Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Последний шанс"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Журнал Самиздат: Свободное Творчество. Рассказы авторов Самиздата
Конкурс. Номинация "Финал" ( список для голосования)
   Список работ-участников:
1 Чваков Д. Груз особого назначения   33k   "Рассказ" Проза 
2 Шауров Э.В. Доказательство бытия   22k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фантастика 
3 Ковалевская А.В. Шесть хромых и зубастая девушка   33k   Оценка:9.31*8   "Рассказ" История, Приключения 
4 Марита Клад чудесный, или Притча о трёх желаниях   31k   "Рассказ" Фэнтези 
5 Пашин В. Дар   28k   "Рассказ" Проза 
6 Северная М. Вечно полный кошелёк   25k   "Рассказ" Проза, Фантастика 
7 Безбах Л.С. Побочный эффект   15k   "Рассказ" Проза, Фэнтези 
8 Львова Л.А. Третьяк   32k   "Рассказ" Фантастика 
9 Щербак В.П. Госпиталь   13k   Оценка:7.56*5   "Рассказ" Проза 
10 Князев П. Вслед за тенями   29k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фантастика 
11 Политов З. Второе пришествие   26k   "Рассказ" Проза, Фантастика 
12 Найвири Тихие воды глубоки   23k   Оценка:9.64*5   "Рассказ" Проза, Мистика 
13 Бесс О. Люби меня или уйди   9k   "Рассказ" Любовный роман 
14 Post S. Три сестры   14k   Оценка:9.20*6   "Рассказ" Фанфик 
15 Инна К. Дождь   25k   "Рассказ" Детектив, Фантастика, Мистика 
16 Осипов В. Женькин шофёр   30k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Проза 
17 Цокота О.П. Всего несколько строк   16k   "Рассказ" Проза 
18 Белкин А. Последняя попытка   10k   Оценка:7.23*6   "Рассказ" Фантастика 
19 Шалабаева Л.А. Больше всех на свете   19k   "Рассказ" Проза 
20 Кузнецов Б. Великаны топчутся   30k   "Рассказ" Фэнтези 
21 Волкова В. Самсон расправил крылья   29k   "Рассказ" Проза 
  
  
   0x01 graphic
   1. Чваков Д. Груз особого назначения
   33k   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
     Я в то время только-только командиром Ан-2 ввёлся. Молодой, зелёный, будто проклюнувшийся укроп. Даже ещё не женатый. Ну да, лет тридцать - тридцать пять назад. Дело после Нового года случилось. Скорее всего, в феврале, когда метели у нас начинаются. Получил я задание доставить спецгруз в одну деревеньку в нижнем течении Печоры.
     Долго не мог понять, чего так командир звена виновато улыбался, когда выписку из суточного наряда зачитывал. Сообразил, когда уже к самолёту "батон" скорой помощи подъехал, а из него в мою "аннушку" закрытый гроб перенесли. Документ дали на руки - основание для передачи груза от меня как представителя государства родственникам покойного. В двух экземплярах. Один - этим самым родственникам для отправления всех актов гражданского состояния - главным образом, по делам наследования; второй - мне для отчёта.
     Расспросил санитаров, которые гроб на УАЗике-батоне прикатили, что да как. Оказалось, умерший сам из ненцев - бригадир оленеводов. Прихватило его серьёзно - что-то с лёгкими. Вот фельдшер забойного участка, где оленину заготавливают, и направил больного поближе к цивилизации - в районной больнице обследование провести и получить необходимую медицинскую помощь.
     В результате - сделали экстренную операцию, да не помогло: болезнь зашла слишком далеко, умер оленевод. А теперь покойный отправлялся в последний путь к родственникам, гоняющим оленьи стада по Большеземельской тундре. И в качестве Харона руководство лётного отряда выбрало самый молодой экипаж.
     Вторым у меня был совсем мальчишка - Володя. Он только летом училище закончил. Опыта, считай, никакого. Но для перевозки "двухсотого" опыт особый не нужен. Чай, не живой пассажир, который во время болтанки по причине неуверенного пилотирования облеваться может. Этот не пожалуется.
     Переглянулись мы с Вовкой, гроб в грузовой кабине закрепили, как инструкция велит, и на исполнительный старт порулили. Погода звенела: солнце, мороз. Почти по Пушкину. Любо-дорого! В общем, полёт обещал быть вполне будничным, если из кабины в салон не выглядывать и на груз с опаской не смотреть.
     Больше половины пути уже преодолели, когда диспетчер с промежуточной площадки сообщил - впереди поднялась метель и сильный боковой ветер обозначился. Как раз по курсу следования. Пришлось снижаться, не долетев до заготпункта какой-то сотни километров. Садились уже почти вслепую; и хорошо, что самолёт на лыжах да по свежему сугробу катился: тут главное - не закозлить и не подломить стойки.
     Обошлось без приключений.
     Навалившись, открыли мы со вторым пилотом примороженную дюралевую дверь нашего "пепелаца", вылезли на волю. Стоим, курим на обжигающем ветру, поджидаем встречающих. Вернее, одного встречающего - начальника площадки: диспетчера, коменданта и механика, как говорится, в одном флаконе - на все руки мастера. В виде красномордого мужика в рыжей шапке из росомахи, полушубке овчинном и волчьих тяжеленных унтах. Пот с него рекой льёт, несмотря на собачий холод.
     - Привет, Василий Степанович, - говорю. - Вот, познакомься, это мой второй пилот - Володя.
     - Здоров, Петруха! Как сам-то?
     - Сам-то весел и здоров, а с пассажиром беда. Мы покойного оленевода доставить должны в...
     - Да знаю я всё. Тут, понимаешь, родственники и прочие соплеменники меня чуть наизнанку не вывернули - "когда привезут бригадира?" да "когда доставят?" Пока связь устойчивая была, я им успел сообщить, что возможна задержка по погодным... А уж теперь-то один треск на всех частотах.
     - И как прогноз?
     - Хреновый прогноз - дня три у меня в гостях воздух пинать будете. Метель бесится - приличный ненец оленя из чума не выпустит, хе-хе... Пошли спирт дегустировать, а то я уже извёлся в одиночестве. Без компании-то, какая ж пьянка? Не пьянка, а перманентный запой.
     - А как с грузом быть?
     - С ним что-то не так?
     - Всё так, Василий Степанович. Но у меня же документы на руках, сам понимаешь. А вдруг кто-то вздумает хулиганить? Надо бы гроб куда-то на холодный склад... под охрану.
     - Ты что, Петро? Какая у меня охрана? Я тут один, будто перст. До деревни восемь вёрст. И какой, скажи, дурак по пурге сюда потащится? Чего сомневаешься-то? Вот я сейчас замок на дверь повешу, никто в самолёт не залезет. Забирай документы и пойдём. Покойному на холодке нормально будет, не испортится. Пошли уже.
     И мы пошли.
     В диспетчерской (она же - кабинет начальника площадки) было хорошо натоплено, а стол ломился от разносолов. Видать, и правда, давно нас Степаныч дожидался. Мочёная морошка и брусника, мороженая - едва начавшая подтаивать - клюква, солёные волнушки, отварные сыроежки с чуть припущенным чесноком из осенних заготовок, малосолые хариусы и совсем недавно нарезанные кусочки строганины в ядрёном тузлуке с уксусом, перцем и нередкой для здешних мест черемшой. Из чугунка в русской печи доносился ароматный дух тушёных оленьих рёбер с картошкой.
     И только один коротковолновой приёмник портил домашнюю атмосферу уюта навязчивым треском, населённым свистящими и крякающими бесами эфира.
     У Володьки моего слюна отделилась буквально до колена, и он бы немедленно уселся за стол, если бы добродушный хозяин не предложил жестом безусловного гостеприимства раздеться и не указал направление к рукомойнику.
     Первая порция спирта, разведённого перетопленным снегом, пролетела незаметно. Ещё бы - под такую закуску! Перед второй я успел задать нашему хозяину пару важных вопросов, как говорится, пока при памяти:
     - Скажи, Василий Степанович, когда ты сменишься... ну-у... чтобы знать, кто потом придёт?
     - Никого не будет, Петруха! Пока напарник в отпуске, я здесь на постоянке живу. А что - старуха-то моя давно от муженька не в восторге. Вот и отлаживаем чувства недолгой разлукой. И мне приятно, и ей спокойней.
     - А как с прогнозом? Связи-то нет...
     - Так завтра с утра придёт синоптик, Ваньша, приборы посмотрит - глядишь, и скажет что-то хорошее. Не волнуйтесь, ребята, появится погода, никто вас тут терпеть не станет, ха-ха! Есть ещё вопросы? Вопросов нет, тогда продолжим!
     И мы продолжили. Через час не приученный к крепким напиткам Володька дрых на кровати Степаныча за перегородкой, аки розовый виньеточный ангелок, причмокивая губами с едва намечающимся пушком.
     Ближе к полуночи Степаныч обыграл меня в шахматы уже несколько раз. Каждая партия заканчивалась непременным брудершафтом, так что утро для меня началось не раньше обеда, и к тому же - с настолько тяжёлой головой, что её впору было использовать в качестве ядра при осаде Казани или Измаила. Обнаружил я своё тело за той же перегородкой, где стоял топчанчик с мирно посапывающим вторым пилотом, но лежал я на полу, нежно обнимая медвежью шкуру от которой несло трубочным табаком, нафталином и совсем не пахло диким зверем. Выходит, давнишняя декорация, только раньше мне её видеть не доводилось - случай не представлялся. Я попытался приподнять голову. Давалось с большим трудом, потому предпочёл подремать ещё часок-другой.
     К моменту моего прихода в относительное сознание Василий Степанович уже поднялся (хотя, возможно, он не ложился совсем), приготовил завтрак и второго пилота. Оба они - и завтрак, и Володька - оказались готовы и украшали собой стол и вытертую оленью шкуру, брошенную на пол. "Интересно, кто попал к Степанычу на постой первым - олешка или косолапый?" - подумалось некстати. Прорезался зверский аппетит - хороший знак! И это уже кстати.
     Жареные во чреве глубокой чугунной сковороды пелядки (на Оби рыба сия называется сырок), разрубленные пополам, были нетронуты, а над Володей уже проводились эксперименты под холодную закуску. Об этом свидетельствовала ёмкость для смешения технических жидкостей искусственного и природного происхождения, источающая амбре сладковатого ректификата.
     Василий Степанович показался мне вполне вменяемым и совершенно - в медицинском смысле - трезвым. Вот что значит северная закалка и долгие годы тренировки в условиях условно вечной мерзлоты. "Условно" - потому что нет ничего вечного на нашей планете.
     С трудом размышляя о природных аномалиях и несгибаемых северянах, я помылся талой водой из рукомойника и спросил:
     - А метеоролог уже был?
     - Не только был, он и есть. В сенях заснул, здесь ему, видите ли, слишком жарко натоплено...
     - И что он сказал о погоде? В смысле - какой прогноз?
     - Что сказал? В основном что-то неприличное. Не переживай, как начнёт налаживаться, приведу вас с Вовиком в порядок. Я ведь никогда не пьянею, потому и работаю на этой площадке уже лет двадцать пять с гаком. А больше никто не может вот так: если сразу не спиваются с тоски, то уезжают в город - туда, где французское кино, где бабы с голыми ногами всё лето...
     - А ты сам-то не хочешь уехать, Василий Степанович? - спрашиваю.
     - Да на кой мне тот город! Здесь я сам себе хозяин. И охота, и рыбалка, и начальство редко наезжает. Красота! Разве только, когда на пенсию выйду... Хватит болтать - садись, Петя, завтракать.
     В процессе утренней трапезы, плавно перешедшей в ужин, к нам присоединился протрезвевший метеоролог из местных - наполовину ненец, наполовину коми, которого "аборигены" называли Ваньшей.
     Поначалу я пытался пойти к самолёту - проверить сохранность груза, да мужики меня отговорили. Сказали, мол, что закрепили матчасть растяжками - никакой ветер "аннушке" не страшен. А замок надёжный - никто внутрь забраться не сумеет. Да и некому, пурга-то вон как разыгралась - теперь и синоптик, домой не пойдёт, спать останется. И остался. На три ночи.
     Так или иначе, вечер намечался уже не настолько скучный, как накануне. И верно - в этот раз играли в карты до упада. Последовательность выпадения в осадок я не запомнил, поскольку оказался первым ушедшим от стола по-английски, не прощаясь.
     Следующий день и два других ничем особенным не отличались. Тяжёлая голова очень органично врастала в атмосферу утра стрелецкой казни вплоть до кружки крепкого чая и первой чарки универсального лекарства. А через трое суток что-то стало меняться в атмосфере, и наш "придворный" метеоролог заговорил о чистом небе и предстоящем похолодании - идёт, дескать, фронт высокого давления. В тот вечер мы с Володей были чуть приторможены рукой опытного тренера, Василия Степановича, на финише нашего "великого сидения в снегах". И даже, казалось бы, навсегда утраченная КВ-радиосвязь заголосила еле слышной перекличкой абонентов в эфире. "Печора-радио, кто слышит Печору, подтвердите".
     Василий Степанович заварил крепчайшего чая с травами, сел напротив нас с Володькой и сказал:
     - Всё, ребята, завтра улетите! Бросайте пить, не то козлятами станете...
     После чего начальник площадки встал со стула, сделал пару шагов за перегородку, упал на кровать, не раздеваясь, и тут же захрапел.
     Предсказания Ваньши оказались верными, к ночи пурга улеглась, а утро встретило нас лёгким румянцем над ломкой от застывшей влаги кромкой горизонта. Небольшой, но крепчающий мороз дополнял картину зимней идиллии. Так бы жил здесь и жил... Но как пурга - хоть увольняйся!
     Отправились готовить самолёт к вылету. Отчистили лыжи, оценили возможность взлёта. Накатать себе колею на "малом газу", утрамбовав снег, не представлялось возможным - сугробы навалило приличные, здесь без "помощи друга" никак не обойтись. Вот Степаныч и пошёл этого самого "друга" готовить - агрегат запускать. Трактором место для взлёта расчищать - дело обычное: "ДэТэшка" за собой массивное бревно на волокуше тащит, снег трамбуя. Пару-тройку раз туда-обратно проехала, вот уже и лыжи на "аннушке" не проваливаются. Взлетай - не хочу, как говорится.
     В общем, Василий Степанович трактор запускает, а мы с Володей навесной замок антифризом кочегарим, чтоб ключ в нём повернулся. Открыли быстро, залезли в салон... И тут я чуть сознание не потерял - нет в самолёте гроба! Грузовой салон - такой, с откидывающимися сиденьями по бортам - абсолютно пуст!
     Володя сначала ничего не понял, а потом глаза выкатил и запричитал:
     - Петь, а что это? А куда он... того... пропал? Нечистая сила?!
     - Брось орать! Сейчас разберёмся, - отвечаю. А сам прямиком к ангару, откуда Степаныч уже на тракторе выруливает, ни о чём не подозревая. Песенку поёт себе под нос - что-то из мультфильма о Чебурашке и его друзьях, чтоб им... не хворалось!
     - Стой! - кричу. - Тормози!
     Василий Степанович приглушил движок, встал на холостом ходу, на снег спрыгнул и - ко мне с вопросом:
     - Что с тобой, Петюня? Ты такой бледный, краше в гроб кладут...
     - Вот-вот, если покойного не найдём, придётся теперь мне на его место ложиться, - с мрачным видом пошутил я. - Пропала домовина вместе с содержимым...
     - Это что... ты его кому-то отдал, что ли, пока я с метеорологом показания снимал?
     - Когда?
     - Да позавчера же, не помнишь?
     - Ёпст... а у меня и ключа-то от замка нет, у тебя до сегодняшнего утра в кармане лежал. Ты ведь мне его не давал, правильно?
     - Не-е-ет! Точно не давал, я бы запомнил.
     - А кому-то другому?
     - А кому, например?
     - Ваньше тому же...
     - Не да-а-а-вал... Стой! Вот засранец! Неужели он у меня ключ вытащил потихоньку, а потом похозяйничал с грузом, пока мы спали! Убью гада!
     С этим лозунгом Василий Степанович бросился в служебное помещение, откуда уютно несло дымом давно растопленной печи. Я - за ним.
     Прихватили Ваньшу под размякшие от тепла "пластилиновые" плечи и давай его трясти.
     - Куда гроб спрятал, паразит?! - кричим в один голос. А тот с лица взбледнул и отвечает дрожащими губами:
     - Вы что, перепили, ребята? Откуда здесь гроб возьмётся? Все живые-здоровые. Ну и шутки у вас!
     - Какая там шутка! У человека груз пропал. - Степаныч кивнул в мою сторону и бессильно опустился на стул. - Нет, это не Ваньша. Не знает он ничего.
     - Ты о чём? - в голосе Ивана звенели нарождающиеся слёзы обиды.
     - Тебя хвалю, дорогой, - примирительно продолжил комендант оперативной точки. А потом продолжил размышлять вслух: - Слушай, Петь, может быть, ты сам как-то замок открыл... без ключа?.. Или Володька твой.
     - Ага, а покойника куда девал? В снег закопал? Я что - полный дурак, по-твоему? И Володька не мог, он спал всё время, только до ветру с крыльца ходил иногда. Минута-другая на всё про всё. А до самолёта по сугробам минут пять, а то и десять шкандыбать. Ещё и обратно. Кроме того, время на взлом и вытаскивание... э-э-э... покойного. Головой-то подумай! Верно говорю?
     - Ну-у-у... да, конечно! Это мистика какая-то... или инопланетяне взяли покойника для изучения, - предположил мой напарник.
     - Что за чушь! - возмутился я. - За каким моржовым инопланетянам изучать труп?
     - Тебе чушь, а им - живых людей убивать не нужно. Гуманоиды же, значит - гуманные, - возразил второй пилот.
     - Ага, спецом прилетели с Альфы Лебедя, чтобы в нашей тундре покойника окоченелого нарыть? Они за нами следили, что ли? Клиника! Дурдом на гастролях!
     - Погоди, - перебил меня Василий Степанович, - у нас же нет никаких других версий.
     - И ты туда же! До седых подмышек дожил, а всякую ересь повторяешь.
     - А может, и не ересь вовсе, Петь. Ты посуди сам: никто из нас к самолёту не подходил, ключ от замка только у меня. А я никому его не давал. Значит, вскрыли твою "аннушку" неизвестным науке способом, понимаешь?
     - Я с вами с ума сойду. Давайте посмотрим, может, я форточку на командирском месте изнутри не закрыл, и кто-то влез в самолёт через неё.
     - Ну-у... теоретически возможно, если без верхней одежды... - засомневался в своей стройной межгалактической теории Володя.
     - Да-да, - невесело хохотнул Степаныч, - а потом протащил гроб в эту же форточку... Дверь-то снаружи на замке, не так ли?
     Неужели то, что думает Володя, правда?!
     Уговорил я всех присутствующих вернуться к самолёту и тщательно осмотреть место. С полчаса потоптались по целине, пока не нашли наконец занесённый снегом гроб... Пустой! Без крышки! Вскоре обнаружилась и она - чуть в стороне. А покойного нет нигде - в радиусе трёхсот метров. Дальше искать не было смысла - снег глубокий, а время поджимает. Как потом объяснять задержку, если погода звенит и видимость "миллион на миллион"?
     Хорошо, пусть так, а делать-то что прикажете? У меня же сопроводительные документы... Документы. Точно, где мои документы из морга? Открываю планшет, а там... всего один экземпляр. Вот это номер! Разворачиваю сложенный пополам бланк и вижу, что на месте подписи родственников стоит какая-то закорючка, похожая на обычный крестик, сделанная карандашом. Там же, где должна быть мой автограф, пусто. Совершенным образом! Уфф...
     Показал документ всем присутствующим. Никто особо не удивился. Думаю, в сложившихся обстоятельствах наш коллектив смогло бы вывести из себя лишь явление усопшего - но не похороненного - ненца лично с требованием немедленно предать его земле или, там, сжечь на ритуальном огне, а пепел развеять по ветру. Только Володя вздохнул и протянул так, будто давным-давно всё предвидел:
     - Это они, гуманоиды, подпись оставили... Вежливые.
     А сам второй пилот сделался каким-то не от мира сего, что ли: лицо - белее мелованной финской бумаги, взгляд внутрь себя направлен, губы ниточкой. И невооружённым взглядом видно - ещё одно небольшое потрясение, и клиника Кащенко будет рада обслужить подобного пациента.
     Между тем, световой день подходил к концу. Нужно принимать решение о вылете. Только вот - куда? Стоп! Что значит - "куда"? Подпись-то о получении у меня имеется, пусть в виде крестика... но какая уж есть. Стало быть, полётное задание можно считать выполненным.
     - Идём на базу! - кричу уверенно.
     Инопланетяне, черти, пьяный Степаныч... Какая теперь разница, кто забрал покойника, если самолёт пуст. А родственники? Ну не могу я являться к ним с пустыми руками, в самом деле! Для начальства же подпись имеется в "протоколе приёмо-передачи", не моей рукой сделанная, между прочим. Так что всё по чесноку, как говорят у нас в "колхозе". Только вот нужно быстро гроб сжечь, чтобы улик не осталось, а то потом затаскают по инстанциям. Василий Степанович - человек с понятием, ему тоже неприятности ни к чему, сам распилил домовину и в печку пристроил. Ваньша при сём уже не присутствовал, в деревню ушёл, пообещав молчать. Особой надежды на него, впрочем, не было, потому мы пугнули парня, что он может пойти как соучастник, если сболтнёт лишнего.
     По прибытии домой мы с Володькой сдержанно попрощались, а со следующего дня принялись ждать какой-нибудь подлянки со стороны руководства - мол, вам доверили "самое дорогое", а вы, раздолбаи, доставить не сумели. Хорошо, что снова начались метели. Помехи в КВ-диапазоне сделали радиосвязь с дальним оленеводческим посёлком невозможной, а чуть позже я отправились в отпуск на полтора месяца. Гори оно всё синим пламенем! Если выяснится что-то, то получать "дыню в задницу" (выражение нашего замполита) всегда лучше отдохнувшим.
     Прошло время. Вернувшись после отпущенного трудовым законодательством отдыха, я узнал, что мой второй пилот Володька уволился переводом в Ставрополье, не оставив ни записки, ни адреса. Так спешил уехать, что даже не проставился - вот что подозрительно - уж не он ли виновник пропажи? Впрочем, вероятность ничтожно мала, слишком уж мой бывший второй пилот простоват и жизнью не бит совсем, чтоб какие-то тайны хранить, себя тут же не выдав. Скорее всего, просто последствий испугался.
     Когда снег сошёл совсем, я передал с вертолётчиками письмо Василию Степановичу, в котором интересовался, не находил ли комендант "подснежник". Ну не в эфире же об этом спрашивать, верно?!
     Степаныч через неделю объявился сам - улетал на "Большую землю" - по профсоюзной путёвке. Нервы поправить. С последующим заездом в Тулу. Там у него кооперативная квартира построена, как оказалось. На пенсию готовился уйти, а ведь ещё зимой ни о чём подобном не помышлял. Спешил до Нового года пути отхода подготовить, чтоб не с позором, если начальство узнает о пропавшем покойнике. Дело-то уголовно-процессуальным кодексом попахивает.
     Заскочил Степаныч ко мне в общагу, сообщил - никаких находок в районе аэродрома обнаружено не было. Если б труп сгрызли песцы, то остались хотя бы косточки. А тут - ничего. По крайней мере, в округе, где можно пройти без риска угодить в болото. Сообщил и на регистрацию московского рейса заспешил.
     Загадка, которую задал нам "сбежавший покойник" продолжала оставаться тайной за семью печатями.
     Ещё месяца три я находился в не самом хорошем расположении духа - всё ждал, что дело с усопшим ненцем срикошетит бумерангом несимметричного ответа прямо мне по кумполу. Правда, все зимние мистические подробности пропажи рассеялись в голове вместе с первыми июньскими лучами незаходящего по случаю солнца. А тут ещё вагон и маленькая тележка работы, плюс - ввод в строй новёхонького, со скрипящим, будто хромовые сапоги, дипломом, второго пилота. Его мне командир лётного отряда подогнал, как говорят, по доброте душевной - чтоб не расслаблялся. Так лето и пролетело в заботах и трудах. А по осени я уже и вовсе почти ничего не вспоминал о февральской мистике. Хотя незадолго до этого мучился ночными кошмарами с собственным участием и раскосым мертвецом в главной роли; мертвецом, который приходил ко мне - то в расшитой зырянским орнаментом малице, то в смокинге, то в чёрном плаще Князя Тьмы. Одет всякий раз оригинально, но всегда с одним и тем же вопросом на устах: "Почему ты меня не довёз, лётчик Петька Зрячев?!"
     Пришла осень. Вероятность того, что меня отправят в рейс на ту площадку, куда я должен был покойного доставить, но не доставил, возрастала с каждым часом: навигация на реке заканчивалась, всё чаще шёл снег. Он вот-вот не растает, выпав на землю, и тогда наша эскадрилья будет брошена на перевозку людей на севере региона, пока не встанет зимник.
     А что это значит? Верно - я могу вольно или невольно встретить "обманутых родственников" перевозимого мной оленевода в последний путь. Впрочем, путь-то оказался не такой уж и последний, как вы понимаете.
     Уж не знаю, почему родственники оленевода так долго молчат, только всё может в одночасье измениться. Откроется правда, и не переучиться мне уже никогда на вертолёт. Да что там говорить, и на "аннушке" могут не оставить - выгонят с позором из авиапредприятия за нарушение трудовой дисциплины со взломом и похищением... Не мной, слава богу! Но разве кому докажешь, что нет вины командира воздушного судна в утрате груза. В авиации - КВС всегда крайний. И хорошо, если только с работы погонят, может и прокуратура транспортная внести посильную лепту - поспособствовать моей дальнейшей судьбе. Об этом, впрочем, думать совсем не хочется. Прокурорским только дай повод - ни малейшей возможности выйти из критической ситуации не оставят.
     Ощущать себя стоящим на краю карьерной пропасти - дело крайне неприятное. А ещё и в одиночку, когда "подельники" бросили тебя одного перед лицом зреющей угрозы... Нет, никому не пожелаю испытать то, что пришлось испытать мне в то время. Никому!
     Косил я изо всех сил, избегал полётов по "опасным" местам. Столько шоколада на секретаря командира лётного отряда извёл - ни одна бухгалтерия не сосчитает. Через неё, в общем, ставили меня в наряд так, чтоб не имел возможности огрести по полной. Но вечно это продолжаться не могло по законам диалектики. Если уж нарыв созрел, он просто обязан лопнуть, забрызгав окружающих гноем скрытого, тайного. Планиду на кривой козе не объедешь при всём желании.
     Так или иначе, изучая очередной суточный наряд лётного отряда, обнаружил свою фамилию напротив рейса туда, куда бы ещё век не летать. Понял я - от Судьбы не уйдёшь. Сходил накануне в баню, побрился с утра тщательно, натянул чистую сорочку на чистое же тело, галстук-селёдку на отворот зажимом закрепил. Сверху - пиджачок форменный, тогда ещё с шевронами; плащ, фуражку в руку. В санчасть двинул на предполётное освидетельствование. Как на Голгофу шёл, честное слово.
     А дальше - как в кино. Никогда не верил в чудеса и совпадения. Февральская история сильно поколебала мои материалистические взгляды. Но сам я в этом никак не решался себе признаться, просто старался не думать, чтоб с ума не сойти. Но пришлось. Жизнь дала-таки мне шанс остаться в рядах психически здоровых людей. Возможно, последний.
     В общем, осенью в наших краях зачастую случается непогода, как и зимой. Вот и в этот раз... Не долетев до места назначения, плюхнулась наша "аннушка" на той же самой точке, что и в феврале. И встречал всё тот же улыбчивый Степаныч, только теперь в резиновых сапогах и армейской плащ-накидке, и улыбка у него какая-то напряжённая. А в остальном мало что изменилось - тот же барак, гордо именуемый аэровокзалом да кабинет начальника площадки, совмещённый с диспетчерским пунктом. Всё так да не так: со мной теперь не Володька, а новый второй пилот. И десяток пассажиров в довесок. Причём - совершенно живых и умеренно здоровых после болтанки при предельном боковом ветре.
     Едва колёса самолёта коснулись земли, дождь полил слишком рьяно, будто добросовестный пожарный подключил низкую облачность к пожарному же гидранту и врубил его на полную. В импровизированное помещение "зала ожидания" добрались уже совершенно мокрыми. И тут - дежа вю мне поперёк харизмы - Степаныч огорошил новостью: пару дней погоды точно не будет. Знаем, проходили. Тень покойного ненца словно бы преследовала меня. Думал, спирта комендант аэродрома предложит, как в прошлый приезд. В самый раз бы - для отдохновения. Не предложил. Оно и понятно - пассажирам ни к чему смотреть на моральное разложение должностных лиц во главе с командиром воздушного судна. Пусть спокойно обсыхают, себя в порядок приводят, обживаются. Может быть, не одну ночь коротать предстоит на "подножном корму" - на том, что Василий Степанович запасти успел в своих закромах за сезон. А там и грибы, и ягоды, и рыбец - в широком, а не донском "узкопартийном" понимании - копчёный да солёный, и оленина вяленая. Не пропадут пассажиры от голода. Это, извините, не у богатеющей за наш счёт авиакомпании газированную воду клянчить да засыпать на ступеньках вокзальных: живой человек за дело взялся - такой, как и мы с вами, не макроэкономическая функция в мудозвонном исполнении.
     И всё бы ничего, да дела давешние вспомнились, не по себе сделалось.
     - Слышь, Василий Степанович, о том покойнике февральском ничего нового не узнал? Не проявлялся ли он как, или его родичи?
     - Нет, Петя, всё тихо. Будто и впрямь гуманоиды уволокли нашего с тобой крестника. У самого на душе то и дело кошки скребут, ёпстер таг!
     - Ты скоро на пенсию уйдёшь, Степаныч, поближе к столице укатишь... А мне ещё видно предстоит февральское дерьмо разгребать, - вздохнул я, на что гостеприимный хозяин резонно заметил:
     - Так ведь возраст, Петя, не шутка. Сколько можно филейку в лесотундре морозить! Пора, брат, и нам со старухой тульских пряников отведать, да не чёрствых, как сухари десятилетней выдержки, а свеженьких - только из печи.
     Ближе к вечеру дождь только усилился, и это при штормовом ветре! Надежда вылететь к месту назначения назавтра таяла с каждой минутой.
     - По такому мытью к нам из деревни сегодня никто не придёт. Да и завтра, тоже... - задумчиво сказал комендант. - Хлеб кончился, придётся с сухарями вечерять.
     - Надеюсь, не с тульскими, - невесело пошутил я, памятуя утренний разговор. Потом спросил уже на полном серьёзе: - А кто должен прийти, метеоролог?
     - Он, а кому ещё-то. Слышал, наверное, что самолёт садился. Должен был догадаться и хлеба принести. Он у меня смышлёный. Да только вряд ли захочет сажёнками из деревни добираться... вплавь, то есть.
     И точно - до вечера следующего дня метеоролог не появлялся. Но когда стемнело и небесные хляби немного прикрыли свои порты, хотя ветер продолжал неистовствовать, кто-то принялся в дверь стучать. Степаныч открыл.
     Ба!
     На пороге возник не знакомый мне скромняга-синоптик, а совсем посторонний мужчина восточной наружности - скорее всего, ненец. В мокрой малице и кожаных торбасах.
     Вошедший стянул с головы олений треух, похожий на упавшую в реку собаку - с него текло, будто брюссельский писающий мальчик Евросоюза витал у ненца над самой макушкой.
     - Здрасьте, аннако! Пасазира ессь?
     - Здравствуйте, - ответил гостеприимный комендант на правах хозяина. - Тут полно пассажиров. Кого-то конкретно нужно?
     Но экзотический гость на вопрос никак не отреагировал. Он уже увидел нужного человека. Вернее, тот сам обратил внимание вошедшего на себя и приветливо поднял руку. Ненец поспешил к модно одетому мужчине лет сорока, пряча монголоидные глаза в глубине роскошной улыбки. Следом за оленеводом хвостом струилась пуповина осенних вод, будто бы связывающая вечернего гостя с непогодой за окном.
     - Эй, уважаемый, ты б разделся, обсох да рассказал, кто таков, - строгим голосом начал Василий Степанович. - Тут режимный объект, а не шалман цыганский. Сюда без билета нельзя! А ты ходишь - как у себя в чуме.
     - Пазалста, командира-нацальника, не ругайся! Моя Николашка. Мало-мало промок я, согреюсь, аннако - поедем с товарич-газета на чум к себе. Олешка-омуль кушать, легенда наша писать.
     - Не понял, ты - что ли - пассажира забираешь?
     - Забирай, нацальника, забирай! Товарич-газета быстро-быстро стойбище надо. Погода нет долга. Три дня тута сидит - плоха савсем. Наша тозе здать нада. Никто легенда не говорит, олешка не пасёт. Скучна, фуйня, аннака.
     - А как же ты, уважаемый, городского корреспондента повезёшь по ледяному дождю? Ещё заблудишься, а с нас потом спросят - почему не доставили пассажира по назначению. Тут вёрст семьдесят-восемьдесят будет, если по прямой, а то и больше. Не лось начхал!
     - Доздь - не страцна, доздь - хоросо. Нарты на мокрый мох шибко ехай: три часа - быстра!
     - Так ведь темно уже.
     - Олешка сам дорога знает, нацальника. Прибезит, куда правильно.
     - Но ведь у корреспондента билет куплен, он пассажир...
     - Знаю, нацальника-командира! На зима, аннака, самвсем без билета пасазира была. Дохлый в ящик лезала. Бригадир, аннака. Олешка его шибко-шибко по наст домчал. Снег многа, фуйня. Ехал полдня... Толька ящик плохо. Выбросил совсем.
     Я слушал и не верил своим ушам.
     - Постой, так это ты гроб зимой из самолёта вытащил?
     - Моя тащил. Крепка устал, пока ящик открыл и бригадира в нарты посадил...
     - А ключ? Мы же самолёт на замок закрыли...
     - Товарича нацальника дала. Сама не могла открывать, аннака. Больно пьяный была. Другой нацальника-погода савсем драва лезала - блать.
     - Ага, ты, получается, взял ключ, открыл салон, вскрыл гроб. Погрузил бригадира на нарты, потом вернул связку коменданту... И-и-и... ты ведь сам подпись на документе поставил? А как же узнал, где мой планшет лежит?
     - Нацальника сказала... говорила - лётчика крепко устала, спит без ноги сильна. Шибко утром заругается, если крестик не ставить. А потом спирт налила стакан дополна - до стойбища сильна-сильна быстро ехай...
     - И как ты только покойника не потерял, засранец! - воскликнул Степаныч, чтобы отвлечь моё внимание. Но я уже не слушал оленевода Николашу который рассказывал, как отбивал тело бригадира от нетрезвых волков, а просто прошипел коменданту изо всех своих накопившихся за семь месяцев змеиных сил:
     - Василий Степанович, что же ты молчал... гусь лапчатый! Я тут полгода на измене торчу - ни сна, ни отдыха... кусок в горло не лезет, а он молчит, да ещё и шифруется! А ведь ты знаешь, что Володька из-за этого случая уволился и уехал! - Ярость просто распирала меня. Собрав всю волю в кулак, нашёл в себе силы, чтобы развернуться на каблуках и направиться к двери - во двор, в непогоду, только бы не видеть до одури противного коменданта... нет, не так - ставшего противным коменданта аэродрома.
     - Петь, Петя, стой, - заканючил Степаныч. - Я ведь и вправду ничего не помню. Только лицо раскосое в треухе в памяти осталось. Думал, что глюк поймал - как говорится, привет от покойного бригадира, усопшего во цвете лет. Мало ли кошмаров... Сами бы меня засмеяли...
     - А разузнать потом толком никак?! - уже смягчившись, сказал я.
     - Ну, кто бы мог подумать, что оленеводы сами за своим бригадиром приедут...
     - Не "приедут", а "приедет". Николашка же один гроб с покойником ворочал. Представляешь, сколько тот весил?
     - Так после двух стаканов спирта любой дурак сможет...
     - Парень говорил об одном...
     - Ну, конечно, ему же не списывать по акту комиссионно, - пробурчал Василий Степанович, и мир на аэродроме сделался из виртуального вполне реальным. Жарко горела печь, отдавая псиной и другими не менее ароматными афродизиаками малица оленевода Николая, повешенная на бельевой верёвке. Стол по устоявшейся северной традиции ломился от угощений, среди которых оказалось три венгерских яблока - дефицитнейший продукт по тем временам в наших краях. Их прихватил в дорогу "товарич-газета". Мировой закусон для приполярных широт!
     Кстати, а шоколад, которым я сорил в приёмной у командира лётного отряда, даром не пропал. Секретарша возомнила себе, что я за ней таким образом ухаживаю, вцепилась мёртвой хваткой борца сумо и в ЗАГС затащила. Посчитала, будто я её последний шанс замуж выйти. Уже больше тридцати лет вместе, двое детей, трое внуков. Повязал нас февральский покойник на всю жизнь. Да я и не жалею...
   0x01 graphic
   2. Шауров Э.В. Доказательство бытия
   22k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
  
     На подушке сохранилась вмятина от Иркиной головы, глубокая уютная ямка, а рядом длинный темно-русый волос. Забавно. Волос и вмятина остались, а Иришка ушла. Наверное поднялась совсем тихонько и, собираясь, бродила по комнате на цыпочках... совсем голая...
     Алик с наслаждением потянулся под смятым одеялом, которое еще, казалось, хранило тепло женского тела. Сегодня он был выходной, мог с полным правом никуда не спешить, валяться, вспоминать вчерашний вечер и думать про Иришку. Их роман без обязательств длился уже почти шесть лет. Достаточно, чтобы перерасти в нечто официально стабильное, но перерастания почему-то не происходило. Иришка была слишком поглощена сначала поиском хорошего места, потом укоренением на этом самом месте, потом карьерой вообще. Года три назад Алик, как-то мельком, предложил ей расписаться, она, как-то мельком, предложила подождать, и все двинулось по накатанной колее. Тёплая привязанность без особых обязанностей. Не то чтобы это кого-то сильно напрягало, но с каждой совместной ночью в душе накапливалось смутное незавершенное чувство. Хотя, вроде как, и неоткуда, да и незачем. Сейчас две трети пар так живут, если не хуже. Свобода, чтоб её... Личное пространство личных возможностей.
     Алик протянул руку и нащупал на прикроватном столике часы. Часы показывали без четверти десять. Спать уже не хотелось. Алик выбрался из-под одеяла и пошлёпал в ванную, мыться. Там, жулькая во рту мятной жижей, он смотрел на свое отражение в зеркале. Вполне себе симпатичный мужик, на три года как разменявший возраст Христа, дом не построил, дерево не посадил, сына не зачал... Хотя, если разобраться, есть нормальная двушка, неплохая работа, машина, у которой всего-то нужно сменить пару узлов в движке. Все в пределах среднестатистической нормы. Так откуда взялась... печаль?
     Мурлыкая про себя старую песенку, Алик переместился в кухню. Там он сварганил себе бутер и, пережёвывая кусок батона с ветчиной, потыкал по каналам маленького телика. На десятке программ шла почему-то сплошная музыка, местами даже классическая. Алик пожал плечами, допил кофе, выключил телевизор и пошёл на балкон. Опираясь локтями о перила и ёжась от утреннего осеннего морозца, он выпускал изо рта плотные струйки ленивого сигаретного дыма. Внизу визгливо грохнула дверь подъезда. Алик перегнулся через ограждение. Витёк с четвёртого этажа промчался по дорожке чуть не бегом. Как раз мимо того места, где Иришка обычно паркует свой 'витц'. 'Куда это так рванул, прощелыга? - подумал Алик. - На работу что ли проспал?'. Он щелчком отправил сигарету за перила, и в это время в квартире зазвонил телефон.
     Старенький радиотелефон лепился к стене коридора между прихожей и залом, прямо сбоку от вешалки для пальто.
     - Да, - сказал Алик, снимая трубку.
      Вернее это Алику показалось, что он сказал: 'Да'. На самом деле голос отчего-то дал сбой и 'да' получилось совершенно неслышным. В трубке хрустели космические помехи.
     - Аллё, - сказал Алик с неприятном чувством.
     И опять 'аллё' вышло по-рыбьему беззвучным.
     Шорохи в трубке вдруг сорвались и поплыли коротким гудками.
     - Какого черта? - проговорил Алик.
     Он неожиданно понял, что губы его послушно артикулируют, складываясь нужным образом, но не производят ни единого звука. По позвоночнику пробежала волна озноба. 'Я что, оглох?' - с ужасом подумал Алик, но тут же сообразил, что прекрасно слышит зуммер. Гудки различались вполне отчетливо. Две или три минуты он стоял в прихожей, бездумно сжимая ноющую трубку и пытаясь выговаривать слова и звуки. Наверное, он походил на вынутую из воды рыбу. У него получалось чмокать, со свистом втягивать и выдыхать воздух, но произнести ничего осмысленного он не мог. 'Без паники, - гулко стучалась в голове. - Главное, без паники. Что это может быть? Внезапный паралич голосовых связок? Инфекция? Влияние никотина? Да какой никотин? Не так уж много я и курю. Может в ветчине какая зараза, генная модификация? Ерунда. Мы ее вчера ели...Что же делать? Звонить в скорую? Ездит скорая на такие вызовы?' Алик поднял к лицу трубку и уже начал набирать номер неотложки, но вовремя сообразил, что все равно не сможет сказать ни слова. Проклятье! Он сунул трубку назад в базу. Самому бежать в поликлинику? Алик представил себе старушек у регистратуры, автомат для электронной записи, ячейки занятых часов. 'Свободно с четырех до половины пятого'. Можно вообще-то записаться из дома, по интернету... Да какого дьявола? Алик чуть не подпрыгнул на месте. Нужно лететь в 'Полимед'. Черт с ними, с деньгами, зато примут без очереди, без разной волокиты, и спецы там хорошие. Ирка их хвалила. А если вдруг возникнут проблемы, Иришка же и поможет, она, конечно, просто лицо административной службы, но все равно своя, знает всяких там Борменталей Филипычей.
     Алик метнулся в зал, сгрёб с кресла отключенный телефон и, путаясь в рукавах куртки, выскочил на лестницу. Сбегая по ступенькам, он еще раз попытался проговорить 'мама мыла раму', но без всякого, впрочем, результата.
     Завизжала чудовищная противоатомная дверь, Алик вывалился в осеннюю сухую прохладу и ринулся через скверик к выходу со двора. Точь-в-точь так же, как бежал давеча Витёк с четвёртого. Через три минуты потенциальный клиент ларинголога уже летел по тротуару в сторону остановки, на ходу включая телефон. Не глядя на всплывшие сообщения, сразу ткнул Иркин номер и мысленно выругался, сообразив, что по-всякому не сможет говорить. Алик скинул звонок, слегка сбавил скорость и, стараясь успокоиться, начал набирать текст. Краем глаза он видел, как мимо него по непривычно пустой улице бегут редкие автомобили. Он успел вбить несколько слов, когда телефон пиликнул, уведомляя о полученном сообщении. Ирка сама ему что-то писала. Алик открыл эсэмэску: 'Алька, я не могу говорить'. Алик мысленно зарычал, путаясь в кнопках набрал: 'К черту твое начальство и работу. У меня проблемы. Что-то с голосом. Не могу сказать ни слова. Еду к тебе. Мне нужен доктор'. До остановки оставалось метров двести, когда пришел ответ. Алик раскрыл его, начал читать и даже остановился от неожиданности.
     'Я тоже не могу говорить, - писала Иришка. - Совсем'.
     Без паники. Только без паники. В голове сразу завертелись дикие мысли о половых инфекциях. Главное, без паники.
     'Значит, врач нужен нам обоим, - набрал Алик. - Может быть, это отравление. Мы оба пили шампанское и ели ветчину. Главное, не паникуй. Еду к тебе'.
     Полупрозрачная крыша остановки была уже совсем рядом. Алик остервенело ткнул кнопку 'отправить', вошел под навес и остановился. Челюсть его сама собой поползла вниз. В дальнем углу остановки, отвернувшись к поликарбонатовой стенке, стоял на коленях мужчина в коротком черном пальто. Сгорбленные плечи, голова опущена вниз, сложенные вместе ладони подняты к подбородку. Алик было шагнул к коленопреклонённой фигуре, но кто-то вежливо поймал его за рукав. Быстро обернувшись Алик увидел другого человека, пожилого дядю в берете и с седой профессорской бородкой. Человек покачал головой, потом беззвучно пошевелил губами, показал пальцем на рот Алика и всем лицом изобразил живейший интерес.
     - Нет, - обалдевая, беззвучно сказал Алик и развёл руками. Он пытался понять, что же происходит, и ничего не понимал. - Я не могу говорить.
     Человек с готовностью кивнул, еще раз показал на свой рот и энергично покрутил головой.
     - А этот? - Алик растерянно ткнул пальцем в сторону стоящего на коленях. - Может ему плохо?
     Профессор опять покачал головой и полез в карман. 'Да что же такое творится?' - ошарашенно подумал Алик. Телефон в его руке испуганно пиликнул. Пришла новая эсэмэска от Иришки: 'Алька, ехать ко мне сейчас не надо. Тут у нас полный бедлам. Говорить не может никто. Я тебе сама напишу'. Алик непонимающе поглядел на фигуру в углу остановки, потом на мужчину в берете. Тот со странной смесью неловкости и бесцеремонности читал с чужого экрана, вытягивая шею, и у Алика отчего-то даже мысли не возникло его одернуть. Дочитав, профессор покивал, в руках его невесть откуда появилась раскрытая записная книжка и маленькая авторучка. Он что-то нацарапал в блокноте и показал Алику:
     'Кажется, немота постигла всех. Пандемия'.
     Алик выпучил глаза.
     'Кара', - приписал собеседник.
     Не очень понимая о чём речь, Алик указал на фигуру в углу остановки.
     'Не нужно его трогать. - Ручка в пальцах профессора мельтешила, выводя неразборчивые буквы. - Он молится'.
     Реалии сместились окончательно.
     Мужчина в пальто вдруг согнулся и приложил лоб к асфальту. Профессор смотрел на него с сочувственным пониманием. 'Может, я сплю?' - подумал Алик. На остановку вошла женщина с растерянным лицом. Она остановилась и со страхом глядела, как мужчина в черном пальто аккуратно бьет поклоны.
     Телефон опять пиликнул. Алик быстро заглянул в экран. Но это была не Иришка, это был Кеша Пашевич по кличке Паштет. Кеша писал: 'Алька, если ты дома, беги ко мне. Прямо сейчас. Нужно побазарить'. Алик выпрямился и сунул телефон в карман. Профессор указал пальцем на дорогу и написал в блокноте: 'Доехать куда-то вам сейчас будет сложно. Маршрутный транспорт почти не ходит'. Человек в углу остановки продолжал кланяться. 'Ладно, - подумал Алик. - Почему бы и нет?' Он кивнул профессору, вышел из-под навеса и решительно зашагал вглубь квартала.
     
