently agitated at Dobbin's request? This can never be known. But when he came the next day, Maria was not in the drawing-room with her sister, and Miss Wirt went off for the purpose of fetching the latter, and the Captain and Miss Osborne were left together. They were both so silent that the ticktock of the Sacrifice of Iphigenia clock on the mantelpiece became quite rudely audible. | Что же заставило мисс Осборн отшатнуться, устремить на мгновение взор на капитана Доббина, а потом опустить глаза долу и задрожать, точно она готова была упасть без чувств в его объятия и не сделала этого лишь потому, что Доббин очень кстати наступил ей на ногу и тем вернул сей девице самообладание? Почему мисс Осборн так ужасно взволновалась, услышав просьбу Доббина? Этого мы никогда не узнаем. Но когда Доббин явился к ним на следующий день, то Марии не случилось в гостиной, а мисс Уирт ушла под предлогом позвать ее, так что капитан и мисс Джейн Осборн оказались вдвоем. Оба сидели так тихо, что было отчетливо слышно, как на камине тикают часы, украшенные жертвоприношением Ифигении. |
| "What a nice party it was last night," Miss Osborne at length began, encouragingly; "and--and how you're improved in your dancing, Captain Dobbin. Surely somebody has taught you," she added, with amiable archness. | - Какой чудесный был вчера бал, - начала наконец мисс Осборн, чтобы подбодрить гостя, - и как... и какие вы сделали успехи в танцах, капитан Доббин! Наверное, кто-нибудь обучал вас, - добавила она с милым лукавством. |
| "You should see me dance a reel with Mrs. Major O'Dowd of ours; and a jig--did you ever see a jig? But I think anybody could dance with you, Miss Osborne, who dance so well." | - Вы посмотрели бы, как я танцую шотландский танец с супругой майора О'Дауда из нашего полка или джигу... вы видели когда-нибудь джигу? Но, мне кажется, с вами всякий сумеет танцевать, мисс Осборн, ведь вы так отлично танцуете! |
| "Is the Major's lady young and beautiful, Captain?" the fair questioner continued. "Ah, what a terrible thing it must be to be a soldier's wife! I wonder they have any spirits to dance, and in these dreadful times of war, too! O Captain Dobbin, I tremble sometimes when I think of our dearest George, and the dangers of the poor soldier. Are there many married officers of the --th, Captain Dobbin?" | - А супруга майора молода и красива, капитан? - продолжала свой допрос прелестница, - Ах, как, должно быть, ужасно быть женой военного! Я удивляюсь, как это им хочется танцевать, да еще в такое страшное время, когда у нас война! О капитан Доббин, я трепещу при мысли о нашем дорогом Джордже и об опасностях, грозящих бедному солдату. А много у вас в полку женатых офицеров, капитан Доббин? |
| "Upon my word, she's playing her hand rather too openly," Miss Wirt thought; but this observation is merely parenthetic, and was not heard through the crevice of the door at which the governess uttered it. | - Честное слово, это уж она чересчур в открытую играет, - пробормотала мисс Уирт. Но ее замечание было сделано как бы в скобках и не проникло сквозь щелку приоткрытой двери, у которой гувернантка произнесла его. |
| "One of our young men is just married," Dobbin said, now coming to the point. "It was a very old attachment, and the young couple are as poor as church mice." | - Один из наших молодых офицеров только что женился, - ответил Доббин, подходя прямо к цели. - Это была очень старая привязанность, но молодые оба бедны, как церковные крысы! |
| "O, how delightful! O, how romantic!" Miss Osborne cried, as the Captain said "old attachment" and "poor." | - О, как восхитительно! - О, как романтично! - воскликнула мисс Осборн, когда капитан сказал: "старая привязанность" и "бедны". |
| Her sympathy encouraged him. | Ее сочувствие придало ему храбрости. |
| "The finest young fellow in the regiment," he continued. "Not a braver or handsomer officer in the army; and such a charming wife! How you would like her! how you will like her when you know her, Miss Osborne." | - Лучший офицер из всей нашей полковой молодежи, - продолжал Доббин. - Храбрее и красивее его не найдется в армии. А какая у него очаровательная жена! Как бы она вам понравилась! Как вы ее полюбите, когда узнаете поближе, мисс Осборн! |
| The young lady thought the actual moment had arrived, and that Dobbin's nervousness which now came on and was visible in many twitchings of his face, in his manner of beating the ground with his great feet, in the rapid buttoning and unbuttoning of his frock-coat, &c.--Miss Osborne, I say, thought that when he had given himself a little air, he would unbosom himself entirely, and prepared eagerly to listen. And the clock, in the altar on which Iphigenia was situated, beginning, after a preparatory convulsion, to toll twelve, the mere tolling seemed as if it would last until one--so prolonged was the knell to the anxious spinster. | Собеседница его подумала, что решительная минута настала и что волнение Доббина, внезапно им овладевшее и проявлявшееся в подергиваниях лица и в том, как он постукивал по полу своей огромной ногой и быстро расстегивал и застегивал пуговицы мундира и т. д.... - словом, повторяю, мисс Осборн подумала, что, когда капитан оправится от смущения, он выскажется до конца, и с нетерпением приготовилась слушать. Но тут часы с Ифигенией начали после предварительных конвульсий уныло отбивать двенадцать, и мисс Осборн показалось, что бой их затянется до часу, - так долго они звонили, по мнению взволнованной старой девы. |
| "But it's not about marriage that I came to speak--that is that marriage--that is--no, I mean--my dear Miss Osborne, it's about our dear friend George," Dobbin said. | - Но я пришел сюда не за тем. чтобы говорить о браке... то есть об этом браке... то есть... нет, я хочу сказать... дорогая моя мисс Осборн, это касается нашего дорогого друга Джорджа, - запинаясь, промолвил Доббин. |
| "About George?" she said in a tone so discomfited that Maria and Miss Wirt laughed at the other side of the door, and even that abandoned wretch of a Dobbin felt inclined to smile himself; for he was not altogether unconscious of the state of affairs: George having often bantered him gracefully and said, "Hang it, Will, why don't you take old Jane? She'll have you if you ask her. I'll bet you five to two she will." | - Джорджа? - повторила она таким разочарованным тоном, что Мария и мисс Уирт расхохотались, стоя за дверью, и даже сам Доббин - подумайте, какой сердцеед нашелся! - едва сдержал улыбку, ибо и ему было кое-что известно об истинном положении дел. Джордж частенько отпускал на этот счет милые шуточки и поддразнивал его: "Черт возьми, Уил, почему ты не женишься на старушке Джейн? Она охотно за тебя пойдет, если ты посватаешься. Ставлю пять против двух, что пойдет!" |
| "Yes, about George, then," he continued. "There has been a difference between him and Mr. Osborne. And I regard him so much-- for you know we have been like brothers--that I hope and pray the quarrel may be settled. We must go abroad, Miss Osborne. We may be ordered off at a day's warning. Who knows what may happen in the campaign? Don't be agitated, dear Miss Osborne; and those two at least should part friends." | - Да, Джорджа, - продолжал Доббин. - У него вышла какая-то неприятность с мистером Осборном. А я так его люблю... ведь вы знаете, мы были с ним как братья... и я надеюсь... я молю бога, чтобы ссора была улажена. Мы отправляемся в заграничный поход, мисс Осборн. Ждем приказа о выступлении со дня на день. Кто знает, что может случиться во время кампании! Не волнуйтесь, дорогая мисс Осборн! Но, во всяком случае, отцу с сыном нужно расстаться друзьями. |
| "There has been no quarrel, Captain Dobbin, except a little usual scene with Papa," the lady said. "We are expecting George back daily. What Papa wanted was only for his good. He has but to come back, and I'm sure all will be well; and dear Rhoda, who went away from here in sad sad anger, I know will forgive him. Woman forgives but too readily, Captain." | - Никакой ссоры не было, капитан Доббин, произошла лишь обычная размолвка с папой, - заявила мисс Осборн. - Мы со дня на день поджидаем возвращения Джорджа. Папа желал ему добра. Пусть только он вернется, и я уверена, что все отлично уладится. А милая Рода, хоть и уехала от нас в страшном, страшном гневе, простит его, я это знаю. Женщина, капитан, прощает даже слишком охотно! |
| "Such an angel as YOU I am sure would," Mr. Dobbin said, with atrocious astuteness. "And no man can pardon himself for giving a woman pain. What would you feel, if a man were faithless to you?" | - Такой ангел, как вы, конечно, простит, я в том уверен, - сказал мистер Доббин с адским коварством. - Но ни один мужчина не простит себе, если он причинит страдание женщине. Что бы вы почувствовали, если бы мужчина поступил с вами вероломно? |
| "I should perish--I should throw myself out of window--I should take poison--I should pine and die. I know I should," Miss cried, who had nevertheless gone through one or two affairs of the heart without any idea of suicide. | - Я погибла бы... Я выбросилась бы из окна... Я бы отравилась... Я бы зачахла... и умерла. Да, да, я бы умерла! - воскликнула мисс Осборн, которая, впрочем, пережила уже один или два романа, даже не помыслив о самоубийстве. |
| "And there are others," Dobbin continued, "as true and as kind- hearted as yourself. I'm not speaking about the West Indian heiress, Miss Osborne, but about a poor girl whom George once loved, and who was bred from her childhood to think of nobody but him. I've seen her in her poverty uncomplaining, broken-hearted, without a fault. It is of Miss Sedley I speak. Dear Miss Osborne, can your generous heart quarrel with your brother for being faithful to her? Could his own conscience ever forgive him if he deserted her? Be her friend--she always loved you--and--and I am come here charged by George to tell you that he holds his engagement to her as the most sacred duty he has; and to entreat you, at least, to be on his side." | - Есть и другие, - продолжал Доббин, - наделенные таким же верным и нежным сердцем, как вы. Я говорю не о вест-индской наследнице, мисс Осборн, по о той девушке, которую полюбил Джордж и которая с самого своего детства росла с мыслью о нем одном. Я видел ее в бедности, когда сердце ее было разбито, но она не роптала, не жаловалась. Я говорю о мисс Седли. Дорогая мисс Осборн, можете ли вы, с вашим великодушным сердцем, сердиться на брата за то, что он остался ей верен? Простила ли бы ему его собственная совесть, если бы он ее бросил? Будьте ей другом... она всегда вас любила... Я пришел сюда по поручению Джорджа сообщить вам, что он почитает свои обязательства по отношению к ней своим священнейшим долгом, и буду умолять, чтобы, по крайней мере, вы были на его стороне. |
| When any strong emotion took possession of Mr. Dobbin, and after the first word or two of hesitation, he could speak with perfect fluency, and it was evident that his eloquence on this occasion made some impression upon the lady whom he addressed. | Когда мистером Доббином овладевало сильное волнение, он мог после первых двух-трех смущенных слов говорить совершенно плавно. И было очевидно, что в данном случае его красноречие произвело известное впечатление на особу, к которой он обращался. |
| "Well," said she, "this is--most surprising--most painful--most extraordinary--what will Papa say?--that George should fling away such a superb establishment as was offered to him but at any rate he has found a very brave champion in you, Captain Dobbin. It is of no use, however," she continued, after a pause; "I feel for poor Miss Sedley, most certainly--most sincerely, you know. We never thought the match a good one, though we were always very kind to her here-- very. But Papa will never consent, I am sure. And a well brought up young woman, you know--with a well-regulated mind, must--George must give her up, dear Captain Dobbin, indeed he must." | - Ну, знаете, - промолвила она, - все это... чрезвычайно странно... чрезвычайно прискорбно... совершенно необычайно... что скажет папа? Чтобы Джордж пренебрег такой великолепной партией, какая ему представлялась... Но, во всяком случае, он нашел отважного защитника в вашем лице, капитан Доббин. Впрочем, это ничему не поможет, - продолжала она, немного помолчав. - Я очень сочувствую бедной мисс Седли, от всей души... самым искренним образом, уверяю вас. Мы никогда не считали это хорошей партией, хотя всегда были ласковы к мисс Седли, когда она бывала у нас, - очень ласковы. Но папа ни за что не согласится, я это знаю. И всякая хорошо воспитанная молодая женщина, понимаете... со стойкими принципами... обязана... Джордж должен отказаться от нее, капитан Доббин, право же, должен. |
| "Ought a man to give up the woman he loved, just when misfortune befell her?" Dobbin said, holding out his hand. "Dear Miss Osborne, is this the counsel I hear from you? My dear young lady! you must befriend her. He can't give her up. He must not give her up. Would a man, think you, give YOU up if you were poor?" | - Значит, мужчина должен отказаться от любимой женщины как раз тогда, когда ее постигло несчастье? - воскликнул Доббин, протягивая руку. - Дорогая мисс Осборн! От вас ли я слышу такой совет? Нет, невозможно, вы должны отнестись к ней по-дружески. Он не может от нее отказаться. Неужели вы думаете, что мужчина отказался бы от вас, если бы вы были бедны? |
| This adroit question touched the heart of Miss Jane Osborne not a little. | Этот ловко заданный вопрос немало растрогал сердце мисс Джейн Осборн. |
| "I don't know whether we poor girls ought to believe what you men say, Captain," she said. "There is that in woman's tenderness which induces her to believe too easily. I'm afraid you are cruel, cruel deceivers,"--and Dobbin certainly thought he felt a pressure of the hand which Miss Osborne had extended to him. | - Не знаю, капитан, следует ли нам, бедным девушкам, верить тому, что говорите вы, мужчины, - ответила она, - Нежное сердце женщины так склонно заблуждаться. Боюсь, что вы жестокие обманщики, - тут Доббин совершенно безошибочно почувствовал пожатие руки, протянутой ему девицей Осборн. |
| He dropped it in some alarm. | Он выпустил эту руку в некоторой тревоге. |
| "Deceivers!" said he. "No, dear Miss Osborne, all men are not; your brother is not; George has loved Amelia Sedley ever since they were children; no wealth would make him marry any but her. Ought he to forsake her? Would you counsel him to do so?" | - Обманщики? - произнес он. - Нет, дорогая мисс Осборн, не все мужчины таковы. Вот ваш брат - не обманщик. Джордж полюбил Эмилию Седли еще в то время, когда они были детьми. Никакое богатство в мире не заставило бы его жениться на другой женщине! Неужели он должен теперь ее покинуть? Неужели вы бы ему это посоветовали? |
| What could Miss Jane say to such a question, and with her own peculiar views? She could not answer it, so she parried it by saying, | Что могла ответить мисс Джейн на такой вопрос, да еще имея в виду собственные цели? Ей было нечего отвечать, и потому она уклонилась от ответа, сказав: |
| "Well, if you are not a deceiver, at least you are very romantic"; and Captain William let this observation pass without challenge. | - Ну что же! Если вы не обманщик, то, во всяком случае, большой романтик. - Капитан Уильям пропустил это замечание без возражений. |
| At length when, by the help of farther polite speeches, he deemed that Miss Osborne was sufficiently prepared to receive the whole news, he poured it into her ear. | Наконец, решив после еще некоторых тонких намеков, что мисс Осборн достаточно подготовлена к восприятию известия в целом, он открыл своей собеседнице всю правду. |
| "George could not give up Amelia-- George was married to her"-- | - Джордж не мог отказаться от Эмилии... Джордж женился на ней. |
| and then he related the circumstances of the marriage as we know them already: how the poor girl would have died had not her lover kept his faith: how Old Sedley had refused all consent to the match, and a licence had been got: and Jos Sedley had come from Cheltenham to give away the bride: how they had gone to Brighton in Jos's chariot-and-four to pass the honeymoon: and how George counted on his dear kind sisters to befriend him with their father, as women--so true and tender as they were--assuredly would do. And so, asking permission (readily granted) to see her again, and rightly conjecturing that the news he had brought would be told in the next five minutes to the other ladies, Captain Dobbin made his bow and took his leave. | И тут он описал все известные нам обстоятельства, приведшие к браку; как бедная девушка наверняка бы умерла, если бы ее возлюбленный не сдержал своего слова, как старик Седли наотрез отказался дать согласие на брак и пришлось выправить лицензию; как Джоз Седли приезжал из Челтнема, чтобы быть посаженым отцом, как затем новобрачные поехали в Брайтон в экипаже Джоза, на четверке лошадей, чтобы провести там свой медовый месяц, и как Джордж рассчитывает на то, что его дорогие, милые сестры примирят его с отцом, - а они, наверное, это сделают, как женщины любящие и нежные. И затем, испросив разрешение (охотно данное) повидаться с мисс Осборн еще раз и справедливо полагая, что сообщенная им новость будет не позднее чем через пять минут рассказана другим двум дамам, капитан Доббин откланялся и покинул гостиную. |
| He was scarcely out of the house, when Miss Maria and Miss Wirt rushed in to Miss Osborne, and the whole wonderful secret was imparted to them by that lady. To do them justice, neither of the sisters was very much displeased. There is something about a runaway match with which few ladies can be seriously angry, and Amelia rather rose in their estimation, from the spirit which she had displayed in consenting to the union. As they debated the story, and prattled about it, and wondered what Papa would do and say, came a loud knock, as of an avenging thunder-clap, at the door, which made these conspirators start. It must be Papa, they thought. But it was not he. It was only Mr. Frederick Bullock, who had come from the City according to appointment, to conduct the ladies to a flower-show. | Едва он успел выйти из дому, как мисс Мария и мисс Уирт вихрем ворвались к мисс Осборн, которая и поведала им все подробности изумительной тайны. Нужно отдать им справедливость: ни та, ни другая сестра не были особенно разгневаны. В тайных браках есть что-то такое, на что не многие женщины могут серьезно сердиться. Эмилия даже выросла в их глазах благодаря отваге, которую она проявила, согласившись на подобный союз. Пока они обсуждали эту историю и трещали о ней, высказывая предположения о том, что сделает и что скажет папенька, раздался громкий стук в дверь, от которого заговорщицы вздрогнули, как от карающего удара грома. "Это, должно быть, папенька", - подумали они. Но это был не он. Это был только мистер Фредерик Буллок, приехавший, по уговору, из Сити, чтобы сопровождать девиц на выставку цветов. |
| This gentleman, as may be imagined, was not kept long in ignorance of the secret. But his face, when he heard it, showed an amazement which was very different to that look of sentimental wonder which the countenances of the sisters wore. Mr. Bullock was a man of the world, and a junior partner of a wealthy firm. He knew what money was, and the value of it: and a delightful throb of expectation lighted up his little eyes, and caused him to smile on his Maria, as he thought that by this piece of folly of Mr. George's she might be worth thirty thousand pounds more than he had ever hoped to get with her. | Само собой разумеется, что этот джентльмен недолго пребывал в неведении относительно великой тайны. Но когда он ее услышал, на его лице отразилось изумление, далеко не похожее на сентиментальное сочувствие сестер Осборн. Мистер Буллок был человеком светским и младшим компаньоном богатой фирмы. Ему было известно, что такое деньги, и он знал им цену. Восхитительный трепет надежды сверкнул в его глазках и заставил его улыбнуться своей Марии - при мысли, что благодаря такой глупости со стороны мистера Джорджа мисс Мария поднялась теперь в ионе на тридцать тысяч фунтов, по сравнению с тем, что он рассчитывал получить за нею в приданое. |
| "Gad! Jane," said he, surveying even the elder sister with some interest, "Eels will be sorry he cried off. You may be a fifty thousand pounder yet." | - Черт возьми, Джейн! - сказал он, поглядывая с некоторым интересом даже на старшую сестру. - Илз пожалеет, что пошел на попятный! Ведь вам теперь цена тысяч пятьдесят! |
| The sisters had never thought of the money question up to that moment, but Fred Bullock bantered them with graceful gaiety about it during their forenoon's excursion; and they had risen not a little in their own esteem by the time when, the morning amusement over, they drove back to dinner. And do not let my respected reader exclaim against this selfishness as unnatural. It was but this present morning, as he rode on the omnibus from Richmond; while it changed horses, this present chronicler, being on the roof, marked three little children playing in a puddle below, very dirty, and friendly, and happy. To these three presently came another little one. "POLLY," says she, "YOUR SISTER'S GOT A PENNY." At which the children got up from the puddle instantly, and ran off to pay their court to Peggy. And as the omnibus drove off I saw Peggy with the infantine procession at her tail, marching with great dignity towards the stall of a neighbouring lollipop-woman. | До этой минуты мысль о деньгах не приходила сестрам в голову; но Фред Буллок с изящной веселостью подшучивал над ними по этому поводу во время их предобеденной прогулки, и к тому времени, когда они, закончив утренний круг развлечений, возвращались обедать, обе девицы весьма выросли в собственных iлазах. Пусть мой уважаемый читатель не поднимает крика по поводу тако) о эгоизма и не считает его противоестественным. Не дальше как сегодня утром автор этой повести ехал в омнибусе из Ричмонда. Сидя на империале, он, пока меняли лошадей, обратил внимание на трех маленьких девочек, возившихся на дороге в луже, очень грязных, дружных и счастливых. К этим трем девочкам подбежала еще одна кротка. "Полли! - сообщила она. - Твоей сестре Пегги дали пенни". Тут все дети моментально вылезли из лужи и побежали подлизываться к Пегги. И когда омнибус трогался с места, я видел, как Пегги, сопровождаемая толпой ребятишек, с большим достоинством направлялась к лотку ближайшей торговки сластями. |
| English | Русский |
| So having prepared the sisters, Dobbin hastened away to the City to perform the rest and more difficult part of the task which he had undertaken. The idea of facing old Osborne rendered him not a little nervous, and more than once he thought of leaving the young ladies to communicate the secret, which, as he was aware, they could not long retain. But he had promised to report to George upon the manner in which the elder Osborne bore the intelligence; so going into the City to the paternal counting-house in Thames Street, he despatched thence a note to Mr. Osborne begging for a half-hour's conversation relative to the affairs of his son George. Dobbin's messenger returned from Mr. Osborne's house of business, with the compliments of the latter, who would be very happy to see the Captain immediately, and away accordingly Dobbin went to confront him. | Подготовив таким образом сестер, Доббин поспешил в Сити выполнять вторую, более трудную часть принятой им на себя задачи. Мысль оказаться лицом к лицу со старым Осборном немало его тревожила, и он не раз уже подумывал о том, чтобы предоставить сестрам сообщить отцу тайну, которую, он был уверен, им не удастся долго скрывать. Но он обещал доложить Джорджу, как примет известие Осборн-старший. Поэтому, отправившись в Сити в отцовскую контору на Темз-стрит, он послал оттуда записку мистеру Осборну с просьбой уделить ему полчаса для разговора, касающегося дел его сына Джорджа. Посланный Доббина вернулся с ответом, что мистер Осборн велел кланяться и будет рад видеть капитана сейчас же; и Доббин незамедлительно отправился на свидание с ним. |
| The Captain, with a half-guilty secret to confess, and with the prospect of a painful and stormy interview before him, entered Mr. Osborne's offices with a most dismal countenance and abashed gait, and, passing through the outer room where Mr. Chopper presided, was greeted by that functionary from his desk with a waggish air which farther discomfited him. Mr. Chopper winked and nodded and pointed his pen towards his patron's door, and said, "You'll find the governor all right," with the most provoking good humour. | Предвидя мучительное и бурное объяснение и внутренне поеживаясь от невольных укоров совести, капитан вошел в контору мистера Осборна нерешительной походкой, с самым мрачным видом. Когда он проходил через первую комнату, где властвовал мистер Чоппер, этот последний приветствовал его из-за своей конторки веселым поклоном, что еще больше расстроило Доббина. Мистер Чоппер подмигнул, кивнул головой и, указав пером на хозяйскую дверь, произнес: "Вы найдете патрона в отличном расположении духа!" - вложив в эти слова совершенно непонятную приветливость. |
| Osborne rose too, and shook him heartily by the hand, and said, "How do, my dear boy?" with a cordiality that made poor George's ambassador feel doubly guilty. His hand lay as if dead in the old gentleman's grasp. He felt that he, Dobbin, was more or less the cause of all that had happened. It was he had brought back George to Amelia: it was he had applauded, encouraged, transacted almost the marriage which he was come to reveal to George's father: and the latter was receiving him with smiles of welcome; patting him on the shoulder, and calling him "Dobbin, my dear boy." The envoy had indeed good reason to hang his head. | В довершение всего Осборн поднялся со своего места, крепко пожал руку капитану и промолвил: "Как поживаете, дорогой мой?" - с такой сердечностью, что посланник бедняги Джорджа почувствовал себя кругом виноватым. Рука его, словно мертвая, не ответила на крепкое пожатие старого джентльмена. Доббин чувствовал, что он был в большей или меньшей степени причиной всего происшедшего. Ведь это он убедил Джорджа вернуться к Эмилии; это он поощрял, одобрял и чуть ли не сам заключил тот брак, о котором явился теперь докладывать отцу Джорджа. А тот принимает его с приветливой улыбкой, похлопывает по плечу, называет "милым моим Доббином"! Да, посланцу Джорджа было от чего повесить голову. |
| Osborne fully believed that Dobbin had come to announce his son's surrender. Mr. Chopper and his principal were talking over the matter between George and his father, at the very moment when Dobbin's messenger arrived. Both agreed that George was sending in his submission. Both had been expecting it for some days--and "Lord! Chopper, what a marriage we'll have!" Mr. Osborne said to his clerk, snapping his big fingers, and jingling all the guineas and shillings in his great pockets as he eyed his subordinate with a look of triumph. | Осборн был в полной уверенности, что Доббин явился сообщить ему о капитуляции его сына. Мистер Чоппер и его патрон беседовали о Джордже как раз в тот момент, когда прибыл посыльный от Доббина, и оба пришли к заключению, что Джордж решил принести повинную. Оба ожидали этого уже несколько дней. "И, боже ты мой, Чоппер, какую мы теперь сыграем свадьбу!" - сказал мистер Осборн своему клерку; он даже прищелкнул толстыми пальцами и, побрякивая гинеями и шиллингами в своем огромном кармане, устремил на подчиненного торжествующий взгляд. |
| With similar operations conducted in both pockets, and a knowing jolly air, Osborne from his chair regarded Dobbin seated blank and silent opposite to him. "What a bumpkin he is for a Captain in the army," old Osborne thought. "I wonder George hasn't taught him better manners." | Все так же гремя деньгами в обоих карманах, Осборн с веселым многозначительным видом поглядел из своего кресла и на Доббина, когда тот уселся напротив него, бледный и безмолвный. "Что за увалень, а еще армейский капитан, - подумал старик Осборн. - Удивительно, как это Джордж не научил его лучшим манерам!" |
| At last Dobbin summoned courage to begin. | Наконец Доббин призвал всю свою храбрость и начал: |
| "Sir," said he, "I've brought you some very grave news. I have been at the Horse Guards this morning, and there's no doubt that our regiment will be ordered abroad, and on its way to Belgium before the week is over. And you know, sir, that we shan't be home again before a tussle which may be fatal to many of us." | - Сэр, я привез вам весьма важное известие. Я был сегодня утром в казармах конной гвардии и узнал достоверно, что нашему полку будет приказано выступить в заграничный поход и отправиться в Бельгию в течение этой недели. А вам известно, сэр, что мы не вернемся домой без потасовки, которая может оказаться роковой для многих из нас. |
| Osborne looked grave. | Осборн стал серьезен. |
| "My s--, the regiment will do its duty, sir, I daresay," he said. | - Я не сомневаюсь, что мой с... то есть ваш полк, сэр, исполнит свой долг, - произнес он. |
| "The French are very strong, sir," Dobbin went on. "The Russians and Austrians will be a long time before they can bring their troops down. We shall have the first of the fight, sir; and depend on it Boney will take care that it shall be a hard one." | - Французы очень сильны, сэр, - продолжал Доббин. - Русским и австрийцам понадобится много времени, чтобы подтянуть свои войска. Нам придется выдержать первый натиск, сэр, и - будьте покойны - Бонн позаботится о том, чтобы дело было жаркое! |
| "What are you driving at, Dobbin?" his interlocutor said, uneasy and with a scowl. "I suppose no Briton's afraid of any d--- Frenchman, hey?" | - К чему вы это клоните, Доббин? - воскликнул его собеседник, беспокойно хмурясь. - Я полагаю, ни один британец не побоится каких-то треклятых французов, а? |
| "I only mean, that before we go, and considering the great and certain risk that hangs over every one of us--if there are any differences between you and George--it would be as well, sir, that-- that you should shake hands: wouldn't it? Should anything happen to him, I think you would never forgive yourself if you hadn't parted in charity." | - Я хочу лишь сказать, что перед тем как нам уходить и принимая во внимание огромный и несомненный риск, которому каждый из нас подвергается... если у вас с Джорджем произошла размолвка... было бы хорошо, сор, если бы... если бы вы пожали друг другу руки, не так ли? Случись с ним что-либо, вы, как мне думается, никогда не простите себе, что не помирились с сыном. |
| As he said this, poor William Dobbin blushed crimson, and felt and owned that he himself was a traitor. But for him, perhaps, this severance need never have taken place. Why had not George's marriage been delayed? What call was there to press it on so eagerly? He felt that George would have parted from Amelia at any rate without a mortal pang. Amelia, too, MIGHT have recovered the shock of losing him. It was his counsel had brought about this marriage, and all that was to ensue from it. And why was it? Because he loved her so much that he could not bear to see her unhappy: or because his own sufferings of suspense were so unendurable that he was glad to crush them at once--as we hasten a funeral after a death, or, when a separation from those we love is imminent, cannot rest until the parting be over. | Произнося эти слова, бедный Уильям Доббин покраснел до корней волос и почувствовал себя гнусным предателем. Если бы не он, этого разлада, быть может, никогда бы не произошло. Почему нельзя было отложить брак Джорджа? Какая была надобность так торопить его? Доббин сознавал, что Джордж, во всяком случае, расстался бы с Эмилией без смертельной боли, Эмилия тоже могла бы оправиться от удара, причиненного ей потерей жениха. Это его, Доббина. совет привел к их браку и ко всему тому, что вытекало отсюда. Почему же это произошло? Потому, что он любил Эмилию так горячо, что не в силах был видеть ее несчастной? А может потому, что для него самою муки неизвестности были так невыносимы, что он рад был покончить с ними разом, - подобно тому, как мы, потеряв близкого человека, торопимся с похоронами или, в предвидении неизбежной разлуки с любимыми, не можем успокоиться, пока она не станет свершившимся фактом. |
| "You are a good fellow, William," said Mr. Osborne in a softened voice; "and me and George shouldn't part in anger, that is true. Look here. I've done for him as much as any father ever did. He's had three times as much money from me, as I warrant your father ever gave you. But I don't brag about that. How I've toiled for him, and worked and employed my talents and energy, I won't say. Ask Chopper. Ask himself. Ask the City of London. Well, I propose to him such a marriage as any nobleman in the land might be proud of-- the only thing in life I ever asked him--and he refuses me. Am I wrong? Is the quarrel of MY making? What do I seek but his good, for which I've been toiling like a convict ever since he was born? Nobody can say there's anything selfish in me. Let him come back. I say, here's my hand. I say, forget and forgive. As for marrying now, it's out of the question. Let him and Miss S. make it up, and make out the marriage afterwards, when he comes back a Colonel; for he shall be a Colonel, by G-- he shall, if money can do it. I'm glad you've brought him round. I know it's you, Dobbin. You've took him out of many a scrape before. Let him come. I shan't be hard. Come along, and dine in Russell Square to-day: both of you. The old shop, the old hour. You'll find a neck of venison, and no questions asked." | - Вы хороший малый, Уильям, - промолвил мистер Осборн более мягким тоном, - нам с Джорджем не следует расставаться в гневе, это так! Но послушайте меня. Я сделал для него столько, сколько не сделает для сына ни один отец. Ручаюсь вам, что он получал от меня втрое больше денег, чем вам когда-либо давал ваш батюшка! Но я не хвастаюсь этим. Как я трудился ради него, как работал, не жалея сил, об этом я говорить не буду. Спросите Чоппера. Спросите его самого. Спросите в лондонском Сити. И вот я предлагаю ему вступить в такой брак, каким может гордиться любой английский дворянин... Единственный раз в жизни я обратился к нему с просьбой - и он отказывает мне. Что же, разве я не прав? И разве это я затеял ссору? Чего же я ищу, как не его блага, ради которою я с самого его рождения тружусь, словно каторжник. Никто не может сказать, что во мне говорит какой-то эгоизм. Пусть он возвращается. Вот вам моя рука. Я говорю: все забыто и прощено! А о том. чтобы жениться теперь же, не может быть и речи. Пусть они с мисс Суорц помирятся, а пожениться могут потом, когда он вернется домой полковником, потому что он будет полковником, черт меня подери, обязательно будет, уж за деньгами дело не станет. Я рад, что вы его образумили. Я знаю, это сделали вы, Доббин! Вы л прежде не раз выручали его из беды. Пусть возвращается! Мы с ним поладим. Приходите-ка сегодня к нам на Рассел-сквер обедать - приходите оба. Прежний адрес, прежний час! Будет отличная оленина, и никаких неприятных разговоров. |
| This praise and confidence smote Dobbin's heart very keenly. Every moment the colloquy continued in this tone, he felt more and more guilty. | Эти похвалы и доверие острой болью пронзили сердце Доббина. По мере того как разговор продолжался в таком тоне, капитан чувствовал себя все более и более виноватым. |
| "Sir," said he, "I fear you deceive yourself. I am sure you do. George is much too high-minded a man ever to marry for money. A threat on your part that you would disinherit him in case of disobedience would only be followed by resistance on his." | - Сэр, - произнес он, - я боюсь, что вы себя обманываете. Я даже уверен, что это так. Джордж человек слишком возвышенных понятий, чтобы жениться на деньгах. В ответ на угрозу, что вы в случае неповиновения лишите его наследства, с его стороны может последовать только сопротивление. |
| "Why, hang it, man, you don't call offering him eight or ten thousand a year threatening him?" Mr. Osborne said, with still provoking good humour. "'Gad, if Miss S. will have me, I'm her man. I ain't particular about a shade or so of tawny." And the old gentleman gave his knowing grin and coarse laugh. | - Черт возьми, сэр, какая же это угроза, - предложить ему ежегодный доход в восемь или десять тысяч фунтов? - заметил мистер Осборн все с тем же вызывающим добродушием. - Если бы мисс Суорц пожелала в супруги меня, я, черт подери, был бы к ее услугам! Я не обращаю особого внимания на оттенок кожи! - И старый джентльмен хитро подмигнул и разразился хриплым смехом. |
| "You forget, sir, previous engagements into which Captain Osborne had entered," the ambassador said, gravely. | - Вы забываете, сэр, о прежних обязательствах, принятых на себя капитаном Осборном, - сказал Доббин очень серьезно. |
| "What engagements? What the devil do you mean? You don't mean," Mr. Osborne continued, gathering wrath and astonishment as the thought now first came upon him; "you don't mean that he's such a d--- fool as to be still hankering after that swindling old bankrupt's daughter? You've not come here for to make me suppose that he wants to marry HER? Marry HER, that IS a good one. My son and heir marry a beggar's girl out of a gutter. D--- him, if he does, let him buy a broom and sweep a crossing. She was always dangling and ogling after him, I recollect now; and I've no doubt she was put on by her old sharper of a father." | - Какие обязательства? На что вы, черт возьми, намекаете? Уж не хотите ли вы сказать, - продолжал мистер Осборн, вскипая гневом при внезапно осенившей его мысли, - уж не хотите ли вы сказать, что он такой треклятый болван, что все еще льнет к дочери этого старого мошенника и банкрота? Ведь не явились же вы сюда сообщить мне, что он хочет на ней жениться? Жениться на ней - еще чего! Чтобы мой сын и наследник женился на дочери нищего! Да черт бы его побрал, если он это сделает! Пусть тогда купит себе метлу и подметает улицы! Она всегда лезла к нему и строила ему глазки, я прекрасно помню. И, конечно же, по наущению старого пройдохи, ее папаши. |
| "Mr. Sedley was your very good friend, sir," Dobbin interposed, almost pleased at finding himself growing angry. "Time was you called him better names than rogue and swindler. The match was of your making. George had no right to play fast and loose--" | - Мистер Седли был вашим добрым другом, сэр, - перебил Доббин, с радостью чувствуя, что в нем тоже закипает гнев. - Было время, когда вы не называли его мошенником и негодяем. Этот брак - дело ваших рук! Джордж не имел права играть чувствами... |
| "Fast and loose!" howled out old Osborne. "Fast and loose! Why, hang me, those are the very words my gentleman used himself when he gave himself airs, last Thursday was a fortnight, and talked about the British army to his father who made him. What, it's you who have been a setting of him up--is it? and my service to you, CAPTAIN. It's you who want to introduce beggars into my family. Thank you for nothing, Captain. Marry HER indeed--he, he! why should he? I warrant you she'd go to him fast enough without." | - Чувствами? - взревел старик Осборн. - Играть чувствами!.. Черт меня возьми, ведь это те же самые слова, которые произнес и мой джентльмен, когда важничал тут в четверг, две недели назад, и вел разговоры о британской армии с отцом, который породил его. Так это вы настроили его, а? Очень вам благодарен, господин капитан! Так это вы хотите ввести в мою семью нищих! Весьма вам признателен, капитан! Еще чего - жениться на ней! Ха-ха-ха! Да на что это ему? Ручаюсь вам - она и без этого мигом к нему прибежит! |
| "Sir," said Dobbin, starting up in undisguised anger; "no man shall abuse that lady in my hearing, and you least of all." | - Сэр, - произнес Доббин с нескрываемой яростью, вскакивая на ноги, - я никому не позволю оскорблять эту молодую особу в моем присутствии, и меньше всего - вам! |
| "O, you're a-going to call me out, are you? Stop, let me ring the bell for pistols for two. Mr. George sent you here to insult his father, did he?" Osborne said, pulling at the bell-cord. | - Ах, вот как! Вы, чего доброго, еще на дуэль меня вызовете? Подождите, дайте я позвоню, чтобы нам подали пистолеты! Мистер Джордж прислал вас сюда затем, чтобы вы оскорбляли его отца? Так, что ли? - кричал мистер Осборн, дергая сонетку. |
| "Mr. Osborne," said Dobbin, with a faltering voice, "it's you who are insulting the best creature in the world. You had best spare her, sir, for she's your son's wife." | - Мистер Осборн, - возразил Доббин дрожащим голосом, - это вы оскорбляете лучшее в мире создание. Вам следовало бы пощадить ее, сэр, ведь она... жена вашего сына! |
| And with this, feeling that he could say no more, Dobbin went away, Osborne sinking back in his chair, and looking wildly after him. A clerk came in, obedient to the bell; and the Captain was scarcely out of the court where Mr. Osborne's offices were, when Mr. Chopper the chief clerk came rushing hatless after him. | И, произнеся эти слова, Доббин вышел, чувствуя, что не в силах больше разговаривать, а мистер Осборн откинулся на спинку своего кресла, устремив вслед уходившему безумный взор. Вошел клерк, послушный звонку. И не успел капитан выйти на улицу со двора, где помещалась контора мистера Осборна, как его догнал мистер Чоппер, совсем запыхавшийся и без шляпы. |
| "For God's sake, what is it?" Mr. Chopper said, catching the Captain by the skirt. "The governor's in a fit. What has Mr. George been doing?" | - Ради бога, что случилось? - воскликнул мистер Чоппер, хватая капитана за фалды. - Хозяину дурно! Скажите, что сделал мистер Джордж? |
| "He married Miss Sedley five days ago," Dobbin replied. "I was his groomsman, Mr. Chopper, and you must stand his friend." | - Он женился на мисс Седли пять дней тому назад, - отвечал Доббин. - Я был у него шафером, мистер Чоппер, а вы должны остаться ему другом. |
| The old clerk shook his head. | Старый клерк покачал головой. |
| "If that's your news, Captain, it's bad. The governor will never forgive him." | - Если вы принесли такие вести, капитан, значит, дело плохо! Хозяин никогда ему этого не простит. |
| Dobbin begged Chopper to report progress to him at the hotel where he was stopping, and walked off moodily westwards, greatly perturbed as to the past and the future. | Доббин попросил Чоппера сообщить ему о дальнейшем в гостиницу, где он остановился, и угрюмо зашагал в западную часть города, сильно взволнованный мыслями о прошедшем и о будущем. |
| When the Russell Square family came to dinner that evening, they found the father of the house seated in his usual place, but with that air of gloom on his face, which, whenever it appeared there, kept the whole circle silent. The ladies, and Mr. Bullock who dined with them, felt that the news had been communicated to Mr. Osborne. His dark looks affected Mr. Bullock so far as to render him still and quiet: but he was unusually bland and attentive to Miss Maria, by whom he sat, and to her sister presiding at the head of the table. | Когда обитатели дома на Рассел-сквер собрались в этот вечер к обеду, они застали главу семьи на обычном месте, но выражение его лица было так мрачно, что домочадцы, хорошо знавшие это выражение, не смели рта раскрыть. Девицы и мистер Буллок, обедавший у них, поняли, что новость доведена до сведения мистера Осборна. Его грозный вид так подействовал на мистера Буллока, что тот затих и присмирел и только был необычайно предупредителен к мисс Марии, рядом с которой сидел, и к ее сестре, занимавшей председательское место. |
| Miss Wirt, by consequence, was alone on her side of the board, a gap being left between her and Miss Jane Osborne. Now this was George's place when he dined at home; and his cover, as we said, was laid for him in expectation of that truant's return. Nothing occurred during dinner-time except smiling Mr. Frederick's flagging confidential whispers, and the clinking of plate and china, to interrupt the silence of the repast. The servants went about stealthily doing their duty. Mutes at funerals could not look more glum than the domestics of Mr. Osborne The neck of venison of which he had invited Dobbin to partake, was carved by him in perfect silence; but his own share went away almost untasted, though he drank much, and the butler assiduously filled his glass. | Мисс Уирт, таким образом, сидела в одиночестве на своей стороне стола, между нею и мисс Джейн Осборн оставалось пустое место. Это было место Джорджа, когда он обедал дома, и для него, как мы говорили, всегда был приготовлен прибор на случай возвращения блудного сына. За время обеда ничто не нарушало тишину, если не считать редких, шепотом произнесенных замечаний улыбавшегося мистера Фредерика да звона посуды и серебра. Слуги бесшумно двигались вокруг стола, исполняя свои обязанности. Факельщики на похоронах - и те не отличаются таким мрачным видом, какой был у лакеев мистера Осборна! Оленина, на которую он приглашал Доббина, была разрезана стариком в полнейшем молчании, но кусок дичины, взятый им себе, убрали со стола почти нетронутым; зато пил он много, и дворецкий усердно наполнял его стакан. |
| At last, just at the end of the dinner, his eyes, which had been staring at everybody in turn, fixed themselves for a while upon the plate laid for George. He pointed to it presently with his left hand. His daughters looked at him and did not comprehend, or choose to comprehend, the signal; nor did the servants at first understand it. | Наконец, когда было подано последнее блюдо, глаза мистера Осборна, которые он поочередно устремлял на каждого, остановились на приборе, поставленном для Джорджа. Мистер Осборн указал на прибор левой рукой. Дочери глядели на него, не понимая или не желая понять этот знак, да и лакеи сперва его не поняли. |
| "Take that plate away," at last he said, getting up with an oath-- and with this pushing his chair back, he walked into his own room. | - Убрать этот прибор! - крикнул он наконец, вставая из-за стола, и, с проклятием оттолкнув кресло, удалился к себе. |
| Behind Mr. Osborne's dining-room was the usual apartment which went in his house by the name of the study; and was sacred to the master of the house. Hither Mr. Osborne would retire of a Sunday forenoon when not minded to go to church; and here pass the morning in his crimson leather chair, reading the paper. A couple of glazed book- cases were here, containing standard works in stout gilt bindings. The "Annual Register," the "Gentleman's Magazine," "Blair's Sermons," and "Hume and Smollett." From year's end to year's end he never took one of these volumes from the shelf; but there was no member of the family that would dare for his life to touch one of the books, except upon those rare Sunday evenings when there was no dinner-party, and when the great scarlet Bible and Prayer-book were taken out from the corner where they stood beside his copy of the Peerage, and the servants being rung up to the dining parlour, Osborne read the evening service to his family in a loud grating pompous voice. No member of the household, child, or domestic, ever entered that room without a certain terror. Here he checked the housekeeper's accounts, and overhauled the butler's cellar-book. Hence he could command, across the clean gravel court-yard, the back entrance of the stables with which one of his bells communicated, and into this yard the coachman issued from his premises as into a dock, and Osborne swore at him from the study window. Four times a year Miss Wirt entered this apartment to get her salary; and his daughters to receive their quarterly allowance. George as a boy had been horsewhipped in this room many times; his mother sitting sick on the stair listening to the cuts of the whip. The boy was scarcely ever known to cry under the punishment; the poor woman used to fondle and kiss him secretly, and give him money to soothe him when he came out. | Позади столовой была комната, известная в доме под названием кабинета. Это было святилище главы семейства. Сюда мистер Осборн обычно удалялся в воскресенье утром, когда ему не хотелось идти в церковь, и проводил здесь все утро, сидя в малиновом кожаном кресле и читая газету. Здесь стояли два-три стеклянных книжных шкафа с многотомными изданиями в прочных позолоченных переплетах: "Годичные ведомости", "Журнал для джентльменов", "Проповеди Блепра" и "Юм и Смоллет". Годами мистер Осборн не снимал с полок ни одного из этих томов, но никто из членов семейства никогда ни под каким видом не посмел бы до них дотронуться. Исключением являлись те редкие воскресные вечера, когда не устраивалось званых обедов. Большая Библия в красном переплете и молитвенник вынимались тогда из уголка, где они стояли рядом с "Книгой пэров", прислуга созывалась звонком в парадную гостиную, и Осборн читал своему семейству вечернюю службу неестественно громким и резким голосом. Никто в доме, ни чада, ни домочадцы, не входил в эту комнату без некоторого трепета. Здесь мистер Осборн проверял счета экономки и просматривал инвентарную книгу винного погреба, подаваемую дворецким. Отсюда ему была видна в глубине чистого, усыпанного гравием дворика задняя дверь конюшни, куда был проведен один из звонков. Кучер выходил в этот дворик, словно узник на казнь, и Осборн ругал его из окна кабинета. Четыре раза в год мисс Уирт являлась в эту комнату за своим жалованьем, а дочери мистера Осборна - за своими карманными деньгами. Джорджа, когда он был мальчиком, частенько драли в этой комнате, а мать сидела в это время на лестнице ни жива ни мертва, прислушиваясь к ударам плетки. Мальчик никогда не кричал, когда его пороли, а после наказания бедная женщина украдкой ласкала и целовала его и потихоньку давала ему денег. |
| There was a picture of the family over the mantelpiece, removed thither from the front room after Mrs. Osborne's death--George was on a pony, the elder sister holding him up a bunch of flowers; the younger led by her mother's hand; all with red cheeks and large red mouths, simpering on each other in the approved family-portrait manner. The mother lay underground now, long since forgotten--the sisters and brother had a hundred different interests of their own, and, familiar still, were utterly estranged from each other. Some few score of years afterwards, when all the parties represented are grown old, what bitter satire there is in those flaunting childish family-portraits, with their farce of sentiment and smiling lies, and innocence so self-conscious and self-satisfied. Osborne's own state portrait, with that of his great silver inkstand and arm- chair, had taken the place of honour in the dining-room, vacated by the family-piece. | Над камином висел семейный портрет, перенесенный сюда из столовой после смерти миссис Осборн: Джордж верхом на пони, старшая сестра подает ему букет цветов, а младшую мать держит за руку. Все с румяными щеками, большими красными ртами и глупо улыбаются друг другу, как принято изображать на семейных портретах. Мать лежала теперь в земле, давно всеми забытая: у сектор и у брата появились свои разнообразные интересы, и они стали совершенно чужими друг другу. Через несколько десятков лет, когда все изображенные на портрете состарились, какой горькой сатирой кажутся такие наивные хвастливые семейные портреты - вся эта комедия чувств и лживых улыбок, и невинности, столь застенчивой и столь самодовольной! Почетное место в столовой, освобожденное семейной группой, занял парадный портрет самого Осборна, его кресла и большой серебряной чернильницы. |
| To this study old Osborne retired then, greatly to the relief of the small party whom he left. When the servants had withdrawn, they began to talk for a while volubly but very low; then they went upstairs quietly, Mr. Bullock accompanying them stealthily on his creaking shoes. He had no heart to sit alone drinking wine, and so close to the terrible old gentleman in the study hard at hand. | Вот в этот-то кабинет и удалился теперь старик Осборн, к великому облегчению всего небольшого общества, которое он покинул. Когда слуги ушли, оставшиеся начали было беседовать оживленно, но вполголоса, а потом тихонько отправились наверх, причем мистер Булкок последовал за дамами, осторожно ступая в своих скрипучих башмаках. У него не хватило духу в одиночестве пить вино, да еще так близко от страшного старого джентльмена, сидевшего рядом, у себя в кабинете. |
| An hour at least after dark, the butler, not having received any summons, ventured to tap at his door and take him in wax candles and tea. The master of the house sate in his chair, pretending to read the paper, and when the servant, placing the lights and refreshment on the table by him, retired, Mr. Osborne got up and locked the door after him. This time there was no mistaking the matter; all the household knew that some great catastrophe was going to happen which was likely direly to affect Master George. | Уже давно стемнело, когда дворецкий, не получая никаких распоряжений, решился постучать в дверь и подать в кабинет восковые свечи и чай. Хозяин дома сидел в кресле, делая вид, будто читает газету, и когда слуга, поставив около него свечи и чайный прибор, удалился, Осборн поднялся и запер за ним дверь на ключ. На этот раз не оставалось никаких сомнений: все домочадцы поняли, что надвигается какая-то страшная катастрофа и что мистеру Джорджу несдобровать. |
| In the large shining mahogany escritoire Mr. Osborne had a drawer especially devoted to his son's affairs and papers. Here he kept all the documents relating to him ever since he had been a boy: here were his prize copy-books and drawing-books, all bearing George's hand, and that of the master: here were his first letters in large round-hand sending his love to papa and mamma, and conveying his petitions for a cake. His dear godpapa Sedley was more than once mentioned in them. Curses quivered on old Osborne's livid lips, and horrid hatred and disappointment writhed in his heart, as looking through some of these papers he came on that name. They were all marked and docketed, and tied with red tape. It was--"From Georgy, requesting 5s., April 23, 18--; answered, April 25"--or "Georgy about a pony, October 13"--and so forth. In another packet were "Dr. S.'s accounts"--"G.'s tailor's bills and outfits, drafts on me by G. Osborne, jun.," &c.--his letters from the West Indies--his agent's letters, and the newspapers containing his commissions: here was a whip he had when a boy, and in a paper a locket containing his hair, which his mother used to wear. | В большом полированном бюро красного дерева у мистера Осборна был ящик, отведенный для дел и бумаг его сына. Здесь хранились все документы, касавшиеся Джорджа, с тех самых пор, как он был ребенком: здесь были его тетрадки и альбомы для рисования с похвальными отзывами, с пометками учителей; здесь были его первые письма, написанные крупным круглым почерком, с поцелуями папеньке и маменьке и с просьбой о присылке пирогов. Не раз упоминался в них его дорогой крестный Седли. Проклятия срывались с помертвевших губ старика Осборна, и страшная ненависть и злоба закипали у него в груди, когда он, просматривая письма, встречал это имя. Все бумаги были занумерованы, надписаны и перевязаны красной тесьмой. На них значилось: "От Джорджи с просьбой о 5 шиллингах. 23 апреля 18..; ответ - 25 апреля". Или: "Джорджи: относительно пони, 13 октября", и так далее. В другом пакете были: "Счета доктора С.", "Счета портного Джорджи и за экипировку; векселя на меня, выданные Дж. Осборном-младшим", и т. д. Его письма из Вест-Индии;" письма его агента и газеты, в которых было напечатано о его производствах. Здесь же хранился детский хлыстик Джорджа, а в бумажке медальон с его локоном, который всегда носила его мать. |
| Turning one over after another, and musing over these memorials, the unhappy man passed many hours. His dearest vanities, ambitious hopes, had all been here. What pride he had in his boy! He was the handsomest child ever seen. Everybody said he was like a nobleman's son. A royal princess had remarked him, and kissed him, and asked his name in Kew Gardens. What City man could show such another? Could a prince have been better cared for? Anything that money could buy had been his son's. He used to go down on speech-days with four horses and new liveries, and scatter new shillings among the boys at the school where George was: when he went with George to the depot of his regiment, before the boy embarked for Canada, he gave the officers such a dinner as the Duke of York might have sat down to. Had he ever refused a bill when George drew one? There they were--paid without a word. Many a general in the army couldn't ride the horses he had! He had the child before his eyes, on a hundred different days when he remembered George after dinner, when he used to come in as bold as a lord and drink off his glass by his father's side, at the head of the table--on the pony at Brighton, when he cleared the hedge and kept up with the huntsman--on the day when he was presented to the Prince Regent at the levee, when all Saint James's couldn't produce a finer young fellow. And this, this was the end of all!--to marry a bankrupt and fly in the face of duty and fortune! What humiliation and fury: what pangs of sickening rage, balked ambition and love; what wounds of outraged vanity, tenderness even, had this old worldling now to suffer under! | Несчастный провел много часов, перебирая эти реликвии и раздумывая над ними. Его самые честолюбивые мечты, самые заветные упования - все было здесь. Как он гордился своим мальчиком! Более красивого ребенка он не встречал. Все говорили, что он похож на сына настоящего аристократа. Одна из принцесс королевской крови заметила его на прогулке в садах Кью, поцеловала и спросила, как его зовут. Какой еще делец из Сити мог похвастаться таким сыном? Ни об одном принце так не заботились, как о нем. Его сын имел все, что можно было приобрести за деньги. Сам Осборн приезжал и дни актов в школу на четверке лошадей, со слугами в новых ливреях, и одарял новенькими шиллингами учеников, товарищей Джорджа. А когда он отправился с Джорджем на судно его полка, перед тем как юноша отплыл в Канаду, он задал офицерам такой обед, что на нем мог бы присутствовать сам герцог Йоркский. Разве он отказывался когда-либо платить по векселям, которые Джордж выдавал на него? Вот они, и все оплачены беспрекословно! Не у всякого генерала были такие лошади, на каких ездил Джордж! Он вспоминал сына в самые различные периоды жизни, и тот вставал перед его глазами то после обеда, когда приходил в столовую, смелый, как лорд, и отпивал из отцовской рюмки, сидя рядом с ним во главе стола; то верхом на пони в Брайтоне, когда он перескочил через изгородь и не отставал от взрослых охотников; то в день, когда он был представлен принцу-регенту на парадном выходе и весь Сент-Джеймский двор не мог похвастаться другим таким молодцом! И вот конец всему! Жениться на дочери банкрота, пренебречь сыновним долгом и богатством! Какое унижение и ярость, какое крушение честолюбивых надежд и любви, какую боль оскорбленного тщеславия и даже отцовской нежности познал теперь этот суетный старик! |
| Having examined these papers, and pondered over this one and the other, in that bitterest of all helpless woe, with which miserable men think of happy past times--George's father took the whole of the documents out of the drawer in which he had kept them so long, and locked them into a writing-box, which he tied, and sealed with his seal. Then he opened the book-case, and took down the great red Bible we have spoken of a pompous book, seldom looked at, and shining all over with gold. There was a frontispiece to the volume, representing Abraham sacrificing Isaac. Here, according to custom, Osborne had recorded on the fly-leaf, and in his large clerk-like hand, the dates of his marriage and his wife's death, and the births and Christian names of his children. Jane came first, then George Sedley Osborne, then Maria Frances, and the days of the christening of each. Taking a pen, he carefully obliterated George's names from the page; and when the leaf was quite dry, restored the volume to the place from which he had moved it. Then he took a document out of another drawer, where his own private papers were kept; and having read it, crumpled it up and lighted it at one of the candles, and saw it burn entirely away in the grate. It was his will; which being burned, he sate down and wrote off a letter, and rang for his servant, whom he charged to deliver it in the morning. It was morning already: as he went up to bed, the whole house was alight with the sunshine; and the birds were singing among the fresh green leaves in Russell Square. | Перебрав бумаги и посидев в задумчивости то над одной, то над другой, погруженный в горчайшую из всех беспомощных печалей - ту, с какой несчастные вспоминают о счастливых минувших временах, отец Джорджа вынул всю кипу документов из ящика, где он держал ее так долго, и запер в шкатулку, перевязав и запечатав своей печатью. Затем он открыл книжный шкаф и снял с полки большую красную Библию, о которой мы уже говорили, - пышно разукрашенную и редко раскрываемую книгу, сверкающую золотом. Ее фронтиспис изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака. Здесь, на первом чистом листе, Осборн, согласно обычаю, записывал четким писарским почерком даты своего брака и смерти жены и дни рождения и имена своих детей: сперва шла Джейн, затем Джордж Седли Осборн, потом Мария Фрэнсис, и дни крещения каждого. Взяв перо, Осборн тщательно вычеркнул имя Джорджа, и когда листок совершенно высох, поставил книгу обратно на место, откуда взял ее. Затем вынул из другого ящика, где хранились его личные бумаги, какой-то документ и, перечтя его, скомкал, зажег от одной из свечей и не спускал с него глаз, пока тот не сгорел дотла на каминной решетке. Это было его духовное завещание. Когда оно сгорело, Осборн присел к столу и написал какое-то письмо, потом позвонил слуге и велел ему доставить утром по адресу. А утро уже наступило: когда старик поднимался к себе в спальню, весь дом был залит солнечным светом и среди свежей зеленой листвы Рассел-сквер распевали птицы. |
| Anxious to keep all Mr. Osborne's family and dependants in good humour, and to make as many friends as possible for George in his hour of adversity, William Dobbin, who knew the effect which good dinners and good wines have upon the soul of man, wrote off immediately on his return to his inn the most hospitable of invitations to Thomas Chopper, Esquire, begging that gentleman to dine with him at the Slaughters' next day. The note reached Mr. Chopper before he left the City, and the instant reply was, that "Mr. Chopper presents his respectful compliments, and will have the honour and pleasure of waiting on Captain D." The invitation and the rough draft of the answer were shown to Mrs. Chopper and her daughters on his return to Somers' Town that evening, and they talked about military gents and West End men with great exultation as the family sate and partook of tea. When the girls had gone to rest, Mr. and Mrs. C. discoursed upon the strange events which were occurring in the governor's family. Never had the clerk seen his principal so moved. When he went in to Mr. Osborne, after Captain Dobbin's departure, Mr. Chopper found his chief black in the face, and all but in a fit: some dreadful quarrel, he was certain, had occurred between Mr. O. and the young Captain. Chopper had been instructed to make out an account of all sums paid to Captain Osborne within the last three years. "And a precious lot of money he has had too," the chief clerk said, and respected his old and young master the more, for the liberal way in which the guineas had been flung about. The dispute was something about Miss Sedley. Mrs. Chopper vowed and declared she pitied that poor young lady to lose such a handsome young fellow as the Capting. As the daughter of an unlucky speculator, who had paid a very shabby dividend, Mr. Chopper had no great regard for Miss Sedley. He respected the house of Osborne before all others in the City of London: and his hope and wish was that Captain George should marry a nobleman's daughter. The clerk slept a great deal sounder than his principal that night; and, cuddling his children after breakfast (of which he partook with a very hearty appetite, though his modest cup of life was only sweetened with brown sugar), he set off in his best Sunday suit and frilled shirt for business, promising his admiring wife not to punish Captain D.'s port too severely that evening. | Заботясь о том, чтобы умилостивить всех членов семейства мистера Осборна и их присных, и желая снискать Джорджу в час постигшей его невзгоды как можно больше друзей, Уильям Доббин, которому было известно, какое влияние оказывают на человеческую душу хороший обед и доброе вино, придя к себе в гостиницу, послал самое радушное приглашение Томасу Чопперу, эсквайру, прося этого джентльмена отобедать с ним на следующий день у Слотера. Письмо застало мистера Чоппера еще в Сити, и он немедленно написал ответ, гласивший, что "мистер Чоппер свидетельствует свое глубокое уважение капитану Доббину и будет иметь честь и удовольствие" и т. д. Приглашение и черновик ответа на него были показаны миссис Чоппер и его дочерям, как только старший клерк воротился вечером домой, в Семерстаун; и когда семейство уселось пить чай, то за столом только и было разговора, что о благородных офицерах и вест-эндских аристократах. Когда же девочки пошли спать, мистер и миссис Чоппер начали обсуждать странные события, происходящие в семействе хозяина. Никогда еще клерк не видел его таким взволнованным. Войдя к мистеру Осборну после ухода капитана Доб-бина, мистер Чоппер застал своего хозяина с почерневшим лицом и чуть ли не в обмороке. Старый конторщик был уверен, что между мистером Осборном и молодым капитаном произошла какая-то ужасная ссора. Чопперу было дано распоряжение составить выписку всех сумм, выплаченных капитану Осборну за последние три года. "И цифра получилась не маленькая", - заявил он, проникаясь еще большим уважением к своим хозяевам - и старому и молодому - за ту щедрость, с какой они сорили гинеями. Спор вышел как будто бы из-за мисс Седли. Миссис Чоппер клятвенно заверяла, что ей очень жаль бедную девушку: подумать только - потерять такого красивого молодого человека, как капитан! Мистер Чоппер не питал особого уважения к мисс Седли, как к дочери неудачливого спекулянта, и всегда-то платившего очень скудный дивиденд. Он уважал фирму Осборна превыше всех других в лондонском Сиги, и его надеждой и желанием было, чтобы капитан Джордж женился на дочери какого-нибудь аристократа. Клерк спал в эту ночь гораздо спокойнее своего принципала. А после раннего завтрака (который он съел с отменным аппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только сахарным песком) приласкал детей, нарядился в лучшее свое платье и рубашку с брыжами и отправился в контору, пообещав восхищенной его видом жене не очень налегать вечером на портвейн капитана Доббина. |
