стр.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Павел Комарницкий
Друг
Стеклянные волны лениво
накатываются на берег, бессильно лижут
песок, перемешанный с мусором.
Я бреду по берегу, пустынному и
безжизненному. Если не смотреть влево, где
начинаются ряды теплиц, а смотреть только
вправо, на бескрайнюю гладь океана, то можно
представить, что жизнь на планете ещё только
зародилась, или во всяком случае спит в
морской колыбели, даже не помышляя покуда о
выходе на сушу...
Я тяжко вздыхаю. Да, если бы модератор
узнал ход моих мыслей, он немедленно сдал бы
меня Санитарам, и я закончил бы свою
никчемную жизнь в зеве плазмотрона. Я болен,
психически болен, уж себе-то я могу в этом
признаться. Разве полноценный, нормальный
Истинно Разумный будет бессмысленно
таращится на морскую гладь? Его ум занят
мыслями о работе, и только о работе. Ну, и
ещё о карьере, разумеется, как награде за
хорошую работу...
И знаю я гораздо больше, чем положено
моему разряду. Например, откуда я знаю про
зарождение жизни? Ну то-то.
Двенадцатизначных номерных этому не учат.
Но и это ещё полбеды. Откуда в моей
голове возникают вот эти слова, ритмические,
щёлкающие звуки которых складываются в
единый завораживающий ритм? Никто так не
говорит, ни один нормальный Истинно
Разумный. Модератор как-то сказал, что
раньше, очень давно, подобный болезненный
строй мыслей встречался не так уж редко, и
назывался "стихоплётство". Таких индивидов
изолировали от общества, используя на
вспомогательных ручных работах, не требующих
квалификации. А потом, когда родильные
заводы заработали в полную силу, и нехватка
рабсилы сменилась её избытком, таких больных
стали милосердно уничтожать. Зачем мучиться
умственно неполноценным?
Да, я болен, я безнадёжно болен. Моя
болезнь никогда не позволит мне подняться
выше, и я так и умру обходчиком побережья,
двенадцатизначным, низшим из низших. Изо дня
в день слоняться вдоль вверенного участка,
чтобы иногда обнаружить выброшенный на берег
прозрачный бак, скользкий и упругий. Да,
иногда баки отрываются от ветхих якорных
тросов, и если ветер попутный, а служба
морского контроля неповоротлива, то их
выбрасывает на берег. Обнаружить и сообщить
старшему, вот и вся моя работа. И
вознаграждение соответственное - бутыль
пресной воды и миска каши, самой простой и
невкусной, необогащённой белком и даже без
вкусовых добавок. Просто сваренные
водоросли, вот эти самые, которые в баках
или в теплицах. Там тоже стоят такие же
баки, бесконечными рядами уходящие в
перспективу...
Нет, я вру. Мне повезло, мне очень
повезло с моей работой. Да, комбинезон мой
тускло-серый, мешковатый. Да, всё, что мне
положено - невеликая бутыль воды и миска
каши в день, башмаки и комбинезон раз в год
и место в углу ангара, на старом рваном
тряпье. Места на нарах мне не хватило... И
это тоже хорошо. Это начальник думает, что
унизил меня, лишив места не только на нарах,
но и под нарами, выбросив в ангар, как
ненужную ветошь. А на самом деле... У кого
ещё есть такая огромная спальня на одного?
Разве что у какого-нибудь Владыки,
Бессмертного, Носящего Имя. Сам-то старший
спит на таких же нарах, только одноярусных,
возле окошка. Да, и тумбочка у него есть, с
замком.
Зато у меня есть сокровище, о котором
никто не знает. Эту штуку я нашёл давно,
когда разбирали на лом старый пирс. Плоская
маленькая вещица, умещающаяся в кармане
комбинезона. Если бы нас тогда бросили на
разборку какого-нибудь городского здания, то
на выходе стражники обыскали бы, без
сомнения. А так... Ну что интересного можно
найти на старом заброшенном пирсе? И конвой,
как обычно, занялся любимым делом - нюхать
клей. Здесь все нюхают клей, это вторая
после драки забава низших разрядов.