     
     Кеша и Алик водили знакомство еще со школы. После окончания они лет восемь не виделись вовсе, а потом столкнулись по какому-то случаю и начали встречаться регулярно. Сидели, болтали, выпивали. В Кешкиной башке хватало тараканов, зато с ним было интересно.
     Половинка силикатного кирпича, вставленная в притвор, фиксировала металлическую дверь подъезда в состоянии 'входи, кто хочет'. Алик поднялся лифтом на восьмой этаж и длинно позвонил в дверь сто десятой. Кеша открыл почти сразу, прямо на пороге стиснул пятерню Алика пухлой ладонью и молча втащил товарища в квартиру.
     Кешка никогда не распространялся о том, как и чем он зарабатывает, но зарабатывал он, судя по всему, неплохо. Его большая квартира создавала смешанное впечатление хайтековской роскоши пополам с аскетичной пофигистической неухоженностью, как будто хозяину было все равно, где и как стоит его мебель и стоит ли вообще.
     Не дав даже разуться, Паштет проволок Алика через обширную прихожую в зал с паркетным полом, немыслимым дизайнерским диваном и плазмой в полстены. Там, напротив дивана, Кеша остановил гостя, толстым пальцем провел по толстым губам, словно застегивал молнию и уставился вопросительно. От Кеши явственно пахло хорошим спиртным. Алик печально развел руками. Паштет удовлетворенно кивнул, подтащил Алика к стоящему посреди комнаты совершенно понтовому офисному столу с четырьмя разновеликими эйзовскими мониторами и усадил в единственное кресло с сегментированной спинкой.
     - Не могу говорить, - беззвучно показывал Алик.
     Кеша, шевельнув мышью, оживил один из мониторов и быстро подвинул к приятелю плоскую клавиатуру.
     Нагнувшись к столу Алик напечатал:
     'Не могу говорить. С самого утра, - подумал и добавил: - И Ирка не может. И вся ее клиника. Ты об этом что-то знаешь?'
     Кеша сделал глубокомысленное лицо, затем поднял ладонь, дескать, подожди, а затем по длинной дуге урулил в другую комнату. Пока он ходил Алик стянул с себя куртку и пристроил её на край стола. Кеша вернулся через минуту с барным табуретом, початой бутылкой коньяка и парой стаканов. Бухнув бутылку на стол и взгромоздившись на табурет, он сразу разлил и чуть не насильно втолкал один из стаканов в руку компаньона.
     'Ну?' - Алик настойчиво потыкал рукой в вопрос на мониторе.
     Вместо ответа Кеша требовательно позвякал стаканом о стакан, и лишь когда Алик отхлебнул коньяк, подвинул к себе клавиатуру. По экрану побежали паучки букв.
     'Во-первых, не с утра, а с ночи, - прочел Алик. - С двух часов. Во-вторых, не вся клиника, а весь долбаный мир. Я заходил на два десятка сайтов: и Штаты, и Китай, и Япония, и Бельгия с Казахстаном. Как-то так...'
     Паштет чуть отстранился, пропуская гостя к клавиатуре.
     'Но это же полный пипец! - напечатал Алик. - Что вообще происходит? Кто-нибудь понимает?'
     Кеша беззвучно рассмеялся и показал пальцем на потолок.
     'Кара', - напечатали его пальцы.
     Алик совсем растерялся и напечатал:
     'Какая еще кара?'
     'Божья'.
     Пока Алик смотрел на Паштета округлившимися глазами, тот снова разлил коньяк, глянул на время в уголке монитора и быстро напечатал:
     'Сейчас сам все заценишь. Пей пока'.
     Алик потянул к себе клавиатуру, но в этот момент все мониторы на столе разом вспыхнули жемчужно-перламутровым светом, сама собой загорелась 'плазма' на стене и даже айфон, торчавший у Кеши из нагрудного кармана. Густой глубокий бас ударил через жемчужное сияние, заставив Алика даже зажмуриться.
     - Слушайте меня вы, плоть от плоти! - проревел голос, вдавливая в череп барабанные перепонки. - Азм есть альфа и омега, отец и создатель, начало и конец всего сущего! Я слишком долго терпел вашу мерзость: разврат, чревоугодие, потерявшую всякий предел алчность. Вы стяжаете блага, рассуждая о благополучии своих будущих чад, но проходит жизнь, а вы так никого и не зачали, зато готовы убивать направо и налево ради защиты грошовой власти или любой другой вздорной идейки. Ваши души превращаются в тлен, а вы ищете удовольствий, словно это цель вашей никчемной жизни. Алкоголь, никотин, наркотики, секс ради секса, еда ради вкуса. Подлость, предательство и злоба. Уже нет среди вас праведников, даже под сводами храмов. И большой и малый готовы грешить или терпеливо внимать власти греха. Вы уподобились грязи, плывущей по течению реки. Всякий из вас ищет выгоды. Всякий имеет цену. Любой готов поддаться искусу. Я долго ждал, но сегодня мое терпение лопнуло. Я ниспошлю вам знаки. Немота будет первым. Наказую мир безмолвием на одни сутки. Вернитесь на стезю Господню. Если же грех уже стал сутью вашего мира, то после третьего знака я очищу мир и начну всё сызнова. Внемлите! Внемлите, неразумные!
     Экраны разом погасли. Алик моргнул, приходя в себя. В ушах звенело. Кеша потыкал его в плечо и покачал своим стаканом. Не чувствуя вкуса, Алик выпил коньяк и закашлялся. Потом он, изумленно задрав брови, указал на потолок.
     'Это происходит каждые три часа, начиная с двух ночи, - напечатал Кеша, сдвигая стакан. - Причём, что интересно, каждый слышит сообщение на своем родном языке. Я связывался с Равилем Шакировичем, он слушал все на татарском, а Артурик Агинян - на армянском. Прикинь'.
     Алик несколько секунд сосредоточенно думал, потом выстучал на клавиатуре:
     'И что мы об этом всем должны думать? Это действительно был бог?' - он еще секунду подумал и написал слово 'Бог' с прописной.
     Кеша сморщился.
     'Какой еще бог? - напечатал он. - Ты в каком веке живешь?'
     'А это?' - Алик показал на мониторы.
     'Просто мощный хакерский взлом. Организованный, очень техничный, с поливариантным замещением звуковых дорожек, но ничего сверхъестественного'.
     'А это?' - Алик ткнул пальцем в свой разинутый рот.
     Кеша почесал затылок.
     'Вариантов много, - напечатали его ловкие пальцы. - Паралич голосовых связок можно вызвать психотропными веществами, распыленными в воздухе или растворёнными в воде, можно в жратву чего-нибудь добавить, можно сделать, допустим, массовое гипнотическое внушение. Остаются только вопросы по масштабности исполнителя. Само собой, проще всего это сделать на государственном уровне. Прикинь, наши отцы-парламентарии решили искоренить всех моральных уродов и запугать ворюг. Возрождение нравственности шоковой методой. А может, это могущественная теневая группировка. Хотят заморочить всем голову, а потом захапать контроль над всем земным шариком. Какой-нибудь Ротшильд со товарищи. Как тебе? Выбирай любой вариант. Можешь, свой придумать'.
     Паштет огорченно поболтал пустой бутылкой и поднялся с табурета, явно собираясь идти за второй. Алику вдруг нестерпимо захотелось оказаться рядом с Иришкой. Он поймал Кешу за рукав, замотал головой, затыкал себя в грудь, зашевелил пальцами, показывая, что ему нужно идти. Кеша, непонимающе выпятил губу.
     'Я у Ирины быть обещал, - быстро начал печатать Алик. - Мне убегать нужно. Извини, старик'. - Он прижал ладони к сердцу.
     'Как знаешь', - сказали губы Кеши. На лице его проступило брезгливое разочарование.
     
     
     На улице Алик достал из кармана пачку 'Петра', выбил щелчком пенёк сигаретного фильтра из плотно уложенной обоймы, нескольку секунд смотрел на него, исполняясь странной решимости, затем швырнул пачку в урну рядом со скамейкой и зашагал назад к остановке.
     Профессора возле поликарбонатового навеса уже не было. А вот мужчина в черном пальто по-прежнему оставался здесь. Только теперь рядом с ним примостилось на коленях еще человек шесть. Смиренно опущенные плечи. В ладонях перед грудью - кусочки бумаги, должно быть со словами. Губы беззвучно шевелятся, вразнобой повторяя молитву.
     Алик стоял у самой обочины и голосовал, изо всех сил вытягивая руку. Машины испуганно неслись мимо. В голове, точно узел белья в недрах стиральной машины крутились и крутились натужные мысли. То он думал об ультиматумах, гремевших с жемчужного монитора, то о хакерских вариантах Кеши Паштета, то о выброшенной пачке. На душе было скверно и тревожно, хотелось курить. Иногда Алик искоса поглядывал на богомольцев и, странное дело, ему тоже хотелось забормотать 'Отче наш'. Лбом в асфальт? Нет. Пожалуй что, нет. Но вот молитву... Как же там? 'Господи, иже еси на небеси. Да святится имя твоё. Да будет царствие твоё...' А дальше?
     Скрип тормозов заставил его испуганно отшатнуться. Зелененький 'ниссан', гостеприимно раскрывая дверцу, остановился в метре от Алика. Водитель - бородатый мужчина средних лет, широко улыбнувшись, похлопал по сиденью.
     Оглянувшись на остановку, Алик нырнул в салон. Пока он возился с замком безопасности, мужчина вопросительно постукал ногтем по монитору навигатора, дескать, куда едем? Алик набрал на экране телефона: 'Проспект Строителей, 16. Где клиника 'Полимед'. Водитель кивнул. Алик убрал телефон, выпростал из кармана коричневую книжку кошелька. Дескать, сколько? Водитель, улыбнувшись еще шире, широкой ладонью мягко отстранил кошелек и Алик невольно улыбнулся следом. Теперь у него появилось чувство, что стоит ему добраться до Ирки, и всё сразу станет нормально. Только бы начальство не заерепенилось. Хотя, иди оно к чёрту, это начальство. Не каждый день случается кара небесная.
     
     
     Они оставили Иркин 'витц' на стоянке возле 'Империи Снега' и отправились бродить по городу. Сегодня все было как-то не так, все как-то тише и задумчивей, чем обычно. Казалось, что реально настал последний день цивилизации. В воздухе висело ощущение общей растерянности.
     Алик постоянно ловил себя на том, что сегодня замечает вещи, которых в упор не видел вчера: как пожилой коммунальщик размеренно сметает в кучу желтые листья, как женщины везут по тротуару коляски с щекастым малышами, как одноухий кот крадётся куда-то вдоль низкой чугунной оградки, как зажигаются фонари на тонких столбах...
     Они перекусили в маленькой пирожковой, на пальцах общаясь с улыбчивой продавщицей, затем вышли в сгущающуюся уличную темноту и пошли на проспект Космонавтов, а потом к Солнечным Башням и уже совсем ночью - на площадь Ленина. Идти домой не хотелось.
     На площади, несмотря на поздний час, было людно. Все чего-то ждали. Иришка и Алик устроились доедать последние пирожки на скамейке как раз напротив шестиметрового гигантского дисплея. Какая-то светлая голова догадалась отключить звук, и лишь бесшумные цветные картинки вспыхивали, яркими бликами освещая лица людей.
     'Ты знаешь, - напечатала Иришка на экране своего телефона (Зарядка телефона Алика давно сдохла). - Мы сегодня стали немыми инвалидами, а мне почему-то спокойно и совсем не грустно. Как будто день удался'.
     Алик напечатал:
     'Это потому, что сегодня никто не ругался матом и не говорил друг другу гадости'.
     Иришка улыбнулась и набрала:
     'Давай сегодня пойдем к тебе'.
     'Лучше к тебе, - ответил Алик. - К тебе ближе. А за машиной не пойдём'.
     Согласный кивок.
     'Курить хочется', - написал Алик.
     Иришка показала на ближнюю компанию.
     'Не-а', - Алик решительно покрутил головой.
     Молодая женщина вздохнула, обняла его, зябко прижавшись всем телом. Алик с минуту сидел неподвижно, о чем-то напряженно размышляя, потом осторожно высвободил руку с телефоном. Пальцы его побежали по экрану.
     'Давай все-таки поженимся', - прочла Иришка.
     Она неуверенно улыбнулась и набрала:
     'Чтобы завести маленьких инвалидов?'
      'Да, - напечатал Алик. - Двух мальчиков и девочку'.
     Тонкий пальчик завис над экраном. Иришка подняла на Алика влажно блестящие глаза и вдруг тонко вскрикнула.
     Огромный экран уличного монитора, словно сверхновая, взорвался вспышкой жемчужного света, ослепительным блицем заливая людей, скамейки, тротуарные плиты. 'Думайте, убогие!' От мощи божественного голоса шевельнулись волосы на голове. Алик непроизвольно обхватил Ирку за плечи.
     Площадь рванули крики. Сначала в одном конце, потом в другом, потом заорали все разом. И на фоне этого счастливого рева Иришка прокричала ему прямо в ухо:
     - Да! Я согласна!
     
   0x01 graphic
   3. Ковалевская А.В. Шесть хромых и зубастая девушка
   33k   Оценка:9.31*8   "Рассказ" История, Приключения
   0x01 graphic
  
      Князь Михаил Халецкий пересел из сафьянового седла в посольский возок не для того, чтобы нежиться на подстилках, смягчавших тряскую езду, но потому, что надеялся в уединении решить трудный вопрос. Впервые посол ехал к хану Большой Орды без достойного подарка. Нет, подношения тщательно выбраны в государственной сокровищнице среди немалого добра. Выбраны с таким расчетом, чтобы чувствовали - крепка, богата Литва. Но чтобы не были дары слишком драгоценными: пусть не думают, будто из последних сил хотим понравиться - самое дорогое, мол, отдаём!Не об этом переживал старый посол, хранивший свой секрет. Великокняжеский двор недоумевал: чем так любезен ордынцам князь Михаил? Почему охотно идут на сделки, если державные бумаги доставит Халецкий? Меньше лукавят, с решениями не тянут, не томят посла по полгода у себя, заставляя каждый день являться пред ханские очи и кланяться дивану. А всё потому, что Шейх-Ахмеду пришлась по нраву тонкая игра, которую умело затевал князь, окружая таинственностью посольские дары. И каждый раз Халецкому удавалось удивить хана. Но в этот раз посол ехал без загадки, без дивной истории, и выдумать её всё никак не получалось. А тут ещё непредвиденная остановка, и где - сразу за неманской переправой, считай, в начале пути. Нехорошо! Что стряслось?
      Князь, выйдя из возка, внимательным взором окинул посольский поезд. Стражей в железной броне, с лицами, блестящими от пота, дворню, конюхов, возки с поклажей для долгого пути - оружием, одеждами, подарками, снедью, леками, и среди всего этого ватажного добра на колёсах - чистую кибитку повара-немца, личного княжеского кухаря.
      К Халецкому подъехал начальник стражи. Процедил:
      - Ребята девку отбили...
      - У кого отбили? - равнодушно отозвался князь, утирая шею кружевным платком.
      Он знал, что этой ночью поляны по берегам рек должны были гудеть от весёлых игрищ - Купальская ночка. Но уже отгорела короткая летняя заря, рассвело, обоз далеко отъехал от яриловых полян, и поблизости ни городов, ни селений - лишь леса, леса кругом.
      - Откуда взялась девка? - переспросил посол.
      К нему подвели худую девчонку, толкнули вперёд, чтобы кланялась, не ленилась, князю-послу в самые ноженьки. Девушка низко гнула молодую гибкую спину, вежливо не спешила поднимать голову, распрямлять плечи. Когда кланялась, князь заметил: сзади платье на девушке перепачкано. Извозили её по земле: кто-то, видать, крепко баловался с ней в эту ночь. И раз стражи отбили - значит, вовремя наскочили, видели, как девушку обижали. Но цела, живёхонька, не плачет, не голосит. А, может, такая она и девушка - специально для этого дела предназначенная? Может, потому и отбили её ребята, вскинули в седло, надеялись припрятать среди посольских возков, провезти, потешиться да и оставить на ближайшем постоялом дворе?
      - Кто вёл рыскунов? - спросил посол.
      - Окула Онуприевич.
      - Окула? - удивился Халецкий.
      Нет, этот десятник парень проверенный и разумный. На скоромное не позарится. Значит, действительно выручал девку из беды.
      Откуда ни возьмись, прихромала чёрная собака и устроилась рядом с девушкой. Над головой незнакомки замахал крыльями голубь, сел на узкое её плечо и взлетать не торопился.У ног девушки вся её поклажа: узелок - отдельно, а закрытый туесок - отдельно. Вроде бы, туесок пустой, почему было не положить узел туда? Нет, не пустой: из-под плетёной крышки показалась голова кошки, потом вылезла и сама полосатая. Вылезла и уселась с другой стороны от своей хозяйки. Как только кошка покинула корзинку, серая молния метнулась между людьми: это проворная лесная белка прыгнула в освободившийся туесок.
      - Как зовут тебя, дитя, и чья ты дочь? - спросил князь, переждав движение в беспокойной свите незнакомки.
      Девушка смиренно отвечала:
      - Меня зовут Федора, я дочка плотовщика Панкрата Бурацевича. Родители мои давно умерли, меня маленькой привезли к родне, и с тех пор я живу у тётки Агаты.
      - Девушку Федору обидели лихие люди? - нажимая на слова, спросил посол.
      - Не успели, - шмыгнула носом девушка. - Бог миловал, и русалки помогли.
     Халецкий подумал, что все простолюдинки дуры, а эта точно глупа, как осиновое полено. Надо же так шастать по лесу в лихую ночь, чтобы отбиться от подружек? И если случилось заблудиться - всякое бывает, умишко-то ещё детский, - так у неё даже не хватило соображения затаиться и не попадаться мужичинам на глаза. Если бы не подоспел Окула, честный малый, что бы делала, дура? Пошла бы с горя топиться?
      Русалки, говорит, помогли. Как же!
     Смешная: волос рыжеватый, нос уточкой, конопатая, уши оттопырены - коса за каждым ухом уляжется, да только косы у неё не густы. И весь-то вид у неё - простота наивная!.. С другой стороны, что от девчонки ожидать? Кто растил? Тётка. Тётка не мать, должно быть, сама молода, умом скудна, вот и не научила бабьим хитростям.
      Князь спросил:
      - Что Федора Панкратова одна в лесу делала?
      - Тётка отпустила меня за пыльцой папарати: собирают её сейчас, поэтому я каждую ночь ходила в лес.
      "Точно, - остался доволен своей догадливостью Халецкий, - я правильно подумал: тётка молодая. На ярилки придумала выпроваживать племянницу, а сама, небось, поджидала любезного".
      - И не боишься ходить по лесу одна?
      - До сих пор не боялась, - шмыгнула носом девушка.
      "Простота!", - всё больше умилялся старый князь. И решал, что делать с сиротой, у которой из приданого только и есть, что яркие очи. "Придётся, видно, помочь из христианского сострадания. Отправить своих людей с ней, чтобы проводили до дома? Но их путь лежит в обратную сторону, потом день будут догонять обоз, да по жаре. Нехорошо. И людям, и лошадям изнуряющая скачка ни к чему. Разумнее забрать с собой Федору до ближайшего села, а там приказать старосте найти достойных проезжих людей, чтобы вернули девчонку к её бестолковой тётке".
      Невнятная мысль вертелась в голове князя и не отпускала:
      - Ты лекарка?
      - Да, - не стала скрывать простодушная Федора.
      - Кто учил?
      - Соседская бабушка-травница.
      "Ишь ты! Травница.. Звери к ней так и льнут, а они чуют доброе сердце. Собачонка, вон, хромая на переднюю лапу, кошка..."
      Словно угадав мысли посла, кошка решила прогуляться, обошла девушку, и князь развеселился: кошка хромала на заднюю лапу. Он пригляделся к голубю, мирно чистившему перья: у птицы не было правой ножки, и голубь сидел, опираясь на культю.
     - А что за белка у тебя в корзинке? - полюбопытствовал Халецкий, наблюдая, как юркий зверёк вертится по туеску, высовывает и сразу же прячет любопытную мордочку - туда-сюда, туда-сюда, - но и не думает убегать.
     - На заре в лесу я заметила, как куница гонится за белкой. Пан знает, что куница не догонит здоровую белку. Но эта бедняжка не могла убежать от своей смерти: у неё лапка поломана.
     - Ах, да, конечно, лапка болит, - кивнул Халецкий и затаил смех под тяжелыми веками.
      Девка продолжала:
     - Я стала манить белку, звала, бежала следом, показывала корзинку: спасайся, лезь в туесок! Вот тогда и заприметили меня злые люди, заломили рученьки, хотели обидеть. Но мой Лешко громко лаял и кусался, кошка расцарапала одного обидчика, а раненая белка сбежала по дереву и спряталась от куницы под рубахой у второго человека: нырнула ему за шиворот и стала бегать по телу. Ваш лыцарь, вот этот красивый лыцарь, - спасибо, я ему кланяюсь, - подоспел, не дал надругаться надо мной.
      С этими словами Федора повернулась к начальнику десятка Окуле Онуприевичу и принялась бить ему поклоны.
      Окула покраснел так, что стал похож в стальных полудоспехах на варёного рака на железном блюде.
     Князь Михаил заметил смущение сурового парня. Быстрее, чем гаснет сорвавшаяся с высокого неба знич-звезда, сложилась у него удивительная байка для ордынского хана. Травница не замечает, что собирает вокруг себя хромых. Вот и удалец Окула тоже хром от рождения. Он научился справляться со своими ногами разной длины, и в проворстве и ловкости не уступит никому. Но что есть, то есть. Найденка об этом не могла знать, не могла даже догадаться: по парню сразу не скажешь, а поди ж ты, выделила его сразу.
      Девушка, раскланявшись Окуле, неожиданно расплакалась. Некрасиво растянула рот и захлёбывалась рыданиями. Она смертельно испугалась, и теперь с опозданием испуг выливался из неё горючими слезами. Кошка встала на задние лапы, уперлась в ноги Федоры, заглядывала в лицо. Собака в волнении суетилась рядом и скулила, голубь взлетел и завис над головой девки, и даже белка стремительно сделала три круга вокруг размокшей рыжей.
      "Скомороший балаган", - покачал головой Халецкий, наблюдая преданных зверей.
     - Не плачь, дитя, - сказал он, - поезжай с нами, хозяйничай. На обратном пути я обязуюсь доставить тебя к родне.
      Федора осталась в посольском обозе. Возвращаться одной через страшный лес она побоялась. Строгий кухарь предложил ей поселиться в кибитке, служившей кухней. Все удивились поступку повара: походная княжеская кухня была запретным местом, и повар охранял её ревностнее, чем святой Юрья бережёт ключи от лета. Удивились все, но не князь: у немца Георга болело колено, в сырую погоду он хромал и кряхтел, кружась вокруг очага.
      Подтверждалась догадка посла насчёт девки-лекарки и хромоногих вокруг неё. И Халецкий теперь с улыбкой думал о встрече с ханом.
      Долог путь до Большой Орды. Летний зной изнурял людей. Досаждали комары и оводы. Воинам посольского караула ремни доспехов натирали кожу. От такой напасти лекарь угорец давал людям чёрное дегтярное мыло. Но мыло помогало только до тех пор, пока не приходило время снова надевать панцири и пристёгивать поножья.
      Федора посоветовала лекарю Иштвану врачевать людей жирноватой на ощупь, нежной присыпкой из спор папороти. Лекарь сначала раздраженно засопел. Девку не благодарил. Долго нюхал присыпку, разглядывал, лизнул. Понял ли он свойства присыпки - кто знает, но стал, как посоветовала девчонка, вколачивать пальцами зелье на больные места, больше всех страдавшие под раскалявшейся на жаре бронёй. Раны заживали и люди благодарили. А Иштван раздувался от гордости. Про то, что присыпка Федорина, он никому не сказал. А что тут такого? Молодой девке негоже крутиться вокруг мужчин, хотя бы даже и лечить: она им не сестра и не мать. Пусть знает своё место. Довольно и того, что ей разрешают собирать по утрам свои зелья, и князь приказывает воинам сопровождать её на ближайшие от постоялых дворов опушки и пустоши.
      Окула никогда не ходил караулить девушку-травницу. Он был слишком занят, чтобы думать о пустяках и о каких-то там глупых деревенских девках. Пусть даже и зубастых. Зубастой Федору прозвали сразу: найденка была смешливая, часто прыскала в ладошки, показывая ровные зубы. Но быстро спохватывалась и убегала, потому что чинный повар Георг объяснил сироте, как должно, а как не должно вести себя в окружении мужчин. Старый Георг недремлющим оком караулил Федору и громко поносил тех любезников, которые чаще других пытались заговаривать с девушкой. Ещё он поощрял Федору кушать вволю, с радостью подкармливал её кусками с княжеского стола и подробно расписывал, из чего сие чудо приготовлено.
     - Ах, какая карошая медхен, - радовался старик, умильно складывая короткие толстые ручки на груди и наблюдая, с каким аппетитом Федора перемалывает своими белыми зубами всё, что ни поставит он перед ней на деревянном блюде. И вскоре Георг потребовал от князя гроши на новое платье для медхен. Князь удивился. Повар отвечал, что приличной девушке не подобает щеголять в старой латаной юбке, к тому же короткой.
      Однажды Окуле Онуприевичу, ввязавшемуся в потешный бой с молодыми охранниками, достался удар шальным клинком по голому телу. Сабля резанула неглубоко, но, видно, в недобрый час. Как назло, князь захворал, не отпускал от себя лекаря. Тогда повар кивком головы поманил за собой десятника, у которого уже начинали нездорово краснеть края раны. Втолкнул Окулу в шатер своей кухни и приказал Федоре помочь доблестному рыцарю.
      До этого целый месяц Окула не видел зубастую. А Федора времени не теряла: умудрилась на сытных харчах покруглеть лицом и прочим, и новый наряд был ей очень кстати. В старое платье она, пожалуй, и не влезла бы, потому что от прежней полудетский худобы у неё и следа не осталось.
      Девушка, взглянув на Окулу, покраснела и хотела спрятаться. Но справилась с собой, выслушала старика повара и послушно бросилась к туескам и ступочке. Быстро натёрла в ступке пару щепоток чего-то, попросила у повара кипячёной воды, трижды перелила воду через серебряный кубок, вымыла рану, смазала серой грязью из ступки края пореза и сказала не Окуле, а Георгу:
     - Дедушка, позвольте, я зашью ему рану.
     - Гут! - кивнул немец, - канешно зашивать. Непременно зашивать шкура этот парень. Как я зашивать гусь в яблок. Только в него не надо яблок. Рыцарь карош и без яблок, майне медхен! - И он захохотал.
      Федора, робея, придвинулась под мышку Окулы.Тот стоял, сам не свой. Робко заглядывая снизу вверх в его лицо, она поднесла к губам десятника деревянную ложку ручкой поперёк: закусить.
      Окула мотнул головой:
     - Комариных укусов я не боюсь, - гордо отвечал он.
      Это была неправда. Рыцарь не боится славной драки, рыцарь не боится удара меча, и секиры, и острого копья. Но у рыцаря есть тайна: он боится уколов тонкой иголки.
      Федора этого не знала. Она серьёзно принялась за дело. Стоя у стража под мышкой, лекарка возилась и шептала свои заговоры, а Окула разволновался, пот с него катился градом. А зубастая всё не шила, и он напрягся в ожидании первого укола иголки. Только вдруг девка приникла лицом к его боку, ткнулась носом, и сердце воина с особым смыслом сказало "Тук! Тук-тук!". И громко забилось, сотрясая грудину. Федора распрямилась, сняла с зубов перекушенную нитку и убежала за спину старого Георга.
      Повар подошел к десятнику, осмотрел его бок и похвалил работу Федоры:
     - Какой красивый шкур - лучше прежнего! Медхен мастерица - она вышить рыцарь узор на месте страшный рана.
     - А? - удивился Онуприевич, - всё?
     - Все-всё! - отвечал с улыбкой повар и быстро вытолкал десятника прочь из шатра.
      Рана зажила через несколько дней, но Окула Онуприевич потерял сон и покой. Когда до Сарая оставалось всего два перехода, Окула взмахнул ножом над грудиной и рассёк себе кожу. И мысленно обзывая себя гусем, пошёл зашивать рану к повару Георгу, вернее, к его питомице.
     По пути Онуприевич попался на глаза Халецкому. Милостивый господин кликнул лекаря Иштвана и велел ему хорошенько позаботиться о молодом воине:
     - Мне все вы нужны целые, а не дырявые, - изрёк князь, - помните: мы на чужбине, в татарском логове! Кто есть посольские стражи? Отборные ребята: наша краса и гордость. Матушка с батюшкой сына ладно скроили, крепко сшили, таким и беречь себя надо, а не размахивать ножичком да перед пузом-то.
     Посол произносил свою речь, Окула же, сцепив зубы и вращая глазами, терпел, пока проклятый Иштван сшивал края раны.
      Через два дня посольский поезд въехал в Сарай-Берке, столицу Большой Орды. Гордые, осанистые, сопровождали воины великокняжеского посланника; строго глядели их глаза из-под налобников шлемов; красовались тщательно вычищенные и нарядные кони. Сияли дорогие доспехи, блестели копья, хороши были сёдла тисненой кожи и ковровые чепраки под всадниками.
      Шейх-Ахмед-хан ждал любезного своему сердцу посла Великого князя литовского Александра в окружении визирей и недимов, разместившись под навесом просторного шатра. Вечер ранней осени обещал прохладу, но пока ещё держался зной, и стенки шатра были подняты и подвязаны красными шнурами с золотыми кистями. Лёгкий ветерок обдувал почтенное собрание.
      Михаил Халецкий подъехал к ханскому саду.
     Все спешились.
     Отборные воины из ханского тумена вытянулись и замерли в суровом карауле, пока мимо них шествовал к высокому шатру посол Литвы. За послом люди несли подарки, шла принаряженная девушка с корзинкой в руках, а замыкали шествие двое воинов из сотников.
     Испуганная Федора плотно сжала губы, часто моргала, но послушно двигалась в свите князя. Не было с Федорой её голубя и полосатой кошки - они куда-то пропали. Лешко сначала вертелся рядом, но в сад собаку не пустили ханские стражи: грозно прогнали от ворот, и Лешко остался дожидаться хозяйку под стеной.
     
      Шейх-Ахмед гордо и церемонно встречал посольство. Халецкий про себя вздохнул: "Только и осталась одна напыщенность. Закатилась ваша слава. Московия поднялась: великая, могучая. А Большая Орда что сейчас? Вассальная Крыму змея подколодная. Но опасная ещё змея. Потому Великому князю необходимо держать её в друзьях, иначе, глазом моргнуть не успеешь, - станете пособниками Московии. А вы станете: не сегодня-завтра заведете дружбу с московским князем Иваном, как прильнули к нему враги ваши, ногайские ордынцы. Сговариваться да наушничать вам не привыкать. Тогда не устоит Литва против двойной силищи с восхода. Ох-хо!"
      С этими мыслями посол чинно остановился перед ханом, заговорил приветливо, и голос его был приятен властителю Орды. После церемонного обмена любезностями и уверениями в вечной дружбе стали показывать подарки и Шейх-Ахмед уже несколько раз бросал косой взгляд на посла литвинов. Халецкий не спешил. Толмач длинно благодарил Великого князя Александра, - да продлятся его дни! - за щедрость.
      И тут Халецкий протянул небольшой свиток в нарядном футляре. Толмач принял, вернулся к своему хану. Шейх-Ахмед оживился, разрешил читать. "В мире много чудес, и все они удивительные, - так начиналось письмо. - Есть дивные растения, есть необыкновенные звери и птицы. Есть чудеса и среди людей, - пел переводчик, - только не каждый разглядит это. Для тебя, великий хан, я искал чудо по всей земле, на всех своих путях. И оное нашлось. Не удивляйся тому, что увидят твои глаза: я привёз тебе девушку".
     - Девушку?! - лениво поднял брови хан, прерывая чтеца.
      Федора, почувствовав на себе взгляды всех присутствующих, испугалась. На побледневшем лице точками выступили веснушки. Она не понимала, о чём говорят. Она волновалась с той самой минуты, как по зову Халецкого явился сарайский купец и с ним были две женщины. Эти женщины переодели её в дорогой наряд, а старик Георг стал мрачнее тучи, вышел, да так и не вернулся проститься с ней.
      Вельможи-мектуби перешептывались и недоумевали: что удивительного в этой круглоглазой литвинке?
     - Ну же, досточтимый друг, не томи нас и поведай, чем славна юная дева? - поторопил хан.
      Халецкий начал рассказ:
     - Эта бедная сирота по праву может носить имя Собирательницы. Позволь мне не толковать вслух её имя, ибо это помешает проявиться чуду. Пусть только тебе, и больше никому, пояснит толмач, что именно собирает эта дева.
      Толмач наклонился к уху хана и прошептал ему: "Собирательница хромых - вот как называет посол эту девушку. Он уверяет, что вокруг неё всегда собирается ровно шесть хромых".
     - Да?! - озадачился Шейх-Ахмед. По дивану прошел недоуменный шепот; никто не слышал слова, сказанные повелителю.
     - Мы можем наблюдать это чудо?
      - Конечно, уважаемый! - отвечал князь Михаил.
      И все увидели, как вдруг к девушке устремились полосатая кошка, чёрная собака, сизый голубь и белка - стремительная, как серая молния.Когда звери расселись, а голубь умостился на плече девушки, посол сказал:
      - Если ты успел заметить, великий хан, все животные, даже белка - хромы.
      На что повелитель Орды, милостиво улыбаясь, показал послу четыре пальца правой руки. Посол кивнул, говорил на латыни, зная, что смысл его слов понимает только ханский толмач:
     - В походе пятым и шестым были мой воин и старый добрый повар. Один спас девушку, второй опекал её. Но великий хан может убедиться: девушка привлечет пятого и шестого везде, даже среди твоих людей, ибо таков её секрет и основное чудесное свойство. Возможно, причиной тому её добродетели. Она на редкость хорошая травница и у неё доброе сердце.
      Всё это с латыни толмач перевёл только для хана.
      В собрании решили, что посланник расхваливает врачевательницу и называет чудом её искусство. Но почему, недоумевали вельможи, повелитель медлит с ответом? Почему посол не спешит объявить девушку ханским ясыром? Кетхуда-и-везир, зная, что сейчас ханская казна пуста, и повелителю нелегко отблагодарить посла за такое предложение, беспокойно поерзав, обратился с почтительной просьбой:
     - Досточтимый мой господин! Уважаемый посол сказал, что девушка сирота и умеет врачевать. С согласия моего господина я мог бы принять девушку в свой дом, взяв на себя все расходы...
      Шейх-Ахмед ухмыльнулся: его визирь десять лет назад был ранен в ногу в жестоком бою, перерезанная жила сделала его хромым.
     Вот и нашелся пятый.
     Хан повёл головой, что означало: "Мы подумаем над этим", и показал Халецкому пять пальцев. Они перемигнулись, говорили о государственных делах и ждали. Рядом с девушкой должен был появиться обещанный шестой хромой.
      Вдруг в собрании раздался звон бубенцов и ножных браслетов: это пестро одетый карлик, перебирая кривыми ногами, шел к ханскому помосту, кривляясь и корча рожи.
     Вельможи оживились; карлик был умён, а шутки его потом долго гуляли по Сараю.
      Завидев испуганную девушку, карлик очень удивился. Затем засеменил быстрее и устремился прямо к Федоре и всем стало видно, что смешной уродец сегодня прихрамывает.
     - Что случилось с Большим Мусой? - такими словами встретил хан своего мусахиба.
     "Шестой хромой спешит к Собирательнице".
      Халецкий украдкой вытер холодный пот на челе. Сказочка для хана вышла занятная, только князь Михаил до сих пор совсем не был уверен, что всё пройдёт, как надо. Но Федора молодец, не подвела. Уф-ф.... (Что там говорит шут?)
     - Этот подлый пёс хотел съесть меня у калитки в сад! - гневно отвечал карлик, показывая пальцем на собаку Лешко. - Не верь литвинам, мой хан! Дома им нечем накормить даже собак, и они тащат их за собой в гости!
      Кто-то выкрикнул:
     - На что позарился литвинский пес?
     - Сначала, по их обычаю, пёс принюхивался. Но мой хан не давал мне полномочий вести переговоры, и я честно признался в этом собаке, предлагая ей дружбу. Я научился этому у князя Михаила - он тоже торгует дружбой литвинов, и с немалой выгодой для своего повелителя. Но собака решила, что беседу можно превратить в весёлую пирушку, и он по-свойски, первым, начал угощаться.
     - Чем же он угощался?
     - Тем, что у меня было - мной, - отвечал карлик, задирая шаровары и показывая укушенную ногу. - А что, мой господин, разве ты имеешь предложить большее?
     - Эй, ты, наглец, - натянуто улыбнулся Шейх-Ахмед. Он прощал мусахибу многое, но в этот раз шутка прозвучала очень некстати. А карлик уже не слушал своего господина. Он ходил вокруг незнакомой девушки, засматривая ей в лицо.
     - Ясыр-хан? - спросил он, предполагая, зачем она поставлена посреди важного собрания.
      - Догадайся, Большой Муса, для чего почтенный Бейлы-бек хочет взять в услужение эту девушку? - закричал кто-то.
     - Вероятно, чтобы забыть о своей усохшей ноге! - выкрикнул карлик, руками, между тем, показывая нечто совсем другое.
      Люди хохотали.
     Федора, не спускавшая глаз с шута, повернулась к князю и сказала:
     - Помилуйте, этому человеку очень плохо. Нужно сказать об этом его господину!
      Она опустилась перед карликом на колени и заговорила с ним ласково:
     - Дядюшка, тебе нужен покой, а я помогу своим зельем, и страдания твои уменьшатся, и продлится твоя жизнь.
      Шут понял слова чужого языка. Он перестал гримасничать, маска сошла с его лица и все увидели несчастного страдальца. Шуту на самом деле было плохо, он тяжело дышал. Багровея от натуги, карлик принялся торопливо снимать с себя драгоценный широкий пояс - знак ханского благоволения. Сорвал с шутовского тюрбана дорогую брошь - подарок госпожи ханши; потом тяжелую золотую цепь с шеи - подношение богатых купцов, которых он развлекал и потешал своими остротами, и все драгоценности вложил в руки Федоры. Задыхаясь, он произнёс:
     - Ты добрая девушка, и ты похожа на мою покойную мать. Я никому не говорил, что она была родом из твоих краёв.
      Карлик достал медальон, открыл его, извлёк оттуда прядь волос, поднёс локон к волосам Федоры и убедился, что волосы точь в точь совпадают по цвету с косами девушки. Карлик восхищенно прицокнул языком.
     С каждым мгновением уродцу становилось хуже и хуже: болело в груди и всё тяжелее давался каждый вздох. Он торопился поведать то, что не рассказывал никому:
     - Я рос здоровым ребёнком. Но Аллаху угодно было, чтобы бедная моя мать досталась в наложницы злому джинну, моему отчиму, и бессердечный этот человек однажды отрубил мне четыре пальца за то, что я без разрешения стащил хлеб. Мать не пережила такой жестокости, а вслед за ней я тоже отказался жить. Но Аллах не хотел моей смерти, он отмерил мне долгий век, и наказал: после пережитого я перестал расти и всего меня скрючило. Ох, если бы я только мог - я бы поехал с тобой, на родину горячо любимой матушки! Но... - карлик тяжело всхрапнул, схватил воздух ртом и, указывая на свои сокровища, прошептал:
     - Прими мой дар, красавица. Ты так похожа на мою несравненную родительницу...
      Повалившись набок, маленький сморщенный человечек испустил дух.
      Все в собрании поняли, чем обязана шуту молодая незнакомка: девушку с приданым такой стоимости невозможно взять в наложницы, на ней можно только жениться.
      Шейх-Ахмед сказал послу Халецкому:
     - Удивительная дева. Но она не только собирает, но и убивает хромых? И как быть с условием: шестеро должны собраться вокруг неё, ровно шесть?
     - Терпение, досточтимый хан, - отвечал Халецкий. В любом случае, сказка удалась: Федора собрала шесть хромых. А остальное... Отыщется ли ещё один хромоногий на место умершего шута, или не отыщется - пустяки, лишний повод для занятной беседы. Да и всё ещё может быть, если князь не ошибся, то кое-кто обязательно придумает, как оказаться здесь.
      Посол не ошибся. Вскоре у входа в шатер возникло замешательство, двое стражей опустили нарядные пики с красными древками, упёрли их в грудь молодого литвина, но тот схватил пики двумя руками, поднатужился и развёл в стороны. А сам устремился к помосту, на котором восседал повелитель Орды и, не дойдя десяти шагов, вежливо пал ниц.
     Шейх-Ахмед сделал знак своим стражам не трогать отчаянного воина. От цепкого взгляда хана не ускользнула лёгкая хромота парня.
      Вот он, шестой.
     