| Mr. Osborne's countenance, when he arrived in the City at his usual time, struck those dependants who were accustomed, for good reasons, to watch its expression, as peculiarly ghastly and worn. At twelve o'clock Mr. Higgs (of the firm of Higgs & Blatherwick, solicitors, Bedford Row) called by appointment, and was ushered into the governor's private room, and closeted there for more than an hour. At about one Mr. Chopper received a note brought by Captain Dobbin's man, and containing an inclosure for Mr. Osborne, which the clerk went in and delivered. A short time afterwards Mr. Chopper and Mr. Birch, the next clerk, were summoned, and requested to witness a paper. "I've been making a new will," Mr. Osborne said, to which these gentlemen appended their names accordingly. No conversation passed. Mr. Higgs looked exceedingly grave as he came into the outer rooms, and very hard in Mr. Chopper's face; but there were not any explanations. It was remarked that Mr. Osborne was particularly quiet and gentle all day, to the surprise of those who had augured ill from his darkling demeanour. He called no man names that day, and was not heard to swear once. He left business early; and before going away, summoned his chief clerk once more, and having given him general instructions, asked him, after some seeming hesitation and reluctance to speak, if he knew whether Captain Dobbin was in town? | Когда мистер Осборн явился в свое обычное время в Сити, вид его поразил всех подчиненных, привыкших, по вполне понятным причинам, наблюдать за выражением хозяйского лица, - до того он был бледен и утомлен. В двенадцать часов мистер Хигс (адвокатская контора Хигс и Болтунигс на Бедфор-роу), явившийся по экстренному вызову, был проведен в кабинет мистера Осборна и беседовал с ним наедине свыше часа. Около часу дня мистер Чоппер получил записку, принесенную денщиком капитана Доббина, со вложением письма для мистера Осборна, которое клерк и передал по назначению, войдя в кабинет. Немного спустя туда снова были приглашены мистер Чоппер и мистер Берч, второй клерк, которым было предложено расписаться в качестве свидетелей на представленном им документе. "Я составил новое завещание", - сказал мистер Осборн, и вышеупомянутые джентльмены снабдили документ своими подписями. Совершилось это в полном молчании. У мистера Хигса был чрезвычайно серьезный вид, когда он вышел в помещение конторы; он строго поглядел на мистера Чоппера, но никаких объяснений не последовало. Было замечено, что мистер Осборн в тот день держал себя как-то особенно тихо и кротко, к великому изумлению тех, кто с самого утра ждал бури. Он никого не разносил, ни разу не выругался и рано оставил контору, а перед уходом еще раз вызвал к себе старшего клерка и, дав ему общие указания, спросил с видимой неохотой: не известно ли ему, в городе капитан Доббин или нет? |
| Chopper said he believed he was. Indeed both of them knew the fact perfectly. | Чоппер ответил, что он, кажется, здесь. На самом деле это было прекрасно известно и тому и другому. |
| Osborne took a letter directed to that officer, and giving it to the clerk, requested the latter to deliver it into Dobbin's own hands immediately. | Осборн взял со стола письмо, адресованное этому офицеру, и, передав его клерку, попросил немедленно вручить Доббину в собственные руки. |
| "And now, Chopper," says he, taking his hat, and with a strange look, "my mind will be easy." | - Теперь, Чоппер, - сказал он, берясь за шляпу и как-то странно глядя на клерка, - у меня будет легче на душе! |
| Exactly as the clock struck two (there was no doubt an appointment between the pair) Mr. Frederick Bullock called, and he and Mr. Osborne walked away together. | Ровно в два часа (несомненно, по предварительному уговору) явился мистер Фредерик Буллок, и они с мистером Осборном уехали вместе. |
| The Colonel of the --th regiment, in which Messieurs Dobbin and Osborne had companies, was an old General who had made his first campaign under Wolfe at Quebec, and was long since quite too old and feeble for command; but he took some interest in the regiment of which he was the nominal head, and made certain of his young officers welcome at his table, a kind of hospitality which I believe is not now common amongst his brethren. Captain Dobbin was an especial favourite of this old General. Dobbin was versed in the literature of his profession, and could talk about the great Frederick, and the Empress Queen, and their wars, almost as well as the General himself, who was indifferent to the triumphs of the present day, and whose heart was with the tacticians of fifty years back. This officer sent a summons to Dobbin to come and breakfast with him, on the morning when Mr. Osborne altered his will and Mr. Chopper put on his best shirt frill, and then informed his young favourite, a couple of days in advance, of that which they were all expecting--a marching order to go to Belgium. The order for the regiment to hold itself in readiness would leave the Horse Guards in a day or two; and as transports were in plenty, they would get their route before the week was over. Recruits had come in during the stay of the regiment at Chatham; and the old General hoped that the regiment which had helped to beat Montcalm in Canada, and to rout Mr. Washington on Long Island, would prove itself worthy of its historical reputation on the oft-trodden battle-grounds of the Low Countries. | Командиром *** полка, в котором Доббин и Осборн командовали ротами, был старый генерал, проделавший свою первую кампанию в Квебеке под начальством Вульфа. Годы и болезни давно вывели его из строя, но он продолжал интересоваться полком, главой которого по-прежнему числился, и радушно приглашал кое-кого из своих молодых офицеров к столу, - гостеприимство, ныне, как мне кажется, отнюдь не распространенное среди его собратьев. Особенно любил старый генерал капитана Доббина. Доббин был начитан по своей части и мог беседовать о Фридрихе Великом, об императрице Терезии и об их воинах почти с таким же знанием дела, как и сам генерал, который был равнодушен к триумфам настоящего времени и все свои симпатии отдавал полководцам, прославившимся полвека тому назад. В то самое утро, когда мистер Осборн изменил свое духовное завещание, а мистер Чоппер надел лучшую свою рубашку с брыжами, генерал пригласил Доббина к себе позавтракать и за завтраком сообщил своему любимцу - дня за два до опубликования - о том, чего все ожидали: о приказе выступать в Бельгию. Приказ полку быть в готовности будет издан через день или два, а так как кораблей для перевозки войск вполне достаточно, то не пройдет и недели, как они будут уже на пути в Бельгию. В Чатеме полк пополнился новобранцами, и старый генерал выразил надежду, что полк, участвовавший в победоносном бою против Монкальма в Канаде и в разгроме мистера Вашингтона на Лонг-Айленде, сумеет показать себя и на нидерландских полях, бывших свидетелями многих кровопролитных сражений. |
| "And so, my good friend, if you have any affaire la, said the old General, taking a pinch of snuff with his trembling white old hand, and then pointing to the spot of his robe de chambre under which his heart was still feebly beating, "if you have any Phillis to console, or to bid farewell to papa and mamma, or any will to make, I recommend you to set about your business without delay." With which the General gave his young friend a finger to shake, and a good-natured nod of his powdered and pigtailed head; and the door being closed upon Dobbin, sate down to pen a poulet (he was exceedingly vain of his French) to Mademoiselle Amenaide of His Majesty's Theatre. | - Итак, мой добрый друг, если у вас есть какая-нибудь affaire la {Интрижка (франц.).}, - сказал старый генерал, беря щепоточку табаку дрожащими старческими пальцами, и затем указывая на то место под robe de chambre {Халатом (франц.).}, где у него все еще слабо билось сердце, - если у вас есть какая-нибудь Филлида, которую надо утешить, или если вам нужно попрощаться с папенькой и мамонькой, или же составить завещание, - рекомендую вам заняться этим безотлагательно! - После чего генерал подал своему молодому другу палец для пожатия и добродушно кивнул ему головой в напудренном парике с косичкой. А когда дверь за Доббином закрылась, взялся за перо и написал poulet {Любовную записку (франц.).} (он кичился своим знанием французского языка) мадемуазель Аменаиде из Театра Его Величества. |
| This news made Dobbin grave, and he thought of our friends at Brighton, and then he was ashamed of himself that Amelia was always the first thing in his thoughts (always before anybody--before father and mother, sisters and duty--always at waking and sleeping indeed, and all day long); and returning to his hotel, he sent off a brief note to Mr. Osborne acquainting him with the information which he had received, and which might tend farther, he hoped, to bring about a reconciliation with George. | Это известие заставило Доббина призадуматься. Он вспомнил о своих друзьях в Брайтоне и тут же устыдился, что Эмилия всегда занимала первое место в его думах (он думал о ней больше, чем об отце с матерью, о сестрах и служебном долге; всегда - и наяву, и во сне, и вообще в течение всего дня и ночи). Вернувшись к себе в гостиницу, он отправил мистеру Осборну коротенькую записку, доводя до его сведения о полученном известии, которое могло, как он надеялся, побудить отца к примирению с Джорджем. |
| This note, despatched by the same messenger who had carried the invitation to Chopper on the previous day, alarmed the worthy clerk not a little. It was inclosed to him, and as he opened the letter he trembled lest the dinner should be put off on which he was calculating. His mind was inexpressibly relieved when he found that the envelope was only a reminder for himself. ("I shall expect you at half-past five," Captain Dobbin wrote.) He was very much interested about his employer's family; but, que voulez-vous? a grand dinner was of more concern to him than the affairs of any other mortal. | Записка эта, отправленная с тем же посыльным, который отнес накануне приглашение Чопперу, немного встревожила достойного клерка. Она была адресована ему, и, вскрывая конверт, он трепетал при мысли, уж не откладывается ли, чего доброго, обед, на который он рассчитывал. У него сразу отлегло от сердца, когда он убедился, что для него самого в конверте было только напоминание. ("Я буду ждать вас в половине шестого", - писал капитан Доббин.) Чоппер очень входил в интересы хозяйского семейства, - но que voulez-vous! {Что вы хотите! (франц.).} - парадный обед занимал его гораздо больше, чем чьи бы то ни было чужие дела. |
| Dobbin was quite justified in repeating the General's information to any officers of the regiment whom he should see in the course of his peregrinations; accordingly he imparted it to Ensign Stubble, whom he met at the agent's, and who--such was his military ardour--went off instantly to purchase a new sword at the accoutrement-maker's. Here this young fellow, who, though only seventeen years of age, and about sixty-five inches high, with a constitution naturally rickety and much impaired by premature brandy and water, had an undoubted courage and a lion's heart, poised, tried, bent, and balanced a weapon such as he thought would do execution amongst Frenchmen. Shouting "Ha, ha!" and stamping his little feet with tremendous energy, he delivered the point twice or thrice at Captain Dobbin, who parried the thrust laughingly with his bamboo walking-stick. | Доббин был уполномочен генералом передать полученное сообщение всем офицерам полка, каких он мог увидеть во время своих скитаний по городу. Поэтому он рассказал новость прапорщику Стаблу, повстречавшись с ним у агента, и тот со свойственным ему воинственным пылом немедленно отправился покупать новую саблю у поставщика военного снаряжения. Там этот юноша, - который хотя и достиг всего лишь семнадцатилетнего возраста и ростом не превышал шестидесяти пяти дюймов, к тому же был хил от рождения и сильно расшатал свое здоровье неумеренным потреблением коньяка, но отличался несомненной отвагой и храбростью льва, - начал взвешивать в руке, пробовать сгибать и примерять оружие, с помощью которого он намеревался сеять смерть и ужас среди французов. Выкрикивая "га, га!" и с необычайной энергией притопывая маленькой ножкой, он сделал два-три выпада, наставляя острие на капитана Доббина, которых! со смехом парировал его удары своей бамбуковой тростью. |
| Mr. Stubble, as may be supposed from his size and slenderness, was of the Light Bobs. Ensign Spooney, on the contrary, was a tall youth, and belonged to (Captain Dobbin's) the Grenadier Company, and he tried on a new bearskin cap, under which he looked savage beyond his years. Then these two lads went off to the Slaughters', and having ordered a famous dinner, sate down and wrote off letters to the kind anxious parents at home--letters full of love and heartiness, and pluck and bad spelling. Ah! there were many anxious hearts beating through England at that time; and mothers' prayers and tears flowing in many homesteads. | Мистер Стабл, как можно было судить но его росту и худобе, принадлежал к легкой инфантерии. Зато прапорщик Спуни, юноша рослый, состоял в гренадерской роте (капитана Доббина), и он тут же занялся примеркой новой медвежьей шапки, в которой имел свирепый не по возрасту вид. Затем оба юнца отправились к Слотеру и, заказав обед на славу, уселись писать письма родителям - письма, полные любви, сердечности, отваги и орфографических ошибок. Ах! Много сердец тревожно билось тогда по всей Англии! И во многих домах возносились к небу слезные материнские молитвы! |
| Seeing young Stubble engaged in composition at one of the coffee- room tables at the Slaughters', and the tears trickling down his nose on to the paper (for the youngster was thinking of his mamma, and that he might never see her again), Dobbin, who was going to write off a letter to George Osborne, relented, and locked up his desk. | Увидев юного Стабла, трудившегося над письмом за одним из столиков в общей зале "Слотера", причем слезы так и капали у него с носа на бумагу (он думал о своей маменьке и о том, что, может быть, никогда ее больше не увидит), Доббин, собиравшийся написать письмо Джорджу Осборну, призадумался и закрыл конторку. |
| "Why should I?" said he. "Let her have this night happy. I'll go and see my parents early in the morning, and go down to Brighton myself to-morrow." | "К чему писать? - сказал он себе. - Пусть она безмятежно поспит эту ночь. Завтра утром я навещу своих родителей, а потом сам съезжу в Брайтон". |
| So he went up and laid his big hand on young Stubble's shoulder, and backed up that young champion, and told him if he would leave off brandy and water he would be a good soldier, as he always was a gentlemanly good-hearted fellow. Young Stubble's eyes brightened up at this, for Dobbin was greatly respected in the regiment, as the best officer and the cleverest man in it. | Он встал, подошел к Стаблу и, положив свою большую руку ему на плечо, подбодрил юного воина, сказав, что если он бросит пить коньяк, то станет хорошим солдатом, - так как всегда был благородным, сердечным малым. Глаза юного Стабла заблестели от этих слов, потому что Доббин пользовался большим уважением в полку, как лучший офицер и умнейший человек. |
| "Thank you, Dobbin," he said, rubbing his eyes with his knuckles, "I was just--just telling her I would. And, O Sir, she's so dam kind to me." | - Спасибо, Доббин, - ответил он, утирая глаза кулаками. - Я как раз и писал... как раз и писал ей, что брошу! Ах, сэр, она так меня любит! |
| The water pumps were at work again, and I am not sure that the soft-hearted Captain's eyes did not also twinkle. | Тут насосы опять заработали, и я не уверен, не замигали ли глаза и у мягкосердечного капитана. |
| The two ensigns, the Captain, and Mr. Chopper, dined together in the same box. Chopper brought the letter from Mr. Osborne, in which the latter briefly presented his compliments to Captain Dobbin, and requested him to forward the inclosed to Captain George Osborne. Chopper knew nothing further; he described Mr. Osborne's appearance, it is true, and his interview with his lawyer, wondered how the governor had sworn at nobody, and--especially as the wine circled round--abounded in speculations and conjectures. But these grew more vague with every glass, and at length became perfectly unintelligible. At a late hour Captain Dobbin put his guest into a hackney coach, in a hiccupping state, and swearing that he would be the kick--the kick--Captain's friend for ever and ever. | Оба прапорщика, капитан и мистер Чоппер отобедали все вместе, за одним столом. Чоппер привез от мистера Осборна письмо, в котором тот в коротких словах свидетельствовал свое уважение капитану Доббину и просил его передать вложенный в письме пакет капитану Джорджу Осборну. Больше Чоппер ничего не знал. Правда, он описал вид мистера Осборна, рассказал об его свидании с адвокатом, дивился тому, что его патрон никого в тот день не обругал, и высказывал самые разнообразные предположения и догадки, особенно когда вкруговую пошло вино. Но с каждым стаканом его рассуждения становились все более туманными и под конец сделались совсем непонятными. Поздно вечером капитан Доббин усадил своего гостя в наемную карету, между тем как тот только икал и клялся, что будет... ик!.. до скончания веков... ик!.. другом капитану. |
| When Captain Dobbin took leave of Miss Osborne we have said that he asked leave to come and pay her another visit, and the spinster expected him for some hours the next day, when, perhaps, had he come, and had he asked her that question which she was prepared to answer, she would have declared herself as her brother's friend, and a reconciliation might have been effected between George and his angry father. But though she waited at home the Captain never came. He had his own affairs to pursue; his own parents to visit and console; and at an early hour of the day to take his place on the Lightning coach, and go down to his friends at Brighton. In the course of the day Miss Osborne heard her father give orders that that meddling scoundrel, Captain Dobbin, should never be admitted within his doors again, and any hopes in which she may have indulged privately were thus abruptly brought to an end. Mr. Frederick Bullock came, and was particularly affectionate to Maria, and attentive to the broken-spirited old gentleman. For though he said his mind would be easy, the means which he had taken to secure quiet did not seem to have succeeded as yet, and the events of the past two days had visibly shattered him. | Мы уже говорили, что капитан Доббин, прощаясь с мисс Осборн, попросил у нее разрешения посетить ее еще раз, и старая дева на следующий день поджидала его в течение нескольких часов. Может быть, если бы он пришел и обратился к ней с тем вопросом, на который она готова была ответить, - может быть, она объявила бы себя другом своего брата, и тогда могло бы произойти примирение Джорджа с разгневанным отцом. Но сколько она ни ждала, капитан так и не пришел. У него было достаточно собственных дел: надо было посетить и утешить родителей, пораньше занять место на империале кареты "Молния" и съездить к друзьям в Брайтон. Днем мисс Осборн слышала, как отец отдал приказ не пускать к нему на порог этого надоедливого прохвоста капитана Доббина. Таким образом, всем надеждам, какие мисс Осборн могла питать про себя, разом был положен конец. Явился мистер Фредерик Буллок и был особенно нежен с Марией и внимателен к убитому горем старому джентльмену. Ибо хотя мистер Осборн и говорил, что у него станет легче на душе, но, по-видимому, средства, к которым он обратился, чтобы обеспечить себе душевный покой, оказались недействительными, и события минувших двух дней явно потрясли его. |
| English | Русский |
| Conducted to the ladies, at the Ship Inn, Dobbin assumed a jovial and rattling manner, which proved that this young officer was becoming a more consummate hypocrite every day of his life. He was trying to hide his own private feelings, first upon seeing Mrs. George Osborne in her new condition, and secondly to mask the apprehensions he entertained as to the effect which the dismal news brought down by him would certainly have upon her. | Когда Доббина привели к дамам в Корабельную гостиницу, он напустил на себя веселый и беспечный вид, который доказывал, что этот молодой офицер с каждым днем становится все более ловким лицемером. Он пытался скрыть свои личные чувства, вызванные, во-первых, видом миссис Джордж Осборн в ее новом положении, а во-вторых - страхом перед тем горем, какое ей, несомненно, доставит привезенная им печальная весть. |
| "It is my opinion, George," he said, "that the French Emperor will be upon us, horse and foot, before three weeks are over, and will give the Duke such a dance as shall make the Peninsula appear mere child's play. But you need not say that to Mrs. Osborne, you know. There mayn't be any fighting on our side after all, and our business in Belgium may turn out to be a mere military occupation. Many persons think so; and Brussels is full of fine people and ladies of fashion." So it was agreed to represent the duty of the British army in Belgium in this harmless light to Amelia. | - Мое мнение таково, Джордж, - говорил он приятелю, - что не пройдет и трех недель, как французский император нагрянет на нас со всей своей конницей и пехотой и заставит герцога так поплясать, что в сравнении с этим испанская война покажется детской забавой. Но не надо, по-моему, говорить об этом миссис Осборн. В конце концов нам, может быть, совсем не придется драться и наше пребывание в Бельгии сведется просто к военной оккупации. Многие так думают, Брюссель переполнен светской знатью и модницами. - И между приятелями было решено представить Эмилии задачи британской армии в Бельгии именно в таком безобидном свете. |
| This plot being arranged, the hypocritical Dobbin saluted Mrs. George Osborne quite gaily, tried to pay her one or two compliments relative to her new position as a bride (which compliments, it must be confessed, were exceedingly clumsy and hung fire woefully), and then fell to talking about Brighton, and the sea-air, and the gaieties of the place, and the beauties of the road and the merits of the Lightning coach and horses--all in a manner quite incomprehensible to Amelia, and very amusing to Rebecca, who was watching the Captain, as indeed she watched every one near whom she came. | Подготовив этот заговор, лицемер Доббин весьма весело приветствовал миссис Джордж Осборн, попытался отпустить ей два-три комплимента по поводу ее нового положения замужней дамы (впрочем, комплименты эти были чрезвычайно робки и неуклюжи), а затем стал распространяться насчет Брайтона, морского воздуха, местных развлечений, красот дороги и достоинств кареты "Молния" и лошадей - да так оживленно, что Эмилия ровно ничего не понимала, а Ребекка от души забавлялась, наблюдая за капитаном, как, впрочем, она наблюдала за всяким, с кем только сталкивалась. |
| Little Amelia, it must be owned, had rather a mean opinion of her husband's friend, Captain Dobbin. He lisped--he was very plain and homely-looking: and exceedingly awkward and ungainly. She liked him for his attachment to her husband (to be sure there was very little merit in that), and she thought George was most generous and kind in extending his friendship to his brother officer. George had mimicked Dobbin's lisp and queer manners many times to her, though to do him justice, he always spoke most highly of his friend's good qualities. In her little day of triumph, and not knowing him intimately as yet, she made light of honest William--and he knew her opinions of him quite well, and acquiesced in them very humbly. A time came when she knew him better, and changed her notions regarding him; but that was distant as yet. | Маленькая Эмилия, нужно в том признаться, была невысокого мнения о друге своего супруга, капитане Доббине. Он пришепетывал, был некрасив, неотесан, чрезвычайно неуклюж и неловок. Она любила его за привязанность к мужу (конечно, заслуга тут невелика!) и считала, что Джордж очень великодушен и мил, раз удостаивает дружбой своего собрата по полку. Джордж частенько передразнивал в ее присутствии шепелявую речь Доббина и его забавные манеры, хотя, нужно отдать ему справедливость, всегда отзывался с похвалой о замечательных качествах своего друга. В дни недолгого своего триумфа Эмилия, будучи едва знакома с честным Уильямом, мало ценила его, и он отлично знал, какого она о нем мнения, и покорно с этим мирился. Пришло время, когда она узнала его лучше и переменилась к нему, но до этого было еще далеко. |
| As for Rebecca, Captain Dobbin had not been two hours in the ladies' company before she understood his secret perfectly. She did not like him, and feared him privately; nor was he very much prepossessed in her favour. He was so honest, that her arts and cajoleries did not affect him, and he shrank from her with instinctive repulsion. And, as she was by no means so far superior to her sex as to be above jealousy, she disliked him the more for his adoration of Amelia. Nevertheless, she was very respectful and cordial in her manner towards him. A friend to the Osbornes! a friend to her dearest benefactors! She vowed she should always love him sincerely: she remembered him quite well on the Vauxhall night, as she told Amelia archly, and she made a little fun of him when the two ladies went to dress for dinner. Rawdon Crawley paid scarcely any attention to Dobbin, looking upon him as a good-natured nincompoop and under-bred City man. Jos patronised him with much dignity. | Что же касается Ребекки, то не успел капитан Доббин пробыть и двух часов в их обществе, как она разгадала его тайну. Доббин ей не нравился, и она втайне его побаивалась. Да и сам он тоже не очень был к ней расположен: он был так честен, что ее уловки и ужимки на него не действовали, и он с инстинктивным отвращением сторонился ее. А так как Ребекка, подобно всем представительницам прекрасного пола, не чужда была зависти, то она еще больше невзлюбила Доббина за его обожание Эмилии. Тем не менее она была с ним очень почтительна и приветлива. Друг Осборнов! Друг дорогих ее благодетелей! Она клялась, что всегда будет искренне его любить. Она отлично помнит его по тому вечеру в Воксхолле, сказала она лукаво Эмилии и немножко поиздевалась над ним, когда обе дамы удалились переодеваться к обеду. Родон Кроули не обратил на Доббина почти никакого внимания, считая его добродушным простофилей и неотесанным купеческим сынком. Джоз покровительствовал ему с большим достоинством. |
| When George and Dobbin were alone in the latter's room, to which George had followed him, Dobbin took from his desk the letter which he had been charged by Mr. Osborne to deliver to his son. | Когда Джордж и Доббин остались вдвоем в номере капитана, тот вынул из своей дорожной шкатулки письмо, которое мистер Осборн поручил ему передать сыну. |
| "It's not in my father's handwriting," said George, looking rather alarmed; nor was it: the letter was from Mr. Osborne's lawyer, and to the following effect: | - Это не отцовский почерк, - сказал Джордж с тревогой. Так оно и оказалось. Письмо было от поверенного мистера Осборна и гласило следующее: |
| "Bedford Row, May 7, 1815. | "Бедфорд-роу, мая 7, 1815 г. |
| "SIR, | Сэр, |
| "I am commissioned by Mr. Osborne to inform you, that he abides by the determination which he before expressed to you, and that in consequence of the marriage which you have been pleased to contract, he ceases to consider you henceforth as a member of his family. This determination is final and irrevocable. | я уполномочен мистером Осборном уведомить вас, что он остается при решении, высказанном ранее вам лично, и что вследствие брака, который вам угодно было заключить, он отныне перестает считать вас членом своего семейства. Это решение окончательно и отмене не подлежит. |
| "Although the monies expended upon you in your minority, and the bills which you have drawn upon him so unsparingly of late years, far exceed in amount the sum to which you are entitled in your own right (being the third part of the fortune of your mother, the late Mrs. Osborne and which reverted to you at her decease, and to Miss Jane Osborne and Miss Maria Frances Osborne); yet I am instructed by Mr. Osborne to say, that he waives all claim upon your estate, and that the sum of 2,000 pounds, 4 per cent. annuities, at the value of the day (being your one-third share of the sum of 6,000 pounds), shall be paid over to yourself or your agents upon your receipt for the same, by | Хотя денежные средства, истраченные на вас до наступления вашего совершеннолетия, равно как и векселя, которые вы за последние годы столь щедро выдавали на вашего батюшку, далеко превышают по общему итогу ту сумму, на каковую вы вправе притязать (она составляет третью часть состояния вашей матушки, покойной миссис Осборн, перешедшего после ее кончины к вам, к мисс Джейн Осборн и к мисс Марии Фрэнсис Осборн), однако я уполномочен мистером Осборном заявить вам, что он отказывается от всяких претензий на ваше имущество, и сумма в две тысячи фунтов, в четырехпроцентных бумагах, по курсу дня (то есть принадлежащая вам третья часть суммы в шесть тысяч фунтов) будет уплачена вам или вашим представителям под вашу расписку |
| "Your obedient Servt., | вашим покорным слугой |
| "S. HIGGS. | С. Хигсом. |
| "P.S.--Mr. Osborne desires me to say, once for all, that he declines to receive any messages, letters, or communications from you on this or any other subject. | P. S. Мистер Осборн просит меня заявить вам раз навсегда, что он заранее отказывается получать какие бы то ни было сообщения, письма или извещения от вас по сему предмету или но любому иному". |
| "A pretty way you have managed the affair," said George, looking savagely at William Dobbin. "Look there, Dobbin," and he flung over to the latter his parent's letter. "A beggar, by Jove, and all in consequence of my d--d sentimentality. Why couldn't we have waited? A ball might have done for me in the course of the war, and may still, and how will Emmy be bettered by being left a beggar's widow? It was all your doing. You were never easy until you had got me married and ruined. What the deuce am I to do with two thousand pounds? Such a sum won't last two years. I've lost a hundred and forty to Crawley at cards and billiards since I've been down here. A pretty manager of a man's matters YOU are, forsooth." | - Хорошо же ты уладил это дело! - сказал Джордж, свирепо глядя на Уильяма Доббина. - Вот, посмотри-ка! - И он бросил ему отцовское письмо. - Нищий, черт побери, а все из-за моей распроклятой чувствительности! Почему нельзя было подождать? Вполне возможно, что я погибну на войне, и что будет хорошего для Эмми, если она останется вдовой нищего? Все это ты наделал! Не мог успокоиться, пока не заставил меня жениться и не разорил! На какого дьявола мне две тысячи фунтов? Их не хватит и на два года! Я уже за то время, что мы здесь, продул Кроули сто сорок фунтов в карты и на бильярде. Нечего сказать, умеешь ты устраивать чужие дела! |
| "There's no denying that the position is a hard one," Dobbin replied, after reading over the letter with a blank countenance; "and as you say, it is partly of my making. There are some men who wouldn't mind changing with you," he added, with a bitter smile. "How many captains in the regiment have two thousand pounds to the fore, think you? You must live on your pay till your father relents, and if you die, you leave your wife a hundred a year." | - Нельзя отрицать, что положение трудное, - спокойно отвечал Доббин, прочтя письмо. - И, как ты говоришь, я отчасти тому причиной. Но есть люди, которые были бы не прочь поменяться с тобой, - добавил он с горькой усмешкой. - Сам подумай, много ли у нас в полку капитанов, имеющих две тысячи фунтов про черный день? Ты должен жить на жалованье, пока твой отец не смягчится, а если ты умрешь, то оставишь жене сто фунтов годового дохода. |
| "Do you suppose a man of my habits call live on his pay and a hundred a year?" George cried out in great anger. "You must be a fool to talk so, Dobbin. How the deuce am I to keep up my position in the world upon such a pitiful pittance? I can't change my habits. I must have my comforts. I wasn't brought up on porridge, like MacWhirter, or on potatoes, like old O'Dowd. Do you expect my wife to take in soldiers' washing, or ride after the regiment in a baggage waggon?" | - Неужели ты воображаешь, что человек с моими привычками в состоянии жить на жалованье и на какую-то сотню фунтов в год? - воскликнул Джордж в сердцах. - Надо быть дураком, чтобы так говорить, Доббин! Как мне, черт подери, поддерживать свое положение в свете на такие жалкие гроши? Я не могу изменить своих привычек! Я должен жить с удобствами! Я вскормлен не на овсянке, как Мак-Виртер, и не на картошке, как старый О'Дауд. Может, ты хочешь, чтобы моя жена занялась стиркой на солдат или ездила за полком в обозном фургоне? |
| "Well, well," said Dobbin, still good-naturedly, "we'll get her a better conveyance. But try and remember that you are only a dethroned prince now, George, my boy; and be quiet whilst the tempest lasts. It won't be for long. Let your name be mentioned in the Gazette, and I'll engage the old father relents towards you:" | - Ну, ладно, ладно, - сказал Доббин, по-прежнему добродушно. - Мы раздобудем для нее экипаж и получше! Но не забывай, милый мой Джордж, что ты сейчас всего лишь свергнутый с трона принц, и наберись спокойствия на то время, пока бушует буря. Она скоро пронесется. Пусть только твое имя будет упомянуто в "Газете", и я ручаюсь, что отец смилостивится к тебе. |
| "Mentioned in the Gazette!" George answered. "And in what part of it? Among the killed and wounded returns, and at the top of the list, very likely." | - Упомянуто в "Газете"? - повторил Джордж. - А в каком отделе? В списке убитых и раненых, да еще, чего доброго, в самом начале его? |
| "Psha! It will be time enough to cry out when we are hurt," Dobbin said. "And if anything happens, you know, George, I have got a little, and I am not a marrying man, and I shall not forget my godson in my will," he added, with a smile. | - Брось! Не оплакивай себя раньше времени, - заметил Доббин. - А если что-нибудь и случится, то ты знаешь, Джордж, что у меня кое-что есть, я жениться не собираюсь и не забуду своего крестника в духовном завещании, - прибавил он с улыбкой. |
| Whereupon the dispute ended--as many scores of such conversations between Osborne and his friend had concluded previously--by the former declaring there was no possibility of being angry with Dobbin long, and forgiving him very generously after abusing him without cause. | Спор их, как и десятки подобных разговоров между Осборном и его другом, закончился тем, что Джордж объявил, что на Доббина нельзя долго сердиться, и великодушно простил ему обиды, которые сам же нанес без всякого к тому основания. |
| "I say, Becky," cried Rawdon Crawley out of his dressing-room, to his lady, who was attiring herself for dinner in her own chamber. | - Послушай-ка, Бекки, - закричал Родон Кроули из своей туалетной комнаты жене, наряжавшейся к ободу у себя в спальне. |
| "What?" said Becky's shrill voice. She was looking over her shoulder in the glass. She had put on the neatest and freshest white frock imaginable, and with bare shoulders and a little necklace, and a light blue sash, she looked the image of youthful innocence and girlish happiness. | - Что? - раздался в ответ звонкий голос Бекки. Она гляделась через плечо в зеркало. С обнаженными плечами, в прелестном белом платье с небольшим ожерельем и голубым поясом, она являла собою образ юной невинности и девического счастья. |
| "I say, what'll Mrs. O. do, when O. goes out with the regiment?" Crawley said coming into the room, performing a duet on his head with two huge hair-brushes, and looking out from under his hair with admiration on his pretty little wife. | - Как по-твоему, что будет делать миссис Осборн, когда Осборн уйдет с полком? - спросил Кроули, входя в комнату; он исполнял на своей макушке дуэт двумя огромными головными щетками и с восхищением поглядывал из-под свисающих волос на свою хорошенькую жену. |
| "I suppose she'll cry her eyes out," Becky answered. "She has been whimpering half a dozen times, at the very notion of it, already to me." | - Наверно, выплачет себе глаза, - отвечала Бекки. - Она уже раз пять принималась хныкать при одном упоминании об этом, когда мы были вдвоем. |
| "YOU don't care, I suppose?" Rawdon said, half angry at his wife's want of feeling. | - А тебе, видно, решительно все равно, - сказал Родон, задетый за живое бесчувственностью своей жены. |
| "You wretch! don't you know that I intend to go with you," Becky replied. "Besides, you're different. You go as General Tufto's aide-de-camp. We don't belong to the line," Mrs. Crawley said, throwing up her head with an air that so enchanted her husband that he stooped down and kissed it. | - Ах ты, гадкий! Да разве ты не знаешь, что я намерена ехать с тобой? - воскликнула Беккн. - Кроме того, ты совсем другое дело! Ты идешь адъютантом. генерала Тафто. Мы не состоим в строевых войсках! - сказала миссис Кроули, вздергивая головку с таким видом, что супруг пришел в восторг и, нагнувшись, поцеловал ее. |
| "Rawdon dear--don't you think--you'd better get that--money from Cupid, before he goes?" Becky continued, fixing on a killing bow. She called George Osborne, Cupid. She had flattered him about his good looks a score of times already. She watched over him kindly at ecarte of a night when he would drop in to Rawdon's quarters for a half-hour before bed-time. | - Родон, голубчик... как ты думаешь... не лучше ли будет получить эти деньги с Купидона до его отъезда? - продолжала Бекки, прикалывая сногсшибательный бантик. Она прозвала Джорджа Осборна Купидоном. Она десятки раз говорила ему о его красивой наружности. Она ласково поглядывала на него за экарте по вечерам, когда он забегал к Родону на полчасика перед сном. |
| She had often called him a horrid dissipated wretch, and threatened to tell Emmy of his wicked ways and naughty extravagant habits. She brought his cigar and lighted it for him; she knew the effect of that manoeuvre, having practised it in former days upon Rawdon Crawley. He thought her gay, brisk, arch, distinguee, delightful. In their little drives and dinners, Becky, of course, quite outshone poor Emmy, who remained very mute and timid while Mrs. Crawley and her husband rattled away together, and Captain Crawley (and Jos after he joined the young married people) gobbled in silence. | Она часто называла Джорджа ужасным ветреником и грозилась рассказать Эмми о его времяпрепровождении и дурных сумасбродных привычках. Она подавала ему сигары и подносила огонь: ей был хорошо известен эффект этого маневра, так как в былые дни она испробовала его на Родоне Кроули. Джордж считал ее веселой, остроумной, лукавой, distmguee, восхитительной. Во время прогулок и обедов Векки. разумеется, совершенно затмевала бедную Эмми, которая робко сидела, не произнося ни слова, пока ее супруг и миссис Кроули оживленно болтали, а капитан Кроули и Джоз (вскоре присоединившийся к новобрачным) в молчании поглощали еду. |
| Emmy's mind somehow misgave her about her friend. Rebecca's wit, spirits, and accomplishments troubled her with a rueful disquiet. They were only a week married, and here was George already suffering ennui, and eager for others' society! She trembled for the future. How shall I be a companion for him, she thought--so clever and so brilliant, and I such a humble foolish creature? How noble it was of him to marry me--to give up everything and stoop down to me! I ought to have refused him, only I had not the heart. I ought to have stopped at home and taken care of poor Papa. And her neglect of her parents (and indeed there was some foundation for this charge which the poor child's uneasy conscience brought against her) was now remembered for the first time, and caused her to blush with humiliation. Oh! thought she, I have been very wicked and selfish-- selfish in forgetting them in their sorrows--selfish in forcing George to marry me. I know I'm not worthy of him--I know he would have been happy without me--and yet--I tried, I tried to give him up. | В душе у Эмми шевелилось предчувствие чего-то недоброго со стороны подруги. Остроумие Ребекки, ее веселый нрав и таланты смущали ее и вызывали тягостную тревогу. Они женаты всего лишь неделю, а Джордж уже скучает с ней и жаждет другого общества! Она трепетала за будущее. "Какой я буду ему спутницей, - думала она, - ему, такому умному и блестящему, когда сама я такая незаметная и глупенькая! Как было благородно с его стороны жениться на мне - отречься от всего и снизойти до меня. Мне следовало бы отказать ему. но у меня не хватило духу. Мне следовало бы остаться дома и ухаживать за бедным папой!" Она впервые вспомнила о своем небрежении к родителям (у бедняжки были, конечно, некоторые основания обвинять себя в этом) и покраснела от стыда. "О, я поступила очень гадко, - думала она, - я показала себя эгоисткой, когда забыла о них в их горе... когда заставила Джорджа жениться на мне. Я знаю, что недостойна его... Знаю, что он был бы счастлив и без меня... и все же... но ведь я старалась, старалась от него отказаться". |
| It is hard when, before seven days of marriage are over, such thoughts and confessions as these force themselves on a little bride's mind. But so it was, and the night before Dobbin came to join these young people--on a fine brilliant moonlight night of May- -so warm and balmy that the windows were flung open to the balcony, from which George and Mrs. Crawley were gazing upon the calm ocean spread shining before them, while Rawdon and Jos were engaged at backgammon within--Amelia couched in a great chair quite neglected, and watching both these parties, felt a despair and remorse such as were bitter companions for that tender lonely soul. Scarce a week was past, and it was come to this! The future, had she regarded it, offered a dismal prospect; but Emmy was too shy, so to speak, to look to that, and embark alone on that wide sea, and unfit to navigate it without a guide and protector. I know Miss Smith has a mean opinion of her. But how many, my dear Madam, are endowed with your prodigious strength of mind? | Тяжело, когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую же неделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, в чудный, залитый лунным светом майский вечер, такой теплый и благоуханный, что все окна были открыты на балкон, с которого Джордж и миссис Кроули любовались спокойной ширью океана, пока Родон и Джоз были заняты в комнате игрою в триктрак, - Эмилия сидела в большом кресле, всеми забытая, и, глядя на обе эти группы, чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким гнетом ложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а вот до чего дошло! Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ей поистине мрачным. Но Эмми была слишком робка, если можно так выразиться, чтобы заглядывать туда и пускаться в плавание по этому безбрежному морю одной, без указчика и защитника. Я знаю, что мисс Смит невысокого о ней мнения. Но, дорогая моя мисс Смит, много ли найдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью духа? |
| "Gad, what a fine night, and how bright the moon is!" George said, with a puff of his cigar, which went soaring up skywards. | - Что за чудесная ночь, как ярко светит месяц! - сказал Джордж, попыхивая сигарой и пуская дым к небесам. |
| "How delicious they smell in the open air! I adore them. Who'd think the moon was two hundred and thirty-six thousand eight hundred and forty-seven miles off?" Becky added, gazing at that orb with a smile. "Isn't it clever of me to remember that? Pooh! we learned it all at Miss Pinkerton's! How calm the sea is, and how clear everything. I declare I can almost see the coast of France!" and her bright green eyes streamed out, and shot into the night as if they could see through it. | - Как восхитительно пахнут сигары на открытом воздухе! Я обожаю их аромат! Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли на двести тридцать шесть тысяч восемьсот сорок семь миль, - прибавила Бекки, с улыбкой поглядывая на ночное светило. - Разве я не умница, что еще помню это? Да, да, мы все это учили в пансионе мисс Пинкертон. Как спокойно море, и воздух совсем прозрачный. Право же, я, кажется, могу разглядеть французский берег! - И взор ее блестящих зеленых глаз устремился вдаль, пронзая ночной мрак, словно она действительно что-то видела вдали. |
| "Do you know what I intend to do one morning?" she said; "I find I can swim beautifully, and some day, when my Aunt Crawley's companion--old Briggs, you know--you remember her--that hook-nosed woman, with the long wisps of hair--when Briggs goes out to bathe, I intend to dive under her awning, and insist on a reconciliation in the water. Isn't that a stratagem?" | - Знаете, что я собираюсь сделать в одно прекрасное утро? - продолжала она. - Я убедилась, что плаваю великолепно, и вот как-нибудь, когда компаньонка моей тетки Кроули... знаете, эта старушка Бригс, - вы ведь помните ее?., такая особа с крючковатым носом, с длинными космами! - когда Бригс отправится купаться, я нырну к ней под кабинку и буду добиваться примирения в воде. Что, разве плохо придумано? |
| George burst out laughing at the idea of this aquatic meeting. | Джордж расхохотался при мысли о таком подводном свидании. |
| "What's the row there, you two?" Rawdon shouted out, rattling the box. Amelia was making a fool of herself in an absurd hysterical manner, and retired to her own room to whimper in private. | - Что у вас там? - крикнул им Родон, встряхивая стаканчик с костями. Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла к себе в комнату, где могла проливать слезы без помехи. |
| Our history is destined in this chapter to go backwards and forwards in a very irresolute manner seemingly, and having conducted our story to to-morrow presently, we shall immediately again have occasion to step back to yesterday, so that the whole of the tale may get a hearing. As you behold at her Majesty's drawing-room, the ambassadors' and high dignitaries' carriages whisk off from a private door, while Captain Jones's ladies are waiting for their fly: as you see in the Secretary of the Treasury's antechamber, a half-dozen of petitioners waiting patiently for their audience, and called out one by one, when suddenly an Irish member or some eminent personage enters the apartment, and instantly walks into Mr. Under- Secretary over the heads of all the people present: so in the conduct of a tale, the romancer is obliged to exercise this most partial sort of justice. Although all the little incidents must be heard, yet they must be put off when the great events make their appearance; and surely such a circumstance as that which brought Dobbin to Brighton, viz., the ordering out of the Guards and the line to Belgium, and the mustering of the allied armies in that country under the command of his Grace the Duke of Wellington--such a dignified circumstance as that, I say, was entitled to the pas over all minor occurrences whereof this history is composed mainly, and hence a little trifling disarrangement and disorder was excusable and becoming. We have only now advanced in time so far beyond Chapter XXII as to have got our various characters up into their dressing-rooms before the dinner, which took place as usual on the day of Dobbin's arrival. | Нашей истории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то забегать вперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до завтрашнего дня, мы будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобы читатель ничего не упустил из нашего повествования. Подобно тому как на приемах у ее величества кареты послов и высших сановников без промедления отъезжают от подъезда, между тем как дамам капитана Джонса приходится долго ждать свой наемный экипаж; подобно тому как в приемной министра финансов человек десять просителей терпеливо ждут своей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за другим, по вдруг в комнату входит депутат парламента от Ирландии или еще какая-нибудь важная особа и направляется прямо в кабинет товарища министра буквально но головам присутствующих: точно так же и романисту приходится в развитии повествования быть не только справедливым, но и пристрастным. Он обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей, но важным событиям мелочи должны уступать дорогу. И, разумеется, обстоятельство, которое привело Доббина в Брайтон, - то есть получение гвардией и линейной пехотой приказа о выступлении в Бельгию и сосредоточение всех союзных армии в этой стране под командованием его светлости герцога Веллингтона, - такое замечательное обстоятельство, говорю я, имело все права и преимущества перед остальными, меньшими по своему значению происшествиями, из коих главным образом и слагается наша повесть. Отсюда и произошли некоторый беспорядок и путаница, впрочем, вполне извинительные и допустимые. И сейчас мы продвинулись во времени за пределы XXII главы лишь настолько, чтобы развести наших действующих лиц по их комнатам переодеваться к обеду, который состоялся в день приезда Доббина в обычный час. |
| George was too humane or too much occupied with the tie of his neckcloth to convey at once all the news to Amelia which his comrade had brought with him from London. He came into her room, however, holding the attorney's letter in his hand, and with so solemn and important an air that his wife, always ingeniously on the watch for calamity, thought the worst was about to befall, and running up to her husband, besought her dearest George to tell her everything--he was ordered abroad; there would be a battle next week--she knew there would. | Джордж или был слишком мягкосердечен, или же чересчур увлекся завязыванием шейного платка, чтобы сразу сообщить Эмилии известие, привезенное ему из Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней в комнату с письмом поверенного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, что жена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечто ужасное, и, подбежав к супругу, стала умолять своего миленького Джорджа рассказать ей все решительно. Получен приказ выступать за границу? На будущей неделе ждут сражения? Сердце ее чуяло, что так и будет! |
| Dearest George parried the question about foreign service, and with a melancholy shake of the head said, | Миленький Джордж уклонился от вопроса о заграничном походе и, покачав меланхолически головой, сказал: |
| "No, Emmy; it isn't that: it's not myself I care about: it's you. I have had bad news from my father. He refuses any communication with me; he has flung us off; and leaves us to poverty. I can rough it well enough; but you, my dear, how will you bear it? read here." | - Нет, Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я получил дурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, он порвал с нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этим примириться, но ты, моя дорогая, как ты это перенесешь? Читай! |
| And he handed her over the letter. | И он дал ей письмо. |
| Amelia, with a look of tender alarm in her eyes, listened to her noble hero as he uttered the above generous sentiments, and sitting down on the bed, read the letter which George gave her with such a pompous martyr-like air. Her face cleared up as she read the document, however. The idea of sharing poverty and privation in company with the beloved object is, as we have before said, far from being disagreeable to a warm-hearted woman. The notion was actually pleasant to little Amelia. Then, as usual, she was ashamed of herself for feeling happy at such an indecorous moment, and checked her pleasure, saying demurely, | Эмилия с нежной тревогой во взоре выслушала своего благородного героя, выражавшего ей столь великодушные чувства, и, присев на кровать, стала читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественным трагическим видом. Но по мере того как она читала, лицо ее прояснялось. Как мы уже имели случай упоминать, мысль разделить бедность и лишения с любимым человеком отнюдь не пугает женщину, наделенную горячим сердцем. Маленькой Эмилии такая перспектива даже была приятна. Но потом она, как всегда, устыдилась, что почувствовала себя счастливой в такой неподходящий момент, и, подавив свою радость, сдержанно проговорила: |
| "O, George, how your poor heart must bleed at the idea of being separated from your papa!" | - Ах, Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли о разлуке с отцом! |
| "It does," said George, with an agonised countenance. | - Ну конечно! - ответил Джордж с выражением муки на лице. |
| "But he can't be angry with you long," she continued. "Nobody could, I'm sure. He must forgive you, my dearest, kindest husband. O, I shall never forgive myself if he does not." | - Но он не будет долго сердиться на тебя, - продолжала она. - Разве на тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мой дорогой, мой милый муж! Иначе я никогда себе этого не прощу. |
| "What vexes me, my poor Emmy, is not my misfortune, but yours," George said. "I don't care for a little poverty; and I think, without vanity, I've talents enough to make my own way." | - Меня беспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, - сказал Джордж. - Что мне бедность! И к тому же, хоть я и не хочу хвастаться, но думаю, что у меня достаточно талантов, чтобы пробить себе дорогу в жизни. |
| "That you have," interposed his wife, who thought that war should cease, and her husband should be made a general instantly. | - Разумеется! - перебила его жена и подумала, что война скоро кончится и Джорджа сейчас же произведут в генералы. |
| "Yes, I shall make my way as well as another," Osborne went on; "but you, my dear girl, how can I bear your being deprived of the comforts and station in society which my wife had a right to expect? My dearest girl in barracks; the wife of a soldier in a marching regiment; subject to all sorts of annoyance and privation! It makes me miserable." | - Да, я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, - продолжал Осборн. - Но ты, дорогая моя девочка? Как я перенесу, что ты лишена удобств и положения в обществе, на которые вправе рассчитывать моя жена? Моя девочка - в казармах; жена солдата, да еще в походе, где она подвергается всевозможным неприятностям и лишениям. Вот что разрывает мне сердце! |
| Emmy, quite at ease, as this was her husband's only cause of disquiet, took his hand, and with a radiant face and smile began to warble that stanza from the favourite song of "Wapping Old Stairs," in which the heroine, after rebuking her Tom for inattention, promises "his trousers to mend, and his grog too to make," if he will be constant and kind, and not forsake her. | Эмми, совершенно успокоенная мыслью, что только это и тревожит ее мужа, взяла его за руку и с сияющим лицом стала напевать куплет из популярной песенки "Старая лестница в Уоппинге", в которой героиня, упрекнув своего Тома в холодности, обещает "и штаны ему штопать, и грог подавать", если он останется ей верен, будет с ней ласков и не бросит ее. |
| "Besides," she said, after a pause, during which she looked as pretty and happy as any young woman need, "isn't two thousand pounds an immense deal of money, George?" | - Кроме того, - промолвила она, помолчав, с таким прелестным и счастливым видом, какого можно пожелать всякой молодой женщине, - две тысячи фунтов - это же целая куча денег! Разве нет, Джордж? |
| George laughed at her naivete; and finally they went down to dinner, Amelia clinging to George's arm, still warbling the tune of "Wapping Old Stairs," and more pleased and light of mind than she had been for some days past. | Джордж посмеялся ее наивности. Вскоре они сошли вниз к обеду, причем Эмилия, держа мужа под руку, продолжала напевать "Старую лестницу в Уоппинге", и на душе у нее было легче, чем все эти последние дни. |
| Thus the repast, which at length came off, instead of being dismal, was an exceedingly brisk and merry one. The excitement of the campaign counteracted in George's mind the depression occasioned by the disinheriting letter. Dobbin still kept up his character of rattle. He amused the company with accounts of the army in Belgium; where nothing but fetes and gaiety and fashion were going on. Then, having a particular end in view, this dexterous captain proceeded to describe Mrs. Major O'Dowd packing her own and her Major's wardrobe, and how his best epaulets had been stowed into a tea canister, whilst her own famous yellow turban, with the bird of paradise wrapped in brown paper, was locked up in the Major's tin cocked-hat case, and wondered what effect it would have at the French king's court at Ghent, or the great military balls at Brussels. | Таким образом, состоявшийся наконец обед против ожидания прошел весело и оживленно. Предвкушение похода отвлекало Джорджа от мрачных мыслей о суровом отцовском приговоре. Доббин по-прежнему балагурил без умолку. Он забавлял общество рассказами о жизни армии в Бельгии, где только и делают, что задают fetes {Празднества (франц.).}, веселятся и модничают. Затем, преследуя какие-то свои особые цели, наш ловкий капитан принялся описывать, как супруга майора, миссис О'Дауд, укладывала свой собственный гардероб и гардероб мужа и как его лучшие эполеты были засунуты в чайницу, а ее знаменитый желтый тюрбан с райской птицей, завернутый в бумагу, был заперт в жестяной футляр из-под майоровой треуголки. Можно себе представить, какой эффект произведет этот тюрбан при дворе французского короля в Генте или же на парадных офицерских балах в Брюсселе! |
| "Ghent! Brussels!" cried out Amelia with a sudden shock and start. "Is the regiment ordered away, George--is it ordered away?" | - В Генте? В Брюсселе? - воскликнула Эмилия, внезапно вздрогнув. - Разве получен приказ выступать, Джордж? Разве полк уже выступает? |
| A look of terror came over the sweet smiling face, and she clung to George as by an instinct. | Выражение ужаса пробежало по ее нежному улыбающемуся личику, и она невольно прижалась к Джорджу. |
| "Don't be afraid, dear," he said good-naturedly; "it is but a twelve hours' passage. It won't hurt you. You shall go, too, Emmy." | - Не бойся, дорогая! - промолвил он снисходительно. - Переезд займет всего двенадцать часов. Это совсем не страшно. Ты тоже поедешь, Эмми! |
| "I intend to go," said Becky. "I'm on the staff. General Tufto is a great flirt of mine. Isn't he, Rawdon?" | - Я-то непременно поеду, - заявила Бекки. - Ведь я сама почти офицер штаба. Генерал Тафто большой мой поклонник, не правда ли, Родон? |
| Rawdon laughed out with his usual roar. William Dobbin flushed up quite red. | Родон расхохотался своим громоподобным смехом. Уильям Доббин покраснел до корней волос. |
| "She can't go," he said; "think of the--of the danger," he was going to add; but had not all his conversation during dinner-time tended to prove there was none? He became very confused and silent. | - Она не может ехать, - сказал он. "Подумайте об опасности", - хотел он добавить. Но разве не старался он доказать всеми своими речами, что никакой опасности нет? Он окончательно смешался и замолчал. |
| "I must and will go," Amelia cried with the greatest spirit; and George, applauding her resolution, patted her under the chin, and asked all the persons present if they ever saw such a termagant of a wife, and agreed that the lady should bear him company. | - Я должна ехать, и поеду! - с жаром воскликнула Эмми. И Джордж, одобрив ее решительность, потрепал ее по щеке, спросил всех присутствующих за столом, видели ли они когда-нибудь такую задорную женушку, и согласился на то, чтобы она его сопровождала. |
| "We'll have Mrs. O'Dowd to chaperon you," he said. | - Мы попросим миссис О'Дауд опекать тебя! - обещал он. |
| What cared she so long as her husband was near her? Thus somehow the bitterness of a parting was juggled away. Though war and danger were in store, war and danger might not befall for months to come. There was a respite at any rate, which made the timid little Amelia almost as happy as a full reprieve would have done, and which even Dobbin owned in his heart was very welcome. For, to be permitted to see her was now the greatest privilege and hope of his life, and he thought with himself secretly how he would watch and protect her. I wouldn't have let her go if I had been married to her, he thought. But George was the master, and his friend did not think fit to remonstrate. | Какое ей было дело до всего остального, раз ее муж будет с нею? Казалось, им удалось отодвинуть разлуку. Да, впереди их ждала война и опасность, но могли пройти месяцы, прежде чем война и опасность надвинутся вплотную. Во всяком случае, это была отсрочка, и робкая маленькая Эмилия чувствовала себя почти такой же счастливой, как если бы война вовсе не предстояла. Даже у Доббина отлегло от сердца. Ведь для него возможность видеть Эмилню составляла величайшую радость и надежду его жизни, и он уже думал про себя, как он будет охранять ее и беречь. "Будь она моей женой, я не позволил бы ей ехать", - подумал он. Но ее владыкой был Джордж, и Доббин не считал себя вправе отговаривать товарища. |
| Putting her arm round her friend's waist, Rebecca at length carried Amelia off from the dinner-table where so much business of importance had been discussed, and left the gentlemen in a highly exhilarated state, drinking and talking very gaily. | Обняв подругу за талию, Ребекка наконец увела ее от обеденного стола, за которым было обсуждено столько важных дел, а мужчины, оставшись одни в весьма приподнятом настроении, стали распивать вино и вести веселые разговоры. |
| In the course of the evening Rawdon got a little family-note from his wife, which, although he crumpled it up and burnt it instantly in the candle, we had the good luck to read over Rebecca's shoulder. "Great news," she wrote. "Mrs. Bute is gone. Get the money from Cupid tonight, as he'll be off to-morrow most likely. Mind this.-- R." | Еще за обедом Родон получил от жены интимную записочку, и хотя он сейчас же скомкал ее и сжег на свечке, нам удалось прочесть ее, стоя позади Ребекки. "Великая новость! - писала она. - Миссис Бьют уехала. Получи у Купидона деньги сегодня же, так как завтра он, по всей вероятности, уедет. Не забудь об этом. Р.". |
| So when the little company was about adjourning to coffee in the women's apartment, Rawdon touched Osborne on the elbow, and said gracefully, | И вот, когда мужчины собрались перейти к дамам пить кофе, Родон тронул Осборна за локоть и сказал ему ласково: |
| "I say, Osborne, my boy, if quite convenient, I'll trouble you for that 'ere small trifle." | - Осборн, голубчик! Если вас не затруднит, я побеспокою вас насчет той безделицы! |
| It was not quite convenient, but nevertheless George gave him a considerable present instalment in bank-notes from his pocket-book, and a bill on his agents at a week's date, for the remaining sum. | Джорджа это очень даже затрудняло, но тем не менее он вручил Родону в счет долга порядочный куш банковыми билетами, которые достал из бумажника, а на остающуюся сумму выдал вексель на своих агентов сроком через неделю. |