Двенадцатизначные номерные не проходят
регулярного контроля интеллекта, как,
скажем, девятизначные, потому что считается,
что у двенадцатизначных никакого интеллекта
быть не может. Кстати, это недалеко от
истины - регулярное нюхание клея быстро
низводит до состояния полуразумного,
умеющего говорить, но не понимающего смысла
сказанного. Поэтому я никогда не нюхаю клей.
Впрочем, мне его и не предлагают.
Да, я достиг тут особого положения,
что ли. Даже на самом дне есть ямы, и я в
одной из них. Как именно я этого достиг?
Очень просто. Надо всего лишь тупо и
монотонно бубнить "Да, мой господин" на
любое обращённое к тебе замечание. И
желательно во время обращённой к тебе
начальственной речи, чтобы перебить её. Если
делать это часто и невпопад, начальство
теряет к тебе всякий интерес, и даже не
ругается, что является обычным развлечением
любого начальника. Тебя перестают замечать,
выбрасывают в проржавевший ангар, и ты
становишься как бы невидимым. ТЕБЯ НЕТ. И
пока другие обходчики играют в "чику", игру
отважных, или нюхают клей, или дерутся -
нормальные развлечения двенадцатизначных
номерных - ты СВОБОДЕН. Что такое СВОБОДА?
Да, это старинное слово, теперь так никто не
говорит, и само слово почти никто не помнит.
Свобода - это когда можешь делать всё, что
хочется, а не то, что тебе надо сделать,
потому что так приказал начальник. Или что
хотят твои коллеги, или... В общем, хорошая
это вещь - свобода.
За стеклянными стенками теплиц время
от времени улавливается копошение фигур в
блёкло-синих и серых комбинезонах. За то
время, пока я тут работаю, я ни разу не
видел, чтобы эти Истинно Разумные покинули
свои стеклянные клетки, хотя до моря тут
всего несколько шагов.
Я шагаю и шагаю вдоль берега. Четыре
тысячи девяносто шесть шагов - длина участка
каждого обходчика [у Истинно Разумных
шестнадцатиричная система счисления,
16х16х16 = 4096. Прим. авт.], и обойти
участок надо дважды за день. Шагомер в
кармане на штанине отсчитывает шаги, вечером
начальник суёт твой шагомер в прорезь
машины, и та решает, хорошо ты работал или
ленился. Если норма вышагана, получаешь воду
и миску каши, если нет - тридцать два удара
хлыстом и только потом воду и кашу. Не так
уж тяжело, если делать работу регулярно.
Конечно, многие коллеги - если не все -
делают иначе. Ложатся где-нибудь на песке и
качают ногой, а шагомер отмеряет. Или и
вовсе вынут из кармана на бедре маленькую
пластиковую коробочку, обовьют шнурком и
повесят на что-нибудь - кусок ржавой
проволоки, воткнутый в песок, к примеру - и
лежат себе, а ветер качает приборчик... А
потом контролёры найдут оторванный бак, уже
пришедший в негодность, и обходчик получит
шестьдесят четыре хлыста, а за повторный
случай сто двадцать восемь. И помрёт, хрипя
и кашляя, в первую же ночь. А если и не
помрёт сразу, так его заберут санитары. Нет,
я не буду лениться. Во-первых, это опасно, а
во-вторых, на ходу хорошо думается. А думать
я люблю. Мне есть о чём подумать...
Ту штуку, найденную в развалинах
старого пирса, я спрятал в трубу, выходящую
за стену. Просто опустил, и вещица
покатилась под уклон. Чтобы вернуть её, надо
снаружи толкнуть в трубу длинный железный
прут, обмотанный на конце ветошью, и он
вытолкнет штуку к началу трубы, как раз
туда, где моё логово. А потом, лёжа, надо
засунуть руку в трубу и достать...