      ...Повар-немец разыскал Окулу Онуприевича. Расстроенный старик пыхтел, отдувался и даже легонько похлопал по боку лошадь десятника, хотя раньше никогда не позволял себе пачкать холеные руки о какое-то животное.Окула почувствовал: что-то случилось с зубастой. И встревожился, и спросил: "Здорова ли девушка лекарка?"
     - Медхен здоровый и красивый, и славный наш медхен князь уводить, дарить хану!
     - Не может быть?! - ужаснулся Окула, - князь обещал вернуть девушку в её дом!
     - Кокда вернуть, рыцарь железная голова? Год, пять, десять лет вернуть? Князь - политик. А политик есть дарить собственный дочь, не только бедный сирота! Я говорить - он увести бедняжка, он придумать к ней сказка, и дарить её, стоит только хан моргнуть поганый глаз!
     - У меня есть гроши, немного, но я добуду ещё, - прошептал несчастный Окула, лихорадочно соображая, сколько может потребоваться ему, чтобы выкупить любимую? Ему показалось, что небо упало на землю от коварства князя. Мысль, что Федора достанется татарскому вельможе, нестерпимо разрывала сердце.
      Старик протянул Окуле кожаный мешочек:
     - Я давать свои деньги, рыцарь. Ещё я звать других рыцарь - они давать гроши мне. Вот.
      - Не терять время, доблестный воин! - приказал повар. С этим напутствием Онуприевич рванул с постоялого двора, через весь Сарай-Берке, к ханскому саду.
     ...И вот Окула лежал на ханском ковре и краем глаза видел подол Федоры, а ещё корзинку, в которой, небось, сидит белка Лапка. Парень подумал с тоской, что, только превратись он в Змея Цмока, удалось бы ему выхватить и унести девушку отсюда, от людей в золоте и тяжелой парче, из тяжкого воздуха, исходящего от их тел и дыханий, и от таких же тяжких, чужих, равнодушных мыслей... Окула чувствовал своё одиночество и малость, и это чувство пластало его перед ханом. Но чёрный пёс Лешко, кошка Кветка и голубь дружно перебрались к парню и уселись рядом.
      Окула решился. Он заявил чужому господину, что пришел за своей невестой.
      Шейх-Ахмед отвечал:
     - Мы должны быть уверены, что ты муж достойный. Мы желаем испытать тебя.
      Окуле велено было вступить в поединок с самым сильным ханским воином.
      Никто не заметил, как помрачнели глаза Федоры, когда она поняла, что предстоит её рыцарю. Когда два богатыря уже готовы были выступить друг против друга, Федора оказалась рядом с Окулой. Горячая, прильнула грудью к его груди и, пристально уставившись в зрачки, прошептала: "Открой мне живот, воин!" Окула не посмел ослушаться, да и соображал он плохо: перед взором пестрели цветные одеяния ханских вельмож, маячил соперник с могучим загривком, а ближе всех - два светлых омута, глаза ненаглядной. Парень рванул сорочку. Федора вложила ему в пуп тонкие пальцы. Проговорила: "Моя жизнь к твоей жизни. Два в один! Умножаю силу!" Упав на колени, жарко поцеловала пупочную ямку, языком втолкнув в неё нечто малое и твёрдое.
      Воин взревел. Сразился с татарским богатырём и победил.
      Хан нашел справедливым, чтобы невеста осталась с победителем. Но воспротивился хромой кетхуда-и-везир. И заявил, что девушку привёз посол, а значит она - дар хану. И не по закону отпускать врачевательницу восвояси, пусть даже и свободную, и с приданым. Ведь великий хан знает: возврат подарка - оскорбление для дарителя!
      Возразить на это было трудно.
      Посол молчал. Он уже жалел, что связался с молодой ведьмой: девка явно сильна в ведовстве, и как бы не пришлось ответить за собственное криводушие. Халецкий содрогнулся, представив, что Федора, конечно, снова будет под опекой честного немца, да при княжеской кухне, с её-то мастерством травницы... ох, неладно! Послу не хотелось везти её обратно.
      Тогда Шейх-Ахмед обратился к Окуле:
     - Если витязь желает взять в жены девушку, подаренную нам, пусть будет так. Но тогда и он станет нашим подданным.
      Окула, достаточно понимавший по-татарски, опустил голову. Федора, не зная, что говорит хан, взглянула в лицо князя Михаила.
      Под взглядом пристальных круглых очей Халецкому сделалось не по себе. Он попробовал извернуться:
     - Досточтимый повелитель, Шейх-Ахмед! - выступил он, - Я привёз тебе сироту с её удивительной историей. Моим подарком была история, девушка же лишь являла всем своё чудо. Оставь у себя легенду, но не её саму.
     - Даривший хочет отрезать и оставить от подарка малый кусок? Кто сказал, что чудо мы должны наблюдать только раз? Может, мы желаем видеть, что будет дальше? - издевался хан. Сомнения и колебания Халецкого не остались незамеченными, сладко было проучить старого посла. "Ты придумал начало сказки, придворный лис, да не додумал её конец!" - усмехнулся про себя хан. И продолжил:
      -Так и быть, уважаемый князь Михаил, мы решим этот вопрос ко всеобщему удовольствию, как привыкли решать дела наших держав. Пять лет девушка-врачевательница будет радовать нас присутствием в Сарай-Берке, - с женихом, либо без него, - как сама пожелает. Ибо здесь, утверждаем мы, не будет недостатка в желающих взять её в свой дом.
      Хан многозначительно переглянулся с визирем.
     - Через пять лет она вольна будет вернуться на родину, или не возвращаться - как сама пожелает. Да будет так.
      Хан откинулся на подушках, давая понять, что разговор окончен.
      Халецкий, взглянув на преданного Онуприевича, развел руками, сокрушенно поднял брови и изрек:
      - Рыцарь, это есть служба Богу и отечеству нашему. Фунт мира драгоценнее пудов войны!
      Ответил на сдержанный, полный презрения, поклон богатыря, державшего в могучей ладони руку своей любушки:
     - Храни вас Бог!
      А сам подумал, что, может, обойдёт его, старого князя, тяжкая участь - больше не представится служба быть послом к Шейх-Ахмеду. Слишком трудно складываются сказки.
     
   0x01 graphic
   4. Марита Клад чудесный, или Притча о трёх желаниях
   31k   "Рассказ" Фэнтези
   0x01 graphic
  

     Под косматой елью,
     В тёмном подземелье,
     Где рождается родник, -
     Меж корней живет старик.
     Он неслыханно богат,
     Он хранит заветный клад,
     Кто родился в день воскресный,
     Получает клад чудесный.
     (В. Гауф, "Холодное сердце")
     
     Всё началось с того, что дровосек из Шварцвальда, Матиас-простофиля, утопил свой топор в болоте, да и сам едва не утоп. Он шёл по тропе, кругом было зелено и склизко, нога проваливалась в мох по самую щиколотку, кричали вороны на колко-еловых ветвях, а Матиас считал ворон и не замечал ничего, пока под сапогом не бурлыкнуло, не ухнуло где-то под ложечкой, и грязно-серая зелень не плеснулась ему прямо в лицо. Тогда он спросил... нет, не спросил, по-лягушачьи квакнул: "Что?", и трясина ответила: "Глумк!", и засосала его чуть поглубже. Матиас выругался, и оттолкнул серо-зелёные, дряблые руки её, липко обхватившие бока. Вороны на ветвях засмеялись, а трясина сжала его чуть сильнее - достаточно сильно, чтобы рыжее предзакатное солнце в глазах Матиаса мигнуло, точно угасающий фонарь, и закатившейся под стол монеткой скрылось за высокими елями. И Матиас крикнул ему: "Стой! Какого дьявола...", и чёрно-еловые ветви над головою его сложились в остроконечные рожки, и трясина ответила: "Чмок!", и всосала в себя еще пол-Матиаса. И Матиас заорал в полную силу, меся ногами топь, точно тесто в кадке, вязкое, к коже липнущее тесто, пахнущее болотною гнилью. Тесто лезло ему в лицо, Матиас отфыркивался, не желая есть, сплевывал мерзко-липучие комки, и вороны кричали без передыху, колкими, как иглы, елово-острыми голосами, и иглы застревали в горле, и Матиас вскоре не мог уже и кричать... а потом вдалеке послышались булькающие шаги, словно кто-то шёл в гигантских сапогах, напрямки по болоту, с каждым шагом выдирая подошвы из чёрно-пакостной гнили... А потом сапоги остановились прямо напротив Матиаса, и чей-то громовый голос с вершины елей спросил: "Ну и что ты кричишь, букашка?"
     
     Матиас поднял голову, вывернул шею, впечатываясь волосами в дрябло-болотную топь. Он был огромен, выше самых высоких елей, одетый в ярко-зелёное, с древесного цвета кожей, тёмный, как сама ночь, болотный великан, пришедший, чтобы... растоптать? съесть? поглумиться над утопающим Матиасом? И Матиас разозлился (а злился он не так чтобы уж часто в жизни), и сплюнул великану на сапог горечью отдающей слюной.
     
     - Не видишь, что ли?! Тону в этом клятом болоте, пропадаю ни за понюшку табаку! А тебе чего надобно, пугало?! Шёл бы и дальше своею дорогой!
     
     Великан рассмеялся, заухал по-совиному, и чёрная топь под ногами его колыхнулась в такт, и точно щепку, шваркнула Матиаса к гладко-выпуклой кочке великаньих сапог. Матиас ухватился руками за кочку, вцепился, как утопающий в соломинку, подтянулся и выполз, скользкий, как червь, ничтожнейшая букашка в ногах повелителя леса.
     
     - Сколько же в вас самомнения, клопы! И сколько страха за собственную шкуру... Забавственный коктейль, весьма и весьма забавственный. Мне бы, признаюсь, хотелось посмотреть, как ты тонешь, но посмотреть, как ты спасаешься, еще смешнее, - бурая, точно еловая кора, истрескавшаяся ладонь скользнула по кромке сапог, счищая болотную грязь, и остановилась перед Матиасом, и Матиас ухватился за палец, толстый, словно еловый ствол, и великан поднес Матиаса к лицу, к тускло-зелёному глазу, круглому, как у совы. - Как имя-то твое, мелюзга?
     
     - Матиас, ваша болотная светлость. В деревне меня кличут Матиас-простофиля, а всё потому, что не везет мне по жизни. Неудачник я, что и говорить. Какой шанс мне не дай, всё из рук выпускаю. Видно под несчастливой звездою родился... - пробормотал Матиас в широкий, как плошка, зрачок. - Вот и сегодня, шёл за дровами, с тропы не сворачивал, и как эта клятая трясина под сапоги подвернулась...
     
     Он сокрушённо развёл руками, и чёрный провал великаньего рта искривился в ехидной усмешке. Серые, как камень, зубы сверкнули из-под растрескавшейся древесной чешуёю губы - великан забавлялся его жалкому, непутёвому рассказу, его нелепой, неудавшейся судьбе. Может - забавлялся, а может - и сочувствовал, желая помочь? Матиас отчаянно надеялся на последнее.
     
     - Неудачник, говоришь? Звёзды не так при рождении встали? Эх, любите вы собственные грехи на высшие силы валить! Букашки, как есть, ничтожные, мелко-пакостные букашки. Но любопытственно за вами порой наблюдать, ох, как любопытственно... И собственно говоря, любопытства ради...
     
     Точно холодный ветер пронёсся над вершинами елей, воздух сгустился, небо враз заволокло гнилостно-серым, резкими, как удар топора, криками, закричали вороны. Матиас почувствовал, как непредставимая сила подхватила его, сжала обручем грудь, выбивая остатки дыхания, швырнула куда-то в низко наплывшие облака, а затем плавно опустила на землю. Он стоял в двух шагах от едва не сожравшей его без остатка трясины, и сломанные ветром еловые ветки лежали у ног его, точно порушенные кресты, и от великана не было и следа, ни единого следа гигантских сапог, словно, выбросив Матиаса на сушу, он ушел, откуда явился - в склизко-болотную топь, погрузившись по самую маковку, и Матиас тому был весьма рад.
     
     - Спасибо вам, ваше болотное высочество! Премного обязан! - он сунул пятерню к затылку, желая соскрести с головы шляпу, склонившись в поклоне перед великаньим благородством, но шляпы не обнаружил, и махнул рукою на эту небольшую потерю, и сделал едва ли не пару шагов, как вдруг откуда-то из-под ног его прозвучало: "Да не за что, собственно говоря. Забавные вы все, клопы!"
     
     Произнесший это сам был немногим больше клопа - заросшее золотисто-коричневой шерстью создание размерами с крысу, уютно угнездившееся между еловых корней, в красной, как мухомор, островерхой шляпе и ярко-зелёном камзоле с золочёными пуговицами. Голос у него был писклявый и тихий, ничем не напоминающий громоподобный великаний рык, бурю, вырывающую с корнем столетние ели, но Матиас узнал его, сразу, мгновенно узнал, и ноги Матиаса подкосились от слабости.
     
     - Забавные, м-да. И пугливые, как лесные мыши. Ну-ну, не трясись же ты так. Как видишь, я сегодня добрый, тебе повезло, Матиас-неудачник, чертовски повезло встретить меня на своем пути. Твоя судьба оказалась к тебе благосклонна на этот раз, а если вдруг в следующие разы окажется не столь благосклонною... что ж, теперь ты знаешь, где меня искать. Единожды спасённых я беру под особое покровительство. Когда вновь очутишься... в болоте, и это болото вновь начнет тебя пожирать - просто назови моё имя, вот здесь, на этой самой поляне, и я появлюсь. Трижды появлюсь перед тобою, а на четвёртый раз - выбирайся сам. А я посмотрю на это, Матиас-блоха, Матиас-простофиля! - карлик приплясывал в змеино-извивистых корнях, сучил от нетерпения ножками в крошечных кожаных сапожках, и тень его, гигантская, великанья тень, тянулась от края до края поляны, дрожа, как болотно-серая ряска, и липкий, противный холод бежал у Матиаса по спине.
     
     - Благодарю вас трижды, ваше болотное всемогущество! Век буду помнить вашу доброту, век буду свечки за вас в кирхе ставить! А как имя-то ваше, как вас звать-величать?
     
     Карлик хихикнул, и, растянув в улыбке длинно-лягушачьи губы, сказал... проквакал... пропищал... каркнул, исчезая между корней, втягивая за собою шлейфом колышущуюся тень:
     
     - Румпельштильцхен, простак! Запомни, Матиас-простофиля, задержи это в своей вечно пустой голове - меня зовут Румпельштильцхен, хозяин этой земли, хозяин этого леса, болот и озёр его, тот, кого слушается всякая тварь под лучами этого солнца... и там, куда не достигают эти лучи.
     
     И Матиас согнулся в поклоне перед чёрно зияющим лазом между корней, гигантским великаньим зрачком, и зрачок смотрел на него, пристально, немигающе, и Матиас клялся себе, что никогда в жизни, какое бы болото не засосало его ног, шагу не ступит вот этими самыми ногами на клятую поляну, скорее, утопнет сам... или выберется - как бог даст, но ни за что, ни за какие блага на свете...
     
     Месяца не прошло, как он нарушил собственную клятву.
     
     ***
     
     Волосы Линхен были нежны, как лен, медово-светлые косы, что змеями вились по плечам её, округло-белым плечам. Матиас смотрел в глаза её, хрустально-голубые, точно льдом подёрнутые лесные озёра, и яд змеиный струился в кровь его, жаркой, тягучей смолой, язвил безо всякого сожаления. Линхен смеялась ему дразняще-малиновыми губами, манила к себе, чтобы отвергнуть прочь, снова и снова, и ядом были пропитаны её слова, и ядом сочились её улыбки. Линхен, дочь мельника, Линхен, лесная принцесса, достойная дворянского сына... о чём размечтался, Матиас-простак?
     
     - Забавный ты. Думаешь купить меня за все эти ярмарочные ожерелья? Думаешь, растаю перед тобой, пойду жить с тобой в эту избу дровосека, сколоченную из подгнивших бревен? Ах, да если бы и новая изба - не пошла бы! Ты глуп, неотёсан, смеешься не к месту, на танцах наступаешь мне на ноги, а под ногтями у тебя вечно чёрная грязь. Я не люблю тебя, Матиас, и никогда, веришь мне, никогда я не буду твоей!
     
     И Матиас чувствовал, что тонет, вязнет по уши в жидко-болотной грязи, бледно-серые круги скачут перед глазами, и солнце сквозь них мерещится тусклым, словно кусочек свинца. Свинцовой тяжестью наливаются ноги, грудь сдавливает обручами из трёх колец... трёх невыполненных желаний, и одно из них - Линхен, белокрылая птица Линхен, синеглазая Линхен с волосами, обсыпанными мукой... "Что же ты делаешь со мною, Линхен, к какому дьяволу на поклон тащишь меня?.."
     
     ...Он вышел к Еловой горе не сразу, лес заставил его поплутать - сквозь поваленные стволы деревьев, сквозь колючие пальцы кустов, в огненных всполохах заката Матиас пробирался к ней, взмокший, точно лошадь, запряжённая в дровяную телегу. От натуги ныли спина и колени, вороньи крики клевали затылок, острые, словно заточенный нож, а Матиас шел, проговаривая про себя клятое имя, длинное, как змеиный хвост, вечно ускользающее из головы имя Румпель... Румпельштиль...
     
      - Господин Румпельштильцхен! Ваше болотное сиятельство! Я Матиас-простак, вы меня помните? Я пришёл... пришёл, чтобы попросить вас...
     
     Цок-цок-цок! Словно рыжая белочка, перебирая коготками, спускалась по еловому стволу, юркая, черноглазая белочка, осыпая чешуинки коры Матиасу за шиворот, возилась над его головой. Словно сова прокричала на ветке, глазами-плошками вглядываясь в надвигающуюся ночь. Словно полоз, петлёй извиваясь у ног его, скользнул по сапогам Матиаса.
     
     Шварк!
     
     - А я и не сомневался, что ты придёшь, едва лишь прижмёт чуть сильнее! Все вы, букашки, таковы - приползаете, сложив лапке на пузе, плачетесь мне о своих букашечьих бедах... Ну, и какая трясина затянула тебя на этот раз, Матиас-несчастливец? - в бельчачье рыжем колпаке и зелёном камзоле он распластался на еловых ветвях, кривил в усмешке жабье широкий рот - хозяин всех здешних мест, Румпельштильцхен всемогущий, Румпельштильцхен-карлик, Румпельштильцхен-весёлый шутник. Но Матиас не спешил разделить с ним его веселья.
     
     Светлые, как лен, волосы Линхен. Губы её, истекающие мёдом и ядом. Любил ли когда-нибудь Румпельштильцхен хотя бы единую земную тварь? Билось ли его болотное сердце чуть быстрее?
     
     - Линхен, дочь мельника, ваша всесильная светлость. Я увидел её на ярмарке, две недели назад, и душа моя больше не принадлежит мне. Возьмите мою душу, ваше болотное сиятельство, что угодно возьмите, только пусть Линхен глянет на меня чуть поласковее, пусть сжалится над глупым Матиасом-неумехой. Пусть Линхен будет моей... а там уже и помирать не жалко!
     
     - К чему мне твоя душа, мелочная, гнилая человеческая душонка? Что я с ней делать буду - в еловый ларец положу, на вечное хранение, да крышкой прикрою? - карлик расхохотался ему в лицо, оскалив бельчачье-острые зубы, рыжим, закатным солнцем блеснул на макушке его островерхий колпак. - Не надо мне от тебя ничего, кроме благодарственного слова, Матиас-глупец, доброе слово, как говорят, и коту приятно! М-да... Букашка желает соединиться с другою букашкой, да породить с ней маленьких букашат, а те, как подрастут, заново наплодятся... забавно, весьма забавственно. И исключительно забавы для...
     
     Матиас не слушал его. Матиас бухнулся на колени, пачкая выходные штаны, и шапка свалилась с головы его, круглая, как перекати-поле, скатилась к ногам Румпельштильцхена, обутым в крошечные башмачки с золочёными пряжками. И золото блеснуло на солнце - колкие, как иглы, лучи до рези впивались в глаза, и Матиас размазывал по щекам слезы, и небо дрожало в ресницах его, зыбкое, словно болотная ряска. А Румпельштильцхен прищёлкнул пальцами - тонкие, как еловые ветки, руки его крыльями разлетелись в стороны, и золотая пыльца сочилась из-под пальцев его, невесомо-лёгкая, облаком окутывала лицо Матиаса, жгла щёки опаляюще-золотым.
     
     - Возвращайся домой, Матиас-дуралей, иди в свой сарай, где держишь ты свиней и корову, разгреби перепрелую солому под ними, а из соломы этой сплети два венка. И один из них - надень себе, на свою вечно пустую голову, второй же - надень на голову своей обожаемой Линхен, и в тот же самый момент полюбит она тебя, так крепко, как умеете любить вы, букашки... и так же безнадёжно глупо. И счастливо проживёте вы с ней всю свою букашечью жизнь... до тех пор, пока тебе это все не наскучит, ведь они так хрупки, и так недолговечны, ваши букашечьи чувства... Не правда ли, Матиас, соломенная голова?
     
     Слова его золотым звоном отдавались в ушах Матиаса, гулкие, как церковный колокол, плыли над лесною поляной, и кислым металлическим привкусом истаивала на губах золотая пыльца, и Румпельштильцхен смеялся на ветке, весь в золотом и огненно-красном, а после - вспыхнул, точно костёр, нестерпимо ярким пламенем, взметнулся к самой вершине ели дымчато-серою тенью, и исчез, оставив за собой запах торфяной гари.
     
     Матиас подобрал свою шапку, сиротливо валявшуюся у еловых корней, стряхнул с отворота золотые чешуинки.
     
     - Благодарствую, ваше болотное высочество, господин Румпельштильцхен! Век помнить буду вашу доброту, и детям своим накажу помнить... - он видел их как наяву, румяных, розовощёких детей с льняными волосами и голубыми глазами Линхен, усевшихся на лавку в ряд, числом не меньше пяти, смеющихся, пухлогубых детишек. И Линхен среди них - дородную мать семейства в чистом фартуке и свежевыглаженной рубахе, разливающую по мискам суп. И его самого во главе стола - почтенного отца семьи, покуривающего трубку, набитую душистым табаком, благодушно улыбающегося Линхен и детям...
     
     Стоит только надеть на головы этот соломенный венок, и желание сбудется. Первое, и, даст господь, последнее желание... Болотной гнилью был напрочь пропитан воздух поляны, болотом пахли ладони Матиаса, коими разгребал он солому в коровнике, неуклюже сплетая венок - себе и Линхен, связывая, соединяя, стягивая во единый клубок их судьбы, отныне и навсегда, пока смерть не разлучит их...
     
     Пока не истлеет гнилая солома.
     
     ***
     
     И года не прошло, как ослепительно сияющее золото обратилось в черный, болотом тянущий перегной, как сгнило, отболело в груди Матиаса всё солнечно-огневое и жгущее, сгорело, оставив после себя лишь выжженные уголья.
     
     Всё так же любила его Линхен, всё той же нежностью и обожанием сверкали её улыбки, словно бы величайшим сокровищем был для нее Матиас, всё так же нежны были светло-льняные косы её, речными волнами струящиеся по плечам, сияющие золотом косы. Матиас же чувствовал скуку - болотно-серую, вязкую, словно трясина, Матиас вяз в ней с каждым днём всё глубже и глубже, всё отвратительней, всё ненавистней казалась ему вечно влюблённая Линхен, золото, порченное гнилостно-грязною ржой.
     
     Линхен понесла, в первые же недели после венчания, и в положенный природою срок разродилась - крикливым, словно ночная птица, прожорливым, как волчонок, дитём с красным сморщенным личиком и лягушачье широкими губками, безобразным, точно лесной подменыш. Матиас глянул на него вскоре после рождения, одним из первых, оттолкнув повивальную бабку, на улёгшийся на груди измученной Линхен, заходящийся в плаче комок человеческой плоти, и сказал: "Это не мой сын. Унеси его в лес, Линхен, на Еловую гору... да и сама оставайся там". И Линхен заплакала, ещё сильнее младенца, а Матиас раздраженно махнул рукою, и вышел во двор. Ярким светом светила луна, круглая, как совиный глаз, глаз смотрел на него с черного неба, с необозримой великаньей высоты, и Матиас погрозил ему кулаком, и сказал: "Что, брат, злорадствуешь, да? Всё тебе смешно...", а затем отправился в деревенский трактир, и пил всю ночь, желая забыть - крик младенца, несчастное лицо Линхен, луну и великана, пил, пока золотые лучи солнца не плеснулись в приоткрытые окна, лужами не растеклись по столам, щекочуще-золотою пыльцой не осели на вспухших веках Матиаса.
     
     Дома было голодно и пусто, у Линхен не хватало молока, она совала младенцу в ротик безобразно раздутую грудь, в синих, венозных прожилках, младенец орал, покраснев от натуги, завёрнутый в старые тряпки бесполезный кулёк, и Матиас с ужасом понял, что так теперь будет всегда, до самой его кончины - безденежье, детские крики, вечно беременная жена, кружащаяся голова с похмелья... "Ведь ты же сам хотел этого, Матиас-дуралей, чего ж теперь жалуешься?"
     
     ...Путь до Еловой горы он одолел необыкновенно быстро, словно бы крылья плескались за его спиной, чёрные, как сама тоска, точёно-острые вороньи крылья пели, рассекая воздух, несли его прочь от родного крыльца. "Он же обещался помочь, только бы не обманул, только бы согласился снова..."
     
     - Господин Румпельштильцхен, ваша болотная милость! Простите меня, дурака, что тревожу вас по такому пустячному делу...
     
     Земля под ногами его дрогнула, словно бы от великанских шагов, далёких, неостановимо надвигающихся на Матиаса.
     
     Б-бум! Бумк!
     
     Матиас покачнулся, и едва устоял, и тотчас же правый сапог его провалился в какую-то нору, узкую, как крысиный лаз. Чёрной, болотною гнилью дохнуло из лаза, и, помогая себе крошечными ручонками, в присыпанном землёй колпаке и сером от грязи камзоле, наружу выбрался тот, кого он сейчас так жаждал увидеть.
     
     - Что, Матиас-дуралей, опять в болоте, опять затянуло по самую маковку? Экий же ты неосторожный, смотреть надо, куда идёшь! Впрочем, что с вас, червяков, ожидать - всю жизнь в грязи, и потому грязи не видите, вот и липнет она к вам. Говори, зачем пожаловал, клоп.
     
     "Забери их к себе, в своё болото, господин Румпельштильцхен всезнающий. И Линхен мою забери, и первенца. Верни мне свободу, холодную, как ветер в поле, бездонно-гулкую, как небо над головой, ведь что может быть дороже свободы для человека..."
     
     - Золото, господин Румпельштильцхен, вот чего не хватает мне для полного счастья. В нищете проживаем я и супруга моя, младенец наш от голода плачет. А пойдут как ещё дети, так хоть в гроб ложись, да крышкой еловой накрывайся! Денег пришел просить у вас, ваше болотное всевластие. Столько, чтобы и мне жить хватило, и детям моим, да еще и внукам, и правнукам осталось. У вас же их как листьев в лесу, а мы люди небогатые, у нас каждый грош наперечёт!
     
     Карлик засмеялся рассыпчато-звонким смехом, словно бы золотые монеты зазвенели в мошне, смеялся все громче и громче, руками держась за дрожащий живот, монеты звенели в подскакивающих сундуках, золото билось о крышки - всё больше и больше, сыпалось через край неотрывным потоком, осенней золотою листвой ложилось под ноги Матиаса.
     
     - Десять тысяч гульденов, достаточно ли тебе для начала, о, блоха ненасытная? Купишь на эти деньги завод, богатейшим в этих краях заводчиком станешь, рекою деньги к тебе потекут, хватит и тебе, и детям твоим, и правнуки не обижены будут! Если, конечно же, с умом всем этим хозяйством распорядишься... а ума-то тебе не занимать, верно ведь, Матиас-дурачина?
     
     - Мы, может, и ума невеликого, но ложку к уху за столом не несём, - пробормотал Матиас, за пазуху собирая монеты, скользкие, точно бы в болотной слизи, что то и дело норовили выскользнуть из нетерпеливых пальцев его, - уж как-нибудь управимся сами с заводом, уж не глупее прочих, ваша болотная щедрость! А будет достаток в жизни - будет и счастье, верно ведь говорю?
     
     Золотом облетевшей листвы отражалось в лужах его беспечальное будущее - круглые бока золочёной кареты, в которой восседал он - погрузневший и важный заводчик, господин Матиас с часами на длинной цепочке, в камзоле, как у богатых господ и пудрёном парике. Напротив него - разодетая Линхен, осточертевшая ко всем свиньям, но всё же своя Линхен, госпожа супруга заводчика, а подле неё - хорошенькая и молодая служанка с худеньким миловидным личиком, неплохая замена поднадоевшей жене...
     
     - Червяк, как есть червяк, - карлик смотрел на него с каким-то удивлённым восторгом, ползающего на коленях в грязи, выковыривающего из грязи золотисто-жёлтые гульдены, - умеете же вы жить... л-люди... - он выплюнул это слово как камень, серый, как болотная слизь, остроугольный камушек, навязший в зубах, - и живёте, и размножаетесь, и порождаете себе подобных... тьфу. Что ж, второе желание, исключительно моего любопытства для...
     
     И снова взмахнул руками-ветками, рассыпая в окрестные лужи дивно-золотую пыльцу, серым вихрем пронесся над притихшей поляной, уронив к ногам Матиаса полинявшую шапку, и исчез, взбудоражив притихшие листья, Румпельштильцхен всемогущий, господин всякой твари в окрестном лесу.
     
     И наступила тишина, и Матиас поднялся с колен, и, поклонившись низко, сказал тишине:
     
     - Благодарствую вам, господин Румпельштильцхен! Век помнить буду вашу несказанную доброту!
     
     А потом поднял шапку, и побрел прочь, тяжёлой, медвежьей походкой, и золото приятно оттягивало его карман, и Матиас думал, что в этот раз - всё, этот - последний, ни за какие золотые коврижки, ни ради каких женских глаз, обожаемо-нежных... раз и навсегда, закончить эту игру с болотным огнём, что заведёт его когда-нибудь в самую топь, да там и оставит...
     
     Но не прошло и трёх лет, как гнилостные, болотные огни вновь поманили его за собой.
     
     ***
     
     ...Купить стеклодувенный завод оказалось легче лёгкого - с карманами, набитыми золотом, как осенними листьями, Матиас явился к вдове местного заводчика, и она с радостью продала ему предприятие скоропочившего супруга. Сияющий всеми цветами радуги стеклянный пузырь... и трёх лет не прошло, как лопнул, разлетелся на острорежущие куски, и Матиас собирал осколки дрожащими от боли руками, и алые, как лесная морошка, капли стекали по ладоням его.
     
     Всё поначалу шло наилучшим образом, как в самом сказочном сне, как в самых смелых мечтаниях - богатый дом, лошади и карета, глаза соседей, полные уважения и зависти, Линхен в шёлковом платье на церковной скамье рядом с госпожой супругою бургомистра... всё пошло прахом, в считанные месяцы, грязно-бурыми листьями опустилось на болотное дно, увлекая за собой бедолагу Матиаса, Матиаса-кутилу, Матиаса-карточного игрока.
     
     Деньги требовали счёт. Костяшки чёрно-белых счетов, исписанные болотно-серыми чернилами кипы бумаг вопили о бережливости и преумножении, Матиас же досадливо отмахивался от них - завтра, недосуг! Ярким пламенем лесного костра сгорали недели и дни - в бессонных бдениях за игральным столом, в развесёлых попойках... деньги словно бы жгли Матиасу ладонь, нескончаемым потоком текущие деньги, пахнущие огнём и болотною гнилью, и завтра наступило, в один прекрасный момент, когда имущество бывшего богача пришли описывать за долги судебные приставы.
     
     Матиасу было нестерпимо стыдно. Стыд, точно дым, ел глаза, дымом уходило в трубу его беспечальное будущее, Матиас тёр покрасневшие веки, и ели качались перед глазами его, колкие, как языки пламени, болотно-чёрные ели, и костёр дымился под ними, и огонь шёл в небеса, к серебряным звездам, что сияли над Еловой горой...
     
     - Мое вам почтение, господин Румпельштильцхен! Вы уж простите меня, что я к вам в столь поздний час... беспокою вас понапрасну...
     
     Серый, как болотная темень, в огненно-красном колпаке, он сидел у костра, скрестив лягушачье тонкие ноги - Румпельштильцхен всевластный, богатейший из всех богачей - и длиннохвостые саламандры плясали в зрачках его, и от пляски этой у Матиаса закружилось в затылке, и он опустился на землю, и чёрная великанская тень окутала его с головой.
     
     - Что, Матиас-бездельник, снова тонуть удумал? Провалился в золотые гульдены по самую шею, хоть багром доставай? - крошечный, как саламандра, карлик протянул ему шерстью заросшую лапку, дотронулся до груди Матиаса твёрдым, как кремень, точёно-острым когтем, и Матиас вздрогнул, и пришел в себя. - Отвечай, букашка, чего ты хочешь на этот раз!
     
     "Я сам не знаю, чего хочу, господин Румпельштильцхен. Покоя хочу... а его всё никак не выходит, хоть ты тресни. Видно и вправду - родился под несчастливой звездой. Сделайте сердце моё мёртво-холодным камнем, подобным тому, что стучит у вас в груди, чтобы ни единое человеческое чувство не потревожило больше его..."
     
     - Золото - ничто, ваше болотное богатейшейство, господин Румпельштильцхен, когда нет власти у тебя над жизнями и имуществом всех проживающих в нашем болотном краю, а значит - и над собственной жизнью. Как вороны налетят, разорят, отберут без зазрения совести всё, чем владеешь, пустят по миру с женой и детьми малыми! Вот будь я здешним князем...
     
     ...Карлик смеялся, колотя ручками в чёрной золе, и огненные, золотые искры летели от пальцев его, жгли кожу Матиаса ядовито-острыми иглами.
     
     - Княжество, значит? Будет тебе княжество, букашка, власть над такими же букашками, как ты, великая букашечья власть! Только смотри потом, не пожалей об этом! Третье желание, клоп, моего увеселения для! - и закружился на месте, точно колесо, неостановимо бойкое колесо прялки, поднял к небу чёрно-серую пыль. Пыль опустилась на голову Матиаса, непокрытую голову Матиаса-простофили, короной увенчала её, и Матиас почесал затылок, и пальцы его сделались воронье-чёрными, точно уголья от затухающего костра.
     
     Вш-шир-р!
     
     Карлик исчез, запорошив глаза золой, и на поляне стало темно, как за пазухой у великана, и по-гулкому пусто, как в бездонных карманах его.
     
     - Благодарствую, ваша болотная всемилость, век буду помнить благодеяния ваши... - сказал Матиас пустоте, и, повернувшись спиною к костру, зашагал прочь - в чёрно-серой короне из елового пепла, в лунных отблесках над головою, возвращался к детям и Линхен, к ядовито-насмешливым взглядам соседей и гусиным перьям судей, описывающих дом его... шёл отвоёвывать свое княжество, последний подарок болотного чародея, чтобы потом никогда, ни за какие подарки на свете, больше не увидеть эту поляну, ногой не ступить в зыбко-трясинистую траву...
     
     И эти клятвы оказались напрасны.
     
     ***
     
     Всё кончилось тем, что князь шварцвальдский, Матиас-простофиля (как прозвали его исстрадавшиеся за годы правления жители этого несчастливого края), ввергнув страну свою в пучину разорительной войны, с треском сию войну проиграл - соседнему князю, чей полководческий ум был куда острей, а войско - куда как обученнее наскоро собранных рекрутов, новобранцев Шварцвальда.
     
     Оставив половину из них холодными трупами на ратном поле, другую же - утопив в шварцвальдских болотах в попытке оторваться от вражеского преследования, на захромавшей лошади он ехал, куда глаза глядят - лишённый короны, имущества и семьи, низвергнутый судьбою владыка, Матиас-несчастливец, Матиас, выпускающий из рук любой подвернувшийся шанс.
     
     Он ехал по тропе, кругом было зелено и склизко, кричали вороны на колко-еловых ветвях, и ветви били по щекам хлёстко, наотмашь, а Матиас не замечал ничего, пока под копытами его коня не бурлыкнуло, не ухнуло где-то под ложечкой, и грязно-серая зелень не плеснулась Матиасу прямо в лицо. Тогда он спросил... нет, не спросил, по-лягушачьи квакнул: "Что?", и трясина ответила: "Глумк!", и засосала его вместе с конём по самые удила, по разукрашенную золотом сбрую. И Матиас понял всё, и заорал в полную силу, выдирая из стремян ставшие вдруг чугунными ноги, и лошадь ржала ему в ответ обречённым, жалостным ржанием.
     