| This matter arranged, George, and Jos, and Dobbin, held a council of war over their cigars, and agreed that a general move should be made for London in Jos's open carriage the next day. Jos, I think, would have preferred staying until Rawdon Crawley quitted Brighton, but Dobbin and George overruled him, and he agreed to carry the party to town, and ordered four horses, as became his dignity. With these they set off in state, after breakfast, the next day. Amelia had risen very early in the morning, and packed her little trunks with the greatest alacrity, while Osborne lay in bed deploring that she had not a maid to help her. She was only too glad, however, to perform this office for herself. A dim uneasy sentiment about Rebecca filled her mind already; and although they kissed each other most tenderly at parting, yet we know what jealousy is; and Mrs. Amelia possessed that among other virtues of her sex. | Когда этот вопрос был улажен, Джордж, Джоз и Доббин, закурив сигары, стали держать военный совет и договорились, что на следующий день всем нужно ехать в Лондон в открытой коляске Джоза. Джоз, вероятно, предпочел бы остаться в Брайтоне до отъезда Родона Кроули, но Доббин и Джордж уломали его, и он согласился отвезти всех в Лондон и велел запрячь четверку, как подобало его достоинству. На этой четверке они и отправились в путь на следующий день, после раннего завтрака. Эмилия поднялась спозаранку и очень живо и ловко уложила свои маленькие чемоданы, между тем как Джордж лежал в постели, скорбя о том, что у его жены нет горничной, которая могла бы ей помочь. Эмилия же только радовалась, что может сама справиться с этим делом. Смутная неприязнь по отношению к Ребекке переполняла ее; и хотя они расцеловались на прощанье самым нежнейшим образом, однако нам известно, что такое ревность, а миссис Эмилия обладала и этой добродетелью в числе других, свойственных ее полу. |
| Besides these characters who are coming and going away, we must remember that there were some other old friends of ours at Brighton; Miss Crawley, namely, and the suite in attendance upon her. Now, although Rebecca and her husband were but at a few stones' throw of the lodgings which the invalid Miss Crawley occupied, the old lady's door remained as pitilessly closed to them as it had been heretofore in London. As long as she remained by the side of her sister-in- law, Mrs. Bute Crawley took care that her beloved Matilda should not be agitated by a meeting with her nephew. When the spinster took her drive, the faithful Mrs. Bute sate beside her in the carriage. When Miss Crawley took the air in a chair, Mrs. Bute marched on one side of the vehicle, whilst honest Briggs occupied the other wing. And if they met Rawdon and his wife by chance--although the former constantly and obsequiously took off his hat, the Miss-Crawley party passed him by with such a frigid and killing indifference, that Rawdon began to despair. | Нам следует вспомнить, что, кроме этих лиц, посетивших Брайтон и теперь уехавших, там находился и еще кое-кто из наших старых знакомых, а именно мисс Кроули и ее свита. Хотя Родон с супругой проживали всего в нескольких шагах от квартиры, которую занимала немощная мисс Кроули, однако двери ее оставались закрытыми для них так же неумолимо, как в свое время в Лондоне. Пока миссис Бьют Кроули была подле своей невестки, она принимала все меры к тому, чтобы ее возлюбленная Матильда не подвергалась волнениям, вызываемым встречами с племянником. Когда старая дева отправлялась кататься, верная миссис Быот сопровождала ее в коляске. Когда мисс Кроули выносили в портшезе подышать чистым воздухом, миссис Бьют шла рядом с одной стороны, а честная Бригс охраняла другой фланг. И если им случалось встретить Родона и его жену, то, несмотря на то, что он всякий раз угодливо снимал шляпу, компания мисс Кроули проходила мимо него с таким холодным и убийственным безразличием, что Родон начал впадать в отчаяние. |
| "We might as well be in London as here," Captain Rawdon often said, with a downcast air. | - Мы могли бы с таким же успехом остаться в Лондоне, - говаривал капитан Кроули с удрученным видом. |
| "A comfortable inn in Brighton is better than a spunging-house in Chancery Lane," his wife answered, who was of a more cheerful temperament. "Think of those two aides-de-camp of Mr. Moses, the sheriff's-officer, who watched our lodging for a week. Our friends here are very stupid, but Mr. Jos and Captain Cupid are better companions than Mr. Moses's men, Rawdon, my love." | - Удобная гостиница в Брайтоне лучше долгового отделения на Чансери-лейн, - отвечала его жена, обладавшая более жизнерадостным характером. - Вспомни двух адъютантов мистера Мозеса, помощника шерифа, которые целую неделю дежурили около нашей квартиры. Наши здешние друзья не блещут умом, мой милый Родон, но мистер Джоз и капитан Купидон все же лучше, чем агенты мистера Мозеса! |
| "I wonder the writs haven't followed me down here," Rawdon continued, still desponding. | - Удивляюсь, как это исполнительные листы не прислали сюда вслед за мною, - продолжал Родон все так же уныло. |
| "When they do, we'll find means to give them the slip," said dauntless little Becky, and further pointed out to her husband the great comfort and advantage of meeting Jos and Osborne, whose acquaintance had brought to Rawdon Crawley a most timely little supply of ready money. | - Когда их пришлют, мы сумеем ускользнуть от них, - ответила отважная маленькая Бекки и затем указала своему супругу на великое удобство и выгоду встречи с Джо-зом и Осборном, в результате которой Родон весьма своевременно получил небольшую толику наличных денег. |
| "It will hardly be enough to pay the inn bill," grumbled the Guardsman. | - Их едва хватит для уплаты по счету гостиницы! - проворчал гвардеец. |
| "Why need we pay it?" said the lady, who had an answer for everything. | - А зачем нам платить? - возразила супруга, у которой на все был готов ответ. |
| Through Rawdon's valet, who still kept up a trifling acquaintance with the male inhabitants of Miss Crawley's servants' hall, and was instructed to treat the coachman to drink whenever they met, old Miss Crawley's movements were pretty well known by our young couple; and Rebecca luckily bethought herself of being unwell, and of calling in the same apothecary who was in attendance upon the spinster, so that their information was on the whole tolerably complete. Nor was Miss Briggs, although forced to adopt a hostile attitude, secretly inimical to Rawdon and his wife. She was naturally of a kindly and forgiving disposition. Now that the cause of jealousy was removed, her dislike for Rebecca disappeared also, and she remembered the latter's invariable good words and good humour. And, indeed, she and Mrs. Firkin, the lady's-maid, and the whole of Miss Crawley's household, groaned under the tyranny of the triumphant Mrs. Bute. | Через лакея Родона, который по-прежнему поддерживал знакомство с мужской половиной прислуги мисс Кроули и был уполномочен при всяком удобном случае ставить ее кучеру выпивку, каждый шаг старой мисс Кроули был отлично известен нашей молодой чете. Ребекке пришла в голову счастливая мысль заболеть, и она пригласила того же аптекаря, который пользовал старую деву, так что, в общем, супруги были осведомлены неплохо. К тому же Бригс, хоть и вынужденная занять враждебную позицию, не питала злобы R Родону и его жене. По доброте сердечной она не умела долго таить обиду, и теперь, когда причина ревности отпала, ее неприязнь к Ребекке тоже исчезла, и она помнила только ее неизменно ласковые слова и веселый нрав. Не говоря уж о том, что и она сама, и горничная миссис Феркин, и все домочадцы мисс Кроули втайне стонали под игом торжествующего тирана - миссис Бьют. |
| As often will be the case, that good but imperious woman pushed her advantages too far, and her successes quite unmercifully. She had in the course of a few weeks brought the invalid to such a state of helpless docility, that the poor soul yielded herself entirely to her sister's orders, and did not even dare to complain of her slavery to Briggs or Firkin. Mrs. Bute measured out the glasses of wine which Miss Crawley was daily allowed to take, with irresistible accuracy, greatly to the annoyance of Firkin and the butler, who found themselves deprived of control over even the sherry-bottle. She apportioned the sweetbreads, jellies, chickens; their quantity and order. Night and noon and morning she brought the abominable drinks ordained by the Doctor, and made her patient swallow them with so affecting an obedience that Firkin said "my poor Missus du take her physic like a lamb." She prescribed the drive in the carriage or the ride in the chair, and, in a word, ground down the old lady in her convalescence in such a way as only belongs to your proper-managing, motherly moral woman. If ever the patient faintly resisted, and pleaded for a little bit more dinner or a little drop less medicine, the nurse threatened her with instantaneous death, when Miss Crawley instantly gave in. "She's no spirit left in her," Firkin remarked to Briggs; "she ain't ave called me a fool these three weeks." Finally, Mrs. Bute had made up her mind to dismiss the aforesaid honest lady's-maid, Mr. Bowls the large confidential man, and Briggs herself, and to send for her daughters from the Rectory, previous to removing the dear invalid bodily to Queen's Crawley, when an odious accident happened which called her away from duties so pleasing. The Reverend Bute Crawley, her husband, riding home one night, fell with his horse and broke his collar-bone. Fever and inflammatory symptoms set in, and Mrs. Bute was forced to leave Sussex for Hampshire. As soon as ever Bute was restored, she promised to return to her dearest friend, and departed, leaving the strongest injunctions with the household regarding their behaviour to their mistress; and as soon as she got into the Southampton coach, there was such a jubilee and sense of relief in all Miss Crawley's house, as the company of persons assembled there had not experienced for many a week before. That very day Miss Crawley left off her afternoon dose of medicine: that afternoon Bowls opened an independent bottle of sherry for himself and Mrs. Firkin: that night Miss Crawley and Miss Briggs indulged in a game of piquet instead of one of Porteus's sermons. It was as in the old nursery- story, when the stick forgot to beat the dog, and the whole course of events underwent a peaceful and happy revolution. | Как нередко бывает, эта хорошая, но не в меру властная женщина хватила через край и немилосердно злоупотребляла своими преимуществами. За несколько недель она довела больную до такого безропотного послушания, что несчастная всецело подчинилась распоряжениям невестки и даже не смела жаловаться на свою рабскую зависимость ни Бригс, ни Феркин. Миссис Бьют с неукоснительной аккуратностью отмеряла стаканы вина, которые мисс Кроули ежедневно дозволялось выпивать, к великому неудовольствию Феркин и дворецкого, лишенных теперь возможности распорядиться даже бутылкой хереса. Она решала, в каком количестве и в каком порядке давать мисс Кроули печенку, цыплят и сладкое. Ночью ли, днем ли, утром ли - она подавала больной отвратительные лекарства, прописанные доктором, и та глотала их так безропотно и смиренно, что Феркин говорила: "Бедная моя хозяйка принимает лекарство покорно, что твой ягненок!" Она предписывала катанье в коляске или же прогулки в портшезе - одним словом, скрутила выздоравливающую старую леди так, как и подобает распорядительной, заботливой, высоконравственной женщине. Если ее пациентка делала слабые попытки сопротивляться и просила дать ей лишний кусочек за обедом или немножко меньше лекарства, сиделка грозила ей немедленной смертью, и мисс Кроули тотчас же сдавалась. "Совсем загрустила, бедняжка, - жаловалась Феркин компаньонке, - за три недели ни разу не назвала меня дурой!" В конце концов миссис Бьют решила уволить честную горничную, а также толстого дворецкого мистера Боулса и самое Бригс и выписать своих дочерей из пасторского дома, с тем чтобы потом перевезти дорогую страдалицу в Королевское Кроули, - как вдруг произошел прискорбный случай, вынудивший миссис Бьют отказаться от ее приятных обязанностей. Преподобный Бьют Кроули, ее супруг, возвращаясь как-то вечером домой, упал с лошади и сломал себе ключицу. У него началась лихорадка, появились признаки воспаления, и миссис Бьют пришлось оставить Сассекс и отбыть в Хэмпшир. Она пообещала вернуться к своему дражайшему другу, как только поправится Бьют, и уехала, оставив строгие наказы всему дому насчет ухода за хозяйкой. Но едва она заняла свое место в саутгемптонской карете, в доме мисс Кроули все вздохнули свободно и ощутили такую радость, какой не знали уже в течение многих недель. В тот же день мисс Кроули пропустила дневной прием лекарства; в тот же день, позже, Боулс откупорил особую бутылку хереса для себя и миссис Феркин; и в тот же вечер мисс Кроули и мисс Бригс разрешили себе партию в пикет вместо чтения одной из проповедей Портиаса. Произошло то же, что в старинной детской сказочке: палка позабыла бить собаку, и все мирно и счастливо вернулись к прерванным делам. |
| At a very early hour in the morning, twice or thrice a week, Miss Briggs used to betake herself to a bathing-machine, and disport in the water in a flannel gown and an oilskin cap. Rebecca, as we have seen, was aware of this circumstance, and though she did not attempt to storm Briggs as she had threatened, and actually dive into that lady's presence and surprise her under the sacredness of the awning, Mrs. Rawdon determined to attack Briggs as she came away from her bath, refreshed and invigorated by her dip, and likely to be in good humour. | Два-три раза в неделю, в очень ранний утренний час, мисс Бригс имела обыкновение уходить к морю, занимать кабинку и плескаться в воде в фланелевом купальном костюме и клеенчатом чепце. Ребекке, как мы знаем, было известно это обстоятельство, и хотя она не выполнила своей угрозы нырнуть под кабинку и застигнуть Бригс врасплох, под священной сенью тента, однако решила атаковать компаньонку, когда та выйдет на берег, освеженная купаньем, набравшись новых сил и, вероятно, в хорошем расположении духа. |
| So getting up very early the next morning, Becky brought the telescope in their sitting-room, which faced the sea, to bear upon the bathing-machines on the beach; saw Briggs arrive, enter her box; and put out to sea; and was on the shore just as the nymph of whom she came in quest stepped out of the little caravan on to the shingles. It was a pretty picture: the beach; the bathing-women's faces; the long line of rocks and building were blushing and bright in the sunshine. Rebecca wore a kind, tender smile on her face, and was holding out her pretty white hand as Briggs emerged from the box. What could Briggs do but accept the salutation? | Поэтому, поднявшись наутро очень рано, Бекки принесла в гостиную, выходившую на море, подзорную трубу и навела ее на ряд кабинок. Она увидела, как Бригс показалась, вошла в купальню и погрузилась в морские волны. Бекки очутилась на берегу как раз в ту минуту, когда нимфа, на поиски которой она явилась, ступила на прибрежную гальку. Это была премилая картина: берег, лица купальщиц, длинный ряд утесов и зданий - все алело и сверкало в сиянии солнца. Выйдя из кабинки, Бригс увидела Ребекку, которая ласково, нежно улыбалась и протягивала ей свою хорошенькую белую ручку. Что оставалось Бригс, как не принять это приветствие? |
| "Miss Sh--Mrs. Crawley," she said. | - Мисс Ш... Миссис Кроули! - сказала она. |
| Mrs. Crawley seized her hand, pressed it to her heart, and with a sudden impulse, flinging her arms round Briggs, kissed her affectionately. | Миссис Кроули схватила ее руку, прижала к своему сердцу и, поддавшись внезапному порыву, обняла мисс Бригс и страстно ее поцеловала. |
| "Dear, dear friend!" she said, with a touch of such natural feeling, that Miss Briggs of course at once began to melt, and even the bathing-woman was mollified. | - Дорогой, дорогой друг! - произнесла она с таким неподдельным чувством, что мисс Бригс, разумеется, сейчас же растаяла, и даже служанка при купальне размякла. |
| Rebecca found no difficulty in engaging Briggs in a long, intimate, and delightful conversation. Everything that had passed since the morning of Becky's sudden departure from Miss Crawley's house in Park Lane up to the present day, and Mrs. Bute's happy retreat, was discussed and described by Briggs. All Miss Crawley's symptoms, and the particulars of her illness and medical treatment, were narrated by the confidante with that fulness and accuracy which women delight in. About their complaints and their doctors do ladies ever tire of talking to each other? Briggs did not on this occasion; nor did Rebecca weary of listening. She was thankful, truly thankful, that the dear kind Briggs, that the faithful, the invaluable Firkin, had been permitted to remain with their benefactress through her illness. Heaven bless her! though she, Rebecca, had seemed to act undutifully towards Miss Crawley; yet was not her fault a natural and excusable one? Could she help giving her hand to the man who had won her heart? Briggs, the sentimental, could only turn up her eyes to heaven at this appeal, and heave a sympathetic sigh, and think that she, too, had given away her affections long years ago, and own that Rebecca was no very great criminal. | Ребекка без труда завязала с Бригс долгий восхити тельный интимный разговор. Все, что произошло, начиная с того утра, когда Бекки внезапно покинула дом мисс Кроули на Парк-лейн. и кончая долгожданным отъездом миссис Бьют, - все это мисс Бригс изложила обстоятельно и с чувством. Все признаки болезни мисс Кроули и мельчайшие подробности относительно ее состояния и лечения были описаны с той полнотой и точностью, которыми упиваются женщины. Разве дамам надоедает когда-нибудь болтать друг с другом о своих недомоганиях и докторах? Бригс это никогда не надоедало, а Ребекка слушала ее без устали. Какое счастье, что милой, доброй Бригс, что верной, бесценной Феркин было позволено оставаться с их благодетельницей во все время ее болезни! Да благословит ее небо! Правда, она, Ребекка, как будто бы нарушила свой долг по отношению к мисс Кроули, но разве не была ее вина естественной и извинительной? Разве могла она отказать человеку, завладевшему ее сердцем? В ответ на такой вопрос сентиментальная Бригс могла лишь возвести очи к небу, испустить сочувственный вздох, вспомнить, что она тоже много лет тому назад подарила кому-то свою привязанность, и согласиться, что Ребекка вовсе уж не такая преступница. |
| "Can I ever forget her who so befriended the friendless orphan? No, though she has cast me off," the latter said, "I shall never cease to love her, and I would devote my life to her service. As my own benefactress, as my beloved Rawdon's adored relative, I love and admire Miss Crawley, dear Miss Briggs, beyond any woman in the world, and next to her I love all those who are faithful to her. I would never have treated Miss Crawley's faithful friends as that odious designing Mrs. Bute has done. Rawdon, who was all heart," Rebecca continued, "although his outward manners might seem rough and careless, had said a hundred times, with tears in his eyes, that he blessed Heaven for sending his dearest Aunty two such admirable nurses as her attached Firkin and her admirable Miss Briggs. Should the machinations of the horrible Mrs. Bute end, as she too much feared they would, in banishing everybody that Miss Crawley loved from her side, and leaving that poor lady a victim to those harpies at the Rectory, Rebecca besought her (Miss Briggs) to remember that her own home, humble as it was, was always open to receive Briggs. | - Могу ли я когда-нибудь позабыть ту, которая так пригрела одинокую сиротку? Нет, - говорила Ребекка, - хоть она и оттолкнула меня, я никогда не перестану ее любить, я посвящу служению ей всю свою жизнь! Милая моя мисс Бригс, я люблю и обожаю мисс Кроули больше всех женщин в мире, как свою благодетельницу и как обожаемую родственницу моего Родона. А после нее я люблю всех тех, кто предан ей! Я никогда не стала бы обращаться с верными друзьями мисс Кроули так, как поступала эта противная интриганка миссис Бьют. Родон, - продолжала Ребекка, - у которого такое нежное сердце, хотя по своим манерам и виду он и может показаться грубым и равнодушным, - Родон сотни раз говорил со слезами на глазах, что он благословляет небо за то, что у его дражайшей тетушки есть две такие изумительные сиделки, как преданная Феркин и несравненная мисс Бригс. Если же, как он весьма опасается, махинации этой ужасной миссис Бьют приведут к тому, что от одра мисс Кроули будут изгнаны все, кого она любит, и бедная леди останется во власти этих гарпий из пасторского дома, то Ребекка просит ее (мисс Бригс) помнить, что собственный дом Ребекки, при всей его скромности, будет всегда для нее открыт. |
| Dear friend," she exclaimed, in a transport of enthusiasm, "some hearts can never forget benefits; all women are not Bute Crawleys! Though why should I complain of her," Rebecca added; "though I have been her tool and the victim to her arts, do I not owe my dearest Rawdon to her?" | - Дорогой друг, - воскликнула она страстно, - иные сердца не забывают благодеяний; не все женщины похожи на миссис Бьют Кроули! Впрочем, мне ли на нее жаловаться, - прибавила Ребекка, - хоть я и была орудием и жертвой ее козней, но разве не ей я обязана моим дорогим Родоном? |
| And Rebecca unfolded to Briggs all Mrs. Bute's conduct at Queen's Crawley, which, though unintelligible to her then, was clearly enough explained by the events now--now that the attachment had sprung up which Mrs. Bute had encouraged by a thousand artifices--now that two innocent people had fallen into the snares which she had laid for them, and loved and married and been ruined through her schemes. | И Ребекка разоблачила перед мисс Бригс все поведение миссис Бьют в Королевском Кроули, которое вначале было для нее загадкой, но достаточно объяснилось впоследствии, когда вспыхнула взаимная любовь, которую миссис Бьют поощряла всеми правдами и неправдами, когда двое невинных молодых людей угодили в сети, расставленные им супругой пастора, полюбили друг друга, поженились и оказались обездоленными благодаря ее хитрым проискам. |
| It was all very true. Briggs saw the stratagems as clearly as possible. Mrs. Bute had made the match between Rawdon and Rebecca. Yet, though the latter was a perfectly innocent victim, Miss Briggs could not disguise from her friend her fear that Miss Crawley's affections were hopelessly estranged from Rebecca, and that the old lady would never forgive her nephew for making so imprudent a marriage. | Все это было совершенно верно, и Бригс с полной ясностью поняла, что миссис Бьют сама подстроила брак Родона и Ребекки. Но хотя последняя и оказалась невинной жертвой, однако мисс Бригс не могла скрыть от нее своего опасения, что привязанность мисс Кроули безнадежно Ребеккой утрачена и старая леди никогда не простит племяннику столь неблагоразумного брака. |
| On this point Rebecca had her own opinion, and still kept up a good heart. If Miss Crawley did not forgive them at present, she might at least relent on a future day. Even now, there was only that puling, sickly Pitt Crawley between Rawdon and a baronetcy; and should anything happen to the former, all would be well. At all events, to have Mrs. Bute's designs exposed, and herself well abused, was a satisfaction, and might be advantageous to Rawdon's interest; and Rebecca, after an hour's chat with her recovered friend, left her with the most tender demonstrations of regard, and quite assured that the conversation they had had together would be reported to Miss Crawley before many hours were over. | На этот счет у Ребекки имелось свое собственное мнение, и она по-прежнему не теряла мужества. Если мисс Кроули не простит их сейчас, то, возможно, смилостивится в будущем. Даже и сейчас между Родоном и титулом баронета стоит только хилый, болезненный Питт Кроули. Случись с ним что-нибудь, и все будет хорошо! Так или иначе, но для нее уже было удовлетворением раскрыть все козни миссис Бьют и как следует о ней позлословить. Это могло оказаться полезным и для Родона. И Ребекка, проболтав добрый час со своим вновь обретенным другом, покинула мисс Бригс, нежно заверив ее в своем уважении и любви и не сомневаясь, что происшедший между ними разговор будет в самом скором времени передан мисс Кроули. |
| This interview ended, it became full time for Rebecca to return to her inn, where all the party of the previous day were assembled at a farewell breakfast. Rebecca took such a tender leave of Amelia as became two women who loved each other as sisters; and having used her handkerchief plentifully, and hung on her friend's neck as if they were parting for ever, and waved the handkerchief (which was quite dry, by the way) out of window, as the carriage drove off, she came back to the breakfast table, and ate some prawns with a good deal of appetite, considering her emotion; and while she was munching these delicacies, explained to Rawdon what had occurred in her morning walk between herself and Briggs. Her hopes were very high: she made her husband share them. She generally succeeded in making her husband share all her opinions, whether melancholy or cheerful. | Между тем Ребекке пора было возвращаться в гостиницу, где все вчерашнее общество собралось за прощальным завтраком. Ребекка и Эмилия распрощались очень нежно, как подобает двум женщинам, преданным друг другу, словно сестры; и Ребекка, неоднократно прибегнув к помощи носового платка, расцеловав подругу так, точно они расставались навеки, и намахавшись из окна платочком (кстати сказать, совершенно сухим) вслед отъезжавшей карете, вернулась к столу. Уплетая креветки с большим аппетитом, если принять во внимание ее волнение, она рассказала Родону, что произошло во время ее утренней прогулки между нею и Бригс. Исполненная самых радужных надежд, она и в нем пробудила надежду. Ей почти всегда удавалось передать мужу все свои мысли, как грустные, так и радостные. |
| "You will now, if you please, my dear, sit down at the writing-table and pen me a pretty little letter to Miss Crawley, in which you'll say that you are a good boy, and that sort of thing." | - Теперь, мой милый, будьте любезны присесть к тому столу и написать письмецо мисс Кроули, в котором сообщите ей, что вы хороший мальчик, и все такое. |
| So Rawdon sate down, and wrote off, | И Родон сел за стол и сразу написал: |
| "Brighton, Thursday," and | "Брайтон, четверг. |
| "My dear Aunt," | Дорогая тетушка!.." |
| with great rapidity: but there the gallant officer's imagination failed him. He mumbled the end of his pen, and looked up in his wife's face. She could not help laughing at his rueful countenance, and marching up and down the room with her hands behind her, the little woman began to dictate a letter, which he took down. | Но на этом воображение доблестного офицера иссякло. Он только грыз кончик пера, заглядывая в лицо жене. Та невольно рассмеялась при виде его жалобной физиономии и, заложив руки за спину, стала расхаживать по комнате, диктуя письмо, которое Родон записал с ее слов. |
| "Before quitting the country and commencing a campaign, which very possibly may be fatal." | - "Перед тем как покинуть отчизну и выступить в поход, который, может быть, окажется роковым..." |
| "What?" said Rawdon, rather surprised, but took the humour of the phrase, and presently wrote it down with a grin. | - Что? - удивился Родон, но, уловив все же юмор этой фразы, тотчас же записал ее, ухмыляясь. |
| "Which very possibly may be fatal, I have come hither--" | - "...который, очень может быть, окажется роковым, я прибыл сюда..." |
| "Why not say come here, Becky? Come here's grammar," the dragoon interposed. | - Почему бы не сказать: "приехал сюда", Бекки? "Приехал сюда" - тоже будет правильно, - прервал ее драгун. |
| "I have come hither," Rebecca insisted, with a stamp of her foot, "to say farewell to my dearest and earliest friend. I beseech you before I go, not perhaps to return, once more to let me press the hand from which I have received nothing but kindnesses all my life." | - "...я прибыл сюда, - твердо повторила Бекки, топнув ножкой, - чтобы сказать прости своему самому дорогому и давнишнему другу. Умоляю вас разрешить мне, до того, как я уеду, быть может, навсегда, еще раз пожать ту руку, которая в течение всей моей жизни расточала мне одни только благодеяния". |
| "Kindnesses all my life," echoed Rawdon, scratching down the words, and quite amazed at his own facility of composition. | - Благодеяния, - отозвался эхом Родон, выводя это слово, в полном изумлении от своего умения сочинять письма. |
| "I ask nothing from you but that we should part not in anger. I have the pride of my family on some points, though not on all. I married a painter's daughter, and am not ashamed of the union." | - "Я прошу вас об одном: простимся друзьями. Я разделяю гордость, присущую моему семейству, хотя и не во всем. Я женился на дочери художника и не стыжусь этого союза..." |
| "No, run me through the body if I am!" Rawdon ejaculated. | - Ни капельки, вот уж нисколько, разрази меня гром! - воскликнул Родон. |
| "You old booby," Rebecca said, pinching his ear and looking over to see that he made no mistakes in spelling--"beseech is not spelt with an a, and earliest is." | - Ах ты, старый глупыш, - сказала Ребекка, ущипнув мужа за ухо, и заглянула ему через плечо: не наделал ли он ошибок в правописании. - "Умоляю" не пишется через "а", но "давнишний" - пишется! |
| So he altered these words, bowing to the superior knowledge of his little Missis. | И Родон переправил эти слова, преклоняясь перед глубокими познаниями своей маленькой хозяйки. |
| "I thought that you were aware of the progress of my attachment," Rebecca continued: "I knew that Mrs. Bute Crawley confirmed and encouraged it. But I make no reproaches. I married a poor woman, and am content to abide by what I have done. Leave your property, dear Aunt, as you will. I shall never complain of the way in which you dispose of it. I would have you believe that I love you for yourself, and not for money's sake. I want to be reconciled to you ere I leave England. Let me, let me see you before I go. A few weeks or months hence it may be too late, and I cannot bear the notion of quitting the country without a kind word of farewell from you." | - "Я думал, что вы были осведомлены о моей привязанности. - продолжала Ребекка. - Я знал, что миссис Бьют Кроули всячески укрепляла и поощряла ее. Но я никого не упрекаю. Я женился на бедной девушке и не жалею об этом. Оставляйте ваше состояние, милая тетя, кому захотите. Я никогда не посетую на то, как вы им распорядитесь. Поверьте, что я люблю вас, а не ваши деньги. Я желал бы помириться с вами, прежде чем покину Англию. Позвольте мне повидать вас до моего отъезда. Пройдет несколько недель, несколько месяцеви, быть может, будет уже поздно. Меня убивает мысль, что придется покинуть родп-ну, не услыхав от вас ласкового прощального привета". |
| "She won't recognise my style in that," said Becky. "I made the sentences short and brisk on purpose." | - В таком письме она не узнает моего слога, - заметила Бекки. - Я нарочно придумывала фразы покороче и поэнергичнее. |
| And this authentic missive was despatched under cover to Miss Briggs. | И письмо было отправлено тетушке, в конверте, адресованием мисс Бригс. |
| Old Miss Crawley laughed when Briggs, with great mystery, handed her over this candid and simple statement. | Старая мисс Кроули рассмеялась, когда Бригс с большой таинственностью вручила ей это простодушное и искреннее послание. |
| "We may read it now Mrs. Bute is away," she said. "Read it to me, Briggs." | - Теперь, когда миссис Бьют уехала, можно и почитать, что он пишет, - сказала она. - Прочтите мне, Бригс. |
| When Briggs had read the epistle out, her patroness laughed more. | Когда Бригс закончила чтение, ее покровительница расхохоталась еще веселее. |
| "Don't you see, you goose," she said to Briggs, who professed to be much touched by the honest affection which pervaded the composition, "don't you see that Rawdon never wrote a word of it. He never wrote to me without asking for money in his life, and all his letters are full of bad spelling, and dashes, and bad grammar. It is that little serpent of a governess who rules him." They are all alike, Miss Crawley thought in her heart. They all want me dead, and are hankering for my money. | - Как вы не понимаете, дуреха вы этакая, - сказала она Бригс, которую письмо, казалось, растрогало своей искренностью, - как вы не понимаете, что сам Родон не написал тут ни единого слова! Он в жизни не писал мне ничего, кроме просьб о деньгах, и все его письма перемазаны, полны ошибок и отличаются дурным слогом. Это им вертит эта маленькая змея-гувернантка! ("Все они одинаковы, - подумала про себя мисс Кроули. - Все они жаждут моей смерти и зарятся на мои деньги!") |
| "I don't mind seeing Rawdon," she added, after a pause, and in a tone of perfect indifference. "I had just as soon shake hands with him as not. Provided there is no scene, why shouldn't we meet? I don't mind. But human patience has its limits; and mind, my dear, I respectfully decline to receive Mrs. Rawdon--I can't support that quite"-- | Я ничего не имею против свидания с Родоном, - прибавила она, немного помолчав, тоном полнейшего равнодушия. - Пожать ему руку или нет - мне все равно. Если только не будет никакой сцены, то почему бы нам и не встретиться? Пожалуйста. Но человеческое терпение имеет свои границы. И потому запомните, моя дорогая: я почтительно отказываюсь принимать миссис Родон... что другое, а это мне не по силам. |
| and Miss Briggs was fain to be content with this half- message of conciliation; and thought that the best method of bringing the old lady and her nephew together, was to warn Rawdon to be in waiting on the Cliff, when Miss Crawley went out for her air in her chair. | И мисс Бригс пришлось удовольствоваться тем, что ее хлопоты увенчались успехом лишь наполовину. Торопясь свести старуху с племянником, она решила предупредить Родона, чтобы он поджидал тетушку на Утесе, когда мисс Кроули отправится в своем портшезе подышать воздухом. |
| There they met. I don't know whether Miss Crawley had any private feeling of regard or emotion upon seeing her old favourite; but she held out a couple of fingers to him with as smiling and good-humoured an air, as if they had met only the day before. And as for Rawdon, he turned as red as scarlet, and wrung off Briggs's hand, so great was his rapture and his confusion at the meeting. Perhaps it was interest that moved him: or perhaps affection: perhaps he was touched by the change which the illness of the last weeks had wrought in his aunt. | Там они и встретились. Не знаю, дрогнуло ли у мисс Кроули сердце при виде ее прежнего любимца, но она протянула ему два пальца с таким веселым и добродушным видом, словно они встречались всего лишь накануне. Что же касается Родона, то он покраснел, как кумач, и чуть не оторвал мисс Бригс руку, так обрадовала и смутила его эта встреча. Быть может, его взволновали корыстные чувства, а быть может, и любовь; может быть, он был тронут той переменой, которую произвела в его тетушке болезнь. |
| "The old girl has always acted like a trump to me," he said to his wife, as he narrated the interview, "and I felt, you know, rather queer, and that sort of thing. I walked by the side of the what- dy'e-call-'em, you know, and to her own door, where Bowls came to help her in. And I wanted to go in very much, only--" | - Старуха всегда меня баловала, - рассказывал он потом жене, - и мне, понимаешь, стало как-то неловко и все такое. Я шел рядом с этим, как это называется... и дошел до самых ее дверей, а там Боулс вышел, чтобы помочь ей войти в дом. И мне тоже страшно хотелось зайти, но только... |
| "YOU DIDN'T GO IN, Rawdon!" screamed his wife. | - И ты не зашел, Родон! - взвизгнула его жена. |
| "No, my dear; I'm hanged if I wasn't afraid when it came to the point." | - Нет, моя дорогая! Хочешь верь, хочешь нет, но когда до этого дошло, я испугался! |
| "You fool! you ought to have gone in, and never come out again," Rebecca said. | - Дурак! Ты должен был войти и уже никогда не уходить! - воскликнула Ребекка. |
| "Don't call me names," said the big Guardsman, sulkily. "Perhaps I WAS a fool, Becky, but you shouldn't say so"; and he gave his wife a look, such as his countenance could wear when angered, and such as was not pleasant to face. | - Не ругай меня, - угрюмо проговорил гвардеец. - Может быть, я и дурак, Бекки, но тебе не следовало бы так говорить. - Взгляд, который он метнул на жену, свидетельствовал о неподдельном гневе и не сулил ничего хорошего. |
| "Well, dearest, to-morrow you must be on the look-out, and go and see her, mind, whether she asks you or no," Rebecca said, trying to soothe her angry yoke-mate. On which he replied, that he would do exactly as he liked, and would just thank her to keep a civil tongue in her head--and the wounded husband went away, and passed the forenoon at the billiard-room, sulky, silent, and suspicious. | - Ну, полно, полно, голубчик! - сказала Ребекка, стараясь успокоить своего разгневанного повелителя. - Но завтра ты опять ее подстереги и уж зайди к ней обязательно, - даже если она тебя не пригласит. - На что Родон ответил, что поступит, как ему заблагорассудится, и будет весьма признателен, если она станет выражаться повежливее. Затем оскорбленный супруг удалился и провел все утро в бильярдной - мрачный, надутый и молчаливый. |
| But before the night was over he was compelled to give in, and own, as usual, to his wife's superior prudence and foresight, by the most melancholy confirmation of the presentiments which she had regarding the consequences of the mistake which he had made. Miss Crawley must have had some emotion upon seeing him and shaking hands with him after so long a rupture. She mused upon the meeting a considerable time. | Но не успел закончиться этот вечер, как Родону пришлось, по обыкновению, отдать должное высшей мудрости и дальновидности своей жены, ибо ее предчувствия относительно последствий допущенной им ошибки подтвердились самым печальным образом. Мисс Кроули, несомненно, взволновалась, встретившись с племянником и пожав ему руку после столь длительного разрыва. Она долго размышляла об этой встрече. |
| "Rawdon is getting very fat and old, Briggs," she said to her companion. "His nose has become red, and he is exceedingly coarse in appearance. His marriage to that woman has hopelessly vulgarised him. Mrs. Bute always said they drank together; and I have no doubt they do. Yes: he smelt of gin abominably. I remarked it. Didn't you?" | - Родон очень потолстел и постарел, Бригс, - сказала она компаньонке. - Нос у него стал красный, и весь он ужасно погрубел. Женитьба на этой женщине безнадежно его опошлила. Миссис Бьют уверяла меня, что оба они выпивают. И я не сомневаюсь, что так оно и есть. Да! От него разило джином. Я это заметила. А вы? |
| In vain Briggs interposed that Mrs. Bute spoke ill of everybody: and, as far as a person in her humble position could judge, was an-- | Тщетно Бригс возражала, что миссис Бьют обо всех отзывается плохо; и если ей, Бригс, дозволено высказать свое скромное мнение, так ведь и сама миссис Бьют... |
| "An artful designing woman? Yes, so she is, and she does speak ill of every one--but I am certain that woman has made Rawdon drink. All those low people do--" | - Хитрая интриганка? Да, это правда, и она обо всех говорит только дурное, но я уверена, что та женщина спаивает Род она. Все эти люди низкого происхождения... |
| "He was very much affected at seeing you, ma'am," the companion said; "and I am sure, when you remember that he is going to the field of danger--" | - Он был очень растроган, когда увидел вас, сударыня, - сказала компаньонка, - и если вы вспомните, что он отправляется на поле брани... |
| "How much money has he promised you, Briggs?" the old spinster cried out, working herself into a nervous rage--"there now, of course you begin to cry. I hate scenes. Why am I always to be worried? Go and cry up in your own room, and send Firkin to me--no, stop, sit down and blow your nose, and leave off crying, and write a letter to Captain Crawley." | - Сколько он посулил вам, Бригс? - вскричала старая дева, взвинчивая себя до нервного исступления. - Ну вот, а теперь вы, конечно, разреветесь! Ненавижу сцены! За что только меня всегда расстраивают? Ступайте плакать к себе в комнату, а ко мне пришлите Феркин... Нет, стоите! Садитесь за стол, высморкайтесь, перестаньте реветь и напишите письмо капитану Кроули! |
| Poor Briggs went and placed herself obediently at the writing-book. Its leaves were blotted all over with relics of the firm, strong, rapid handwriting of the spinster's late amanuensis, Mrs. Bute Crawley. | Беддая Бригс послушно уселась за бювар, испещренный следами твердого, уверенного, быстрого почерка последнего секретаря старой девы - миссис Бьют Кроули. |
| "Begin 'My dear sir,' or 'Dear sir,' that will be better, and say you are desired by Miss Crawley--no, by Miss Crawley's medical man, by Mr. Creamer, to state that my health is such that all strong emotions would be dangerous in my present delicate condition--and that I must decline any family discussions or interviews whatever. And thank him for coming to Brighton, and so forth, and beg him not to stay any longer on my account. And, Miss Briggs, you may add that I wish him a bon voyage, and that if he will take the trouble to call upon my lawyer's in Gray's Inn Square, he will find there a communication for him. Yes, that will do; and that will make him leave Brighton." | - Начните так: "Дорогой мистер Кроули". или нот: "Дорогой сэр", - этак будет лучше, и напишите, что мисс Кроули... нет, доктор мисс Кроули, мистер Кример, поручил вам сообщить, что здоровье мое в таком состоянии, что сильное волнение может мне быть опасно, и потому я вынуждена отказаться от всяких семейных переговоров и каких бы то ни было свиданий. Затем поблагодарите его за приезд в Брайтон и так далее и попросите не оставаться здесь дольше из-за меня. И еще, мисс Бригс, можете добавить, что я желаю ему bon voyage {Счастливого пути (франц.).} и что, если он потрудится зайти к моим поверенным на Грейз-инн-сквер. он найдет там для себя весточку. Да, это все. И это заставит его уехать из Брайтона. |
| The benevolent Briggs penned this sentence with the utmost satisfaction. | Доброжелательная Бригс с величайшим удовольствием записала последнюю фразу. |
| "To seize upon me the very day after Mrs. Bute was gone," the old lady prattled on; "it was too indecent. Briggs, my dear, write to Mrs. Crawley, and say SHE needn't come back. No--she needn't--and she shan't--and I won't be a slave in my own house--and I won't be starved and choked with poison. They all want to kill me--all-- all"--and with this the lonely old woman burst into a scream of hysterical tears. | - Захватить меня врасплох, чуть только уехала миссис Бьют! - возмущалась старуха. - Полнейшее неприличие! Бригс, дорогая моя, напишите миссис Кроули, чтобы она не трудилась приезжать. Да, да. Может не трудиться... нечего ей приезжать... Я не хочу быть рабой в собственном доме... не хочу, чтобы меня морили голодом и пичкали отравой. Все они хотят убить меня... все... все! - И одинокая старуха истерически разрыдалась. |
| The last scene of her dismal Vanity Fair comedy was fast approaching; the tawdry lamps were going out one by one; and the dark curtain was almost ready to descend. | Последняя сцена плачевной комедии, которую она играла на подмостках Ярмарки Тщеславия, быстро приближалась. Пестрые фонарики гасли один за другим, и гем-пый занавес готов был опуститься. |
| That final paragraph, which referred Rawdon to Miss Crawley's solicitor in London, and which Briggs had written so good-naturedly, consoled the dragoon and his wife somewhat, after their first blank disappointment, on reading the spinster's refusal of a reconciliation. And it effected the purpose for which the old lady had caused it to be written, by making Rawdon very eager to get to London. | Заключительная фраза письма, отсылавшая Родона к поверенному мисс Кроули в Лондоне и так охотно написанная мисс Бригс, несколько утешила драгуна и его супругу в их горе, вызванном отказом старой девы в примирении, и произвела то именно действие, на которое и была рассчитана, - то есть заставила Родона весьма поспешно выехать в Лондон. |
| Out of Jos's losings and George Osborne's bank-notes, he paid his bill at the inn, the landlord whereof does not probably know to this day how doubtfully his account once stood. For, as a general sends his baggage to the rear before an action, Rebecca had wisely packed up all their chief valuables and sent them off under care of George's servant, who went in charge of the trunks on the coach back to London. Rawdon and his wife returned by the same conveyance next day. | Проигрышами Джоза и банковыми билетами Джорджа Осборна он уплатил по счету в гостинице, владелец которой, должно быть, и по сей день не знает, как легко он мог лишиться этих денег. Дело в том, что Ребекка, подобно генералу, который перед битвой отсылает свой обоз в тыл, предусмотрительно уложила наиболее ценные вещи и отослала их с почтовой каретой, под охраной лакея Осборнов, которому было поручено доставить в Лондон сундуки своих господ. Родон с супругой вернулись в город на следующий день в той же карете. |
| "I should have liked to see the old girl before we went," Rawdon said. "She looks so cut up and altered that I'm sure she can't last long. I wonder what sort of a cheque I shall have at Waxy's. Two hundred--it can't be less than two hundred--hey, Becky?" | - Мне жаль, что я не повидал старушку перед отъездом, - сказал Родон. - Она так осунулась, так изменилась, что, наверно, долго не протянет. Интересно, какой же чек я получу у Уокси? Фунтов двести... наверное, не меньше двухсот... ты как думаешь, Бекки? |
| In consequence of the repeated visits of the aides-de-camp of the Sheriff of Middlesex, Rawdon and his wife did not go back to their lodgings at Brompton, but put up at an inn. Early the next morning, Rebecca had an opportunity of seeing them as she skirted that suburb on her road to old Mrs. Sedley's house at Fulham, whither she went to look for her dear Amelia and her Brighton friends. They were all off to Chatham, thence to Harwich, to take shipping for Belgium with the regiment--kind old Mrs. Sedley very much depressed and tearful, solitary. | Памятуя частые визиты адъютантов мидлсекского шерифа, Родон с женой не вернулись к себе на квартиру в Бромптоне, а остановились в гостинице. Ребекке представился случай увидать этих джентльменов на следующий день рано утром, по дороге к дому старой миссис Седли в Фулеме, куда она отправилась навестить свою милочку Эмилию и брайтонских друзей. Однако все они уже выехали в Чатем, а оттуда в Харидж, чтобы отплыть с полком в Бельгию, - дома была только старушка миссис Седли, одинокая и плачущая. |
| Returning from this visit, Rebecca found her husband, who had been off to Gray's Inn, and learnt his fate. He came back furious. | Когда Ребекка вернулась к себе в гостиницу, ее муж успел уже побывать в Грейз-инне и узнать свою судьбу. |
| "By Jove, Becky," says he, "she's only given me twenty pound!" | - Черт подери, Бекки, - крикнул он в бешенстве, - она дала мне всего двадцать фунтов! |
| Though it told against themselves, the joke was too good, and Becky burst out laughing at Rawdon's discomfiture. | Над ними жестоко подшутили, но шутка была так хороша, что Бекки громко рассмеялась, глядя на расстроенную физиономию Родона. |
| English | Русский |
| On quitting Brighton, our friend George, as became a person of rank and fashion travelling in a barouche with four horses, drove in state to a fine hotel in Cavendish Square, where a suite of splendid rooms, and a table magnificently furnished with plate and surrounded by a half-dozen of black and silent waiters, was ready to receive the young gentleman and his bride. George did the honours of the place with a princely air to Jos and Dobbin; and Amelia, for the first time, and with exceeding shyness and timidity, presided at what George called her own table. | Покинув Брайтон, наш друг Джордж, как и подобало знатной особе, путешествующей в коляске четверкой, важно подкатил к прекрасной гостинице на Кэвендиш-сквер, где для этого джентельмена и его молодой жены был уже приготовлен ряд великолепных комнат и превосходно сервированный стол, окруженный полдюжиной безмолвных черных слуг. Джордж принимал Джоза и Доббина с видом вельможи, а робкая Эмилия в первый раз сидела на месте хозяйки "за своим собственным столом", по выражению Джорджа. |
| George pooh-poohed the wine and bullied the waiters royally, and Jos gobbled the turtle with immense satisfaction. Dobbin helped him to it; for the lady of the house, before whom the tureen was placed, was so ignorant of the contents, that she was going to help Mr. Sedley without bestowing upon him either calipash or calipee. | Джордж браковал вино и третировал слуг совсем по-королевски; Джоз с громадным наслаждением поглощал суп из черепахи. Суп разливал Доббин, потому что хозяйка, перед которой стояла миска, была так неопытна, что собиралась налить мистеру Седли супу, забыв положить в него столь лакомого черепашьего жиру. |
| The splendour of the entertainment, and the apartments in which it was given, alarmed Mr. Dobbin, who remonstrated after dinner, when Jos was asleep in the great chair. But in vain he cried out against the enormity of turtle and champagne that was fit for an archbishop. | Великолепие пира и апартаментов, в которых он происходил, встревожило мистера Доббина, и после обеда, когда Джоз уснул в большом кресле, он попробовал образумить своего друга. Но напрасно он восставал против черепахи и шампанского, уместных разве что на столе архиепископа. |
| "I've always been accustomed to travel like a gentleman," George said, "and, damme, my wife shall travel like a lady. As long as there's a shot in the locker, she shall want for nothing," said the generous fellow, quite pleased with himself for his magnificence of spirit. Nor did Dobbin try and convince him that Amelia's happiness was not centred in turtle-soup. | - Я привык путешествовать, как джентльмен, - возразил Джордж, - и моя жена, черт возьми, будет путешествовать, как леди. Пока у меня есть хоть грош в кармане, она ни в чем не будет нуждаться, - сказал наш благородный джентльмен, вполне довольный своим великодушием. И Доббин отступился и не стал его убеждать, что для Эмилии счастье заключается не в супе из черепахи. |
| A while after dinner, Amelia timidly expressed a wish to go and see her mamma, at Fulham: which permission George granted her with some grumbling. And she tripped away to her enormous bedroom, in the centre of which stood the enormous funereal bed, "that the Emperor Halixander's sister slep in when the allied sufferings was here," and put on her little bonnet and shawl with the utmost eagerness and pleasure. George was still drinking claret when she returned to the dining-room, and made no signs of moving. | Вскоре после обеда Эмилия робко выразила желание съездить навестить свою мать в Фулеме, на что Джордж, немного поворчав, дал разрешение. Она побежала в огромную спальню, посреди которой стояла огромная, как катафалк, кровать ("на ней спала сестра императора Александра, когда сюда приезжали союзные монархи"), и с чрезвычайной поспешностью и радостью надела шляпку и шаль. Когда она вернулась в столовую, Джордж все еще пил красное вино и не обнаружил ни малейшего желания двинуться с места. |
| "Ar'n't you coming with me, dearest?" she asked him. | - Разве ты со мной не поедешь, милый? - спросила она. |
| No; the "dearest" had "business" that night. His man should get her a coach and go with her. And the coach being at the door of the hotel, Amelia made George a little disappointed curtsey after looking vainly into his face once or twice, and went sadly down the great staircase, Captain Dobbin after, who handed her into the vehicle, and saw it drive away to its destination. The very valet was ashamed of mentioning the address to the hackney-coachman before the hotel waiters, and promised to instruct him when they got further on. | Нет, у "милого" были в этот вечер "дела". Его лакей наймет ей карету и проводит ее. Карета подкатила к подъезду гостиницы, и Эмилия, сделав Джорджу несколько разочарованный реверанс и напрасно взглянув раза два ему в лицо, печально спустилась вниз по большой лестнице. Капитан Доббин последовал за нею, усадил ее и проводил взглядом отъехавший экипаж. Даже лакей постыдился назвать кучеру адрес, пока его могли услышать гостиничные слуги, и обещал дать нужные указания дорогой. |
| Dobbin walked home to his old quarters and the Slaughters', thinking very likely that it would be delightful to be in that hackney-coach, along with Mrs. Osborne. George was evidently of quite a different taste; for when he had taken wine enough, he went off to half-price at the play, to see Mr. Kean perform in Shylock. Captain Osborne was a great lover of the drama, and had himself performed high- comedy characters with great distinction in several garrison theatrical entertainments. Jos slept on until long after dark, when he woke up with a start at the motions of his servant, who was removing and emptying the decanters on the table; and the hackney- coach stand was again put into requisition for a carriage to convey this stout hero to his lodgings and bed. | Доббин пошел пешком на свою старую квартиру у Слотера, вероятно, думая о том, как восхитительно было бы сидеть в этой наемной карете рядом с миссис Осборн. У Джорджа, очевидно, быта другие вкусы: выпив достаточное количество вина, он отправился в театр смотреть Кипа в роли Шейлока. (Капитан Осборн был записной театрал и сам успешно исполнял комические роли в гарнизонных спектаклях.) Джоз проспал до позднего вечера и проснулся лишь оттого, что слуга с некоторым шумом убирал со стола графины, опоражнивая те, в которых еще что-то плескалось; была вызвана еще одна карета, и тучного героя отвезли домой, прямо в постель. |
| Mrs. Sedley, you may be sure, clasped her daughter to her heart with all maternal eagerness and affection, running out of the door as the carriage drew up before the little garden-gate, to welcome the weeping, trembling, young bride. Old Mr. Clapp, who was in his shirt-sleeves, trimming the garden-plot, shrank back alarmed. The Irish servant-lass rushed up from the kitchen and smiled a "God bless you." Amelia could hardly walk along the flags and up the steps into the parlour. | Можете быть уверены, что, как только карета подкатила к маленькой садовой калитке, миссис Седли выбежала из дому навстречу плачущей и дрожащей Эмилии и прижала ее к сердцу с пылкой материнской нежностью. Старый мистер Клен, работавший без сюртука в своем садике, смущенно скрылся. Молодая ирландка-прислуга выскочила из кухни и с улыбкой приветствовала гостью. Эмилия едва могла дойти до дверей и подняться по лестнице в гостиную своих родителей. |
| How the floodgates were opened, and mother and daughter wept, when they were together embracing each other in this sanctuary, may readily be imagined by every reader who possesses the least sentimental turn. When don't ladies weep? At what occasion of joy, sorrow, or other business of life, and, after such an event as a marriage, mother and daughter were surely at liberty to give way to a sensibility which is as tender as it is refreshing. About a question of marriage I have seen women who hate each other kiss and cry together quite fondly. How much more do they feel when they love! Good mothers are married over again at their daughters' weddings: and as for subsequent events, who does not know how ultra- maternal grandmothers are?--in fact a woman, until she is a grandmother, does not often really know what to be a mother is. Let us respect Amelia and her mamma whispering and whimpering and laughing and crying in the parlour and the twilight. Old Mr. Sedley did. HE had not divined who was in the carriage when it drove up. He had not flown out to meet his daughter, though he kissed her very warmly when she entered the room (where he was occupied, as usual, with his papers and tapes and statements of accounts), and after sitting with the mother and daughter for a short time, he very wisely left the little apartment in their possession. | Если читатель обладает хотя бы малейшей чувствительностью, он легко себе представит, как раскрылись все шлюзы и как мать с дочерью плакали, обнимаясь в этом святилище. Да и когда женщины не плачут - в каких радостных, печальных или каких-нибудь иных случаях жизни? А уж после такого события, как свадьба, мать и дочь, конечно, имеют полное право дать волю своей чувствительности; это так сладостно и так облегчает! Я знал женщин, которые целовались и плакали по случаю свадьбы, даже будучи заклятыми врагами. Насколько же они больше волнуются, если любят друг друга! Добрые матери вторично выходят замуж на свадьбах своих дочерей. Относительно же дальнейших событий - кто не знает, какими сверхматеринскими чувствами наделены все бабушки? В самом деле, пока женщина не сделается бабушкой, она часто не знает даже, что значит быть матерью. Не будем же мешать Эмилии и ее матери, которые шепчутся и охают, смеются и плачут в сумерках гостиной. Старый мистер Седли так и поступил. Он-то не догадался, кто был в карете, которая подъехала к их дому. Он не выбежал навстречу своей дочери, хотя горячо расцеловал ее, когда она вошла в комнату (где он был, по обыкновению, занят своими бумагами, счетами и документами), и, посидев немного с матерью и дочерью, благоразумно предоставил маленькую гостиную в их полное распоряжение. |
| George's valet was looking on in a very supercilious manner at Mr. Clapp in his shirt-sleeves, watering his rose-bushes. He took off his hat, however, with much condescension to Mr. Sedley, who asked news about his son-in-law, and about Jos's carriage, and whether his horses had been down to Brighton, and about that infernal traitor Bonaparty, and the war; until the Irish maid-servant came with a plate and a bottle of wine, from which the old gentleman insisted upon helping the valet. He gave him a half-guinea too, which the servant pocketed with a mixture of wonder and contempt. | Лакей Джорджа высокомерно взирал на мистера Клепа, в одном жилете поливавшего розы. Однако перед мистером Седли он снисходительно снял шляпу. Старик расспрашивал его о своем зяте, о карете Джоза, о том, брал ли тот своих лошадей в Брайтон, о коварном предателе Бонапарте и о войне, пока из дома не вышла девушка-ирландка с закуской и бутылкой вина. Тогда старый джентльмен угостил лакея и вдобавок дал ему золотую монету, которую лакей сунул в карман со смешанным чувством удивления и презрения. |
| "To the health of your master and mistress, Trotter," Mr. Sedley said, "and here's something to drink your health when you get home, Trotter." | - За здоровье вашего хозяина и хозяйки, Троттер, - сказал мистер Седли, - а вот на это выпейте за свое собственное здоровье, Троттер, когда вернетесь домой. |
| There were but nine days past since Amelia had left that little cottage and home--and yet how far off the time seemed since she had bidden it farewell. What a gulf lay between her and that past life. She could look back to it from her present standing-place, and contemplate, almost as another being, the young unmarried girl absorbed in her love, having no eyes but for one special object, receiving parental affection if not ungratefully, at least indifferently, and as if it were her due--her whole heart and thoughts bent on the accomplishment of one desire. The review of those days, so lately gone yet so far away, touched her with shame; and the aspect of the kind parents filled her with tender remorse. Was the prize gained--the heaven of life--and the winner still doubtful and unsatisfied? As his hero and heroine pass the matrimonial barrier, the novelist generally drops the curtain, as if the drama were over then: the doubts and struggles of life ended: as if, once landed in the marriage country, all were green and pleasant there: and wife and husband had nothing to do but to link each other's arms together, and wander gently downwards towards old age in happy and perfect fruition. But our little Amelia was just on the bank of her new country, and was already looking anxiously back towards the sad friendly figures waving farewell to her across the stream, from the other distant shore. | Всего лишь девять дней прошло с тех пор, как Эмилия покинула это смиренное жилище, а как далеко казалось то время, когда она простилась с ним! Какая пропасть легла между нею и этой прошлой жизнью! Теперь она могла оглянуться назад и словно со стороны увидеть молоденькую девушку, всецело поглощенную любовью и отвечавшую на родительскую нежность нельзя сказать чтобы неблагодарностью, но равнодушием, в то время как все ее помыслы были сосредоточены на одной желанной цели. Воспоминание о тех днях, еще таких недавних, но уже ушедших так далеко, пробудило в ней чувство стыда, и вид добрых родителей наполнил ее раскаянием. Приз был выигран, небесное блаженство достигнуто, - так неужели же победителя по-прежнему терзали сомнения и неудовлетворенность? Когда герои и героиня переступают брачный порог, романист обычно опускает занавес, как будто драма уже доиграна, как будто кончились сомнения и жизненная борьба, как будто супругам, поселившимся в новой, брачной стране, цветущей и радостной, остается только, обнявшись, спокойно шествовать к старости, наслаждаясь счастьем и полным довольством. А между тем наша маленькая Эмилия, едва ступив на берег этой новой страны, уже с тревогой оглядывалась назад, на покинутых друзей, посылавших ей прощальный привет с другого, далекого берега. |
| In honour of the young bride's arrival, her mother thought it necessary to prepare I don't know what festive entertainment, and after the first ebullition of talk, took leave of Mrs. George Osborne for a while, and dived down to the lower regions of the house to a sort of kitchen-parlour (occupied by Mr. and Mrs. Clapp, and in the evening, when her dishes were washed and her curl-papers removed, by Miss Flannigan, the Irish servant), there to take measures for the preparing of a magnificent ornamented tea. All people have their ways of expressing kindness, and it seemed to Mrs. Sedley that a muffin and a quantity of orange marmalade spread out in a little cut-glass saucer would be peculiarly agreeable refreshments to Amelia in her most interesting situation. | В честь приезда новобрачной мать сочла нужным приготовить праздничное угощение, а потому после первых же излияний оставила на минуту миссис Джордж Осборн и побежала в подвальный этаж, в своего рода кухню-гостиную (где обитали мистер и миссис Клеи и куда по вечерам, закончив мытье посуды и сняв папильотки, приходила посидеть служанка мисс Фленниган); там она занялась приготовлением чая с разными вкусными вещами. У каждого есть свои способы выражать нежные чувства: миссис Седли казалось, что горячая сдобная булочка и апельсинное варенье на хрустальном блюдечке будут сейчас особенно приятны Эмилии. |
| While these delicacies were being transacted below, Amelia, leaving the drawing-room, walked upstairs and found herself, she scarce knew how, in the little room which she had occupied before her marriage, and in that very chair in which she had passed so many bitter hours. She sank back in its arms as if it were an old friend; and fell to thinking over the past week, and the life beyond it. Already to be looking sadly and vaguely back: always to be pining for something which, when obtained, brought doubt and sadness rather than pleasure; here was the lot of our poor little creature and harmless lost wanderer in the great struggling crowds of Vanity Fair. | Пока внизу приготовлялись эти лакомства, Эмилия, покинув гостиную, поднялась вверх по лестнице и, сама не зная как, очутилась в комнатке, в которой жила до замужества, в том самом кресле, где она провела так много горьких часов. Она упала в кресло, как в объятия старого друга, и задумалась о минувшей неделе и о прежней своей жизни. Уже теперь печально и растерянно оглядываться назад, всегда томиться о чем-то и, достигнув желанного, испытать больше сомнений и скорби, чем радости, - вот что суждено было этой бедняжке, этой смиренной страннице, заблудившейся в огромной, шумной толпе на Ярмарке Тщеславия. |
| Here she sate, and recalled to herself fondly that image of George to which she had knelt before marriage. Did she own to herself how different the real man was from that superb young hero whom she had worshipped? It requires many, many years--and a man must be very bad indeed--before a woman's pride and vanity will let her own to such a confession. Then Rebecca's twinkling green eyes and baleful smile lighted upon her, and filled her with dismay. And so she sate for awhile indulging in her usual mood of selfish brooding, in that very listless melancholy attitude in which the honest maid-servant had found her, on the day when she brought up the letter in which George renewed his offer of marriage. | Так она сидела у себя в комнате, любовно воскрешая в мыслях образ Джорджа, перед которым преклонялась до замужества. Сознавала ли она, насколько отличался Джордж, каким он был в действительности, от великолепного юного героя, которого она боготворила? Должно пройти много-много лет, - да и человек должен быть уж очень плох, - чтобы гордость и тщеславие женщины позволили ей сознаться в этом. Затем перед мысленным взором Эмилии появились веселые зеленые глаза и неотразимая улыбка Ребекки, и ей стало страшно. Так просидела она еще несколько времени, предаваясь обычным грустным мыслям о своей судьбе, - такая же печальная и безучастная, какой застала ее простодушная прислуга-ирландка в тот день, когда принесла письмо Джорджа, в котором он снова просил ее стать его женой. |