Когда я первый раз достал эту штуку, я
долго вертел её так и сяк. Плоская коробка
казалась монолитной, но когда я нажал на
незаметный с первого взгляда выступ, коробка
щёлкнула и раскрылась. Внутри было много
кнопочек, они торчали рядами, и на каждой
был значок, и все значки разные. А на другой
половине была тёмная гладкая поверхность.
В воспиталище, где нас доращивали
после родильного завода, я слышал про такие
штуковины, но забыл, как они называются. Нам
такие вещи, разумеется, даже не показывали -
сортировка по коэффициенту умственной
потенции проводится в раннем детстве, и
тогда же присваиваются вторые номера -
первые присваиваются на родильном заводе.
Перспективных начинают обучать высшей
грамоте, средних - элементарной, а таких,
как я, обучают распознавать картинки
сообразно будущей профессии. Сотни картинок
на все нужные случаи жизни. Это трудно,
заучивать сотни картинок, зато потом легко -
картинки укажут, где тебе спать, где есть,
где пройти, где и как встать... И об
опасности предупредят мудрые картинки.
Когда я нажал на кнопку, выделявшуюся
красным цветом, гладкая поверхность на
обратной стороне крышки засветилась и стала
тёмно-синей, как небо. Некоторое время я
любовался этой волшебной картиной, а затем
начал тыкать в другие кнопки.
Я засмеялся вслух, вспомнив, как
осваивал приборчик, сидя в углу на ворохе
ветоши, в то время, как мои коллеги играли в
"чику". Да, это очень смешная игра, и она
требует отваги, верной руки и расчётливого
ума. Один становится на четвереньки в
тридцати двух шагах, как перед большим
Владыкой - лоб в землю, зад оттопырен, чтобы
Владыке при желании удобно было пинать -
только становятся задом наперёд. И вот
второй игрок должен попасть первому в
затылок большой гайкой, не попав в
нацеленный на него зад... Если промахнётся,
игроки меняются местами. Если попадёт в зад,
соперник получает право на два штрафных
броска... Очень умственная игра для
настоящих парней. Гайка тяжёлая, и нередко
выбивает игрока с одного удара... В итоге
остаётся один, и он ест столько каши,
сколько влезет, и может спать до полудня...
А я сидел в закутке и тыкал кнопки.
Наверное, я сломал бы в конце концов
волшебную машинку, но мне повезло - я
случайно нажал на нужную комбинацию кнопок,
и приборчик заговорил. Дальше пошло полегче.
Умная машинка знала очень, очень
много. Какое-то время я мучился, пока не
нашёл говорящую программу для обучения
письму. Вскоре я уже мог читать элементарное
письмо - по сути, слоговую азбуку. Ещё
некоторое время спустя освоил высшее письмо,
доступное только шестизначным и выше. В
маленьком приборе оказалось такое количество
текстов, какое не смогли бы прочесть и
тысяча грамотных Владык за всю свою
бесконечную жизнь.
А потом я нашёл стихи.
Только я ещё не знал тогда, что это
стихи. Язык, на котором они были написаны,
очень сильно отличался от языка ныне живущих
Истинно Разумных, и поначалу я не понял ни
слова. Но буквы я знал, и меня словно
заворожили звуки чужой, незнакомой речи -
как будто стальные шарики рассыпали по
стеклянным ступенькам, и они скакали,
скакали, весело и звонко...
Я захотел узнать, что означали эти
звуки, и так выучил древний язык, на котором
разговаривали жители планеты - тогда ещё не
все они были Истинно Разумными, как я понял
- тысячи лет назад. Стихи повествовали мне о
каких-то непонятных чувствах и эмоциях,
которым в современном мире не было аналогов,
и смысл их для меня остался загадкой. Вроде
бы один Истинно Разумный настолько
расположен к другому, что готов отдать ему
не только свои башмаки и комбинезон - в
древнем языке это обозначалось выражением
вроде "все сокровища земные" - но и саму
жизнь. Я тогда разозлился, фыркнул, выключил
и закрыл машинку. Надо же, глупость какая!