     - Румпельштильц... Господин Румпельштильцхен! Это вы! Это всё вы виноваты! Это я из-за ваших козней... - и зарыдал, солёными, болотно-горькими слезами, склонившись к гриве своего коня, и вороны кричали без передыху, колкими, как иглы, елово-острыми голосами, кружились над головой обречённого, а одна из них - села прямо перед лицом Матиаса, глянула ему в глаза бездонными, как топь, угольно-чёрными глазами, и на макушке её покачивался красный колпак, и грязно-зелёная жижа, точно камзол, укутывала грудь и крылья её.
     
     - Чер-рвь, жалкий, глупый, неблагодар-рный чер-рвь! Все вы, люди, таковы - какое золото вам не дай, изгадите, в навоз превратите, из какого болота не вытащи вас - сами туда вернётесь. Ничтожества, как есть ничтожества... Ох, и забавственно мне порой за вами наблюдать! И жаль вас, отчего-то. Ну что ж, три желания своих ты уже израсходовал, но так уж и быть, сострадания ради... Говори своё последнее желание, Матиас-глупец, да смотри только, на этот раз не сглупи!
     
     Матиас не ответил ничего. Молча смотрел он в чёрные, вороньи глаза, и улыбался, покуда мог, покуда липкая, точно лесная смола, трясина заглатывала его живьём, пока затихали в ушах режущие, как нож, чёрно-вороньи крики... до последнего, гулко-часового удара сердца лишь улыбался гаснущей в глазах грязно-болотной тени...
     
     И тень улыбалась ему в ответ.
  
   0x01 graphic
   5. Пашин В. Дар
   28k   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
     
     Это началось в субботу.
     
     Понедельник - день личного пространства. Вторник - день объятий. Среда - день прогулок. Четверг - день романтики. Пятница - день веселья. Суббота - день безделья. Воскресенье - день уборки.
     
     Так у них было заведено.
     
     С каждым месяцем этот график соблюдался все хуже. Не потому, что им надоело. Или они стали меньше друг друга любить. Все дело в обстоятельствах.
     
     Она порхала как бабочка, щебетала, улыбалась, кокетничала. Ее смехом можно было заряжать батареи. Ее частыми рыданиями - тоже. Он жил незаметно. Сливался с обстановкой, никогда не пытался привлечь к себе внимание, много молчал, много думал, много читал, много работал.
     
     Они болтали по многу часов, забывая про время и удивляясь рассвету. Он смотрел на нее слишком пристально, она, краснея, отводила взгляд.
     
     Он не смог бы защитить ее от хулиганов. Но защищал от других опасностей: горя, обид, тоски, скуки. Защищал как мог. Почти всегда получалось.
     
     Она не могла обеспечить ему выглаженные рубашки и домашний ужин каждый день. Зато с ней он мог жить годами, ощущая все то же романтическое счастье, что и в первые дни их близости.
     
     И вот она - осунувшаяся, облысевшая, не способная самостоятельно передвигаться, блюющая в тазик, пытается улыбаться и щебетать. А когда не выходит - сдерживается, чтобы не плакать. И все равно пытается.
     
     Он - такой же осунувшийся, с красными глазами и посеревшей кожей сидит у ее кровати и говорит ей, что все будет хорошо. Оба понимают, что он лжет.
     
     Суббота - день безделья.
     
     - Я могу тебя вылечить.
     
     Он улыбается. Он верит в то, что говорит. Она - нет.
     
     - Я сейчас закрою глаза, а потом открою. И ты будешь здорова.
     
     - Ты мой волшебник...
     
     - Я серьезно. Мы же вместе читали, помнишь? "Любая болезнь - это энергия..."
     
     - "...Нужно только захотеть, и Вселенная..."
     
     Она снисходительно улыбнулась. И тут же поморщилась от приступа тошноты.
     
     - Можешь смеяться, мне все равно. Просто я чувствую, что могу. И прошу тебя мне помочь.
     
     Он был серьезен.
     
     - Возьми меня за руку.
     
     Она улыбнулась. Сделала, что он просил и закрыла глаза.
     
     
     
     __________
     
     
     
     Они проснулись ровно в семь утра. Он лежал у кровати, в одежде, около тазика с засохшей рвотой. Она непонимающим взглядом осматривала комнату. Потом взглянула на него.
     
     - У тебя получилось.
     
     Она умела его развеселить, даже когда ей было очень плохо. Он посмотрел на нее любящим глазами и улыбнулся, ожидая от нее того же.
     
     Она не улыбалась.
     
     Вместо этого она соскочила с кровати, подбежала к зеркалу.
     
     - Я ничего не чувствую! То есть... Не чувствую того же, что вчера...
     
     Она обернулась. Теперь его очередь удивляться.
     
     - Милая, если это шутка, то...
     
     - Собирайся!
     
     
     
     __________
     
     
     
     Врачи все проверили три раза. Толстый доктор со смешной бородкой долго хмурил брови, рассматривал результаты исследований, листал медицинскую карту. Потом снова смотрел на бумажки из трех разных медицинских центров. Все говорили одно и то же.
     
     - Что ж... Судя по всему, вы здоровы. Но... как?
     
     Они не отвечали.
     
     Доктор на всякий случай перелистал бумажки еще раз. Вздохнул, снял очки, потер глаза. Пролистал еще раз.
     
     - Ладно. Я отменяю лечение. Но вам нужно раз в месяц проходить обследование. Потому что... это ненормально.
     
     
     
     __________
     
     
     
     Они пировали неделю. Все деньги, которые они скопили на лечение, ушли на рестораны, салюты, алкоголь, вечеринки в автобусе, на крыше, за городом...
     
     Она называла его "Мой волшебник", он ее - "Мое чудо".
     
     Спустя две недели, они лежали на кровати и думали, что дальше. До сегодняшнего дня они не строили планов. Пришла пора возвращаться во взрослую жизнь.
     
     - А ты можешь вылечить еще кого-нибудь?
     
     Она смотрела в потолок, держась за его руку.
     
     - Не знаю. Наверное, нет. Это же была сила любви... Как в сказках.
     
     - Я серьезно. Вдруг у тебя дар? Надо проверить.
     
     - Думаешь?
     
     
     
     __________
     
     
     
     Большие линзы, толстая оправа, критическая усмешка, взгляд опытного технаря, не привыкшего верить чему-либо, кроме цифр. Он сидел в кресле по центру комнаты - они решили, что так будет церемониальнее.
     
     - Так, давай сразу договоримся. Мне нужны мышцы, как у бодибилдера, дополнительный комплект зубов, и чтобы локти в разные стороны гнулись. Хочу, чтобы бицуха спину чесать не мешала.
     
     - Ты посмотри на него. Ему завтра на операционный стол ложиться, а он все не угомонится.
     
     Она весело порхала вокруг двух парней, придавая происходящему мистическую несерьезность.
     
     - А может меня связать? Вдруг ты меня в Халка превратишь?
     
     - Если превращу, то веревки не помогут.
     
     - Мне надо типа представить, что я здоров, и посылать тебе ментальные сигналы?
     
     - Нет, просто закрой глаза.
     
     - Закрыл.
     
     - Сейчас я к тебе прикоснусь, и можешь быть свободен.
     
     
     
     __________
     
     
     
     Когда утро начало пробивать дешевые шторы первыми лучами, в маленькой квартире в деревянном двухэтажном доме спали трое. Он, она и третий - долговязый парень без мышц, как у бодибилдера и гнущихся в разные стороны локтей. Зато абсолютно здоровый.
     
     Врачи обнаружили это в тот же день после того, как он настоял на еще одном обследовании перед операцией.
     
     Заодно исчезли и другие болезни, менее опасные и не требующие срочного хирургического вмешательства. Пропал кариес, исчезли шрамы и лишние жировые отложения.
     
     Объяснить чудесное исцеление врачи опять не смогли. Предлагали поучаствовать в опытах, впрочем, неудачно. Вскоре после произошедшего радостный пациент "Волшебника" уехал в другой город. Больше они не общались.
     
     
     
     __________
     
     
     
     - Можно открыть кабинет целителя. Назовем тебя... Андроний! Нет! Преподобный Андроний!
     
     - Ага, оденем меня в черное, купим магический шар и человеческий череп из пластмассы.
     
     Они шли по улице и думали, как монетизировать его способность. Родных у них не было, друзья в основном были здоровы. Поэтому после раздумий о безвозмездной помощи, они пришли к мысли о платной.
     
     Узкий переулок, старый асфальт, частные дома не моложе 50 лет, покосившиеся заборы, заливающиеся лаем собаки. На окраине пригородного поселка расположились деревянные двухэтажки, в одной из которых они нашли свой рай в шалаше.
     
     Она смотрела на него с умилением и восхищением одновременно. Прошло две недели с момента ее исцеления.
     
     - Если ты можешь лечить людей, ты должен это делать, - сказала она неожиданно серьезно. И задумалась.
     
     - Для начала, мы можем попробовать пробраться в какую-нибудь детскую больницу... О, Василек! Василек!
     
     Она побежала навстречу бездомному коту, которого им никак не удавалось одомашнить. Он не стал ее догонять. Он любил смотреть на нее издалека.
     
     Он видел, как она выбежала на дорогу, оборачиваясь на него и заливаясь смехом. Как развевалось ее платье, как звенел ее голос. Как груженый кирпичом грузовик снес ее с перекрестка и вмял в бетонный столб.
     
     Он не понял, как очутился возле нее. Почти не соображал, когда взял почти отделившуюся от тела руку и закрыл глаза, пытаясь поверить, что ее можно исцелить.
     
     Когда открыл, на него все еще смотрел вылезший из полураздавленной головы глаз. Глаз мертвого человека.
     
     Воскресенье - день уборки.
     
     
     
     _______________
     
     
     
     Он сидел, облокотившись на забор. Его уже давно никто не жалел. Соседи, вместо сочувствия, теперь брезгливо морщились и делали вид, что не замечают вечно пьяного и грязного человека, который хрипел им в спину просьбу дать взаймы.
     
     Собаки перестали его бояться, не отбегали в сторону, как при виде других людей. Хотя и не проявляли агрессии. Даже, когда он лез на их территорию, копаясь в мусорке в поисках еды.
     
     Он задремал на солнце, а когда проснулся, перед ним стоял ребенок лет восьми. На костылях.
     
     - Что с ногой?
     
     Он каждый раз пугался своего голоса - хриплого, мерзкого. Чужого. И удивлялся, когда его не пугались другие.
     
     Мальчик смотрел на него с любопытством.
     
     - Сломал.
     
     - Сильно?
     
     - Ага. Мамка говорит, я теперь всегда хромать буду. Говорит, нам теперь пенсию будут платить. Говорит, хоть какая польза...
     
     - Ну-ка дай сюда руку.
     
     Мальчик недоверчиво постоял, глядя на протянутую к нему грязную и исцарапанную кисть. Но в итоге подчинился.
     
     - Не видать твоей мамке пенсии, - сказал он и закрыл глаза.
     
     ________________
     
     
     
     Сначала к нему ходили только бабки и домохозяйки из неблагополучных семей. В счет оплаты за исцеление они оставляли чай, хлеб, молоко, сахар и водку.
     
     Потом потянулись люди посерьезнее. Зажимая нос платком и морщась от вони и грязи в его квартире, они все же находили в себе силы просить его о помощи.
     
     И вот перед ним сидит человек в дорогом костюме, дорогих очках с дорогим портфелем и предлагает ему контракт.
     
     - Мы предоставим вам помещение... так сказать, салон энерготерапии. Все формальности, бухгалтерию и прочее мы берем на себя. Также мы обеспечим вас жильем... достойным жильем. Ну и оплата. Более щедрое предложение вы вряд ли услышите.
     
     Дорогой человек говорил грамотно, приятным голосом. Не морщился, не демонстрировал превосходство. Каждое его слово, каждое движение было четко продумано.
     
     - Да мне плевать. Давай свои бумажки. Где подписать?
     
     
     
     ______________
     
     
     
     Между деревянных двухэтажек бодро, почти вприпрыжку шла женщина. Увидевший ее вряд ли дал бы ей 73 года. Хотя именно столько ей исполнилось. Увидевший ее вряд ли догадался бы, что еще недавно ее кости, суставы и внутренние органы были настолько изношены, что каждый шаг давался ей с большим трудом и болью.
     
     Она была одета бедно, старомодно. От нее пахло дешевым спиртным. Она улыбалась, бормоча что-то себе под нос. Все указывало на то, что она невероятно счастлива.
     
     Столб, стоящий здесь со времен ее молодости, излечить было некому. Он основательно сгнил, покосился, как бы намекая, что ему пора на пенсию.
     
     Но никто не приходил, чтобы его заменить. И тогда он решил взять дело в свои руки.
     
     Затрещав, он начал падать, разрывая своим основанием землю. Счастливая женщина 73-х лет, которая прогуливалась под ним, даже не успела понять, что ее счастью пришел конец. Ее недавно излеченная голова хрустнула и раскололась.
     
     Она умерла со счастливой улыбкой на лице.
     
     
     
     ______________
     
     
     
     Прежде чем посадить его в "салон энерготерапии", инвесторы заставили его пройти курс лечения от алкоголизма. Пока он лечился, они водили к нему своих родственников и друзей на сеансы исцеления. Он не возражал.
     
     Спустя какое-то время он сидел в сверкающем белизной помещении, одетый в белое, и принимал первого официального посетителя.
     
     Женщина за шестьдесят сурово глядела на него из-под седых бровей. Так смотрит директор школы на провинившегося опять хулигана. Она тоже одета в белое, но не настолько слепящее. Ее белое - тусклее, но благороднее, дороже.
     
     - Я здесь только из-за сына.
     
     Голос тоже как у строгой учительницы.
     
     - Он заплатил вам большие деньги. Думает, вы мне поможете. Он не понимает, что смерть обмануть нельзя. Она найдет способ забрать свое. Вы, видимо, тоже не понимаете.
     
     Он смиренно кивнул, как кивает школьный хулиган, которого спрашивают, осознал ли он, что так делать нельзя. И молча протянул ей руку.
     
     
     
     ______________
     
     
     
     Мальчик лет восьми с фингалом под глазом весело скакал по огромной луже. Рваные кроссовки жалобно хлюпали, грозясь расстаться с подошвой насовсем. Мальчику было все равно.
     
     На улице уже стемнело, но он знал, что его не будут ругать. Он уже был дома и видел, как его мать валяется среди пустых бутылок и окурков в объятиях какого-то мужчины. Теперь его такие картины совсем не расстраивали. Наоборот, это означало, что он сегодня свободен и может делать что хочет.
     
     Вода в луже весело пенилась. Но он этого уже почти не видел. На секунду ему показалось, что из переулка на него кто-то смотрит. В этот момент он поскользнулся и упал затылком на огромный гвоздь, торчащий из бревна, которое он перед этим предусмотрительно перепрыгнул.
     
     Мальчик умер, удивленно глядя в темноту.
     
     
     
     _____________
     
     
     
     Он принимал в день по три-четыре пациента. С каждым разом ему нужно было все меньше времени, чтобы прийти в себя. Теперь он просыпался примерно через четыре часа после прикосновения. И мог приступить к следующему.
     
     Его клиентами были исключительно состоятельные люди, готовые отдать огромные деньги за полное исцеление. Впрочем, раз в неделю менеджер водил его в детские больницы, онкологические и туберкулезные центры, где он спасал умирающих людей. "Иначе журнашлюхи и конченые общественники нас с г...м сожрут", - жуя бургер говорил его менеджер - пухлый человек с зеркальной лысиной и неестественно белыми зубами.
     
     Кроме менеджера и клиентов он ни с кем не общался. Не выходил из шикарной квартиры, которую ему предоставили во временное пользование. Иногда ночевал на работе. Хотя она была в двух шагах от дома.
     
     - Он чё, уснул?
     
     Человек с квадратным лицом, глуповатой стрижкой и абсолютно безжизненными, как у манекена, глазами вопросительно смотрел на менеджера.
     
     - Простите пожалуйста, вы у него сегодня четвертый. Ему после каждого раза нужно немного времени, чтобы прийти в себя.
     
     - Да? И долго?
     
     - Нет-нет, что вы, он уже готов, сеанс сейчас начнется.
     
     Менеджер подошел к нему, положил влажную ладонь ему на затылок и поднес губы к его уху.
     
     - Ты чё, придурок, хочешь, чтоб нам тут очко порвали? Ну-ка яйца в кулак схватил и побежал клиента обслуживать, пока я сам тебя здесь не раскатал!
     
     Выслушав гневный шепот менеджера, он вежливо извинился перед человеком с квадратным лицом и протянул ему руку.
     
     Понедельник - день личного пространства.
     
     
     
     _________________
     
     
     
     Женщина с седыми бровями и взглядом суровой учительницы медленно спустилась в цокольный этаж особняка в центре элитного поселка. Гневно взглянула на болтающую о пустяках прислугу, которая тут же разбежалась.
     
     Подошла к бассейну. Но забираться в него не спешила.
     
     Она обошла бассейн, присела на кожаный диван, включила телевизор и тут же выключила.
     
     Ей уже не грозила смерть, ей не нужна была операция и донорская печень. Она ощущала небывалую физическую легкость. Но психологически она чувствовала ту же тяжесть, то же ощущение близкого конца, что и раньше.
     
     Она просидела больше часа, глядя на коричневую итальянскую плитку. Вздрогнула, услышав звуки нездоровой суеты на верхнем этаже. В ту же секунду учуяла запах гари. Не спеша встала, медленно зашагала к выходу.
     
     За дверью полыхал огонь. Она захлопнула ее, и вернулась на диван. Она видела, как цоколь заполняет черный дым. Слышала, как трещит горящий дом.
     
     Когда из-за дыма стало трудно дышать, ей показалось, что среди черных облаков промелькнула тень. Она откашлялась, легла на диван.
     
     - Всему свое время.
     
     Она закрыла глаза и стала глубоко вдыхать ядовитый воздух. Мать очень богатого человека умерла с равнодушным выражением лица.
     
     
     
     _____________
     
     
     
     Ведущий ежедневного ток-шоу смотрел на него маленькими едкими глазами. Слева священник кричал что-то про дар божий, продавать который - грех. Ему вторили женщины с трибуны. Очень толстый мужчина в галстуке спорил с батюшкой, выкрикивая фразы про торговлю церковными свечками и про низкие зарплаты.
     
     Он глядел на всю эту вакханалию ничего не выражающим взглядом. На вопросы отвечал односложно, чем сильно раздражал ведущего. Вчера в этой же программе он на глазах изумленной публики исцелил девочку, приехавшую в инвалидном кресле.
     
     Вторник - день объятий.
     
     - Буквально сегодня к нам в студию пришли результаты расследования, которое провел независимый частный детектив. Эти результаты шокируют. Внимание на экран.
     
     Свет приглушили, публика уставилась на огромную плазму рядом со "сценой". С плазмы вещал мужчина с сильно ассиметричным лицом, множеством преждевременных морщин и большой бородавкой на подбородке. Детектив перечислял имена излеченных им людей. А потом - обстоятельства, при которых они погибли. Пожар, падение с высоты, удар током, падение с лестницы. Часть людей пропала без вести.
     
     Он вскочил с дивана, его сердце колотилось от ярости. Что за наглая ложь! Рейтинги рейтингами, но не до такой же степени!
     
     Потом он увидел фотографию окровавленного долговязого человека в разбитых очках. Выпал из поезда.
     
     - Этот молодой человек, как заявлял сам целитель в одном из недавних интервью, был одним из первых, кого он излечил... Вот все, что от него осталось.
     
     Он свалился обратно на диван, перестав контролировать обмякшие мышцы. Сердце почти не билось. Дышать было трудно.
     
     - ...Из тех, кого вылечил этот целитель, никто не прожил больше одного года...
     
     Экран погас. Съемочную площадку заполнило гудение шокированной публики.
     
     - Вы можете это прокомментировать?
     
     Ведущий делал акцент на каждом слове, задавая этот вопрос.
     
     - Мне... нужно... выйти...
     
     - Мы вас не слышим! Вам плохо? Врача! Позовите врача!
     
     
     
     _____________
     
     
     
     Когда он открыл глаза, первое, что он увидел - перекошенное лицо менеджера. Его везли в старом, скрипящем фургоне, привязав намертво к сидению.
     
     - У наших учредителей умерли родственники, которых ты...
     
     Менеджер сплюнул.
     
     - Девочка, 11 лет, дочка шефа... Парень, 19 лет, сын от первого брака... У меня один вопрос: ты знал?
     
     Не получив ответа, менеджер стиснул зубы, выдохнул через нос и посмотрел в окно.
     
     - Ты ведь понимаешь, что с тобой будет? Зачем ты это все... Зачем? Все эти люди... Дети, старики, женщины... Ты - монстр. Хотя... Ребята, которые сидят на передних сидениях тебя, наверное, переплюнут. Вот увидишь, они могут быть гораздо страшнее тебя.
     
     - Это месть, да? Ты мстил всем людям за смерть своей... подруги, да? Целитель хренов. Хорошо, что я так и не решился... Никогда не верил в чертовщину, даже когда своими глазами... Ну ничего. Теперь и ты повеселишься...
     
     Он услышал, как передняя часть машины сминается от удара. Менеджер, только что сидевший напротив него, через долю секунды оказался вбит лбом в погнувшийся вертикальный поручень. Вылетели стекла, запахло бензином.
     
     Он попытался развязать веревку. Не получилось. Тогда он со всей силы дернулся вперед. Старое сидение заскрипело. Дернулся еще раз. И еще.
     
     Сидение оторвалось от дна фургона. Он оттолкнул ногой тело менеджера, развернулся спиной к задним дверям. С силой ударил их оторванным сидением. Искореженный металл поддался, двери распахнулись.
     
     Он выбрался. О торчащий кусок разорванной двери с трудом разрезал веревку. Побежал в сторону леса.
     
     Среда - день прогулок.
     
     
     
     _____________
     
     
     
     Он сидел, опершись спиной на толстое дерево. Сначала - рыдал. Потом - кричал. Потом -молча ждал, пока кто-нибудь придет и убьет его.
     
     Стемнело. Расцвело. Он сидел неподвижно. Уже не думал, не чувствовал. Не ждал.
     
     Солнце пробралось в заросли леса, до того казавшиеся мрачными. Теперь же, когда щебетали птицы и дул легкий ветерок, было ясно, что бояться нечего. Хотя он и не боялся. Единственный, кого здесь стоит бояться - он сам.
     
     "Ты монстр".
     
     Четверг - день романтики.
     
     В какой-то момент он вздрогнул. Огляделся вокруг - будто только что проснулся. Медленно поднялся и спокойно зашагал в сторону города.
     
     Оказавшись в центре, он вдруг напрягся. Он смотрел на людей, снующих вокруг. И понял, что чувствует их. Каждого из них. Человек в кожаной куртке - эрозивный гастрит. Женщина с большой сумкой - блуждающая почка. Мальчик, плачущий у витрины - плоскостопие. Он чувствовал их всех.
     
     Сотни людей. Тысячи. На километры вокруг.
     
     Он может их вылечить. Всех и сразу.
     
     Он захохотал, сел прямо на асфальт. Смотрел в удивленные лица прохожих. Они все будут здоровы. Все без исключения. И тогда он будет свободен.
     
     Люди видели, как человек сидит у обочины, как будто чего-то ожидая. Кто-то даже хотел вызвать скорую, глядя на его болезненный вид. Но натыкался на его взгляд и быстро семенил мимо.
     
     Людей было все меньше. Часы на руке показывали полночь. Пятница - день веселья.
     
     Он напрягся. В голове пронеслись мысли тысяч пациентов. Он, безумно глядя в темноту, поднял руки вверх.
     
     В этот момент двенадцать тысяч человек потеряли сознание. А когда проснулись утром, те из них, кто выжил, не попав в аварию, оказались абсолютно здоровы.
     
     
     
     _____________
     
     
     
     
     
     Под утро он пришел к деревянной двухэтажке, с которой все началось. Ее вот-вот должны были снести. Жильцов уже расселили.
     
     Он выбил ногой дверь в их старую квартиру. Прошел в комнату, лег на старый диван и проспал, кажется, больше суток.
     
     Он проснулся от того, что на него кто-то смотрит. Он не видел кто. Но знал, что это не человек. У него не было болезней.
     
     - Здравствуй, Андрей.
     
     Андрей поежился. Его давно никто не называл по имени.
     
     - Как спалось?
     
     - Что произошло? Я ничего... ничего не помню...
     
     - Ах эта удивительная способность людей терять память, чтобы снять с себя ответственность. Она меня всегда забавляла.
     
     - Вы кто?
     
     - Страж порядка.
     
     Андрей пытался разглядеть, с кем разговаривает. В квартире было светло, но Существо говорило из тени, неизвестно откуда взявшейся.
     
     - Кажется, тебе пора прекратить свою практику, Андрей.
     
     Он понял, о чем говорит Существо. Он знал, что должен поступить именно так.
     
     - Суббота - день безделья, верно?
     
     Существо, кажется, ухмылялось.
     
     - Дождись воскресенья. И займись уборкой.
     
     Андрей закрыл глаза. А когда открыл, за окном было уже темно.
     
     
   0x01 graphic
   6. Северная М. Вечно полный кошелёк
   25k   "Рассказ" Проза, Фантастика
   0x01 graphic
  

  - Читал на днях о методике исполнения желаний. Надо почаще во всех подробностях представлять то, что тебе нужно, и тогда оно притянется в твою жизнь. Круто, да? Я уже начал!
     - Блондинка, 90-60-90?
     - Тоже хорошая идея! - рассмеялся Алекс. - Но я о другом. Вечно полный кошелёк! Вот что хочу. Будь у меня такая штука - и работу эту долбаную можно будет бросить, компьютер нормальный купить, квартиру свою, по миру поездить... И блондинка приложится. Или брюнетка.
     - Или обе...
     - Или так. А то сейчас не жизнь, а не пойми что! Живу в какой-то дыре, ни времени свободного, ни денег, за комп сел - выходной прошел, тьфу! Я ж не старый ещё, а где жизнь? Утекает в пустоту, и заметить не успеваешь!
     - Может, тебе работу поменять?
     - На что? В нашем городке её нет. В Москву ездить - ну так я и сейчас езжу. Всего-то полтора часа в одну сторону. Менять что-то надо, но что... Знаешь, накатывает иногда такая безысходность... А как про визуализацию желаний прочитал - сразу понял: вот оно! Это мой шанс. Главное, правильное желание выбрать. А представить я уж сумею! Так что слушай сюда, буду на тебе практиковаться. Хочу кошелёк, чтобы всегда был полный...
     Друг терпеливо слушал, прихлебывая пиво и едва заметно усмехаясь.
     - И чтобы валюта в нём менялась в зависимости от страны, где находишься... Или от твоего желания, - поспешно добавил Алекс, вспомнив недавнее прошлое, всеобщее презрение к родным "деревянным" и почёт, оказываемый заморским "гринам".
     - Давай, давай, уточняй техзадание, - уже открыто хохотнул друг. - Пропорцию купюры/монеты не забудь, достоинство укажи!
     - Кожаный бумажник с отделением для монет на молнии, - с придыханием дальше визуализировал свою мечту Алекс. - Мелочи немного, купюр - пачка потолще, разных номиналов штук по пять... Или десять... - Он закрывал глаза, шевелил губами, высчитывая параметры пачки.
     - Да не занудствуй, желай уж сразу - сколько и каких потребуется!
     Алекс обиженно посмотрел на друга. Сам ведь предложил уточнить!
     - Слушай, визуализация - это, конечно, хорошо, но почему бы тебе не обратиться в м-агентство?
     Алекс вздохнул, почесал нос, потянулся за новой банкой пива, повертел её в руках, но открывать не стал.
     - Не верю я эмщикам, - словно нехотя признался он. - Столько обещают, что на деле наверняка надуют. Парень с работы рассказывал, мол, подруга его знакомого к ним год ходила, кучу времени потратила - а толку ноль. Ещё говорят, они в качестве платы душу требуют...
     - Ха, душу! Они ж не черти. Ты меньше интернетики читай, там и не такое напишут. У меня двое знакомых туда обращались - и оба довольны остались. Один - кстати, ты его, наверно, помнишь, Витька Лапин, на курс младше учился, - он недавно "ауди" купил, носится с ней больше, чем с невестой, так вот, заказал у эмщиков какую-то суперсигнализацию. Отвалил за неё бешеные бабки, зато хвастается теперь, будто угонщики и хулиганы от его машины шарахаются, потому что вблизи им жутко становится и хочется скорее удрать. А вторая - Настя, племяшка моя - решила дочке подарок сделать. И эта малявка выиграла в лотерею путешествие в Диснейленд! С Настьки даже денег не взяли, она им сшила что-то и всё. Так что ты подумай!
     
     Следующие несколько дней Алекс думал. Упорно думал о кошельке, представляя его во всех деталях. Думал по дороге на работу, в обеденный перерыв, сидя над скучными документами, по дороге с работы, дома за ужином...
     И как нарочно, повсюду на глаза стала попадаться реклама эмщиков.
     То подъедет автобус с россыпью букв во весь борт: "Мы исполним ваши желания! М-агентство на Изумрудной".
     То взгляд зацепится за заголовок интервью на новостном сайте: "Современная магия решает даже нерешаемые задачи! Д.м.н проф. К.Х. Хвостов".
     То на главной странице Яндекса обнаружится баннер с бабочками: "Феи знают свое дело: взмах палочкой - и готово!" Хм, похоже, это были не бабочки, а девочки с крылышками.
     То вконтактике между треками медовым голосом предлагают: "Добавь в жизнь немного волшебства!"
     Поневоле Алекс начал задумываться: а может, действительно сходить? Не съедят же его. Ну а если дорого покажется, так никто не мешает развернуться и уйти. Правда же?
     
     В пятницу утром Алекс, как всегда, ехал на работу в переполненной электричке. Покачиваясь в набитом тамбуре, он прикрыл глаза и стал тщательно представлять коричневую кожу, отливающую бронзой магнитную застёжку, прозрачные кармашки для карточек, соблазнительно шуршащее содержимое кошелька... Электричка, дёрнувшись, остановилась, толпа качнулась к выходу и увлекла за собой Алекса. На платформе он удивлённо огляделся и понял, что вышел на несколько станций раньше нужной. Он рванулся было обратно к поезду, но тот уже набирал ход. Ладно, когда следующий? Через пятнадцать минут? Что ж, на работу опоздает, но не сильно. Стоп, что за изменения в расписании? Сегодня эта электричка отменена? То есть следующая, получается... Через сорок две минуты? Вот блин! А ведь придется ждать. Алекс отвернулся от расписания и обнаружил у выхода с платформы стрелку с краткой надписью "М-агентство "Золотая рыбка". Локомотивный пр-д, 25. 3 минуты пешком".
     "Схожу! - вдруг решился Алекс. - Все равно делать нечего. Не понравится - уйду. На рекламу они не особо тратятся, может, и берут подешевле..."
     Пока он рассуждал, ноги уже несли его в указанном стрелкой направлении. Ровно через три минуты Алекс стоял перед глухой металлической дверью, к которой кнопкой был приколот лист бумаги с нарисованной фломастером золотой рыбкой. Художник не разменивался на мелкие детали, тем не менее рыбка выглядела удивительно живой и выразительной. Она заинтересованно глядела на Алекса, а потом шевельнула хвостом... Нет, это лист шевельнулся, потому что кто-то начал открывать дверь изнутри. На пороге стояла невысокая девушка в деловом костюме. Увидев Алекса, она радостно улыбнулась:
     - Здравствуйте! Заходите, пожалуйста!
     Алекс сделал шаг внутрь, и дверь бесшумно закрылась за его спиной.
     - Садитесь, пожалуйста, - продолжала щебетать девушка, указывая на диванчик в углу. - Чай, кофе?
     Не дожидаясь ответа, она поставила на столик чашку ароматного свежесваренного кофе со сливками.
     "Где она его взяла? Ах да, вон же кофеварка".
     Алекс отпил из чашки и зажмурился от удовольствия. Кофе был великолепен! И почему он сам всегда обходится растворимым?
     - Подождите, пожалуйста, немного, - продолжала девушка, - Михаил Львович примет вас буквально через три минуты.
     Алекс оглядывал помещение и успокаивался. Обычная приемная обычного офиса: стол с компьютером для секретарши, диван и столик с журналами для посетителей, две двери в кабинеты. А он-то себе чего-то навыдумывал, магия, то-сё, души им нужны... Стандартная мелкая фирмочка, которых миллион. Сейчас скажут ему: "Ха, дорогой, да если б мы могли такой кошелёк сделать, разве бы мы тут сидели!" И можно будет спокойно топать обратно на электричку. Все равно хорошо, что зашёл, кофе очень вкусный. И секретарша симпатичная. Алекс поймал её взгляд, подмигнул. Она снова улыбнулась и вышла из-за своего стола:
     - Михаил Львович готов вас принять, заходите.
     Алекс отставил пустую чашку и прошёл в услужливо распахнутую дверь. За дверью обнаружился соответствующий ожиданиям кабинет: массивный овальный стол с компьютером и бумагами, несколько стульев, стеллаж с книгами и папками, абстрактная картина на стене. Хозяин кабинета - солидный мужчина в тёмном костюме, черные с проседью волосы, карие глаза - поднялся навстречу:
     - Здравствуйте, Александр. Садитесь, пожалуйста, - указал он на стул рядом со своим.
     - Чем можем быть полезны?
     - А... Вы можете исполнить любое желание?
     "Черт, какой дурацкий вопрос".
     - Конечно, нет, - улыбнулся Михаил Львович. - Никто не всемогущ. Однако мы можем подобрать решение практически любой проблемы. Впрочем, что-то мне подсказывает, что ваше желание не из самых сложных. Итак, вам нужно..?
     "Не из самых сложных? Он серьезно? Он даже не знает, чего я хочу!" - почти обиделся Алекс. И выпалил:
     - Вечно полный кошелёк!
     Михаил Львович покачал головой:
     - Да, я поспешил назвать ваше желание несложным.
     "То-то же!"
     Хозяин кабинета взял лист бумаги и стал что-то на нем чертить.
     - Однако оно вполне выполнимо. Хотя и потребует довольно много энергии, да... Внешний вид? Кожаный бумажник?
     - Д-да, - кивнул Алекс.
     - Наполнение?
     - Купюры и монеты разных номиналов, по пять штук...
     - Хорошо. Настройка только на вас?
     Алекс непонимающе нахмурился.
     - Нужно, чтобы только вы могли вынимать оттуда деньги? Или кто-то ещё? Ваша жена, родители, брат?
     - Нет-нет. То есть да! Только я!
     - Хорошо. Чем меньше пользователей - тем проще.
     Михаил Львович снова что-то черкнул ручкой. Алекс не выдержал, скосил глаза. Какие-то палочки, треугольники, дуги... "Похоже, картину для своего кабинета он сам рисовал", - развеселился Алекс.
     - Ещё пожелания, уточнения?
     - Чтобы его нельзя было украсть! - вдруг вспомнил рассказ друга Алекс.
     - Это потребует отдельной платы, - предупредил Михаил Львович. - Предлагаю вам сначала создать базовый вариант, а потом дополнить его, если захотите.
     Алекс кивнул.
     - А вообще сколько это будет стоить? - наконец задал он больше всего волновавший его вопрос.
     - Вам не потребуются деньги. В качестве платы мы попросим вас принести артефакт.
     Алекс захлопал глазами. Какой ещё артефакт? Наверно, он произнес это вслух, потому что собеседник немедленно пояснил:
     - Артефактом мы называем вещь, наполненную магической энергией. Такая энергия есть у каждого человека, хотя произвольно управлять ей могут единицы. А вот сотворить артефакт способен любой: достаточно создать что-то с радостью и любовью. Как говорят, вложить частичку души. Например, ваша мама чудесно вяжет. Каждая шаль или свитер - артефакт, наполненный её энергией.
     (Алекс немедленно вспомнил восхищённые ахи и охи маминых подруг, получивших в подарок или просто увидевших очередной шедевр, их восклицания: "Людочка, ты - волшебница!")
     Михаил Львович продолжал:
     - А помните, Дмитрий из вашей техподдержки приносил после отпуска альбом со своими фотографиями из Новой Зеландии? Мощнейший артефакт, и это чувствуют все, кто его видит.
     Так что вариантов масса. Артефактом может стать картина, табуретка, корзинка, выращенный вами цветок, сочиненная вами сказка, даже - при определенных условиях - медаль или диплом...
     Нас не интересует физическая форма артефакта или его объективная художественная ценность, нет, главное - вложенная энергия. Она будет использоваться при исполнении вашего желания, поэтому вещь, сделанная кем-то другим, не подойдёт. Как говорится, каждый сам кузнец своего счастья! - Михаил Львович улыбнулся и сразу стал выглядеть моложе лет на десять.
     Алекс слегка ошарашенно кивнул. Частичку души, значит.
     - А деньгами с вами можно расплатиться? - зачем-то спросил он.
     - Бывает и такое. Некоторые клиенты всю душу вкладывают в зарабатывание денег - вот от них приятно принять энную сумму. Условие одно - наличка! Банковские переводы, увы, не способны передавать магическую энергию. Но, мне кажется, это не ваш случай?
     - Да, пожалуй, - согласился Алекс. - Честно говоря, даже не знаю, какой я могу создать артефакт, и могу ли вообще...
     - А вы не торопитесь. Подумайте спокойно, на досуге. Не сомневайтесь в себе! Главное - найти то, что вам интересно и приносит радость. Разбудить в себе Творца.
     Мы пока начнем работать над вашим заказом, а вы приходите, когда будете готовы. Вот наша визитка, звоните или пишите, если будут вопросы.
     
     Алекс в задумчивости распрощался с Михаилом Львовичем и его секретаршей и вышел на улицу. Золотая рыбка на двери подмигнула ему и помахала плавником. До электрички оставалось ещё восемнадцать минут, и Алекс неторопливо пошёл к станции, разглядывая каким-то образом оказавшийся у него в руках лист бумаги. Наверно, секретарша дала, а он машинально взял.
     "Договор N 18/АВ... М-агентство в лице... обязуется предоставить клиенту... кошелёк вечно полный, однопользовательская версия, далее - Желание... Клиент обязуется предоставить артефакт произвольной модели, наполненностью не менее 21 м.ед... Клиент понимает, что работоспособность Желания напрямую зависит от наполненности представленного им артефакта... Договор действует бессрочно, до выполнения обязательств обеими сторонами либо до отказа клиента от их выполнения..."
     "А вот про наполненность разговора не было!" - возмутился Алекс. Но потом здраво рассудил, что вряд ли её можно оценить самостоятельно, так что это означает всего лишь "будешь плохо стараться - останешься без Желания".
     Алекс перечитал договор ещё раз, и вдруг на него накатило понимание, что его мечта близка к осуществлению, что уже скоро у него наконец-то начнется Жизнь, а не прозябание, что осталось совсем немного, надо всего лишь... "А собственно, что надо? Создать артефакт? Ерунда, создам! Сказали же, что любой может! Я неплохо рисовал в детстве, этим и займусь!"
     Алекс шел по платформе, радостно улыбаясь своим мыслям, всей кожей ощущая свежесть ветра и прохладу мелких капель дождя, впитывая осенние краски листьев... Он даже пробежался немного вприпрыжку и с размаху пнул огромный шуршащий золотисто-румяный ворох, чего не делал уже лет пятнадцать. Ему хотелось петь и смеяться, а заметив понимающие взгляды двух девушек, прячущихся под одним зонтиком, он действительно расхохотался. Нет, он не влюблён, просто перед ним распахнулись ворота из темного сырого туннеля в огромный мир!
     
     ***
     Палило солнце.
     Алекс сидел в своей комнате, мрачно разглядывая царапину на столе. От жары и духоты не спасали ни задернутые шторы, ни настежь распахнутые окна. С каждым днём кондиционер уверенно отвоевывал позиции в списке грядущих приобретений.
     Дышать было тяжело, шевелиться - неохота, радоваться - нечему.
     Алекс переживал очередной творческий кризис. Царапина безропотно выслушивала его жалобы.
     