| She looked at the little white bed, which had been hers a few days before, and thought she would like to sleep in it that night, and wake, as formerly, with her mother smiling over her in the morning: Then she thought with terror of the great funereal damask pavilion in the vast and dingy state bedroom, which was awaiting her at the grand hotel in Cavendish Square. Dear little white bed! how many a long night had she wept on its pillow! How she had despaired and hoped to die there; and now were not all her wishes accomplished, and the lover of whom she had despaired her own for ever? Kind mother! how patiently and tenderly she had watched round that bed! She went and knelt down by the bedside; and there this wounded and timorous, but gentle and loving soul, sought for consolation, where as yet, it must be owned, our little girl had but seldom looked for it. Love had been her faith hitherto; and the sad, bleeding disappointed heart began to feel the want of another consoler. | Эмилия посмотрела на белую постельку, где она спала всего несколько дней назад, и подумала, как было бы хорошо поспать в ней эту ночь и, проснувшись утром, как прежде, увидеть мать, склоненную над ней с улыбкой. Затем она с ужасом вспомнила громадный парчовый катафалк в большой торжественной спальне, ожидавший ее в роскошной гостинице на Кэвендиш-сквер. Милая белая постелька! Сколько долгих ночей проплакала она на ее подушках! Как она отчаивалась, как мечтала умереть! Но теперь разве не исполнились все ее желания и разве ее возлюбленный, соединиться с которым она уже потеряла надежду, не принадлежит ей навеки? Добрая мама! Как нежно и терпеливо дежурила она у этого изголовья! Эмилия подошла и опустилась на колени около постели. И эта болезненно-робкая, по кроткая и любящая душа пыталась найти утешение в том, в чем - нужно сознаться - она его редко искала. До сих пор ее религией была любовь; а теперь опечаленное, раненое, разочарованное сердце ощутило потребность в ином утешителе. |
| Have we a right to repeat or to overhear her prayers? These, brother, are secrets, and out of the domain of Vanity Fair, in which our story lies. | Имеем ли мы право повторять или подслушивать ее молитвы? Нет, друзья мои, это тайна, и нельзя разглашать ее на Ярмарке Тщеславия, о которой пишется наша повесть. |
| But this may be said, that when the tea was finally announced, our young lady came downstairs a great deal more cheerful; that she did not despond, or deplore her fate, or think about George's coldness, or Rebecca's eyes, as she had been wont to do of late. She went downstairs, and kissed her father and mother, and talked to the old gentleman, and made him more merry than he had been for many a day. She sate down at the piano which Dobbin had bought for her, and sang over all her father's favourite old songs. She pronounced the tea to be excellent, and praised the exquisite taste in which the marmalade was arranged in the saucers. And in determining to make everybody else happy, she found herself so; and was sound asleep in the great funereal pavilion, and only woke up with a smile when George arrived from the theatre. | Однако следует сказать, что, когда Эмилию позвали наконец к чаю, наша юная леди чувствовала себя гораздо бодрее; она уже не приходила в отчаяние, не оплакивала свою судьбу, не думала о холодности Джорджа или о глазах Ребекки. Она сошла вниз, расцеловала отца и мать, поговорила со стариком и даже развеселила его. Потом уселась за фортепьяно, купленное для нее Доббином, и пропела отцу все его любимые старые песенки. Чай она нашла превосходным и расхвалила изысканный вкус, с каким варенье разложено по блюдечкам. Решив сделать всех счастливыми, она и сама почувствовала себя счастливой и вечером крепко заснула в своем огромном катафалке, а проснулась, улыбаясь, лишь тогда, когда Джордж вернулся из театра. |
| For the next day, George had more important "business" to transact than that which took him to see Mr. Kean in Shylock. Immediately on his arrival in London he had written off to his father's solicitors, signifying his royal pleasure that an interview should take place between them on the morrow. His hotel bill, losses at billiards and cards to Captain Crawley had almost drained the young man's purse, which wanted replenishing before he set out on his travels, and he had no resource but to infringe upon the two thousand pounds which the attorneys were commissioned to pay over to him. He had a perfect belief in his own mind that his father would relent before very long. How could any parent be obdurate for a length of time against such a paragon as he was? If his mere past and personal merits did not succeed in mollifying his father, George determined that he would distinguish himself so prodigiously in the ensuing campaign that the old gentleman must give in to him. And if not? Bah! the world was before him. His luck might change at cards, and there was a deal of spending in two thousand pounds. | На следующий день у Джорджа было гораздо более важное "дело", чем смотреть мистера Кина в роли Шейлока. Тотчас по прибытии в Лондон он написал поверенным своего отца, милостиво сообщая о своем намерении увидеться с ними на следующий день. Счета в гостинице, а также проигрыши на бильярде и в карты капитану Кроули почти истощили кошелек молодого человека. Прежде чем отправиться в путешествие, его следовало пополнить, а у Джорджа не было других путей, как тронуть капитал в две тысячи фунтов стерлингов, который поверенным было поручено выплатить ему. В глубине души Джордж был уверен, что отец скоро смягчится. Какой родитель мог устоять против такого совершенства, как он? Если же не удастся смягчить отца своими прошлыми заслугами, то Джордж решил так необычайно отличиться в предстоящей кампании, что старый джентльмен должен будет уступить. А если нет? Ну что ж - перед ним открыт весь мир. Может быть, ему начнет везти в карты, да и двух тысяч хватит надолго. |
| So he sent off Amelia once more in a carriage to her mamma, with strict orders and carte blanche to the two ladies to purchase everything requisite for a lady of Mrs. George Osborne's fashion, who was going on a foreign tour. They had but one day to complete the outfit, and it may be imagined that their business therefore occupied them pretty fully. In a carriage once more, bustling about from milliner to linen-draper, escorted back to the carriage by obsequious shopmen or polite owners, Mrs. Sedley was herself again almost, and sincerely happy for the first time since their misfortunes. Nor was Mrs. Amelia at all above the pleasure of shopping, and bargaining, and seeing and buying pretty things. (Would any man, the most philosophic, give twopence for a woman who was?) She gave herself a little treat, obedient to her husband's orders, and purchased a quantity of lady's gear, showing a great deal of taste and elegant discernment, as all the shopfolks said. | И вот он снова отправил Эмилию в карете к ее матери со строгим распоряжением и carte blanche обеим дамам закупить все необходимое для такой леди, как миссис Джордж Осборн, отправляющейся в заграничное путешествие. У них был на это всего один день, и можно себе представить, как оживленно они его провели. Разъезжая в карете, как в былые времена, торопясь от портнихи в магазин белья, провожаемая за порог раболепными приказчиками и услужливыми владельцами, миссис Седли словно воскресла и впервые со времени их разорения чувствовала себя по-настоящему счастливой. Да и самой миссис Эмилии не было чуждо удовольствие ездить по магазинам, торговаться, рассматривать и покупать красивые вещи. (Какой мужчина, пусть даже наиболее философски настроенный, даст два пенса за женщину, которая выше этого?) Исполняя приказания мужа, Эмилия сама наслаждалась и накупила гору дамских нарядов, обнаружив большой вкус и требовательность, как уверяли в один голос приказчики. |
| And about the war that was ensuing, Mrs. Osborne was not much alarmed; Bonaparty was to be crushed almost without a struggle. Margate packets were sailing every day, filled with men of fashion and ladies of note, on their way to Brussels and Ghent. People were going not so much to a war as to a fashionable tour. The newspapers laughed the wretched upstart and swindler to scorn. Such a Corsican wretch as that withstand the armies of Europe and the genius of the immortal Wellington! Amelia held him in utter contempt; for it needs not to be said that this soft and gentle creature took her opinions from those people who surrounded her, such fidelity being much too humble-minded to think for itself. Well, in a word, she and her mother performed a great day's shopping, and she acquitted herself with considerable liveliness and credit on this her first appearance in the genteel world of London. | Что касается предстоящей войны, то миссис Осборн не очень ее боялась. Бонапарт, конечно, будет разбит почти без боя. Из Маргета ежедневно отходили суда, переполненные знатными джентльменами и леди, ехавшими в Брюссель и Гент. Люди отправлялись не столько на войну, сколько на увеселительную прогулку. Газеты глумились над недостойным выскочкой и проходимцем. Да разве этот жалкий корсиканец мог противостоять европейским армиям и гению бессмертного Веллингтона! Эмилия относилась к Бонапарту с полным презрением. Нечего и говорить, что это нежное и кроткое создание заимствовало свои взгляды от окружающих, в своей преданности она была слишком скромна, чтобы мыслить самостоятельно. В общем, она и миссис Седли провели восхитительный день в модных лавках, и Эмилия с большим увлечением и с большим успехом дебютировала в лондонском элегантном мире. |
| George meanwhile, with his hat on one side, his elbows squared, and his swaggering martial air, made for Bedford Row, and stalked into the attorney's offices as if he was lord of every pale-faced clerk who was scribbling there. He ordered somebody to inform Mr. Higgs that Captain Osborne was waiting, in a fierce and patronizing way, as if the pekin of an attorney, who had thrice his brains, fifty times his money, and a thousand times his experience, was a wretched underling who should instantly leave all his business in life to attend on the Captain's pleasure. He did not see the sneer of contempt which passed all round the room, from the first clerk to the articled gents, from the articled gents to the ragged writers and white-faced runners, in clothes too tight for them, as he sate there tapping his boot with his cane, and thinking what a parcel of miserable poor devils these were. The miserable poor devils knew all about his affairs. They talked about them over their pints of beer at their public-house clubs to other clerks of a night. Ye gods, what do not attorneys and attorneys' clerks know in London! Nothing is hidden from their inquisition, and their families mutely rule our city. | Между тем Джордж, в фуражке набекрень, расправив плечи, с дерзким, воинственным видом отбыл на Бедфорд-роу и гордо вошел в контору поверенного, как будто был властителем всех бледнолицых клерков, работавших в ней. Он приказал известить мистера Хигса, что его ожидает капитан Осборн, причем говорил таким покровительственным и высокомерным тоном, как будто этот штафирка-адвокат, который был втрое умнее его, в пятьдесят раз богаче и в тысячу раз опытнее, являлся просто жалким подчиненным, обязанным немедленно бросить все дела, чтобы услужить капитану. Он но заметил презрительного смешка, пробежавшего по комнате от старшего клерка к практикантам, от практикантов к оборванным писцам и бледным посыльным в слишком узких куртках. Джордж сидел, постукивая тростью по сапогу и думая о том, какие они все жалкие твари. А жалкие твари были отлично осведомлены обо всех его делах. Они толковали о них с другими клерками, сидя по вечерам в трактирах за пинтой пива. Господи! Чего только не знают лондонские поверенные и их клерки! Ничто не скроется от их любопытства, и они, оставаясь в тени, на самом деле управляют пашей столицей. |
| Perhaps George expected, when he entered Mr. Higgs's apartment, to find that gentleman commissioned to give him some message of compromise or conciliation from his father; perhaps his haughty and cold demeanour was adopted as a sign of his spirit and resolution: but if so, his fierceness was met by a chilling coolness and indifference on the attorney's part, that rendered swaggering absurd. He pretended to be writing at a paper, when the Captain entered. | Может быть, входя в кабинет мистера Хигса, Джордж ожидал, что этот джентльмен передаст ему поручение от отца, какие-нибудь условия для мировой сделки. Может быть, он хотел, чтобы его холодность и высокомерное обращение были приняты за энергию и решительность. Но, как бы там ни было, поверенный встретил его таким ледяным равнодушием, что надменные замашки Джорджа потеряли всякий смысл. Когда он вошел в комнату мистера Хигса, поверенный сделал вид, что занят составлением какого-то документа. |
| "Pray, sit down, sir," said he, "and I will attend to your little affair in a moment. Mr. Poe, get the release papers, if you please"; and then he fell to writing again. | - Прошу садиться, сэр, - сказал он, - я через минуту займусь вашим дельцем. Мистер По, достаньте, пожалуйста, нужные бумаги! - И он снова погрузился в писание. |
| Poe having produced those papers, his chief calculated the amount of two thousand pounds stock at the rate of the day; and asked Captain Osborne whether he would take the sum in a cheque upon the bankers, or whether he should direct the latter to purchase stock to that amount. | По принес бумаги; его принципал исчислил стоимость облигаций в две тысячи фунтов стерлингов по курсу дня и спросил капитана Осборна, желает ли он получить свои деньги в виде чека на банк или же даст распоряжение о покупке на эту сумму ценных бумаг. |
| "One of the late Mrs. Osborne's trustees is out of town," he said indifferently, "but my client wishes to meet your wishes, and have done with the business as quick as possible." | - Одного из душеприказчиков покойной миссис Осборн нет сейчас в городе, - промолвил он равнодушно, - но мой клиент готов идти навстречу вашим желаниям и окончить дело как можно скорее. |
| "Give me a cheque, sir," said the Captain very surlily. "Damn the shillings and halfpence, sir," he added, as the lawyer was making out the amount of the draft; and, flattering himself that by this stroke of magnanimity he had put the old quiz to the blush, he stalked out of the office with the paper in his pocket. | - Дайте мне чек, сэр, - ответил угрюмо капитан. - К черту шиллинги и полупенсы, сэр! - добавил он, когда адвокат начал точно вычислять сумму чека; и, льстя себя надеждой, что этим великодушным жестом он пристыдил старого чудака, Джордж гордо вышел из комнаты с бумагой в кармане. |
| "That chap will be in gaol in two years," Mr. Higgs said to Mr. Poe. | - Через два года этот молодец будет в долговой тюрьме, - заметил мистер Хигс мистеру По. |
| "Won't O. come round, sir, don't you think?" | - А вы не думаете, сэр, что мистер Осборн смягчится? |
| "Won't the monument come round," Mr. Higgs replied. | - Вы еще спросите, не смягчится ли гранитная колонна! - отвечал мистер Хигс. |
| "He's going it pretty fast," said the clerk. "He's only married a week, and I saw him and some other military chaps handing Mrs. Highflyer to her carriage after the play." | - Этот далеко пойдет, - сказал клерк. - Он женат всего неделю, а я видел, как вчера после спектакля он вместе с другими офицерами подсаживал в карету миссис Хайфлайер. |
| And then another case was called, and Mr. George Osborne thenceforth dismissed from these worthy gentlemen's memory. | Тут доложили о другом клиенте, и мистер Джордж Осборн исчез из памяти этих почтенных джентльменов. |
| The draft was upon our friends Hulker and Bullock of Lombard Street, to whose house, still thinking he was doing business, George bent his way, and from whom he received his money. Frederick Bullock, Esq., whose yellow face was over a ledger, at which sate a demure clerk, happened to be in the banking-room when George entered. His yellow face turned to a more deadly colour when he saw the Captain, and he slunk back guiltily into the inmost parlour. George was too busy gloating over the money (for he had never had such a sum before), to mark the countenance or flight of the cadaverous suitor of his sister. | Чек был выдан на контору наших знакомых Халкера и Буллока на Ломбард-стрит, куда Джордж и направил путь, все еще воображая, что делает дело, и где получил свои деньги. Когда Джордж вошел в контору, Фредерик Бул-лок, эсквайр, склонив желтое лицо над бухгалтерской книгой, давал указания писавшему в ней что-то скромному клерку. Едва он увидел капитана, его желтое лицо приняло еще более восковой оттенок, и он виновато проскользнул в заднюю комнату. Джордж так жадно рассматривал полученные деньги (у него еще никогда не бывало в руках такой большой суммы), что не заметил ни мертвенно-бледной физиономии поклонника своей сестры, ни его поспешного бегства. |
| Fred Bullock told old Osborne of his son's appearance and conduct. | Фред Буллок, ежедневно обедавший теперь на Рассел-сквер, описал старику Осборну визит и поведение его сына. |
| "He came in as bold as brass," said Frederick. "He has drawn out every shilling. How long will a few hundred pounds last such a chap as that?" | - Он явился с нахальным видом, - закончил Фредерик, - и забрал все до последнего шиллинга. Надолго ли хватит такому молодцу нескольких сот фунтов стерлингов? |
| Osborne swore with a great oath that he little cared when or how soon he spent it. Fred dined every day in Russell Square now. But altogether, George was highly pleased with his day's business. All his own baggage and outfit was put into a state of speedy preparation, and he paid Amelia's purchases with cheques on his agents, and with the splendour of a lord. | Осборн выругался и заявил, что ему дела нет до того, скоро ли его сын растратит деньги. Но Джордж в общем остался доволен тем, как устроил свои дела. Весь его багаж и обмундирование были быстро собраны, и он с щедростью лорда оплатил покупки Эмилии чеками на своих агентов. |
| English | Русский |
| When Jos's fine carriage drove up to the inn door at Chatham, the first face which Amelia recognized was the friendly countenance of Captain Dobbin, who had been pacing the street for an hour past in expectation of his friends' arrival. The Captain, with shells on his frockcoat, and a crimson sash and sabre, presented a military appearance, which made Jos quite proud to be able to claim such an acquaintance, and the stout civilian hailed him with a cordiality very different from the reception which Jos vouchsafed to his friend in Brighton and Bond Street. | Когда щегольская коляска Джоза подкатила к подъезду гостиницы в Чатеме, первое, что заметила Эмилия, было радостное лицо капитана Доббина, который уже целый час прогуливался по улице в ожидании приезда друзей. Капитан, в мундире с нашивками, в малиновом поясе и при сабле, имел такую воинственную осанку, что толстяк Джоз начал гордиться знакомством с ним и приветствовал капитана с сердечностью, которая сильно отличалась от его обращения в Брайтоне или на Бонд-стрит. |
| Along with the Captain was Ensign Stubble; who, as the barouche neared the inn, burst out with an exclamation of "By Jove! what a pretty girl"; highly applauding Osborne's choice. Indeed, Amelia dressed in her wedding-pelisse and pink ribbons, with a flush in her face, occasioned by rapid travel through the open air, looked so fresh and pretty, as fully to justify the Ensign's compliment. Dobbin liked him for making it. As he stepped forward to help the lady out of the carriage, Stubble saw what a pretty little hand she gave him, and what a sweet pretty little foot came tripping down the step. He blushed profusely, and made the very best bow of which he was capable; to which Amelia, seeing the number of the the regiment embroidered on the Ensign's cap, replied with a blushing smile, and a curtsey on her part; which finished the young Ensign on the spot. Dobbin took most kindly to Mr. Stubble from that day, and encouraged him to talk about Amelia in their private walks, and at each other's quarters. It became the fashion, indeed, among all the honest young fellows of the --th to adore and admire Mrs. Osborne. Her simple artless behaviour, and modest kindness of demeanour, won all their unsophisticated hearts; all which simplicity and sweetness are quite impossible to describe in print. But who has not beheld these among women, and recognised the presence of all sorts of qualities in them, even though they say no more to you than that they are engaged to dance the next quadrille, or that it is very hot weather? George, always the champion of his regiment, rose immensely in the opinion of the youth of the corps, by his gallantry in marrying this portionless young creature, and by his choice of such a pretty kind partner. | Рядом с капитаном стоял прапорщик Стабл; как только коляска приблизилась к гостинице, у него вырвалось восклицание: "Ох, какая красавица!" - выражавшее чрезвычайное одобрение выбору мистера Осборна. И действительно, Эмилия, одетая в свою свадебную ротонду и шляпку с розовыми лентами, разрумянившаяся от быстрой езды на чистом воздухе, была так прелестна и свежа, что вполне оправдывала комплимент прапорщика. Доббин мысленно готов был расцеловать Стабла. Помогая Эмилии выйти из экипажа, Стабл заметил, какую прелестную ручку она подала ему и какая очаровательная ножка легко ступила на землю. Он густо покраснел и сделал самый изящный поклон, на какой только был способен. Эмилия, заметив номер *** полка, вышитый на его фуражке, вспыхнула и отвечала, с своей стороны, улыбкой и реверансом, что окончательно сгубило прапорщика. Доббин с этого дня сделался особенно ласков к мистеру Стаблу и вызывал его на разговоры об Эмилии, когда они вместе гуляли или навещали друг друга. Среди всей славной молодежи *** полка вошло в моду восхищаться миссис Осборн и обожать ее. Ее безыскусственные манеры и скромное, приветливое обращение завоевали их простые сердца; трудно описать всю ее скромность и очарование. Но кто из вас не наблюдал этих качеств в женщинах и не наделял их бездной и других достоинств, хотя единственное, что вы слышали от такой особы, было, что она уже приглашена на следующую кадриль или что сегодня очень жарко? Джордж, и без того всегда и во всем первый в полку, еще больше поднялся во мнении полковой молодежи: он проявил благородство, женившись на бесприданнице, и к тому же выбрал себе прелестную спутницу жизни. |
| In the sitting-room which was awaiting the travellers, Amelia, to her surprise, found a letter addressed to Mrs. Captain Osborne. It was a triangular billet, on pink paper, and sealed with a dove and an olive branch, and a profusion of light blue sealing wax, and it was written in a very large, though undecided female hand. | В гостиной, куда вошли паши путники, Эмилия, к своему удивлению, нашла письмо, адресованное супруге капитана Осборна. Это была треугольная записочка на розовой бумаге, щедро запечатанная голубым сургучом с оттиском голубка и оливковой ветви и надписанная крупным, хотя и неуверенным женским почерком. |
| "It's Peggy O'Dowd's fist," said George, laughing. "I know it by the kisses on the seal." And in fact, it was a note from Mrs. Major O'Dowd, requesting the pleasure of Mrs. Osborne's company that very evening to a small friendly party. | - Это каракули Пегги О'Дауд, - сказал, смеясь, Джордж. - Узнаю письмо по сургучным кляксам! - Действительно, это была записка от жены майора О'Дауда, просившей миссис Осборн доставить ей удовольствие провести у нее этот вечер в дружеском кругу. |
| "You must go," George said. "You will make acquaintance with the regiment there. O'Dowd goes in command of the regiment, and Peggy goes in command." | - Обязательно пойди, - сказал Джордж. - Там ты познакомишься со всем полком. О'Дауд командует нашим полком, а Пегги командует О'Даудом. |
| But they had not been for many minutes in the enjoyment of Mrs. O'Dowd's letter, when the door was flung open, and a stout jolly lady, in a riding-habit, followed by a couple of officers of Ours, entered the room. | Но не успели они посмеяться над письмом миссис О'Дауд, как дверь распахнулась, и в комнату вошла полная и живая леди в амазонке в сопровождении двух "наших" офицеров. |
| "Sure, I couldn't stop till tay-time. Present me, Garge, my dear fellow, to your lady. Madam, I'm deloighted to see ye; and to present to you me husband, Meejor O'Dowd"; and with this, the jolly lady in the riding-habit grasped Amelia's hand very warmly, and the latter knew at once that the lady was before her whom her husband had so often laughed at. "You've often heard of me from that husband of yours," said the lady, with great vivacity. | - Я была просто не в состоянии дождаться вечера. Джордж, милый друг, познакомьте меня с вашей женой! Сударыня, я счастлива познакомиться с вами и представить вам моего мужа, майора О'Дауда. - И веселая леди в амазонке горячо пожала руку Эмилии, которая сразу догадалась, что перед нею та самая особа, над которой так часто посмеивался Джордж. |
| "You've often heard of her," echoed her husband, the Major. | - Вы, конечно, не раз слышали обо мне от вашего мужа, - оживленно сказала леди. |
| - Не раз слышали о ней, - как эхо, отозвался ее муж, майор. | |
| Amelia answered, smiling, "that she had." | Эмилия с улыбкой отвечала, что она действительно слышала о ней. |
| "And small good he's told you of me," Mrs. O'Dowd replied; adding that "George was a wicked divvle." | - И, конечно, он говорил вам обо мне всякие гадости, - продолжала миссис О'Дауд, прибавив, что "этот Джордж - негодный человек". |
| "That I'll go bail for," said the Major, trying to look knowing, at which George laughed; and Mrs. O'Dowd, with a tap of her whip, told the Major to be quiet; and then requested to be presented in form to Mrs. Captain Osborne. | - В этом я готов поручиться, - сказал майор с таким хитрым видом, что Джордж расхохотался. Но тут миссис О'Дауд, взмахнув стеком, велела майору замолчать, а затем попросила представить ее миссис Осборн по всей форме. |
| "This, my dear," said George with great gravity, "is my very good, kind, and excellent friend, Auralia Margaretta, otherwise called Peggy." | - Дорогая моя, - произнес Джордж торжественно, - это мой добрый, хороший и чудесный друг Орилия Маргарита, иначе Пегги... |
| "Faith, you're right," interposed the Major. | - Истинная правда, - вставил майор. |
| "Otherwise called Peggy, lady of Major Michael O'Dowd, of our regiment, and daughter of Fitzjurld Ber'sford de Burgo Malony of Glenmalony, County Kildare." | - Иначе Пегги, супруга майора нашего полка, Майкла О'Дауда, и дочь Фицджералда Берсфорда де Бурго Мелони рода Гленмелони, в графстве Килдэр. |
| "And Muryan Squeer, Doblin," said the lady with calm superiority. | - И Мериан-сквер в Дублине, - добавила леди со спокойным достоинством. |
| "And Muryan Square, sure enough," the Major whispered. | - И Мериан-сквер, конечно, - пролепетал майор. |
| "'Twas there ye coorted me, Meejor dear," the lady said; and the Major assented to this as to every other proposition which was made generally in company. | - Там вы и начали ухаживать за мной, мой милый майор, - сказала леди, и майор согласился с этим, как соглашался со всем, что говорила его супруга. |
| Major O'Dowd, who had served his sovereign in every quarter of the world, and had paid for every step in his profession by some more than equivalent act of daring and gallantry, was the most modest, silent, sheep-faced and meek of little men, and as obedient to his wife as if he had been her tay-boy. At the mess-table he sat silently, and drank a great deal. When full of liquor, he reeled silently home. When he spoke, it was to agree with everybody on every conceivable point; and he passed through life in perfect ease and good-humour. The hottest suns of India never heated his temper; and the Walcheren ague never shook it. He walked up to a battery with just as much indifference as to a dinner-table; had dined on horse-flesh and turtle with equal relish and appetite; and had an old mother, Mrs. O'Dowd of O'Dowdstown indeed, whom he had never disobeyed but when he ran away and enlisted, and when he persisted in marrying that odious Peggy Malony. | Майор О'Дауд, служивший своему королю во всех уголках земли и за каждое повышение по службе плативший более чем равноценными ратными подвигами, был очень скромный, молчаливый, застенчивый и мягкий человек, во всем послушный жене, как мальчик на побегушках. В офицерской столовой он сидел молча и много пил. Напившись, он также молча плелся домой. Говорил он только затем, чтобы со всеми во всем соглашаться. Таким образом, он безмятежно и легко проходил свой жизненный путь. Жгучее солнце Индии ни разу не заставило его разгорячиться, его спокойствия не могла поколебать даже вал-херенская лихорадка. Он шел на батарею так же невозмутимо, как к обеденному столу; с одинаковым удовольствием и аппетитом ел черепаховый суп и конину. У него была старушка мать, миссис О'Дауд из О'Даудстауна, которую он всегда во всем слушался, за исключением тех двух случаев, когда бежал из дому, чтобы поступить в солдаты, и когда решил жениться на этой ужасной Пегги Мелони. |
| Peggy was one of five sisters, and eleven children of the noble house of Glenmalony; but her husband, though her own cousin, was of the mother's side, and so had not the inestimable advantage of being allied to the Malonys, whom she believed to be the most famous family in the world. Having tried nine seasons at Dublin and two at Bath and Cheltenham, and not finding a partner for life, Miss Malony ordered her cousin Mick to marry her when she was about thirty-three years of age; and the honest fellow obeying, carried her off to the West Indies, to preside over the ladies of the --th regiment, into which he had just exchanged. | Пегги была одной из пяти дочерей и одиннадцати чад благородного дома Гленмелони. Ее муж хотя и приходился ей родственником, но с материнской стороны и потому не обладал неоценимым преимуществом принадлежать к семейству Мелони, которое она считала самым аристократическим в мире. Проведя девять сезонов в Дублине и два в Бате и Челтнеме и не найдя там себе спутника жизни, мисс Мелони приказала своему кузену жениться на ней, когда ей было уже около тридцати трех лет, и честный малый послушался и увез ее в Вест-Индию командовать дамами *** полка, в который он только что был переведен. |
| Before Mrs. O'Dowd was half an hour in Amelia's (or indeed in anybody else's) company, this amiable lady told all her birth and pedigree to her new friend. | Не успела миссис О'Дауд провести и получаса в обществе Эмилии (впрочем, это бывало и во всяком другом обществе), как уже выложила своему новому другу все подробности своего рождения и родословной. |
| "My dear," said she, good-naturedly, "it was my intention that Garge should be a brother of my own, and my sister Glorvina would have suited him entirely. But as bygones are bygones, and he was engaged to yourself, why, I'm determined to take you as a sister instead, and to look upon you as such, and to love you as one of the family. Faith, you've got such a nice good- natured face and way widg you, that I'm sure we'll agree; and that you'll be an addition to our family anyway." | - Дорогая моя, - сказала она добродушно, - когда-то мне очень хотелось, чтобы Джордж стал моим братом, - моя сестра Глорвина прекрасно подошла бы ему. Но что прошло, то прошло. Он оказался уже помолвлен с вами, так что вместо брата я нашла сестру, и я так и буду смотреть на вас и любить вас, как члена семьи. Честное слово, у вас такое прелестное доброе личико и обращение, что, я уверена, мы сойдемся, и вы будете украшением нашей полковой семьи. |
| "'Deed and she will," said O'Dowd, with an approving air, and Amelia felt herself not a little amused and grateful to be thus suddenly introduced to so large a party of relations. | - Конечно, будет, - одобрительно подтвердил О'Дауд. И Эмилия была немало удивлена и благодарна, неожиданно обретя столь многочисленных родственников. |
| "We're all good fellows here," the Major's lady continued. "There's not a regiment in the service where you'll find a more united society nor a more agreeable mess-room. There's no quarrelling, bickering, slandthering, nor small talk amongst us. We all love each other." | - Мы все здесь добрые товарищи, - продолжала супруга майора. - Нет другого полка в армии, где бы вы нашли такое дружное общество или такое уютное офицерское собрание. У нас нет ни ссор, ни дрязг, ни злословия, ни сплетен. Мы все любим друг друга. |
| "Especially Mrs. Magenis," said George, laughing. | - Особенно миссис Медженис, - сказал, смеясь, Джордж. |
| "Mrs. Captain Magenis and me has made up, though her treatment of me would bring me gray hairs with sorrow to the grave." | - С женой капитана Медженнса мы помирились, хотя она обращается со мной так, что есть от чего поседеть раньше времени. |
| "And you with such a beautiful front of black, Peggy, my dear," the Major cried. | - А ты-то купила себе такую великолепную черную накладку! - воскликнул майор. |
| "Hould your tongue, Mick, you booby. Them husbands are always in the way, Mrs. Osborne, my dear; and as for my Mick, I often tell him he should never open his mouth but to give the word of command, or to put meat and drink into it. I'll tell you about the regiment, and warn you when we're alone. Introduce me to your brother now; sure he's a mighty fine man, and reminds me of me cousin, Dan Malony (Malony of Ballymalony, my dear, you know who mar'ied Ophalia Scully, of Oystherstown, own cousin to Lord Poldoody). Mr. Sedley, sir, I'm deloighted to be made known te ye. I suppose you'll dine at the mess to-day. (Mind that divvle of a docther, Mick, and whatever ye du, keep yourself sober for me party this evening.)" | - Мик. придержи язык, противный! Эти мужья вечно во все вмешиваются, дорогая миссис Осборн. А что касается моего Мика, я часто говорю ему, чтобы он открывал рот, только когда отдает команду да когда ест или пьет. Когда мы останемся одни, я расскажу вам про наш полк и предостерегу вас кой от чего. Теперь познакомьте меня с вашим братом; он бравый кавалер и напоминает мне моего кузена Дена Мелони (Мелони из рода Белимелопи, моя дорогая, - знаете, того, что женился на Офелии Скулли из Устрис-Тауна, кузине лорда Поллуди). Мистер Седли, я счастлива познакомиться с вами. Надеюсь, вы обедаете сегодня в офицерском собрании? (Не забудь этого чертова доктора, Мпк, и, ради бога, не напивайся до вечера.) |
| "It's the 150th gives us a farewell dinner, my love," interposed the Major, "but we'll easy get a card for Mr. Sedley." | - Сегодня стопятпдесятый полк дает нам прощальный обед, моя дорогая. - возразил майор. - Впрочем, мы достанем билет для мистера Седли. |
| "Run Simple (Ensign Simple, of Ours, my dear Amelia. I forgot to introjuice him to ye). Run in a hurry, with Mrs. Major O'Dowd's compliments to Colonel Tavish, and Captain Osborne has brought his brothernlaw down, and will bring him to the 150th mess at five o'clock sharp--when you and I, my dear, will take a snack here, if you like." | - Бегите, Симпл (это прапорщик Симпл нашею полка, дорогая Эмилия, я забыла вам его представить), бегите скорей к полковнику Тэвишу, передайте ему поклон от миссис О'Дауд и скажите, что капитан Осборн привез своего шурина и приведет его в столовую стопятидесятого полка точно к пяти часам, а мы с вами, милочка, если вам угодно, слегка закусим здесь. |
| Before Mrs. O'Dowd's speech was concluded, the young Ensign was trotting downstairs on his commission. | Прежде чем миссис О'Дауд закончила свою речь, юный прапорщик уже мчался вниз по лестнице исполнять поручение. |
| "Obedience is the soul of the army. We will go to our duty while Mrs. O'Dowd will stay and enlighten you, Emmy," Captain Osborne said; and the two gentlemen, taking each a wing of the Major, walked out with that officer, grinning at each other over his head. | - Дисциплина - душа армии! Мы пойдем выполнять свой долг, а миссис О'Дауд останется и просветит тебя, Эмми, - сказал капитан Осборн. Затем они с Доббином заняли места на флангах майора и вышли с ним, перемигиваясь через его голову. |
| And, now having her new friend to herself, the impetuous Mrs: O'Dowd proceeded to pour out such a quantity of information as no poor little woman's memory could ever tax itself to bear. She told Amelia a thousand particulars relative to the very numerous family of which the amazed young lady found herself a member. | И вот, оставшись вдвоем с повой приятельницей, стремительная миссис О'Дауд с места выложила ей такое количество сведений, какого ни одна бедная маленькая женщина не в силах была бы удержать в памяти. Она рассказала тысячу подробностей о той многочисленной семье, членом которой оказалась изумленная Эмилия. |
| "Mrs. Heavytop, the Colonel's wife, died in Jamaica of the yellow faver and a broken heart comboined, for the horrud old Colonel, with a head as bald as a cannon-ball, was making sheep's eyes at a half- caste girl there. Mrs. Magenis, though without education, was a good woman, but she had the divvle's tongue, and would cheat her own mother at whist. Mrs. Captain Kirk must turn up her lobster eyes forsooth at the idea of an honest round game (wherein me fawther, as pious a man as ever went to church, me uncle Dane Malony, and our cousin the Bishop, took a hand at loo, or whist, every night of their lives). Nayther of 'em's goin' with the regiment this time," Mrs. O'Dowd added. "Fanny Magenis stops with her mother, who sells small coal and potatoes, most likely, in Islington-town, hard by London, though she's always bragging of her father's ships, and pointing them out to us as they go up the river: and Mrs. Kirk and her children will stop here in Bethesda Place, to be nigh to her favourite preacher, Dr. Ramshorn. Mrs. Bunny's in an interesting situation--faith, and she always is, then--and has given the Lieutenant seven already. And Ensign Posky's wife, who joined two months before you, my dear, has quarl'd with Tom Posky a score of times, till you can hear'm all over the bar'ck (they say they're come to broken pleets, and Tom never accounted for his black oi), and she'll go back to her mother, who keeps a ladies' siminary at Richmond--bad luck to her for running away from it! Where did ye get your finishing, my dear? I had moin, and no expince spared, at Madame Flanahan's, at Ilyssus Grove, Booterstown, near Dublin, wid a Marchioness to teach us the true Parisian pronunciation, and a retired Mejor-General of the French service to put us through the exercise." | - Миссис Хэвитон, жена полковника, умерла на Ямайке от желтой лихорадки и от разбитого сердца, а все потому, что этот ужасный старик полковник, у которого и голова-то лысая, как пушечное ядро, строил там глазки одной мулатке. Миссис Медженис - добрая женщина, хотя и без образования, только язык у нее как у дьявола и за вистом она готова надуть родную мать. Жена капитана Кирка таращит свои рачьи глаза при одном упоминании о честной семейной игре в карты (тогда как мой отец - уж на что был набожный человек - и мой дядя, декан Мелони, и наш кузен, епископ, каждый вечер резались в мушку или вист). Впрочем, ни одна из них на этот раз не едет с нашим полком, - добавила миссис О'Дауд. - Фанни Медженис остается с матерью, а та у нее торгует углем и картофелем, кажется, в Излингтон-Тауне под Лондоном, хотя сама Фанни всегда хвастает кораблями своего отца и даже показывает их нам, когда они поднимаются вверх по реке. Миссис Кирк со своими ребятами поселится здесь, на площади Вифезды, чтобы быть поближе к своему любимому проповеднику, доктору Рэмшорну. Миссис Банни в интересном положении, - впрочем, это ее обычное состояние, ведь она уже подарила поручику семерых. А жена прапорщика Поски, которая приехала к нам за два месяца до вас, моя дорогая, уже раз двадцать так ссорилась с Томом Поски, что их было слышно на всю казарму (говорят, дело у них дошло до битья посуды, и Том так и не мог объяснить, почему у него синяк под глазом); теперь она возвращается к своей матери, которая держит в Ричмонде пансион для девиц, - и поделом ей за то, что сбежала из дому. А вы где получили образование, дорогая? Я воспитывалась у мадам Фленахан, Илиссус-Гров, Бутерс-Таун, возле Дублина, и на меня не жалели издержек. Правильному парижскому произношению нас обучала маркиза, а гимнастике - генерал-майор французской службы. |
| Of this incongruous family our astonished Amelia found herself all of a sudden a member: with Mrs. O'Dowd as an elder sister. She was presented to her other female relations at tea-time, on whom, as she was quiet, good-natured, and not too handsome, she made rather an agreeable impression until the arrival of the gentlemen from the mess of the 150th, who all admired her so, that her sisters began, of course, to find fault with her. | В этой нескладной семье ошеломленная Эмилия сразу оказалась желанной дочерью, с миссис О'Дауд в качестве старшей сестры. За чаем она была представлена остальным родственницам, и так как была тиха, добродушна и не слишком красива, то и произвела на них самое выгодное впечатление. Однако, когда приехали офицеры с обеда, который давал 150-й полк, они стали так восхищаться Эмилией, что ее сестры, конечно, тут же начали находить в ней недостатки. |
| "I hope Osborne has sown his wild oats," said Mrs. Magenis to Mrs. Bunny. | - Надеюсь, Осборн успел перебеситься, - сказала миссис Медженнс миссис Банни. |
| "If a reformed rake makes a good husband, sure it's she will have the fine chance with Garge," Mrs. O'Dowd remarked to Posky, who had lost her position as bride in the regiment, and was quite angry with the usurper. And as for Mrs. Kirk: that disciple of Dr. Ramshorn put one or two leading professional questions to Amelia, to see whether she was awakened, whether she was a professing Christian and so forth, and finding from the simplicity of Mrs. Osborne's replies that she was yet in utter darkness, put into her hands three little penny books with pictures, viz., the "Howling Wilderness," the "Washerwoman of Wandsworth Common," and the "British Soldier's best Bayonet," which, bent upon awakening her before she slept, Mrs. Kirk begged Amelia to read that night ere she went to bed. | - Если верно, что раскаявшийся повеса - лучший из мужей, то она будет вполне счастлива с Джорджем, - заметила миссис О'Дауд, обращаясь к Поски, которая теряла теперь в полку положение новобрачной и досадовала на Эмилию, занявшую ее место. Что касается миссис Кирк, то, как ученица доктора Рэмшорна, она задала Эмилии два-три богословских вопроса, чтобы выяснить, пробудилась ли ее душа, истинная ли она христианка и т. д.; убедившись из простодушных ответов миссис Осборн, что та пребывает еще в полной тьме, она сунула ей в руки три грошовые книжонки с картинками, а именно: "Вопль в пустыне", "Прачка Уондсуортской общины" и "Лучший штык английского солдата", призванные пробудить ее, прежде чем она уснет, ибо миссис Кирк умоляла Эмилию прочитать их в тот же вечер на сон грядущий. |
| But all the men, like good fellows as they were, rallied round their comrade's pretty wife, and paid her their court with soldierly gallantry. She had a little triumph, which flushed her spirits and made her eyes sparkle. George was proud of her popularity, and pleased with the manner (which was very gay and graceful, though naive and a little timid) with which she received the gentlemen's attentions, and answered their compliments. And he in his uniform-- how much handsomer he was than any man in the room! She felt that he was affectionately watching her, and glowed with pleasure at his kindness. | Зато мужчины все, как один, столпились вокруг хорошенькой жены своего товарища и ухаживали за ней с истинно армейской галантностью. Этот маленький триумф воодушевил Эмилию, глаза ее блестели, как звезды. Джордж гордился успехом жены и любовался тем, как живо и грациозно, хотя наивно и несколько робко, она принимает ухаживания мужчин и отвечает на их комплименты. А он в своем мундире - насколько он был красивее всех остальных! Она чувствовала, что он с нежностью следит за нею, и вся сияла от удовольствия. |
| "I will make all his friends welcome," she resolved in her heart. "I will love all as I love him. I will always try and be gay and good-humoured and make his home happy." | "Я буду ласкова со всеми его друзьями, - решила она. - Я буду любить всех, как люблю его. Я буду стараться всегда быть веселой и довольной и создам ему счастливый дом". |
| The regiment indeed adopted her with acclamation. The Captains approved, the Lieutenants applauded, the Ensigns admired. Old Cutler, the Doctor, made one or two jokes, which, being professional, need not be repeated; and Cackle, the Assistant M.D. of Edinburgh, condescended to examine her upon leeterature, and tried her with his three best French quotations. Young Stubble went about from man to man whispering, "Jove, isn't she a pretty gal?" and never took his eyes off her except when the negus came in. | Действительно, весь полк принял Эмилию с восторгом. Капитаны одобряли ее, поручики расхваливали, прапорщики ею восторгались. Старый доктор Катлер отпустил одну или две шутки, но, так как они были профессионального характера, повторять их не стоит; а Кудахт, его помощник, доктор медицины Эдинбургского университета, удостоил ее экзамена по литературе, проверив ее знания на своих трех излюбленных французских цитатах. Юный Стабл, переходя от одного к другому, шептал: "Ну, разве она не прелесть?" - и не спускал с нее глаз, пока не подали пунш. |
| As for Captain Dobbin, he never so much as spoke to her during the whole evening. But he and Captain Porter of the 150th took home Jos to the hotel, who was in a very maudlin state, and had told his tiger-hunt story with great effect, both at the mess-table and at the soiree, to Mrs. O'Dowd in her turban and bird of paradise. Having put the Collector into the hands of his servant, Dobbin loitered about, smoking his cigar before the inn door. George had meanwhile very carefully shawled his wife, and brought her away from Mrs. O'Dowd's after a general handshaking from the young officers, who accompanied her to the fly, and cheered that vehicle as it drove off. So Amelia gave Dobbin her little hand as she got out of the carriage, and rebuked him smilingly for not having taken any notice of her all night. | Что касается капитана Доббина, то он почти не говорил с нею в этот вечер. Зато он и капитан Портер из 150-го полка отвезли в гостиницу Джоза, который совсем раскис, после того как дважды с большим успехом рассказал об охоте на тигров - в офицерском собрании и на вечере у миссис О'Дауд, принимавшей гостей в своем тюрбане с райской птицей. Сдав чиновника на руки его слуге, Доббин стал прохаживаться около подъезда гостиницы, покуривая сигару. Между тем Джордж заботливо укутал жену шалью и увел ее от миссис О'Дауд после многочисленных рукопожатий юных офицеров, которые проводили ее до экипажа и прокричали ей вслед "ура". Эмилия, выходя из коляски, протянула Доббину ручку и с улыбкой попеняла ему за то, что он так мало обращал на нее внимания весь этот вечер. |
| The Captain continued that deleterious amusement of smoking, long after the inn and the street were gone to bed. He watched the lights vanish from George's sitting-room windows, and shine out in the bedroom close at hand. It was almost morning when he returned to his own quarters. He could hear the cheering from the ships in the river, where the transports were already taking in their cargoes preparatory to dropping down the Thames. | Капитан продолжал губить свое здоровье, - он курил еще долго после того, как гостиница и улица погрузились в сон. Он видел, как погас свет в окнах гостиной Джорджа и зажегся рядом, в спальне. Только под утро он вернулся к себе в казарму. С реки уже доносился шум и приветственные крики - там шла погрузка судов, готовившихся к отплытию вниз по Темзе. |
| English | Русский |
| The regiment with its officers was to be transported in ships provided by His Majesty's government for the occasion: and in two days after the festive assembly at Mrs. O'Dowd's apartments, in the midst of cheering from all the East India ships in the river, and the military on shore, the band playing "God Save the King," the officers waving their hats, and the crews hurrahing gallantly, the transports went down the river and proceeded under convoy to Ostend. Meanwhile the gallant Jos had agreed to escort his sister and the Major's wife, the bulk of whose goods and chattels, including the famous bird of paradise and turban, were with the regimental baggage: so that our two heroines drove pretty much unencumbered to Ramsgate, where there were plenty of packets plying, in one of which they had a speedy passage to Ostend. | Офицеры должны были отплыть со своим полком на транспортных судах, предоставленных правительством его величества; и спустя два дня после прощального пира в апартаментах миссис О'Дауд транспортные суда под конвоем военных взяли курс на Остенде, под громкие приветствия со всех ост-индских судов, находившихся на реке, и воинских частей, собравшихся на берегу; оркестр играл "Боже, храни короля!", офицеры махали шапками, матросы исправно кричали "ура". Галантный Джоз выразил согласие эскортировать свою сестру и майоршу, и так как большая часть их пожитков, включая и знаменитый тюрбан с райской птицею, была отправлена с полковым обозом, обе наши героини налегке поехали в Рамсгет, откуда ходили пакетботы, и на одном из них быстро переправились в Остенде. |
| That period of Jos's life which now ensued was so full of incident, that it served him for conversation for many years after, and even the tiger-hunt story was put aside for more stirring narratives which he had to tell about the great campaign of Waterloo. As soon as he had agreed to escort his sister abroad, it was remarked that he ceased shaving his upper lip. At Chatham he followed the parades and drills with great assiduity. He listened with the utmost attention to the conversation of his brother officers (as he called them in after days sometimes), and learned as many military names as he could. In these studies the excellent Mrs. O'Dowd was of great assistance to him; and on the day finally when they embarked on board the Lovely Rose, which was to carry them to their destination, he made his appearance in a braided frock-coat and duck trousers, with a foraging cap ornamented with a smart gold band. Having his carriage with him, and informing everybody on board confidentially that he was going to join the Duke of Wellington's army, folks mistook him for a great personage, a commissary-general, or a government courier at the very least. | Новая пора, наступавшая в жизни Джоза, была так богата событиями, что она послужила ему темой для разговоров на много последующих лет; даже охота на тигров отступила на задний план перед его более волнующими рассказами о великой ватерлооской кампании. Как только он решил сопровождать свою сестру за границу, все заметили, что он перестал брить верхнюю губу. В Чатеме он с большим усердием посещал военные парады и ученья. Он со всем вниманием слушал рассказы своих собратьев-офицеров (как впоследствии он иногда называл их) и старался запомнить возможно большее количество имен видных военных, в каковых занятиях ему оказала неоценимую помощь добрая миссис О'Дауд. В тот день, когда они наконец сели на судно "Прекрасная Роза", которое должно было доставить их к месту назначения, он появился в расшитой шнурами венгерке, в парусиновых брюках и в фуражке, украшенной нарядным золотым галуном. Так как Джоз вез с собой свою коляску и доверительно сообщал всем на корабле, что едет в армию герцога Веллингтона, все принимали его за какую-то важную персону - за интендантского генерала или, по меньшей мере, за правительственного курьера. |
| He suffered hugely on the voyage, during which the ladies were likewise prostrate; but Amelia was brought to life again as the packet made Ostend, by the sight of the transports conveying her regiment, which entered the harbour almost at the same time with the Lovely Rose. Jos went in a collapsed state to an inn, while Captain Dobbin escorted the ladies, and then busied himself in freeing Jos's carriage and luggage from the ship and the custom-house, for Mr. Jos was at present without a servant, Osborne's man and his own pampered menial having conspired together at Chatham, and refused point-blank to cross the water. This revolt, which came very suddenly, and on the last day, so alarmed Mr. Sedley, junior, that he was on the point of giving up the expedition, but Captain Dobbin (who made himself immensely officious in the business, Jos said), rated him and laughed at him soundly: the mustachios were grown in advance, and Jos finally was persuaded to embark. In place of the well-bred and well-fed London domestics, who could only speak English, Dobbin procured for Jos's party a swarthy little Belgian servant who could speak no language at all; but who, by his bustling behaviour, and by invariably addressing Mr. Sedley as "My lord," speedily acquired that gentleman's favour. Times are altered at Ostend now; of the Britons who go thither, very few look like lords, or act like those members of our hereditary aristocracy. They seem for the most part shabby in attire, dingy of linen, lovers of billiards and brandy, and cigars and greasy ordinaries. | Во время переезда он сильно страдал от качки; дамы тоже все время лежали. Однако Эмилия сразу ожила, как только их пакетбот прибыл в Остенде и она увидела перевозившие ее полк транспортные суда, которые вошли в гавань почти в одно время с "Прекрасной Розой". Джоз, совсем обессиленный, отправился в гостиницу, а капитан Доббин, проводив дам, занялся вызволением с судна и из таможни коляски и багажа, - мистер Джоз оказался теперь без слуги, потому что лакей Осборна и его собственный избалованный камердинер сговорились в Чатеме и решительно отказались ехать за море. Этот бунт, вспыхнувший совершенно неожиданно и в самый последний день, так смутил мистера Седли-младшего, что он уже готов был остаться в Англии, но капитан Доббин (который, по словам Джоза, стал проявлять чрезмерный интерес к его делам) пробрал его и высмеял - зря, мол, он в таком случае отпустил усы! - ив конце концов уговорил-таки отправиться в путь. Вместо хорошо упитанных и вышколенных лондонских слуг, умевших говорить только по-английски, Доббин раздобыл для Джоза и его дам маленького смуглого слугу-бельгийца, который не умел выражать свои мысли ни на одном языке, но благодаря своей расторопности и тому обстоятельству, что неизменно величал мистера Седли "милордом", быстро снискал расположение этого джентльмена. Времена в Остенде переменились: из англичан, которые приезжают туда теперь, очень немногие похожи на лордов или ведут себя, как подобает представителям нашей наследственной аристократии. Большая часть их имеет потрепанный вид, ходит в грязноватом белье, увлекается бильярдом и коньяком, курит дешевые сигары и посещает второразрядные кухмистерские. |
| But it may be said as a rule, that every Englishman in the Duke of Wellington's army paid his way. The remembrance of such a fact surely becomes a nation of shopkeepers. It was a blessing for a commerce-loving country to be overrun by such an army of customers: and to have such creditable warriors to feed. And the country which they came to protect is not military. For a long period of history they have let other people fight there. When the present writer went to survey with eagle glance the field of Waterloo, we asked the conductor of the diligence, a portly warlike-looking veteran, whether he had been at the battle. | Зато каждый англичанин из армии герцога Веллингтона, как правило, за все платил щедрой рукой. Воспоминание об этом обстоятельстве, без сомнения, приятно нации лавочников. Для страны, где торговлю чтят превыше всего, нашествие такой армии покупателей и возможность кормить столь кредитоспособных воинов оказалось поистине благом. Ибо страна, которую они явились защищать, не отличалась воинственностью. В течение долгих лет она предоставляла другим сражаться на ее полях. Когда автор этой повести ездил в Бельгию, чтобы обозреть своим орлиным взором ватерлооское поле, он спросил у кондуктора дилижанса, осанистого человека, имевшего вид заправского ветерана, участвовал ли он в этом сражении, и услышал в ответ: |
| "Pas si bete"-- | - Pas si bete! {Я не так глуп! (франц.).} |
| such an answer and sentiment as no Frenchman would own to--was his reply. But, on the other hand, the postilion who drove us was a Viscount, a son of some bankrupt Imperial General, who accepted a pennyworth of beer on the road. The moral is surely a good one. | Такой ответ и такие чувства не свойственны ни одному французу. Зато наш форейтор был виконт, сын какого-то обанкротившегося генерала Империи, и охотно принимал дорогой подачки в виде грошовой кружки пива. Мораль, конечно, весьма поучительная. |
| This flat, flourishing, easy country never could have looked more rich and prosperous than in that opening summer of 1815, when its green fields and quiet cities were enlivened by multiplied red- coats: when its wide chaussees swarmed with brilliant English equipages: when its great canal-boats, gliding by rich pastures and pleasant quaint old villages, by old chateaux lying amongst old trees, were all crowded with well-to-do English travellers: when the soldier who drank at the village inn, not only drank, but paid his score; and Donald, the Highlander, billeted in the Flemish farm- house, rocked the baby's cradle, while Jean and Jeannette were out getting in the hay. As our painters are bent on military subjects just now, I throw out this as a good subject for the pencil, to illustrate the principle of an honest English war. | Эта плоская, цветущая, мирная страна никогда не казалась такой богатой и благоденствующей, как в начале лета 1815 года, когда на ее зеленых полях и в тихих городах запестрели сотни красных мундиров, а по широким дорогам покатили вереницы нарядных английских экипажей; когда большие суда, скользящие по каналам мимо тучных пастбищ и причудливых живописных старых деревень и старинных замков, скрывающихся между вековыми деревьями, были переполнены богатыми путешественниками-англичанами; когда солдат, заходивший в деревенский кабачок, не только пил, но и платил за выпитое; а Доналд - стрелок шотландского полка {Этот случай упомянут в "Истории Ватерлооского сражения" мистера Глейга.}, квартировавший на фламандской ферме, - укачивал в люльке ребенка, пока Жан и Жанет работали на сенокосе. Так как наши художники питают сейчас склонность к военным сюжетам, я предлагаю им эту тему как наглядную иллюстрацию принципов "честной английской войны". |
| All looked as brilliant and harmless as a Hyde Park review. Meanwhile, Napoleon screened behind his curtain of frontier-fortresses, was preparing for the outbreak which was to drive all these orderly people into fury and blood; and lay so many of them low. | Все имело такой блестящий и безобидный вид, словно это был парад в Хайд-парке. А между тем Наполеон, притаившись за щитом пограничных крепостей, подготовлял нападение, которое должно было ввергнуть этих мирных людей в пучину ярости и крови и для многих из них окончиться гибелью. |
| Everybody had such a perfect feeling of confidence in the leader (for the resolute faith which the Duke of Wellington had inspired in the whole English nation was as intense as that more frantic enthusiasm with which at one time the French regarded Napoleon), the country seemed in so perfect a state of orderly defence, and the help at hand in case of need so near and overwhelming, that alarm was unknown, and our travellers, among whom two were naturally of a very timid sort, were, like all the other multiplied English tourists, entirely at ease. The famous regiment, with so many of whose officers we have made acquaintance, was drafted in canal boats to Bruges and Ghent, thence to march to Brussels. | Однако все так безусловно полагались на главнокомандующего (ибо несокрушимая вера, которую герцог Веллингтон внушал английской нации, не уступала пылкому обожанию, с каким французы одно время взирали на Наполеона), страна, казалось, так основательно подготовилась к обороне, и на крайний случай под рукой имелась такая надежная помощь, что тревоги не было и в помине, и наши путешественники, из коих двое, естественно, должны были отличаться большой робостью, чувствовали себя, подобно прочим многочисленным английским туристам, вполне спокойно. Славный полк, с многими офицерами которого мы познакомились, был доставлен по каналам в Брюгге и Гент, чтобы оттуда двинуться сухопутным маршем на Брюссель. |
| Jos accompanied the ladies in the public boats; the which all old travellers in Flanders must remember for the luxury and accommodation they afforded. So prodigiously good was the eating and drinking on board these sluggish but most comfortable vessels, that there are legends extant of an English traveller, who, coming to Belgium for a week, and travelling in one of these boats, was so delighted with the fare there that he went backwards and forwards from Ghent to Bruges perpetually until the railroads were invented, when he drowned himself on the last trip of the passage-boat. Jos's death was not to be of this sort, but his comfort was exceeding, and Mrs. O'Dowd insisted that he only wanted her sister Glorvina to make his happiness complete. He sate on the roof of the cabin all day drinking Flemish beer, shouting for Isidor, his servant, and talking gallantly to the ladies. | Джоз сопровождал наших дам на пассажирских судах - на тех судах, роскошь и удобство которых, вероятно, помнят все, кто прежде путешествовал по Фландрии. Поили и кормили на этих медлительных, но комфортабельных судах так обильно и вкусно, что сложилась даже легенда об одном английском путешественнике, который приехал в Бельгию на неделю и после первой же поездки по каналу пришел в такой восторг от местной кухни, что не переставая плавал между Гентом и Брюгге, пока не были изобретены железные дороги, а тогда, совершив последний рейс вместе со своим судном, бросился в воду и утонул. Джозу не была суждена подобного рода смерть, но наслаждался он безмерно, и миссис О'Дауд уверяла, что для полного счастья ему недостает только ее сестры Глорвины. Он целый день сидел на палубе и потягивал фламандское пиво, то и дело призывая своего слугу Исидора и галантно беседуя с дамами. |
| His courage was prodigious. | Храбрость его была безгранична. |
| "Boney attack us!" he cried. "My dear creature, my poor Emmy, don't be frightened. There's no danger. The allies will be in Paris in two months, I tell you; when I'll take you to dine in the Palais Royal, by Jove! There are three hundred thousand Rooshians, I tell you, now entering France by Mayence and the Rhine--three hundred thousand under Wittgenstein and Barclay de Tolly, my poor love. You don't know military affairs, my dear. I do, and I tell you there's no infantry in France can stand against Rooshian infantry, and no general of Boney's that's fit to hold a candle to Wittgenstein. Then there are the Austrians, they are five hundred thousand if a man, and they are within ten marches of the frontier by this time, under Schwartzenberg and Prince Charles. Then there are the Prooshians under the gallant Prince Marshal. Show me a cavalry chief like him now that Murat is gone. Hey, Mrs. O'Dowd? Do you think our little girl here need be afraid? Is there any cause for fear, Isidor? Hey, sir? Get some more beer." | - Чтобы Бони напал на нас! - восклицал он. - Голубушка моя Эмми, не бойся, бедняжка! Опасности никакой! Союзники будут в Париже через два месяца, поверь мне. Клянусь, я сведу тебя тогда пообедать в Пале-Рояль. Триста тысяч русских вступают сейчас во Францию через Майнц-на-Рейне - триста тысяч, говорю я, под командой Витгенштейна и Барклая де Толли, моя милая! Ты ничего не понимаешь в военных делах, дорогая! А я понимаю и говорю тебе, что никакая пехота во Франции не устоит против русской пехоты, а из генералов Бонн ни один и в подметки не годится Витгенштейну. Затем есть еще австрийцы, их пятьсот тысяч, не меньше, и находятся они в настоящее время в десяти переходах от границы, под предводительством Шварценберга и принца Карла. Потом еще пруссаки под командой храброго фельдмаршала. Укажите мне другого такого начальника кавалерии - теперь, когда нет Мюрата! А, миссис О'Дауд? Как вы думаете, стоит ли нашей малютке бояться? Есть ли основания трусить, Исидор? А, сэр? Принесите мне еще пива! |