Если ты отдашь свою кашу другому, он,
естественно, съест её с аппетитом, чавкая и
облизываясь. А потом рассмеётся тебе же в
лицо, если, конечно, не понадеется получить
ещё. А уж если отдать свой комбинезон и
башмаки... Вот тогда уже точно за тобой
приедут Санитары. Вообще-то нам в
воспиталище говорили, что бояться Санитаров
не надо, они увозят больного на специальную
Фабрику Здоровья, где лечат и возвращают в
строй. Вот только я ни разу не видел
исцелившегося. Вероятно, их отправляют
работать куда-то в другое место.
А не так давно наш модератор, проводя
плановый профосмотр рабочих совместно с
врачом, посмотрел-пощупал одного, и произнёс
слово "к списанию". Тем же вечером я порылся
в памяти моего приборчика, и узнал, что это
означает. Оказалось, лечат далеко не всех, а
главным образом высшие разряды - от
восьмизначных и выше. Двенадцатизначных же
не лечат никогда - лекарства и каша,
затраченные впустую... Если такой, как я, не
может выполнять порученную работу, его
забирают Санитары, делают укол и отправляют
в жерло плазмотрона.
Да, стихи оказались глупостью
несусветной. Но почему-то именно это и
тянуло меня к ним, с каждым днём сильнее и
сильнее. Наверное, уже тогда на возникла у
меня, эта болезнь. Я читал и читал, силясь
вникнуть в мысли древнего Разумного,
вероятно, ещё просто Разумного, а не
Истинно...
Оказалось, не все стихи глупы.
Некоторые были мне близки и понятны. Жажда,
голод, страх смерти... Особенно хорошо
удалось древнему автору передать ужас
надвигающейся смерти. Так я зауважал стихи,
и пришёл к выводу - не всё, что я не
понимаю, сущая глупость.
А потом болезнь победила, и в голове
моей слова сами собой стали складываться в
стихи. Нормальные современные слова хуже
поддавались рифмованию, древний язык был
более звучным, и меньше было шипящих,
скрежещущих слов. Но мне удавалось
складывать стихи и из современных слов,
пусть и не такие красивые, как древние. Я
стал заносить их в память прибора, пользуясь
клавишами, которые к тому времени уже вполне
освоил. А однажды не выдержал, и во время
прогулки стал читать вслух то, что помнил
наизусть. И сам удивлялся, слушая ритмичные
звуки, как будто горсть стальных шариков
рассыпалась по стеклянным ступенькам...
Но некоторые из стихов для меня всё
ещё оставались тайной. Так, из стихов я
выяснил, что древние Разумные питали некие
сильные чувства к существам и вовсе
полуразумным, именуемыми в древнейших
документах "женщины". Что это за "женщины" и
какие у них были отношения с Разумными, так
и осталось неясным.
Ещё одно непонятное - примерно такие
же чувства, хотя и несколько иного рода,
питали древние к своим коллегам, которых
называли непонятным словом "друг". Как я ни
бился, не смог найти ему современного
аналога. Коллега - понятно, мой господин -
понятно, просто господин - тоже понятно...
Хозяин, Владыка и сам Великий и Мудрый
Повелитель Вселенной - всё это понятно. А
вот "друг"?
Ну вот скажите, какая беда в том, что
помер кто-то из коллег? Ну помер и помер,
другого пришлют. У нас вот за то время, пока
я здесь, двое умерли сами, одного убили в
драке и ещё один скончался от игры в "чику".
Мне-то от того какая печаль? Да и остальным
то же. Древний же автор переживал за смерть
"друга", как за свою собственную. Смысл?
Я остановился, как вкопанный, тупо
глядя на громаду ангара с жилой пристройкой.
Да, добром это не кончится определённо. Надо
же, не заметил, как назад вернулся...
Шагомер, исполняющий по
совместительству функции измерителя времени,
издаёт длинный писк. Однако время ужина, не
опоздать бы.