     Первое время после визита в "Золотую рыбку" он будто летал на крыльях, заранее чувствуя себя хозяином жизни, рисуя себе радужные планы и свысока поглядывая на окружающих.
     Через несколько дней эйфория начала спадать, и в голову все чаще стали приходить мысли, что пора бы уже начать создавать необходимый артефакт.
     Когда Алекс поймал себя на том, что уже в третий раз проезжает мимо магазина "Все для творчества", потому что "поздно, устал, завтра зайду", он с пугающей ясностью вдруг понял, что просто боится. Боится неудачи, потому и откладывает активные действия. Он рассердился на себя за такие мысли, перешёл улицу, дождался автобуса и поехал в магазин. "Ну и что, что поздно, - с мазохистским наслаждением думал он. - Ну и что, что устал и хочется ужинать. Надо воплощать мечту!"
     Знакомая с детства атмосфера, наполненная запахами клея и красок, пестротой фломастеров, цветной бумаги, блесток заворожила Алекса. Он долго бродил среди стеллажей, разглядывая батареи разноцветных баночек гуаши и акрила, аккуратно уложенные цилиндрики пастели, бруски пластилина в ярких коробочках, наборы остро отточенных карандашей, трогая мягкие кисточки, перебирая плотные страницы альбомов...
     Живот напомнил о себе громким урчанием и Алекс очнулся. Посмотрев на часы, он ужаснулся, а взглянув на цену облюбованной коробочки - чуть было позорно не сбежал, но всё же сумел взять себя в руки и мысленно пообещать до следующей зарплаты экономить на пиве и чипсах. Через пять минут он вышел на улицу, держа фирменный пакет с красками и бумагой. Есть хотелось зверски, но Алекс мужественно преодолел искушение шаурмой и поехал домой варить пельмени.
     Уже на следующий день он понял, что "неплохо рисовал" осталось в детстве. Картинки получались неуклюжими, фальшивыми. Испортив несколько листов, Алекс нашел в интернете уроки по рисованию для начинающих и проскучал над ними все выходные. Через десять дней он критически оглядывал законченную картину, изображавшую тропический остров с пальмами, чайками и белыми барашками на море. Не шедевр, конечно, но ведь художественная ценность - это не главное! А уж сколько там души вложено - пусть специалисты определяют. Он честно старался.
     Специалисты в лице Михаила Львовича приложили к острову проводки от странного прибора с несколькими циферблатами и развели руками: к сожалению, наполненность данного артефакта не превышает пяти магических единиц. Алекс обиделся, забрал рисунок и ушёл пить пиво с друзьями, чего не делал уже недели три. В тот вечер он решил, что живопись - не его конёк, нужно пробовать что-то другое.
     
     Вторым отвергнутым артефактом стала полочка, выпиленная из дверцы сломанного шкафа. Алекс одолжил у юного соседа прибор для выжигания и украсил ее вереницей журавлей, после чего покрыл лаком. Услышав про "наполненность около трёх единиц", он ненадолго огорчился, потом повесил полочку над кроватью и стал класть туда на ночь телефон и беспроводную мышку.
     
     Уловив краем уха рассказ коллеги об уроках батика, на которые она недавно записалась, Алекс решил подойти к вопросу выбора направления творчества основательно, нашел в яндексе несколько центров, предлагающих курсы для взрослых, и стал методично перебирать всё подряд.
     
     Работа с глиной вызывала отвращение.
     
     Набор из трёх ёлочных шариков, расписанных звёздами и кометами, удостоился оценки в одиннадцать магических единиц и был подарен родителям.
     
     Комбинировать цветные кусочки мозаики было занятно, но скоро наскучило.
     
     Роспись стекла оказалась немного интереснее, однако наполненность витражного фонаря еле дотянула до восьми м.е., и он занял почетное место на новой полочке.
     
     Резьба по дереву увлекла месяца на два, но как-то Алекс поймал себя на том, что уже неделю не брал в руки резец, и каждый день - по веской причине. То с друзьями встречался, то фильм интересный, то устал после работы... Так и осталась та шкатулка недоделанной.
     
     Плетение из лозы не приносило особого удовольствия, однако Алекс честно закончил маленькую корзинку с высокой ручкой. Сейчас она стояла перед ним на столе рядом с царапиной, скособоченная, с торчащими веточками.
     - Ну и кому это нужно? - вопросил он пространство. - Ещё одна неудача, можно и не проверять.
     "Может, бросить всё это?" - вдруг подумал Алекс.
     И немедленно увидел себя, маленького и одинокого, в темноте, среди каменных стен, с тоской глядящего на свет за закрывающимися воротами.
     "Не-ет! - встрепенулся он. - Нельзя бросать! Это мой шанс!"
     Даже мысленно он побоялся сказать "последний шанс", хотя осознал это совершенно четко. А значит, надо работать!
     
     В его списке оставалось два пункта: фьюзинг и лэмпворк. Алекс не знал, что означают эти слова, он нарочно не читал описания мастер-классов, а из картинок понял только, что и то и другое как-то связано со стеклом.
     - Пойду сначала на фьюзинг, - поделился он с царапиной. - Звучит красиво. По-современному.
     
     ***
     Лэмпворк так и не дождался нового адепта. Красивое современное слово, а точнее, обозначаемая им техника спекания цветного стекла, серьёзно увлекла уставшего от исканий неудачливого создателя артефактов. Сочетание живописи, мозаики и витражного искусства открывало такой простор для творчества! А сияющие глаза рыженькой Виктории - мастера, ведущего занятия - дарили вдохновение, которого так не хватало Алексу прежде.
     Три дня назад он закончил прозрачную тарелку с лисичкой, выглядывающей из густой травы, и долго колебался, отнести её в "Золотую рыбку" или... может быть... подарить Вике? Он почти не сомневался, что на сей раз сумел создать подходящий артефакт, но ему было жалко отдавать его. Даже в обмен на мечту? Даже в обмен...
     В конце концов он решил, что создал один артефакт - создаст и другой, упаковал тарелку в коробочку, перевязал ленточкой и отправился в центр ремёсел. В тот день Вика казалась ему ещё красивее, чем раньше. Ближе к концу занятия у Алекса почему-то начали дрожать руки, а когда он в третий раз перепутал стёклышки, то с удивлением понял, что волнуется. Ему стало смешно: тридцать пять лет мужику, а нервничает, как подросток перед первым свиданием!
     - Спасибо всем за занятие! Предупреждаю: в следующие выходные мы не встречаемся, потому что я уезжаю на фестиваль. Жду всех через две недели!
     Как уезжает? Это что же, он целых две недели её не увидит?
     - Виктория!
     - Да? - улыбается она.
     - Не расскажете поподробнее, что за фестиваль отнимает вас у нас?
     - Это фестиваль реконструкторов во Владимирской области. Русь и Европа в средние века.
     Алекс кивал, смотрел заинтересованно. Вика воодушевленно продолжала:
     - Там много всего. Боевка, менестрели вперемешку со скоморохами, в лагерях на походный быт посмотреть можно, разнообразные мастерские и ярмарка ремёсел. Фестиваль пять дней длится, но зрителей только в выходные пускают. Приезжайте!
     - Приглашаете?
     - Конечно! Там очень, очень интересно!
     - Спасибо, Виктория, я приеду, - Алекс сам удивился, услышав от себя эти слова. Чтобы вот так просто сорваться неизвестно куда, неизвестно зачем - да он и в юности так не поступал! Может, ему просто надоел пыльный город?
     - Я... хотел поздравить вас с днём рождения, вот, это вам! - он протянул ей свой подарок.
     - Мне? - удивилась Вика. - Но у меня день рождения в марте...
     - Извините, что так запоздал с поздравлением, - Алекс сокрушенно развёл руками.
     Вика рассмеялась и открыла коробку.
     - Это же ваша лисичка! - ахнула она. - Спасибо вам огромное! Она потрясающая! Смотрит прямо как живая! Спасибо ещё раз! Вы приезжайте на фестиваль! Я там буду проводить мастер-классы: учить всех желающих делать витражи и стеклянные бусины, и у моих друзей будет много интересных мастерских, вам понравится!
     
     ***
     - Здравствуйте, Александр! - Михаил Львович поднялся навстречу посетителю, пожал ему руку. - Рад вас снова видеть! Давненько вы к нам не заходили! Года четыре?
     - Четыре с половиной. Принёс вам подарок, - Алекс положил на стол плоский свёрток. - Не стоит измерять его наполненность, это просто подарок. До свидания, и спасибо вам. Обратиться к вам было лучшей идеей за всю мою жизнь.
     Михаил Львович задумчиво проводил взглядом Алекса и развернул бумагу. Из синей полупрозрачной воды, раздвигая зелёные блестящие листья с тонкими металлическими прожилками и изящные кованые травинки, лукаво выглядывала рыбка. Золотая, с оранжево-красной окантовкой плавников, с пышным хвостом, мягко сияющая на свету.
     Сверху лежала визитная карточка:
     "Александр и Виктория Ивановы
     кузнецы по стеклу и металлу
     Художественная ковка, витражи, оригинальные подарки"
     
     ***
     - Просто подарил и всё? А как же кошелёк? Ты его так воодушевленно визуализировал!
     - А он мне уже особенно и не нужен. Я чего хотел? Вылезти из болота, в котором сидел. Знаешь, я тогда, на нашем с Викой первом фестивале, как попробовал в кузнице по железке постучать - сразу понял, что это моё. То самое, понимаешь? Это как любовь с первого взгляда. Вот и завертелось. Какое уж тут болото, столько дел и планов!
     А кошелёк мне Вика на третью годовщину свадьбы подарила. Между прочим, точно такой, как я представлял. И как-то так вышло, что пустым он ещё ни разу не оказывался.
     
     ***
     - Светлана, взгляните, - негромко позвал Михаил Львович.
     Секретарша вошла в кабинет, вгляделась - и одобрительно кивнула.
     - Вот это я понимаю, артефакт. Единиц пятьдесят, не меньше?
     - Тсс! Нас просили не измерять. Это просто подарок.
     - Можно и не измерять, - согласилась Светлана, - и так вижу... Похоже, мы теперь сможем выбраться из этого болота. Сообщите в Центр, Миша. Справитесь с трансляцией м-образа?
  
   0x01 graphic
   7. Безбах Л.С. Побочный эффект
   15k   "Рассказ" Проза, Фэнтези
   0x01 graphic
  
      Палеткин прошагал мимо них и, кажется, не заметил.
      - Дима! Палеткин! - окликнула его Инна.
      - Дима! - крикнула Людмила.
      Тот обернулся. Равнодушный взгляд мимолетно скользнул по обеим женщинам, и Палеткин пружинистой походкой выпорхнул из здания областного медико-реабилитационного центра.
      Женщины оторопели.
      - А что это он... даже не поздоровался? - удивилась Людмила и беспокойно заёрзала в инвалидной коляске.
     - Не до того ему! В шоке, поди, от счастья-то, - ответила Инна, и в её голосе отчетливо просквозил восторг. - Нет, ты видела, как он шёл? Он летел! Он просто летел, Люда! Представляешь, что нас с тобой ждёт?
      Людмила сжала подлокотники. Да, скоро и она будет ходить такой же свободной, скользящей походкой, очень скоро, через какие-то три дня всего! Нет, сразу на ноги ей не встать, но через три дня чудо уже начнётся. Сначала пройдут три ежедневных сеанса для Инны, а на следующий день начнутся её, Людмилины.
      - Тут не то, что знакомых - себя-то не узнаешь! - счастливо проговорила Инна. - Подумаешь, не поздоровался, зато как он летел! И не узнать его, так помолодел, лет на двадцать, наверное. А палочку свою, поди, в первый же день на помойку выбросил.
      Объявили фамилию Инны. Та порывисто подалась к подруге, присела перед ней и взяла за руки.
      - Страшно отчего-то, - пожалилась она, но и без слов Людмила видела страх - в беспокойно приподнятых чёрных бровях, вытянутом лице без кровинки и особенно в перепуганных тёмных глазах, сильно увеличенных толстыми линзами очков.
      - Чего боишься-то? - подбодрила её Людмила. - Что всех болезней лишишься? Что боли теперь не будет? Думаешь, заскучаешь без боли-то? Что жить теперь будешь, сколько влезет? Ну, иди же, иди же скорей!
      Инна порадовала подругу благодарной улыбкой - светлой, замечательной - и быстро прошла в двери лифта, где ждала медсестра.
      Людмила не без благоговения оглядела два больших портрета учёных на стене вестибюля. Приглушённый шум людного Центра не мешал ей. Эти великие люди на портретах предложили человечеству способ избавления от всех недугов: великому учёному удалось подобрать спектр излучений, заставляющих организм начать самоисцеление, великий изобретатель создал саркофаг, где и происходило это чудо. Лики учёных, казалось, излучали святость. Прогресс в медицине быстро докатился и до родного города, в реабилитационный центр доставили вожделенный саркофаг, а исцелять начали сперва больных, поражённых смертельными болезнями. Три сеанса - и ожидающий смерти пациент полностью выздоравливал, пусть не сразу, но зато обязательно и без малейших осечек. Людмила собиралась вернуться к преподаванию в школе, которое оставила из-за болезней. Ученики её ещё не забыли, коллектив ждет. Да и, кто знает, может, вернётся и муж...
      Спустя два часа сеанс окончился, и Инна вышла из лифта, посвежевшая, сияющая.
      - Батюшки, родная моя, я же тебя едва узнала! - всплеснула руками Людмила. - Как ощущения-то?
      - Живу, - выдохнула подруга, - дышу! Будто из панциря вылезла. Почти ничего не болит, не давит, представляешь? Только вот шейный хондроз, будь он неладен, но он с детства, не скорчуешь так просто.
      - А очки твои где?
      - А выкинула, - ответила Инна беспечно, удивляя и радуя подругу непривычным лицом без очков. - Поехали домой, что ли?
      - Да, твой Бобик уже истосковался там без тебя.
      - Бобик? А, да... - рассеянно ответила Инна и ловко развернула коляску к выходу.
      Бобика жалостливая Инна щенком подобрала в прошлом году, выудив из лужи, и с тех пор носилась с ним, как с дитём. Но сейчас она о собаке даже не вспомнила.
      По пути подруги купили вкуснейшее печенье без сахара, чтобы полакомиться с вареньем, Людмила была мастерицей его варить, но сама не ела из-за диабета, отдавала невесткам, угощала друзей и знакомых.
      Подруги жили в одном доме, но в разных подъездах. Инна не стала даже к себе заглядывать, чтобы проведать любимца, так хотелось пообщаться с подругой. Пока Людмила заваривала чай и накрывала на стол, Инна говорила без умолку, делилась новыми ощущениями, удивлялась своему новому состоянию, привычному к боли, строила планы, куда помимо прочего входили и откровенно воздушные замки, ещё и печенье таскать успевала.
      - Главное, как только закончу лечение, сразу из медцентра рвану в детский дом. Уж теперь-то мне не откажут, - мечтала Инна. - Возьму девочку, обязательно девочку, буду наряжать её в красивые платья, научу читать...
      Не было у Инны детей, потому и с Бобиком возилась, как с ребенком...
      - Инна, чай готов, наливай, - вернула её Людмила с небес. - О, да ты всё печенье съела!
      - Ой, Люд... Прости, пожалуйста.
      Зная подругу с детства, Людмила ожидала, что та без малейших колебаний сходит и купит ещё, но Инна как ни в чем не бывало налила себе чаю и уселась на стуле удобнее.
      - Может, ещё купить? - спросила Людмила, потому что желание вкусно попить чаю никуда не делось.
      - А, не надо, - отмахнулась подруга. - Я уже наелась.
      'Не в себе она сегодня, честное слово, - легко простила её Людмила. - Вон как похорошела. Что же потом-то будет? Абсолютное здоровье - как это? Даже в голове не укладывается. А на себе каково? Словно не сам поменялся, а мир поменялся вокруг, как тут не растеряться? Ничего, я и без печенюшек чай попью'.
     
      На следующий день Инна снова покатила Людмилу к реабилитационному центру - 'для моральной поддержки'. Снова два часа ожидания, и Инна, ещё более помолодевшая, похорошевшая и совершенно счастливая, выпорхнула из дверей волшебного лифта. Пролетев было мимо, она спохватилась и вернулась. Ни слова не говоря, она взялась за ручки коляски и резво выкатила её на улицу.
      - Ох, Инночка, не так быстро, меня ж подбрасывает! - взмолилась Людмила, но подруга покатила коляску с неожиданной скоростью. Потом остановилась и склонила раскрасневшееся лицо над Людмилой:
      - Ну, как? Нравится? Ещё быстрее?
      И покатила быстрее, как рысачок на ипподроме. Асфальт был гладким, но Людмила вцепилась в подлокотники и заойкала на невидимых кочках.
      - Инночка, перестань, пожалуйста!
      Инна не слушала, её перехлестывал дикий, необузданный восторг. В конце концов они сбили двух мальчишек лет десяти, и Инна на них же и накричала.
      - Инна, Инна, ну зачем же так, они же нас не видели, - с укором произнесла Людмила, тяжело дыша с перепугу.
      - Так я же не со зла, - без малейшего раскаяния ответила подруга. - У меня сегодня настроение. Понимаешь, настроение!
      И Людмила мгновенно простила подруге, и потому что 'настроение', и потому что Инна уже казалась здоровой, полностью здоровой, и ни один человек в мире не догадается, что ещё вчера её пожирал непобедимый рак.
      Инна рысью докатила коляску до двора, да там же и бросила со словами:
      - Я домой. Буду звонить всем подряд, пусть хоть перелопаются от зависти!
      Людмила проводила её взглядом, удивляясь, отчего на глаза навернулись слёзы, да не радости, а обиды. Чего обижаться-то, когда радоваться надо?
      Весь вечер Людмила машинально переделывала какие-то домашние дела, а мысли всё вертелись вокруг подруги. Не то чтобы обида - нет, обида растворилась, ведь Люда знает подругу уже лет сорок, но не укладывались в голосе ни сегодняшняя ненужная, неистовая гонка, ни сбитые мальчики, ни ругательства Инны, всегда сдержанной, всегда вежливой. Инна относилась к людям и их чувствам бережно и умела обходить уголки и шестерёнки в чужих характерах. И подругу свою в коляске ни разу ещё во дворе не бросила. Хотя пустяк: обе жили на первом этаже, и Людмила, когда надо, самостоятельно выбиралась из дома.
      В беспокойстве она несколько раз позвонила подруге, но та не ответила.
      Ночью спалось плохо, но к утру всё показалось проще, Инну она 'отпустила' и снова занялась собой - принялась мечтать, как заживёт, обретя здоровье. В инвалидную коляску её усадил гормональный сбой, но сначала он выгнал её из школы: пришлось оставить работу, когда вес зашкалил за сто восемьдесят килограммов. Врачи выписывали гормональные средства, но вес упрямо полз, зато препараты разрушили коленные чашечки. Избыток веса потянул целый букет болезней, а потом её поприветствовал рак, и врачи дали год-полтора жизни.
      Но к тому времени чудесные саркофаги уже существовали, и Людмила получила шанс жить, и жить полной грудью, всей душой!
      Инна не пришла. Встревоженная Людмила позвонила ей на сотовый.
      - Да всё нормально, - бодро ответила подруга. - Я уже к Центру подхожу.
      - Удачи, - пожелала Людмила и с облегчением вздохнула. И подумала, что Инна обрела уверенность в себе и больше ничего не боится. 'И в моей опеке не нуждается. Вот и славно'. Убедив себя, что ничего плохого не происходит, она стала ждать звонка по окончании сеанса.
      Два часа истекли. Инна не звонила. Людмила стала звонить сама - не случилось ли чего? - звонила в тягучую, тревожную пустоту. Выждав бесконечные полчаса, нужные для возвращения из Центра, Людмила снова впустую позвонила, сначала на сотовый, потом домой, и засобиралась. 'Загляну к ней, потом в Центр поеду, что там стрястись-то могло?' - решила она. До сих пор не было известно ни одного случая, чтобы саркофаг навредил пациенту.
      И тут Инна позвонила сама.
      - Инна, ты где?! - захлебываясь тревогой, вскричала Людмила.
      - Дома, батюшки, где же ещё? - удивилась та. - Ты это... Бобика забери.
      И положила трубку. Испуганная, Людмила добралась до квартиры подруги.
      - Инна, что произошло, родненькая моя? - запричитала она, едва подруга открыла дверь.
      - Да всё в порядке вообще-то, - удивилась Инна. - А ты чего испуганная такая?
      - Я тебя вообще-то потеряла!
      - Фи, сто лет не виделись, - презрительно фыркнула Инна и сунула ей на колени Бобика. - Ну, всё, пока. Меня ждут. Давние друзья, ты их не знаешь.
      - А Бобика когда заберёшь?
      - А Бобика я, считай, подарила. Ну, где спасибо?
      - Как подарила? Ты ж без него никак!
      - Мало ли что, никак... Возьму ребёнка, а собаку куда девать? Надо же о ребёнке думать в первую очередь.
      Людмила знала подругу как облупленную, а ещё знала, что она не склонна к вранью, но сейчас, по губам, по глазам видела, что она врёт, и видела настолько ясно, что от этого открытия невозможно было отгородиться.
      - Ну, пока, мне собираться надо, - нетерпеливо проговорила Инна, и Людмила с собакой на коленях выкатилась из квартиры.
      Бесконечный день завяз, словно в желе. Людмила то подолгу смотрела в окно, то перебиралась зачем-то на кухню, то ласкала Бобика, который плакал в коридоре под дверью, и беседовала с ним. Не было в голове ни одной мысли, ни о чём не думалось, точно вместо мозгов в голове лениво перекатывался с боку на бок переваренный кисель.
      Вечером Бобика надо было выгулять, но на улицу выбираться не хотелось - хлопотно, и Людмила выпустила пса во двор, а сама стала наблюдать за ним в окно. Знала, что нельзя так выгуливать собак, но будто бес подначил. Песик побежал прямиком в родной подъезд, но не добежал, свернул, и тогда Людмила увидела Инну. Бобик нёсся к ней со всех ног. Инна пнула его.
      В горле клокотнуло. Людмила зажмурилась и отвернулась, не в силах больше смотреть.
      Бобика она нашла под дверями хозяйкиной квартиры и принесла к себе, куда ж деваться-то?
      Ещё было время подумать: ночь, утро... Потом на первый сеанс. Утром она, не выспавшаяся, выкатилась на улицу погулять с Бобиком. Понурый пес плёлся рядом с коляской и в родной подъезд пока не рвался.
      - Ничего, скоро я встану на ноги, и тогда... - утешающе сказала ему Людмила.
      И тогда... что? Тоже пинка под хвост? 'А может, это просто домыслы мои? Но Инна никогда, никогда такой не была!'
      Навстречу попались люди, они окинули её равнодушными взглядами, настолько знакомыми, что Людмила похолодела. Дима Палеткин! У него был такой же взгляд. 'Исцелённые', - безошибочно определила она. И у Инны вчера, когда та выпроводила её с Бобиком, был такой же взгляд! Она тут же его узнала, но предпочла не заметить!
      'Эти люди абсолютно здоровы, - размышляла Людмила. - Они отлично себя чувствуют, у них хорошее настроение, в здоровом теле здоровый дух. И никаких эмоций, способных навредить организму, таких, как гнев, злость, досада. Эти люди со своей исцелённой нервной системой уравновешенные, умиротворенные и довольные собой. А ещё здоровье разрушают зависть и обиды, значит, этих ощущений тоже теперь нет. И, конечно, жалость, сострадание, самокритичность. И эти эмоции 'исцеленные' больше не испытывают. А ещё они ни минуты не станут терпеть то, что им не нравится, и постараются немедленно избавиться от источника раздражения'.
      Людмила остановилась и погладила Бобика. Маленький черно-серый 'дворянин' пытливо смотрел на неё из-под патлатых бровей.
      'Неужели я тоже буду такой? А имею ли я право учить детей в школе с этаким набором? Чему я их научу?!' Людмила ужаснулась. 'Хорошо, что сыновьям звонить не стала, что собираюсь на саркофаг, - подумала она и снова ужаснулась: 'Но почему я так подумала, неужели я уже приняла решение? Но мне так хочется жить! А люди? Как же быть людям? Государственная программа предусматривает исцеление всех поголовно!' Мысли заметались, а потом понеслись со скоростью истребителя. 'Этот процесс надо остановить. Но как, и имею ли я на это право? Надо найти какой-то приемлемый выход, какой-то компромисс. Ни в коем случае нельзя лишать людей права избавляться от смертельных недугов, пусть они сами принимают решение, но обязательно зная, каким образом расплатятся за обретённое здоровье. Напишу в министерство здравоохранения, в Правительство, во все газеты! Президенту напишу, буду бить во все колокола. Мой голос могут не услышать, но вряд ли он будет одинок: не может быть, чтобы никто ничего не заметил. Главное, не молчать. Мне бы только от рака избавиться! Один сеанс, только один... А потом... не передумаю ли, хватив дозу здорового эгоизма? Не должна!'
      - Бобик, ты со мной?
      Пес тявкнул в ответ.
      - Не брошу тебя, обещаю. Твоя бывшая хозяйка после первого сеанса тебя не бросила. Не знаю, встану ли я на ноги, избавлюсь ли от рака с первой и единственной попытки, но жизнь себе продлю, пусть даже придётся бороться ещё и с собой. Компромисс так компромисс. Не будем отметать сразу всё не глядя. Не бывает кругом пятнадцать, что ты будешь делать...
      Они бодро повернули к дому. Впереди ждала жизнь.
      Жизнь и борьба.
  
   0x01 graphic
   8. Львова Л.А. Третьяк
   32k   "Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
  
  
      Лето выдалось засушливым. Ветер поднимал пыль над облысевшими полями. Озеро отступило, оставив бурые разводы на потрескавшейся корке ила. Кровавые вечерние зори звенели тучами мошкары и обещали жару и лесные палы. Из колодцев ушла вода. Только ранним утром можно было спустить верёвку чуть не до самого дна и зачерпнуть мутной, пахнувшей болотом жижи. Домашняя птица весь день сидела в тени с широко открытыми клювами, а тощая скотина перестала приходить по вечерам ко дворам.
      В избе Куяна, обезглавленной в прошлом году лихоманкой-трясовицей, стоял плач. Ясь и Яська, всегда шустрые восьмилетки, прятались под лавкой. Изредка загорелая дочерна рука поднимала край покрывала и тревожные глаза высматривали мать. А она, простоволосая, с растерзанными косами, валялась в ногах у большухи, кривилась в сухом плаче и выла:
      - Ясыня... доченька ненаглядная... Нету батюшки тебя отстоять, нету силушки слезьми тебе дороженьку отлить...
      Большуха трясшимися руками прижимала голову матери к костяным и стеклянным оберегам на груди, горячо и тихо шептала:
      - Ну будет... будет. Не наша воля. Смирись, Карья.
      Мать внезапно вырвалась и закричала обидное в добрые и покорные глаза большухи:
      - Пошто моя Ясыня? Отняли Третьяка... И что, Куян выжил, здоров и полон сил?
      Испуганная большуха, оттолкнув мать, сложила пальцы кукишами и потыкала ими вокруг себя, Карьи - от порчи. Глянула на лавку, под которой съёжились Ясь и Яська, и отвела глаза. Тонкий рот меж обвисшимися щеками затрясся: большуха любила деток младшей жены Куяна больше своего сына, который вырос, успел ожениться и овдоветь.
      Мать сама прильнула к большухе и шепнула, полоумно улыбаясь:
      - А ты, Улада, отдай своего Шестака? Вместо Ясыни... она махонькая. Сколько в ней кровушки? А Шестак вон какой... - И снова принялась выть.
      Стукнула дверь. Никто и не заметил, как вошёл Шестак, сын Улады. Глаза из-под отёкших век глядели печально, но вздыхал он с облегчением: скоро всё кончится.
      Шестак поставил на стол глиняный горшок. Мухи тотчас покинули оконце и облепили повязанную сверху тряпочку. Шестак покосился на горевавших женщин и заглянул под лавку. Сунул ребятам два спёкшихся бурых комка - сласти из вываренных корней солодки. Ясь отвернулся, а Яська оказалась податливой: лакомство взяла и поцеловала омозолелую ладонь старшего брата. Шестак не выдержал, всхлипнул и бросился к двери, задавив плач рукавом рубахи.
      Яська положила лакомство в карман передника и виновато шепнула: "Это Третьяку...". Ясь передёрнулся и прошипел: "Тихо ты...". Размолвка закончилась быстро. Ребята чуток подождали, а когда большуха стала поить мать каким-то отваром, потихоньку выскользнули из избы.
      ***
      Прошлым летом Вышеславскую общину всполошил один из дозорных, которые охраняли Пограничье, служили от новой до полной луны. Бурливые воды Унесея прибили к берегу, который числился за вышеславцами, огромную железную лодку с дырявыми бортами. На той стороне реки стояли люди, размахивали руками и, видимо, что-то кричали. Шум течения и тучи брызг помешали узнать, что нужно соседям. Прыткий дозорный, назначенный оповестить голову и вещуна, обернулся очень быстро, привёз старца на крупе своего выносливого конька. Куян прискакал следом. Старец-вещун разоблачился, растёрся мазью из сильных трав и полез в воду - осматривать железо, нет ли на нём порчи. Вернулся и одобрительно покивал головой. Будут у вышеславцев новые плуги и топоры. Старец облепил Куяна и подоспешего Шестака с товарищами той же мазью, поблагодарил реку за помощь и Мать-Землю за милость. И закипела работа. А вечером на другом берегу Унесея запылали сложенные крестом брёвна.
      Это был плохой знак. Очень плохой. Знак великого умершего бога, который давно ушёл вместе со своим миром. Старец долго всматривался в языки пламени, потом - в багровое тление, пожираемое мраком. Вышеславцы - десятое поколение людей, когда-то спрятавшихся среди лесных дебрей от лихоманок. Но лютая и неизбежная смерть продолжила скрадывать добычу. Коростница, от которой человек покрывался струпьями, а потом и кровоточащей коркой, цеплялась к вещам и прилипала к любому, кто их тронет. Могла годами ждать новой жертвы в земле, прикопанная вместе с пеплом сожжённого. Но про коростницу старец только слышал - в их краях её не было. А трясовицу легко остановить. Нужно запретить семье, где есть болящие, покидать свой двор, дождаться, пока кто-нибудь выживет. И его кровью напоить общину. Защити, Мать-Земля...
      Но она приберегла своё покровительство до других времён. Уже два новолуния весело и неутомимо стучали молоты по наковальне. Однако великан-здоровяк Куян неожиданно упал возле горна. Семья еле втянула его в избу. Кабы не жилистый Шестак, так и лежать Куяну на глиняном полу кузни. Старец-вещун пришёл к вечеру, во двор не заглянул. Долго из-за ворот слушал причитания Карюхи и Улады. Женщине всегда найдётся другой муж, даже давно неплодной большухе Уладе. А без такого искусника, как Куян, оскудеет казна, станет трудно обрабатывать поля, рубить избы. Пока-то Шестак догонит мастерством отца, да и догонит ли... На Куяновом дворе недавно кто-то народился. Нужно выбирать.
      Старец подозвал жестом Уладу, вышедшую выплеснуть остатки отвара, которым она пыталась обуздать трясовицу. Большуха кинулась к нему, как цыплёнок под несушкино крыло, но остановилась. Понятливая.
      - Есть последнее средство. Трясовицу можно усмирить младенческой кровью. Не излечить, сама знаешь. А загнать вовнурь. Человек, понятно, телом владеть уже не будет. Но в уме и памяти останется на три лета, а то поболе. Шестак за это время отеческими советами в мастерстве прибавит, - сказал старец, развернулся и пошёл прочь, прислушиваясь. Улада, видно, рухнула рядом с ведром. А потом поднялась и твёрдо зашагала по подмёрзшей земле к избе, резко захлопнула за собой дверь. Не завыла, значит, будет толк.
      ***
      Ясь услышал позади шлепки сестрёнкиных пяток по употанной в камень глинистой дороге. Раньше бы ветром помчался, чтобы быстроногая Яська не догнала. А сейчас присел в сухую колею, обхватил руками голову.
      - Ты чего, Янислав? - спросила сестра.
      Ясь поглядел на худющие Яськины ноги, по щиколотку рыжие от пыли, и промолчал.
      Сестра села рядышком.
      Ясь отвернулся и спросил глухо: "Ясыня, а тебе не страшно?"
      - Нет, - легко ответила Яська, как будто речь шла не о её скорой смерти, а о кружке кваса после сытной еды.
      - А я не верю, - сказал Ясь и замолчал, чтобы голос не выдал подступивших слёз.
      - Правду говорю, - тихо молвила Яська и продолжила почти шёпотом: - Омоют меня сон-травой, отваром цвета дурманника напоят, и засну я под песни. А во сне рядом стоять буду с тобой и матушкой, за руки вас держать. И кровь отворят не мне, а Земле-Матери, и напоит она всех силой-здравием, и восстанет всяк болящий с одра и выйдет славить милость великой...
      Ясь замер. Он явственно увидел то, чему предстоит случиться: стоит Ясыня, белее снега, на каменном алтаре в лесу. Глаза закрыты, на губах - исступлённая улыбка. Старец вскрывает жертвенным ножом горло, подставляет чашу под алую струю. Сестра медленно оседает на колени, потом валится на подставленные руки. А чаша всё наполняется...
      - Нет! - заорал Ясь, прогоняя видение. - Не бывать этому!
      Он грубо схватил сестру за руку, рванул так, что Яська чуть не упала, потащил с дороги в сторону выжженных полей.
      - Мы убежим... - процедил зло. - Проберёмся через Пограничье. По Унесею сплавимся.
      Яська не сопротивлялась, шла за братом. Но спросила:
      - А как же Третьяк?.. С ним-то что будет?
      Ясь сделал несколько шагов и остановился. Молчал. Дышал так, что было видно, как под рубашкой ходят рёбра.
      - Не пропадёт небось, - буркнул тихо. - Что с карначьим выкормышем может случиться?..
      Тотчас над ближним к озеру лесом взвились птичьи стаи. А в видной отсюда Вышеславской голуби захлопали крыльями над крышами.
      - Третьяк!.. - выдохнула Яська.
      Близнецы помчались к озеру.
      ***
      Скрюченный трясовицей Куян только пучил глаза и мычал, когда большуха отворяла кровь его младшему сыну, недавно народившемуся Третьяку. Пытался сжать дёргавшиеся челюсти, руками, ходившими ходуном, старался оттолкнуть кружку. Но большуха заталкивала ему в горло выдолбленную изнутри ветку осины и через берестяную воронку вливала алую жизнь в болящего. Карья тихонько выла за печкой. А близняшки понуро бродили под окнами.
      Однако Куяну было суждено умереть и упокоиться не по-людски - стать несколькими пригоршнями пепла, которые прикопали на мёртвом, карначьем, берегу озера. Говорили, что там живут карнаки - нечисть, которая завелась на топких болотах после нашествия лихоманок. Обликом вроде люди, но их чешуйчатые тела отвратны и ядовиты. И будто бы если карнака изловить и оставить на целый день под солнцем, то он высохнет, как мелкая жирная рыбёшка, которая изредка ловилась на озере.
      Крохотный Третьяк пережил отца на девять дней. Большуха металась между ополоумевшей Карьей и маленьким тельцем, завёрнутым в полотно, которое полагалось окурить травами, отчитать и передать голове и старцам для погребения. Ясь никогда не сможет забыть вечер, когда за оградой раздался крик головы:
      - Улада, Карья, живы ли?
      Большуха кинулась к двери, выскочила во двор... и ничего не смогла сказать.
      - Кто? - спросил голова и отошёл подальше от ограды.
      - Третьяк, - вымолвила большуха и залилась слезами. - Ослаб младенчик... Во сне к Матери-Земле отошёл...
      - Точно ли, Улада, говоришь? - поинтересовался голова с облегчением и продолжил допрос: - Всё ли сделала?
      Большуха молча закивала головой.
      - Завтра отдашь тело старцам для костра. И через седмицу можешь ступать к себе в избу. Семье Куяна всем миром поможем.
      - Костёр? - возопила большуха. - Чист Третьяк. Ушла трясовица. Пошто костёр-то?
      - Так старцы решили. Трясовица незнамо откуда пришла, незнамо на кого ушла. Карья как?.. - навесив над покрасневшими веками брови, спросил голова.
      - Плохо. Грызёт то руки, то косы, - ответила большуха и поспешила заверить: - Но воду пьёт и спит понемногу.
      Улада и голова ещё о чём-то поговорили, а Ясь отпрянул от окна и сказал сестре:
      - Третьяка жечь будут.
      Яська, совсем как мать, закусила пальцы. Побелела и затряслась. Не увидать родным Третьяка, когда они сами в лоно Матери-Земли уйдут.
      Когда вернулась большуха, близнецы спрятались за печку и просидели там, перешёптываясь, до ночи.
      Как только вымотавшаяся Улада забылась в тяжёлом сне возле матери, поднялись со своих лавок, намели осыпавшейся с печи глины и, добавив солому и воду, изготовили обманку. Вышли во двор, где на особой колодине прощался с миром маленький брат, распеленали его и завернули в полотно обманку. Утром старец привёз железный ящик, забросил его в ограду. Большуха положила в него обманку. Мать сама вынесла ящик за ворота, встала на колени. Рядом опустилась Улада. Долго падал первый лёгкий снежок на чёрные платки. Только когда следы телеги затянуло белой пеленой, большуха подняла Карью и повела в дом.
      Ясь с сестрой побежал к Чистому берегу озера, который горбом возносился в метелившее снегом серенькое небо. Там, в сыпучем песке, тишине и покое, ждали встречи с родными ушедшие вышеславцы. Яська внезапно остановилась, стукнула в мёзлую землю лопатой.
      - Ясь, не успеем до проводин. Мама меня уже хватилась, поди. А ты один мужик в избе, тебе прощальницу говорить нужно, - сказала она.
      Ясь вспомнил, как неловко он повторял за большухой слова прощальницы на проводинах отца и только шибче зашагал, поправляя за пазухой зипуна закоченевшее тельце брата.
      Но на Чистом берегу было людно. Пока семья Куяна отсиживалась взаперти, ушёл кто-то из вышеславцев. Ясь с ненавистью посмотрел на голову, бившего поклоны. Ни отцу его, ни брату не унести с собой добрые слова и почести, не слиться с Матерью-Землёй.
      - Давай припрячем в нашем лазу, - раздался за спиной Яся тихий голос сестры.
      И близнецы спустились к озеру в том месте, где из берега с незапамятных времён торчало каменное жерло. Оно было давно забито песком пополам с мусором и кусками дерева. Но летом Ясь с сестрой разгрёб лаз и обнаружил, что за трубой есть небольшая пещёрка. Сразу копать дальше не решились, а потом болезнь отца заперла их в избе.
      Закутанного в лучший Яськин платок Третьяка положили в жерло. Яська принялась было выть, но брат дёрнул за рукав зипуна и сказал: "Погоди, пока в землю не закопаем. Он маленький, твоих слов не понимает. А на Чистом у него пятеро братьев, деды и бабки. Они помогут услышать".
      Яське, пока шла домой, всё чудился слабенький, похожий на кошачье мяуканье, плач.
      Утром, ещё до свету, пока мать с большухой спали, близнецы отправились хоронить брата.
      Сквозь по-зимнему валивший снег разглядели копошение возле каменной трубы. Не сговариваясь, рухнули на пузо, подползли чуть ближе. Первой охнула Яська:
      - Карнак!
      ***
      Это и вправду была нечисть, про которую рассказывали тайком, сложив кукиши. Опираясь на могучий хвост, выгнув спину, она закидывала жерло ветками и сухой травой. Потом подняла лысую голову и завертела ею. Безгубый змеиный рот раскрылся, и раздалась трель. Близнецы сроду таких звуков не слышали, поэтому, видно, оцепенели. Руками-ногами не шевельнуть. Не моргнуть, не крикнуть. Самое страшное - не вздохнуть. Нечисть меж тем развернулась и, выворачивая лапами хрупкие льдины, вошла в озеро. Нырнула там, где вода ещё не схватилась. Из тёмно-серой глубины поднялись к поверхности белые пузырьки. Близнецы смогли отдышаться, когда в заслезившихся глазах потемнело от удушья.
      - Бежим отсюда! - хрипло сказал Ясь. - Голове расскажем, что карнак нашего брата сожрал. Пущай мужиков собирает.
      - Послушай, Янислав... - тихо откликнулась сестра. - Младенчик плачет...
      Ясь примолк, но ничего не услышал. От земли через зипун пробрался холод. Заколотило так, что застучали зубы.
      - М-м-может... п-п-простит голова... за обман... - пробормотал он, хотя не верил своим словам и знал: не простит и не пощадит.
      А Яська вместе с сугробом скатилась вниз, к каменному жерлу, и стала оттаскивать ветки и комья земли от лаза.
      - Янислав! - позвала она. - Скорее сюда!
      Близнецы сначала даже не поняли, почему лаз стал так узок. Потом догадались, что втискиваются вместе. Ясь пропустил сестру и двинулся следом. А Яська уже квохтала:
      - Ай, братик, ай Третьяк, птаха синеглазая... Улыбается, солнышко золотое... Дай-ко я возьму тебя, махонький...
      Третьяк радостно гулил на сестриных руках и вовсю пускал сытые слюни. Попом попытался оттолкнуть залитое слезами лицо Яськи и гневно запищал.
      Ясь снова затрясся, но теперь уже от радости. Сказал сестре: "Положь мальца. Видишь, не нравится ему".
      Яська стала закутывать братика, приговаривая, как обрадуются мама и большуха. А Ясь снова подумал о том, что придётся отвечать за ослушание и за чудо. Примет ли мир ожившего покойника?
      Ясь взял у сестры спелёнутого, но брыкавшегося Третьяка, устроил за пазухой.
      Близнецы вскарабкались на берег и направились к Вышеславской. Вдруг Ясь точно споткнулся. Откинул отворот зипуна, развернул платок. Яська бросилась к брату: "Что, Янислав, что?.." С воскового, в синих пятнах, личика на них смотрели тусклые глаза Третьяка.
      Яська с криком рухнула в снег, а Ясь понуро повернул назад, бросив через плечо сестре:
      - Пошли.
      В пещере было совсем темно. Ясь устроил младенца на прежнем месте. Яська попыталась растормошить брата, растереть окоченевшие щёчки. Третьяк был холоден, как ледышка. Вдруг что-то зашуршало. Это со сводов лаза посыпалась земля. Близнецы замерли. В пещеру пролезла фигура, тускло светившаяся голубовато-зелёным, точно болотная гнилушка, светом. Карнак... Ловушка... Ясь заслонил собою сестру, позабыв всё разом: про второй раз умершего Третьяка, про мать, про голову и неотвратимое наказание. Спиной ощутил, как задрожала Яська.
      Но нечисть уставила пылавшие огнём глаза на мёртвого младенца, издала пронзительный звук, от которого у близнецов заложило уши, схватила Третьяка, высунула язык и облизала запрокинутое личико. Головёнка мальчика безвольно мотнулась, щёчки засветились от слизи. Ясь почувствовал, что гнев сейчас разорвёт его, но не смог двинуться. А нечисть сунула в застывшие губёнки Третьяка чёрный сосок, схватила лапищей вислую титьку и стала выцеживать мерцавшую жидкость. Близнецы не поверили своим глазам, когда щёки малыша раздулись и дёрнулось горлышко. Он глотнул! А вскоре уже зачмокал.
      Нечисть положила наевшегося и посапывавшего малыша на платок, посверлила глазищами близнецов и шустро скрылась в лазе.
      Без светившегося тела карнака, вернее, карначки в пещере было хоть глаз выколи. Ясь почувствовал, как ладонь сестры легла на его плечо.
      - Третьяк сможет жить только здесь? Пока его кормит нечисть? - спросила она.
      - Наверное, - тихо ответил Ясь.
      ***
      Всю зиму близнецы хранили свою тайну, скрывались от вышеславской любопытной детворы, бегали к озеру. Третьяк жил в выстуженной до изморози на стенах пещере, был сыт и здоров, радовался приходу старшаков. Но не рос, не пытался говорить и ползать. Не терпел пелёнок, так и лежал, суча голенькими ножками. Яська загорелась отблагодарить карначку-кормилицу, но застать её близнецы не смогли: зимний день короток, да и мать старалась глаз не спускать с детей. Принесённые овощи карначка забрала, а кусок сала в тряпице, видно, забросила на берег. Близнецы нашли только разодранную на клочки тряпку - вороны постарались. Птицы стали голосом Третьяка: когда старшаки запаздывали или не могли отлучиться из дому, над берегом с каменной трубой столбом поднимались грающие вороны.
      Беда явилась, когда сошли снега. Близнецы всю седмицу чистили двор и хлев, перебирали овощи, подсушивали волглое зерно; потом встречали гостей - большух с нескольких дворов, которые пришли на поглядки: Яське шло девятое лето, предстояло готовиться в девки. Приглянувшегося ребёнка могли забрать на чужой двор, где большуха становилась неплодной. Кормили и учили уму-разуму вместе со своими детьми, а как только девка созревала для бабьей доли, играли свадьбу. Новожёнки часто не переживали первых родов или сами делались неплодными. Их не обижали и не гнали, но век такой бабы был незавидным. Свирепствовал детский мор-хрипунец, поэтому двор, где подрастала ребятня, считался обласканным Матерью-Землёй.
      Ясь, изгнанный из избы на время поглядок, не тревожился. Сестра была высокой, тонкой и плоской, как осиновая щепка. Со впалыми щёками, острым длинным носом. Кому такая понравится? И оказался прав: обряд посвящения в девки был отложен до другого лета. Но тревога не хотела покидать Ясево сердце, а в голове не преставали роиться печальные мысли. Как там Третьяк?..
      Тогда и прибежала к ним большуха Улада с новостью: гончар Илиан видел на озере карнака. Рядом с Чистым берегом! Будет всем лихо, будет! Ребят по дворам запирать, скотину на водопой не водить! Хоронище с предками огораживать и отмаливать! А новых ушедших нести дальше, может, к самому Унесею.
      Близнецы разом побледнели. Сито с горохом покатилось из Яськиных рук, а чинивший старые материнские сапоги Ясь укололся шилом.
      Карья, которой Улада когда-то заменила мать, усадила большуху в светлый угол, принялась утешать и потчевать скудной ранневесенней снедью. Но отощавшая Улада не притронулась к угощению. Обняла Карью за плечи и стала что-то нашёптывать на ухо. Подумаешь, тайна. Близнецы знали, что Уладиной снохе вот-вот предстоит родить. Может, уже началось... Глядя на вздутое огромное чрево, всякий понимал: не одно там дитя, ой, не одно. Близняшки, кроме детей ушедшего Куяна, в Вышеславской не рождались. Мать-Земля каждой дышащей твари посылала одного детёныша за раз, будь то ведмедь, лесной лунь или дворовая животинка. А уж человеку тем более. Кабы не был Куян так мастеровит и безотказен в работе, Яську опоили бы дурманом и сожгли на карначьем берегу, где зарывали прах мёртворождённых или непоглядных младенцев и гиблых болящих. Куян отстоял дочку, но жестоко поплатился: перенял судьбу ребёнка и сам был сожжён. Но он не мог поступить по-иному. Пятеро сыновей от Улады стали жертвами мора-хрипунца, а первая дочь новожёнки оказалась непоглядной, шестипалой. Изба без детей проклята Матерью-Землёй. Вот и пошёл Куян против мира...
      В избу проник дикий - не то звериный, не то человечий - крик. Ясь хотел было выскочить, посмотреть, но мать и большуха замахали на него руками. Подхватились и убежали на родины. Близнецы, наспех одевшись, поспешили во двор.
      К ночи три избы в ограде - Куянова, Шестака и нежилая, для будущей Ясевой семьи - были окружены хороводом вопящих женщин со всей Вышеславской. Время о времени он распадался, и из центра старец поленом выгонял обессиленного взмокшего Шестака. Старался ударить посильнее, чтобы его жена мучилась поменьше. Но Мать-Земля не желала быть милостивой, и Шестак вновь и вновь входил в круг, бабы голосили, расступались, старец взмахивал поленом. В одну из передышек Шестак отёр кровь со лба, в который пришёлся последний удар, и укоризненно посмотрел на старца. Вещун устало опёрся на полено и знаком подозвал Уладу. Что-то сказал ей. Большуха заторопилась со двора. А вскоре мимо прошли мужики с факелами. У одного за плечами - охотничий лук. Вбежала Улада, кивнула старцу, бабы вновь сомкнули руки.
      - Они же за карнаком отправились! - вскрикнула Яська, но в общем вопле её услышал только брат. - Гнать будут, чтобы беда миновала! Или убивать!
      - Третьяк... - вымолвил, похолодев, Ясь.
      Близнецы, не сговариваясь, бросились вслед за охотниками.
      ***
      Ясь опередил сестру и подобрался совсем близко к неровному пятну света в кромешной темноте. До него донеслись обрывки речей:
      - Знала нежить, что возле Чистого её никто не ждёт...
      - Карнак людям показался - к беде. К мору скотины и зверья, или, помилуй, Мать-земля, лихоманке-коростнице...
      - А стрела его возьмёт?..
      - Кто знает...
      - ...сеть...
      - ...на кол и в огонь...
      - ...карнака нельзя поймать, только отогнать...
      Ясь остановился и подождал сестру. Близнецы не знали, что им делать, если охотники обнаружат Третьяка. Убьют ведь и пожгут вместе с нечистью. А вступиться и доказать, что Третьяк - не карначье отродье, значит самим голов лишиться. Яська взмолилась, подвывая, к милостивой Матери, а Ясь приготовился к страшному выбору.
      Свет факелов перестал двигаться вперёд. Раздались крики.
      Близнецы почти приблизились к желтоватым отблескам факельного огня на ещё голой земле.
      Оставаясь в темноте, они увидели, как светящаяся фигура карабкается на крутой берег. Карначка сама шла к людям!
      Брат с сестрой не услышали свиста стрелы, только увидели, как нечисть остановилась, согнулась и рухнула наземь.
      Потом её закрыли тёмные силуэты.
      - Пошли домой, - сказал сестре Ясь. - Они не станут искать Третьяка.
      Утром Карье было не до близнецов: нужно было готовиться к тройным проводинам. Уладину сноху ожидал Чистый берег, а непоглядных мертворождённых - карначий. Поимка объявившегося врага не сберегла от несчастья.
      Вездесущая ребятня болтала, что нечисть ухитрялась вращать глазами, будучи проткнутой колом от хвоста до глотки. А успокоилась только на солнечном свету. И вправду, начала сохнуть, как рыбёшка. Куда старцы дели тело карначки, никто не знал. Но уж точно они не стали бы поганить землю.
      Близнецы, пока Вышеславская гудела пересудами и хлопотами, отправились к Третьяку.
      Малыш был тих и безмятежен. Заплакал, когда Яська стала обихаживать его, вытирать тряпьём. Видно, привык к карначьему языку. Он помусолил голыми дёснами затвердевший кусочек мёда и заснул с открытыми глазами. Близнецы смотрели на брата и не могли наглядеться. Что ждёт его без нечисти-кормилицы? Да что же это за доля у Третьяка - стать изгоем при живых родичах?
      - А карначка-то нарочно к мужикам вышла. Не захотела, чтобы они нашли Третьяка, - сказала Яська.
      - Знаю, - ответил Ясь, оглянулся на сестру и сурово добавил: - Ещё повой мне...
      - Не буду, - сказала Яська. - Вдруг Третьяк расплачется. Ясь, а ведь нечисть могла мужиков заворожить... Как нас с тобой, помнишь? Но не стала... на погибель пошла ради Третьяка.
      Близнецы прижались друг к другу и незаметно для себя заснули под шуршание водяных струек со стен пещеры.
      Им снились огромные, до неба, каменные избы. Тела людей на длиннющих узких полях без посевов среди странных кибиток без лошадей. Несколько несчастных, с головы до ног покрытых отслаивавшимися корками, а среди них - берёмая баба. Потом приснилась бесхвостая карначка, которая беззвучно вопила над неживым детёнышем, задирая к звёздному небу уродливое лицо.
      Они очнулись враз. Поглядели на Третьяка и засобирались домой. Яська в первый раз не прижала к себе и не поцеловала маленького брата.
      Шли молча, зная, что думают об одном и том же.
      - Третьяк уже не человек? - спросила Яська.
      - Он давно не человек, - ответил Ясь. - Но наш брат.
      ***
      Старец-вещун вспомнил крест, пылавший на другом берегу Унесея, когда Вышеславской пришёл черёд стать выжженным пятном среди полей и лесов. Коростница добралась и до неё. Никто не знал, как лечить болящих и ходить за ними, поэтому все приготовились к смерти. Дворы - в три и пять изб - сожгли, когда с них никто не откликнулся. Ещё на нескольких воротах висели чёрные платки, но вечерами в окнах мелькал огонёк: кто-то сообщал о том, что жив.
      В дверь землянки без окон, где ютились старцы, обрекая себя на лишения, раздался стук.
      Вещун громко крикнул:
      - Входи!
      Голова не вошёл в вонючий сумрак, так и остался стоять в проёме. Залился слезами:
      - Моя дочь, Илианова новожёнка... вместе с внучкой... Помоги, вещун. Матерью-Землёй заклинаю, помоги!
      Вещун скорбно, но твёрдо ответил:
      - Не могу. Ты знаешь.
      Голова бросился ему в ноги:
      - У меня четверо детей. Две жёны. Спаси...
      Вдруг шевельнулся на своём соломенном ложе самый древний старец, который уже три лета не видел солнечный свет. Открыл бельмастые глаза, зашамкал впалым ртом.
      - Жертва нужна, - пробормотал он. - Человечья. И кровь собрать, чтобы всех напоить.
      И тут же захрапел в немощном сне.
      Голова оживился:
      - Будет жертва!
      - Нельзя, - откликнулся вещун. - Мать-Земля не примет человечьей. И кровь убитого бесполезна. Нет в ней такой силы, как в младенческой.
      - Откуда знаешь? - завопил голова. - Наши предки как-то выжили? Не прервался людской род? Готовь обряд, я найду жертву. А коли откажешься, расскажу всем о твоём бессилии! На что нам дармоедов кормить? Вам давно на карначий берег пора!
      Третий старец было взял клюку - прогнать нечестивого лаюна. Но вещун поднял руку: стой!
      - Это горе кричит, а не он, - пояснил старец-вещун и обратился к голове: - Готовь народ. Жертву найду сам. Через седмицу будет обряд.
      После ухода головы вещун погрузился в оцепенение, думая о своём опыте и сопоставляя его со слухами, россказнями и крупицами сведений о лихоманках. Их сотворили сами люди как средство умерщвления. Но лихоманки вырвались из-под власти человека и пошли гулять по миру, опустошая его. Удалось выжить тем, кто был в одиночестве и вдали от скопищ народа. Потом, конечно, уцелевшие объединились и продолжили род человечий. Они оставили правила: не поганить землю, жить каждому роду наособицу, не совать нос в иные земли. С тех пор повелось гиблых болящих и неповидных младенцев травить, а потом жечь, чтобы их тела не оскорбили Мать-Землю, а уродства и болезни не проросли в ней, как сорная трава. Несчастья начались, когда Куян не дал умертвить близнеца-дочь. Восемь лет трясовица донимала Вышеславскую. Общину удалось сохранить через младенческую кровь. Но самого Куяна справедливая Мать не пощадила. Потом объявился карнак. И вот - коростница. Значит, нужно умилостивить Мать-Землю жертвой. А пролитая кровь поможет выжить другим людям. Если не поможет... ну что ж, такова их доля. Старец поднялся, вышел наружу и направился к дому Куяна.
      ***
      Близнецы быстро добрались до Третьяковой пещерки. Мальчик лежал недвижно и безмолвно. Яська опустилась на колени и впервые за долгое время поцеловала его. "Прощается", - понял Ясь. Его сердце чуть не лопнуло от обиды и ненависти. Ясь грубо схватил маленькое тело и замер. Бросить его что есть силы на один из камней... бежать всем вместе... прямо сейчас... или... озеро близко.
      - Ясь... Третьяка нужно домой... его кровь спасёт...
      Ясь рявкнул на сестру:
      - Что ты болтаешь? У тебя вместо головы кочка болотная? Бежать нужно!
      Яська подняла на него громадные глаза, покорные и любящие, как у матери, удивилась:
      - О чём ты, Янислав? С кем говоришь?
      - А разве не ты сейчас... про Третьяка?.. - спросил Ясь и почувствовал холод, будто в жару в озеро прыгнул.
      - Не я, - еле слышно ответила Яська. - Это Третьяк. Он хочет, чтобы мы отнесли его Уладе. Она отворит кровь. И все выживут. Другого случая уцелеть не будет.
      - Третьяк говорит?! - заорал Ясь пущё лесного зверя. - Да он рта не раскрыл!
      - Третьяка нужно домой... кровь спасёт... - снова раздалось в Ясевой голове.
      - Ты услышал... - прошептала Яська. - Пойдём, Янислав. Сделаем, как говорит Третьяк.
      И тут Ясь неожиданно для себя ощутил, как он любит сестру и брата, весь мир: небо, землю, сгубленного старцами карнака - и понял, что сокрыто в сердце Третьяка, которого уберегла, выходила нечисть. Передала ему то, что может спасти мир от нового нашествия лихоманок.
      Прошло много лет. На Чистом берегу, на старом хоронище, выросло громадное кряжистое дерево с резными листьями. Таких никогда не было на землях близ Унесея. К нему по праздникам шли люди, благодарили, плакали, молились. Верили во спасение, которое когда-то даровало их предкам Вящее Дитя.
     