| Mrs. O'Dowd said that her "Glorvina was not afraid of any man alive, let alone a Frenchman," and tossed off a glass of beer with a wink which expressed her liking for the beverage. | Миссис О'Дауд отвечала, что ее Глорвина не боится никого, а тем более французов, и, выпив залпом стакан пива, подмигнула, давая этим понять, что напиток ей нравится. |
| Having frequently been in presence of the enemy, or, in other words, faced the ladies at Cheltenham and Bath, our friend, the Collector, had lost a great deal of his pristine timidity, and was now, especially when fortified with liquor, as talkative as might be. He was rather a favourite with the regiment, treating the young officers with sumptuosity, and amusing them by his military airs. And as there is one well-known regiment of the army which travels with a goat heading the column, whilst another is led by a deer, George said with respect to his brother-in-law, that his regiment marched with an elephant. | Находясь постоянно под огнем неприятеля или, другими словами, часто встречаясь с дамами Челтнема и Вата, наш друг чиновник утратил значительную долю своей прежней робости и бывал необычайно разговорчив, особенно когда подкреплялся спиртными напитками. В полку его любили, потому что он щедро угощал молодых офицеров и забавлял всех своими военными замашками. И подобно тому как один известный в армии полк брал во все походы козла и пускал его во главе колонны, а другой передвигался под предводительством оленя, так и ***полк, по утверждению Джорджа, не упускавшего случая посмеяться над шурином, шел в поход со своим слоном. |
| Since Amelia's introduction to the regiment, George began to be rather ashamed of some of the company to which he had been forced to present her; and determined, as he told Dobbin (with what satisfaction to the latter it need not be said), to exchange into some better regiment soon, and to get his wife away from those damned vulgar women. But this vulgarity of being ashamed of one's society is much more common among men than women (except very great ladies of fashion, who, to be sure, indulge in it); and Mrs. Amelia, a natural and unaffected person, had none of that artificial shamefacedness which her husband mistook for delicacy on his own part. Thus Mrs. O'Dowd had a cock's plume in her hat, and a very large "repayther" on her stomach, which she used to ring on all occasions, narrating how it had been presented to her by her fawther, as she stipt into the car'ge after her mar'ge; and these ornaments, with other outward peculiarities of the Major's wife, gave excruciating agonies to Captain Osborne, when his wife and the Major's came in contact; whereas Amelia was only amused by the honest lady's eccentricities, and not in the least ashamed of her company. | Со времени знакомства Эмилии с полком Джордж начал стыдиться некоторых членов того общества, в которое он вынужден был ее ввести, и решил, как он сказал Доббину (чем, надо полагать, доставил тому большую радость), перевестись в скором времени в лучший полк, чтобы жена его не общалась с этими вульгарными женщинами. Однако эта вульгарная склонность стыдиться того или иного общества гораздо более свойственна мужчинам, чем женщинам (исключая, конечно, великосветских дам, которым она очень и очень присуща), и миссис Эмилия, простая и искренняя, не знала этого ложного стыда, который ее муж называл утонченностью. Так, капитан Осборн мучительно страдал, когда его жена находилась в обществе миссис О'Дауд, носившей шляпу с петушиными перьями, а на животе большие часы с репетицией, которые она заставляла звонить при всяком удобном случае, рассказывая о том, как ей подарил их отец, когда она садилась в карету после свадьбы; Эмилия же только забавлялась эксцентричностью простодушной леди и нисколько не стыдилась ее общества. |
| As they made that well-known journey, which almost every Englishman of middle rank has travelled since, there might have been more instructive, but few more entertaining, companions than Mrs. Major O'Dowd. | Во время этого путешествия, которое с тех пор старался совершить почти каждый англичанин среднего круга, можно было бы встретить более образованных спутников, но едва ли хоть один из них мог превзойти занимательностью жену майора О'Дауда. |
| "Talk about kenal boats; my dear! Ye should see the kenal boats between Dublin and Ballinasloe. It's there the rapid travelling is; and the beautiful cattle. Sure me fawther got a goold medal (and his Excellency himself eat a slice of it, and said never was finer mate in his loif) for a four-year-old heifer, the like of which ye never saw in this country any day." | - Вы все хвалите эти суда, дорогая! А посмотрели бы вы на наши суда между Дублином и Беллинесло. Вот там действительно быстро путешествуют! Л какой прекрасный там скот. Мой отец получил золотую медаль (сам его превосходительство отведал ломтик мяса и сказал, что в жизни не едал лучшего) за такую телку, какой в этой стране нипочем не увидишь. |
| And Jos owned with a sigh, "that for good streaky beef, really mingled with fat and lean, there was no country like England." | А Джоз со вздохом сознался, что такой жирной и сочной говядины, как в Англии, не найдется нигде на свете. |
| "Except Ireland, where all your best mate comes from," said the Major's lady; proceeding, as is not unusual with patriots of her nation, to make comparisons greatly in favour of her own country. The idea of comparing the market at Bruges with those of Dublin, although she had suggested it herself, caused immense scorn and derision on her part. | - За исключением Ирландии, откуда к вам привозят отборное мясо, - сказала жена майора, продолжая, как это нередко бывает с патриотами ее нации, делать сравнения в пользу своей страны. Когда речь зашла о сравнительных достоинствах рынков Брюгге и Дублина, майорша дала волю своему презрению. |
| "I'll thank ye tell me what they mean by that old gazabo on the top of the market-place," said she, in a burst of ridicule fit to have brought the old tower down. | - Вы, может быть, объясните мне, что означает у них эта старая каланча в конце рыночной площади? - говорила она с такой едкой иронией, что от нее могла бы рухнуть эта старая башня. |
| The place was full of English soldiery as they passed. English bugles woke them in the morning; at nightfall they went to bed to the note of the British fife and drum: all the country and Europe was in arms, and the greatest event of history pending: and honest Peggy O'Dowd, whom it concerned as well as another, went on prattling about Ballinafad, and the horses in the stables at Glenmalony, and the clar't drunk there; and Jos Sedley interposed about curry and rice at Dumdum; and Amelia thought about her husband, and how best she should show her love for him; as if these were the great topics of the world. | Брюгге был полон английскими солдатами. Английский рожок будил наших путников по утрам; вечером они ложились спать под звуки английских флейт и барабанов. Вся страна, как и вся Европа, была под ружьем, приближалось величайшее историческое событие, а честная Пегги О'Дауд, которой это так же касалось, как и всякого другого, продолжала болтать о Белинафеде, о лошадях и конюшнях Гленмелони и о том, какое там пьют вино; Джоз Седли прерывал ее замечаниями о карри и рисе в Думдуме, а Эмилия думала о муже и о том, как лучше выразить ему свою любовь, словно важнее этого не было на свете вопросов. |
| Those who like to lay down the History-book, and to speculate upon what MIGHT have happened in the world, but for the fatal occurrence of what actually did take place (a most puzzling, amusing, ingenious, and profitable kind of meditation), have no doubt often thought to themselves what a specially bad time Napoleon took to come back from Elba, and to let loose his eagle from Gulf San Juan to Notre Dame. The historians on our side tell us that the armies of the allied powers were all providentially on a war-footing, and ready to bear down at a moment's notice upon the Elban Emperor. The august jobbers assembled at Vienna, and carving out the kingdoms of Europe according to their wisdom, had such causes of quarrel among themselves as might have set the armies which had overcome Napoleon to fight against each other, but for the return of the object of unanimous hatred and fear. This monarch had an army in full force because he had jobbed to himself Poland, and was determined to keep it: another had robbed half Saxony, and was bent upon maintaining his acquisition: Italy was the object of a third's solicitude. Each was protesting against the rapacity of the other; and could the Corsican but have waited in prison until all these parties were by the ears, he might have returned and reigned unmolested. But what would have become of our story and all our friends, then? If all the drops in it were dried up, what would become of the sea? | Люди, склонные отложить в сторону учебник истории и размышлять о том, что произошло бы в мире, если бы в силу роковых обстоятельств не произошло того, что в действительности имело место (занятие в высшей степени увлекательное, интересное и плодотворное!), - эти люди, несомненно, поражалитсь тому, какое исключительно неудачное время выбрал Наполеон, чтобы вернуться с Эльбы и пустить своих орлов лететь от бухты Сен-Жуан к собору Парижской богоматери. Наши историки говорят нам, что союзные силы были, по счастью, в боевой готовности и в любой момент могли быть брошены на императора, вернувшегося с Эльбы. У августейших торгашей, собравшихся в Вене и перекраивавших европейские государства по своему усмотрению, было столько причин для ссор, что армии, победившие Наполеона, легко могли бы перегрызться между собой, если бы не вернулся предмет их общей ненависти и страха. Один монарх держал армию наготове, потому что он выторговал себе Польшу и решил удержать ее; другой забрал половину Саксонии и не был склонен выпустить из рук свое приобретение; Италия являлась предметом забот для третьего. Каждый возмущался жадностью другого, и если бы корсиканец дождался в своем плену, пока все эти господа не передерутся между собой, он мог бы беспрепятственно занять французский трон. Но что бы тогда сталось с нашей повестью и со всеми нашими друзьями? Что сталось бы с морем, если бы испарились все его капли? |
| In the meanwhile the business of life and living, and the pursuits of pleasure, especially, went on as if no end were to be expected to them, and no enemy in front. When our travellers arrived at Brussels, in which their regiment was quartered, a great piece of good fortune, as all said, they found themselves in one of the gayest and most brilliant little capitals in Europe, and where all the Vanity Fair booths were laid out with the most tempting liveliness and splendour. Gambling was here in profusion, and dancing in plenty: feasting was there to fill with delight that great gourmand of a Jos: there was a theatre where a miraculous Catalani was delighting all hearers: beautiful rides, all enlivened with martial splendour; a rare old city, with strange costumes and wonderful architecture, to delight the eyes of little Amelia, who had never before seen a foreign country, and fill her with charming surprises: so that now and for a few weeks' space in a fine handsome lodging, whereof the expenses were borne by Jos and Osborne, who was flush of money and full of kind attentions to his wife--for about a fortnight, I say, during which her honeymoon ended, Mrs. Amelia was as pleased and happy as any little bride out of England. | Между тем жизнь шла своим чередом, и по-прежнему люди искали удовольствий, как будто этому не предвиделось конца и как будто впереди не было неприятеля. Когда наши путешественники приехали в Брюссель, где был расквартирован их полк, - что все считали большой удачей, - они оказались в одной из самых веселых и блестящих маленьких столиц Европы, где балаганы Ярмарки Тщеславия манили взор самой соблазнительной роскошью. Здесь велась расточительная игра, здесь танцевали до упаду; пиры здесь приводили в восторг даже такого гурмана, как Джоз; здесь был театр, где пленительная Каталани восхищала слушателей своим пением; очаровательные прогулки верхом в обществе блестящих военных; чудесный старинный город с причудливой архитектурой и оригинальные костюмы - предмет удивления и восторгов маленькой Эмилии, которая никогда не бывала за границей. Поселившись в прекрасной квартире, за которую платили Джоз и Осборн - последний не стеснялся расходами и был полон нежного внимания к жене - миссис Эмилия в течение двух недель, что еще длился ее медовый месяц, была так довольна и счастлива, как дай бог всякой юной новобрачной, совершающей свадебное путешествие. |
| Every day during this happy time there was novelty and amusement for all parties. There was a church to see, or a picture-gallery--there was a ride, or an opera. The bands of the regiments were making music at all hours. The greatest folks of England walked in the Park--there was a perpetual military festival. George, taking out his wife to a new jaunt or junket every night, was quite pleased with himself as usual, and swore he was becoming quite a domestic character. And a jaunt or a junket with HIM! Was it not enough to set this little heart beating with joy? Her letters home to her mother were filled with delight and gratitude at this season. Her husband bade her buy laces, millinery, jewels, and gimcracks of all sorts. Oh, he was the kindest, best, and most generous of men! | Каждый день этого счастливого времени всем приносил что-нибудь новое и приятное. То нужно было осмотреть церковь или картинную галерею, то предстояла прогулка или посещение оперы. Полковые оркестры гремели с утра до ночи. Знатнейшие особы Англии прогуливались по парку. Это был нескончаемый военный праздник. Джордж, каждый вечер вывозивший жену в свет, был, как всегда, вполне доволен собой и клялся, что становится настоящим семьянином. Ехать куда-нибудь с ним! Уже это одно заставляло сердечко Эмилии радостно биться! Ее письма домой к матери в то время были полны восторга и благодарности. Муж заставляет ее покупать кружева, наряды, драгоценности, всевозможные безделушки. О, это самый лучший, самый добрый, самый великодушный из мужчин! |
| The sight of the very great company of lords and ladies and fashionable persons who thronged the town, and appeared in every public place, filled George's truly British soul with intense delight. They flung off that happy frigidity and insolence of demeanour which occasionally characterises the great at home, and appearing in numberless public places, condescended to mingle with the rest of the company whom they met there. One night at a party given by the general of the division to which George's regiment belonged, he had the honour of dancing with Lady Blanche Thistlewood, Lord Bareacres' daughter; he bustled for ices and refreshments for the two noble ladies; he pushed and squeezed for Lady Bareacres' carriage; he bragged about the Countess when he got home, in a way which his own father could not have surpassed. | Джордж глядел на лордов и леди, наводнявших город и появлявшихся во всех общественный местах, и его истинно британская душа ликовала. Здесь эти знатные люди сбрасывали с себя самодовольную надменность ц заносчивость, которые нередко отличают их на родине, и, появляясь повсюду, снисходили до общения с простыми смертными. Однажды на вечере у командующего той дивизией, к которой принадлежал полк Джорджа, последний удостоился чести танцевать с леди Бланш Тислвуд, дочерью лорда Бейрэкрса; он сбился с ног, доставая мороженое и прохладительные напитки для благородной леди и ее матери, и, растолкав слуг, сам вызвал карету леди Бейракрс. Дома он так хвастался знакомством с графиней, что его собственный отец не мог бы превзойти его. |
| He called upon the ladies the next day; he rode by their side in the Park; he asked their party to a great dinner at a restaurateur's, and was quite wild with exultation when they agreed to come. Old Bareacres, who had not much pride and a large appetite, would go for a dinner anywhere. | На следующий же день он явился к этим дамам с визитом, сопровождал их верхом, когда они катались в парке, пригласил всю семью на обед в ресторан и был в совершенном восторге, когда они приняли приглашение. Старый Бейракрс, который не отличался большой гордостью, но зато имел отличный аппетит, пошел бы ради обеда куда угодно. |
| "I hope there will be no women besides our own party," Lady Bareacres said, after reflecting upon the invitation which had been made, and accepted with too much precipitancy. | - Надеюсь, там не будет никаких других дам, кроме нас, - сказала леди Бейракрс, размышляя об этом приглашении, принятом слишком поспешно. |
| "Gracious Heaven, Mamma--you don't suppose the man would bring his wife," shrieked Lady Blanche, who had been languishing in George's arms in the newly imported waltz for hours the night before. "The men are bearable, but their women--" | - Помилосердствуйте, мама! Не думаете же вы, что он приведет свою жену? - взвизгнула леди Бланш, которая накануне вечером часами кружилась в объятиях Джорджа в только что вошедшем в моду вальсе. - Эти мужчины еще терпимы, но их женщины... |
| "Wife, just married, dev'lish pretty woman, I hear," the old Earl said. | - У него жена, - он только что женился, - говорят, прехорошенькая, - заметил старый граф. |
| "Well, my dear Blanche," said the mother, "I suppose, as Papa wants to go, we must go; but we needn't know them in England, you know." | - Ну что ж, моя милая Бланш, - промолвила мать, - если папа хочет ехать, поедем и мы; но, конечно, нам нет никакой необходимости поддерживать с ними знакомство в Англии. |
| And so, determined to cut their new acquaintance in Bond Street, these great folks went to eat his dinner at Brussels, and condescending to make him pay for their pleasure, showed their dignity by making his wife uncomfortable, and carefully excluding her from the conversation. This is a species of dignity in which the high-bred British female reigns supreme. To watch the behaviour of a fine lady to other and humbler women, is a very good sport for a philosophical frequenter of Vanity Fair. | Итак, решив не узнавать своего нового знакомого на Бонд-стрит, эти знатные особы отправились к нему обедать в Брюсселе и, милостиво позволив ему заплатить за угощение, проявили свое достоинство в том, что презрительно косились на его жену и не обменялись с ней ни словом. В таких проявлениях собственного достоинства высокорожденная британская леди не имеет себе равных. Наблюдать обращение знатной леди с другою, ниже стоящею женщиной - очень поучительное занятие для философски настроенного посетителя Ярмарки Тщеславия. |
| This festival, on which honest George spent a great deal of money, was the very dismallest of all the entertainments which Amelia had in her honeymoon. She wrote the most piteous accounts of the feast home to her mamma: how the Countess of Bareacres would not answer when spoken to; how Lady Blanche stared at her with her eye-glass; and what a rage Captain Dobbin was in at their behaviour; and how my lord, as they came away from the feast, asked to see the bill, and pronounced it a d--- bad dinner, and d--- dear. But though Amelia told all these stories, and wrote home regarding her guests' rudeness, and her own discomfiture, old Mrs. Sedley was mightily pleased nevertheless, and talked about Emmy's friend, the Countess of Bareacres, with such assiduity that the news how his son was entertaining peers and peeresses actually came to Osborne's ears in the City. | Это пиршество, на которое бедный Джордж истратил немало денег, было самым печальным развлечением Эмилии за весь их медовый месяц. Она послала домой матери жалобный отчет об этом празднике: написала о том, как графиня не удостаивала ее ответом, как леди Бланш рассматривала ее в лорнет и в какое бешенство пришел капитан Доббин от их поведения; как милорд, когда все встали из-за стола, попросил показать ему счет и заявил, что обед был никудышный и стоил чертовски дорого. Однако, хотя Эмилия рассказала в своем письме и про грубость гостей, и про то, как ей было тяжело и неловко, тем не менее старая миссис Седли была весьма довольна и болтала о приятельнице Эмми, графине Бейракрс, с таким усердием, что слухи о том, как Джордж угощал пэров и графинь, дошли даже до ушей мистера Осборна в Сити. |
| Those who know the present Lieutenant-General Sir George Tufto, K.C.B., and have seen him, as they may on most days in the season, padded and in stays, strutting down Pall Mall with a rickety swagger on his high-heeled lacquered boots, leering under the bonnets of passers-by, or riding a showy chestnut, and ogling broughams in the Parks--those who know the present Sir George Tufto would hardly recognise the daring Peninsular and Waterloo officer. He has thick curling brown hair and black eyebrows now, and his whiskers are of the deepest purple. He was light-haired and bald in 1815, and stouter in the person and in the limbs, which especially have shrunk very much of late. When he was about seventy years of age (he is now nearly eighty), his hair, which was very scarce and quite white, suddenly grew thick, and brown, and curly, and his whiskers and eyebrows took their present colour. Ill-natured people say that his chest is all wool, and that his hair, because it never grows, is a wig. Tom Tufto, with whose father he quarrelled ever so many years ago, declares that Mademoiselle de Jaisey, of the French theatre, pulled his grandpapa's hair off in the green-room; but Tom is notoriously spiteful and jealous; and the General's wig has nothing to do with our story. | Те, кто знает теперешнего генерал-лейтенанта, сэра Джорджа Тафто, кавалера ордена Бани, и видели, как он, подбитый ватой и в корсете, почти каждый день во время сезона важно семенит по Пэл-Мэл в своих лакированных сапожках на высоких каблуках, заглядывая под шляпки проходящим женщинам, или гарцует на чудесном гнедом, строя глазки проезжающим в экипажах по Парку, - те, кто видел теперешнего сэра Джорджа Тафто, едва ли узнают в нем храброго офицера, отличившегося в Испании и при Ватерлоо. Теперь у него густые вьющиеся каштановые волосы и черные брови, а бакенбарды темно-лилового цвета. В 1815 году у него были светлые волосы и большая плешь; фигура у него была полнее, теперь же он сильно похудел. Когда ему было около семидесяти лет (сейчас ему под восемьдесят), его редкие и совсем белые волосы внезапно стали густыми, темными и вьющимися, а бакенбарды и брови приняли теперешний оттенок. Злые языки говорят, что его грудь подбита ватой, а его волосы - парик, так как они никогда не отрастают. Том Тафто, с отцом которого генерал рассорился много лет назад, говорил, будто mademoiselle де Жезей из Французского театра выдрала волосы его дедушке за кулисами; но Том известный злопыхатель и завистник, а парик генерала не имеет никакого отношения к нашему рассказу. |
| One day, as some of our friends of the --th were sauntering in the flower-market of Brussels, having been to see the Hotel de Ville, which Mrs. Major O'Dowd declared was not near so large or handsome as her fawther's mansion of Glenmalony, an officer of rank, with an orderly behind him, rode up to the market, and descending from his horse, came amongst the flowers, and selected the very finest bouquet which money could buy. The beautiful bundle being tied up in a paper, the officer remounted, giving the nosegay into the charge of his military groom, who carried it with a grin, following his chief, who rode away in great state and self-satisfaction. | Как-то раз, когда некоторые наши друзья из *** полка бродили по цветочному рынку Брюсселя после осмотра ратуши, которая, по словам миссис О'Дауд, оказалась далеко не такой большой и красивой, как гленмелонский замок ее отца, к рынку подъехал какой-то офицер высокого чина в сопровождении ординарца и, спешившись, выбрал самый прекрасный букет, какой только можно себе вообразить. Затеи эти чудесные цветы были завернуты в бумагу, офицер снова вскочил на коня, препоручив букет ухмыляющемуся ординарцу, и поехал прочь с важным и самодовольным видом. |
| "You should see the flowers at Glenmalony," Mrs. O'Dowd was remarking. "Me fawther has three Scotch garners with nine helpers. We have an acre of hot-houses, and pines as common as pays in the sayson. Our greeps weighs six pounds every bunch of 'em, and upon me honour and conscience I think our magnolias is as big as taykettles." | - Посмотрели бы вы, какие цветы у нас в Гленмелони! - говорила миссис О'Дауд. - У моего отца три садовника-шотландца и девять помощников. Оранжереи занимают целый акр, ананасы родятся каждое лето, как горох. Виноградные грозди у нас весят по шести фунтов каждая, а цветы магнолии, говоря по чести и совести, величиной с чайник. |
| Dobbin, who never used to "draw out" Mrs. O'Dowd as that wicked Osborne delighted in doing (much to Amelia's terror, who implored him to spare her), fell back in the crowd, crowing and sputtering until he reached a safe distance, when he exploded amongst the astonished market-people with shrieks of yelling laughter. | Доббин, никогда не задиравший миссис О'Дауд, что с восторгом проделывал негодный Осборн (к ужасу Эмилии, умолявшей его пощадить жену майора), отскочил вдруг в сторону, фыркая и захлебываясь, а потом, удалившись на безопасную дистанцию, разразился громким, пронзительным хохотом, к изумлению рыночной толпы. |
| "Hwhat's that gawky guggling about?" said Mrs. O'Dowd. "Is it his nose bleedn? He always used to say 'twas his nose bleedn, till he must have pomped all the blood out of 'um. An't the magnolias at Glenmalony as big as taykettles, O'Dowd?" | - Чего этот верзила раскудахтался? - заметила миссис О'Дауд. - Или у него кровь из носу пошла? Он всегда говорит, что у него кровь носом идет, - этак из него вся кровь должна была бы вылиться. Разве магнолии у нас не с чайник величиной, О'Дауд? |
| "'Deed then they are, and bigger, Peggy," the Major said. | - Совершенно верно, и даже больше, - подтвердил майор. |
| When the conversation was interrupted in the manner stated by the arrival of the officer who purchased the bouquet. | В это-то время беседа и была прервана появлением офицера, купившего букет. |
| "Devlish fine horse--who is it?" George asked. | - Ох, хороша лошадь, черт побери! Кто это такой? - спросил Джордж. |
| "You should see me brother Molloy Malony's horse, Molasses, that won the cop at the Curragh," the Major's wife was exclaiming, and was continuing the family history, when her husband interrupted her by saying-- | - Если бы вы видели Моласа, лошадь моего брата Моллоя Мелони, которая выиграла приз в Каррахе!.. - воскликнула жена майора и собиралась продолжать свою семейную хронику, но муж прервал ее словами: |
| "It's General Tufto, who commands the ---- cavalry division"; adding quietly, "he and I were both shot in the same leg at Talavera." | - Да это генерал Тафто, который командует *** кавалернйскои дивизией, - и затем прибавил спокойно: - Мы с ним оба были ранены в ногу при Талавере. |
| "Where you got your step," said George with a laugh. "General Tufto! Then, my dear, the Crawleys are come." | - После этого вы и получили повышение по службе, - смеясь, добавил Джордж. - Генерал Тафто! Значит, дорогая, и Кроули приехали. |
| Amelia's heart fell--she knew not why. The sun did not seem to shine so bright. The tall old roofs and gables looked less picturesque all of a sudden, though it was a brilliant sunset, and one of the brightest and most beautiful days at the end of May. | У Эмилии упало сердце - она сама не знала почему. Солнце словно светило уже не так ярко, и высокие старинные фронтоны и крыши сразу потеряли свою живописность, хотя закат был великолепен и вообще это был одни из самых чудных дней конца мая. |
| English | Русский |
| Mr. Jos had hired a pair of horses for his open carriage, with which cattle, and the smart London vehicle, he made a very tolerable figure in the drives about Brussels. George purchased a horse for his private riding, and he and Captain Dobbin would often accompany the carriage in which Jos and his sister took daily excursions of pleasure. They went out that day in the park for their accustomed diversion, and there, sure enough, George's remark with regard to the arrival of Rawdon Crawley and his wife proved to be correct. In the midst of a little troop of horsemen, consisting of some of the very greatest persons in Brussels, Rebecca was seen in the prettiest and tightest of riding-habits, mounted on a beautiful little Arab, which she rode to perfection (having acquired the art at Queen's Crawley, where the Baronet, Mr. Pitt, and Rawdon himself had given her many lessons), and by the side of the gallant General Tufto. | Мистер Джоз нанял пару лошадей для своей открытой коляски и благодаря им и своему изящному лондонскому экипажу имел вполне приличный вид во время своих прогулок по Брюсселю. Джордж купил себе верховую лошадь и вместе с капитаном Доббином часто сопровождал коляску, в которой Джоз с сестрой ежедневно ездили кататься. В этот день они выехали в парк на свою обычную прогулку, и там предположение Джорджа о прибытии Родона Кроули и его жены подтвердилось. Среди маленькой кавалькады, сплошь состоявшей из английских офицеров в высоких чипах, они увидели Ребекку в очаровательной, плотно облегавшей ее амазонке, верхом на прекрасной арабской лошадке, на которой она ездила превосходно (это искусство она приобрела в Королевском Кроули, где баронет, мистер Питт и сам Родон давали ей уроки); рядом с ней ехал доблестный генерал Тафто. |
| "Sure it's the Juke himself," cried Mrs. Major O'Dowd to Jos, who began to blush violently; "and that's Lord Uxbridge on the bay. How elegant he looks! Me brother, Molloy Malony, is as like him as two pays." | - Да это сам герцог! - закричала миссис О'Дауд Джозу, который тут же покраснел, как пион. - А это, на гнедом, лорд Аксбридж. Какой у него бравый вид! Мой брат Моллой Мелони похож на него как две капли воды. |
| Rebecca did not make for the carriage; but as soon as she perceived her old acquaintance Amelia seated in it, acknowledged her presence by a gracious nod and smile, and by kissing and shaking her fingers playfully in the direction of the vehicle. Then she resumed her conversation with General Tufto, who asked | Ребекка но подъехала к коляске; но, заметив сидевшую в ней Эмилию, приветствовала ее нежными словами и улыбкой, послала ей воздушный поцелуй, игриво помахала ручкой в сторону экипажа, а затем продолжала беседу с генералом Тафто. Генерал спросил: |
| "who the fat officer was in the gold-laced cap?" | - Кто этот толстый офицер в фуражке с золотым галуном? |
| on which Becky replied, "that he was an officer in the East Indian service." | И Ребекка ответила, что это "один офицер Ост-Индской армии". |
| But Rawdon Crawley rode out of the ranks of his company, and came up and shook hands heartily with Amelia, and said to Jos, "Well, old boy, how are you?" and stared in Mrs. O'Dowd's face and at the black cock's feathers until she began to think she had made a conquest of him. | Зато Родон Кроули, отделившись от своей компании, подъехал к ним, сердечно пожал руку Эмилии, сказал Джозу: "Как живете, приятель?" - и так уставился на миссис О'Дауд и на ее черные петушьи перья, что той подумалось, уж не покорила ли она его сердце. |
| George, who had been delayed behind, rode up almost immediately with Dobbin, and they touched their caps to the august personages, among whom Osborne at once perceived Mrs. Crawley. He was delighted to see Rawdon leaning over his carriage familiarly and talking to Amelia, and met the aide-de-camp's cordial greeting with more than corresponding warmth. The nods between Rawdon and Dobbin were of the very faintest specimens of politeness. | Джордж и Доббин, нагнавшие в это время коляску, отдали честь высокопоставленным особам, среди которых Осборн сразу заметил миссис Кроули. Он увидел, как Родон, фамильярно склонившись к его коляске, разговаривал с Эмилией, и так обрадовался, что ответил на сердечное приветствие адыотанта с несколько даже излишней горячностью. Родон и Доббин обменялись сугубо сдержанными поклонами. |
| Crawley told George where they were stopping with General Tufto at the Hotel du Parc, and George made his friend promise to come speedily to Osborne's own residence. | Кроули рассказал Джорджу, что они остановились с генералом Тафто в "Hotel dn Pare", и Джордж взял со своего друга обещание в самом скором времени посетить их. |
| "Sorry I hadn't seen you three days ago," George said. "Had a dinner at the Restaurateur's--rather a nice thing. Lord Bareacres, and the Countess, and Lady Blanche, were good enough to dine with us--wish we'd had you." | - Страшно жалею, что не встретился с вами три дня назад, - сказал Джордж. - Я давал обед в ресторане... было очень мило. Лорд Бейракрс, графиня и леди Бланш были так добры, что отобедали с нами. Жаль, что вас не было. |
| Having thus let his friend know his claims to be a man of fashion, Osborne parted from Rawdon, who followed the august squadron down an alley into which they cantered, while George and Dobbin resumed their places, one on each side of Amelia's carriage. | Сообщив таким образом старому знакомому о своих притязаниях на звание светского человека, Джордж расстался с Родоном, который поскакал по аллее вслед за блестящей кавалькадой, в то время как Джордж и Доббин заняли места по обе стороны экипажа Эмилии. |
| "How well the Juke looked," Mrs. O'Dowd remarked. "The Wellesleys and Malonys are related; but, of course, poor I would never dream of introjuicing myself unless his Grace thought proper to remember our family-tie." | - Ну не красавец ли герцог! - заметила миссис О'Дауд. - Вы знаете, Уэлсли и Мелони в родстве. Но у меня, конечно, и в мыслях нет представиться его светлости, разве что он сам вспомнит о наших родственных узах. |
| "He's a great soldier," Jos said, much more at ease now the great man was gone. "Was there ever a battle won like Salamanca? Hey, Dobbin? But where was it he learnt his art? In India, my boy! The jungle's the school for a general, mark me that. I knew him myself, too, Mrs. O'Dowd: we both of us danced the same evening with Miss Cutler, daughter of Cutler of the Artillery, and a devilish fine girl, at Dumdum." | - Он замечательный вопи, - сказал Джоз, чувствуя себя гораздо свободнее теперь, когда велнкий человек уехал. - Что может сравниться с победой при Саламанке? А, Доббин? Но где он научился своему искусству? В Индии, мой милый! Джунгли - отличная школа для полководца, заметьте это. Я ведь тоже с ним знаком, миссис О'Дауд; на одном балу в Думдуме мы оба танцевали с мисс Катлер, дочерью Катлера, который в артиллерии... чертовски хорошенькая девушка! |
| The apparition of the great personages held them all in talk during the drive; and at dinner; and until the hour came when they were all to go to the Opera. | Появление высоких особ служило им темой для разговора во время всей прогулки, и за обедом, и позже, до самого того часа, когда все собрались ехать в оперу. |
| It was almost like Old England. The house was filled with familiar British faces, and those toilettes for which the British female has long been celebrated. Mrs. O'Dowd's was not the least splendid amongst these, and she had a curl on her forehead, and a set of Irish diamonds and Cairngorms, which outshone all the decorations in the house, in her notion. Her presence used to excruciate Osborne; but go she would upon all parties of pleasure on which she heard her young friends were bent. It never entered into her thought but that they must be charmed with her company. | Казалось, они и не уезжали из старой Англии. Театр был переполнен знакомыми английскими лицами и туалетами того сорта, какими издавна славятся англичанки. Миссис О'Дауд занимала среди них не последнее место: на лбу у нее вился кокетливый локон, а ее убор из ирландских алмазов и желтых самоцветов затмевал, по ее мнению, все драгоценности, какие были в театре. Ее присутствие было пыткой для Осборна, но она неизменно появлялась на всех сборищах, где бывали ее молодые друзья. Ей и в голову не приходило, что они не жаждут ее общества. |
| "She's been useful to you, my dear," George said to his wife, whom he could leave alone with less scruple when she had this society. "But what a comfort it is that Rebecca's come: you will have her for a friend, and we may get rid now of this damn'd Irishwoman." | - Она была полезна тебе, дорогая, - сказал Джордж жене, которую он мог с более спокойной совестью оставлять одну в обществе жены майора. - Но как приятно, что приехала Ребекка: теперь ты будешь проводить время с нею, и мы можем отделаться от этой несносной ирландки. |
| To this Amelia did not answer, yes or no: and how do we know what her thoughts were? | Эмилия не ответила ни да ни нет, - и как нам знать, о чем она подумала? |
| The coup d'oeil of the Brussels opera-house did not strike Mrs. O'Dowd as being so fine as the theatre in Fishamble Street, Dublin, nor was French music at all equal, in her opinion, to the melodies of her native country. She favoured her friends with these and other opinions in a very loud tone of voice, and tossed about a great clattering fan she sported, with the most splendid complacency. | Общий вид брюссельского оперного театра не произвел на миссис О'Дауд сильного впечатления, так как театр на Фишембл-стрит в Дублине был гораздо красивее, да и французская музыка, по ее мнению, не могла сравниться с мелодиями ее родной страны. Эти и другие наблюдения она громко высказывала своим друзьям, самодовольно обмахиваясь большим скрипучим веером. |
| "Who is that wonderful woman with Amelia, Rawdon, love?" said a lady in an opposite box (who, almost always civil to her husband in private, was more fond than ever of him in company). | - Родон, дорогой мой, кто эта поразительная женщина рядом с Эмилией? - спросила сидевшая в противоположной ложе дама (наедине она почти всегда была вежлива со своим мужем, а на людях - неизменно нежна). |
| "Don't you see that creature with a yellow thing in her turban, and a red satin gown, and a great watch?" | - Видишь, вон то существо в тюрбане с какой-то желтой штукой, в красном атласном платье и с огромными часами? |
| "Near the pretty little woman in white?" asked a middle-aged gentleman seated by the querist's side, with orders in his button, and several under-waistcoats, and a great, choky, white stock. | - Рядом с хорошенькой женщиной в белом? - спросил сидевший возле нее джентльмен средних лет с орденами в петлице, в нескольких жилетах и с туго накрахмаленным белым галстуком. |
| "That pretty woman in white is Amelia, General: you are remarking all the pretty women, you naughty man." | - Хорошенькая женщина в белом? Это Эмилия, генерал... Вы всегда замечаете всех хорошеньких женщин, негодный вы человек! |
| "Only one, begad, in the world!" said the General, delighted, and the lady gave him a tap with a large bouquet which she had. | - Только одну, клянусь! - воскликнул восхищенный генерал, а дама слегка ударила его большим букетом, который держала в руке. |
| "Bedad it's him," said Mrs. O'Dowd; "and that's the very bokay he bought in the Marshy aux Flures!" | - А ведь это он, - сказала миссис О'Дауд, - и букет тот самый, который он купил тогда на рынке. |
| and when Rebecca, having caught her friend's eye, performed the little hand-kissing operation once more, Mrs. Major O'D., taking the compliment to herself, returned the salute with a gracious smile, which sent that unfortunate Dobbin shrieking out of the box again. | Когда Ребекка, поймав взгляд подруги, проделала свой маленький маневр с воздушным поцелуем, миссис О'Дауд, приняв приветствие на свой счет, ответила на него такой грациозной улыбкой, что несчастный Доббин фыркнул и выскочил из ложи. |
| At the end of the act, George was out of the box in a moment, and he was even going to pay his respects to Rebecca in her loge. He met Crawley in the lobby, however, where they exchanged a few sentences upon the occurrences of the last fortnight. | По окончании действия Джордж сразу же отправился засвидетельствовать свое почтение Ребекке. В коридоре он встретил Кроули, с которым обменялся замечаниями относительно событий последних двух недель. |
| "You found my cheque all right at the agent's? George said, with a knowing air. | - Ну что, мой чек оказался в порядке? - спросил Джордж с многозначительным видом. |
| "All right, my boy," Rawdon answered. "Happy to give you your revenge. Governor come round?" | - В полном порядке, мой милый, - отвечал Родон. - Рад буду дать вам отыграться. Как панаша, смилостивился? |
| "Not yet," said George, "but he will; and you know I've some private fortune through my mother. Has Aunty relented?" | - Еще нет, - сказал Джордж, - но к тому идет; да у меня есть и свои деньги, полученные от матери. А тетушка ваша смягчилась? |
| "Sent me twenty pound, damned old screw. When shall we have a meet? The General dines out on Tuesday. Can't you come Tuesday? I say, make Sedley cut off his moustache. What the devil does a civilian mean with a moustache and those infernal frogs to his coat! By-bye. Try and come on Tuesday"; and Rawdon was going-off with two brilliant young gentlemen of fashion, who were, like himself, on the staff of a general officer. | - Подарила мне двадцать фунтов, проклятая старая скряга!.. Когда же мы увидимся? Генерал во вторник не обедает дома. Может быть, вы приедете во вторник?.. Да, заставьте вы Седли сбрить усы. Какого черта нужны штатскому усы и эта дурацкая венгерка? Ну, а затем до свидания. Постарайтесь быть во вторник. - И Родон двинулся прочь с двумя молодыми франтоватыми джентльменами, которые, так же как и он, состояли в штабе генерала. |
| George was only half pleased to be asked to dinner on that particular day when the General was not to dine. | Джордж остался не очень доволен приглашением на обед как раз в тот день, когда генерала не будет дома. |
| "I will go in and pay my respects to your wife," said he; at which Rawdon said, | - Я зайду засвидетельствовать свое почтение вашей жене, - сказал он, на что Родон ответил: |
| "Hm, as you please," looking very glum, and at which the two young officers exchanged knowing glances. George parted from them and strutted down the lobby to the General's box, the number of which he had carefully counted. | - Гм... Если хотите. - Вид у него при этом был весьма мрачный, а оба юных офицера лукаво переглянулись. Джордж попрощался с ним и гордо проследовал по коридору к ложе генерала, номер которой он заранее себе заметил. |
| "Entrez," said a clear little voice, and our friend found himself in Rebecca's presence; who jumped up, clapped her hands together, and held out both of them to George, so charmed was she to see him. The General, with the orders in his button, stared at the newcomer with a sulky scowl, as much as to say, who the devil are you? | - Entrez {Войдите (франц.).}. - раздался звонкий голосок, и наш друг предстал перед Ребеккой. Та мигом вскочила, захлопала в ладоши и протянула Джорджу обе руки, так рада была она его видеть. Генерал с орденами в петлице грозно посмотрел на него, словно хотел сказать: "Кто вы такой, черт вас возьми?" |
| "My dear Captain George!" cried little Rebecca in an ecstasy. "How good of you to come. The General and I were moping together tete-a- tete. General, this is my Captain George of whom you heard me talk." | - Дорогой капитан Джордж! - воскликнула Ребекка в упоении. - Вот мило, что вы зашли! А мы тут с генералом скучали tete-a-tete. Генерал, это капитан Джордж, о котором я вам рассказывала. |
| "Indeed," said the General, with a very small bow; "of what regiment is Captain George?" | - Да? - проговорил генерал с едва заметным поклоном. - Какого полка, капитан Джордж? |
| George mentioned the --th: how he wished he could have said it was a crack cavalry corps. | Джордж назвал *** полк и горько пожалел, что не служит в каком-нибудь блестящем кавалерийском корпусе. |
| "Come home lately from the West Indies, I believe. Not seen much service in the late war. Quartered here, Captain George?"--the General went on with killing haughtiness. | - Вы, кажется, недавно из Вест-Индии? В последней кампании не участвовали? Здесь расквартированы, капитан Джордж? - продолжал генерал с убийственной надменностью. |
| "Not Captain George, you stupid man; Captain Osborne," Rebecca said. | - Вовсе не капитан Джордж, глупый вы человек! Капитан Осбори, - перебила его Ребекка. |
| The General all the while was looking savagely from one to the other. | Генерал хмуро поглядывал то на капитана, то на Ребекку. |
| "Captain Osborne, indeed! Any relation to the L------ Osbornes?" | - Капитан Осборн, да? Родственник Осборнов из Л.? |
| "We bear the same arms," George said, as indeed was the fact; Mr. Osborne having consulted with a herald in Long Acre, and picked the L------ arms out of the peerage, when he set up his carriage fifteen years before. The General made no reply to this announcement; but took up his opera-glass--the double-barrelled lorgnon was not invented in those days--and pretended to examine the house; but Rebecca saw that his disengaged eye was working round in her direction, and shooting out bloodshot glances at her and George. | - У нас один герб, - ответил Джордж. И это действительно было так: пятнадцать лет назад мистер Осборн, посоветовавшись с одним знатоком геральдики с Лонг-Акра, выбрал себе в "Книге пэров" герб Осборнов из Л. и украсил им свою карету. Генерал ничего не ответил на это заявление; он взял подзорную трубку - биноклей в то время еще не было - и сделал вид, что рассматривает зрительную залу. Но Ребекка отлично видела, что его не вооруженный трубкой глаз смотрит в ее сторону и бросает на нее и на Джорджа свирепые взгляды. Она удвоила свою приветливость. |
| She redoubled in cordiality. "How is dearest Amelia? But I needn't ask: how pretty she looks! And who is that nice good-natured looking creature with her--a flame of yours? O, you wicked men! And there is Mr. Sedley eating ice, I declare: how he seems to enjoy it! General, why have we not had any ices?" | - Как поживает дорогая Эмилия? Впрочем, нечего и спрашивать, - она так прелестна! А кто эта добродушная на вид особа рядом с нею: ваша пассия? О вы, негодные мужчины! А вон мистер Седли кушает мороженое, и с каким наслаждением! Генерал, почему у нас нет мороженого? |
| "Shall I go and fetch you some?" said the General, bursting with wrath. | - Прикажете пойти и принести вам? - спросил генерал, едва сдерживая бешенство. |
| "Let ME go, I entreat you," George said. | - Позвольте мне пойти, прошу вас, - сказал Джордж. |
| "No, I will go to Amelia's box. Dear, sweet girl! Give me your arm, Captain George"; and so saying, and with a nod to the General, she tripped into the lobby. She gave George the queerest, knowingest look, when they were together, a look which might have been interpreted, "Don't you see the state of affairs, and what a fool I'm making of him?" But he did not perceive it. He was thinking of his own plans, and lost in pompous admiration of his own irresistible powers of pleasing. | - Нет, я хочу сама зайти в ложу к Эмилии. Дорогая, милая девочка! Дайте мне вашу руку, капитан Джордж! - И, кивнув головой генералу, Ребекка легкой походкой вышла в коридор. Очутившись с Джорджем наедине, она взглянула на него лукаво, словно хотела сказать: "Вы видите, каково положение дел и как я его дурачу". Но Джордж не понял этого, занятый своими собственными планами и погруженный в самодовольное созерцание своей неотразимости. |
| The curses to which the General gave a low utterance, as soon as Rebecca and her conqueror had quitted him, were so deep, that I am sure no compositor would venture to print them were they written down. They came from the General's heart; and a wonderful thing it is to think that the human heart is capable of generating such produce, and can throw out, as occasion demands, such a supply of lust and fury, rage and hatred. | Проклятия, которыми вполголоса разразился генерал, как только Ребекка и ее похититель его покинули, были так выразительны, что, наверно, ни один наборщик не решился бы их набрать, хотя бы они и были написаны. Они вырвались у генерала прямо из сердца, - уму непостижимо, как человеческое сердце способно порождать подобные чувства и по мере надобности выбрасывать из себя такой огромный запас страсти и бешенства, ненависти и гнева! |
| Amelia's gentle eyes, too, had been fixed anxiously on the pair, whose conduct had so chafed the jealous General; but when Rebecca entered her box, she flew to her friend with an affectionate rapture which showed itself, in spite of the publicity of the place; for she embraced her dearest friend in the presence of the whole house, at least in full view of the General's glass, now brought to bear upon the Osborne party. Mrs. Rawdon saluted Jos, too, with the kindliest greeting: she admired Mrs. O'Dowd's large Cairngorm brooch and superb Irish diamonds, and wouldn't believe that they were not from Golconda direct. She bustled, she chattered, she turned and twisted, and smiled upon one, and smirked on another, all in full view of the jealous opera-glass opposite. And when the time for the ballet came (in which there was no dancer that went through her grimaces or performed her comedy of action better), she skipped back to her own box, leaning on Captain Dobbin's arm this time. No, she would not have George's: he must stay and talk to his dearest, best, little Amelia. | Кроткие глаза Эмилии тоже были с беспокойством устремлены на парочку, поведение которой так раздосадовало ревнивого генерала. Однако Ребекка, войдя в ложу, бросилась к своей приятельнице с самыми бурными выражениями радости, несмотря на то, что это происходило в публичном месте; она обнимала свою милую подругу ил виду у всего театра и главным образом на виду у подзорной трубки генерала, наведенной теперь на ложу Осборнов. С Джоном миссис Родон поздоровалась также очень приветливо, а от большой брошки миссис О'Дауд и ее чудесных ирландских алмазов пришла в восторг и по хотела верить, что они не прибыли прямым путем из Голконды. Она суетилась, болтала, вертелась и кривлялась, улыбалась одному и кокетничала с другим, и все это на виду у ревнивой подзорной трубки, направленной на нее с противоположной стороны залы. А когда начался балет (в котором ни одна танцовщица не проявила столь совершенного искусства пантомимы и не могла сравняться с нею ужимками), она удалилась к себе, на этот раз опираясь на руку капитана Доббина. Нет, нет, Джорджа она ни за что не возьмет с собой: он должен остаться со своей дорогой, прелестной маленькой Эмилией. |
| "What a humbug that woman is!" honest old Dobbin mumbled to George, when he came back from Rebecca's box, whither he had conducted her in perfect silence, and with a countenance as glum as an undertaker's. "She writhes and twists about like a snake. All the time she was here, didn't you see, George, how she was acting at the General over the way?" | - Что за ломака эта женщина, - шепнул честный Доббин Джорджу, вернувшись из ложи Ребекки, куда он проводил ее в полнейшем молчании и с мрачным видом могильщика. - Корчится, извивается, точно змея. Разве ты не видел, Джордж, что все время, пока она была здесь, она просто разыгрывала комедию для того генерала напротив? |
| "Humbug--acting! Hang it, she's the nicest little woman in England," George replied, showing his white teeth, and giving his ambrosial whiskers a twirl. "You ain't a man of the world, Dobbin. Dammy, look at her now, she's talked over Tufto in no time. Look how he's laughing! Gad, what a shoulder she has! Emmy, why didn't you have a bouquet? Everybody has a bouquet." | - Ломака? Разыгрывала комедию? Глупости! Она самая очаровательная женщина в Англии, - отвечал Джордж, показывая свои белые зубы и покручивая надушенные усы. - Ты совершенно не светский человек, Доббин. Посмотри-ка на нее сейчас, она уже успела заговорить Тафто. Видишь, как он смеется? Господи, что у нее за плечи! Эмми, почему у тебя нет букета? У всех дам букеты. |
| "Faith, then, why didn't you BOY one?" Mrs. O'Dowd said; and both Amelia and William Dobbin thanked her for this timely observation. But beyond this neither of the ladies rallied. Amelia was overpowered by the flash and the dazzle and the fashionable talk of her worldly rival. Even the O'Dowd was silent and subdued after Becky's brilliant apparition, and scarcely said a word more about Glenmalony all the evening. | - Так почему же вы ей не купили? - заметила миссис О'Дауд. Эмилия и Уильям Доббин были благодарны ей за это своевременное замечание. Но обе дамы заметно притихли. Эмилия была подавлена блеском, живостью и светским разговором своей соперницы. Даже миссис О'Дауд словно воды в рот набрала после блестящего появления Бекки и за весь вечер не сказала больше ни слова о своем Гленмелони. |
| "When do you intend to give up play, George, as you have promised me, any time these hundred years?" Dobbin said to his friend a few days after the night at the Opera. | - Когда ты наконец бросишь игру, Джордж? Ведь ты уже мне обещал сотни раз! - сказал Доббин своему приятелю несколько дней спустя после вечера, проведенного в опере. |
| "When do you intend to give up sermonising?" was the other's reply. "What the deuce, man, are you alarmed about? We play low; I won last night. You don't suppose Crawley cheats? With fair play it comes to pretty much the same thing at the year's end." | - А когда ты бросишь свои нравоучения? - последовал ответ. - И чего ты, черт возьми, беспокоишься? Играем мы по маленькой. Вчера я выиграл. Не думаешь же ты, что Кроули плутует. При честной игре в конце концов всегда одно на одно выходит. |
| "But I don't think he could pay if he lost," Dobbin said; | - Но едва ли он сможет заплатить тебе, если проиграет. - сказал Доббин. |
| and his advice met with the success which advice usually commands. Osborne and Crawley were repeatedly together now. General Tufto dined abroad almost constantly. George was always welcome in the apartments (very close indeed to those of the General) which the aide-de-camp and his wife occupied in the hotel. | Однако его совет имел такой же успех, как и все вообще советы. Осборн и Кроули встречались теперь постоянно. Генерал Тафто почти всегда обедал вне дома. Джорджа радушно принимали в апартаментах, занимаемых адьютантом и его супругой (и расположенных очень близко к покоям генерала). |
| Amelia's manners were such when she and George visited Crawley and his wife at these quarters, that they had very nearly come to their first quarrel; that is, George scolded his wife violently for her evident unwillingness to go, and the high and mighty manner in which she comported herself towards Mrs. Crawley, her old friend; and Amelia did not say one single word in reply; but with her husband's eye upon her, and Rebecca scanning her as she felt, was, if possible, more bashful and awkward on the second visit which she paid to Mrs. Rawdon, than on her first call. | Поведение Эмилии, когда они с Джорджем явились в гости к Кроули и его жене, чуть не вызвало первой ссоры между супругами. Джордж сильно разбранил жену за ее явную неохоту идти к ним и за высокомерное и гордое обращение с миссис Кроули, ее старой подругой. Эмилия не сказала ни слова в ответ, но во время второго визита, который они отдали миссис Родов, она, чувствуя на себе взгляд мужа и Ребекки, испытующе смотревшей на нее, держалась еще более неловко и застенчиво, чем в первый раз. |
| Rebecca was doubly affectionate, of course, and would not take notice, in the least, of her friend's coolness. | Ребекка, конечно, была сама любезность и словно не замечала холодности подруги. |
| "I think Emmy has become prouder since her father's name was in the--since Mr. Sedley's MISFORTUNES," Rebecca said, softening the phrase charitably for George's ear. | - Эмми как будто загордилась с тех пор, как имя ее отца попало в... со времени неудач мистера Седли, - сказала Ребекка, участливо смягчая свои слова ради Джорджа. |
| "Upon my word, I thought when we were at Brighton she was doing me the honour to be jealous of me; and now I suppose she is scandalised because Rawdon, and I, and the General live together. Why, my dear creature, how could we, with our means, live at all, but for a friend to share expenses? And do you suppose that Rawdon is not big enough to take care of my honour? But I'm very much obliged to Emmy, very," Mrs. Rawdon said. | - Когда мы были в Брайтоне, мне казалось, что она делала мне честь ревновать вас ко мне; а теперь она, вероятно, считает неприличным, что Родон, я и генерал живем в одном доме. Но, дорогой мой, как бы мы при наших средствах могли жить здесь без друга, который делил бы с нами расходы? Или вы думаете, что Родон не в состоянии позаботиться о моей чести? Но все же я очень обязана Эмми, очень обязана, - добавила миссис Родон. |
| "Pooh, jealousy!" answered George, "all women are jealous." | - Ну, какая там ревность! - отвечал Джордж. - Все женщины ревнивы... |
| "And all men too. Weren't you jealous of General Tufto, and the General of you, on the night of the Opera? Why, he was ready to eat me for going with you to visit that foolish little wife of yours; as if I care a pin for either of you," Crawley's wife said, with a pert toss of her head. "Will you dine here? The dragon dines with the Commander-in-Chief. Great news is stirring. They say the French have crossed the frontier. We shall have a quiet dinner." | - И все мужчины также. Разве вы не ревновала меня к генералу Тафто, а генерал к вам в тот вечер в опере? Ведь он готов был съесть меня за то, что я пошла с вами навестить вашу глупенькую жену, как будто мне есть дело до нее или до вас, - продолжала миссис Кроули, дерзко тряхнув головой. - Хотите остаться пообедать? Мой драгун обедает у главнокомандующего. Важные, волнующие новости. Говорят, французы перешли границу. Мы здесь пообедаем с вами спокойно. |
| George accepted the invitation, although his wife was a little ailing. They were now not quite six weeks married. Another woman was laughing or sneering at her expense, and he not angry. He was not even angry with himself, this good-natured fellow. | Джордж принял приглашение, хотя жене его немного нездоровилось. Не прошло и шести недель, как они поженились, а другая женщина уже глумилась над нею, и он не сердился на это. Он не сердился даже на себя, этот добродушный малый. |
| It is a shame, he owned to himself; but hang it, if a pretty woman WILL throw herself in your way, why, what can a fellow do, you know? I AM rather free about women, he had often said, smiling and nodding knowingly to Stubble and Spooney, and other comrades of the mess- table; and they rather respected him than otherwise for this prowess. Next to conquering in war, conquering in love has been a source of pride, time out of mind, amongst men in Vanity Fair, or how should schoolboys brag of their amours, or Don Juan be popular? | "Конечно, это безобразие, - признавался он самому себе. - Но, черт возьми, если хорошенькая женщина вешается вам на шею, что же остается делать? Я довольно-таки смел с женщинами", - часто говорил он, улыбаясь и многозначительно кивая Стаблу, Спуни и другим товарищам в офицерском собрании, которые уважали его за это удальство. После военных побед победы любовные с давних времен служили источником гордости для мужчин на Ярмарке Тщеславия, иначе почему бы школьники хвастались своими амурными делами, а Дон-Жуан приобрел такую популярность? |
| So Mr. Osborne, having a firm conviction in his own mind that he was a woman-killer and destined to conquer, did not run counter to his fate, but yielded himself up to it quite complacently. And as Emmy did not say much or plague him with her jealousy, but merely became unhappy and pined over it miserably in secret, he chose to fancy that she was not suspicious of what all his acquaintance were perfectly aware--namely, that he was carrying on a desperate flirtation with Mrs. Crawley. He rode with her whenever she was free. He pretended regimental business to Amelia (by which falsehood she was not in the least deceived), and consigning his wife to solitude or her brother's society, passed his evenings in the Crawleys' company; losing money to the husband and flattering himself that the wife was dying of love for him. It is very likely that this worthy couple never absolutely conspired and agreed together in so many words: the one to cajole the young gentleman, whilst the other won his money at cards: but they understood each other perfectly well, and Rawdon let Osborne come and go with entire good humour. | Итак, мистер Осборн, твердо убежденный, что он неотразим и создан для того, чтобы побеждать женщин, не пытался противиться своей судьбе, а покорно подчинялся ей. Но так как Эмми не возмущалась и не мучила его ревностью, а только молча страдала, Джордж воображал, что она не подозревает того, о чем все его знакомые были отлично осведомлены, а именно, что он отчаянно волочится за миссис Кроули. Он катался с нею верхом, когда она бывала свободна. Он врал Эмилии про какие-то дела на службе (каковым небылицам она нисколько не верила) и, оставив ее одну или с братом, проводил вечера в обществе Кроули, проигрывая мужу деньги и теша себя мыслью, что жена изнывает от любви к нему. Весьма вероятно, что эти двое никогда прямо не сговаривались, что она будет завлекать юного джентльмена, а он - обыгрывать этого джентльмена в карты, - но они прекрасно понимали друг друга, и Родон добродушно позволял Осборну бывать у них сколько душе угодно. |
| George was so occupied with his new acquaintances that he and William Dobbin were by no means so much together as formerly. George avoided him in public and in the regiment, and, as we see, did not like those sermons which his senior was disposed to inflict upon him. If some parts of his conduct made Captain Dobbin exceedingly grave and cool; of what use was it to tell George that, though his whiskers were large, and his own opinion of his knowingness great, he was as green as a schoolboy? that Rawdon was making a victim of him as he had done of many before, and as soon as he had used him would fling him off with scorn? He would not listen: and so, as Dobbin, upon those days when he visited the Osborne house, seldom had the advantage of meeting his old friend, much painful and unavailing talk between them was spared. Our friend George was in the full career of the pleasures of Vanity Fair. | Джордж был так занят своими новыми друзьями, что они с Уильямом Доббином проводили вместе далеко не так много времени, как раньше. Джордж избегал его и в обществе и в полку, - как мы уже видели, он недолюбливал нравоучения, которыми был не прочь угостить его старшин приятель. Пусть некоторые поступки Джорджа и серьезно огорчали капитана Доббина, но какая польза была убеждать Осборна, что, несмотря на его пышные усы и высокое мнение о своей опытности, он еще мальчишка и что Родон сделал его своей жертвой, как многих других, и, выжав из него все возможное, отшвырнет от себя с презрением? Джордж его не слушал; и так как Доббин, заходя к Осборнам, имел мало случаен встречаться со своим старым другом, то они избегли многих тягостных и бесполезных разговоров. Таким образом, наш друг Джордж без помехи развлекался на Ярмарке Тщеславия. |
| There never was, since the days of Darius, such a brilliant train of camp-followers as hung round the Duke of Wellington's army in the Low Countries, in 1815; and led it dancing and feasting, as it were, up to the very brink of battle. A certain ball which a noble Duchess gave at Brussels on the 15th of June in the above-named year is historical. All Brussels had been in a state of excitement about it, and I have heard from ladies who were in that town at the period, that the talk and interest of persons of their own sex regarding the ball was much greater even than in respect of the enemy in their front. The struggles, intrigues, and prayers to get tickets were such as only English ladies will employ, in order to gain admission to the society of the great of their own nation. | Никогда еще со времени Дария не было у армии такого блестящего обоза, как тот, что в 1815 году сопровождал армию герцога Веллингтона в Нидерландах и в сплошных танцах и пиршествах довел ее, можно сказать, до самого поля сражения. Бал, который дала некая благородная герцогиня в Брюсселе 15 июня вышеупомянутого года, вошел в историю. Приготовления к нему взбудоражили весь город, и я слышал от некоторых леди, живших в то время в Брюсселе, что дамы говорили о нем и интересовались им куда больше, чем наступлением неприятеля. Билеты на этот бал доставали ценою таких стараний, просьб и интриг, какие под стать только английским леди, жаждущим встретиться с высшей знатью своей страны. |