Старший смотритель лениво жрал кашу,
сыто причмокивая. Ему хорошо, у него пайка
усиленная...
- Ну чё, дефектный... - обратился ко
мне начальник. - Много нашёл?
- Да, мой господин! - таращу я на него
глаза.
- Что "да"?
- Ничего не нашёл, мой господин!
- А чего тогда "да"?
- Да, мой господин!
- Придурок... - начальник презрительно
икает. - Давай свой шагомер!
Я протягиваю ему коробочку шагомера, и
начальник суёт её в прорезь контроль-машины.
Машина коротко мигает огоньком - "норма
сделана"
- Иди жри свою кашу и убирайся в свою
вонючую нору! И чтобы я тебя тут не видел!
- Да, мой господин!
Я знаю - он с удовольствием лишил бы
меня не только каши, но и воды, да не может.
Если я сдохну, его для начала выпорют, а
затем, возможно, и вовсе разжалуют в
двенадцатизначные, а его номер будет носить
новый начальник. Потому как висит он на
волоске - четыре жмурика за короткое время.
Не бережёт рабсилу, убыток!
- Эй, дефектный, чего встал? Или каша
не по вкусу? Давай сюда, мы съедим!
Я оборачиваюсь и злобно, с шипением
скалюсь. Шутник умолкает. Так-то лучше,
ребята. Пусть я придурок, но я опасный
придурок...
Доев кашу, я беру свою пластиковую
бутыль, и пищеблок-автомат отмеривает мне
мою порцию воды. Я иду к себе, не обращая
внимания на разговоры коллег - те достали
новый большой тюбик универсального клея и
собираются вечером "занюхать". Ваше дело,
придурки, у меня есть своё.
В ангаре на стапеле покоится
катер-буксировщик, при помощи которого
сволакивают назад в море выброшенные на
берег баки, а также два скутера, на которых
развозят по берегу смотрителей. Кстати, мне
достался ближний участок, как дефектному -
это чтобы лишить и удовольствия ездить на
скутере. Когда-то давно, говорили, скутеры
просто целый день курсировали вдоль берега,
но потом пришли к выводу, что гораздо
дешевле держать штат обходчиков из
двенадцатизначных, чем тратить моторесурс
дорогой техники...
Свет в ангаре не горит - где-то что-то
сломалось, а чинить некому уже вот который
год. Да, Истинно Разумные понемногу
развиваются, как нам и говорили в
воспиталище. Избавляются от ненужного...
Зачем тут свет, в ангаре, если есть
фонарики?
Я закрываю за собой ржавую визгливую
дверцу, почти на ощупь пробираюсь в свой
угол. Очень хорошо, что дверь скрипит -
никто не подберётся незамеченным. Да только
никто и не пытается проникнуть в мои тайны.
Я сильно подозреваю, что до утренней каши
никто из коллег не вспомнит о моём
существовании. Это хорошо...
Я достаю своё сокровище, глажу его.
Мой, мой...
Крышка откидывается с лёгким щелчком.
Светится экран. Сейчас... Вот сейчас...
"Батарея разряжена!" загорается
молчаливая надпись. Некоторое время я смотрю
на приборчик, холодея от предчувствия
надвигающейся страшной беды. Батареи служат
долго, очень долго. Дольше, чем живёт
Истинно Разумный, если он не Бессмертный,
Носящий Имя. Но кто знает, сколько лет
пролежала эта машинка в щели на старом
пирсе?
Атомную батарею к такому чуду мне не
достать никогда!
Экран гаснет, и меня захлёстывает
бездна отчаяния. Лучше мне умереть!
- Не умирай... - шепчу я, нежно гладя
прибор. - Не умирай, пожалуйста... друг...
стр.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
|
|
|
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/radiomoonmagsi3.jpg)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/radiomagazin1.jpg)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/radiomagazin2.jpg)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/hronikimain.gif)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/uaogrere.jpg)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/blackhouse2.gif)
![[]](/img/z/zhurnal_r_l/str2_3/i-18.jpg){kind=small}