     
     
     
   0x01 graphic
   9. Щербак В.П. Госпиталь
   13k   Оценка:7.56*5   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
       
           Что такое война, я поняла по-настоящему в тот день, когда первый раз переступила порог этого лечебного учреждения. Госпиталь меня парализовал, придавил видом искалеченных тел: без руки, без ноги, с обожженными лицами. За что? Почему? Это никак не укладывалось в моем детском сознании. На глаза набежали слезы. Понимала, что плакать нельзя, а слезинки не слушались и катились, катились по щекам. Я возненавидела Гитлера, фашистов, немцев, которые были виновниками мучений этих раненых и искалеченных людей. Чувство сострадания к чужим несчастьям было и раньше. А вот ненависть - с этого дня она мне стала знакома.
          
           Во время войны тоже шла повседневная жизнь, но она сильно отличалась от довоенной. И все меньше и меньше остается живых свидетелей этой тяжелой поры.
           Раз в неделю после уроков вместе со старшей пионервожатой мы приходили в госпиталь "с концертами": танцы, песни, чтение стихотворений. Раненые тепло принимали наши выступления. Я плясала "Яблочко", "Русскую", "Гопака". Этим танцам научил меня мой дедушка, в молодости он был отличным плясуном. Здесь же в госпитале впервые попробовала читать стихи. Получилось хорошо. Все смеялись и громко хлопали. Я декламировала веселые стихотворения. В них обязательно было что-то смешное про немцев. И находила я их сама в журнале "Крокодил", который мы выписывали. В одном стихотворении говорилось, как "бабка чаем недокипячёным доконала немчуру". И после слов: <<Немцы злились: "Доннер веттер!" На дворе трещал мороз. А в ответ им только ветер завывал среди берез>>, - меня награждали очень щедрыми аплодисментами. Каждый раз я нервничала, переживала и всегда после выступления была очень счастлива. И плясали, и пели, и стихи читали мы не на сцене, а в столовой госпиталя и в палатах. Сколько комнат с выздоравливающими больными, столько и выступлений. Дома я тщательно готовилась к ним, а дедушка и бабушка были моими первыми зрителями и слушателями.
          
           Иногда нас просили подежурить в палатах. Мы подавали попить раненым, кормили с ложечки лежачих больных, писали письма под диктовку, звали медсестру или санитарку, когда об этом просил боец. В госпитале у каждого из нас даже появились "свои" раненые, к которым мы обязательно заходили в палаты - посидеть рядом с ними, поговорить, прочесть или написать письмо. Они всегда были очень рады нашему приходу.
           Были и любимые медсестры. Мне очень нравилась Ольга - красивая, веселая и энергичная. Казалось, что без нее здесь остановилась бы вся работа. Я хотела быть такой, как она.
           Однажды продекламировав стихотворение и получив щедрую долю аплодисментов, я с горящими от волнения щеками выскочила из столовой, где проходил концерт, в коридор.
           - Ты уже выступила? - обняв меня за плечи, спросила медсестра Ольга.
           - Выступила, - ответила я, глядя на нее с улыбкой и гордясь тем, что она обратила на меня внимание.
           - Сможешь посидеть недолго в палате с тяжелоранеными?
           - Конечно, - сказала я и согласно кивнула головой.
           - Надень, - она протянула мне чистый накрахмаленный халат. И заспешила, быстро бросив на ходу:
           - Если что, я в перевязочной буду.
           Я вошла в палату, надела халат, совершенно утонув в нем, и села на стул, стоящий около двери. Отсюда хорошо было видно все кровати с тяжелоранеными. Сидела я так недолго.
           - Сестренка, ты здесь?- позвал меня раненый, у которого полголовы и глаза в том числе, были замотаны бинтами.
           -Здесь, - тихо ответила я, точно не зная, меня ли он зовет.
           - Подойди ко мне. Сядь рядом. - Я пододвинула к его кровати стул, на котором сидела. Он провел по нему рукой, потом по моей руке, утонувшей в халате, и спросил:
           - Тебе сколько лет?
           - Десять, - ответила я.
           - А мне уже двадцать,- вздохнув, сказал он. - Ты в каком классе учишься?
           - В четвертом.
           - А когда пишешь, ошибок много делаешь?
           - Нет. Я отличница.
           - Письмо треугольником умеешь складывать?
           - Умею.
           Возьми в тумбочке тетрадь, вырви листочек. Я буду диктовать, а ты пиши. Только то, что я скажу. От себя ничего не добавляй.- Я достала тетрадку, вырвала из нее страничку.
           - А можно я книжку с тумбочки возьму? Подложить под листочек, чтобы удобнее писать было.
           - Да, конечно, бери. Книжки мне теперь вообще без надобности, - печально проговорил он и начал диктовать:
           " Здравствуй Лиза! Не писал долго, потому что лечился в госпитале". - Склонившись над тетрадным листочком, я старательно выводила каждую букву, хотела, чтобы письмо выглядело красиво. Раненый меня не торопил.
           - Написала,- сказала я, посмотрев на него. Губы его были сжаты, а руки непрерывно двигались, сжимая и отпуская уголок одеяла. Я чувствовала, как тяжело дается ему это письмо. Наконец он тяжело вздохнул и резко произнес:
           - Пиши дальше: "Извини меня, Лиза, но между нами ничего больше быть не может. Я полюбил другую женщину". Написала?
           - Написала,- ответила я. Он помолчал немного, потом спросил:
           - Тебя как зовут?
           - Валя.
           - Валентина, значит, - проговорил он. - Пиши дальше. "Ее зовут Валентина. И у нас скоро будет свадьба. А мне ты, Лиза, больше не пиши".
           - Написала?
           - Написала.
           - Подпишись за меня - "Николай".
           - Но ведь это не правда? - робко спросила я, дописав последнее слово.
           - Это правда жизни,- сказал он. И помолчав немного, спросил:
           - Ты красивая?
           - Не знаю, - честно ответила я.
           - А она красивая, очень красивая... - тихо произнес Николай. - А я слепой... Понимаешь, совершенно слепой!!! - Его голос становился все громче и громче и, наконец, сорвался на крик. Руки продолжали нервно двигаться, сжимая и комкая угол одеяла.
           - У тебя глаза какого цвета?
           Я подумала немного и ответила:
           - Коричневые.
           - Карие, значит, - проговорил он. - А у нее голубые, голубые, как озера. А волосы у тебя какого цвета? - И, не дождавшись моего ответа, мечтательно проговорил:
           - А у нее - цвета спелых колосьев пшеницы. Ты знаешь, какой цвет у спелой пшеницы?
           - Нет, не знаю, - ответила я.
           - Золотистый - как-то очень нежно произнес раненый.- А пострижена ты как?
           - Под мальчика. Затылок голый, а спереди челочка.
           - Под мальчика... - безразличным тоном произнес он. И потом снова мечтательно: - А у нее волнистые волосы до плеч. Раненый замолчал и лежал так, не издавая ни звука, минут пять. Потом жестко произнес:
           - Теперь сложи листок треугольником и напиши адрес. Он в тумбочке... Там конверт с ее письмом. - Я достала конверт, списала адрес.
           - Написала?- нетерпеливо спросил он
           - Написала.
           - А теперь отнеси туда, где все письма кладут для отправки. - Я сидела, не двигаясь с места. Мне очень не хотелось отправлять это неправильное письмо.
           - Неси, дочка, неси, раз тебя просят, - проговорил с соседней койки пожилой усатый боец с забинтованными ногами, руками при этом делая мне совершенно противоположные отрицательные знаки. И даже усы его, шевелясь, говорили, что отправлять это письмо нельзя.
           И я растерялась, не зная как поступить, чтоб это было правильно. Обманывать раненого бойца нельзя, и письмо это ну никак не хотелось мне отправлять.
          И тут появилась она, моя любимая медсестра.
           - Это что у тебя?- спросила Ольга, увидев в моих руках треугольник письма. Взглянув на адрес, она сердито произнесла:
           - Ни на минуту нельзя оставить! Опять пишешь ложное письмо своей девушке Лизе? Опять врешь, что полюбил другую? Сочиняешь, что скоро будет свадьба? - Раненый лежал, не произнося ни слова.
           - Пожалел бы девушку! Каково ей получить такое письмо? Ты подумал? Гордость в тебе ложная играет! Боишься, что она тебя бросит. Хочешь первым от нее отказаться? И какое ты право имеешь решать за нее? - Пожилой усатый боец одобрительно закивал головой.
           - Правду надо писать! А уж там, как получится...
           Отругав, как следует, раненого, медсестра подошла к нему, положила руку на его забинтованную голову и ласково произнесла:
           - Дурак ты, боец Николай. А еще фамилию такую носишь - Орлов. И совсем ты не Орел, а просто трус! Погладив его по щеке, не скрытой за бинтами, она тихо добавила:
           - Доктор говорит, что один глаз он тебе, может быть, все же спасет... - Раненый схватил ее руку. Прижал к своей груди.
           - Это правда?
           - Правда, правда... Зачем же мне обманывать тебя?
           Минуты три прошли в молчании. Одна рука Ольги лежала у него на груди, второй она снова погладила его по щеке. Николай улыбнулся. Улыбка у него была красивая и добрая.
           - Ну что? Рвем это письмо и пишем другое? - раздался в тишине голос медсестры. Помолчав немного, Николай Орлов согласно кивнул и, вздохнув, произнес:
           - Да.
           Усатый боец, лежащий на соседней кровати, улыбнулся. Я облегченно вздохнула и протянула письмо медсестре. Она развернула его и, не читая, медленно порвала на мелкие кусочки.
  
          
   0x01 graphic
   10. Князев П. Вслед за тенями
   29k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
  

      Всякий живущий на Земле должен чем-то питаться. Такова суровая необходимость. Кто-то мясом, иные травой, а ульфы, похожие на сгусток пульсирующего лебяжьего пуха - человеческой радостью. Детский смех для них деликатес. Если в доме появился младенец, значит точно - рядом ульф. Не все люди способны его увидеть, только младенцы, до того как произнесут первое слово. Порой взрослые не могут понять причину заливистого смеха ребёнка, а на самом деле ульф пускает радужные пузыри. Эти существа весьма изобретательны в искусстве получения пропитания. В совершенстве владея веселящей магией и щекоткой человеческого подсознания, они умело создают атмосферу радости, устраивая повседневную трапезу.
      Миска никогда не мешал процессу. Лёжа на мягком пуфике, он вполглаза наблюдал. Покончив с едой, ульф молча кланялся и исчезал. Миска вяло отмахивался хвостом и спокойно засыпал. Опасности не было.
      Миска был обычным серым котом, не породистым и без родословной. Он появился в этой квартире четыре года назад, маленьким и неуклюжим. Кириллу тогда было три года. В первый же день котёнок уснул в жестяной тарелке. Кирилл показал пальцем и закричал:
      - Миска!
      Было ли это детским "мишка" или его впечатлило, что новый питомец уснул в миске, никто не знал. Котёнок же, услышав заветное слово, открыл глаза и, приподнявшись, блаженно замурлыкал.
      - Ну всё, - улыбнулась хозяйка. - Он уже отзывается.
      Ему было чему радоваться. Он получил имя. Теперь у него есть своя территория и смысл жизни. Мать Герда говорила ему:
      - Ты почувствуешь, когда тебя назовут. Это великая честь, получить имя от человека. Носи его с гордостью. Лишь после этого ты станешь прарителем.
      * * *
      Тревожные ледяные искорки прочертили воздух. Миска приподнялся на передних лапах и быстро определил направление. В том углу комнаты портала не было. Он расставил знаки против всех известных ему визитёров. Исключение сделал только для ульфов, которым выделил крохотную площадку у телевизора. Зоркий глаз выцепил бродяжника - странного существа, их ещё называют мохнатыми гномами. Бродяжники - не безвредные ульфы, Пользуясь тем что люди не могут их видеть, они испускают низкочастотные звуки, не улавливаемые человеческим ухом, но постепенно разрушающие разум и с удовольствием наблюдают за тем, как люди становятся раздражительными, слабыми и безвольными. Зачем гномы так делают, непонятно. Ведь ни безумием, ни раздражительностью они не питаются. Одним прыжком кот достиг нарушителя.
      - Стоять! - громко зашипел он, вычертив магический знак. - Ни шшагу большше. Стой где стоишшь.
      Бродяжник взмахнул булавой, но Миска увернулся от удара, нырнул под руку и резанул снизу вверх острыми когтями. Доспехи спасли незваного гостя. Его отбросило в сторону, но он резво вскочил и повторил выпад. Кот перевернулся через себя и нанёс удар задними лапами. Ударившись о стену защищённую знаками, бродяжник взвыл от боли. Оно и понятно. Никакая кольчуга не сможет спасти от направленной мощи прарителя. У бродяжника наверняка останется ожог в полспины. Стерпев боль, нарушитель вновь бросился на противника, но получил отпор. Ещё выпад - снова отпор, Прыжок сверху - подсечка за ноги. Ещё движение - прямой встречный и, отлетев, гость запутался в невидимой паутине.
      - Чего ты хочешь? - взмолился он, поняв, что побеждён.
      - Зачем пришшёл сюда? - грозно прошипел Миска. - Разве ты не знал, что эти люди под моей защщитой?
      - Когда я был последний раз, тебя не было.
      - Врёшшь, знаки отражаются при переходе.
      - Но они остаются и после тех, кто ушёл вслед за тенями.
      В понимании многих существ смерти нет. Есть места, куда уходят тени. Только они определяют время и способ каждого перехода. Кого - то бережно переносят окружая ласковым светом, а кого - то силком волокут за конечности. Всё зависит от пройденного жизненного пути. Только польза и цель - имеют смысл.
      - Я отпущщу тебя, - сдался Миска. - Но знай, в другой раз пощщады не будет.
      После снятия чар, гном вмиг исчез, а Миска пожалел, что не успел спросить, зачем они вмешиваются в рассудок людей. Должна ведь быть тому причина? Хотя, возможно, они сами того не ведают. Глупые мохнатые существа, без дома и без цели.
      * * *
      Два человека молча наблюдали за действиями своего питомца. Он подпрыгивал, отскакивал от стены, вертелся волчком и крутил сальто. При всём этом грозно шипел и размахивал лапами с выпущенными когтями. Кирилл бросился было к любимцу, но мама, Александра Ивановна, полноватая женщина средних лет, схватила его за руку и приложила палец к губам. Мол, не надо ему мешать.
      - Он играет, - шепнула она сыну.
      - С кем? - удивлённо прошептал тот.
      - С самим собой. Животные так часто делают.
      Кирилл верил маме, хотя такое видел впервые. Он продолжал недвижно сидеть на диване до тех пор, пока кот, вконец обессилев, не удалился под шкаф - место, где ему никто не мешал. Александра Ивановна не на шутку перепугалась, но вида не подала. Она давно знала, что с этим углом, справа от окна, что-то не так. Кириллу не было ещё года, когда он впервые обратил на него внимание. Он смотрел в угол, не двигаясь с места, и истошно кричал, сжав крохотные пальчики в кулачки. Сначала она списала всё на детский каприз, но когда спустя несколько дней всё повторилось, забеспокоилась. Причём стоило ребёнка отвернуть в сторону или прикрыть ему глаза, истерики прекращались. Вызов медиков и специалистов из санэпидстанции мало что прояснил. Обряд, проведённый священником тоже ничего не дал, лишь бабка-ведунья присыпала угол травами и посоветовала завести кошку.
      - Нечистый не выносит их запаха, - пояснила она.
      Потом всё прекратилось, само собой. Кирилл перестал пугаться злосчастного места и жизнь наладилась. А кошку, вернее, кота, они завели спустя два года. Он сам появился у их порога, серенький с белой грудкой. Кирилл был в восторге, а Александра Ивановна колебалась, пока соседи не сказали, что видели в тот день Герду. Это обстоятельство убедило её оставить котёнка. Историю легендарной кошки, лично разносящей котят будущим хозяевам, знали все.
      Герда жила в соседнем доме на втором этаже. Хозяйка её, Лиза, девушка лет двадцати, души в ней не чаяла, баловала, играла с ней... Но однажды Лизу сбила машина. Непонятно как, но Герда почувствовала это и, выпрыгнув с открытой форточки, бросилась в сторону дороги. Она пробежала восемь километров и едва успела застать Лизу живой. Бросилась ей прямо на окровавленную грудь, и даже медики не смогли её оттащить. Поговаривают, девушка успела что-то шепнуть ей.
      Когда Лизу похоронили, Герда долго не уходила с могилы. Соседи решили забрать её себе, но она сбежала, вырыла нору под мраморной плитой на могилке, да так и жила там. Её пробовали прогнать, увозили в другой город, но всякий раз она возвращалась.
      - Надо же, - восхищались люди. - Поразительная верность!
      У наиболее впечатлительных на глазах выступали слёзы, а некоторые, приносили к норе еду, избавив кошку от необходимости охотиться.
      С тех пор многие стремились завладеть котёнком Герды, но она никого не подпускала и хозяев своим детям выбирала только сама. Её часто видели во дворе с котёнком в зубах, когда она придирчиво оглядывала соседние дома, словно решая, кого осчастливить сегодня. Возврата не было ни разу. Такая кошка никогда не ошибалась.
      * * *
      Миска дождался, пока хозяйка заснёт, и решил:
      "Пора"
      Он заметил, как женщина проглотила сонную таблетку и легла в кровать. Так она делала, когда её мучали боли в голове. Но праритель знал, в чём дело. Это мотыльки проникли в её тело. Они возникали из ниоткуда и искали живую влагу. Миска научился их различать. Те, которые бледные, были неопасны, тепло людей уносило их вслед за тенями. Куда страшней сияющие. Человек не мог выделять столько тепла, чтобы выдавить их. Но кот мог. Когда мотыльки вселялись в Кирилла, Миска также ждал ночи. Тело мальчика поддерживало максимальный жар, затрудняя движение мотылькам, но ресурсов организма едва хватало. Приходили люди в белых халатах, помогали, делали уколы, поили горькими жидкостями и таблетками, но праритель понимал: такой способ долгий и мотыльки могут отложить яйца. Когда Кирилл засыпал, Миска запрыгивал к нему на кровать и прижимал передние лапы к его груди, выпуская свет, который непременно привлекал мотыльков. Изменив угол зрения, кот мог видеть все пути внутри тела мальчика. Свет от подушечек лап достигал мотыльков, и те, сами того не подозревая, следовали за ним и оказывались внутри животного. Сделав дело, Миска убегал под шкаф и нагревал свое тело до губительного для чужаков тепла. Процедура неприятная, но такова доля прарителя. Утром Кирилл просыпался бодрым и здоровым, а люди наивно полагали, что это пилюли ему помогли.
      Мотылёк был бледным, но засел в голове у хозяйки, у правого виска, создавая тем самым маленький бугорок. Находись он в другом месте, организм легко бы его вытолкнул, но черепная кость мешала и бугорок давил на нервные волокна. Это и создавало боль. Миска осторожно положил лапу прямо на бугорок и выпустил свет. Пульс, ещё, ещё...Всё, мотылёк извлечён. Пусть теперь тени решают его судьбу. Хозяйке он угрожать больше не сможет. Как всегда в таких случаях, Миска связался с матерью:
      "Я справился, мать".
      "Молодец! Ты всё правильно сделал".
      Ещё в детстве, на стадии подготовки к становлению прарителем, Миска спрашивал у матери:
      - Почему мы должны служить людям?
      - Это слабые существа, - отвечала она. - Многое скрыто от них.
      - А мы здесь при чём?
      - У кошек особая миссия. Многие считают, что мы бесполезны и годимся разве что для ловли мышей или быть для людей живыми игрушками, но наше существование наполнено иным смыслом.
      - Каким?
      - Кошки не только защищают людей от невидимых для них опасностей, но и являются глазами и ушами повелителя теней. Что видим мы - видит и он, что слышим - слышит он.
      - Зачем ему это?
      - Он изучает людей и наблюдает за ними.
      - Поэтому нам нужно постоянно находиться рядом с людьми?
      - Конечно.
      - Но ведь есть и бродячие семьи, которые не служат людям.
      - Они тоже вылавливают мотыльков, способных нанести вред человеку. Так свободные семьи помогают прарителям - защитникам высших существ.
      * * *
      Начало мая выдалось солнечным, и Миска часто убегал в подвал, где обитала семья, состоящая из тех кошачьих, кому не нашлось места рядом с человеком. Дворовые коты относились к нему с уважением и никогда не прогоняли. Он чувствовал себя совершенно свободно и мог оставаться там сколько хотел. Заводилой в семье был Пушок, мощный сибирский кот, который некогда служил охранником на продуктовом складе. Потом склад перенесли, а Пушок остался не у дел. Впрочем, он не единственный, кто в своё время жил рядом с людьми. Из тридцати членов стаи добрая половина имела подобную историю. Одни чем-то не устроили хозяев, другие ушли сами, посчитав жизнь на воле более привлекательной. Семье постоянно приходилось быть начеку, территория подвала привлекала других кошек, и они нередко совершали вылазки и набеги. Миске также доводилось участвовать в сражениях, где ему очень помогали навыки прарителя.
      В тот день, поднявшись на трубы теплотрассы, он столкнулся с Машкой, кошкой сиамской породы.
      - Я иду прогуляться, - игриво сообщила она. - Хочешь со мной?
      - Конечно, - радостно согласился Миска и повернул за ней.
      Они бегали друг за другом по крышам гаражей, носились по двору, играли в прятки, а потом долго беседовали о пустяках, сидя на ветке одинокой яблони.
      - Смотри, - кивнула она. - Опять ребёнок ротвейлера выгуливает.
      - Собаку зовут Герцог, - напомнил он.
      Она усмехнулась.
      - Я помню. Видел бы ты его зубы. Однажды он меня едва не догнал. Только благодаря этой яблоне я и спаслась.
      - Да, - согласился он. - С бойцовским псом шутить не стоит.
      - Намордник ему нужен. Пусть знает своё место.
      - Ты права. Каждый...
      Миска замер, устремив взгляд на худощавого школьника с русыми волосами и ранцем за спиной. Он узнал Кирилла, возвращавшегося из школы.
      - Прости, - шепнул он подруге и собрался бежать домой, чтобы встретить хозяина.
      Но в этот миг Герцог вырвал поводок из детских рук и понёсся навстречу школьнику. Кирилл остолбенел и неуверенно попятился назад. Миска рванул наперерез. Он не знал намерений пса, но рисковать не хотел. Он мчался что было сил и, когда, человека от собаки отделяло несколько метров, оказался между ними. Едва притормозив, Миска взмахнул лапой, попав собаке по носу, и тут же отскочил, отвлекая пса на себя.
      - Я разорву тебя! - взревел Герцог и бросился на кота.
      Миска припал к земле и, в момент полёта над ним чёрного тела, перевернулся на спину выставив лапы перед собой. Острые когти процарапали живот противнику, но тот стерпел боль, развернулся и вновь бросился на врага. Миска ударил пса чуть ниже глаза, но острые зубы успели зацепить его за плечо. Кот увернулся, не позволив им сомкнуться, и поддел передней лапой за подбородок. Тут подоспел маленький хозяин ротвейлера, рванул его за поводок и потащил за собой.
      - Фу, Герцог! - закричал он, оттягивая собаку от Миски. - Фу, я сказал!
      Пёс послушно поплёлся за хозяином.
      - Я с тобой ещё рассчитаюсь! - пообещал он, завывая от боли.
      Кирилл подскочил к Миске и поднял на руки. Прижимая к груди истекающего кровью питомца, он заплакал и поспешил домой.
      Три старушки на лавочке, ставшие невольными очевидцами происшествия, откровенно возмущались.
      - А кто собаку без намордника выпустил? Судить таких надо, - ругалась одна. - Не можете смотреть - нечего собак заводить.
      - Вот это кот! - восхищалась другая. - Сразу видно, котёнок Герды.
      - Псина ведь могла мальчонка покусать, - вторила третья. - Куда только милиция смотрит?
      - А кот-то как вступился! Прямо лапами его, лапами...
      Миска наслаждался всеми прелестями положения раненого героя. Ему меняли повязку, укладывали на мягкую подушку, кормили разными вкусностями... Но больше всего ему нравилось когда детские руки почёсывают его за ушами. Он закрывал глаза и блаженно урчал. Однако не забывал о своих обязанностях. Спустя несколько дней под окном появилась Машка.
      - Ты навестишь нас? - спросила она.
      - Конечно, - ответил он. - Вот только хозяева пока не выпускают. Считают, что рана недостаточно затянулась.
      - Ты у нас герой. Сразиться с самим Герцогом! Знаешь, ты здорово его отделал. Он весь в бинтах.
      - Сам виноват. Не нужно было с поводка срываться.
      - Его теперь только в наморднике выгуливают, - ехидно сказала Машка. - А члены семьи постоянно напоминают ему о тебе. Он злится, а сделать ничего не может.
      Позже, когда Миска встречал Герцога, тот злобно отворачивался и молчал. Миска тоже молчал. Не может быть общих дел у прарителя и глупой псины.
      * * *
      Воздух у телевизора задрожал. Праритель напрягся. Если ульф появляется днём когда хозяев нет, это к несчастью. Ульфы заранее предупреждают прарителей о грядущих бедах, не столько из доброты, сколько заботясь о сохранении кормушки. В последний раз он приходил полгода назад, зимой, и предупредил о выбросе орклами новых мотыльков, проверяющих на прочность обитателей нашего мира.
      Происходит своеобразное противостояние: орклы скрещивают мотыльков, а люди создают уничтожающие их препараты.
      Зимой было нашествие, которое люди назвали вирусом гриппа. Масштабы его разноса были настолько огромными, что отменили занятия в школе. Люди в итоге справились, но многие тяжело болели, а вот подопечные Миски избежали такой участи. Благодаря своевременному предупреждению ульфа, кот успел сплести магические паутины и спасти своих хозяев от напасти. В летнее время большая часть орклов впадает в спячку и не доставляет особого беспокойства. Хотя случаются исключения.
      Ульф подождал, пока на него обратят внимание, и молча поклонился. В его тоненьких, как волоски, ручках появились два ярких фонарика. Он медленно размахивал ими, оставляя в воздухе едва заметные фигуры, восьмёрки, вензеля...Фонарики погасли, Ульф вновь поклонился и исчез. Кот замер в недоумении: что он хотел сказать? О чём предупредить?
      "Мать, что мне делать?"
      "Ульф принёс тревожную весть. Просто так они никогда не приходят".
      "Как мне его понять?"
      "Прими как помощь. Запомни все движения, думаю, скоро они могут понадобиться".
      Прошла зима, но ничего подозрительного не происходило. Ульф, словно забыв о своём загадочном посещении, приходил как обычно, к вечеру. После ужина молча кланялся и исчезал. Неопределённость беспокоила Миску. Он чувствовал, что что-то должно случиться, и боялся, как бы событие не застало его врасплох.
      Его опасения оказались напрасными. Знакомая вибрация воздуха появилась среди дня, когда хозяев не было, а Миска отдыхал. Одним прыжком он достиг места и до того как появился нарушитель, выставил магическую защиту. Мохнатое существо, завидев кота, криво усмехнулось, словно ожидало такого выпада.
      - Как же вы предсказуемы, прарители, - сказал гном, вычерчивая жезлом знак противовеса.
      Миска остолбенел. Гость только маскировался под бродяжника. Они не носят жезлы, только булаву или меч.
      - Кто ты? - спросил кот, выставляя следующий знак.
      - А ты подумай, - продолжал усмехаться гость, вновь преодолевая защиту.
      - Стой, - грозно предупредил Миска. - Дальшше ни шшагу.
      - И что ты мне сделаешь, праритель?
      "Бродяжник" продолжал наступать. Миска отскочил в сторону и поддел его когтём. Тот упал, не удержав равновесия, но быстро вскочил и, взмахнув оружием, выпустил тонкий синеватый луч. Миска увернулся и уже двумя лапами бросился на противника. Ещё луч, и больно прожгло плечо. Но и удар кота достиг цели, отбросив нападавшего снова к стене. Они стояли друг против друга, и каждый готов был отразить нападение. Бросок - отскок, выстрел - уворот, взмах - уход, попадание лапой - жжение от луча... Когда сил почти не осталось, они перешли на магию: знак - обход, проход - блок...
      Миска тяжело дышал. Тело жгло как от укусов целого роя пчёл, подняться не было сил. Гость, хоть и немало потрёпанный, держался лучше.
      - Вот и всё, праритель, - хрипло сказал он. - Пришло твоё время.
      - Заччем тебе люди? - не поднимая головы, спросил кот. - Поччему бродяжники вам служат?
      Гном, торжествуя победу, произнёс:
      - Все уходят вслед за тенями, а нам присылают сплошной мусор, который никуда не годится.
      - Так ты оттуда? - испугался догадки Миска.
      - Соображаешь, - просиял пришелец. - Бродяжники - лёгкая добыча. Нас непросто распознать.
      - Но у людей другой проход?
      - Верно. Пока их тени чувствуют разум. Но когда он затуманен, они не видят его и направляют к нам.
      - Вот оно что, - понял Миска. - Вы убиваете в них разум, а затем используете как топливо.
      - Вместилище человека - весомая сила. Каждый из нас пойдёт на всё, чтобы заполучить его. Никто нас не остановит.
      Он подходил всё ближе и ближе к прарителю, у которого не оставалось ни сил, ни возможностей к сопротивлению. Гном разрывал все знаки и легко преодолевал любую магию. Лихорадочно размышляя, Миска вдруг вспомнил слова матери и фигуры, показанные ульфом. Кот запомнил их в строгой последовательности. Почему бы и нет. Что он теряет? Собрав остатки всех сил, он поднялся и вычертил первый знак. Эффект получился неожиданным: пришелец замер с занесённой вверх рукой. Второй, третий... всего девять. После седьмой фигуры гном взвыл и затрясся, словно в лихорадке. Глаза расширились, а уголки рта скривились от злобы и бессилия. Он не ожидал такого исхода. Последний знак - и гном вспыхнул ярким светом, ослепив прарителя. Миска закрыл глаза и уже не смог подняться.
      "Мать, а за кем отправляются сами тени?"
      "За призраками теней".
      * * *
      Немолодой ветеринар с жиденькой седой бородкой, внимательно осмотрел пушистый комочек.
      - Ну вот, - сказал он, улыбнувшись. - Раны затягиваются.
      - Спасибо, доктор, - поблагодарила Александра Ивановна. - Мы уже и не надеялись. Три недели прошло.
      - Ожоги необычные. Как будто его тело прокалывали раскалённой иглой.
      - Но кто мог такое проделать? - недоумевала женщина. - Мальчишки не могут так издеваться. Да и нет в нашем дворе таких. Мы опросили всех соседей. Никто в тот день Миску даже не видел. Его все знают.
      - Да, - кивнул доктор. - Героический кот. Удивляет, как он с такими ранами смог влезть в форточку второго этажа?
      Женщина только пожала плечами.
      - Ну, а успехи есть? - спросил доктор.
      - Конечно, - просияла Александра Ивановна. - Он уже открывает ненадолго глаза и двигает лапами. Но поим его пока из пипетки.
      - Он выжил, и это главное. Через неделю жду вас снова.
      Лишь спустя два месяца Миска, к радости своих хозяев, смог поправиться окончательно, а вскоре после этого спуститься к семье, где его ждала Машка.
      * * *
      Несчастье случилось в начале лета. У Кирилла внезапно поднялась температура, и его увезла машина. Миска не успел выявить мотылька. Ему оставалось только броситься следом. Автомобиль ехал быстро, но Миска знал, куда нужно бежать. Вскоре он был у кирпичного здания с закрашенными белой краской окнами. Пробраться внутрь не составило труда, кошачьи лазы можно найти везде, сложнее отыскать Кирилла. Понадобилось время. Миска терпеливо выжидал, прятался, крался, но нашёл нужную палату. Дождавшись, пока женщина в белом выйдет, быстро проскользнул в приоткрытую дверь и затаился под кроватью. Ждать пришлось долго. Люди суетились, гремели стекляшками, что-то бурно обсуждали... Лишь к ночи всё стихло. Врачи ушли, оставив больного одного. Миска вышел из убежища и запрыгнул на кровать. Кирилл спал, но, почувствовав питомца, открыл глаза.
      - Миска, - слабо прошептал он. - Ты вернулся ко мне.
      Его тело обжигало лапы. Казалось, ещё немного - и оно загорится огнём. Нужно спешить. Миска напряг подушечки и сменил зрение. Пути и линии внутри тела окрасились тонким синим следом, по которому легко можно отследить пришельца. Вот он, устроил лежбище у самого сердца. Миска похолодел от увиденного. Это был светляк. Одно из самых опасных существ, маскирующихся под мотыльков. Кошки могут их распознать. Светляк питается жаром, чем горячее - тем он сильнее. А когда тело остывает, быстро находит другое. Отправить вслед за тенями его можно только в полной темноте.
      "Мать, ты говорила, что им запрещён проход в этот мир".
      "Кто-то нарушил закон. Повелитель разберётся с ним".
      "Я пропустил нарушителя".
      "Ты не виноват. Он проник, когда ты был слаб".
      "Я понял. Повелитель узнает?"
      "Непременно".
      Миска знал, что делать. Прижав лапы к груди Кирилла, он создал жар сильнее чем у человека. Светляк стремится туда, где горячее. Понадобилось несколько минут на то, чтобы пришелец оказался внутри Миски. Спрыгнув с кровати, кот обернулся и взглянул на спящего Кирилла. Больше он его никогда не увидит. Боясь выпустить светляка, Миска не стал выбегать в коридор, а выпрыгнул в открытую форточку. Почти вовремя. Дверь открылась и, вошедшая внутрь врач заметила его.
      - А ну, брысь! - пшикнула она и подошла к окну.
      - Что там? - услышал Миска с карниза мужской голос.
      - Вы не поверите, Геннадий Андреевич, - кот сюда залез!
      - Как? Второй этаж всё- таки.
      - Сама видела.
      - Хмм, да бог с ним. Закройте форточку. Поглядим, что с больным.
      Миска выждал затянувшуюся паузу.
      - Температура спала, Геннадий Андреевич! - радостно воскликнула женщина.
      - Ну, слава богу, - вздохнул мужчина. - Кризис миновал.
      Медлить было опасно. Миска спрыгнул с карниза на дерево, оттуда вниз и опрометью бросился бежать. Нельзя останавливаться. Благо, темнота скрывала его. Он убежал за город, до заросшего бурьяном холма. Отыскав заброшенную лисью нору, кот устремился в неё. Перевернувшись на спину, он, орудуя когтями, завалил выход. Полная темнота. У Миски появилось жгучее желание вернуться в палату и прижаться к знакомой груди. Совсем немного, на миг. Услышать знакомый голос и увидеть блеск в детских глазах. Миска прикрыл голову лапами и сильнее прижался к земле. Он понимал, сделать это он уже не сможет.
      "Мать, я справился".
      "Ты всё правильно сделал".
      "Не оставляй моих хозяев".
      "Я позабочусь о них".
      Миска был спокоен. Мать рассказала ему однажды, что когда хозяйка её уходила, успела шепнуть:
      - Не оставляй меня, Герда.
      И Герда не оставила. Она осталась преданной до конца, и всю свою жизнь посвятила выращиванию прарителей. Она сдержит слово.
      "Спой мне, мать".
      И Герда запела. Он пела долго и протяжно представляя, как тени осторожно поднимают её котёнка и уносят за собой. Кот молча слушал прощальную песню, туман в голове - Миска засыпал, но был счастлив. Он уходил вслед за тенями и уносил с собой смертоносное существо. Другого выхода не было.
      * * *
      - Сынок, на сегодня всё, - взмолилась Александра Ивановна. - Давай завтра продолжим?
      - Ну мам, - настаивал Кирилл. - Ещё ведь не темно.
      - Мы с тобой уже неделю до темноты ходим. Нет его нигде. Убежал.
      - Он не мог убежать, я точно знаю.
      - И где он, по-твоему? Будь рядом, давно бы сам вернулся.
      - Может, он ранен, собаки покусали? - мальчик едва не плакал.
      - Хорошо, - сжалилась мать. - На холм поднимемся и, если его там нет, вернёмся домой.
      Они ходили по склону, раздвигали высокую траву, выкрикивали имя питомца в надежде услышать слабый отклик и не знали, что Миска находился прямо под ними. Но услышать их он уже не мог.
      Поздно вечером, поднимаясь по лестнице своего подъезда, мать и сын увидели у двери маленького котёнка, серенького с белой грудкой. Кирилл взял его на руки.
      - Мам, - растерянно сказал он, - Нам котёнка подкинули. На нашего похож.
      - Давай его в дом возьмём? - предложила она. - Холодно здесь.
      - А что будет, когда Миска вернётся?
      - Пусть у него будет друг.
      Пока Кирилл разглядывал подкидыша, Александра Ивановна отошла назад и, взглянув наверх, встретилась глазами с Гердой, сидевшей на подоконнике верхнего этажа. Женщина всё поняла: Миска не вернётся.
      * * *
      Девочка лет шести, в розовом сарафане и с красным бантом на голове, шла по тропинке, чеканя каждый шаг, словно считая их. Её мама шла следом, наблюдая за дочерью. Внезапно девочка остановилась и подняла с земли маленький пушистый комочек.
      - Мама! - радостно закричала она, демонстрируя находку. - Смотри, какой красивый котёнок!
      - Положи на место, - строго сказала девушка, брезгливо поморщившись. - На нём могут быть блохи.
      - Мам, - умоляюще проговорила девочка. - Ты ведь обещала котёнка?
      - Да, но не такого, кто валяется на улице.
      - Его наверное потеряли. Смотри, он красивый, у него лапка белая.
      Лёжа на тёплых ладонях девочки, котёнок приподнял голову и жалобно промяукал. Это растопило сердце молодой женщины. Она взяла пушистый комочек из рук дочери и внимательно осмотрела: серенький, одна лапка белая, ушки торчком, вроде не грязный.
      - Хорошо, - смягчилась она. - Пусть поживёт у нас. Только дома хорошенько его помоем, а по дороге заскочим в магазин за кормом и кошачьим туалетом.
      - Мамочка, - обрадовалась девочка. - Ты самая лучшая.
      - Не подхалимничай.
      - Можно, я понесу?
      - Неси, это ведь ты его нашла.
      Выйдя из укрытия, Герда долго смотрела им вслед. Последний детёныш нашёл хозяев. Из него получится хороший защитник. Теперь нужно заняться обучением детей Машки и Миски. Негоже потомкам лучшего прарителя жить в подвале.
  