| Jos and Mrs. O'Dowd, who were panting to be asked, strove in vain to procure tickets; but others of our friends were more lucky. For instance, through the interest of my Lord Bareacres, and as a set- off for the dinner at the restaurateur's, George got a card for Captain and Mrs. Osborne; which circumstance greatly elated him. Dobbin, who was a friend of the General commanding the division in which their regiment was, came laughing one day to Mrs. Osborne, and displayed a similar invitation, which made Jos envious, and George wonder how the deuce he should be getting into society. Mr. and Mrs. Rawdon, finally, were of course invited; as became the friends of a General commanding a cavalry brigade. | Джоз и миссис О'Дауд, страстно мечтавшие попасть на этот бал, напрасно старались достать билеты; зато некоторым нашим друзьям повезло. Так, например, Джордж, благодаря влиянию лорда Бейракрса и как бы в отплату за обед в ресторане, получил пригласительный билет на имя капитана и миссис Осборн, каковое обстоятельство заставило его чрезвычайно возгордиться. Доббин пользовался покровительством генерала, командовавшего дивизией, к которой принадлежал его полк, поэтому, явившись как-то к миссис Осборн, он, смеясь, показал ей такое же приглашение, чем вызвал зависть Джоза и удивление Джорджа: как, черт возьми, Доббину удалось пролезть в общество? Мистер и миссис Родон тоже, разумеется, были приглашены - как друзья генерала, командующего кавалерийской бригадой. |
| On the appointed night, George, having commanded new dresses and ornaments of all sorts for Amelia, drove to the famous ball, where his wife did not know a single soul. After looking about for Lady Bareacres, who cut him, thinking the card was quite enough--and after placing Amelia on a bench, he left her to her own cogitations there, thinking, on his own part, that he had behaved very handsomely in getting her new clothes, and bringing her to the ball, where she was free to amuse herself as she liked. Her thoughts were not of the pleasantest, and nobody except honest Dobbin came to disturb them. | В назначенный вечер Джордж, заказавший для Эмилии новое платье и всевозможные украшения, повез ее на знаменитый бал, где она не знала ни единой души. Разыскав леди Бепракрс, - которая даже не удостоила его поклоном, считая, что пригласительного билета для него вполне достаточно, - и усадив Эмилию на стул, он предоставил ее собственным попечениям, считая, что поступил весьма похвально, так как купил ей новое платье и привез на бал, где она вольна была развлекаться, как ей захочется. Ее размышления были не из приятных, и никто, кроме честного Доббина, их не нарушал. |
| Whilst her appearance was an utter failure (as her husband felt with a sort of rage), Mrs. Rawdon Crawley's debut was, on the contrary, very brilliant. She arrived very late. Her face was radiant; her dress perfection. In the midst of the great persons assembled, and the eye-glasses directed to her, Rebecca seemed to be as cool and collected as when she used to marshal Miss Pinkerton's little girls to church. Numbers of the men she knew already, and the dandies thronged round her. As for the ladies, it was whispered among them that Rawdon had run away with her from out of a convent, and that she was a relation of the Montmorency family. She spoke French so perfectly that there might be some truth in this report, and it was agreed that her manners were fine, and her air distingue. Fifty would-be partners thronged round her at once, and pressed to have the honour to dance with her. But she said she was engaged, and only going to dance very little; and made her way at once to the place where Emmy sate quite unnoticed, and dismally unhappy. And so, to finish the poor child at once, Mrs. Rawdon ran and greeted affectionately her dearest Amelia, and began forthwith to patronise her. She found fault with her friend's dress, and her hairdresser, and wondered how she could be so chaussee, and vowed that she must send her corsetiere the next morning. She vowed that it was a delightful ball; that there was everybody that every one knew, and only a VERY few nobodies in the whole room. It is a fact, that in a fortnight, and after three dinners in general society, this young woman had got up the genteel jargon so well, that a native could not speak it better; and it was only from her French being so good, that you could know she was not a born woman of fashion. | Итак, великосветский дебют Эмилии оказался весьма неудачным (ее муж отметил это с глухим раздражением), но зато для миссис Родон Кроули этот вечер был сплошным триумфом. Она приехала очень поздно: лицо ее сняло, платье было совершенством; среди собравшихся знатных особ и под направленными на нее лорнетами Ребекка казалась столь же хладнокровной и спокойной, как в прежнее время, когда водила в церковь воспитанниц мисс Пинкертон. С многими из мужчин она уже была знакома, и денди тотчас окружили ее. Что касается дам, то они шептались между собой о том, что Родон похитил ее из монастыря и что она сродни фамилии Монморанси. Она так прекрасно говорила по-французски, что эти сведения казались правдоподобными, и все соглашались, что манеры ее прелестны и что она distinguee. Пятьдесят кавалеров зараз толпились около нее, прося оказать честь танцевать с ними. Но она отвечала, что уже приглашена и намерена танцевать очень мало. Она направилась прямо к тому месту, где сидела Эмми, никем не замечаемая и глубоко несчастная. Чтобы доконать бедняжку, миссис Родон бросилась к ней, восторженно приветствуя свою дорогую Эмилию, и сейчас же начала ей покровительствовать. Она разбранила платье подруги и ее прическу, подивилась, как она могла быть так chaussee {Обута (франц.).}, и обещала прислать ей на следующее утро свою corsetiere {Корсетницу (франц.).}. Она уверяла, что бал восхитительный, что тут собрались все, кого все знают, а таких, кого никто не знает, лишь очень, очень мало. За какие-нибудь две недели, после трех званых обедов, эта молодая особа как нельзя лучше усвоила светский жаргон; и только по ее прекрасному французскому выговору можно было догадаться, что она не родилась аристократкой. |
| George, who had left Emmy on her bench on entering the ball-room, very soon found his way back when Rebecca was by her dear friend's side. Becky was just lecturing Mrs. Osborne upon the follies which her husband was committing. | Джордж, оставивший Эмми на стуле при входе в залу, не замедлил к ней вернуться, когда Ребекка осчастливила ее своим вниманием. Бекки как раз читала миссис Осборн нотацию по поводу безумств ее мужа. |
| "For God's sake, stop him from gambling, my dear," she said, "or he will ruin himself. He and Rawdon are playing at cards every night, and you know he is very poor, and Rawdon will win every shilling from him if he does not take care. Why don't you prevent him, you little careless creature? Why don't you come to us of an evening, instead of moping at home with that Captain Dobbin? I dare say he is tres aimable; but how could one love a man with feet of such size? Your husband's feet are darlings--Here he comes. Where have you been, wretch? Here is Emmy crying her eyes out for you. Are you coming to fetch me for the quadrille?" And she left her bouquet and shawl by Amelia's side, and tripped off with George to dance. Women only know how to wound so. There is a poison on the tips of their little shafts, which stings a thousand times more than a man's blunter weapon. Our poor Emmy, who had never hated, never sneered all her life, was powerless in the hands of her remorseless little enemy. | - Ради бога, милочка, не давай ему играть, - говорила она, - иначе он себя погубит. Он и Родон каждый вечер играют в карты, а ведь ты знаешь, у него мало денег, и Родон вытянет из него все до последнего шиллинга, если он не образумится. Отчего ты не запретишь ему, беспечное ты существо! Отчего ты не приходишь к нам по вечерам, вместо того чтобы скучать дома в обществе этого капитана Доббина? Согласна, что он tres aimable {Очень мил (франц.).}, но разве может нравиться мужчина с такими громадными ногами? Вот у твоего мужа ноги - прелесть! А, да вот и он! Где вы были, негодный? Эмми тут без вас все глаза выплакала. Вы пришли пригласить меня на кадриль? Она положила рядом с Эмилией шаль и букет и упорхнула танцевать с Джорджем. Только женщины умеют так ранить. Их маленькие стрелы отравлены ядом, который причиняет в тысячу раз больше боли, чем грубое мужское оружие. Наша бедная Эмми не умела ни ненавидеть, ни язвить - как ей было защищаться от своего безжалостного врага? |
| George danced with Rebecca twice or thrice--how many times Amelia scarcely knew. She sat quite unnoticed in her corner, except when Rawdon came up with some words of clumsy conversation: and later in the evening, when Captain Dobbin made so bold as to bring her refreshments and sit beside her. He did not like to ask her why she was so sad; but as a pretext for the tears which were filling in her eyes, she told him that Mrs. Crawley had alarmed her by telling her that George would go on playing. | Джордж танцевал с Ребеккой два или три раза. Эмилия едва ли знала точно, сколько. Она сидела никем не замечаемая, в своем уголке, и только Родон подошел и довольно беспомощно попытался занять ее разговором; да позднее капитан Доббин, набравшись храбрости, принес ей прохладительного питья и сел около нее. Ему не хотелось спрашивать, почему она так печальна, но она сама, стараясь объяснить слезы, навертывавшиеся ей на глаза, сказала, что ее расстроила миссис Кроули, сообщившая ей, что Джордж много играет. |
| "It is curious, when a man is bent upon play, by what clumsy rogues he will allow himself to be cheated," Dobbin said; and Emmy said, "Indeed." She was thinking of something else. It was not the loss of the money that grieved her. | - Удивительное дело: когда человек увлечется картами, он позволяет обманывать себя самым явным плутам, - сказал Доббин; и Эмми согласилась: - Да, правда! - но думала она совсем о другом, и вовсе не потеря денег огорчала ее. |
| At last George came back for Rebecca's shawl and flowers. She was going away. She did not even condescend to come back and say good- bye to Amelia. The poor girl let her husband come and go without saying a word, and her head fell on her breast. Dobbin had been called away, and was whispering deep in conversation with the General of the division, his friend, and had not seen this last parting. George went away then with the bouquet; but when he gave it to the owner, there lay a note, coiled like a snake among the flowers. Rebecca's eye caught it at once. She had been used to deal with notes in early life. She put out her hand and took the nosegay. He saw by her eyes as they met, that she was aware what she should find there. Her husband hurried her away, still too intent upon his own thoughts, seemingly, to take note of any marks of recognition which might pass between his friend and his wife. These were, however, but trifling. Rebecca gave George her hand with one of her usual quick knowing glances, and made a curtsey and walked away. George bowed over the hand, said nothing in reply to a remark of Crawley's, did not hear it even, his brain was so throbbing with triumph and excitement, and allowed them to go away without a word. | Наконец Джордж вернулся за шалью и цветами Ребекки. Она собиралась уезжать и даже не снизошла до того, чтобы подойти проститься с Эмилией. Бедная девочка ни слова не сказала мужу и только еще больше поникла головкой. Доббин в это время был отозван к своему другу, генералу дивизии, и о чем-то говорил с ним вполголоса, а потому не видел этого. Джордж удалился с букетом в руках, но когда он передавал его владелице, в нем лежала записка, свернувшаяся, словно змея, посреди цветов. Ребекка сразу заметила ее. Она давно привыкла иметь дело с записками. Ребекка взяла цветы. Когда взгляды их встретились, Джордж понял, что она знает о содержимом букета. Муж торопил ее, по-видимому, слишком погруженный в свои мысли, чтобы заметить немой разговор между его женой и приятелем. Да и замечать было, в сущности, нечего. Ребекка подала Джорджу руку, бросив на него один из своих быстрых многозначительных взглядов, сделала реверанс и удалилась из залы. Джордж, склоненный над ее рукой, ничего не ответил на замечание Кроули, он даже не слышал его, так был взволнован и возбужден своей победой, - и, не сказав ни слова, дал им уйти. |
| His wife saw the one part at least of the bouquet-scene. It was quite natural that George should come at Rebecca's request to get her her scarf and flowers: it was no more than he had done twenty times before in the course of the last few days; but now it was too much for her. | Эмилия видела лишь первую часть сцены с букетом. Конечно, было естественно, что Джордж пришел по поручению Ребекки за ее талью и цветами, за последние дни она почти привыкла к таким вещам. Но сейчас это переполнило чашу. |
| "William," she said, suddenly clinging to Dobbin, who was near her, "you've always been very kind to me--I'm--I'm not well. Take me home." | - Уильям, - сказала она, невольно цепляясь за Доббина, который снова был около нее, - вы такой добрый. Мне... мне нехорошо. Проводите меня домой. |
| She did not know she called him by his Christian name, as George was accustomed to do. He went away with her quickly. Her lodgings were hard by; and they threaded through the crowd without, where everything seemed to be more astir than even in the ball-room within. | Она не заметила, что назвала его по имени, как называл его Джордж. Доббин поспешно ушел с ней. Жила она поблизости; они пешком протискались через толпу, которая на улице была как будто еще гуще, чем в бальной зале. |
| George had been angry twice or thrice at finding his wife up on his return from the parties which he frequented: so she went straight to bed now; but although she did not sleep, and although the din and clatter, and the galloping of horsemen were incessant, she never heard any of these noises, having quite other disturbances to keep her awake. | Джордж несколько раз сердился на жену, когда, возвращаясь поздно домой, находил ее не в постели, поэтому Эмилия сразу же легла; но, хотя она не уснула, она не слышала непрерывного шума, гама и топота копыт на улице, - другие тревоги не давали ей покоя. |
| Osborne meanwhile, wild with elation, went off to a play-table, and began to bet frantically. He won repeatedly. | Между тем Осборн, в радостном возбуждении, подошел к карточному столу и начал безрассудно понтировать. Он все время выигрывал. |
| "Everything succeeds with me to-night," he said. But his luck at play even did not cure him of his restlessness, and he started up after awhile, pocketing his winnings, and went to a buffet, where he drank off many bumpers of wine. | - Сегодня мне во всем везет, - сказал он. Но даже счастье в игре не могло успокоить его, и спустя некоторое время он вскочил, сунул в карман свой выигрыш и пошел к буфету, где выпил залпом несколько бокалов вина. |
| Here, as he was rattling away to the people around, laughing loudly and wild with spirits, Dobbin found him. He had been to the card- tables to look there for his friend. Dobbin looked as pale and grave as his comrade was flushed and jovial. | Здесь-то и нашел его Доббин в ту минуту, когда он, уже сильно навеселе, громко хохоча, рассказывал какую-то историю. У Доббина, уже давно бродившего между карточными столами в поисках своего друга, вид был настолько же бледный и серьезный, насколько Джордж был весел и разгорячен. |
| "Hullo, Dob! Come and drink, old Dob! The Duke's wine is famous. Give me some more, you sir"; and he held out a trembling glass for the liquor. | - Алло! Доб! Поди сюда, и выпьем, старина Доб! У герцога замечательное вино! Налейте-ка мне еще, сэр. - И он протянул дрожавший в его руке бокал. |
| "Come out, George," said Dobbin, still gravely; "don't drink." | - Уходи отсюда. Джордж! - промолвил Доббин все так же серьезно. - Не пей больше! |
| "Drink! there's nothing like it. Drink yourself, and light up your lantern jaws, old boy. Here's to you." | - Не пить? Да что может быть лучше! Выпей и ты, старина, ты что-то уж очень бледен. Твое здоровье! |
| Dobbin went up and whispered something to him, at which George, giving a start and a wild hurray, tossed off his glass, clapped it on the table, and walked away speedily on his friend's arm. | Доббин подошел ближе и что-то прошептал ему. Джордж вздрогнул, дико прокричал "ура!" и, осушив бокал, стукнул им по столу. Затем он быстро вышел под руку с другом. |
| "The enemy has passed the Sambre," William said, "and our left is already engaged. Come away. We are to march in three hours." | - Неприятель перешел Самбру, - вот что сказал ему Уильям, - и наш левый фланг уже введен в дело. Идем... Мы выступаем через три часа. |
| Away went George, his nerves quivering with excitement at the news so long looked for, so sudden when it came. What were love and intrigue now? He thought about a thousand things but these in his rapid walk to his quarters--his past life and future chances--the fate which might be before him--the wife, the child perhaps, from whom unseen he might be about to part. Oh, how he wished that night's work undone! and that with a clear conscience at least he might say farewell to the tender and guileless being by whose love he had set such little store! | Джордж вышел на улицу, весь дрожа под впечатлением этого известии, столь давно ожидаемого и все же столь неожиданного. Что были теперь любовь и интриги? Быстро шагая домой, он думал о тысяче вещей, но только не об этом - он думал о своей прошлой жизни и надеждах на будущее, о жене, о ребенке, с которым он, возможно, должен расстаться, не увидев его. О, если бы он не совершил того, что совершил в эту ночь! Если бы мог, по крайней мере, с чистой совестью проститься с нежным невинным созданием, любовь которого он так мало ценил! |
| He thought over his brief married life. In those few weeks he had frightfully dissipated his little capital. How wild and reckless he had been! Should any mischance befall him: what was then left for her? How unworthy he was of her. Why had he married her? He was not fit for marriage. Why had he disobeyed his father, who had been always so generous to him? Hope, remorse, ambition, tenderness, and selfish regret filled his heart. He sate down and wrote to his father, remembering what he had said once before, when he was engaged to fight a duel. Dawn faintly streaked the sky as he closed this farewell letter. He sealed it, and kissed the superscription. He thought how he had deserted that generous father, and of the thousand kindnesses which the stern old man had done him. | Он думал о своей короткой супружеской жизни. В эти несколько недель он сильно растратил свой маленький капитал. Как безумен и расточителен он был! Если с ним случится несчастье, что он оставит жене? Как он недостоин ее! Зачем он женился? Он не годится для семейной жизни. Зачем он не послушался отца, который ни в чем ему не отказывал? Надежда, раскаяние, честолюбие, нежность и эгоистические сожаления переполняли его сердце. Он сел и стал писать отцу, вспоминая то, что уже писал однажды, когда ему предстояло драться на дуэли. Полосы зари слабо окрасили небо, когда он кончил свое прощальное письмо. Он запечатал его и поцеловал конверт. Он подумал, что напрасно оскорбил своего великодушного отца, вспомнил тысячи благодеяний, которые оказал ему суровый старик. |
| He had looked into Amelia's bedroom when he entered; she lay quiet, and her eyes seemed closed, and he was glad that she was asleep. On arriving at his quarters from the ball, he had found his regimental servant already making preparations for his departure: the man had understood his signal to be still, and these arrangements were very quickly and silently made. Should he go in and wake Amelia, he thought, or leave a note for her brother to break the news of departure to her? He went in to look at her once again. | Еще раньше, едва вернувшись домой, Джордж заглянул в спальню Эмилии; она лежала тихо, с закрытыми глазами; он рад был, что она уснула. Его денщик уже был занят приготовлениями к походу; он понял сделанный ему знак не шуметь, и все приготовления были очень быстро и бесшумно окончены "Разбудить ли Эмилию, - думал Джордж, - или оставить записку ее брату, прося сообщить ей страшную весть?" Он пошел снова взглянуть на нее. |
| She had been awake when he first entered her room, but had kept her eyes closed, so that even her wakefulness should not seem to reproach him. But when he had returned, so soon after herself, too, this timid little heart had felt more at ease, and turning towards him as he stept softly out of the room, she had fallen into a light sleep. George came in and looked at her again, entering still more softly. By the pale night-lamp he could see her sweet, pale face-- the purple eyelids were fringed and closed, and one round arm, smooth and white, lay outside of the coverlet. Good God! how pure she was; how gentle, how tender, and how friendless! and he, how selfish, brutal, and black with crime! Heart-stained, and shame- stricken, he stood at the bed's foot, and looked at the sleeping girl. How dared he--who was he, to pray for one so spotless! God bless her! God bless her! He came to the bedside, and looked at the hand, the little soft hand, lying asleep; and he bent over the pillow noiselessly towards the gentle pale face. | Она не спала, когда Джордж в первый раз входил в ее комнату, но не открывала глаз, чтобы даже этим не попрекнуть его. Но уже одно то, что он вернулся с бала так скоро после нее, успокоило ее робкое сердечко, и, повернувшись в его сторону, когда он осторожно выходил из комнаты, она задремала. Теперь Джордж вошел еще осторожнее и снова посмотрел на нее. При слабом свете ночника ему видно было ее нежное, бледное личико; покрасневшие веки с длинными ресницами были сомкнуты, круглая белая рука лежала поверх одеяла. Милосердный боже! Как она чиста, как хороша и как одинока! А он - какой он эгоист, грубый и бесчувственный! Охваченный жгучим стыдом, он стоял в ногах кровати и смотрел на спящую. Как он осмеливается, кто он такой, чтобы молиться за такое невинное создание? Бог да благословит ее! Он подошел к кровати, посмотрел на ручку, слабую, тихо лежавшую ручку, и бесшумно склонился над подушкой к кроткому, бледному личику. |
| Two fair arms closed tenderly round his neck as he stooped down. | Две прекрасные руки нежно обвились вокруг его шеи. |
| "I am awake, George," the poor child said, with a sob fit to break the little heart that nestled so closely by his own. She was awake, poor soul, and to what? At that moment a bugle from the Place of Arms began sounding clearly, and was taken up through the town; and amidst the drums of the infantry, and the shrill pipes of the Scotch, the whole city awoke. | - Я не сплю, Джордж, - проговорила бедняжка с рыданием, от которого готово было разорваться ее сердечко, прижавшееся теперь так близко к его сердцу. Она проснулась, но для чего? В эту минуту с плацдарма громко прозвучал рожок, подхваченный затем по всему городу; и от грохота барабанов пехоты и визга шотландских волынок весь город проснулся. |
| English | Русский |
| We do not claim to rank among the military novelists. Our place is with the non-combatants. When the decks are cleared for action we go below and wait meekly. We should only be in the way of the manoeuvres that the gallant fellows are performing overhead. We shall go no farther with the --th than to the city gate: and leaving Major O'Dowd to his duty, come back to the Major's wife, and the ladies and the baggage. | Мы не претендуем на то, чтобы нас зачислили в ряды авторов военных романов. Наше место среди невоюющих. Когда палубы очищены для военных действий, мы спускаемся вниз и покорно ждем. Мы только мешали бы нашим храбрым товарищам, сражающимся у нас над головой. Поэтому мы не последуем за *** полком дальше городских ворот и, предоставив майору О'Дауду выполнять свой воинский долг, вернемся к его супруге, к дамам и обозу. |
| Now the Major and his lady, who had not been invited to the ball at which in our last chapter other of our friends figured, had much more time to take their wholesome natural rest in bed, than was accorded to people who wished to enjoy pleasure as well as to do duty. | Майор и его жена, как мы уже говорили, не были приглашены на бал, на котором в прошлой главе присутствовали другие наши знакомые; поэтому они имели гораздо больше времени для здорового отдыха в постели, чем те, кто желал не только исполнять свой долг, но и веселиться. |
| "It's my belief, Peggy, my dear," said he, as he placidly pulled his nightcap over his ears, "that there will be such a ball danced in a day or two as some of 'em has never heard the chune of"; | - Помяни мое слово, милая Пегги, - заметил майор, мирно натягивая на уши ночной колпак, - что через день-другой здесь начнутся такие пляски, каких многие из этих плясунов в жизни не видывали. |
| and he was much more happy to retire to rest after partaking of a quiet tumbler, than to figure at any other sort of amusement. Peggy, for her part, would have liked to have shown her turban and bird of paradise at the ball, but for the information which her husband had given her, and which made her very grave. | Ему было гораздо приятнее улечься в постель после мирно выпитого стакана вина, чем идти куда-нибудь развлекаться. Пегги со своей стороны была бы рада щегольнуть на балу своим тюрбаном с райской птицей, но известия, принесенные мужем, настроили ее очень серьезно. |
| "I'd like ye wake me about half an hour before the assembly beats," the Major said to his lady. "Call me at half-past one, Peggy dear, and see me things is ready. May be I'll not come back to breakfast, Mrs. O'D." With which words, which signified his opinion that the regiment would march the next morning, the Major ceased talking, and fell asleep. | - Хорошо бы ты разбудила меня за полчаса до того, как протрубят сбор, - сказал майор жене. - Разбуди меня в половине второго, Пегги, милая, и посмотри, чтобы вещи были готовы. Может быть, я не вернусь к утреннему завтраку, миссис О'Дауд. - С этими словами, означавшими, что полк может выступить уже на следующее утро, майор замолчал и уснул. |
| Mrs. O'Dowd, the good housewife, arrayed in curl papers and a camisole, felt that her duty was to act, and not to sleep, at this juncture. | Миссис О'Дауд, в папильотках и ночной кофточке, чувствовала, что, как хорошая хозяйка, она при создавшихся обстоятельствах должна действовать, а не спать. |
| "Time enough for that," she said, "when Mick's gone"; and so she packed his travelling valise ready for the march, brushed his cloak, his cap, and other warlike habiliments, set them out in order for him; and stowed away in the cloak pockets a light package of portable refreshments, and a wicker-covered flask or pocket-pistol, containing near a pint of a remarkably sound Cognac brandy, of which she and the Major approved very much; and as soon as the hands of the "repayther" pointed to half-past one, and its interior arrangements (it had a tone quite equal to a cathaydral, its fair owner considered) knelled forth that fatal hour, Mrs. O'Dowd woke up her Major, and had as comfortable a cup of coffee prepared for him as any made that morning in Brussels. And who is there will deny that this worthy lady's preparations betokened affection as much as the fits of tears and hysterics by which more sensitive females exhibited their love, and that their partaking of this coffee, which they drank together while the bugles were sounding the turn-out and the drums beating in the various quarters of the town, was not more useful and to the purpose than the outpouring of any mere sentiment could be? The consequence was, that the Major appeared on parade quite trim, fresh, and alert, his well-shaved rosy countenance, as he sate on horseback, giving cheerfulness and confidence to the whole corps. All the officers saluted her when the regiment marched by the balcony on which this brave woman stood, and waved them a cheer as they passed; and I daresay it was not from want of courage, but from a sense of female delicacy and propriety, that she refrained from leading the gallant--th personally into action. | - Успею выспаться, когда Мик уйдет, - решила она и принялась упаковывать его походную сумку, почистила плащ, фуражку и остальное снаряжение и все развесила и разложила по местам. В карманы плаща она засунула некоторый, удобный в походе, запас провизии и плетеную фляжку, или так называемый "карманный пистолет", содержавший около пинты крепкого коньяку, который она и майор весьма одобряли. Как только стрелки ее "репетитора" показали половину второго, а их механизм пробил роковой час (звук этот, по утверждению миссис О'Дауд, был точь-в-точь как у соборного колокола), она разбудила мужа и приготовила ему чашку самого вкусного кофе, какой можно было найти в это утро в Брюсселе. И кто станет отрицать, что все эти приготовления достойной леди так же доказывали ее любовь, как слезы и истерики более чувствительных женщин, и что чашка кофе, выпитая в компании с женой, пока по всему городу рожки трубят сбор и бьют барабаны, не в пример полезнее и более к месту, чем пустые излияния чувств? Поэтому майор явился на плац опрятно одетый, свежий и бодрый, и его чисто выбритое румяное лицо вселяло мужество в каждого солдата. Все офицеры отдавали честь жене майора, когда полк проходил мимо балкона, на котором стояла эта славная женщина, приветливо махая им рукой; и можно смело сказать, что вовсе не отсутствие храбрости, а скорее женская стыдливость и чувство приличия помешали ей самолично повести в бой доблестный ***полк. |
| On Sundays, and at periods of a solemn nature, Mrs. O'Dowd used to read with great gravity out of a large volume of her uncle the Dean's sermons. It had been of great comfort to her on board the transport as they were coming home, and were very nearly wrecked, on their return from the West Indies. After the regiment's departure she betook herself to this volume for meditation; perhaps she did not understand much of what she was reading, and her thoughts were elsewhere: but the sleep project, with poor Mick's nightcap there on the pillow, was quite a vain one. So it is in the world. Jack or Donald marches away to glory with his knapsack on his shoulder, stepping out briskly to the tune of "The Girl I Left Behind Me." It is she who remains and suffers--and has the leisure to think, and brood, and remember. | По воскресеньям и в других торжественных случаях миссис О'Дауд имела обыкновение с отменной серьезностью читать что-нибудь из огромного тома проповедей своего дядюшки-декана. Эти проповеди послужили ей большим утешением на корабле, когда они возвращались из Вест-Индии и чуть не потерпели крушения. После отбытия полка она обратилась к этой же книге, чтобы найти пищу для размышлений; вероятно, она не очень много понимала из того, что читала, и мысли ее бродили далеко, но лечь спать, когда тут же на подушке лежал ночной колпак бедного Мика, было невозможно. Так всегда бывает на свете. Джек и Доналд идут на ратные подвиги, с ранцем за плечами, весело шагая под звуки песни "Я милую покинул...", а "милая" остается дома и страдает - у нее-то есть время и думать, и грустить, и вспоминать. |
| Knowing how useless regrets are, and how the indulgence of sentiment only serves to make people more miserable, Mrs. Rebecca wisely determined to give way to no vain feelings of sorrow, and bore the parting from her husband with quite a Spartan equanimity. Indeed Captain Rawdon himself was much more affected at the leave-taking than the resolute little woman to whom he bade farewell. She had mastered this rude coarse nature; and he loved and worshipped her with all his faculties of regard and admiration. In all his life he had never been so happy, as, during the past few months, his wife had made him. All former delights of turf, mess, hunting-field, and gambling-table; all previous loves and courtships of milliners, opera-dancers, and the like easy triumphs of the clumsy military Adonis, were quite insipid when compared to the lawful matrimonial pleasures which of late he had enjoyed. She had known perpetually how to divert him; and he had found his house and her society a thousand times more pleasant than any place or company which he had ever frequented from his childhood until now. And he cursed his past follies and extravagances, and bemoaned his vast outlying debts above all, which must remain for ever as obstacles to prevent his wife's advancement in the world. He had often groaned over these in midnight conversations with Rebecca, although as a bachelor they had never given him any disquiet. He himself was struck with this phenomenon. | Зная, как бесполезны сожаления и как чувствительность только делает людей более несчастными, миссис Ребекка мудро решила не давать воли своему горю и перенесла разлуку с супругом со спартанским мужеством. Сам Родон был гораздо более растроган при прощании, чем стойкая маленькая женщина, с которой он расставался. Она подчинила себе эту грубую, жесткую натуру. Родон любил, обожал жену, безмерно восхищался ею. Во всю свою жизнь он не знал такого счастья, какое в эти последние несколько месяцев дала ему Ребекка. Все его прежние удовольствия: скачки, офицерские обеды, охота и карты, все прежние развлечения и ухаживания за модистками и танцовщицами и тому подобные легкие победы нескладного военного Адониса казались ему скучными и пресными по сравнению с законными супружескими радостями, какими он наслаждался я последнее время, Она всегда умела развлечь его, и он находил свой дом и общество жены в тысячу раз более интересным, чем любое другое место или общество, какое ему приходилось видеть. Он проклинал свои прошлые безумства и скорбел о своих огромных долгах, которые оставались непреодолимым препятствием для светских успехов его жены. Часто во время ночных бесед с Ребеккой он вздыхал по этому поводу, хотя раньше, когда был холост, долги нисколько его не беспокоили. Он сам этому поражался. |
| "Hang it," he would say (or perhaps use a still stronger expression out of his simple vocabulary), "before I was married I didn't care what bills I put my name to, and so long as Moses would wait or Levy would renew for three months, I kept on never minding. But since I'm married, except renewing, of course, I give you my honour I've not touched a bit of stamped paper." | - Черт побери, - говорил он (иногда, может быть, употребляя и более сильное выражение из своего несложного лексикона), - пока я не был женат, мне дела не было, под каким векселем я подписывал свое имя, лишь бы Мозес согласился ждать или Леви - дать отсрочку. Но с тех пор как женился, я. честное слово, не прикасаюсь к гербовой бумаге, кроме, конечно, тех случаев, когда переписываю старые векселя. |
| Rebecca always knew how to conjure away these moods of melancholy. | Ребекка всегда умела рассеять его грусть. |
| "Why, my stupid love," she would say, "we have not done with your aunt yet. If she fails us, isn't there what you call the Gazette? or, stop, when your uncle Bute's life drops, I have another scheme. The living has always belonged to the younger brother, and why shouldn't you sell out and go into the Church?" | - Ах ты, глупенький! - говорила она. - Ведь еще есть надежда на тетушку. А если она подведет нас, разве не останется того, что вы называете "Газетою"? Или, постой, если умрет дядя Бьют, у меня есть еще один план. Приход всегда достается младшему сыну, - почему бы тебе не бросить армию и не пойти в священники? |
| The idea of this conversion set Rawdon into roars of laughter: you might have heard the explosion through the hotel at midnight, and the haw-haws of the great dragoon's voice. General Tufto heard him from his quarters on the first floor above them; and Rebecca acted the scene with great spirit, and preached Rawdon's first sermon, to the immense delight of the General at breakfast. | При мысли о таком превращении Родон разразился хохотом; раскаты громового драгунского голоса разнеслись в полночь по всей гостинице. Генерал Тафто слышал их в своей квартире, этажом выше. Ребекка на другой день с большим одушевлением изобразила всю сцену, к огромному удовольствию генерала, и даже сочинила первую проповедь Родона. |
| But these were mere by-gone days and talk. When the final news arrived that the campaign was opened, and the troops were to march, Rawdon's gravity became such that Becky rallied him about it in a manner which rather hurt the feelings of the Guardsman. | Но все это было уже в прошлом. Когда пришло известие, что кампания началась и войска выступают в поход, Родон стал так серьезен, что Бекки принялась высмеивать его и даже несколько задела его гвардейские чувства. |
| "You don't suppose I'm afraid, Becky, I should think," he said, with a tremor in his voice. "But I'm a pretty good mark for a shot, and you see if it brings me down, why I leave one and perhaps two behind me whom I should wish to provide for, as I brought 'em into the scrape. It is no laughing matter that, Mrs. C., anyways." | - Надеюсь, ты не думаешь, Бекки, что я трушу? - сказал он с дрожью в голосе. - Но я - отличная мишень, и если пуля меня уложит, я оставлю после себя одно, а может быть, и два существа, которых я хотел бы обеспечить, так как это я вовлек их в беду. Здесь нет ничего смешного, миссис Кроули. |
| Rebecca by a hundred caresses and kind words tried to soothe the feelings of the wounded lover. It was only when her vivacity and sense of humour got the better of this sprightly creature (as they would do under most circumstances of life indeed) that she would break out with her satire, but she could soon put on a demure face. | Ребекка ласками и нежными словами постаралась успокоить обиженного супруга. Злые насмешки вырывались у нее лишь в тех случаях, когда живость и чувство юмора брали верх в этой богатой натуре (что, впрочем, бывало довольно часто), но она умела быстро придать своему лицу выражение святой невинности. |
| "Dearest love," she said, "do you suppose I feel nothing?" and hastily dashing something from her eyes, she looked up in her husband's face with a smile. | - О милый! - воскликнула она. - Неужели ты думаешь, что у меня нет сердца? - И, быстро смахнув что-то с глаз, она с улыбкой заглянула в лицо мужу. |
| "Look here," said he. "If I drop, let us see what there is for you. I have had a pretty good run of luck here, and here's two hundred and thirty pounds. I have got ten Napoleons in my pocket. That is as much as I shall want; for the General pays everything like a prince; and if I'm hit, why you know I cost nothing. Don't cry, little woman; I may live to vex you yet. Well, I shan't take either of my horses, but shall ride the General's grey charger: it's cheaper, and I told him mine was lame. If I'm done, those two ought to fetch you something. Grigg offered ninety for the mare yesterday, before this confounded news came, and like a fool I wouldn't let her go under the two o's. Bullfinch will fetch his price any day, only you'd better sell him in this country, because the dealers have so many bills of mine, and so I'd rather he shouldn't go back to England. Your little mare the General gave you will fetch something, and there's no d--d livery stable bills here as there are in London," Rawdon added, with a laugh. "There's that dressing-case cost me two hundred--that is, I owe two for it; and the gold tops and bottles must be worth thirty or forty. Please to put THAT up the spout, ma'am, with my pins, and rings, and watch and chain, and things. They cost a precious lot of money. Miss Crawley, I know, paid a hundred down for the chain and ticker. Gold tops and bottles, indeed! dammy, I'm sorry I didn't take more now. Edwards pressed on me a silver-gilt boot-jack, and I might have had a dressing-case fitted up with a silver warming-pan, and a service of plate. But we must make the best of what we've got, Becky, you know." | - Ну, так вот, - сказал он, - если меня убьют, посмотрим, с чем ты останешься. Мне здесь порядочно повезло, и вот тебе двести тридцать фунтов. У меня еще припасено в кармане десять наполеондоров. Мне этого вполне достаточно, потому что генерал за все платит по-княжески. Если меня убьют, я тебе, по крайней мере, ничего не буду стоить... Не плачь, малютка: я еще, может быть, останусь жив, назло тебе. Лошадей я с собой не возьму, ни ту, ни другую, - я поеду на генеральском вороном, так будет дешевле; я говорил ему, что мой конь захромал. Если я не вернусь, ты за эту пару лошадей кое-что выручишь. Григ вчера еще предлагал мне девяносто за кобылу, прежде чем пришли эти проклятые известия, а я был так глуп, что не хотел ее отдать меньше чем за сотню. За Снегиря всегда можно взять хорошую цену, но только лучше продай его здесь, а то у барышников слишком много моих векселей, так что не стоит везти его в Англию. За маленькую кобылу, которую тебе подарил генерал, тоже можно кое-что выручить; хорошо еще, что здесь нет проклятых счетов за содержание лошадей, как в Лондоне, - добавил Родон со смехом. - Вот этот дорожный несессер стоил мне двести фунтов, - то есть я задолжал за него двести; а золотые пробки и флаконы должны стоить тридцать - сорок фунтов. Будьте добры продать его, сударыня, а также мои булавки, кольца, часы с цепочкой и прочие вещи. Они стоят немало денег. Я знаю, мисс Кроули заплатила за часы с цепочкой сто фунтов. Черт возьми! Флаконы с золотыми пробками! Жалею теперь, что не купил их побольше. Эдвардс навязывал мне серебряную машинку для снимания сапог, и я мог еще прихватить несессер с серебряной грелкой и серебряный сервиз. Ну, да что поделаешь, Бекки, обойдемся тем, что у нас есть. |
| And so, making his last dispositions, Captain Crawley, who had seldom thought about anything but himself, until the last few months of his life, when Love had obtained the mastery over the dragoon, went through the various items of his little catalogue of effects, striving to see how they might be turned into money for his wife's benefit, in case any accident should befall him. He pleased himself by noting down with a pencil, in his big schoolboy handwriting, the various items of his portable property which might be sold for his widow's advantage as, for example, | Отдавая таким образом прощальные распоряжения, капитан Кроули, который до последнего времени, когда любовь овладела драгуном, редко думал о ком-нибудь, кроме самого себя, теперь перебирал свои небогатые пожитки, стараясь сообразить, что можно превратить в деньги для обеспечения жены на тот случай, если с ним что-нибудь произойдет. Ему доставляло удовольствие записывать карандашом, крупным ученическим почерком, различные предметы своего движимого имущества, которые можно было бы продать с выгодой для его будущей вдовы, например: |
| "My double-barril by Manton, say 40 guineas; my driving cloak, lined with sable fur, 50 pounds; my duelling pistols in rosewood case (same which I shot Captain Marker), 20 pounds; my regulation saddle-holsters and housings; my Laurie ditto," and so forth, over all of which articles he made Rebecca the mistress. | "Моя мантоновская двустволка, скажем, - 40 гиней; мой плащ для верховой езды, подбитый собольим мехом, - 50 фунтов; мои дуэльные пистолеты в ящике розового дерева (те, из которых я застрелил капитана Маркера) - 20 фунтов; мои седельные сумки и попона; то же самое системы Лори..." и т. д. И хозяйкой всего этого имущества он оставлял Ребекку. |
| Faithful to his plan of economy, the Captain dressed himself in his oldest and shabbiest uniform and epaulets, leaving the newest behind, under his wife's (or it might be his widow's) guardianship. And this famous dandy of Windsor and Hyde Park went off on his campaign with a kit as modest as that of a sergeant, and with something like a prayer on his lips for the woman he was leaving. He took her up from the ground, and held her in his arms for a minute, tight pressed against his strong-beating heart. His face was purple and his eyes dim, as he put her down and left her. He rode by his General's side, and smoked his cigar in silence as they hastened after the troops of the General's brigade, which preceded them; and it was not until they were some miles on their way that he left off twirling his moustache and broke silence. | Верный своему плану экономии, капитан надел самый старый, поношенный мундир и эполеты, оставив более новые на сохранение своей жене (или, может быть, вдове). И этот прославленный в Виндзоре и в Хайд-парке денди отправился в поход, одетый скромно, словно сержант, и чуть ли не с молитвой за женщину, которую он покидал. Он поднял ее на руки и с минуту держал в объятиях, крепко прижимая к бурно бьющемуся сердцу. Потом, весь красный, с затуманенным взглядом, опустил ее наземь и оставил одну. Он ехал рядом со своим генералом и молча курил сигару, пока они догоняли бригаду, выступившую раньше. И только когда они отъехали несколько миль от города, он перестал крутить усы и прервал молчание. |
| And Rebecca, as we have said, wisely determined not to give way to unavailing sentimentality on her husband's departure. She waved him an adieu from the window, and stood there for a moment looking out after he was gone. The cathedral towers and the full gables of the quaint old houses were just beginning to blush in the sunrise. There had been no rest for her that night. She was still in her pretty ball-dress, her fair hair hanging somewhat out of curl on her neck, and the circles round her eyes dark with watching. | Ребекка, как мы уже говорили, благоразумно решила не давать воли бесполезной скорби при разлуке с мужем. Она помахала ему рукой и с минуту еще постояла у окна после того, как он скрылся из виду. Соборные башни и остроконечные крыши причудливых старинных домов только что начали краснеть в лучах восходящего солнца. В эту ночь Ребекке не пришлось отдохнуть. Она все еще была в своем нарядном бальном платье; ее светлые локоны немного развились и обвисли, а под глазами легли темные круги от бессонной ночи. |
| "What a fright I seem," she said, examining herself in the glass, "and how pale this pink makes one look!" So she divested herself of this pink raiment; in doing which a note fell out from her corsage, which she picked up with a smile, and locked into her dressing-box. And then she put her bouquet of the ball into a glass of water, and went to bed, and slept very comfortably. | - Какой у меня ужасный вид, - сказала она, рассматривая себя в зеркале, - и как бледнит меня розовый цвет! Она сняла с себя розовое платье, и при этом из-за корсажа выпала записка; Ребекка с улыбкой подняла ее и заперла в шкатулку. Затем поставила свой букет в стакан с водой, улеглась в постель и сладко заснула. |
| The town was quite quiet when she woke up at ten o'clock, and partook of coffee, very requisite and comforting after the exhaustion and grief of the morning's occurrences. | В городе царила тишина, когда в десять часов утра она проснулась и выпила кофе, который очень подкрепил и успокоил ее после всех тревог и огорчений. |
| This meal over, she resumed honest Rawdon's calculations of the night previous, and surveyed her position. Should the worst befall, all things considered, she was pretty well to do. There were her own trinkets and trousseau, in addition to those which her husband had left behind. Rawdon's generosity, when they were first married, has already been described and lauded. Besides these, and the little mare, the General, her slave and worshipper, had made her many very handsome presents, in the shape of cashmere shawls bought at the auction of a bankrupt French general's lady, and numerous tributes from the jewellers' shops, all of which betokened her admirer's taste and wealth. As for "tickers," as poor Rawdon called watches, her apartments were alive with their clicking. For, happening to mention one night that hers, which Rawdon had given to her, was of English workmanship, and went ill, on the very next morning there came to her a little bijou marked Leroy, with a chain and cover charmingly set with turquoises, and another signed Brequet, which was covered with pearls, and yet scarcely bigger than a half-crown. General Tufto had bought one, and Captain Osborne had gallantly presented the other. Mrs. Osborne had no watch, though, to do George justice, she might have had one for the asking, and the Honourable Mrs. Tufto in England had an old instrument of her mother's that might have served for the plate-warming pan which Rawdon talked about. If Messrs. Howell and James were to publish a list of the purchasers of all the trinkets which they sell, how surprised would some families be: and if all these ornaments went to gentlemen's lawful wives and daughters, what a profusion of jewellery there would be exhibited in the genteelest homes of Vanity Fair! | Позавтракав, она возобновила расчеты, которые простодушный Родон производил минувшей ночью, и обсудила свое положение. В случае несчастья она, принимая в соображение все обстоятельства, была довольно хорошо обеспечена. У нее были свои драгоценности и наряды, в добавление к тем, которые ей оставил муж. (Мы уже описывали и восхваляли щедрость, проявленную Родоном тотчас же после женитьбы.) Генерал, ее раб и обожатель, преподнес ей, помимо арабской кобылы, множество красивых подарков в виде кашемировых шалей, купленных на распродаже имущества вдовы обанкротившегося французского генерала, и многочисленных вещиц из ювелирных магазинов, свидетельствовавших о вкусе и богатстве обожателя. Что касается "тикалок", как бедный Родон называл часы, то они тикали во всех углах ее комнат. Как-то раз вечером Ребекка мимоходом упомянула, что часы, которые ей подарил Родон, английского изделия и идут плохо, - и на следующее же утро ей были присланы прелестные часики фирмы Леруа, с цепочкой и крышкой, украшенной бирюзой, и еще одни - с маркой "Брегет", усыпанные жемчугом и размером не больше полукроны. Одни купил ей генерал Тафто, а другие галантно преподнес капитан Осборн. У миссис Осборн не было часов, хотя, нужно отдать справедливость Джорджу, если бы она попросила, он тотчас купил бы их ей; что же касается почтенной миссис Тафто, у нее в Англии были старинные часы, доставшиеся ей от матери, и они-то, пожалуй, могли бы заменить ту серебряную грелку, о которой упоминал Родон. Если бы фирма "Хоуэл и Джеймс" опубликовала список покупателей, которым она продавала различные драгоценности, как удивились бы многие семейства; а если бы все эти украшения попали к законным женам и дочерям джентльменов, какое обилие их скопилось бы в благороднейших домах Ярмарки Тщеславия! |
| Every calculation made of these valuables Mrs. Rebecca found, not without a pungent feeling of triumph and self-satisfaction, that should circumstances occur, she might reckon on six or seven hundred pounds at the very least, to begin the world with; and she passed the morning disposing, ordering, looking out, and locking up her properties in the most agreeable manner. Among the notes in Rawdon's pocket-book was a draft for twenty pounds on Osborne's banker. This made her think about Mrs. Osborne. | Вычислив стоимость всех этик ценностей, миссис Ребекка убедилась, не без острого чувства торжества и удовлетворения, что в случае чего она может для начала рассчитывать по меньшей мере на шестьсот - семьсот фунтов. Она провела все утро самым приятным образом, разбирая, приводя в порядок, рассматривая и запирая под замок свое имущество. Среди записок в бумажнике Родона она нашла чек на двадцать фунтов на банкира Осборна. Это заставило ее вспомнить о миссис Осборн. |
| "I will go and get the draft cashed," she said, "and pay a visit afterwards to poor little Emmy." | - Пойду разменяю чек, - сказала она, - а потом навещу бедняжку Эмми. |
| If this is a novel without a hero, at least let us lay claim to a heroine. No man in the British army which has marched away, not the great Duke himself, could be more cool or collected in the presence of doubts and difficulties, than the indomitable little aide-de-camp's wife. | Пусть это роман без героя, но мы претендуем, по крайней мере, на то, что у нас есть героиня. Ни один мужчина в британской армии, выступавший в поход, даже сам великий герцог, не мог быть хладнокровнее среди всех опасностей и затруднений, чем эта неунывающая маленькая адъютантша. |
| And there was another of our acquaintances who was also to be left behind, a non-combatant, and whose emotions and behaviour we have therefore a right to know. This was our friend the ex-collector of Boggley Wollah, whose rest was broken, like other people's, by the sounding of the bugles in the early morning. Being a great sleeper, and fond of his bed, it is possible he would have snoozed on until his usual hour of rising in the forenoon, in spite of all the drums, bugles, and bagpipes in the British army, but for an interruption, which did not come from George Osborne, who shared Jos's quarters with him, and was as usual occupied too much with his own affairs or with grief at parting with his wife, to think of taking leave of his slumbering brother-in-law--it was not George, we say, who interposed between Jos Sedley and sleep, but Captain Dobbin, who came and roused him up, insisting on shaking hands with him before his departure. | У нас есть и еще один знакомый, который не принял участия в военных действиях и поведение и чувства которого мы поэтому имеем право знать. Это наш друг, экс-коллектор Богли-Уолаха, покой которого, как и всех других, был в это раннее утро нарушен звуками военных рожков. Так как он был большой любитель поспать и понежиться в постели, то, вероятно, спал бы, как всегда, до полудня, несмотря на все барабаны, рожки и волынки британской армии, если бы сон его не был прорван, и притом не капитаном Джорджем Осборном, который жил с ним в одной квартире и, как всегда, был слишком поглощен собственными делами или горем от разлуки с женой, чтобы попрощаться со своим спящим шурином, - нет, не Джордж встал между сном и Джозом Седли, а капитан Доббин, который явился и поднял его, выразив желание пожать ему на прощание руку. |
| "Very kind of you," said Jos, yawning, and wishing the Captain at the deuce. | - Очень любезно с вашей стороны, - сказал Джоз, зевая и мысленно посылая капитана к черту. |
| "I--I didn't like to go off without saying good-bye, you know," Dobbin said in a very incoherent manner; "because you know some of us mayn't come back again, and I like to see you all well, and--and that sort of thing, you know." | - Я... я не хотел, видите ли, уехать, не простившись с вами, - проговорил бессвязно Доббин, - потому что, видите ли, кое-кто из нас, возможно, не вернется, и мне хотелось бы проститься... и все такое, видите ли... |
| "What do you mean?" Jos asked, rubbing his eyes. | - Что вы хотите сказать? - спросил Джоз, протирая глаза. |
| The Captain did not in the least hear him or look at the stout gentleman in the nightcap, about whom he professed to have such a tender interest. The hypocrite was looking and listening with all his might in the direction of George's apartments, striding about the room, upsetting the chairs, beating the tattoo, biting his nails, and showing other signs of great inward emotion. | Капитан не расслышал - он и не смотрел на толстого джентльмена в ночном колпаке, к которому, по его словам, относился с таким теплым участием. Лицемер старательно прислушивался и смотрел в сторону апартаментов Джорджа, крупно шагая по комнате, опрокидывая стулья, барабаня пальцами, грызя ногти и обнаруживая другие признаки сильного внутреннего волнения. |
| Jos had always had rather a mean opinion of the Captain, and now began to think his courage was somewhat equivocal. | Джоз всегда был неважного мнения о капитане, а теперь начал предполагать, что и храбрость его несколько сомнительна. |
| "What is it I can do for you, Dobbin?" he said, in a sarcastic tone. | - Чем я могу вам быть полезен, Доббин? - спросил он насмешливым тоном. |
| "I tell you what you can do," the Captain replied, coming up to the bed; "we march in a quarter of an hour, Sedley, and neither George nor I may ever come back. Mind you, you are not to stir from this town until you ascertain how things go. You are to stay here and watch over your sister, and comfort her, and see that no harm comes to her. If anything happens to George, remember she has no one but you in the world to look to. If it goes wrong with the army, you'll see her safe back to England; and you will promise me on your word that you will never desert her. I know you won't: as far as money goes, you were always free enough with that. Do you want any? I mean, have you enough gold to take you back to England in case of a misfortune?" | - Вот чем, - ответил капитан, подходя к его кровати. - Через четверть часа мы выступаем, Седли, и, может быть, ни я, ни Джордж не вернемся. Помните же, что вы не должны двигаться из этого города, пока не убедитесь, как обстоят дела. Вы должны оставаться здесь, оберегать свою сестру, успокаивать ее, заботиться о ней. Если что-нибудь случится с Джорджем, помните - у нее никого нет на свете, кроме вас. Если армии придется плохо, вы обязаны доставить ее благополучно в Англию; и вы должны обещать мне под честным словом, что не покинете ее. Я верю, что вы иначе не поступите: что касается денег, вы всегда были достаточно щедры. Кстати, вам не нужно денег? Я хочу сказать, хватит у вас золота, чтобы уехать в Англию в случае несчастья? |
| "Sir," said Jos, majestically, "when I want money, I know where to ask for it. And as for my sister, you needn't tell me how I ought to behave to her." | - Сэр, - величественно заявил Джоз, - когда мне нужны деньги, я знаю, куда обратиться. Что касается сестры, вам нечего указывать мне, как я должен себя вести. |
| "You speak like a man of spirit, Jos," the other answered good- naturedly, "and I am glad that George can leave her in such good hands. So I may give him your word of honour, may I, that in case of extremity you will stand by her?" | - Вы говорите как мужественный человек, Джоз, - сказал капитан добродушно, - и я рад, что Джордж может оставить жену в таких надежных руках. Значит, я могу передать ему ваше честное слово, что в случае крайности вы не оставите ее? |
| "Of course, of course," answered Mr. Jos, whose generosity in money matters Dobbin estimated quite correctly. | - Конечно, конечно, - отвечал мистер Джоз, щедрость которого в отношении денег Доббин оценил правильно. |
| "And you'll see her safe out of Brussels in the event of a defeat?" | - Ив случае поражения вы увезете ее невредимой из Брюсселя? |
| "A defeat! D--- it, sir, it's impossible. Don't try and frighten ME," the hero cried from his bed; and Dobbin's mind was thus perfectly set at ease now that Jos had spoken out so resolutely respecting his conduct to his sister. | - Поражения? Черт побери, сэр, этого не может быть! Не старайтесь запугать меня, - закричал из-под одеяла герой. Доббин почувствовал облегчение, когда Джоз так решительно признал свои обязанности по отношению к сестре. |
| "At least," thought the Captain, "there will be a retreat secured for her in case the worst should ensue." | "По крайней мере, - думал капитан, - у нее будет безопасное убежище, на случай если произойдет самое худшее". |
| If Captain Dobbin expected to get any personal comfort and satisfaction from having one more view of Amelia before the regiment marched away, his selfishness was punished just as such odious egotism deserved to be. The door of Jos's bedroom opened into the sitting-room which was common to the family party, and opposite this door was that of Amelia's chamber. The bugles had wakened everybody: there was no use in concealment now. George's servant was packing in this room: Osborne coming in and out of the contiguous bedroom, flinging to the man such articles as he thought fit to carry on the campaign. And presently Dobbin had the opportunity which his heart coveted, and he got sight of Amelia's face once more. But what a face it was! So white, so wild and despair-stricken, that the remembrance of it haunted him afterwards like a crime, and the sight smote him with inexpressible pangs of longing and pity. | Если капитан Доббин рассчитывал для собственного успокоения и удовольствия повидать еще раз Эмилию, прежде чем их полк выступит в поход, то он был наказан по заслугам за такой непростительный эгоизм. Дверь из спальни Джоза вела в гостиную, общую для всей семьи, и против этой двери была дверь в комнату Эмилии. Рожки разбудили всех, и теперь не к чему уже было скрывать правду. Денщик Джорджа укладывал вещи в гостиной. Осборн то и дело выходил из смежной спальни, бросая денщику те предметы, которые могли пригодиться ему в походе. И Доббину представилась-таки возможность, на которую он надеялся, - еще раз увидеть лицо Эмилии. Но что это было за лицо! Такое бледное, растерянное и полное отчаяния, что память о нем преследовала его потом, как сознание тяжкой вины, а вид его возбудил в нем невыразимую тоску и жалость. |
| She was wrapped in a white morning dress, her hair falling on her shoulders, and her large eyes fixed and without light. By way of helping on the preparations for the departure, and showing that she too could be useful at a moment so critical, this poor soul had taken up a sash of George's from the drawers whereon it lay, and followed him to and fro with the sash in her hand, looking on mutely as his packing proceeded. She came out and stood, leaning at the wall, holding this sash against her bosom, from which the heavy net of crimson dropped like a large stain of blood. Our gentle-hearted Captain felt a guilty shock as he looked at her. "Good God," thought he, "and is it grief like this I dared to pry into?" And there was no help: no means to soothe and comfort this helpless, speechless misery. He stood for a moment and looked at her, powerless and torn with pity, as a parent regards an infant in pain. | Эмилия была в белом утреннем капоте, волосы ее рассыпались по плечам, большие глаза потускнели и были устремлены в одну точку. Желая помочь в сборах и показать, что в такую серьезную минуту и она может быть полезна, Эмилия вынула из ящика офицерский шарф Джорджа и ходила взад и вперед за мужем с шарфом в руках, молча глядя, как он укладывается. Вот она вышла из комнаты и стала, прислонившись к стене и прижимая к груди шарф, на котором тяжелая красная бахрома алела, как кровь. Наш благородный капитан, взглянув на нее, почувствовал в сердце боль и раскаяние. "Милосердный боже! - подумал он. - И такое горе я осмелился подглядеть!" И нечем было помочь, нечем облегчить это безмолвное отчаяние. Он стоял с минуту и смотрел на нее, бессильный и терзаемый жалостью, как отец смотрит на своего страдающего ребенка. |
| At last, George took Emmy's hand, and led her back into the bedroom, from whence he came out alone. The parting had taken place in that moment, and he was gone. | Наконец Джордж взял Эмми за руку и увел ее в спальню, откуда через минуту вышел уже один. Прощание свершилось - он ушел. |
| "Thank Heaven that is over," George thought, bounding down the stair, his sword under his arm, as he ran swiftly to the alarm ground, where the regiment was mustered, and whither trooped men and officers hurrying from their billets; his pulse was throbbing and his cheeks flushed: the great game of war was going to be played, and he one of the players. What a fierce excitement of doubt, hope, and pleasure! What tremendous hazards of loss or gain! What were all the games of chance he had ever played compared to this one? Into all contests requiring athletic skill and courage, the young man, from his boyhood upwards, had flung himself with all his might. The champion of his school and his regiment, the bravos of his companions had followed him everywhere; from the boys' cricket-match to the garrison-races, he had won a hundred of triumphs; and wherever he went women and men had admired and envied him. What qualities are there for which a man gets so speedy a return of applause, as those of bodily superiority, activity, and valour? Time out of mind strength and courage have been the theme of bards and romances; and from the story of Troy down to to-day, poetry has always chosen a soldier for a hero. I wonder is it because men are cowards in heart that they admire bravery so much, and place military valour so far beyond every other quality for reward and worship? | "Слава богу, кончено, - подумал Джордж, спускаясь через три ступеньки по лестнице и придерживая саблю. Он быстро побежал к сборному пункту, где строился полк и куда спешили солдаты и офицеры из своих квартир. Кровь стучала у него в висках, щеки пылали: начиналась великая игра - война, и он был одним из ее участников. Какой вихрь сомнений, надежд и восторга! Как много поставлено на карту! Что были в сравнении с этим все азартные игры, в которые он когда-то играл! Он с детства увлекался всеми состязаниями, требовавшими смелости и ловкости. Он был чемпионом и в школе и в полку, всегда ему рукоплескали; на крикетном поле и на гарнизонных скачках - всюду он одерживал сотни побед, и всюду, где бы он ни появлялся, и женщины и мужчины любовались им и завидовали ему. Какие качества в мужчине нравятся больше, чем физическое превосходство, ловкость, отвага? Сила и мужество с давних времен служили темой для песен и баллад; со времен осады Трои и до наших дней поэзия всегда выбирала своим героем воина. Не потому ли, что люди - трусы в душе, они так восхищаются храбростью и считают, что воинская доблесть больше всех других качеств заслуживает похвал и поклонения? |
| So, at the sound of that stirring call to battle, George jumped away from the gentle arms in which he had been dallying; not without a feeling of shame (although his wife's hold on him had been but feeble), that he should have been detained there so long. The same feeling of eagerness and excitement was amongst all those friends of his of whom we have had occasional glimpses, from the stout senior Major, who led the regiment into action, to little Stubble, the Ensign, who was to bear its colours on that day. | Итак, заслышав волнующий боевой призыв, Джордж вырвался из нежных объятий не без чувства стыда, что дал себя задержать (хотя у его жены едва ли хватило бы на это сил). Такое же горячее нетерпение испытывали все его товарищи, уже знакомые нам, - от бравого майора, который вел полк в поход, до маленького прапорщика Стабла, который должен был нести в этот день знамя. |