   0x01 graphic
   11. Политов З. Второе пришествие
   26k   "Рассказ" Проза, Фантастика
   0x01 graphic
  
  Стук в дверь раздался возле полуночи. Самое время для нечисти, - подумал я, просыпаясь. Сначала стучали робко - это насторожило ещё во сне. Потом, когда я крался к прихожей, втискивая на ходу кулаки в рукава халата и наглаживая в кармане рукоять револьвера, колошматили уже ногой. Почему визитёр не заметил кнопку звонка, оставалось загадкой. Или заметил, но звонок оказался не в силах пробиться в мой сон?
     В последнее время я постоянно готов к приёму гостей. Правда, меня не слишком радует, когда гость выбирает неурочный час. Такого - после придирчивого оценивающего взгляда - я нередко встречаю свингом в зубы, а уже потом задаю вопросы. Если взгляд подтверждает, что гостя трогать нельзя - я просто ворчу:
     - За каким дьяволом?!
     Мне так легче настроиться на мирный лад.
     Девушка, что стояла за порогом сегодня, не заслуживала ни одного из подобных приветствий. Даже от такого мужлана как я.
     - Что тебе, болезная? - в моих устах это звучало изысканным комплиментом.
     Видок у неё был тот ещё. Худющая, как смерть, в облепившем выпирающие кости мокром плаще. Конопушки на носу-недомерке. Острые скулы подпирают роговые очки, а собравшиеся крысиными хвостиками волосы сочатся частыми каплями на дохлые плечики. Почти полное отсутствие губ и меловые щеки завершают сходство со смертью.
     - Мне... Войти. Можно?
     Зато голос - бог ты мой! Был бы я слеп, я бы пошёл за голосом на край света.
     Я сглотнул.
     - Входи, - распахнул дверь после секунды раздумий. Греть в ладони револьвер я не перестал. Доверять нельзя никому, даже такой пигалице. Те, кто пренебрегает простыми правилами, давно отправились к праотцам.
     - Стой!
     - Стою. - Она вздрогнула.
     - Плащ сними! - приказал я.
     Я сграбастал её левой за талию, а правой бесцеремонно прощупал каждый дюйм её тела, скрытый небогатой одежонкой. Если, конечно, можно назвать телом этот суповой набор. Даже в сумраке коридора я различил, как густо покраснела её шея и затылок под сосульками волос цвета плохо прожаренного кофе. Мою руку обожгла слеза, но незнакомка не издала ни звука. Так что не знаю, обиделась ли она на мою излишнюю дерзость. Или, наоборот, на дерзость недостаточную.
     Клянусь, я не думал о ней в ту минуту, как о предмете вожделения. Хотя, случись ладони наполниться чем-то более приятным, моя плоть наверняка напомнила бы о своём существовании. Овладеть первой встречной, не спросив даже имени - о, это совершенно в моём вкусе. В последнее время я редко отказываю себе в любых желаниях. Я отлично понимаю, что каждое из них может оказаться последним.
     - Вина? - Только в гостиной я разглядел мурашки на её руках и ляжках и осознал, что лёгкая дрожь под моими поглаживаниями была, скорее, признаком озноба, чем желания. - Хотя, в вашей ситуации, мадемуазель, я бы посоветовал полпинты бурбона.
     Не узнаю себя. Я сказал мадемуазель?! Я сегодня сыплю комплиментами!
     - Пожалуй. Красного вина. Горячего, если не затруднит.
     Я разворошил бар и засунул самый большой бокал в микроволновку. Себе я взял поменьше, но наполнил его до краёв. И не той кислятиной, а сильнодействующим кентуккским лекарством от хандры.
     И лекарство подействовало. Я ожил. Я забыл про сон. Я уже не смотрел на девушку, как на дешёвый манекен на распродажах. Но вряд ли это стоило ставить в заслугу исключительно бурбону. В тепле гостиной метаморфозы произошли не только в моём сознании. Согреваясь, девушка преображалась словно в сказках про принцесс-замарашек. Худышкой она быть не перестала, но лицо... Лицо порозовело, глаза без уродливых очков, лежавших теперь на столе, оказались огромными и живыми, а губы, едва заметные из-за крайней бледности, будто налились. Даже конопушки куда-то пропали. Впрочем, главным сюрпризом получились ноги. Две синюшные кочерги, торчавшие из-под плаща, обнажившись и обретя естественный цвет, превратились в произведение античного искусства. Это было самым удивительным, ведь худые ноги обычно кривы, как горнолыжные палки.
     - Николь, - представилась девушка. - Как зовут вас, я знаю. Вы капер. Из лучших.
     Хм. Девушка тоже не жалеет комплиментов.
     Но довольно. Я прекращаю пялиться на лодыжки и бёдра и подбираю слюни. Никуда теперь не денется. Поиграем в кошки-мышки - это только распаляет фантазию. Теперь важнее знать, зачем явилась. Ведь ясно - она не просто заблудший скиталец, толкнувший первую попавшуюся дверь, просить воды и ночлега.
     - Детка! - хриплю басом. Я вновь мужлан и грубиян. Надо держать форму. - Мне похрен, что ты знаешь обо мне. Мне нужно знать, что заставило тебя тревожить мой сон. И давай короче. Я не люблю прелюдий.
     - Мне... Я...Я хочу быть с тобой. - Съёжилась. Затем распрямила плечи, вздёрнула подбородок. Словно свалила груз с души.
     Дела. Я допил оставшуюся треть стакана одним махом. Точно такую же фразу я слышал лет двадцать назад. От своей невесты. Через полгода после свадьбы она вышла из окна на двадцать первом этаже. С тех пор с вечной любовью как-то не заладилось. Бывали мимолётные.
     - Зачем?
     Я не спешу ей подыгрывать. Пусть вертится.
     Она не стала юлить.
     - Ты сильный, - просто сказала она и с вызовом посмотрела мне в глаза.
     Она выдержала мой взгляд. Если её подослали, то это настоящий профи. Я не подал вида. Мои сомнения - это только мои сомнения.
     Сильный.
     Сильные давно в могиле, - подумал я. - Те непокорные, что пошли на принцип, объясняют свои принципы ангелам в небесах.
     Я не сильный. Я - стальной. Стальные мышцы, стальной взгляд, стальные - в нужный момент - нервы, воля, выдержка. Стальная хватка. Упругая сталь в штанах. И гибкая, словно стальная пружина, мораль.
     - Допустим. - Я неумолим. - При чём тут ты?
     - Я слабая.
     Я впервые за вечер рассмеялся. Нет, беззлобно, от души. Не знаю, может, её интонация... Мне последний довод показался забавным. Но, почему-то, ужасно убедительным. Странно. Я давно уже не мальчик.
     - Годится. - Мои глаза вновь скользят по стройным ножкам и, с надеждой на продолжение чуда, поднимаются выше. Но тепло и вино не всесильны: под кофточкой по-прежнему два бугорка вместо желанных капитолийских холмов. Впрочем, выбирать мне в данную минуту не из кого. - Ну? Кто первый в душ? Ты или я?
     - Дурак. - Говорит равнодушно и потому обидно. - Я думала, ты умнее. Вернее, они занесли тебя в списки умных.
     - Они? Кто ты, чёрт побери?!
     Ей плевать на мой грозный вид:
     - Я предлагаю сотрудничество, а не пятиминутную интрижку.
     Упс! А девка-то, похоже, сама со стальными яйцами. Сотрудничество. Слово-то какое! Интересно, кого из нас она мнит Бонни, а кого Клайдом? Дурдом. Но она штучка. Давненько никто не 'пробивал' меня на эмоции. Причём разные, чередой. Однако это не отменяет главного вопроса:
     - Кто ты такая?!
     - Я хакер. Из группы 'Фэнси Биар'. - Поправляет подушку за спиной, облокачивается удобнее, поджимает ноги под себя. Улыбка Моны Лизы вживляет новый оттенок в палитру эмоций.
     - 'Фэнси Биар'? Кремлёвские хакеры?
     Вот так встреча на Эльбе! Я-то здесь каким боком?
     - Бред. Мы работали на всех, кто платит. В том числе и на ФСБ. Забудь. Сам понимаешь, это в прошлом.
     - Что ты предлагаешь, цыпочка? Грабить банки? Боюсь, ты и здесь опоздала месяца на три.
     - Знаю.
     - Каперство нынче тоже не приносит навара. Разве только те крохи 'натурой', что найдутся при клиенте. Я превратился в старьёвщика, детка.
     - Знаю.
     - А о такой штуке как зеркало ты знаешь? Вон, взгляни. Из тебя напарник, как из меня Будда.
     - Я знаю.
     Бесит меня. Я что, должен вытягивать слова клещами?! Кто к кому пришёл? Бесит!
     - Тогда что? Поверь, детка, мой план насчёт нас двоих гораздо реалистичнее. Давай-ка пулей в душ и в постельку. Мне рано вставать.
     Я поднялся с кресла. По утрам обычно приходит курьер. Снова небось припрётся ни свет ни заря. Он не принесёт чемодан денег, но я буду с ним вежлив. К файлу с заданием теперь следует относиться как к банковскому векселю. С тех пор, как Мессия озвучил свои планы, деньги перестали быть наградой. Наградой стала сама жизнь.
     Раньше было всё просто: ты убиваешь - тебе вручают чек. Поначалу платили сумасшедшие суммы. Словно глумились над тем, что власти называли законностью и правопорядком. Заказанную жертву, не таясь, объявляли в интернете, будто лот на аукционе, и ждали, когда кто-нибудь самый отчаянный принесёт голову несчастного. Никто не верил, что этот кошмар - не чей-то дурацкий розыгрыш.
     Теперь, когда население планеты сократилось втрое, деньги объявлены вне закона. Правила поменялись. Не убьёшь ты - следующей жертвой окажешься сам. Места в новом Мире обещаны лишь 'золотому миллиарду' и большинство из них уже занято. Пригласительные билеты получили лишь те, кого заботливые мама с папой надоумили в выборе профессии. Врачи и учёные, инженеры, учителя. Самые из самых. Классные рабочие и фермеры возглавили список избранных.
     Бесполезные недостойны места под солнцем. Так сказал Мессия.
     Я не ожидал, что битва окажется столь скоротечна. Вот-вот прозвучит сигнальный горн. За вакансии дворников и прислуги тут и там вспыхивают последние схватки между бывшими 'белыми воротничками'. И я не знаю, что ждёт нас после 'победы'.
     - Ты приговорён, как и я. - Николь будто обдаёт меня ушатом ледяной воды.
     Я?!
     - Что ты несёшь, сучка! - Эта худосочная не перестаёт удивлять меня. - Я неприкасаемый.
     - Ага, - она показала бокалом на полу моего халата, - и поэтому ты не вынимаешь руку из кармана? Ты исполнитель, папаша, - отомстила она мне за 'детку'. - Ты живёшь лишь надеждами, как и все. Глупыми никчёмными надеждами. Веришь, что именно тебе достанется счастливый билет.
     - А ты...
     - А я, - оборвала она меня, - видела списки.
     - Весь миллиард? - саркастически скривился я.
     - Не юродствуй. Пока мне интересен только ты. - Николь, изображая любопытство, как сквозь лупу посмотрела на меня через стенки бокала. Будто изучала редкую монету.
     - Ты ведь коп, правда?
     - Бывший.
     - Разве копы бывают бывшими? - Казалось, она говорила серьёзно. Лишь неуловимые лукавые искорки в глазах выдавали иронию. - Я всегда считала, что это неизлечимая врождённая патология. И уж никак не связанная с умом. Удивляюсь, как только ты попал в те списки. Прикинь, они боятся умных полицейских. В их мире будет строгое разделение: интеллект или сила.
     - Брось. Хорошие полицейские требуются любой власти.
     - Спорный вопрос. Они вот полагают, что создали достаточно мощную систему слежения. Думаю, ты и сам ежедневно находишь этому подтверждение. Электронику не обманешь. У них просто не будет преступников. И потом, кто сказал, что ты хороший полицейский? Один раз ты уже предал.
     - Я не предавал! Мне просто предложили другую работу.
     - Другую работу? Поманили зарплатой, да? А тебя не удивило, что за двадцать тысяч 'зелёных' в месяц тебе пришлось лишь считать мух на складе неизвестно чего. Непыльная работка, да? Особенно, если учесть, что этакой 'охраной' вдруг занялась вся полиция страны. А в это время отстреливали бродяг и немощных стариков. Именно с них всё началось, ты помнишь?
     Ангельский голосок. Я закипал как чайник. Не скажу, чего мне больше хотелось в этот момент. Гладить русые волосы и целовать влажные глаза или разнести ей башку пулей сорок пятого калибра. К чертям собачьим! Или сначала разнести, а потом уж целовать и гладить. Я представил себе любовную идиллию. Растекающееся по обивке дивана багровое пятно, свои руки, обвитые липкими локонами, ускользающее тепло, губы, тянущиеся в пустоту... Мерзость. Нет, пожалуй, некрофил из меня пока никудышный.
     Но она-то хороша! Тоже мне, пришла учить. Ты поживи с моё. Много ли ты повидала в этом мире?
     Разумеется, тощая сучка права. Именно это меня и бесит. Человек сам выбирает, подчинить себе обстоятельства или прогнуться под них. Нас купили, а мы продались. Тогда-то и начался конец света.
     И ведь да - достаточно капли. Наш самозваный Мессия филигранно всё рассчитал. Есть миллионы тех, кто не убьёт, даже если убийство им предпишет закон. Они назовут это совестью. А кто-то, может, ценностями: человеческими, христианскими, или...- чёрт там разберёт, какими ещё! Но всегда найдётся один, кто за сотню-другую зарежет собственную мать. Он станет первым. Он не сядет на электрический стул. Он сядет в дорогую машину и начнёт швыряться деньгами. За ним, почуяв безнаказанную поживу, к топору потянутся другие. Те, кто пока убивал лишь в мечтах - своего соседа за шум после одиннадцати, либо случайного прохожего за нагадившую посреди их лужайки собаку. Жертвам придётся защищаться. Кто их за это осудит? И пошло-поехало: око за око, брат за брата. Дело сделано, лавину не остановить. Кто прав, кто виноват, уже не разберёшь.
     Правительства бездействовали. Видимо, удалось скупить и правительства. Глупцы - если бы они только знали, что умрут в числе первых! Когда не продавались правительства, покупались продовольственные склады. Никаких диверсий и набегов террористов. Новые владельцы просто уничтожили свою собственность. В законном праве. Голодное население куда как сговорчивее.
     Эта война абсолютна. Война, что совершеннее ядерной. Гениальна, будто игра шахматного гроссмейстера. В ней нет разрушений. В ней нет границ и плацдармов. В ней все союзники, но в то же время союзников нет. И ты не знаешь, куда стрелять. Враги не видны. Враги внутри. Враги нигде и везде. Ты выдвигаешь отряд - солдат стреляет в спину командиру. Ты прячешься в крепость - свой часовой отпирает крепостные ворота. Война, где все против всех, где собираться в группы опасно. Потому что не знаешь, успеешь ли ты выстрелить в соратника первым. Или ему предложат сделать это раньше. Благородство почётно, но не имеет смысла. Очень тяжкий выбор.
     А сама Николь - сама она чем лучше меня?! Такие как она - компьютерные гении - не они ли подсадили нас на 'цифровую иглу'? И теперь мы все под колпаком, потому что когда-то, видите ли, не представляли жизни без смартфона, без интернета и Джи-Пи-Эс, без электронного Ай-Ди, вшитого под кожу. Когда жизнь как на ладони - далеко ли ты убежишь? Те 'сообразительные', кто, почуяв беду, вырезали из запястий свои удостоверения - где они сейчас? Они захотели исчезнуть, стать невидимыми, скрыться в лесу, но едва ли кто из них помнил, как прожить натуральным хозяйством. Когда деньги обратились в пыль, стали пустыми бумажками, лишь Ай-Ди давал шанс получить пропитание. Бедняги выкапывали Ай-Ди, спрятанные до лучших времён на чердаках и в подвалах, бежали в магазин, но было поздно. Система, потерявшая их пульс, просто вычёркивала их из списков живых. Хорошо, если изгоев не убивали сразу за порогом супермаркета. Они возвращались в леса, где их всё равно ждала смерть. Помощь изгоям каралась столь же жестоко и неотвратимо.
     Нахалка с волшебным, гипнотизирующим меня голосом как раз и есть тот самый изгой. Ишь, отогрелась и, похоже, чувствует себя хозяйкой положения. Она сбрендила, если думает, будто я рвусь на защиту обречённой, под которой горит земля. Я и сам, похоже, спятил. Безумие уже то, что я пустил её на порог. Ещё больший риск оставлять её до утра. Почему же я до сих пор не решусь выгнать её взашей? Ну ладно - потешить похоть и тогда уже. Полчаса могу себе позволить. Или правда - пулю. Так всем легче.
     Что я медлю? Ведь далеко же не мисс Вселенная - но меня ничуть не тяготит её присутствие. Дьявол меня забери - мне оно даже приятно.
     Хлопает глазами. Штучка, я же говорил! Ни капли страха.
     - Держись скромнее, детка, - осаживаю я её. - Проживёшь дольше.
     Молчит. Ну то-то же.
     - Ты, вроде, что-то предлагала. Давай, удиви меня. А то, признаться, до сегодняшнего дня я думал, что между мужчиной и женщиной возможен только один вид сотрудничества. И я его уже озвучил.
     Даже бровью не повела!
     - Я предлагаю тебе соскочить...
     - ?
     - Ну, обмануть систему, как это сделала я. Ты ведь хочешь остаться в живых?
     Что за вопрос! Но ведь не факт, что я приговорён. Если бы я верил на слово всем встречным-поперечным, я б давно заделался многодетным отцом или попрошайничал у паперти. Допустим, она сумела. Исчезла либо выдала себя за другого - ясно, хакеры горазды на выдумки - и теперь за ней нет погони. Уже легче. Может быть. Но кто в наше время занимается благотворительностью? Да и на влюблённую дурочку, какой прикидывалась вначале, она совсем не похожа. Или...
     - Блефуешь? Карты на стол, Николь! Зачем тебе я, если сама уже соскочила?
     - Подумай.
     - Где уж нам, безмозглым копам!
     - Обиделся? - она вновь посмотрела на меня через бокал. - Я не хотела. Ладно, слушай. У этих мессий два списка. 'Праведники' в одном. В другом те, кого в их рай точно не пустят. Эти обречены. На остальных им наплевать. Важно только число, а не персоналии.
     - И?
     - Я не хочу пасть случайной жертвой. Уговор прост. Ты защищаешь меня от толпы. Я удаляю тебя из расстрельного списка.
     Я буравлю её подозрительным взглядом. Так просто? В последнее время почти не осталось 'вольных стрелков'. Когда, девочка, ты боишься хулиганов, твои опасенья пусты. 'Чистилище' в руках таких как я, строго под контролем Системы. Если перед ней ты чиста...
     Я не отрываю сверлящих глаз.
     - Хорошо, - сдаётся она. - Мне нужно кое-что ещё. По твоей ... профессии.
     Вот это похоже на правду. Люблю, когда, наконец, всё сходится. Но, впрочем, без боя я не сдаюсь:
     - Если это кое-что под защитой Системы, я пас.
     - Само собой.
     Она расправляет ноги, сладко потягивается. Это явный намёк. Я перехожу к прежнему плану действий.
     - И это всё? - взгляд мой, по-прежнему, требователен и нетерпелив.
     - Ладно, - смеётся, - иногда готовлю ужин.
     - И секс! - иду ва-банк.
     - Ты неисправим!
     - Я мужчина.
     - Ты самец.
     - Это значит да?
     Здесь мы вешаем паузу. Каждый думает про своё. Но я-то точно знаю ответ.
     Да, я неисправим. Да, лону церкви я предпочитаю лоно женщины. Так гораздо практичнее и приятнее. Но это ж не значит, что во мне нет ничего святого. Не может не быть.
     Мы засыпаем, обнявшись. Она исполнила мне отличную колыбельную. Три куплета. Если, конечно, кто-то понимает, о чём я.
     
     Я опять не услышал звонка.
     Николь склонилась надо мной и бешено трясла за плечо.
     - Вставай, вставай, - повторяла она, видимо, уже не в первый раз, - вставай же! К тебе пришли.
     Я открыл один глаз, скосил его на будильник и подскочил, будто в меня ткнули шокером. Полвосьмого! Обычно я просыпаюсь с петухами и всегда полагал, что этот врождённый дар у меня не отнять. Чёрт! А я ведь ещё хотел успеть спровадить Николь. Нельзя, чтобы курьер видел её в моей квартире. Кто его знает, как оно может обернуться. Предосторожность никогда не помешает.
     Поздно.
     - Замри, детка! - приложил я палец к губам. Ничего лучшего мне не оставалось.
     Звонок в прихожей рассыпался нетерпеливыми трелями. Я схватил в изголовье халат и бросился открывать. Некогда прихорашиваться. Курьеру - если это был он - всё равно, как я выгляжу. А если там кто-то другой, тем более, дресс-код необязателен - я врежу ему по сопатке и в неглиже.
     По въевшейся до автоматизма привычке я сунул руку в карман. И замер на месте. Тяжесть, которая чувствительно стукнула меня по бедру и которую я принял впопыхах за привычный свой револьвер, оказалась стеклянной пепельницей.
     - Ты не это потерял, дорогой? - услышал я ангельский голос за спиной.
     Я обернулся. Прямо в рот мне смотрела чёрная пропасть сорок пятого калибра.
     По широкой стойке и сложенным особым хватом на рукояти ладоням я понял, что иметь дело с оружием для Николь не в новинку.
     - Опыт не пропьёшь, да, ветеран? - улыбнулась она. - Другой бы и не заметил. Мне не зря тебя нахваливали.
     Дьявол! Я был прав. Нельзя доверять даже пигалицам. И все равно купился. Тысячи лет тысячи мужиков клюют на одну и ту же приманку. Но некоторым достаётся хотя бы Анна Чапмен. А здесь! Боже ты правый!
     - Что тебе нужно?
     - Иди куда шёл. Невежливо заставлять гостя ждать. Проводи на кухню, я сварила вам кофе. И, пожалуйста, без сюрпризов. - Она качнула стволом в направлении прихожей.
     За дверью, действительно, стоял курьер. Я не знаю их всех в лицо. Но каждый раз, когда курьеры подходили ко мне на расстояние трёх метров, спутники немедленно присылали сигнал на электронный браслет. Очень удобно: будто расплачиваешься картой в супермаркете. Я не знаю, почему они присылали живых курьеров, а не пользовались обычной электронной почтой. Всемирный вай-фай по-прежнему действовал исправно. Наверно, технология была продумана заранее, на случай, если власти продвинутых в военном отношении стран всё-таки сумеют добраться до спутников на геостационарных орбитах. К тому же, живых людей удобно использовать как наблюдателей.
     Но было известно точно: тот, кто осмеливался убить курьера - кто бы он ни был - мог сразу же бежать в похоронную лавку, за свежевыструганным гробом и венками. Обычно в течение первых суток несчастного находили мёртвым.
     
     - По-моему, кофе мне вполне удался, - Николь не спеша помешивала ложечкой в бело-голубой, с золотыми ромбиками, фарфоровой кружке, - зря ты воротишь нос. Я добавила чуточку корицы - меня так папа научил. Попробуй, чего ты!
     Мы втроём сидели вокруг кухонного стола. Николь смаковала ароматный кофе, осторожно дуя и делая маленькие глоточки, чтобы не обжечься. Я - тупо пялился на дыру в белоснежной рубашке сидевшего напротив курьера, как раз на том самом месте, где, по моим представлениям, у человека находится сердце. Крови почти не было. По всей видимости простреленное сердце остановилось мгновенно. Растерянная улыбка на физиономии мужчины говорила о том, что он не успел осознать, что с ним произошло.
     - А ещё мой папа говорил, что деньги это зло, - безмятежно щебетала Николь, продолжая по чуть-чуть отхлёбывать кофе. - Он был мудрый человек, мой папа. Он говорил: если деньги сами становятся товаром, то это лишние деньги. М-м-м... Его никто не слушал... А когда состояние нескольких сотен богачей сравнялось с капиталом половины людей на Земле - сказал, что быть беде. Он вскоре погиб. А ты чего кофе не пьёшь? Остынет!
     - Ты идиотка? - нашёл я, наконец, подходящее слово.
     Злость моя успела улетучиться. Не скажу, что наступила апатия. Скорее, наоборот, собранность. Мозг включился, спокойно и сдержанно взвешивая варианты.
     - Ты хоть понимаешь, что мы с тобой теперь не жильцы?
     - Примерно. Но не мы. Давай всё-таки смотреть фактам в глаза. В твоей квартире погибает курьер, он застрелен из твоего револьвера. Ты сидишь рядом с ним. А меня нет. Нет меня, понимаешь?
     Николь потянулась, нажала кнопку сканера на моём браслете и провела над ним своим запястьем.
     - Видишь? Я - мираж. Тебе приснилась какая-то Николь, но это же твои проблемы, правда?
     - Правда. - Я потянулся за револьвером, который лежал посреди стола. Николь положила его туда сразу же вслед за выстрелом. И, красноречиво посмотрев на меня, повернула рукояткой в мою сторону. Чудо что за жест. Будь я режиссёром, непременно включил бы подобный эпизод в свой сценарий.
     - У меня только один вопрос, детка. Прежде, чем я убью тебя. Скажи - зачем? Зачем тебе меня подставлять?
     Вместо ответа Николь встала из-за стола и принесла из гостиной мой планшет.
     - Хочешь узнать, кого ты должен был зачистить в этот раз? - Николь включила планшет и подвинула поближе к курьеру, устанавливая соединение со смарт-картой, находившейся где-то в его карманах. Полистав файлы, повернула экран в мою сторону. - Полюбуйся на свою будущую жертву.
     С фотографии на меня смотрела Николь. Точная копия настоящей, только строже, да ещё худоба, пожалуй, не казалась настолько разительной.
     - Так это и было твоё кое-что? - Я положил револьвер в карман. - Всё равно не вижу смысла убивать курьера. Ведь придёт следующий. И не ко мне, а к кому-то другому. И уже он будет ждать тебя в вероятных местах твоего появления. - Я ткнул пальцем в пояснительный текст под фото.
     - Дурачок. Ты так ничего и не понял. Это тебе нет никакого смысла убивать меня. Теперь я - твоя последняя надежда. А ты, прости, мне нужен для гораздо большего, чем убийство какой-то мелкой сошки. Гибель курьера - всего лишь гарантия, что ты меня... нас... не предашь. Теперь тебе некуда возвращаться. Для Системы ты враг навсегда.
     - Ну ты и стерва! Как влезло в твою головку столько мозгов, детка? Я, кстати, всё ещё полон желания их выбить оттуда.
     Но она уже знает, что я её почти люблю. Как и ненавижу - тоже почти.
     - Добро пожаловать на борт, пират! Знаешь, только так и можно теперь собрать сплочённую команду головорезов. Понятия дружбы и верности, похоже, остались в прошлом. Но - всё же - не всем по душе новые порядки. Согласен? Хотя - какой теперь у тебя выбор? Давай, ветеран, пей кофе. Нам, действительно, уже пора.
     - Хрен тебе, детка! - Я от души шлёпнул по её тощей заднице. - Я вполне успею побриться.
     Когда-нибудь я её прикончу. Или женюсь. Я пока на перепутье. Но сперва надо выжить. И мы это сделаем. Только в сказках добро побеждает зло. Чтобы одолеть зло в жизни, не обойтись без другого зла.
     Мы одержим эту проклятую победу! Ведь она штучка. Штучка с яйцами, я же говорил. А у меня стальной стержень. Мы идеальная пара.
  