| The sun was just rising as the march began--it was a gallant sight-- the band led the column, playing the regimental march--then came the Major in command, riding upon Pyramus, his stout charger--then marched the grenadiers, their Captain at their head; in the centre were the colours, borne by the senior and junior Ensigns--then George came marching at the head of his company. He looked up, and smiled at Amelia, and passed on; and even the sound of the music died away. | Солнце только что стало всходить, когда войска выступили из города. Это было великолепное зрелище: впереди колонны шел оркестр, играя полковой марш, затем ехал командующий полком майор О'Дауд верхом на своем крепыше Пираме; за ним шли гренадеры во главе со своим капитаном; в центре развевались знамена, которые несли прапорщики; затем шел Джордж впереди своей роты. Он поднял голову, улыбнулся Эмплпи и прошел дальше; и вскоре даже звуки музыки замерли вдали. |
| English | Русский |
| Thus all the superior officers being summoned on duty elsewhere, Jos Sedley was left in command of the little colony at Brussels, with Amelia invalided, Isidor, his Belgian servant, and the bonne, who was maid-of-all-work for the establishment, as a garrison under him. Though he was disturbed in spirit, and his rest destroyed by Dobbin's interruption and the occurrences of the morning, Jos nevertheless remained for many hours in bed, wakeful and rolling about there until his usual hour of rising had arrived. The sun was high in the heavens, and our gallant friends of the --th miles on their march, before the civilian appeared in his flowered dressing- gown at breakfast. | Таким образом, все старшие офицеры были призваны к исполнению своего долга, и Джоз Седли остался во главе маленького гарнизона в Брюсселе, в состав которого входили больная Эмилия, слуга-бельгиец Исидор и девушка-прислуга. Хотя Джоз был расстроен и покой его был нарушен вторжением Доббина и всеми событиями этого утра, тем не менее он оставался в постели, ворочаясь без сна с боку на бок, пока не подошел его обычный час вставания. Солнце поднялось уже высоко, и наши доблестные друзья *** полка отшагали немало миль, прежде чем наш чиновник вышел к завтраку в своем цветастом халате. |
| About George's absence, his brother-in-law was very easy in mind. Perhaps Jos was rather pleased in his heart that Osborne was gone, for during George's presence, the other had played but a very secondary part in the household, and Osborne did not scruple to show his contempt for the stout civilian. But Emmy had always been good and attentive to him. It was she who ministered to his comforts, who superintended the dishes that he liked, who walked or rode with him (as she had many, too many, opportunities of doing, for where was George?) and who interposed her sweet face between his anger and her husband's scorn. | Отсутствие шурина не очень огорчало Джоза. Может быть, он был даже доволен, что Осборн уехал, потому что в присутствии Джорджа он играл весьма второстепенную роль в доме и Осборн ни капельки не скрывал своего пренебрежения к толстяку штатскому. Но Эмми всегда была добра и внимательна к брату. Она заботилась об его удобствах, наблюдала за приготовлением его любимых блюд, гуляла или каталась с ним (для этого представлялось много, слишком много случаев. - ибо где был в это время Джордж?). Кроткое личико Эмилии заставляло ее брата умерять свой гнев, а мужа - прекращать насмешки. |
| Many timid remonstrances had she uttered to George in behalf of her brother, but the former in his trenchant way cut these entreaties short. | Несколько раз она робко упрекала Джорджа за его отношение к брату, но тот с обычной своей резкостью обрывал эти разговоры. |
| "I'm an honest man," he said, "and if I have a feeling I show it, as an honest man will. How the deuce, my dear, would you have me behave respectfully to such a fool as your brother?" | - Я человек прямой, - говорил он, - и то, что чувствую, то и показываю, как должен делать всякий честный человек. Какого черта ты хочешь, дорогая, чтобы я почтительно относился к такому дураку, как твой братец? |
| So Jos was pleased with George's absence. His plain hat, and gloves on a sideboard, and the idea that the owner was away, caused Jos I don't know what secret thrill of pleasure. | Итак, Джоз был рад отсутствию Джорджа. Штатская шляпа последнего и перчатки, оставленные на буфете, и мысль, что владелец их далеко, доставили Джозу какое-то смутное чувство торжества. |
| "HE won't be troubling me this morning," Jos thought, "with his dandified airs and his impudence." | "Сегодня, - думал Джоз, - он уже не будет меня злить своим фатоватым видом и наглостью". |
| "Put the Captain's hat into the ante-room," he said to Isidor, the servant. | - Унесите шляпу капитана в переднюю, - сказал он слуге Исидору. |
| "Perhaps he won't want it again," replied the lackey, looking knowingly at his master. He hated George too, whose insolence towards him was quite of the English sort. | - Может быть, она ему больше не понадобится, - отвечал лакей, хитро взглянув на своего господина. Он тоже ненавидел Джорджа, - тот проявлял в обхождении с ним истинно английскую грубость. |
| "And ask if Madame is coming to breakfast," Mr. Sedley said with great majesty, ashamed to enter with a servant upon the subject of his dislike for George. The truth is, he had abused his brother to the valet a score of times before. | - И спросите мадам, придет ли она к завтраку, - важно сказал мистер Седли, спохватившись, что заговорил со слугой о своем нерасположении к Джорджу. Хотя, надо правду сказать, он уже не раз бранил шурина в присутствии слуги. |
| Alas! Madame could not come to breakfast, and cut the tartines that Mr. Jos liked. Madame was a great deal too ill, and had been in a frightful state ever since her husband's departure, so her bonne said. Jos showed his sympathy by pouring her out a large cup of tea It was his way of exhibiting kindness: and he improved on this; he not only sent her breakfast, but he bethought him what delicacies she would most like for dinner. | Увы! Мадам не может прийти к завтраку и приготовить les tartines {Тартинки (франц.).}, которые любит мистер Джоз. Мадам слишком больна, она с самого отъезда мужа находится в ужасном состоянии, - так доложила ее bonne {Горничная (франц.).}. Джоз выразил свое сочувствие тем, что налил ей огромную чашку чаю (это был его способ проявлять братскую нежность), и сделал даже больше: он не только послал ей завтрак, но стал придумывать, какие деликатесы будут ей всего приятнее к обеду. |
| Isidor, the valet, had looked on very sulkily, while Osborne's servant was disposing of his master's baggage previous to the Captain's departure: for in the first place he hated Mr. Osborne, whose conduct to him, and to all inferiors, was generally overbearing (nor does the continental domestic like to be treated with insolence as our own better-tempered servants do), and secondly, he was angry that so many valuables should be removed from under his hands, to fall into other people's possession when the English discomfiture should arrive. Of this defeat he and a vast number of other persons in Brussels and Belgium did not make the slightest doubt. The almost universal belief was, that the Emperor would divide the Prussian and English armies, annihilate one after the other, and march into Brussels before three days were over: when all the movables of his present masters, who would be killed, or fugitives, or prisoners, would lawfully become the property of Monsieur Isidor. | Лакей Исидор мрачно наблюдал за тем, как денщик Осборна собирал своего капитана в дорогу, - прежде всего потому, что он ненавидел мистера Осборна, который обращался с ним, как и со всеми нижестоящими, очень высокомерно (слуги на континенте не мирятся с той грубостью, какую покорно терпят наши более благонравные английские слуги), а кроме того, ему было обидно, что столько добра уплывает у него из рук, чтобы попасть в руки других людей, когда англичане оконфузятся. Относительно этого конфуза он, как и многие другие в Брюсселе и во всей Бельгии, не сомневался нисколько. Почти все были уверены, что император отрежет прусскую армию от английской, уничтожит одну вслед за другой и не позже как через три дня вступит в Брюссель. Тогда все имущество его теперешних хозяев, которые будут убиты, или обратятся в бегство, или попадут в плен, законным образом перейдет в собственность мосье Исидора. |
| As he helped Jos through his toilsome and complicated daily toilette, this faithful servant would calculate what he should do with the very articles with which he was decorating his master's person. He would make a present of the silver essence-bottles and toilet knicknacks to a young lady of whom he was fond; and keep the English cutlery and the large ruby pin for himself. It would look very smart upon one of the fine frilled shirts, which, with the gold-laced cap and the frogged frock coat, that might easily be cut down to suit his shape, and the Captain's gold-headed cane, and the great double ring with the rubies, which he would have made into a pair of beautiful earrings, he calculated would make a perfect Adonis of himself, and render Mademoiselle Reine an easy prey. | Помогая Джозу в утомительном и сложном ежедневном туалете, его верный слуга соображал, как он поступит с теми самыми предметами, с помощью которых он украшал особу своего господина. Эти серебряные флаконы с духами и туалетные безделушки пойдут в подарок одной девице, в которую он был влюблен; английский бритвенный прибор и булавку с большим рубином он оставит себе: она будет так красиво выделяться на тонкого полотна сорочке с брыжами. А в этой сорочке, да еще в фуражке, обшитой золотым галуном, в венгерке, отделанной шнурами, которую нетрудно перешить по его фигуре, с тростью капитана, украшенной золотым набалдашником, с большим двойным кольцом с рубинами, которое он затем даст переделать в пару восхитительных сережек, он будет настоящим Адонисом и легко победит мадемуазель Реи. |
| "How those sleeve-buttons will suit me!" thought he, as he fixed a pair on the fat pudgy wrists of Mr. Sedley. "I long for sleeve-buttons; and the Captain's boots with brass spurs, in the next room, corbleu! what an effect they will make in the Allee Verte!" | "Как эти запонки пойдут мне! - думал он, застегивая манжеты на пухлых запястьях мистера Седли. - Я давно мечтаю о запонках. А капитанские сапоги с медными шпорами, что стоят в соседней комнате, - parbleu! {Черт побери! (франц.).} - какой эффект они произведут на Allee Verte! {Зеленой аллее (франц.).}" |
| So while Monsieur Isidor with bodily fingers was holding on to his master's nose, and shaving the lower part of Jos's face, his imagination was rambling along the Green Avenue, dressed out in a frogged coat and lace, and in company with Mademoiselle Reine; he was loitering in spirit on the banks, and examining the barges sailing slowly under the cool shadows of the trees by the canal, or refreshing himself with a mug of Faro at the bench of a beer-house on the road to Laeken. | Итак, пока мосье Исидор своими бренными перстами придерживал нос господина и брил ему нижнюю часть лица, воображение уносило его на Зеленую аллею, где он в венгерке со шнурами разгуливал в обществе мадемуазель Рен: он мысленно бродил в тени деревьев по берегам канала, рассматривал проплывающие мимо баржи, или освежался кружкой фаро на скамейке пивной по дороге в Лакен. |
| But Mr. Joseph Sedley, luckily for his own peace, no more knew what was passing in his domestic's mind than the respected reader, and I suspect what John or Mary, whose wages we pay, think of ourselves. What our servants think of us!--Did we know what our intimates and dear relations thought of us, we should live in a world that we should be glad to quit, and in a frame of mind and a constant terror, that would be perfectly unbearable. So Jos's man was marking his victim down, as you see one of Mr. Paynter's assistants in Leadenhall Street ornament an unconscious turtle with a placard on which is written, "Soup to-morrow." | Мистер Джоз Седли, к счастью для своего спокойствия, не подозревал, что происходило в голове его слуги, так же как почтенный читатель и я не знаем того, что думают о нас Джон или Мэри, которым мы платим жалованье. Что думают слуги о своих господах?.. Если бы мы знали, что думают о нас наши близкие друзья и дорогие родственники, жизнь потеряла бы всякое очарование и мы все время пребывали бы в невыносимом унынии и страхе. Итак, слуга Джоза намечал себе жертву, подобно тому как один из поваров мистера Пейнтера на Ледихолл-стрит украшает ничего не подозревающую черепаху карточкой, на которой написано: "Суп на завтра". |
| Amelia's attendant was much less selfishly disposed. Few dependents could come near that kind and gentle creature without paying their usual tribute of loyalty and affection to her sweet and affectionate nature. And it is a fact that Pauline, the cook, consoled her mistress more than anybody whom she saw on this wretched morning; for when she found how Amelia remained for hours, silent, motionless, and haggard, by the windows in which she had placed herself to watch the last bayonets of the column as it marched away, the honest girl took the lady's hand, and said, | Служанка Эмилии была настроена далеко не так эгоистически. Мало кто из подчиненных этого милого, доброго создания не платил ей обычной дани привязанности и любви за ее кротость и доброту. И действительно, кухарка Полина утешила свою хозяйку гораздо лучше, чем кто-либо из тех, кого она видела в это злосчастное утро. Когда она заметила, что Эмилия, молчащая, неподвижная и измученная, уже несколько часов сидит у окна, откуда она следила за исчезавшими вдали последними штыками уходившей колонны, эта честная женщина взяла Эмилию за руку и сказала: |
| Tenez, Madame, est- ce qu'il n'est pas aussi a l'armee, mon homme a moi? | - Tenez, madame, est-ce qu'il n'est pas aussi a l'armee mon homme a moi? {Ах, сударыня, а мой-то кавалер разве не в армии? (франц.).} |
| with which she burst into tears, and Amelia falling into her arms, did likewise, and so each pitied and soothed the other. | После чего она разразилась слезами, а Эмилия, упав к ней в объятия, тоже расплакалась, и обе стали жалеть и утешать друг друга. |
| Several times during the forenoon Mr. Jos's Isidor went from his lodgings into the town, and to the gates of the hotels and lodging- houses round about the Parc, where the English were congregated, and there mingled with other valets, couriers, and lackeys, gathered such news as was abroad, and brought back bulletins for his master's information. Almost all these gentlemen were in heart partisans of the Emperor, and had their opinions about the speedy end of the campaign. The Emperor's proclamation from Avesnes had been distributed everywhere plentifully in Brussels. "Soldiers!" it said, "this is the anniversary of Marengo and Friedland, by which the destinies of Europe were twice decided. Then, as after Austerlitz, as after Wagram, we were too generous. We believed in the oaths and promises of princes whom we suffered to remain upon their thrones. Let us march once more to meet them. We and they, are we not still the same men? Soldiers! these same Prussians who are so arrogant to-day, were three to one against you at Jena, and six to one at Montmirail. Those among you who were prisoners in England can tell their comrades what frightful torments they suffered on board the English hulks. Madmen! a moment of prosperity has blinded them, and if they enter into France it will be to find a grave there!" But the partisans of the French prophesied a more speedy extermination of the Emperor's enemies than this; and it was agreed on all hands that Prussians and British would never return except as prisoners in the rear of the conquering army. | Много раз в это утро слуга мистера Джоза Исидор бегал в город, к воротам отелей и домов, расположенных вокруг парка, где жило больше всего англичан, и там, толкаясь среди других слуг, курьеров и лакеев, собирал все новости и приносил домой бюллетени для осведомления своего хозяина. Почти все эти джентльмены были в душе приверженцами императора и имели собственное мнение относительно скорого окончания войны. Прокламация Наполеона, выпущенная в Авене, широко распространялась по Брюсселю. "Солдаты! - гласила она. - Настала годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды уже решали судьбы Европы. Мы были тогда слишком великодушны, как и после Аустерлица и Ваграма. Мы поверили клятвам и обещаниям государей и оставили их на тронах. Так встретим же их снова лицом к лицу! Разве мы или они стали другими? Солдаты! Эти самые пруссаки, которые так дерзки сейчас, под Иеной шли на нас трое против одного, а под Монмирайлем шестеро против одного. Те из вас, кто был в плену в Англии, могут рассказать своим товарищам об ужасах английских понтонов. Безумцы! Случайный успех ослепил их. Но если они вступят во Францию, они найдут там только могилу!" А приверженцы Франции предсказывали еще более скорое истребление врагов императора, и все кругом соглашались, что пруссаки и англичане вернутся во Францию не иначе как пленниками в хвосте победоносной армии. |
| These opinions in the course of the day were brought to operate upon Mr. Sedley. He was told that the Duke of Wellington had gone to try and rally his army, the advance of which had been utterly crushed the night before. | Таковы были известия, собранные в течение дня, и они не могли не оказать своего действия на мистера Седли. Ему донесли, что герцог Веллингтон выехал в армию, авангард которой французы сильно потрепали накануне вечером. |
| "Crushed, psha!" said Jos, whose heart was pretty stout at breakfast-time. "The Duke has gone to beat the Emperor as he has beaten all his generals before." | - Потрепали? Вздор! - сказал Джоз, мужество которого за завтраком всегда возрастало. - Герцог выехал в армию, чтобы разбить императора, как он раньше разбивал всех его генералов. |
| "His papers are burned, his effects are removed, and his quarters are being got ready for the Duke of Dalmatia," Jos's informant replied. "I had it from his own maitre d'hotel. Milor Duc de Richemont's people are packing up everything. His Grace has fled already, and the Duchess is only waiting to see the plate packed to join the King of France at Ostend." | - Его бумаги сожжены, имущество вывезено, а квартира очищается для герцога Далматского, - отвечал Исидор. - Я знаю это от его собственного дворецкого. Люди милорда герцога Ричмонда уже укладываются. Его светлость бежал, а герцогиня ожидает только, пока уложат серебро, чтобы присоединиться к французскому королю в Остенде. |
| "The King of France is at Ghent, fellow," replied Jos, affecting incredulity. | - Французский король в Генте, - возразил Джоз, притворяясь, что не верит вздорным слухам. |
| "He fled last night to Bruges, and embarks today from Ostend. The Duc de Berri is taken prisoner. Those who wish to be safe had better go soon, for the dykes will be opened to-morrow, and who can fly when the whole country is under water?" | - Он вчера ночью бежал в Брюгге, а сегодня отплывает в Остенде. Герцог Беррийский взят в плен. Тем, кто хочет уцелеть, лучше уезжать поскорее, потому что завтра откроют плотины, - и как тогда бежать, раз вся страна будет под водой? |
| "Nonsense, sir, we are three to one, sir, against any force Boney can bring into the field," Mr. Sedley objected; "the Austrians and the Russians are on their march. He must, he shall be crushed," Jos said, slapping his hand on the table. | - Чепуха, сэр! Мы можем выставить втрое против того, сэр, что выставит Бонн! - запальчиво воскликнул мистер Седли. - Австрийцы и русские подходят. Он должен быть сокрушен и будет сокрушен! - заявил Джоз, ударяя рукой по столу. |
| "The Prussians were three to one at Jena, and he took their army and kingdom in a week. They were six to one at Montmirail, and he scattered them like sheep. The Austrian army is coming, but with the Empress and the King of Rome at its head; and the Russians, bah! the Russians will withdraw. No quarter is to be given to the English, on account of their cruelty to our braves on board the infamous pontoons. Look here, here it is in black and white. Here's the proclamation of his Majesty the Emperor and King," said the now declared partisan of Napoleon, and taking the document from his pocket, Isidor sternly thrust it into his master's face, and already looked upon the frogged coat and valuables as his own spoil. | - Пруссаков было трое против одного при Иене, а он в одну неделю взял всю их армию и королевство. Под Монмирайлем их было шестеро против одного, а он рассеял их, как овец. Австрийская-то армия наступает, но ведет ее императрица и Римский король. А русские? Русские отступят. Англичанам не будет пощады, - все помнят, как они жестоко обращались с нашими героями на своих проклятых понтонах. Взгляните, здесь все напечатано черным по белому. Вот прокламация его величества, императора и короля, - сказал новоявленный приверженец Наполеона, не считавший более нужным скрывать свои чувства, и, вынув из кармана прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину, - он уже смотрел на расшитую шнурами венгерку и другие ценности как на свою добычу. |
| Jos was, if not seriously alarmed as yet, at least considerably disturbed in mind. | Джоз не был серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась. |
| "Give me my coat and cap, sir, said he, "and follow me. I will go myself and learn the truth of these reports." | - Дайте мне пальто и фуражку, сэр, - сказал он, - и следуйте за мной. Я сам пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы. |
| Isidor was furious as Jos put on the braided frock. | Исидор пришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку. |
| "Milor had better not wear that military coat," said he; "the Frenchmen have sworn not to give quarter to a single British soldier." | - Милорду лучше не надевать военного мундира, - заметил он, - французы поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату. |
| "Silence, sirrah!" said Jos, with a resolute countenance still, and thrust his arm into the sleeve with indomitable resolution, in the performance of which heroic act he was found by Mrs. Rawdon Crawley, who at this juncture came up to visit Amelia, and entered without ringing at the antechamber door. | - Молчать! Слышите! - воскликнул Джоз и все еще с решительным видом и с непобедимой твердостью сунул руку в рукав. За совершением этого геройского поступка его и застала миссис Родон Кроули, которая как раз явилась навестить Эмилию и, не позвонив, вошла в прихожую. |
| Rebecca was dressed very neatly and smartly, as usual: her quiet sleep after Rawdon's departure had refreshed her, and her pink smiling cheeks were quite pleasant to look at, in a town and on a day when everybody else's countenance wore the appearance of the deepest anxiety and gloom. She laughed at the attitude in which Jos was discovered, and the struggles and convulsions with which the stout gentleman thrust himself into the braided coat. | Ребекка была одета, как всегда, очень изящно и красиво; спокойный сон после отъезда Родона освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечки и улыбку, когда у всех в городе в этот день лица выражали тревогу и горе. Она стала смеяться над положением, в котором застала Джоза, и над судорожными усилиями, с какими дородный джентльмен старался влезть в расшитую куртку. |
| "Are you preparing to join the army, Mr. Joseph?" she said. "Is there to be nobody left in Brussels to protect us poor women?" | - Вы собираетесь в армию, мистер Джозеф? - спросила она. - Неужели никто не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедных женщин? |
| Jos succeeded in plunging into the coat, and came forward blushing and stuttering out excuses to his fair visitor. "How was she after the events of the morning--after the fatigues of the ball the night before?" | Джозу наконец удалось влезть в венгерку, и он пошел навстречу своей прекрасной посетительнице, весь красный и бормоча извинения. Как она чувствует себя после всех событий сегодняшнего утра, после вчерашнего бала? |
| Monsieur Isidor disappeared into his master's adjacent bedroom, bearing off the flowered dressing-gown. | Monsieur Исидор исчез в соседней спальне, унося с собой цветастый халат. |
| "How good of you to ask," said she, pressing one of his hands in both her own. "How cool and collected you look when everybody else is frightened! How is our dear little Emmy? It must have been an awful, awful parting." | - Как мило с вашей стороны справляться об этом, - сказала она, обеими ручками пожимая его руку. - До чего же у вас хладнокровный и спокойный вид, когда все так напуганы!.. Как поживает наша маленькая Эмми? Расставание, вероятно, было ужасно, ужасно? |
| "Tremendous," Jos said. | - Ужасно! - подтвердил Джоз. |
| "You men can bear anything," replied the lady. "Parting or danger are nothing to you. Own now that you were going to join the army and leave us to our fate. I know you were--something tells me you were. I was so frightened, when the thought came into my head (for I do sometimes think of you when I am alone, Mr. Joseph), that I ran off immediately to beg and entreat you not to fly from us." | - Вы, мужчины, можете все перенести, - продолжала леди. - Разлука или опасность - вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведь вы собирались уехать в армию и бросить нас на произвол судьбы? Я знаю, что собирались, - что-то говорит мне об этом. Я так испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (ведь я иногда думаю о вас, когда остаюсь одна, мистер Джозеф), что немедленно бросилась просить, умолять вас не уезжать. |
| This speech might be interpreted, "My dear sir, should an accident befall the army, and a retreat be necessary, you have a very comfortable carriage, in which I propose to take a seat." I don't know whether Jos understood the words in this sense. But he was profoundly mortified by the lady's inattention to him during their stay at Brussels. He had never been presented to any of Rawdon Crawley's great acquaintances: he had scarcely been invited to Rebecca's parties; for he was too timid to play much, and his presence bored George and Rawdon equally, who neither of them, perhaps, liked to have a witness of the amusements in which the pair chose to indulge. | Эти слова можно было бы истолковать так: "Дорогой сэр, если с армией произойдет несчастье и придется отступать, у вас очень удобный экипаж, в котором я надеюсь получить местечко". Я не знаю, в каком смысле понял ее слова Джоз, но он был глубоко обижен невниманием к нему этой леди за все время их пребывания в Брюсселе. Его не представили ни одному из знатных знакомых Родона Кроули; его почти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо он был слишком робок, чтобы играть по крупной, и его присутствие одинаково стесняло и Джорджа и Родона, которые, вероятно, предпочитали развлекаться без свидетелей. |
| "Ah!" thought Jos, "now she wants me she comes to me. When there is nobody else in the way she can think about old Joseph Sedley!" But besides these doubts he felt flattered at the idea Rebecca expressed of his courage. | "Вот как, - подумал Джоз, - теперь, когда я ей нужен, она приходит ко мне. Когда около нее никого больше нет, она вспомнила о старом Джозефе Седли!" Но, несмотря на эти сомнения, он был польщен словами Ребекки о его храбрости. |
| He blushed a good deal, and put on an air of importance. | Он сильно покраснел и принял еще более важный вид. |
| "I should like to see the action," he said. "Every man of any spirit would, you know. I've seen a little service in India, but nothing on this grand scale." | - Мне хотелось бы посмотреть военные действия, - сказал он. - Каждому мало-мальски смелому человеку это было бы интересно. В Индии я кое-что видел, но не в таких больших размерах. |
| "You men would sacrifice anything for a pleasure," Rebecca answered. "Captain Crawley left me this morning as gay as if he were going to a hunting party. What does he care? What do any of you care for the agonies and tortures of a poor forsaken woman? (I wonder whether he could really have been going to the troops, this great lazy gourmand?) Oh! dear Mr. Sedley, I have come to you for comfort--for consolation. I have been on my knees all the morning. I tremble at the frightful danger into which our husbands, our friends, our brave troops and allies, are rushing. And I come here for shelter, and find another of my friends--the last remaining to me--bent upon plunging into the dreadful scene!" | - Вы, мужчины, все готовы принести в жертву ради удовольствия, - заметила Ребекка. - Капитан Кроули простился со мною сегодня утром такой веселый, точно он отправлялся на охоту. Что ему за дело, что вам всем за дело до страданий и мук бедной покинутой женщины? ("Господи, неужели этот ленивый толстый обжора действительно думал отправиться на войну?") Ах, дорогой мистер Седли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я провела на коленях; я трепещу при мысли о той ужасной опасности, которой подвергаются наши мужья, друзья, наши храбрые войска и союзники. Я пришла искать убежища - и что же? - последний оставшийся у меня друг тоже собирается ринуться в эту ужасную битву! |
| "My dear madam," Jos replied, now beginning to be quite soothed, "don't be alarmed. I only said I should like to go--what Briton would not? But my duty keeps me here: I can't leave that poor creature in the next room." And he pointed with his finger to the door of the chamber in which Amelia was. | - Сударыня, - отвечал Джоз, начиная смягчаться, - не тревожьтесь. Я только сказал, что мне хотелось бы там быть, - какой британец не хотел бы этого? Но мой долг удерживает меня здесь: я не могу, бросить это бедное создание, - и он указал пальцем на дверь комнаты, где была Эмилия. |
| "Good noble brother!" Rebecca said, putting her handkerchief to her eyes, and smelling the eau-de-cologne with which it was scented. "I have done you injustice: you have got a heart. I thought you had not." | - Добрый, великодушный брат! - сказала Ребекка, поднося платок к глазам и вдыхая одеколон, которым он был надушен. - Я была к вам несправедлива - у вас есть сердце. Я думала, что у вас его нет. |
| "O, upon my honour!" Jos said, making a motion as if he would lay his hand upon the spot in question. "You do me injustice, indeed you do--my dear Mrs. Crawley." | - О, клянусь честью! - воскликнул Джоз, и рука его невольно потянулась к левой стороне груди, - вы ко мне несправедливы, да, несправедливы... дорогая миссис Кроули! |
| "I do, now your heart is true to your sister. But I remember two years ago--when it was false to me!" Rebecca said, fixing her eyes upon him for an instant, and then turning away into the window. | - Да, теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я помню, как два года тому назад... по отношению ко мне... оно было так вероломно! - промолвила Ребекка и на минуту устремила взгляд на Джоза, а затем отвернулась к окну. |
| Jos blushed violently. That organ which he was accused by Rebecca of not possessing began to thump tumultuously. He recalled the days when he had fled from her, and the passion which had once inflamed him--the days when he had driven her in his curricle: when she had knit the green purse for him: when he had sate enraptured gazing at her white arms and bright eyes. | Джоз страшно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого упрекала его Ребекка, усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее, и страсть, которая вспыхнула в нем однажды, - дни, когда он катал ее в своем экипаже, когда она вязала ему зеленый кошелек, когда он сидел очарованный и смотрел на ее белые плечи и блестящие глаза. |
| "I know you think me ungrateful," Rebecca continued, coming out of the window, and once more looking at him and addressing him in a low tremulous voice. "Your coldness, your averted looks, your manner when we have met of late--when I came in just now, all proved it to me. But were there no reasons why I should avoid you? Let your own heart answer that question. Do you think my husband was too much inclined to welcome you? The only unkind words I have ever had from him (I will do Captain Crawley that justice) have been about you-- and most cruel, cruel words they were." | - Я знаю, что вы считаете меня неблагодарной, - продолжала Ребекка тихим, дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая на Джоза. - Ваша холодность, ваше нежелание замечать меня, ваше поведение за последнее время и сейчас, когда я вошла в комнату, - все это служит тому доказательством. Но разве у меня не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само ответит на этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был расположен принимать вас? Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я должна отдать в этом справедливость капитану Кроули), были из-за вас... И это были жестокие - да, жестокие слова! |
| "Good gracious! what have I done?" asked Jos in a flurry of pleasure and perplexity; "what have I done--to--to--?" | - Господи! Да что же я сделал? - спросил Джоз, трепеща от смущения и удовольствия. - Что же я сделал, чтобы... чтобы... |
| "Is jealousy nothing?" said Rebecca. "He makes me miserable about you. And whatever it might have been once--my heart is all his. I am innocent now. Am I not, Mr. Sedley?" | - Разве ревность - ничто? - продолжала Ребекка. - Он мучил меня из-за вас. Но что бы ни было когда-то... теперь мое сердце всецело принадлежит ему. Я чиста перед ним. Не так ли, мистер Седли? |
| All Jos's blood tingled with delight, as he surveyed this victim to his attractions. A few adroit words, one or two knowing tender glances of the eyes, and his heart was inflamed again and his doubts and suspicions forgotten. From Solomon downwards, have not wiser men than he been cajoled and befooled by women? | С дрожью восторга Джоз взирал на жертву своих чар. Несколько ловких слов, нежных многозначительных взглядов - и сердце его воспламенилось вновь, а горькие подозрения были забыты. Разве со времен Соломона женщины не дурачили и не побеждали лестью даже и более умных мужчин, чем Джоз? |
| "If the worst comes to the worst," Becky thought, "my retreat is secure; and I have a right-hand seat in the barouche." | "Ну, теперь, если даже случится самое худшее, - подумала Бекки, - отъезд мне обеспечен и я получу удобное место в его коляске". |
| There is no knowing into what declarations of love and ardour the tumultuous passions of Mr. Joseph might have led him, if Isidor the valet had not made his reappearance at this minute, and begun to busy himself about the domestic affairs. Jos, who was just going to gasp out an avowal, choked almost with the emotion that he was obliged to restrain. Rebecca too bethought her that it was time she should go in and comfort her dearest Amelia. | Неизвестно, к каким изъявлениям любви и преданности привели бы мистера Джозефа его мятежные страсти, если бы в эту минуту не вошел его слуга Исидор, чтобы навести в комнате порядок. Джоз, только что собиравшийся выпалить признание, чуть не подавился чувствами, которые вынужден был сдержать. Ребекка, со своей стороны, решила, что ей пора идти утешать свою драгоценную Эмилию. |
| "Au revoir," she said, kissing her hand to Mr. Joseph, and tapped gently at the door of his sister's apartment. As she entered and closed the door on herself, he sank down in a chair, and gazed and sighed and puffed portentously. | - Au revoir {До свидания (франц.).}, - сказала она, посылая воздушный поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к его сестре. Когда она вошла туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильно опустился в кресло и стал дико озираться, вздыхать и пыхтеть. |
| "That coat is very tight for Milor," Isidor said, still having his eye on the frogs; but his master heard him not: his thoughts were elsewhere: now glowing, maddening, upon the contemplation of the enchanting Rebecca: anon shrinking guiltily before the vision of the jealous Rawdon Crawley, with his curling, fierce mustachios, and his terrible duelling pistols loaded and cocked. | - Этот сюртук очень узок милорду, - заявил Исидор, все еще не спуская глаз с вожделенных шнуров. Но "милорд" не слушал: мысли его были далеко. Он то вспыхивал, мысленно созерцая очаровательную Ребекку, то виновато ежился, представляя себе ревнивого Родона Кроули с закрученными зловещими усами и его страшные заряженные дуэльные пистолеты. |
| Rebecca's appearance struck Amelia with terror, and made her shrink back. It recalled her to the world and the remembrance of yesterday. In the overpowering fears about to-morrow she had forgotten Rebecca--jealousy--everything except that her husband was gone and was in danger. Until this dauntless worldling came in and broke the spell, and lifted the latch, we too have forborne to enter into that sad chamber. How long had that poor girl been on her knees! what hours of speechless prayer and bitter prostration had she passed there! The war-chroniclers who write brilliant stories of fight and triumph scarcely tell us of these. These are too mean parts of the pageant: and you don't hear widows' cries or mothers' sobs in the midst of the shouts and jubilation in the great Chorus of Victory. And yet when was the time that such have not cried out: heart-broken, humble protestants, unheard in the uproar of the triumph! | Появление Ребекки поразило Эмилию ужасом и заставило отшатнуться. Оно вернуло ее к действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В своем страхе о будущем она забыла Ребекку, ревность - все, кроме того, что Джордж уехал и находится в опасности. Пока эта оборотистая особа бесцеремонно не зашла к ней, не нарушила чар, не приоткрыла двери, мы не смели входить в эту печальную комнату. Сколько времени бедняжка простояла на коленях! Сколько часов провела она здесь в безмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникеры, которые дают блестящие описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом. Это слишком низменная сторона пышного зрелища, - и вы не услышите ни плача вдов, ни рыдания матери среди криков и ликования громкого победного хора. А между тем когда они не плакали - смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули в оглушительном громе победы? |
| After the first movement of terror in Amelia's mind--when Rebecca's green eyes lighted upon her, and rustling in her fresh silks and brilliant ornaments, the latter tripped up with extended arms to embrace her--a feeling of anger succeeded, and from being deadly pale before, her face flushed up red, and she returned Rebecca's look after a moment with a steadiness which surprised and somewhat abashed her rival. | После первого мгновения ужаса, охватившего Эмилию, когда перед ней сверкнули зеленые глаза Ребекки и та, шумя шелковыми юбками и блестящими украшениями, бросилась с протянутыми руками, чтобы обнять ее, - чувство гнева взяло верх, смертельно-бледное лицо ее вспыхнуло, и она ответила на взгляд Ребекки таким твердым взглядом, что соперница ее удивилась и даже немного оробела. |
| "Dearest Amelia, you are very unwell," the visitor said, putting forth her hand to take Amelia's. "What is it? I could not rest until I knew how you were." | - Дорогая моя, тебе очень нехорошо, - сказала она, протягивая руку Эмилии. - Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, как ты себя чувствуешь. |
| Amelia drew back her hand--never since her life began had that gentle soul refused to believe or to answer any demonstration of good-will or affection. But she drew back her hand, and trembled all over. | Эмилия отдернула руку. Еще никогда в жизни эта кроткая душа не отказывалась верить или отвечать на проявление участия или любви. Но теперь она отдернула руку и вся задрожала. |
| "Why are you here, Rebecca?" she said, still looking at her solemnly with her large eyes. These glances troubled her visitor. | - Зачем ты здесь, Ребекка? - спросила она, по-прежнему глядя на гостью своими большими печальными глазами. Та смутилась от этого взгляда. |
| "She must have seen him give me the letter at the ball," Rebecca thought. | "Вероятно, она видела, как он передал мне письмо на балу", - подумала Ребекка. |
| "Don't be agitated, dear Amelia," she said, looking down. "I came but to see if I could--if you were well." | - Не волнуйся, дорогая Эмилия, - сказала она, опустив глаза. - Я пришла только узнать, не могу ли я... хорошо ли ты себя чувствуешь? |
| "Are you well?" said Amelia. "I dare say you are. You don't love your husband. You would not be here if you did. Tell me, Rebecca, did I ever do you anything but kindness?" | - А ты себя как чувствуешь? - сказала Эмилия. - Думается мне, что хорошо. Ты ведь не любишь своего мужа. Если бы любила, ты не пришла бы сюда. Скажи, Ребекка, что я сделала тебе, кроме добра? |
| "Indeed, Amelia, no," the other said, still hanging down her head. | - Конечно, ничего, Эмилия, - отвечала та, не поднимая головы. |
| "When you were quite poor, who was it that befriended you? Was I not a sister to you? You saw us all in happier days before he married me. I was all in all then to him; or would he have given up his fortune, his family, as he nobly did to make me happy? Why did you come between my love and me? Who sent you to separate those whom God joined, and take my darling's heart from me--my own husband? Do you think you could I love him as I did? His love was everything to me. You knew it, and wanted to rob me of it. For shame, Rebecca; bad and wicked woman--false friend and false wife." | - Когда ты была бедна, кто тебя приголубил? Разве я не была тебе сестрой? Ты видела нас в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне. Я была тогда всем для него, иначе разве он отказался бы от состояния и от семьи, чтобы сделать меня счастливой? Зачем же ты становишься между много и моей любовью? Кто послал тебя, чтобы разделить тех, кого соединил бог, и отнять у меня сердце моего дорогого, моего любимого мужа? Неужели ты думаешь, что ты можешь его любить так, как люблю я? Его любовь для меня - все. Ты знала это, и ты хотела отнять его у меня. Стыдно, Ребекка! Злая, дурная женщина! Вероломный друг и вероломная жена! |
| "Amelia, I protest before God, I have done my husband no wrong," Rebecca said, turning from her. | - Эмилия, перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, - сказала Ребекка, отворачиваясь. |
| "Have you done me no wrong, Rebecca? You did not succeed, but you tried. Ask your heart if you did not." | - А передо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но ты старалась. Спроси свое сердце - не так ли это? |
| She knows nothing, Rebecca thought. | "Она ничего не знает", - подумала Ребекка. |
| "He came back to me. I knew he would. I knew that no falsehood, no flattery, could keep him from me long. I knew he would come. I prayed so that he should." | - Он вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакая лесть, никакая ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что он вернется! Я столько молилась об этом. |
| The poor girl spoke these words with a spirit and volubility which Rebecca had never before seen in her, and before which the latter was quite dumb. | Бедняжка проговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, что Ребекка не нашлась, что ответить. |
| "But what have I done to you," she continued in a more pitiful tone, "that you should try and take him from me? I had him but for six weeks. You might have spared me those, Rebecca. And yet, from the very first day of our wedding, you came and blighted it. Now he is gone, are you come to see how unhappy I am?" she continued. "You made me wretched enough for the past fortnight: you might have spared me to-day." | - Что я тебе сделала? - продолжала Эмилия уже более жалобным тоном. - За что ты старалась отнять у меня мужа? Ведь он мой всего только шесть недель. Ты могла бы пощадить меня, Ребекка, хотя бы на это время. Но в первые же дни после нашей свадьбы ты явилась и все испортила. Теперь он уехал, и ты пришла посмотреть, как я несчастна? - продолжала она. - Ты достаточно мучила меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня. |
| "I--I never came here," interposed Rebecca, with unlucky truth. | - Я... я... никогда не приходила сюда, - перебила Ребекка и некстати сказала правду. |
| "No. You didn't come. You took him away. Are you come to fetch him from me?" she continued in a wilder tone. "He was here, but he is gone now. There on that very sofa he sate. Don't touch it. We sate and talked there. I was on his knee, and my arms were round his neck, and we said 'Our Father.' Yes, he was here: and they came and took him away, but he promised me to come back." | - Верно, сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты и сегодня пришла отнять его у меня? - продолжала Эмилия, словно в бреду. - Он был здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся к ней! Здесь мы сидели и разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала его, и мы читали "Отче наш". Да, он был здесь. И они пришли и увели его, но он обещал мне вернуться. |
| "He will come back, my dear," said Rebecca, touched in spite of herself. | - И он вернется, дорогая, - сказала Ребекка, невольно тронутая. |
| "Look," said Amelia, "this is his sash--isn't it a pretty colour?" and she took up the fringe and kissed it. She had tied it round her waist at some part of the day. She had forgotten her anger, her jealousy, the very presence of her rival seemingly. For she walked silently and almost with a smile on her face, towards the bed, and began to smooth down George's pillow. | - Посмотри, - продолжала Эмилия, - вот его шарф. Не правда ли, какой красивый цвет? - И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Она еще утром обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла свой гнев, свою ревность и даже самое присутствие соперницы. Она молча подошла к кровати и с просветленным лицом стала гладить подушку Джорджа. |
| Rebecca walked, too, silently away. | Ребекка, тоже молча, вышла из комнаты. |
| "How is Amelia?" asked Jos, who still held his position in the chair. | - Ну, как Эмилия? - спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле. |
| "There should be somebody with her," said Rebecca. "I think she is very unwell": and she went away with a very grave face, refusing Mr. Sedley's entreaties that she would stay and partake of the early dinner which he had ordered. | - Ее нельзя оставлять одну, - отвечала Ребекка. - Мне кажется, ей очень нехорошо! - И она удалилась с весьма серьезным лицом, отвергнув просьбы Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал. |
| Rebecca was of a good-natured and obliging disposition; and she liked Amelia rather than otherwise. Even her hard words, reproachful as they were, were complimentary--the groans of a person stinging under defeat. Meeting Mrs. O'Dowd, whom the Dean's sermons had by no means comforted, and who was walking very disconsolately in the Parc, Rebecca accosted the latter, rather to the surprise of the Major's wife, who was not accustomed to such marks of politeness from Mrs. Rawdon Crawley, and informing her that poor little Mrs. Osborne was in a desperate condition, and almost mad with grief, sent off the good-natured Irishwoman straight to see if she could console her young favourite. | В сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она, пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как жалобы побежденной. Встретив миссис О'Дауд, которую проповеди декана нисколько на этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней, несколько удивив этим майоршу, не привыкшую к таким знакам внимания со стороны миссис Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в отчаянном состоянии и почти лишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила навестить свою любимицу и постараться ее утешить. |
| "I've cares of my own enough," Mrs. O'Dowd said, gravely, "and I thought poor Amelia would be little wanting for company this day. But if she's so bad as you say, and you can't attend to her, who used to be so fond of her, faith I'll see if I can be of service. And so good marning to ye, Madam"; | - У меня и своих забот достаточно, - важно заметила миссис О'Дауд, - и я думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если ей так плохо, как вы говорите, а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня. |
| with which speech and a toss of her head, the lady of the repayther took a farewell of Mrs. Crawley, whose company she by no means courted. | С этими словами обладательница "репетитора" тряхнула головой и зашагала прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько не искала. |
| Becky watched her marching off, with a smile on her lip. She had the keenest sense of humour, and the Parthian look which the retreating Mrs. O'Dowd flung over her shoulder almost upset Mrs. Crawley's gravity. | Бекки с улыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ко всему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечо удалявшейся миссис О'Дауд, почти рассеял тяжелое состояние духа миссис Кроули. |
| "My service to ye, me fine Madam, and I'm glad to see ye so cheerful," thought Peggy. "It's not YOU that will cry your eyes out with grief, anyway." And with this she passed on, and speedily found her way to Mrs. Osborne's lodgings. | "Мое почтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, - подумала Пегги. - Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя". И она быстрыми шагами направилась к квартире миссис Осборн. |
| The poor soul was still at the bedside, where Rebecca had left her, and stood almost crazy with grief. The Major's wife, a stronger- minded woman, endeavoured her best to comfort her young friend. | Бедняжка все еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почти обезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу. |
| "You must bear up, Amelia, dear," she said kindly, "for he mustn't find you ill when he sends for you after the victory. It's not you are the only woman that are in the hands of God this day." | - Надо крепиться, милая Эмилия, - сказала она. - А то вдруг вы расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет за вами после победы. Ведь вы не единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих. |
| "I know that. I am very wicked, very weak," Amelia said. She knew her own weakness well enough. The presence of the more resolute friend checked it, however; and she was the better of this control and company. They went on till two o'clock; their hearts were with the column as it marched farther and farther away. Dreadful doubt and anguish--prayers and fears and griefs unspeakable--followed the regiment. It was the women's tribute to the war. It taxes both alike, and takes the blood of the men, and the tears of the women. | - Я знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, - ответила Эмилия. Она отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствие ее более решительного друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис О'Дауд ей сразу стало лучше. Они долго пробыли вместе; сердца их следовали все дальше и дальше за ушедшей колонной. Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горе сопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины. Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины - слезами. |
| At half-past two, an event occurred of daily importance to Mr. Joseph: the dinner-hour arrived. Warriors may fight and perish, but he must dine. He came into Amelia's room to see if he could coax her to share that meal. | В половине третьего произошло событие, чрезвычайно важное в повседневной жизни мистера Джозефа: подали обед. Воины могут сражаться и погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнату Эмилии, чтобы уговорить ее поесть. |
| "Try," said he; "the soup is very good. Do try, Emmy," and he kissed her hand. Except when she was married, he had not done so much for years before. | - Ты только попробуй, - сказал Джоз. - Суп очень хороший. Пожалуйста, попробуй, Эмми, - и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не делал этого, за исключением того дня, когда она выходила замуж. |
| "You are very good and kind, Joseph," she said. "Everybody is, but, if you please, I will stay in my room to-day." | - Ты очень добр и ласков, Джозеф, - ответила Эмилия. - И все добры ко мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате. |
| The savour of the soup, however, was agreeable to Mrs. O'Dowd's nostrils: and she thought she would bear Mr. Jos company. So the two sate down to their meal. | Зато майорше О'Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и она решила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол. |
| "God bless the meat," said the Major's wife, solemnly: she was thinking of her honest Mick, riding at the head of his regiment: "'Tis but a bad dinner those poor boys will get to-day," she said, with a sigh, and then, like a philosopher, fell to. | - Господь да благословит эту пищу, - произнесла торжественно жена майора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главе полка. - У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, - сказала она со вздохом, а потом, как истинный философ, принялась за еду. |
| Jos's spirits rose with his meal. He would drink the regiment's health; or, indeed, take any other excuse to indulge in a glass of champagne. | Настроение Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить за здоровье полка или под любым иным предлогом разрешить себе бокал шампанского. |
| "We'll drink to O'Dowd and the brave --th," said he, bowing gallantly to his guest. "Hey, Mrs. O'Dowd? Fill Mrs. O'Dowd's glass, Isidor." | - Выпьем за О'Дауда и за доблестный *** полк, - сказал он. галантно кланяясь своей гостье. - Что вы скажете на это, миссис О'Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О'Дауд. |
| But all of a sudden, Isidor started, and the Major's wife laid down her knife and fork. The windows of the room were open, and looked southward, and a dull distant sound came over the sun-lighted roofs from that direction. | Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами. |
| "What is it?" said Jos. "Why don't you pour, you rascal?" | - Что это? - спросил Джоз. - Почему вы не наливаете, бездельник? |
| "Cest le feu!" said Isidor, running to the balcony. | - C'est le feu! {Это артиллерийский огонь! (франц.).} - ответил Исидор, выбегая на балкон. |
| "God defend us; it's cannon!" Mrs. O'Dowd cried, starting up, and followed too to the window. A thousand pale and anxious faces might have been seen looking from other casements. And presently it seemed as if the whole population of the city rushed into the streets. | - Спаси нас господи! Это пушки! - воскликнула миссис О'Дауд и бросилась к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других окон. И скоро чуть ли не все население города высыпало на улицу. |
| English | Русский |
| We of peaceful London City have never beheld--and please God never shall witness--such a scene of hurry and alarm, as that which Brussels presented. Crowds rushed to the Namur gate, from which direction the noise proceeded, and many rode along the level chaussee, to be in advance of any intelligence from the army. Each man asked his neighbour for news; and even great English lords and ladies condescended to speak to persons whom they did not know. The friends of the French went abroad, wild with excitement, and prophesying the triumph of their Emperor. The merchants closed their shops, and came out to swell the general chorus of alarm and clamour. Women rushed to the churches, and crowded the chapels, and knelt and prayed on the flags and steps. The dull sound of the cannon went on rolling, rolling. Presently carriages with travellers began to leave the town, galloping away by the Ghent barrier. The prophecies of the French partisans began to pass for facts. | Мы, жители мирного Лондона, никогда не видали и, бог даст, никогда не увидим такой ужасной суматохи и тревоги, какая царила в Брюсселе. Толпы народа устремились к Намюрским воротам, откуда доносился гул, а многие выезжали и дальше на гладкое шоссе, чтобы как можно раньше получить известия из армии. Все расспрашивали друг друга о новостях, и даже знатные английские лорды и леди снисходили до того, что разговаривали с незнакомыми людьми. Сторонники французов, обезумев от восторга, предсказывали победу императору. Купцы закрывали свои лавки и выходили на улицу, увеличивая разноголосый хор тревожных и торжествующих криков. Женщины бежали к церквам и заполняли часовни, преклоняли колени и молились на каменных плитах и ступенях. А пушки вдали грохотали не смолкая. Вскоре экипажи с путешественниками стали поспешно покидать город через Гентскую заставу. Предсказания приверженцев Франции начинали сбываться. |
| "He has cut the armies in two," it was said. | - Он отрезал одну армию от другой, - говорили кругом. |
| "He is marching straight on Brussels. He will overpower the English, and be here to-night." | - Он идет прямо на Брюссель; он разобьет англичан и к вечеру будет здесь. |
| "He will overpower the English," shrieked Isidor to his master, "and will be here to-night." | - Он разобьет англичан, - кричал Исидор своему хозяину, - и к вечеру будет здесь! |
| The man bounded in and out from the lodgings to the street, always returning with some fresh particulars of disaster. Jos's face grew paler and paler. Alarm began to take entire possession of the stout civilian. All the champagne he drank brought no courage to him. Before sunset he was worked up to such a pitch of nervousness as gratified his friend Isidor to behold, who now counted surely upon the spoils of the owner of the laced coat. | Исидор выбегал на улицу и снова вбегал в дом, каждый раз возвращаясь с новыми подробностями бедствия. Лицо Джоза бледнело все больше и больше: тревога овладевала толстяком. Сколько он ни пил шампанского, оно не прибавляло ему храбрости. Еще до того, как село солнце, нервозность его достигла такой степени, что у его друга Исидора сердце радовалось, на него глядя, - теперь-то венгерка со шнурами от него не уйдет! |
| The women were away all this time. After hearing the firing for a moment, the stout Major's wife bethought her of her friend in the next chamber, and ran in to watch, and if possible to console, Amelia. The idea that she had that helpless and gentle creature to protect, gave additional strength to the natural courage of the honest Irishwoman. She passed five hours by her friend's side, sometimes in remonstrance, sometimes talking cheerfully, oftener in silence and terrified mental supplication. | Женщины все это время отсутствовали. Послушав с минуту пальбу, супруга майора вспомнила о своей приятельнице, находившейся в соседней комнате, и побежала туда, чтобы побыть с Эмилией и по возможности утешить ее. Мысль, что она должна поддержать это кроткое, беспомощное создание, еще усилила прирожденную храбрость честной ирландки. Она провела около пяти часов возле Эмилии, то уговаривая ее, то развлекая оживленным разговором, по чаще храня молчание и мысленно воссылая к небу горячие мольбы. |
| "I never let go her hand once," said the stout lady afterwards, "until after sunset, when the firing was over." | - Я все время держала ее за руку, - говорила потом мужественная леди, - пока не село солнце и не прекратилась пальба. |
| Pauline, the bonne, was on her knees at church hard by, praying for son homme a elle. | Полина, la bonne, стояла на коленях в ближайшей церкви, молясь за son homme a elle {Своего кавалера (франц.).}. |
| When the noise of the cannonading was over, Mrs. O'Dowd issued out of Amelia's room into the parlour adjoining, where Jos sate with two emptied flasks, and courage entirely gone. Once or twice he had ventured into his sister's bedroom, looking very much alarmed, and as if he would say something. But the Major's wife kept her place, and he went away without disburthening himself of his speech. He was ashamed to tell her that he wanted to fly. | Когда грохот канонады смолк, миссис О'Дауд вышла из комнаты Эмилии в гостиную, где Джоз сидел перед двумя пустыми бутылками. От храбрости его не осталось и следа. Раз или два он пробовал заглянуть в спальню сестры с встревоженным видом, словно собираясь что-то сказать, но супруга майора все сидела на своем месте, и он уходил, так и не облегчив душу. Джоз стыдился сказать ей, что хочет бежать. |
| But when she made her appearance in the dining-room, where he sate in the twilight in the cheerless company of his empty champagne bottles, he began to open his mind to her. | Но когда она появилась в столовой, где он сидел в сумерках в невеселом обществе пустых бутылок от шампанского, он решил открыть ей свое намерение. |
| "Mrs. O'Dowd," he said, "hadn't you better get Amelia ready?" | - Миссис О'Дауд, - сказал он, - не будете ли вы добры помочь Эмилии собраться? |
| "Are you going to take her out for a walk?" said the Major's lady; "sure she's too weak to stir." | - Вы хотите взять ее на прогулку? - спросила жена майора. - Помилуйте, она слишком слаба! |
| "I--I've ordered the carriage," he said, "and--and post-horses; Isidor is gone for them," Jos continued. | - Я... я приказал приготовить экипаж, - ответил он, - и... и почтовых лошадей. Исидор пошел за ними, - продолжал Джоз. |
| "What do you want with driving to-night?" answered the lady. "Isn't she better on her bed? I've just got her to lie down." | - Что это вы затеяли кататься на ночь глядя? - возразила дама. - Разве не лучше ей полежать в постели? Я только что уложила ее. |
| "Get her up," said Jos; "she must get up, I say": and he stamped his foot energetically. "I say the horses are ordered--yes, the horses are ordered. It's all over, and--" | - Поднимите ее, - сказал Джоз, - она должна встать, слышите! - И он энергически топнул ногой. - Повторяю, лошади заказаны. Все кончено, и... |
| "And what?" asked Mrs. O'Dowd. | - И что? - спросила миссис О'Дауд. |
| "I'm off for Ghent," Jos answered. "Everybody is going; there's a place for you! We shall start in half-an-hour." | - ...я еду в Гент, - заявил Джоз. - Все уезжают; место найдется и для вас. Мы уезжаем через полчаса. |
| The Major's wife looked at him with infinite scorn. | Жена майора посмотрела на него с безграничным презрением. |
| "I don't move till O'Dowd gives me the route," said she. "You may go if you like, Mr. Sedley; but, faith, Amelia and I stop here." | - Я не двинусь с места, пока О'Дауд не пришлет мне маршрута, - сказала она. - Вы можете ехать, если хотите, мистер Седли, но, смею вас уверить, мы с Эмилией останемся здесь. |
| "She SHALL go," said Jos, with another stamp of his foot. | - Она поедет! - воскликнул Джоз, снова топнув ногой. |
| Mrs. O'Dowd put herself with arms akimbo before the bedroom door. | Миссис О'Дауд, подбоченясь, стала перед дверью спальни. |
| "Is it her mother you're going to take her to?" she said; "or do you want to go to Mamma yourself, Mr. Sedley? Good marning--a pleasant journey to ye, sir. Bon voyage, as they say, and take my counsel, and shave off them mustachios, or they'll bring you into mischief." | - Вы что, хотите отвезти ее к матери, - спросила она, - или сами хотите ехать к маменьке, мистер Седли? До свидания, желаю вам приятного путешествия. Bon voyage, как у них тут говорится; и послушайте моего совета: сбрейте усы, не то они вас доведут до беды. |
| "D--n!" yelled out Jos, wild with fear, rage, and mortification; and Isidor came in at this juncture, swearing in his turn. | - А, черт! - завопил Джоз вне себя от гнева, страха и унижения. В это время вошел Исидор и с самого порога тоже стал чертыхаться. |
| "Pas de chevaux, sacre bleu!" hissed out the furious domestic. | - Pas de chevaux, sacrebleu! {Нет лошадей, черт возьми! (франц.).} - прошипел разъяренный слуга. |
| All the horses were gone. Jos was not the only man in Brussels seized with panic that day. | Все лошади были в разгоне. Не только Джозеф поддался в этот день панике в Брюсселе. |
| But Jos's fears, great and cruel as they were already, were destined to increase to an almost frantic pitch before the night was over. It has been mentioned how Pauline, the bonne, had son homme a elle also in the ranks of the army that had gone out to meet the Emperor Napoleon. This lover was a native of Brussels, and a Belgian hussar. The troops of his nation signalised themselves in this war for anything but courage, and young Van Cutsum, Pauline's admirer, was too good a soldier to disobey his Colonel's orders to run away. Whilst in garrison at Brussels young Regulus (he had been born in the revolutionary times) found his great comfort, and passed almost all his leisure moments, in Pauline's kitchen; and it was with pockets and holsters crammed full of good things from her larder, that he had take leave of his weeping sweetheart, to proceed upon the campaign a few days before. | Но страху Джоза, и без того огромному и мучительному, суждено было за ночь дойти до крайних пределов. Как было уже упомянуто, Полина, la bonne, имела son homme a elle в рядах армии, высланной против императора Наполеона. Ее поклонник был бельгийский гусар и уроженец Брюсселя. Войска этой нации прославились в ту войну чем угодно, только не храбростью, а молодой Ван-Кутсум, обожатель Полины, был слишком хорошим солдатом, чтобы ослушаться приказа своего полковника бежать с поля сражения. Когда гарнизон стоял в Брюсселе, молодой Регул (он родился в революционные времена) с большим комфортом проводил почти все свободное время у Полины на кухне. Несколько дней тому назад он простился со своей рыдающей возлюбленной и отправился в поход, набив себе карманы и сумку множеством вкусных вещей из ее кладовой. |
| As far as his regiment was concerned, this campaign was over now. They had formed a part of the division under the command of his Sovereign apparent, the Prince of Orange, and as respected length of swords and mustachios, and the richness of uniform and equipments, Regulus and his comrades looked to be as gallant a body of men as ever trumpet sounded for. | И вот теперь для полка Регула кампания была окончена. Этот полк входил в состав дивизии под начальством наследного принца Оранского, и, если судить по длине усов и сабель и по богатству обмундирования и экипировки, Регул и его товарищи представляли собой самый доблестный отряд, какому когда-либо трубили сбор военные трубы. |
| When Ney dashed upon the advance of the allied troops, carrying one position after the other, until the arrival of the great body of the British army from Brussels changed the aspect of the combat of Quatre Bras, the squadrons among which Regulus rode showed the greatest activity in retreating before the French, and were dislodged from one post and another which they occupied with perfect alacrity on their part. Their movements were only checked by the advance of the British in their rear. Thus forced to halt, the enemy's cavalry (whose bloodthirsty obstinacy cannot be too severely reprehended) had at length an opportunity of coming to close quarters with the brave Belgians before them; who preferred to encounter the British rather than the French, and at once turning tail rode through the English regiments that were behind them, and scattered in all directions. The regiment in fact did not exist any more. It was nowhere. It had no head-quarters. Regulus found himself galloping many miles from the field of action, entirely alone; and whither should he fly for refuge so naturally as to that kitchen and those faithful arms in which Pauline had so often welcomed him? | Когда Ней ринулся на авангард союзных войск, штурмуя одну позицию за другой, пока прибытие главных сил британской армии из Брюсселя не изменило хода сражения при Катр-Бра, бельгийские гусары, среди которых находился и Регул, проявили величайшую расторопность в отступлении перед французами - их последовательно выбивали с одной позиции на другую, которую они занимали с необыкновенным проворством. Отход их задержало лишь наступление британской армии с тыла. Таким образом, они вынуждены были остановиться, и неприятельская кавалерия (кровожадное упорство которой заслуживает самого сурового порицания) получила наконец возможность войти в соприкосновение с храбрыми бельгийцами; но те предпочли встретиться с англичанами, а не с французами и, повернув коней, поскакали сквозь английские полки, наступавшие сзади, и рассеялись во всех направлениях. Их полк перестал существовать; его нигде не было, не было даже штаба. Регул опомнился, когда уже скакал верхом за много миль от места сражения, совершенно один. И где ему было искать убежища, как не на кухне, в объятиях верной Полины, в которых он и раньше так часто находил утешение? |
| At some ten o'clock the clinking of a sabre might have been heard up the stair of the house where the Osbornes occupied a story in the continental fashion. A knock might have been heard at the kitchen door; and poor Pauline, come back from church, fainted almost with terror as she opened it and saw before her her haggard hussar. He looked as pale as the midnight dragoon who came to disturb Leonora. Pauline would have screamed, but that her cry would have called her masters, and discovered her friend. She stifled her scream, then, and leading her hero into the kitchen, gave him beer, and the choice bits from the dinner, which Jos had not had the heart to taste. The hussar showed he was no ghost by the prodigious quantity of flesh and beer which he devoured--and during the mouthfuls he told his tale of disaster. | Около десяти часов на крыльце того дома, где, по континентальному обычаю, Осборны занимали один этаж, раздалось бряцанье сабли. Затем послышался стук в кухонную дверь, и Полина, только что вернувшаяся из церкви, чуть не упала в обморок, когда, открыв дверь, увидела перед собой своего измученного гусара. Он был бледен, как полночный драгун, явившийся тревожить Лепору. Полина непременно бы завизжала, но так как ее крик мог привлечь хозяев и выдать ее друга, она сдержалась и, введя своего героя в кухню, стала угощать его пивом и отборными кусками от обеда, к которому Джоз так и не притронулся. Гусар доказал, что он не привидение, уничтожив громадное количество мяса и пива, и тут же, с полным ртом, поведал страшную повесть. |
| His regiment had performed prodigies of courage, and had withstood for a while the onset of the whole French army. But they were overwhelmed at last, as was the whole British army by this time. Ney destroyed each regiment as it came up. The Belgians in vain interposed to prevent the butchery of the English. The Brunswickers were routed and had fled--their Duke was killed. It was a general debacle. He sought to drown his sorrow for the defeat in floods of beer. | Полк его выказал чудеса храбрости и некоторое время сдерживал натиск всей французской армии. Но под конец они были смяты, как и все британские части. Ней уничтожает полк за полком. Бельгийцы тщетно пытались помешать избиению англичан. Брауншвейгцы разбиты и бежали, их герцог убит. Это поистине une debacle {Разгром (франц.).}. Регул старался в потоках пива утопить свое горе по поводу поражения. Исидор, зашедший в кухню, услышал этот разговор и кинулся сообщить о нем своему хозяину. |
| Isidor, who had come into the kitchen, heard the conversation and rushed out to inform his master. "It is all over," he shrieked to Jos. "Milor Duke is a prisoner; the Duke of Brunswick is killed; the British army is in full flight; there is only one man escaped, and he is in the kitchen now--come and hear him." | - Все кончено! - закричал он Джозу. - Милорд герцог взят в плен, герцог Брауншвейгский убит, британская армия обращена в бегство; спасся только один человек, и он сейчас сидит на кухне. Подите послушайте его. |
| So Jos tottered into that apartment where Regulus still sate on the kitchen table, and clung fast to his flagon of beer. In the best French which he could muster, and which was in sooth of a very ungrammatical sort, Jos besought the hussar to tell his tale. The disasters deepened as Regulus spoke. He was the only man of his regiment not slain on the field. He had seen the Duke of Brunswick fall, the black hussars fly, the Ecossais pounded down by the cannon. | Джоз, шатаясь, вошел в кухню, где Регул все еще сидел на кухонном столе, крепко присосавшись к кружке пива. Собрав все свои знания французского языка, который он, скажем прямо, безбожно коверкал, Джоз упросил гусара рассказать ему снова всю историю. Бедствия увеличивались по мере того, как Регул рассказывал. Он один во всем его полку не остался на поле сражения. Он видел, как пал герцог Брауншвейгский, как бежали черные гусары, как шотландцы были сметены артиллерийским огнем. |
| "And the --th?" gasped Jos. | - А *** полк? - задыхаясь, спросил Джоз. |
| "Cut in pieces," said the hussar--upon which Pauline cried out, | - Изрублен в куски, - отвечал гусар; а Полина, услыхав это, воскликнула: |
| "O my mistress, ma bonne petite dame," went off fairly into hysterics, and filled the house with her screams. | - О моя госпожа, ma bonne petite dame! {Моя миленькая госпожа! (франц.).} - И ее крики и причитания разнеслись по всему дому. |
| Wild with terror, Mr. Sedley knew not how or where to seek for safety. He rushed from the kitchen back to the sitting-room, and cast an appealing look at Amelia's door, which Mrs. O'Dowd had closed and locked in his face; but he remembered how scornfully the latter had received him, and after pausing and listening for a brief space at the door, he left it, and resolved to go into the street, for the first time that day. So, seizing a candle, he looked about for his gold-laced cap, and found it lying in its usual place, on a console-table, in the anteroom, placed before a mirror at which Jos used to coquet, always giving his side-locks a twirl, and his cap the proper cock over his eye, before he went forth to make appearance in public. Such is the force of habit, that even in the midst of his terror he began mechanically to twiddle with his hair, and arrange the cock of his hat. Then he looked amazed at the pale face in the glass before him, and especially at his mustachios, which had attained a rich growth in the course of near seven weeks, since they had come into the world. | Вне себя от ужаса, мистер Седли не знал, как и где искать спасения. Он ринулся из кухни назад в гостиную и бросил умоляющий взгляд на дверь Эмилии, которую миссис О'Дауд захлопнула и заперла на ключ перед самым его носом. Вспомнив, с каким презрением она отнеслась к нему, он прислушался и подождал некоторое время около двери, а затем отошел от нее и решил выйти на улицу, в первый раз за этот день. Схватив свечу, он начал искать свою фуражку с золотым позументом, которую нашел на обычном месте, на подзеркальнике в передней, где привык кокетничать, взбивая волосы на висках и надвигая шляпу слегка набекрень, прежде чем показаться людям. Такова сила привычки, что, несмотря на владевший им ужас, Джоз машинально стал взбивать волосы и прилаживать фуражку. Затем он с изумлением поглядел на свое бледное лицо и особенно на усы, пышно разросшиеся за семь недель, истекших с их появления на свет. |
| They WILL mistake me for a military man, thought he, remembering Isidor's warning as to the massacre with which all the defeated British army was threatened; and staggering back to his bedchamber, he began wildly pulling the bell which summoned his valet. | "А ведь меня и правда примут за военного", - подумал он, вспомнив слова Исидора о том, какая судьба уготована всей британской армии в случае поражения. Пошатываясь, он вернулся в спальню и стал неистово дергать звонок, призывая прислугу. |
| Isidor answered that summons. Jos had sunk in a chair--he had torn off his neckcloths, and turned down his collars, and was sitting with both his hands lifted to his throat. | Исидор явился на этот призыв и остолбенел: Джоз сидел в кресле, его шейные платки были сорваны, воротник отогнут, обе руки подняты к горлу. |
| "Coupez-moi, Isidor," shouted he; "vite! Coupez-moi!" | - Coupez-moi, Исидор! - кричал он. - Vite! Coupez-moi! {Режьте мне, Исидор! Скорей! Режьте! (Джоз говорит на ломаном французском языке. - Ред.)} |
| Isidor thought for a moment he had gone mad, and that he wished his valet to cut his throat. | В первый момент Исидор подумал, что Джоз сошел с ума и просит, чтобы ему перерезали горло. |
| "Les moustaches," gasped Joe; "les moustaches--coupy, rasy, vite!"-- | - Les moustaches! - задыхался Джоз. - Les moustaches... coupy, rasy, vite! {Усы! Усы! Режьте! Брейте скорей! (искаж. франц.).} |
| his French was of this sort--voluble, as we have said, but not remarkable for grammar. | Так он изъяснялся по-французски - бегло, но отнюдь не безупречно. |
| Isidor swept off the mustachios in no time with the razor, and heard with inexpressible delight his master's orders that he should fetch a hat and a plain coat. | Исидор вмиг уничтожил усы бритвой и с невыразимым восхищением услышал приказание своего хозяина подать ему шляпу и штатский сюртук. |
| "Ne porty ploo--habit militair--bonn--bonny a voo, prenny dehors"--were Jos's words-- | - Ne porly ploo... habit militaire... bonny... bonny a voo, prenny dehors {Не буду больше носить военный мундир... шапку тоже... отдаю вам... унесите прочь (искаж. франц.).}, - пролепетал Джоз. |
| the coat and cap were at last his property. | Наконец-то венгерка и фуражка были собственностью Исидора! |
| This gift being made, Jos selected a plain black coat and waistcoat from his stock, and put on a large white neckcloth, and a plain beaver. If he could have got a shovel hat he would have worn it. As it was, you would have fancied he was a flourishing, large parson of the Church of England. | Сделав этот подарок, Джоз выбрал из своего запаса одежды простой черный сюртук и жилет, повязал на шею широкий белый платок и надел мягкую касторовую шляпу. Если бы он мог раздобыть широкополую шляпу, он надел бы ее. Но он и без того был похож на толстого, цветущего пастора англиканской церкви. |
| "Venny maintenong," he continued, "sweevy--ally--party--dong la roo." And so having said, he plunged swiftly down the stairs of the house, and passed into the street. | - Venny maintenong, - продолжал Джоз, - sweevy... ally... party... dang la roo {Теперь идите... следуйте... ступайте... уходите на улицу (искаж. франц.).}. - С этими словами он кубарем скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу. |
| Although Regulus had vowed that he was the only man of his regiment or of the allied army, almost, who had escaped being cut to pieces by Ney, it appeared that his statement was incorrect, and that a good number more of the supposed victims had survived the massacre. Many scores of Regulus's comrades had found their way back to Brussels, and all agreeing that they had run away--filled the whole town with an idea of the defeat of the allies. The arrival of the French was expected hourly; the panic continued, and preparations for flight went on everywhere. | Хотя Регул клялся, что из всего его полка и чуть ли не из всей союзной армии он единственный не был искрошен Неем в куски, заявление это было, по-видимому, неверно, и еще немало предполагаемых жертв спаслось от бойни. Десятки товарищей Регула вернулись в Брюссель, и, так как все они сознались, что бежали, в городе быстро распространился слух о полном поражении союзников. Прибытие французов ожидалось с часу на час, паника продолжалась, и всюду шли приготовления к бегству. |
| No horses! thought Jos, in terror. He made Isidor inquire of scores of persons, whether they had any to lend or sell, and his heart sank within him, at the negative answers returned everywhere. Should he take the journey on foot? Even fear could not render that ponderous body so active. | "Нет лошадей, - с ужасом думал Джоз. Он сто раз заставил Исидора спросить у разных лиц, нельзя ли купить или нанять у них лошадей, и при каждом отрицательном ответе сердце его сжималось все мучительнее. Что же, уйти пешком? Но на такой поступок его не мог склонить даже страх. |
| Almost all the hotels occupied by the English in Brussels face the Parc, and Jos wandered irresolutely about in this quarter, with crowds of other people, oppressed as he was by fear and curiosity. Some families he saw more happy than himself, having discovered a team of horses, and rattling through the streets in retreat; others again there were whose case was like his own, and who could not for any bribes or entreaties procure the necessary means of flight. Amongst these would-be fugitives, Jos remarked the Lady Bareacres and her daughter, who sate in their carriage in the porte-cochere of their hotel, all their imperials packed, and the only drawback to whose flight was the same want of motive power which kept Jos stationary. | Почти все гостиницы, занятые англичанами в Брюсселе, выходили в парк, и Джоз нерешительно бродил по этому кварталу в толпе других людей, охваченных, как и он, страхом и любопытством. Он видел семейства, которым повезло больше, чем ему, - они раздобыли себе лошадей и с грохотом выезжали из города. Другие же, как и он сам, несмотря ни на какие взятки или просьбы, не могли достать себе необходимые средства передвижения. Среди этих незадачливых беглецов Джоз заметил леди Бейракрс с дочерью: они сидели в своем экипаже в воротах гостиницы, все их имущество было погружено, и единственным препятствием к их отъезду было то же отсутствие движущей силы, которое приковало к месту и Джоза. |
| Rebecca Crawley occupied apartments in this hotel; and had before this period had sundry hostile meetings with the ladies of the Bareacres family. My Lady Bareacres cut Mrs. Crawley on the stairs when they met by chance; and in all places where the latter's name was mentioned, spoke perseveringly ill of her neighbour. The Countess was shocked at the familiarity of General Tufto with the aide-de-camp's wife. The Lady Blanche avoided her as if she had been an infectious disease. Only the Earl himself kept up a sly occasional acquaintance with her, when out of the jurisdiction of his ladies. | Ребекка Кроули занимала помещение в той же гостинице, и у нее установились самые холодные отношения с дамами семейства Бейракрс. Миледи Бейракрс делала вид, что не замечает миссис Кроули, когда они встречались на лестнице, и везде, где упоминалось ее имя, неизменно плохо отзывалась о своей соседке. Графиню шокировала слишком близкая дружба генерала Тафто с женой его адъютанта. Леди Бланш избегала Ребекки, как зачумленной. Только сам граф тайком поддерживал с нею знакомство, когда оказывался вне юрисдикции своих дам. |
| Rebecca had her revenge now upon these insolent enemies. If became known in the hotel that Captain Crawley's horses had been left behind, and when the panic began, Lady Bareacres condescended to send her maid to the Captain's wife with her Ladyship's compliments, and a desire to know the price of Mrs. Crawley's horses. Mrs. Crawley returned a note with her compliments, and an intimation that it was not her custom to transact bargains with ladies' maids. | Теперь Ребекка могла отомстить этим дерзким врагам. В гостинице стало известно, что капитан Кроули оставил своих лошадей, и, когда началась паника, леди Бейракрс снизошла до того, что послала горничную к жене капитана с приветом от ее милости и с поручением узнать, сколько стоят лошади миссис Кроули. Миссис Кроули ответила запиской, где свидетельствовала свое почтение и заявляла, что не привыкла заключать сделки с горничными. |
| This curt reply brought the Earl in person to Becky's apartment; but he could get no more success than the first ambassador. | Этот короткий ответ заставил графа самолично посетить апартаменты Бекки. Но и он добился не большего успеха. |
| "Send a lady's maid to ME!" Mrs. Crawley cried in great anger; "why didn't my Lady Bareacres tell me to go and saddle the horses! Is it her Ladyship that wants to escape, or her Ladyship's femme de chambre?" And this was all the answer that the Earl bore back to his Countess. | - Посылать ко мне горничную! - гневно кричала миссис Кроули. - Может быть, миледи еще прикажет мне оседлать лошадей? Кто желает бежать из Брюсселя, леди Бейракрс или ее femme de chambre? - И это был весь ответ, который граф принес своей супруге. |
| What will not necessity do? The Countess herself actually came to wait upon Mrs. Crawley on the failure of her second envoy. She entreated her to name her own price; she even offered to invite Becky to Bareacres House, if the latter would but give her the means of returning to that residence. Mrs. Crawley sneered at her. | Чего не сделаешь в крайности! После неудачи второго посланца графиня сама отправилась к миссис Кроули. Она умоляла Бекки назначить цену; она даже пригласила Бекки в Бейракрс-Хаус, если та даст ей возможность туда вернуться. Миссис Кроули только усмехнулась. |
| "I don't want to be waited on by bailiffs in livery," she said; "you will never get back though most probably--at least not you and your diamonds together. The French will have those They will be here in two hours, and I shall be half way to Ghent by that time. I would not sell you my horses, no, not for the two largest diamonds that your Ladyship wore at the ball." | - Я не желаю, чтобы мне прислуживали судебные исполнители в ливреях, - заявила она, - да вы, вероятно, никогда и не вернетесь, по крайней мере, с брильянтами. Они останутся французам. Французы будут здесь через два часа, а я к тому времени уже проеду полдороги до Гента. Нет, я не продам вам лошадей даже за два самых крупных брильянта, которые ваша милость надевала на бал. |
| Lady Bareacres trembled with rage and terror. The diamonds were sewed into her habit, and secreted in my Lord's padding and boots. | Леди Бейракрс задрожала от ярости и страха. Брильянты были зашиты у нее в платье и в подкладке сюртука милорда, а часть их спрятана в его сапогах. |
| "Woman, the diamonds are at the banker's, and I WILL have the horses," she said. | - Мои брильянты у банкира, бесстыжая вы особа! И лошадей я добуду! - сказала она. |
| Rebecca laughed in her face. The infuriate Countess went below, and sate in her carriage; her maid, her courier, and her husband were sent once more through the town, each to look for cattle; and woe betide those who came last! Her Ladyship was resolved on departing the very instant the horses arrived from any quarter--with her husband or without him. | Ребекка рассмеялась ей в лицо. Взбешенная графиня сошла во двор и уселась в карету: ее горничная, курьер и супруг еще раз были разосланы по всему городу отыскивать лошадей, - и плохо пришлось тому из них, кто вернулся последним! Ее милость решила уехать тотчас же, как только откуда-нибудь достанут лошадей, - все равно, с супругом или без него. |
| Rebecca had the pleasure of seeing her Ladyship in the horseless carriage, and keeping her eyes fixed upon her, and bewailing, in the loudest tone of voice, the Countess's perplexities. | Ребекка с удовольствием глядела из окна на графиню, сидевшую в экипаже без лошадей; устремив на нее взгляд, она громко выражала свое сочувствие по поводу затруднительного положения, в которое попала ее милость. |
| "Not to be able to get horses!" she said, "and to have all those diamonds sewed into the carriage cushions! What a prize it will be for the French when they come!--the carriage and the diamonds, I mean; not the lady!" | - Не найти лошадей! - говорила она. - И это в то время, когда все брильянты зашиты в подушках кареты! Какая богатая добыча достанется французам, когда они придут сюда! Я имею в виду карету и брильянты, а не миледи. |
| She gave this information to the landlord, to the servants, to the guests, and the innumerable stragglers about the courtyard. Lady Bareacres could have shot her from the carriage window. | Все это она вслух сообщала хозяину гостиницы, слугам, постояльцам и бесчисленным зевакам, толпившимся во дворе. Леди Бейракрс готова была застрелить ее из окна кареты. |
| It was while enjoying the humiliation of her enemy that Rebecca caught sight of Jos, who made towards her directly he perceived her. | Наслаждаясь унижением своего врага, Ребекка заметила Джоза, который тотчас направился к ней, как только ее увидел. |
| That altered, frightened, fat face, told his secret well enough. He too wanted to fly, and was on the look-out for the means of escape. "HE shall buy my horses," thought Rebecca, "and I'll ride the mare." | Его изменившееся, испуганное жирное лицо сразу выдало ей его тайну. Он также хотел бежать и искал способа осуществить свое желание. |
| Jos walked up to his friend, and put the question for the hundredth time during the past hour, "Did she know where horses were to be had?" | "Вот кто купит моих лошадей, - подумала Ребекка, - а я уеду на своей кобыле". Джоз подошел к ней и в сотый раз в течение этого часа задал вопрос: не знает ли она, где можно достать лошадей? |
| "What, YOU fly?" said Rebecca, with a laugh. "I thought you were the champion of all the ladies, Mr. Sedley." | - Что это, и вы хотите бежать? - сказала со смехом Ребекка. - А я-то думала, что вы защитник всех женщин, мистер Седли. |
| "I--I'm not a military man," gasped he. | - Я... я... не военный человек, - пробормотал он, задыхаясь. |
| "And Amelia?--Who is to protect that poor little sister of yours?" asked Rebecca. "You surely would not desert her?" | - А Эмилия?.. Кто будет охранять вашу бедную сестричку? - продолжала Ребекка. - Неужели вы решаетесь ее покинуть? |
| "What good can I do her, suppose--suppose the enemy arrive?" Jos answered. "They'll spare the women; but my man tells me that they have taken an oath to give no quarter to the men--the dastardly cowards." | - Какую пользу я могу ей принести в случае... в случае, если придет неприятель? - возразил Джоз. - Женщин они пощадят, но мой слуга сказал, что мужчинам они поклялись не давать пощады... мерзавцы! |
| "Horrid!" cried Rebecca, enjoying his perplexity. | - Ужасно! - воскликнула Ребекка, наслаждаясь его растерянностью. |
| "Besides, I don't want to desert her," cried the brother. "She SHAN'T be deserted. There is a seat for her in my carriage, and one for you, dear Mrs. Crawley, if you will come; and if we can get horses--" sighed he-- | - Да я и не хочу покидать ее, - продолжал заботливый брат. - Она не будет покинута. Для нее найдется место в моем экипаже, и для вас так же, дорогая миссис Кроули, если вы пожелаете ехать... и если мы достанем лошадей! - вздохнул он. |
| "I have two to sell," the lady said. | - У меня есть пара лошадей, которую я могу продать, - сказала Ребекка. |
| Jos could have flung himself into her arms at the news. | Джоз чуть не бросился ей на шею. |
| "Get the carriage, Isidor," he cried; "we've found them--we have found them." | - Выкатывайте коляску, Исидор! - закричал он. - Мы нашли... мы нашли лошадей. |
| My horses never were in harness," added the lady. "Bullfinch would kick the carriage to pieces, if you put him in the traces." | - Мои лошади никогда не ходили в упряжи, - прибавила миссис Кроули. - Снегирь разобьет экипаж вдребезги, если вы его запряжете. |
| "But he is quiet to ride?" asked the civilian. | - А под седлом он смирен? - спросил чиновник. |
| "As quiet as a lamb, and as fast as a hare," answered Rebecca. | - Смирен, как ягненок, и быстр, как заяц, - ответила Ребекка. |
| "Do you think he is up to my weight?" Jos said. | - Как вы думаете, выдержит он мой вес? - продолжал Джоз. |
| He was already on his back, in imagination, without ever so much as a thought for poor Amelia. What person who loved a horse-speculation could resist such a temptation? | Он уже видел себя мысленно на лошади, совершенно забыв о бедной Эмилии. Да и какой любитель лошадей мог бы устоять перед подобным соблазном! |
| In reply, Rebecca asked him to come into her room, whither he followed her quite breathless to conclude the bargain. Jos seldom spent a half-hour in his life which cost him so much money. Rebecca, measuring the value of the goods which she had for sale by Jos's eagerness to purchase, as well as by the scarcity of the article, put upon her horses a price so prodigious as to make even the civilian draw back. "She would sell both or neither," she said, resolutely. Rawdon had ordered her not to part with them for a price less than that which she specified. Lord Bareacres below would give her the same money--and with all her love and regard for the Sedley family, her dear Mr. Joseph must conceive that poor people must live--nobody, in a word, could be more affectionate, but more firm about the matter of business. | Ребекка в ответ пригласила его к себе в комнату, куда он последовал за нею, задыхаясь от нетерпения заключить сделку. Едва ли какие-нибудь другие полчаса в жизни Джоза стоили ему столько денег. Ребекка, исчислив стоимостью своего товара в соответствии с нетерпением покупателя и с нехваткой оного товара на рынке, заломила за лошадей такую цену, что даже Джоз отшатнулся. Она продаст обеих или вовсе не будет продавать, заявила она решительно. Родон запретил их отдавать за меньшую цену, чем она назначила. Лорд Бейракрс с удовольствием даст ей эти деньги; и при всей ее любви и уважении к семейству Седли, дорогой мистер Джозеф должен понять, что бедным людям тоже надо жить, - словом, никто на свете не мог бы быть любезнее и в то же время более твердо стоять на своем. |
| Jos ended by agreeing, as might be supposed of him. The sum he had to give her was so large that he was obliged to ask for time; so large as to be a little fortune to Rebecca, who rapidly calculated that with this sum, and the sale of the residue of Rawdon's effects, and her pension as a widow should he fall, she would now be absolutely independent of the world, and might look her weeds steadily in the face. | Как и следовало ожидать, Джоз кончил тем, что согласился. Сумма, которую он должен был заплатить, была так велика, что ему пришлось просить отсрочки, так велика, что представляла для Ребекки целое маленькое состояние, и она быстро высчитала, что с этой суммой и с тем, что она выручит от продажи имущества Родона, да еще с ее вдовьей пенсией, в случае если муж будет убит, она окажется вполне обеспеченной и может твердо глядеть в лицо своей вдовьей доле. |
| Once or twice in the day she certainly had herself thought about flying. But her reason gave her better counsel. | Раз или два в этот день она и сама подумывала об отъезде. Но рассудок подсказывал более здравое решение. |
| "Suppose the French do come," thought Becky, "what can they do to a poor officer's widow? Bah! the times of sacks and sieges are over. We shall be let to go home quietly, or I may live pleasantly abroad with a snug little income." | "Предположим, французы придут, - думала Бекки, - что они могут сделать бедной офицерской вдове? Ведь времена осад и разграбления городов миновали. Нас спокойно отпустят по домам, или я смогу недурно жить за границей на свой скромный доход". |
| Meanwhile Jos and Isidor went off to the stables to inspect the newly purchased cattle. Jos bade his man saddle the horses at once. He would ride away that very night, that very hour. And he left the valet busy in getting the horses ready, and went homewards himself to prepare for his departure. It must be secret. He would go to his chamber by the back entrance. He did not care to face Mrs. O'Dowd and Amelia, and own to them that he was about to run. | Между тем Джоз и Исидор отправились в конюшню посмотреть купленных лошадей. Джоз приказал немедленно оседлать их: он уедет сейчас же, в эту же ночь. И он оставил слугу седлать лошадей, а сам пошел домой собираться. Отъезд нужно держать в тайне; он пройдет в свою спальню с заднего хода. Ему не хотелось встречаться с миссис О'Дауд и Эмилией и сообщать им, что он задумал бежать. |
| By the time Jos's bargain with Rebecca was completed, and his horses had been visited and examined, it was almost morning once more. But though midnight was long passed, there was no rest for the city; the people were up, the lights in the houses flamed, crowds were still about the doors, and the streets were busy. Rumours of various natures went still from mouth to mouth: one report averred that the Prussians had been utterly defeated; another that it was the English who had been attacked and conquered: a third that the latter had held their ground. This last rumour gradually got strength. No Frenchmen had made their appearance. Stragglers had come in from the army bringing reports more and more favourable: at last an aide-de-camp actually reached Brussels with despatches for the Commandant of the place, who placarded presently through the town an official announcement of the success of the allies at Quatre Bras, and the entire repulse of the French under Ney after a six hours' battle. The aide-de-camp must have arrived sometime while Jos and Rebecca were making their bargain together, or the latter was inspecting his purchase. When he reached his own hotel, he found a score of its numerous inhabitants on the threshold discoursing of the news; there was no doubt as to its truth. And he went up to communicate it to the ladies under his charge. He did not think it was necessary to tell them how he had intended to take leave of them, how he had bought horses, and what a price he had paid for them. | Пока совершалась сделка Джоза с Ребеккой, пока осматривали лошадей, прошла добрая половина ночи. Но, хотя полночь давно миновала, город не успокоился: все были на ногах, в домах горели огни, около дверей толпился народ, на улицах не прекращалась суматоха. Самые разноречивые слухи передавались из уст в уста: одни утверждали, что пруссаки разбиты; другие говорили, что атакованы и побеждены англичане; третьи - что англичане твердо удерживают свои позиции. Последний слух передавался все упорнее. Французы не появлялись. Отставшие солдаты приходили из армии, принося все более и более благоприятные вести. Наконец в Брюссель прибыл адъютант с донесением коменданту, который тотчас расклеил по городу афиши, сообщавшие об успехах союзников у Катр-Бра и о том, что французы под командой Нея отброшены после шестичасового боя. Адъютант, вероятно, прибыл в то время, когда Ребекка и Джоз совершали свою сделку или когда последний осматривал свою покупку. Когда Джоз вернулся к себе, многочисленные обитатели дома толпились у крыльца, обсуждая последние новости: не было никакого сомнения в их достоверности. И Джоз отправился наверх сообщить приятное известие дамам, бывшим на его попечении. Он не счел нужным сообщить им ни о том, что собирался их покинуть, ни о том, как он купил лошадей и какую цену заплатил за них. |
| But success or defeat was a minor matter to them, who had only thought for the safety of those they loved. Amelia, at the news of the victory, became still more agitated even than before. She was for going that moment to the army. She besought her brother with tears to conduct her thither. Her doubts and terrors reached their paroxysm; and the poor girl, who for many hours had been plunged into stupor, raved and ran hither and thither in hysteric insanity-- a piteous sight. No man writhing in pain on the hard-fought field fifteen miles off, where lay, after their struggles, so many of the brave--no man suffered more keenly than this poor harmless victim of the war. Jos could not bear the sight of her pain. He left his sister in the charge of her stouter female companion, and descended once more to the threshold of the hotel, where everybody still lingered, and talked, and waited for more news. | Победа или поражение было, однако, делом второстепенным для тех, чьи мысли целиком были заняты судьбою любимых. Эмилия, услышав о победе, еще более взволновалась. Она готова была сейчас же ехать в армию и слезно умоляла брата проводить ее туда. Ее страхи и сомнения достигли высшей степени. Бедняжка, в течение нескольких часов бывшая словно в столбняке, теперь металась как безумная, - поистине жалкое зрелище! Ни один мужчина, жестоко раненный в пятнадцати милях от города, на поле битвы, где полегло столько храбрых, - ни один мужчина не страдал больше, чем она, - бедная, невинная жертва войны. Джоз не мог вынести ее страданий. Он оставил сестру на попечении ее более мужественной подруги и снова спустился на крыльцо, где толпа все стояла, разговаривая и ожидая новостей. |
| It grew to be broad daylight as they stood here, and fresh news began to arrive from the war, brought by men who had been actors in the scene. Wagons and long country carts laden with wounded came rolling into the town; ghastly groans came from within them, and haggard faces looked up sadly from out of the straw. Jos Sedley was looking at one of these carriages with a painful curiosity--the moans of the people within were frightful--the wearied horses could hardly pull the cart. | Уже совсем рассвело, а толпа не расходилась, и с поля сражения начали прибывать новые известия, доставленные самими участниками трагедии. В город одна за другой въезжали телеги, нагруженные ранеными; из них неслись душераздирающие стоны, и измученные лица печально выглядывали из соломы. Джоз Седли с мучительным любопытством устремил взгляд на одну из этих повозок, - стоны, доносившиеся из нее, были ужасны; усталые лошади с трудом тащили телегу. |
| "Stop! stop!" a feeble voice cried from the straw, and the carriage stopped opposite Mr. Sedley's hotel. | - Стой! Стой! - раздался из соломы слабый голос, и телега остановилась около дома мистера Седли. |
| "It is George, I know it is!" cried Amelia, rushing in a moment to the balcony, with a pallid face and loose flowing hair. It was not George, however, but it was the next best thing: it was news of him. | - Это он! Я знаю, это Джордж! - закричала Эмилия и бросилась на балкон, бледная как смерть, с развевающимися волосами. Однако это был не Джордж, но то, что ближе всего было с ним связано, - известия о нем. |
| It was poor Tom Stubble, who had marched out of Brussels so gallantly twenty-four hours before, bearing the colours of the regiment, which he had defended very gallantly upon the field. A French lancer had speared the young ensign in the leg, who fell, still bravely holding to his flag. At the conclusion of the engagement, a place had been found for the poor boy in a cart, and he had been brought back to Brussels. | Это был бедный Том Стабл, двадцать четыре часа тому назад так доблестно выступивший из Брюсселя, неся полковое знамя, которое он мужественно защищал на поле битвы. Французский улан ранил юного прапорщика в ногу пикой; падая, он крепко прижал к себе знамя. По окончании сражения бедному мальчику нашлось место в повозке, и он был доставлен обратно в Брюссель. |
| "Mr. Sedley, Mr. Sedley!" cried the boy, faintly, and Jos came up almost frightened at the appeal. He had not at first distinguished who it was that called him. | - Мистер Седли! Мистер Седли! - чуть слышно звал он, и Джоз, испуганный, подошел на его зов. Он сначала не мог узнать, кто его зовет. |
| Little Tom Stubble held out his hot and feeble hand. | Маленький Том Стабл протянул из повозки свою горячую, слабую руку. |
| "I'm to be taken in here," he said. "Osborne--and--and Dobbin said I was; and you are to give the man two napoleons: my mother will pay you." | - Меня примут здесь, - проговорил он. - Осборн и... и Доббин говорили, что меня примут... Дайте этому человеку два наполеондора. Мама вам отдаст. |
| This young fellow's thoughts, during the long feverish hours passed in the cart, had been wandering to his father's parsonage which he had quitted only a few months before, and he had sometimes forgotten his pain in that delirium. | Во время долгих мучительных часов, проведенных и телеге, мысли юноши уносились в дом его отца-священника, который он покинул всего несколько месяцев назад, и в бреду он временами забывал о своих страданиях. |
| The hotel was large, and the people kind, and all the inmates of the cart were taken in and placed on various couches. The young ensign was conveyed upstairs to Osborne's quarters. Amelia and the Major's wife had rushed down to him, when the latter had recognised him from the balcony. You may fancy the feelings of these women when they were told that the day was over, and both their husbands were safe; in what mute rapture Amelia fell on her good friend's neck, and embraced her; in what a grateful passion of prayer she fell on her knees, and thanked the Power which had saved her husband. | Дом был велик, обитатели его добры: все раненые из этой повозки были перенесены в комнаты и размещены по кроватям. Юного прапорщика внесли наверх, в помещение Осборнов. Эмилия и жена майора кинулись к нему, как только узнали его с балкона. Можете представить себе чувства обеих женщин, когда им сказали, что сражение окончено и что их мужья живы. С каким безмолвным восторгом Эмилия бросилась на шею своей доброй подруге и обняла ее и в каком страстном порыве она упала на колени и благодарила всевышнего за спасение ее мужа! |
| Our young lady, in her fevered and nervous condition, could have had no more salutary medicine prescribed for her by any physician than that which chance put in her way. She and Mrs. O'Dowd watched incessantly by the wounded lad, whose pains were very severe, and in the duty thus forced upon her, Amelia had not time to brood over her personal anxieties, or to give herself up to her own fears and forebodings after her wont. The young patient told in his simple fashion the events of the day, and the actions of our friends of the gallant --th. They had suffered severely. They had lost very many officers and men. The Major's horse had been shot under him as the regiment charged, and they all thought that O'Dowd was gone, and that Dobbin had got his majority, until on their return from the charge to their old ground, the Major was discovered seated on Pyramus's carcase, refreshing him-self from a case-bottle. It was Captain Osborne that cut down the French lancer who had speared the ensign. Amelia turned so pale at the notion, that Mrs. O'Dowd stopped the young ensign in this story. And it was Captain Dobbin who at the end of the day, though wounded himself, took up the lad in his arms and carried him to the surgeon, and thence to the cart which was to bring him back to Brussels. And it was he who promised the driver two louis if he would make his way to Mr. Sedley's hotel in the city; and tell Mrs. Captain Osborne that the action was over, and that her husband was unhurt and well. | Нашей молоденькой леди, в ее лихорадочном, нервном состоянии, никакой врач не мог бы прописать более целебного лекарства, чем то, которое послал ей случай. Она и миссис О'Дауд неустанно дежурили у постели раненого юноши, который тяжко страдал. Обязанности, возложенные на нее судьбой, не давали Эмилии времени размышлять о своих личных тревогах или предаваться, как она имела обыкновение, страхам и мрачным предчувствиям. Юноши просто и без прикрас рассказал им о событиях дня и подвигах наших друзей из доблестного *** полка. Они сильно пострадали. Они потеряли много офицеров и солдат. Во время атаки под майором была убита лошадь, и все думали, что он погиб и что Доббину придется, по старшинству, заменить его; и только после атаки, при возвращении на старые позиции, нашли майора, который сидел на трупе Пирама и подкреплялся из своей походной фляжки. Капитан Осборн сразил французского улана, ранившего прапорщика в ногу. (Эмилия так побледнела при этом сообщении, что миссис О'Дауд велела рассказчику замолчать.) А капитан Доббин в конце дня, хотя сам был ранен, взял юношу на руки и отнес его к врачу, а оттуда на повозку, которая должна была отвезти его в Брюссель. Это Доббин обещал вознице два золотых, если тот доставит раненого в город, к дому мистера Седли, и скажет жене капитана Осборна, что сражение окончено и что муж ее цел и невредим. |
| "Indeed, but he has a good heart that William Dobbin," Mrs. O'Dowd said, "though he is always laughing at me." | - А право, у этого Уильяма Доббина предоброе сердце, - сказала миссис О'Дауд, - хотя он всегда насмехается надо мной. |
| Young Stubble vowed there was not such another officer in the army, and never ceased his praises of the senior captain, his modesty, his kindness, and his admirable coolness in the field. To these parts of the conversation, Amelia lent a very distracted attention: it was only when George was spoken of that she listened, and when he was not mentioned, she thought about him. | Юный Стабл клялся, что другого такого офицера нет в армии, и не переставал хвалить старшего капитана, его скромность, доброту и его удивительное хладнокровие на поле битвы. К этим его словам Эмилия отнеслась рассеянно, - она слушала внимательно лишь тогда, когда речь заходила о Джордже, а когда имя его не упоминалось, она думала о нем. |
| In tending her patient, and in thinking of the wonderful escapes of the day before, her second day passed away not too slowly with Amelia. There was only one man in the army for her: and as long as he was well, it must be owned that its movements interested her little. All the reports which Jos brought from the streets fell very vaguely on her ears; though they were sufficient to give that timorous gentleman, and many other people then in Brussels, every disquiet. The French had been repulsed certainly, but it was after a severe and doubtful struggle, and with only a division of the French army. The Emperor, with the main body, was away at Ligny, where he had utterly annihilated the Prussians, and was now free to bring his whole force to bear upon the allies. The Duke of Wellington was retreating upon the capital, and a great battle must be fought under its walls probably, of which the chances were more than doubtful. The Duke of Wellington had but twenty thousand British troops on whom he could rely, for the Germans were raw militia, the Belgians disaffected, and with this handful his Grace had to resist a hundred and fifty thousand men that had broken into Belgium under Napoleon. Under Napoleon! What warrior was there, however famous and skilful, that could fight at odds with him? | В заботах о раненом прапорщике и в мыслях о чудесном спасении Джорджа второй день тянулся для Эмилии не так томительно долго. Для нее во всей армии существовал только один человек; и пока он был невредим, ход военных действий, надо признаться, мало интересовал ее. Известия, которые Джоз приносил с улицы, лишь смутно доходили до ее ушей, хотя этих известий было достаточно, чтобы встревожить нашего робкого джентльмена и многих других в Брюсселе. Конечно, французы отброшены, но отброшены после трудного, жестокого боя, в котором к тому же участвовала только одна французская дивизия. Император с главными силами находится около Линьи, где он наголову разбил пруссаков, и теперь может бросить все свои войска против союзников. Герцог Веллингтон отступает к столице и под ее стенами, вероятно, даст большое сражение, исход которого более чем сомнителен. Все, на что он может рассчитывать, это двадцать тысяч английских солдат, потому что немецкие войска состоят из плохо обученных ополченцев, а бельгийцы весьма ненадежны. И с этой горстью его светлость должен противостоять ста пятидесяти тысячам, которые вторглись в Бельгию под командой Наполеона. Наполеона! Какой полководец, как бы знаменит и искусен он ни был, может устоять в борьбе с ним? |
| Jos thought of all these things, and trembled. So did all the rest of Brussels--where people felt that the fight of the day before was but the prelude to the greater combat which was imminent. One of the armies opposed to the Emperor was scattered to the winds already. The few English that could be brought to resist him would perish at their posts, and the conqueror would pass over their bodies into the city. Woe be to those whom he found there! Addresses were prepared, public functionaries assembled and debated secretly, apartments were got ready, and tricoloured banners and triumphal emblems manufactured, to welcome the arrival of His Majesty the Emperor and King. | Джоз думал обо всем этом и трепетал. Так же чувствовали себя и другие жители Брюсселя, ибо все знали, что сражение предыдущего дня было только прелюдией к неизбежной решительной битве. Одна из армий, действовавших против императора, уже рассеяна. Немногочисленный отряд англичан, который попытается оказать ему сопротивление, погибнет на своем посту, и победитель по трупам павших войдет в город. Горе тем, кого он там застанет! Уже были сочинены приветственные адреса, должностные лица втайне собирались для совещаний, готовились помещения и кроились трехцветные флаги и победные эмблемы, чтобы приветствовать прибытие его величества императора и короля. |
| The emigration still continued, and wherever families could find means of departure, they fled. When Jos, on the afternoon of the 17th of June, went to Rebecca's hotel, he found that the great Bareacres' carriage had at length rolled away from the porte- cochere. The Earl had procured a pair of horses somehow, in spite of Mrs. Crawley, and was rolling on the road to Ghent. Louis the Desired was getting ready his portmanteau in that city, too. It seemed as if Misfortune was never tired of worrying into motion that unwieldy exile. | Бегство жителей все продолжалось, одно семейство за другим, разыскав экипаж и лошадей, покидало город. Когда Джоз 17 июня явился в гостиницу к Ребекке, он увидал, что большая карета Бейракрсов уехала наконец со двора: граф каким-то образом раздобыл пару лошадей без помощи миссис Кроули и катил теперь по дороге в Гент. Людовик Желанный в этом же городе упаковывал свой porte-manteau {Чемодан (франц.).}. Казалось, злая судьба никогда не устанет преследовать этого незадачливого изгнанника. |
| Jos felt that the delay of yesterday had been only a respite, and that his dearly bought horses must of a surety be put into requisition. His agonies were very severe all this day. As long as there was an English army between Brussels and Napoleon, there was no need of immediate flight; but he had his horses brought from their distant stables, to the stables in the court-yard of the hotel where he lived; so that they might be under his own eyes, and beyond the risk of violent abduction. Isidor watched the stable-door constantly, and had the horses saddled, to be ready for the start. He longed intensely for that event. | Джоз чувствовал, что вчерашняя передышка была только временной и что ему, конечно, скоро пригодятся его дорого купленные лошади. Весь этот день его терзания были ужасны. Пока между Брюсселем и Наполеоном стояла английская армия, не было необходимости в немедленном бегстве, но все-таки Джоз перевел своих лошадей из отдаленной конюшни в другую, во дворе его дома, чтобы они были у него на глазах и не подвергались опасности похищения. Исидор зорко следил за дверью конюшни и держал лошадей оседланными, чтобы можно было выехать в любую минуту. Он ждал этой минуты с великим нетерпением. |
| After the reception of the previous day, Rebecca did not care to come near her dear Amelia. She clipped the bouquet which George had brought her, and gave fresh water to the flowers, and read over the letter which he had sent her. | После приема, который Ребекка встретила накануне, у нее не было желания навещать свою дорогую Эмилию. Она подрезала стебли у букета, который преподнес ей Джордж, сменила в стакане воду и перечла записку, которую получила от него. |
| "Poor wretch," she said, twirling round the little bit of paper in her fingers, "how I could crush her with this!--and it is for a thing like this that she must break her heart, forsooth--for a man who is stupid--a coxcomb--and who does not care for her. My poor good Rawdon is worth ten of this creature." And then she fell to thinking what she should do if--if anything happened to poor good Rawdon, and what a great piece of luck it was that he had left his horses behind. | - Бедняжка, - сказала она, вертя в руках записку, - как бы я могла сразить ее этим! И из-за такого ничтожества она разбивает себе сердце, - ведь он дурак, самодовольный фат, и даже не любит ее. Мой бедный, добрый Родон в десять раз лучше! - И она принялась думать о том, что ей делать, если... если что-либо случится с бедным, добрым Родоном, и какое счастье, что он оставил ей лошадей. |
| In the course of this day too, Mrs. Crawley, who saw not without anger the Bareacres party drive off, bethought her of the precaution which the Countess had taken, and did a little needlework for her own advantage; she stitched away the major part of her trinkets, bills, and bank-notes about her person, and so prepared, was ready for any event--to fly if she thought fit, or to stay and welcome the conqueror, were he Englishman or Frenchman. And I am not sure that she did not dream that night of becoming a duchess and Madame la Marechale, while Rawdon wrapped in his cloak, and making his bivouac under the rain at Mount Saint John, was thinking, with all the force of his heart, about the little wife whom he had left behind him. | Ближе к вечеру миссис Кроули, не без гнева наблюдавшая отъезд Бейракрсов, вспомнила о мерах предосторожности, принятых графиней, и сама занялась рукоделием. Она зашила большую часть своих драгоценностей, векселей и банковых билетов в платье и теперь была готова ко всему - бежать, если она это найдет нужным, или остаться и приветствовать победителя, будь то англичанин или француз. И я не уверен, что она в эту ночь не мечтала сделаться герцогиней и Madame la Marechale {Супругой маршала (франц.).}, в то время как Родон на Мон-Сен-Жанском биваке, завернувшись в плащ, под проливным дождем, только и думал, что об оставшейся в городе малютке-жене. |
| The next day was a Sunday. And Mrs. Major O'Dowd had the satisfaction of seeing both her patients refreshed in health and spirits by some rest which they had taken during the night. She herself had slept on a great chair in Amelia's room, ready to wait upon her poor friend or the ensign, should either need her nursing. When morning came, this robust woman went back to the house where she and her Major had their billet; and here performed an elaborate and splendid toilette, befitting the day. And it is very possible that whilst alone in that chamber, which her husband had inhabited, and where his cap still lay on the pillow, and his cane stood in the corner, one prayer at least was sent up to Heaven for the welfare of the brave soldier, Michael O'Dowd. | Следующий день был воскресенье. Миссис О'Дауд с удовлетворением убедилась, что после короткого ночного отдыха оба ее пациента чувствуют себя лучше. Сама она спала в большом кресле в комнате Эмилии, готовая вскочить по первому же зову, если ее бедной подруге или раненому прапорщику понадобится помощь. Когда наступило утро, эта неутомимая женщина отправилась в дом, где они с майором стояли на квартире, и тщательно принарядилась, как и подобало в праздничный день. И весьма вероятно, что, пока миссис О'Дауд оставалась одна в той комнате, где спал ее супруг и где его ночной колпак все еще лежал на подушке, а трость стояла в углу, - горячая молитва вознеслась к небесам о спасении храброго солдата Майкла О'Дауда. |
| When she returned she brought her prayer-book with her, and her uncle the Dean's famous book of sermons, out of which she never failed to read every Sabbath; not understanding all, haply, not pronouncing many of the words aright, which were long and abstruse-- for the Dean was a learned man, and loved long Latin words--but with great gravity, vast emphasis, and with tolerable correctness in the main. How often has my Mick listened to these sermons, she thought, and me reading in the cabin of a calm! She proposed to resume this exercise on the present day, with Amelia and the wounded ensign for a congregation. The same service was read on that day in twenty thousand churches at the same hour; and millions of British men and women, on their knees, implored protection of the Father of all. | Когда она вернулась, она принесла с собой молитвенник и знаменитый том проповедей дядюшки-декана, который неизменно читала каждое воскресенье, быть может, не все понимая и далеко не все правильно произнося, - потому что декан был человек ученый и любил длинные латинские слова, - но с большой важностью, с выражением и в общем довольно точно. "Как часто мой Мик слушал эти проповеди, - думала она, - когда я читала их в каюте во время штиля!" Теперь она решила познакомить с ним паству, состоявшую из Эмилии и раненого прапорщика. Такое же богослужение совершалось в этот день и час в двадцати тысячах церквей, и миллионы англичан на коленях молили отца небесного о защите. |
| They did not hear the noise which disturbed our little congregation at Brussels. Much louder than that which had interrupted them two days previously, as Mrs. O'Dowd was reading the service in her best voice, the cannon of Waterloo began to roar. | Они не слышали грохота, который встревожил нашу маленькую паству в Брюсселе. Гораздо громче, чем те пугают, что взволновали их два дня назад, сейчас - когда миссис О'Дауд своим звучным голосом читала воскресную проповедь - загремели орудия Ватерлоо. |
| When Jos heard that dreadful sound, he made up his mind that he would bear this perpetual recurrence of terrors no longer, and would fly at once. He rushed into the sick man's room, where our three friends had paused in their prayers, and further interrupted them by a passionate appeal to Amelia. | Джоз, услышав эти зловещие раскаты, решил, что он не в силах больше терпеть такие ужасы и сейчас же уедет. Он влетел в комнату больного, где трое наших друзей только что прервали свои благочестивые занятия, и обратился со страстным призывом к Эмилии. |
| "I can't stand it any more, Emmy," he said; 'I won't stand it; and you must come with me. I have bought a horse for you--never mind at what price--and you must dress and come with me, and ride behind Isidor." | - Я не могу больше этого выносить, Эмми, - воскликнул он, - и не хочу! Ты должна ехать со мной. Я купил для тебя лошадь, - не спрашивай, сколько это стоило, - и ты должна сейчас же одеться и ехать со мною. Ты сядешь позади Исидора. |
| "God forgive me, Mr. Sedley, but you are no better than a coward," Mrs. O'Dowd said, laying down the book. | - Господи помилуй, мистер Седли, да вы действительно трус! - сказала миссис О'Дауд, отложив книгу. |
| "I say come, Amelia," the civilian went on; "never mind what she says; why are we to stop here and be butchered by the Frenchmen?" | - Я говорю - едем, Эмилия! - продолжал Джоз. - Не слушай ты ее! Зачем нам оставаться здесь и ждать, чтобы нас зарезали французы? |
| "You forget the --th, my boy," said the little Stubble, the wounded hero, from his bed--"and and you won't leave me, will you, Mrs. O'Dowd?" | - А как же *** полк, дружище? - спросил со своей постели Стабл, раненый герой. - И... и вы ведь не бросите меня здесь, миссис О'Дауд? |
| "No, my dear fellow," said she, going up and kissing the boy. "No harm shall come to you while I stand by. I don't budge till I get the word from Mick. A pretty figure I'd be, wouldn't I, stuck behind that chap on a pillion?" | - Нет, мой милый, - отвечала она, подходя к кровати и целуя юношу. - Ничего плохого с вами не будет, пока я возле вас. А я не двинусь с места, пока не получу приказа от Мика. И хороша бы я была, если бы уселась в седло позади такого молодца! |
| This image caused the young patient to burst out laughing in his bed, and even made Amelia smile. | Представив себе эту картину, раненый рассмеялся, и даже Эмилия улыбнулась. |
| "I don't ask her," Jos shouted out--"I don't ask that--that Irishwoman, but you Amelia; once for all, will you come?" | - Я и не приглашаю ее! - закричал Джоз. - Я прошу не эту... эту... ирландку, а тебя, Эмилия. В последний раз - поедешь ты или нет? |
| "Without my husband, Joseph?" Amelia said, with a look of wonder, and gave her hand to the Major's wife. Jos's patience was exhausted. | - Без моего мужа, Джозеф? - сказала Эмилия, удивленно взглянув на него и подавая руку жене майора. Терпение Джоза истощилось. |
| "Good-bye, then," he said, shaking his fist in a rage, and slamming the door by which he retreated. And this time he really gave his order for march: and mounted in the court-yard. Mrs. O'Dowd heard the clattering hoofs of the horses as they issued from the gate; and looking on, made many scornful remarks on poor Joseph as he rode down the street with Isidor after him in the laced cap. The horses, which had not been exercised for some days, were lively, and sprang about the street. Jos, a clumsy and timid horseman, did not look to advantage in the saddle. | - Тогда прощайте! - воскликнул он, яростно потрясая кулаком, и вышел, хлопнув дверью. На этот раз он действительно отдал приказ к отъезду и сел на лошадь. Миссис О'Дауд услышала стук копыт, когда всадники выезжали из ворот, и, выглянув в окно, сделала несколько презрительных замечаний по адресу бедного Джозефа, который ехал по улице, сопровождаемый Исидором в фуражке с галуном. Лошади, застоявшиеся за несколько последних дней, горячились и не слушались повода. Джоз, робкий и неуклюжий наездник, выглядел в седле отнюдь не авантажно. |
| "Look at him, Amelia dear, driving into the parlour window. Such a bull in a china-shop I never saw." | - Эмилия, дорогая, посмотрите, он собирается въехать в окно! Такого слона в посудной лавке я никогда еще не видела! |
| And presently the pair of riders disappeared at a canter down the street leading in the direction of the Ghent road, Mrs. O'Dowd pursuing them with a fire of sarcasm so long as they were in sight. | Вскоре оба всадника исчезли в конце улицы, в направлении Гентской дороги. Миссис О'Дауд преследовала их огнем насмешек, пока они не скрылись из виду. |
| All that day from morning until past sunset, the cannon never ceased to roar. It was dark when the cannonading stopped all of a sudden. | Весь этот день, с утра и до позднего вечера, не переставая грохотали пушки. Было уже темно, когда канонада вдруг прекратилась. |
| All of us have read of what occurred during that interval. The tale is in every Englishman's mouth; and you and I, who were children when the great battle was won and lost, are never tired of hearing and recounting the history of that famous action. Its remembrance rankles still in the bosoms of millions of the countrymen of those brave men who lost the day. They pant for an opportunity of revenging that humiliation; and if a contest, ending in a victory on their part, should ensue, elating them in their turn, and leaving its cursed legacy of hatred and rage behind to us, there is no end to the so-called glory and shame, and to the alternations of successful and unsuccessful murder, in which two high-spirited nations might engage. Centuries hence, we Frenchmen and Englishmen might be boasting and killing each other still, carrying out bravely the Devil's code of honour. | Все мы читали о том, что произошло в этот день. Рассказ этот постоянно на устах каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во времена знаменательной битвы, никогда не устаем слушать и повторять историю нашей славной победы. Память о ней до сих пор жжет сердца миллионам соотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпели поражение. Они только и ждут, как бы отомстить за унижение своей родины. И если новая война окончится для них победой и они, в свою очередь, возликуют, а нам достанется проклятое наследие ненависти и злобы, то не будет конца тому, что зовется славой и позором, не будет конца резне - удачной то для одной, то для другой стороны - между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы и англичане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуя самим дьяволом написанному кодексу чести. |
| All our friends took their share and fought like men in the great field. All day long, whilst the women were praying ten miles away, the lines of the dauntless English infantry were receiving and repelling the furious charges of the French horsemen. Guns which were heard at Brussels were ploughing up their ranks, and comrades falling, and the resolute survivors closing in. Towards evening, the attack of the French, repeated and resisted so bravely, slackened in its fury. They had other foes besides the British to engage, or were preparing for a final onset. It came at last: the columns of the Imperial Guard marched up the hill of Saint Jean, at length and at once to sweep the English from the height which they had maintained all day, and spite of all: unscared by the thunder of the artillery, which hurled death from the English line--the dark rolling column pressed on and up the hill. It seemed almost to crest the eminence, when it began to wave and falter. Then it stopped, still facing the shot. Then at last the English troops rushed from the post from which no enemy had been able to dislodge them, and the Guard turned and fled. | Все наши друзья геройски сражались в этой великой битве. Весь долгий день, пока женщины молились в десяти милях от поля боя, английская пехота стойко отражала яростные атаки французской конницы. Неприятельская артиллерия, грохот которой быт слышен в Брюсселе, косила ряды англичан, по когда одни падали, другие, уцелевшие, смыкались еще крепче. К вечеру бешенство французских атак, всякий раз встречавших столь же бешеное сопротивление, стало ослабевать, - либо внимание французов отвлекли другие враги, либо они готовились к последнему натиску. Вот он наконец начался; колонны императорской гвардии двинулись на плато Сен-Жан, чтобы одним ударом смести англичан с высот, которые они, несмотря ни на что, удерживали весь день; словно не слыша грома артиллерии, низвергавшей смерть с английских позиций, темная колонна, колыхаясь, подступала все ближе. Казалось, она вот-вот перехлестнет через гребень, но тут она внезапно дрогнула и заколебалась. Потом остановилась, но все еще грудью к выстрелам. И тут английские войска ринулись вперед со своих позиций, откуда неприятелю так и не удалось их выбить, и гвардия повернулась и бежала. |
| No more firing was heard at Brussels--the pursuit rolled miles away. Darkness came down on the field and city: and Amelia was praying for George, who was lying on his face, dead, with a bullet through his heart. | В Брюсселе уже не слышно было пальбы - преследование продолжалось на много миль дальше. Мрак опустился на поле сражения и на город; Эмилия молилась за Джорджа, а он лежал ничком - мертвый, с простреленным сердцем. |
|