   0x01 graphic
   12. Найвири Тихие воды глубоки
   23k   Оценка:9.64*5   "Рассказ" Проза, Мистика
   0x01 graphic
  
 0x01 graphic
  В иссиня-белом, в пронзительно-безвоздушном, в россыпи серебра лежал. Распластанный по камню, оглушённый, пустой. Надо мной летали, искажались, множились, распадались и вновь соединялись фантомные тела бурановой твари. Так и знал, что не зверь она и не птица. Так и знал, что притворяется материальным объектом, а на деле бесплотна, непричастна, легка.
     В иссиня-белое, в пронзительно-безвоздушное стеной падал дождь. Вода. Драгоценная влага. Жадно облизывал губы, пытался глотать, пытался развернуть прижатые к булыжнику ладони. Не закрывал глаза. Под веками скопились сажа и песок - пусть бы их вымыло. Пусть бы сам я стал вдруг чистым-чистым, новым-новым. Пусть бы вспомнил то, о чём не знал.
     В иссиня-белые, в пронзительно-безвоздушные зарницы одевалось пространство. Полыхало, ледяное, искры разбрасывало. "Для чего явился?" - бессловесно спрашивало. И я честно говорил: "Чтобы понять". Бурановы твари, полувидения, предвестники самумов, молчали в ответ.
     Грозы над пустынями - тоже глюк. Какие, к чёрту, грозы? Пустыня знает лишь ядовитые осадки, лишь ярость и кислоту месяца, называемого "Заливайкой". А вы приносите с собой чистый конденсат. Истребляют вас, когда со скал спускаетесь; в ряды вечно голодных хищников записывают. А вы просто любопытничаете. Как я сегодня. Забрался в Агарру, залез туда, куда люди нормальные не лезут. Но какой из меня охотник и какой убийца, не смешите... Улыбнулся. Странно, что позволили, - остальные мышцы сковало намертво.
     В иссиня-белом, в пронзительно-озоновом, в россыпи серебра лежал. И ждал, когда прокатится по мне волна электрического разряда. Наслаждался грозой, слушал, вдыхал, впитывал. И ничуть не жалел о походе. И ничуть не жалел оставить здесь измотанное тело, мешок с костями и потрохами. Ну его, в самом-то деле. Устал.
     Спускаясь вниз потоком упругого ливня, напивался им досыта, заполнял внутренние сосуды по самые горловины, перебирал чужие воспоминания о лучшем мире. О том, где шумели моря и озёра, реки и ручьи, родники и фонтаны.
     Мягко упал лопатками в песок. В сухой, горький, привычный, ненавистный. Сверху, точнёхонько на солнечное сплетение, приземлилась маль - нечто вроде слюдяного ромба с застывшим внутри сапфировым узором. Получается, бурановы твари не просто оставили в живых - ещё и одарили. За какие только заслуги? Конечно, ни одну из них пальцем бы не тронул; остатки честолюбия, злости, жадности - всё подчистую выгорело. Шаром покати - во мне давным-давно эхо бродит. Ау да ау. Но повод ли это, чтобы жалеть? Я ведь всё равно человек. А, ладно. Теперь хочешь не хочешь, а жить дальше придётся.
     Приподнялся на локте, кое-как сел, ошалело помотал головой из стороны в сторону. Голову изрядно проветривало - шапку, видать, духи забрали в качестве трофея. Углы и террасы нагорья висели надо мной, отбрасывая чёткие, яркие, трапецевидные тени. И как только осмелился туда сунуться? Ну обалдеть, какой всё-таки дурак. Высоко над скалами клубился туман. С трудом оторвал от него взгляд, заставил себя включиться в реальность. Реальность скептически фыркнула, швырнула в морду пепел. Принюхался - на юге что-то горело. Не о нас, не про нас; в Скиту расскажут. Вздохнул. Руки-ноги остались целыми, хотя гудели после подъёма зверски. Рюкзак где-то здесь, под булыжниками заныкан, сейчас только доковыляю... А одежда сухая, конечно. Грозы над пустыней - угу, будем считать элементом ландшафтного юмора. Приложился к фляжке, основательно, от души. Нельзя столько пить на жаре, но я вроде как под стрессом. На прощанье махнул Агарре и её обитателям, поплёлся прочь. Беспощадное солнце висело в зените. И обжигало веки. Веки вечные теперь шляться нам вдоль барханов, пожиная бесплодие. Грешники ибо. Потомки грешников. Да будет так.
     Зовут меня, вообще-то, Гариб. Не очень удобное имя. Но судьба, чего ж. Откуда взялся? Да от какого-то бедуина, заглянувшего к мамаше на огонёк. Странно: судя по всему, мамаша его действительно любила, пускай и коротенько. А потому назвала сына на чужой манер. В поселении "Гариб" сократили до "Гари" - в проблемах никто не нуждался, а родительница, она всегда была с приветом. Бедуины пришли и ушли. Их привела пустыня, их поглотила пустыня. Где-то сейчас бродят кочевники, среди которых отираются мои родственнички? Жив ли отец? От него унаследовал глаза; сразу наводят людей на размышления, нервируют: дегтярно-чёрные штольни. Впрочем, одна женщина утверждала, будто видит на моей чумазой харе фрагменты ночного неба. Спи спокойно, женщина. Не помню цвета твоих глаз. То ли нефриты лучились в их радужке, то ли янтари. Теперь без разницы. Надо будет хоть ветку харгаля тебе принести. Если погост ещё не замело окончательно.
     От неведомого бати получил также способность чувствовать Пустоши. Все вот кричат: там смерть - и ничего больше. Но это полная лажа. В Пустошах есть своя поэзия. Пустоши грандиозны. Их хочется исследовать. Людей - нет. Люди, к слову, меня особо и не жалуют. Мало того, что одиночка, так ещё и псих: лезу чёрт-те куда - и выползаю невредимым. Но терпят - удивляют их диковинки. Так и существуем: я им - диковинки да маршруты, они мне - ночлег да скрежет зубовный. Встречаются, конечно, личности, с коими парой слов можно перекинуться, но в обществе матраца мне, пожалуй, комфортнее. Он если и воняет, то хотя бы не вслух. И нож под ребро не воткнёт, пока дрыхнешь.
     

***

     В Скиту было мало народа - середина недели, рано для толкучки. Крупная, с друзой, маль зашла крайне удачно. Брови хозяина взлетели, на лысом черепе аж испарина выступила.
     - Ты, Инок, откуда нынче припёрся?
     - От верблюда, - отчаянно зевнул я.
     - Знатная цацка, бродяга! Сколько хочешь?
     Естественно, хотел я немало. Но мои расценки не самые кусачие в Пустошах. Далеко не самые. Один ведь, прибиться не к кому, наглеть особо нельзя.
     В состоянии, когда ноги приятно подкашивались, а стены бункера слагали причудливые лабиринты, поволок тушку до комнаты. Тушка сопротивлялась. Делала вид, будто сил у неё предостаточно, будто в сон её не клонит, будто разврата и приключений ей подавай. Размахивала руками, теряла равновесие, цеплялась за полы чьих-то курток - получала заслуженных зуботычин. На лестнице тушка решила задержаться возле какой-то мутной бабы. Но я был в доску пьян; треклятые бурановы твари вынули из сердца остатки желаний и заполнили хрупким льдом. А во льду - червоточины, а в червоточинах - у-у, лучше не думать даже... В общем, потащился вниз без сопровождения. Кое-как, навалившись всем телом, толкнул засов. Убедился, что в безопасности. Рухнул вместе с полупустым рюкзаком на пол.
     Масло в лампе чадило. Помещение не проветривали, по-видимому, недели две-три, а то и больше. Казалось, оно стухло, как тухнут на солнцепёке продукты. Снаружи гремела полночь: с темнотой Скит наводняли мои - тьфу, провалиться им в бездну! - "коллеги". Задавшись целью остановить внутренний диалог, извлёк на свет новую склянку с сивухой. От одного её вида воротило. Ну вот почему никто из обитателей Пустошей не хочет марать об меня руки? Змеи не кусают, шанта-койоты не нападают, чудовища обходят по дуге - хотя существуют ведь, паразиты, собственными глазами видел. Стражи Мёртвых Полисов пропускают - гуляю едва ли не как по музеям. Самое страшное: их, стражей, я тоже видел. После засыпать не мог и заикался месяца четыре... Болезни прилипают, конечно. Да только папашины гены бдят: ползаю как гадюка, роюсь в недрах дюн, копаю не хуже бронтохвоста, жру всякую дрянь (колючки, корни, а то и похуже чего) - сам удивляюсь. И оживаю. И завываю от обиды. Ведь с тем и шастаю по некрополям - хочу раствориться в них, исчезнуть. Именно раствориться, стать частью мироздания. Не этого, уродливого, агонизирующего, а того, прошлого. Невиданного и, наверняка, удивительного.
     В дверь стучат. Чего ещё за выходки? Запрокидываю голову, исследую серый от копоти, низкий потолок. Шли бы вы все, не открою. Даже не спрошу, кто там и что ему от меня понадобилось.
     - Здорово, Инок, - скрежещет знакомый голос.
     Вскидываюсь. Бросаю взгляд на дверь - приоткрыта. Сквозит. Поднимаюсь и недовольно захлопываю. Ругаюсь вполголоса. Впустил в комнату Филина. Отлично, блин.
     Поводя длинным, загнутым носом из стороны в сторону, будто пытаясь уловить аромат безумия, старикан осматривает "убранство" каморки, успевая споро двигать пальцами; самокрутка появляется в считанные секунды. И курит, как всегда, травищу, от которой даже меня колбасит. Выбеленные временем волосы собраны на затылке, в выбеленной временем щетине - крошки сухарей. И сам он как сухарь: кадык, подбородок и скулы выпирают, на руках подозрительные шишки. Сеть морщин по медной коже. Россыпь алых пятен по лицу и шее. Сидит, скрестив ноги, у стены. Таращится.
     - Красивая маль была, - сетует. - Для того, думаешь, одарили, чтобы швырялся, м? Слеза гор, а ты продал.
     - Жить как-то надо.
     Филин глухо смеётся.
     - Чего зубья кажешь? - огрызаюсь, свинчивая крышку с бутылки.
      - Дотла, смотрю, выгорел, внучек, - улыбка на лице Филина медленно гаснет. - А помнишь, сам ведь придумывал чудесные места? И пусть ни одного не нашли, было весело, правда?
     - Не помню. И тебя тоже не помню.
     Старик склоняет голову набок.
     - И озёрный мираж не помнишь?
     Пью. И ещё пью. Стараюсь на него не смотреть. К братве у костра податься, может? Тогда точно не проснусь поутру.
     - Волшебный город Чайтиле, который выступает из вод и балансирует на грани предрассветной тишины. Из янтаря его башни, из нефрита его купола, хрусталём вымощены улицы...
     - Хватит, - обрываю. - Нафига вообще рассказал тогда.
     - Потому, вероятно, что в юности человек немного целее, чем в... А сколько лет с тех пор прошло, внучек, м?
     - Одиннадцать.
     - Получается, сегодня День рождения? - Филин тяжело вздыхает. - Ну вот, а я без подарка.
     - С подарками непруха, - признаюсь. - Зачем, думаешь, подался в Агарру? Прикинь, если бурановы твари не отвернулись бы, сочли заступившим на их территорию, варваром сочли... Не сочли. Итог? Я снова среди людей. Нелюдь среди людей. Печальная ирония, не находишь, старина?
     - А в курсе, что наткнуться на маль в солнечную погоду - оно к удаче? - Фил отрешённо выпускает дым. - В бытность мою примета ещё работала.
     - Сейчас её благополучно забыли, примету твою. Мали на открытых местах совсем не осталось. Растащили. Поэтому и цена взлетела.
     - Смышлёный вырос.
     - Учителя были хорошие.
     - Ого, да Инок в ударе! - Дым идёт волнами; старик снова смеётся. - Шуткует.
     - Зачем явился-то?
     - Соврал про подарок. На самом деле - вот, - бросает на пол конверт. - Не бумага, естественно, - предупреждает с иронией. - Папирус. Кривовато нарисовал; не сердись, ладно? Ещё и солью разъело по бокам. Но разберёшься.
     - Карта? - разворачивая конверт, мгновенно трезвею.
     - Именно. Видел я твой озёрный мираж, мальчик, - Филин озвучивает это совсем тихо, будто на исходе сил.
     Отрываюсь от изучения маршрута. Хочу задать тысячу вопросов. Но Филина уже след простыл.
     Давно простыл, кстати. Одиннадцать раз условная зима сменила условное лето с тех пор, как старика добила личина. Беспощадная штука, если не разглядеть вовремя. А мы не разглядели. Один балбес, другой склерозник.
     Заставляю себя лечь. Трясёт как лихорадочного. И снится мне Чайтиле. Тоже беспощадная штука. Потому что Иноком придумана. А не кем-то постронним.
     

***

     В Пустошах встречаются колодцы. Почти все сухие, однако некоторые призывно, маслянисто поблёскивают остатками жидкости со дна. На вид она илистая, на вкус ржавая. И кого-чего в ней только не водится, травись не хочу. Но у колодцев стабильно скапливаются тени; здесь можно передохнуть.
     Привалившись к каменной кладке, горячей, в сколах, исследовал местность. Клубки перекати-поле не двигались, безветрие убаюкивало. Воздух подрагивал и плавился, особенно у горизонта. Голова трещала по швам, сушняк зверствовал. Воды оставалось - ровно фляжка. Понимал прекрасно: даже моему полубедуинскому организму в таких условиях придётся ой как туго; если верить карте, до озера ещё двое суток пути.
     Карта. Расправил на коленях, провёл пальцами. Изготовлена из волокон вельвичии. Местами выгоревшая, местами размытая. Чернила красные, сам такие использую. У кочевников покупаю. А вот "почерк" не мой, сто процентов. Чего я, собственное изделие не узнаю?.. Эх, неужели угостился чем-то в Скиту до состояния, в котором скопировал стиль старикана? Совсем плохи тогда дела мои. Место, отмеченное крестом, вовсе, к слову, не секретное. Сколько раз проходил его, не сосчитать. Но нет там никакого озера. И не было никогда. Ибо озёр в пустыне мало; они солёные, расположены группами, разделены перешейками. Координаты не совпадают. Перед Заливайкой отчаянные ребята на озёрах рыбачат. Если глубоководные зверушки позволяют унести и ноги, и улов, бахвалятся потом добрую половину года. Не зверушки, конечно, - ребята бахвалятся. Если нет - ребят быстро забывают. Жизнь пустынника гроша ломаного не стоит.
     Перекусил, побрёл дальше.
     Холмы обратились сгустками смолы, рухнул зловещий час, и пески запели на все лады.
     В Скитах бают, будто призраки то голосят. Музыка Пустоши истощает, мол, усыпляет. Но только не меня. Я от неё блаженствую. Различаю барабаны, сагаты, дутар. Шаг, другой, третий - и начинаю пританцовывать. Закрываю глаза - дорога стелется под ноги (хотя о какой, собственно, дороге речь). Разок, было дело, приглашали на бедуинскую свадьбу. Кочевники плясали как полоумные; вот я там оторвался, конечно. "Наш ты, оставайся", - смеялись они. Понимал только интонацию, слов не понимал. И теперь песчаные ленты обвивали руки и плечи, увлекали за собой. Родные, ласковые. "Будь барханом", - шептали пески. "Буду, - обещал. - Непременно буду".
     Ближе к рассвету блёклое пространство, составленное из кристаллов тишины, разрезал вой шанта-койота. Я насторожился, прислушался. Ранение, боль, горечь. Вой оборвался, а потом сменился рваным поскуливанием. "К чёрту, там охотники, - предупредил рассудок. - Как минимум двое. Придётся сворачивать с маршрута, тратить время, тратить воду. Торговаться. А чем могу заплатить за живого шанта-койота?" Ноги, они у меня автономные, рассудку повинуются плохо. Пока спорил с самим собой, успели переместить тело к дюне, на склоне которой тоскливо покачивались кусты костолома.
     Шанта-койот, матёрый, почти огненный, с подпалинами на шкуре, угодил в капкан. Правую переднюю лапу ему перебило. При появлении чужака зверь оскалился, зарычал. Я огляделся по сторонам. Стараясь совершать как можно меньше движений, полез в рюкзак, достал флакон кар-унакх, выменянный когда-то на целый мешок всякой всячины. Уж не знаю, почему эта штука называется "кар-унакх" и из чего дикари её варят, но после пары капель перестаёшь воспринимать мир как человек, забываешь слова, их значение. Когда открываешь рот, оттуда вылетает не голос - карканье, шипение, стрекот и бог знает что ещё. Часть сознания, к счастью, остаётся. Только она и контролирует процесс. Отходняк, конечно, жёсткий. Потому братва кар-унакх не потребляет. Ну а для двинутых закон не писан. Глотнув напитка, подползаю к койоту на карачках, издавая какой-то странный лай. Зверь обнюхивает меня, исследует, а я пытаюсь высвободить его лапу из капкана. За этим действом и застают нас охотники. Разражаются серией акустических сигналов. Чувствую удивление, досаду, возмущение. Пытаюсь сосредоточиться. Ничего не получается.
     - Инок? - О, помню, обращение, позывной. - Чего, - вопросительная конструкция, - укурок, - не понимаю, но тоже ко мне, - творишь? - Действие. - Откуда, - опять вопрос, про направление, - нарисовался?
     И тут шанта-койот, освобождённый наконец из тисков, бросается на первого охотника. А я, не теряя времени, - на второго. Третий собирается выстрелить, но проворный зверь валит его наземь, вгрызается в глотку. Обнаруживаю у себя в руке нож. Лезвие в крови. Пячусь, увязаю в зернистой материи. Песок. Песок же, да. Песок скрипит на подошвах и на зубах... Я ведь знал парня. Я ведь знал, как его звали. А теперь прирезал ради какой-то животины. Отползаю в сторону. И напарника его знал, хотя гад он был редкостный. Третьему койот изуродовал лицо - но, наверняка, с этим тоже где-нибудь пересекались. Хищник, стоя над поверженным врагом, смотрит искоса. Потом оставляет его, осторожно подходит, тычется в безвольную ладонь холодным носом. Благодарит. Шанта-койоты - необычные существа, как и все дети Пустошей. Смекалистые. А глаза у них почти как у людей, только глубже. Обнимаю косматую тварюгу, будто родича.
     - Пл... - язык заплетается, чужой. - Пл...охо м...н-не, бр-ра...тец. Не моо-огу б-больш-шше... с-скотин-ной... существо...вать. Н-некуда... п-пода... ца, б-братец... Ни...кто ни...где н-не...ждёт.
     Зверь молчит, внимательно слушает. И я признаюсь:
     - П-послед... ний это... шш-шанс м-мой... П-по...нима-аешь? Если н-нет Чай...тил-ле, ничего... т-тогда... нет... Ничего.
     Койот, похоже, согласен: слабо виляет хвостом. Потом резко отстраняется и убегает. А я, качаясь как саксаул на ветру, собираю камни, чтобы прикрыть ими тела охотников. Из песка плохие саваны - их разворачивает ветром. И зачем они мне? Камни, люди, койоты...
     Кар-унакх, циркулируя в крови, выворачивает тело наизнанку. В печень будто иглы раскалённые втыкают, кишки крутит. Слюна тягучая, липкая. Пот ледяной, теряю влагу. Надо бы заварить травы какой - да только руки не слушаются, в локтях и коленях - ломота. Соображать не могу, ориентироваться не могу. Цветная, первобытная, изуверская темень накрывает меня с головой. Кто-то бродит, кто-то укоряет голосом матери, голосом Филина. Её голосом тоже. Затыкаю уши. Сжимаюсь в комок. Уйдите, я не виноват. Я не виноват! Ярко окрашенные тряпки, в которые замотаны с головы до пят бедуины, латунные браслеты их женщин, густые мазки сурьмы на веках. Кривой, морщина на морщине, шаман ударяет в бубен. Дёргается куклой на нитях. Треугольники, лапы, пятна и полосы на циновках. Железки, которые я пересыпаю из своих грязных ладоней в их грязные ладони. Дороги. Реальные и чертежи. Умершее прошлое в рассыпающихся книгах. Не умею читать, жаль. В Чайтиле меня научат. И читать, и мыть руки. В Чайтиле меня разучат. Пить за упокой, пить за удачу. В Чайтиле забуду, каково оно: пилить от Скита до Скита, от одной чуждости до другой, сквозь пустоту, где, кроме самумов, нет ничего святого.
     "Чайтиле - выдумка, милый, - касаясь моих волос пальцами (сплошные язвы), Она беспомощно и жестоко улыбается; рта у Неё нет, улыбка струится из-под век (янтарь под правым, нефрит под левым). - Ты всегда был мечтателем, Гариб. В царство духоты, где сплю бездыханная, влетают изредка отголоски твоих мечтаний. И тогда я думаю: вот рассвет, вот небо открылось, вот день наступил. Прорастаю корнями вельвичии, стала частью растения. Буду тянуться к влаге добрую сотню лет, и сознание моё, крупинка за крупинкой, растворится в постоянной жажде. Впрочем, когда-нибудь все мы дотлеем, и останутся лишь скелеты. Ни памяти, ни стихов, ни будущего - лишь скелеты. Очередной слой планетарного эпидермиса. Больше ни фрагмента, Гариб: мы с тобой даже продлиться не успели. Больше ни фрагмента..."
     Оклемался. Вдохнул и выдохнул. Широкая, бессовестно светлая, надо мной простиралась звёздная трасса. Шуршали насекомые, шуршали грызуны. Вдалеке перекрикивались лисицы. Нужно было идти, если не хотел стать чьим-нибудь ужином.
     

***

     Вода закончилась. Набрать её теперь негде. Двигать обратно - дохлый номер. Короче говоря, другого направления нет, только вперёд, по-геройски типа. Кивнул собственным соображениям. Угольная ночь перетекла в сизый рассвет. Созвездия выгорели.
     Я стоял на границе голой равнины и покачивался из стороны в сторону в такт бедуинской колыбельной. Грунт, изрезанный вдоль и поперёк трещинами, виделся мне эмалью, а сам пустырь - дном тарелки, на которую эмаль нанесли. Потому и не пересекал границы - боялся загрязнить пылью с ботинок древнюю посудину. Медленно, аккуратно отрывал от карты кусок за куском. Ветер тут же подхватывал их, кружил, уносил в высоту. И гудело, гудело пространство. Постепенно кожа пустыря расходилась, выпуская наружу сок - котлован стремительно заполняла вода. А я, поражённый, комкая остатки папируса, отступал дальше и дальше.
     Из ряби волн тянулись тонкие шпили, весёлые флюгеры и флаги. Черепица крыш зеркалила. Башни глянцево блестели, вращались по спирали. Белостенные храмы вздымались к облакам. Их венчали полупрозрачные купола. Сквозь сусальные мембраны свободно летели птицы. Город разворачивался и усложнялся. Я мог наблюдать его одновременно со всех сторон, с высоты, изнутри. И даже гулять мог. По мостовой, сложенной из стекла, шагал-скользил безмятежно. Пока не упёрся в дом (Камень. Четыре ступени крыльца. Над ними - массивная дверь. Перила, щедро увитые ярко-зелёным растением. Поразительно: листья крупные, цветы пышные. Отроду подобных чудес не видывал). Воздух отчётливо пах дождём. От наблюдения алчно сглотнул. У подножия лестницы дремал фонарь. Похоже, чтобы зажечь, не требовалось спичек, - внутри тихо мерцало. Но только протянул к нему руку, как переулок свернулся потревоженной гусеницей, стены зданий обрели толщину и отбросили меня прочь.
     Чайтиле висел над озером, грандиозный, величественный, мираж миражом. В ореоле испарений и колокольного звона. Он говорил: смотри, но не трогай; восхищайся, но не входи. Чайтиле висел над озером, а я умирал от желания стать его частью. Он был там, а я был здесь, на берегу.
     А потом... Потом город начал медленно погружаться.
     - Постой! Как же так? - крикнул вслед, забираясь в воду сначала по щиколотки, затем - по колени, по пояс, по плечи. - Не смей! Это ведь я тебя придумал! Не смей исчезать!
     Схватил утреннего сумрака, нырнул. Практически сразу - топориком ко дну. Плохо плавал, а где бы научился.
     В какой-то момент снова коснулся стопами брусчатки. Оказался в аллее. Деревья по обеим сторонам росли удивительные: кора их горела золотом, листва ритмично колыхалась. Извлёк из кармана отмычку. Когда-то её изготовил для меня друг. Когда-то давно. Когда мы ещё верили в дружбу. Когда он не пахал на скитников, а я не катился в пропасть. Вот и пригодилась вещица, через столько-то лет. "Если ключ не выдали, если в гости не пригласили - плюнь на приличия, заходи сам", - всплыло в сознании изречение взломщика. Ладно, интересных замков тебе, брат. Мне же - лёгкой дороги.
     В иссиня-белом, в пронзительно-безвоздушном, в россыпи серебра шёл. Целенаправленно шёл, полный радостного предвкушения, к дому. К собственному дому. В благословенном, сбывшемся, только моём, только моём Чайтиле.
  
  
  
   0x01 graphic
   13. Бесс О. Люби меня или уйди
   9k   "Рассказ" Любовный роман
   0x01 graphic
  

      Ритм джаза пульсирует в ее венах, сердце отзывается торопливым биением. Кажется, сам воздух в кабачке раскачивается в такт музыке. Пианист сидит к ней лицом. Она видит, как вздрагивают его полузакрытые веки, капельку пота на верхней губе, как кривятся тонкие губы, морщится лоб. Но, внезапно будто вырывается луч света - лицо пианиста озаряется улыбкой, от которой сжимается её сердце.
      Звучит завершающий аккорд, она машинально поправляет волосы. В небольшом зале бывшего пивного подвала душно, щеки и шея покрылись легкой испариной, от сигаретного дыма чуть ломит в висках.
      Пианист поднялся из-за рояля, пробежался взглядом по залу. Когда его глаза остановились на ее лице, ощутила почти физическое прикосновение. Обычно она опускала глаза, но сегодня... Сегодня она ответила, даже больше - посмотрела с легким вызовом, будто приглашала к поединку. Но мужчина отвернулся. Она вздохнула.
     Уже месяц она приходит в этот кабачок, и ни разу не видела, чтобы он общался с кем-то или уходил домой в сопровождении женщины. Был ли он красив? Нет... Пожалуй, нет. Невысокий. Как у многих джазменов - чуть вздернутые плечи, длинный нос, крутой лоб с залысинами, сухие губы, тяжелый подбородок с ямочкой. Встретив на улице, пропустила бы, не зацепившись взглядом. Но когда он садился за рояль, касался нервными пальцами клавиш рояля, она замирала в предчувствии внутреннего восторга. Блеклая картина, окружающая ее вот уже почти тридцать шесть лет, исчезала. Душевная усталость таяла, напряжение, распирающее изнутри, уходило. Ей хотелось плакать от восторга, или смеяться.
      Такое же чувство внутреннего восторга она испытала стоя однажды на узком козырьке, висящем над пропастью норвежского фьорда. Ощущая почти физически оглушающую пустоту под собой, она поймала себя на непреодолимом желании прыгнуть в эту пустоту, ощутить тугой поток воздуха, жуть падения. Наверное, она бы так и сделала, но руки... Она не могла оторвать их от перил. Казалось, они стали продолжением холодного металла. И тут она увидела сокола. Он парил почти неподвижно, поймав поток воздуха. Внезапно, сложив крылья, упал в крутом пике, ударил когтями птицу. Затем, развернувшись, на бреющем полете подхватил жертву и полетел к скалам. Еще какое-то время она стояла и смотрела на удаляющуюся точку, потом отняла руки от перил и отошла. Эта мгновенная смена жизни-смерти, потрясла ее, закладывая маленький кирпичик в уголок памяти...
      Она нарочно приходила заранее, занимала один и тот же столик, и так уже в течение месяца. Заметил ли он ее? Даже если и заметил - не показал виду. Его безразличный скользящий взгляд сегодня - лишнее тому подтверждение.
     Иногда, глядя на его руки, она представляла, как он проводит пальцами по ее шее, гладит... Странно, но картины секса не возникали в ее голове. Только одна картина - он и она рядом, тесно прижавшись, друг к другу, что слышно биение его сердца. И в то же время, она боялась, что ощутит кончиками пальцев его кожу - холодную, влажную, вялую. И не будет больше вечеров, когда она сидит и слушает его музыку. Она потеряет то единственное, что придавало смысл её жизни.
      Она проследила за ним взглядом, пока его спина не скрылась за портьерой, поднялась. Она придет завтра, и так будет приходить, пока... А что "пока"? Она не хотела отвечать на этот вопрос.
     Вечер встретил косым дождем. Запахнув воротник плаща, торопливо пошла по тротуару к остановке троллейбуса.
     
      Он приблизил лицо к портьере и заглянул в "глазок". Она уже сидела за столиком - маленькая серенькая птичка с большими усталыми глазами. Она всегда садилась напротив рояля и слушала, прикрыв веки, чуть постукивая пальцами по столу в такт. Наблюдая исподтишка, он видел, как разгорались алой краской скулы, как нервно она проводит кончиком языка по губам. Сегодня он опять будет играть для нее. Усмехнулся. Влюбился? Старый дурак, смотри, смотри... пока она не видит тебя. Он размял пальцы, помассировал кисть, рука ныла в месте перелома - барометр, который никогда не ошибался: будет дождь. Провел ладонью по лбу, снимая напряжение. Два часа... Два часа он будет играть для этой женщины. Не приди она, как обычно, и он почувствует себя обворованным. Привык? Он уже не мог не думать о том, что встретит ее вечером.
      Понедельник и четверг были наказанием. "Барабанщики" - как про себя называл студентов - вызывали глухое раздражение. "Чем громче - тем лучше!" Этот девиз он бы прилепил ко лбу каждого из них. Вслушаться, прочувствовать, понять... Штампы, штампы... Ряды роботов - манипуляторов. А, может, он постарел, и его раздражают эти мальчишки? С их ломкими голосами и проступающей порослью на розовых щеках? Да, скорее всего, он просто становится брюзжащим стариком, ненавидящим молодость.
     Он вспомнил свою однокомнатную квартирку - утлая пристань. Все, что осталось после развода. Он возвращался в нее, как в склеп. Зарубежные гастроли, овации, улыбки женщин, слава, деньги... - все ушло, как вода в песок.... Вместе с женой. Он не винил ее. Человек ищет, где лучше. Иногда он видел афиши с ее концертами. Наверное, она счастлива...
     
     Он продолжал наблюдать за женщиной. Она сидела, положив руки на столик - белые тонкие руки, неподвижные, какие-то неживые, как и ее взгляд. Почему она одна? Муж? Нет, скорее, всего - нет. Какой муж позволит жене сидеть по вечерам одной в кафе? Считал ли он ее красивой? Нет... Слишком она была худая, короткие темные, почти черные волосы, прямая челка, падающая на уходящие к вискам брови, острый нос... Нравились только глаза. Большие, глубокие. В полутьме он никак не мог определить их цвет. Наверное, карие... Он вышел на сцену, сел за рояль, по привычке взял несколько аккордов. Старый прием, привлекающий внимание посетителей. Не глядя по сторонам, чувствуя ее присутствие, начал играть. Сегодня, неожиданно для себя начал не с традиционного джаза, а подзабытым "страйд-пиано", стилем, - почти похожим на регтайм с его простой гармонической основой - но более богатой альтерацией и проходящими тонами. Он любил этот "бит", с его эластичным биением метрических акцентов. Затем перешел на тему из мюзикла Дональдсона.
     Внутри него зрел задор. Склонив голову, скрыв тем самым уже закипающий на губах смех, спрашивал себя - знай, она название, чтобы сказала? Впрочем, он никогда не узнает. Она уйдет как всегда, едва скользнув по нему взглядом.
      Два часа пролетели незаметно в состоянии душевного подъема. Только взглянув на часы, увидел - время его работы закончилось. За портьерой уже мялась в ожидании группка полураздетых девчонок. Они хихикали, не обращая на него внимания, поправляли лифчики, обшитые стразами, подтягивали тонкие блестящие колготки...
     Он поднялся, привычным взглядом окинул зал. Она смотрела на него. Ему показалось или в ее глазах был вызов? Он отвел глаза, внутренне насторожившись. Если он неправильно растолкует этот взгляд, разрушит то единственное, что составляло в последнее время смысл его существования. Зайдя за портьеру, прильнул к "глазку". Женщина ушла. Разочарование сжало горло, он кашлянул, от пыльной портьеры защипало в носу.
     Вдруг он подумал, что сегодня она смотрела на него не так, как всегда. А что, если? Он поспешил в гримерную, натянул свитер, накинул плащ. Что-то толкало его вперед, заставляя прибавить шагу. На улице шел дождь. Он оглянулся - куда она могла пойти? На остановку троллейбуса? Старый дурак, бежишь, волнуешься как мальчишка. Беги, беги... Она ждет тебя! Неожиданно для себя рассмеялся.
      Она стояла, опустив лицо в воротник, черные короткие волосы чуть трепал ветер. Он остановился, затем подошел к витрине магазина, в зеркальном отражении стекла продолжая наблюдать. Чего он хотел? Стабильность нынешнего положения - зыбкая устойчивость, принятие правил игры... Но, играли они вдвоем? Или он солировал? Подойти, стать рядом... Что она скажет? Скорее всего, даже не узнает. Здесь, под дождем, на улице - один из многих, серыми тенями скользящих мимо.
      Подошел троллейбус. Женщина приподняла полы плаща. У нее красивые ноги - машинально отметил. Он видит, как она проходит вдоль салона, как садится у окна, как смотрит... Смотрит ему в глаза. Он поднимает руку. Махнул... Неуверенно. Видит себя со стороны: старый неудачник. Опускает руку, разворачивается, идет к припаркованной машине - остатки былой роскошной жизни - "мерседес".
     Его слух улавливает стук каблучков - быстрый, отчетливый. Ритм мгновенно укладывается в нервную вязь мелодии. Это профессиональное, он привык. Не оборачивается. Кто-то спешит - ему нет никакого дела до этого мира. Но ритм обрывается у него за спиной. Мгновение он ждет, потом поворачивается. На него смотрят ее глаза. Они у нее действительно карие. Ее губы растягиваются в улыбке.
      - Я знаю...Вы играли - "Люби меня или уйди"*.
      ____________________________________________________
     
      *"Люби меня или уйди" - тема из мюзикла "Кутеж". Вальтер Дональдсон.
  
  
     
   0x01 graphic
   14. Post S. Три сестры
   14k   Оценка:9.20*6   "Рассказ" Фанфик
   0x01 graphic
  
     Ольга Ирине. 5 мая 1921 года.
     
      Милая Ира, в твои именины всегда вспоминаю отца, его дивизию, нашу жизнь в провинции и... тягу к столичной жизни - как мы рвались в Москву! Заблуждались...
      Вчера была на Басманном, у дома нашего детства. Весна нынче поздняя, ворвалась в белый от снега, закутанный город. Случилось это как всегда неожиданно, хоть и долго ее ждали, краснощекую. Солнечным утром зазвенела капель с карнизов и крыш, зажурчала вода по стокам, от щедрости весеннего светила задымился асфальт и высох разом пятнами. Идешь, припрыгивая, с эдакой весенней легкой походкой, а тяжелая шуба повисла на плечах! Или это зимняя грусть не отпускает: холодно от какого-то непонятного мне самой предчувствия: и потому - тяжело несешь себя под этим весенним, горячим уже солнцем. Задрала к нему голову - небо такое бездонное и синее, словно вымыто. Стою у дома, на глазах слезы. Вспоминаю. О тебе. О Маше. Как она там, в Париже?.. Так и не получила ни одного письма от нее...
     Не помню, писала ли я тебе о том, что рассказала Круглова. Они с мужем были зимой на выставке в Париже. Отмечали в ресторации, не сильно шикарной, где-то на Rue de Castiglione. Полно народа и шумно, небольшая зала в подвале, почти без света. Табачный дым, тесно поставленные столики с красными абажурами, голые плечи женщин, наглые громкие усмешки мужчин, скользящие в темноте лакеи - атмосфера душная, с запахом разврата. Занавес малинового бархата внезапно поднялся, оркестр затрубил-зафанфарил торжественно и... нелепо, - и на сцене - Маша, почти голая, в перьях... пела по-французски.
     Ира, милая. Вот ты все "в Париж, в Париж", а кем ты будешь в Париже?.. Спрятаться бы куда, в Саратов, в глушь...
     
     Ирина Ольге. 20 июня 1922 года.
     
     Очень душно. Я ушла из ГПУ. Хотя паек там давали неплохой, но атмосфера... Ты не представляешь, Оля, сколько допросов мне пришлось стенографировать. Не могу сказать тебе, как это все страшно. Помнишь, ты писала про Тузенбаха, как он кричал, что православный и немцем себя не считает. Ты сетуешь, что нет права ему писать, некому писать Оленька, отпусти и поставь свечку... Забыла спросить, у вас еще действует приход отца Пимена?.. Вот-вот...
      Я сама - живу, как сплю. Теперь я служу в другом храме, искусств.
      "Конец всему, всем творцам - с начала" - висит плакат над дверью. Храм роскоши и чувственных удовольствий! Так рекламируют зазывалы.
     Сегодня оформляли новую выставку, феминисток. Опять про проблему пола.
      У моего начальника на пасху сбежала жена, и теперь он ярый противник женщин, но феминисткам покровительствует. Видимо, не видит в них женского. Курицы - говорит. Но петушиное из самого так и прет!
     Ведь какова философия природы? Одевается в пестрый хвост петух, как куре яйца нести. Это ложь, потому что на самом деле хвост у него серый, а не пестрый. На дереве распускается цветок - тоже ложь, приманка. Мужская природа лжива априори. На ней цветов не растет, хвоста у нее нет, приходится пускать в дело язык - так называемая любовь и все, что вокруг нее напели-намазюкали поэты и художники.
     В моих мыслях неблагополучно - тревожно и темно, потому верно они цепляются за философию, но все не объяснить. Важное остается за кадром видимости, в подсознании. А в этом доме тьма.
     Знаешь, сегодня задумалась - подняла глаза к плафону зала, - там - среди нарисованных еще в прошлом веке облаков - летела полуобнаженная нимфа. С такой чарующей, блаженной улыбкой. Боже, до чего похожа на меня, юную! Ты скажешь, что несерьезно, но... Помнишь, как Вершинин говорил: "То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным,- придет время,- будет забыто или будет казаться неважным." И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной...
     И вот я - вру, путаю себя, других и жду, чтобы само собою случилось что-то чудесное, необыкновенное. Но ничего не случится... Нужно просто работать...
     
     Маша Ирине, 13 ноября 1925 года.
     
     Я устала от работы. Ноги затекают, к ночи я совсем не могу передвигаться пешком. Мне ехать домой недалеко, можно бы и пешком дойти, но... не могу. Иногда подвозят поклонники, что дожидаются после спектакля с цветами, но чаще - еду на такси, одна.
     Недавно узнала в таксисте Вершинина, помнишь его? Совсем седой... А ведь он дослужился до генерала! Жил бы сейчас в Петербурге, в особняке, водил бы собственную машину, ан нет. Не судьба.
     Он как начал философствовать, я его сразу узнала, испугалась, что признает меня, спрятала лицо под вуаль. Но он, как всегда впрочем и было, слышал только себя. "Русскому человеку в высшей степени свойственен возвышенный образ мыслей, но скажите, почему в жизни он хватает так невысоко? Почему? Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его."
     Только... почему он заговорил со мной по-русски?..
     Видно написано уже на лице туманным росчерком тоски - я - из России.
     Что там после последней песни? После эпитафии нежности?
     После выпитого огня осеннего октября? Графит... Горстка ноябрьского пепла. Как будто сжег костер из листьев живое, оставив скелеты.
     Оттого ноябрь так графичен. С зависшими воробьями на голых ветвях. Скрученные, потерявшие цвет листья, выглядят перебродившими, потрепанными бесприютностью. Похожими на нас...
     Смотрю в окно мансарды на голые прозрачные скелеты деревьев и думаю: а ведь осень везде такая. И в Москве. И в Петербурге. И здесь, в Париже. И не все ли равно где найдет приют отлетевший листок?..
     Слышала, что умер ваш главный революционер. Очень надеюсь, что теперь вы с Ольгой сможете беспрепятственно приехать в Париж. Мне так одиноко без вас...
     
     Ирина Маше, 28 мая 1927 года.
     
      Просто - нужно быть честной. Во всем. Со всеми.
      С собой - в первую очередь.
     Надежда и действительность - параллельные прямые. Но они могут сойтись! Если возьмешь их в свои руки! Я все это понимаю умом, но...
     В последнее время жизнь складывалась совсем уныло, день за днем без надежды на лучшее, - словом - тоска. Начальник явно невзлюбил меня, художники - презирают, будто чувствуют, как я отношусь к их мазне.
      Я сейчас (уместно ли это слово?) не умерла, а перестала бывать в себе... стала сама для себя сиротой... Время превратилось в сосульку, тот рой капелек-самоубийц, которые никак не могут сорваться вниз, а если (вдруг) какой-то капле это удается, то она летит в свое небытие и разбивается вдребезги, давая расти кучке осколков из несбывшихся надежд, ведь она уже успела превратиться в лёд. Мой мир каждый раз замирает, вникая и прислушиваясь к смыслу происходящего. Откуда в нем возникла эта дыра, в которую тонкой струйкой сквозняка просачивается все. Любовь, боль, печаль, счастье, уверенность и тревога...
     Дьявол меня смущал - подсунул влюбленного студента. Или голодного. Даже не знаю, где он живет... может и бездомного.
     Меня больше не обманывает любовь.
     Грустно, когда осознаешь вдруг, что его рыцарский конь - деревянная лошадка...
     В конце концов электричество жизни потухнет и все люди умрут, - стоит ли радоваться чему-нибудь?
     От какой лампады теплится надежда?..
     В подворотне нашего дома написали на стене "Надежда убивает разум".
     Кто-то разумный вывел такую сентенцию.
     
     Ольга Ирине, 2 августа 1932 года.
     
      То, во что мы верим, Ира, делает нас тем, кто мы есть. Вера может приносить спасение и разрушение. Но если будешь слишком долго верить в ложь - правда тебя не освободит.
     Иногда вера связана не с тем, что мы видим, а с тем, что скрыто.
     В Петербурге тоже много таких художников, о которых ты писала - целые движения!
     По улицам не так давно прошли футуристы - одеты в кофты из оранжевого бархата с черными зигзагами и в цилиндры. У каждого - на щеке нарисованы разные символы. Все ведь разноцветье жизни превращается сейчас в... символы...
     Безвременье. Оно наступило, пришло, как болезнь странным образом тут же принесшая облегчение. Жар спал. удивительно, как много времени прошло с тех пор, когда можно было говорить МЫ, когда жизнь была воздухом, ветром, уносящим прочь все наши страхи и сомнения, которые рыли могилу для нашей мечты. Как мы были красивы вместе - три сестры. Заворожено, не отвести взгляд, каждый, кто видел, сразу прилипал своими зрачками к нам, пытаясь побыть хотя бы скорым отражением живой красоты этой любви... Дом, полный света и любви.
      А сейчас на этот дом опускается ночь... не знаю, как тебе лучше сказать, но я чувствую... раздвигается занавес трагедии.
     Петербург словно застыл в предчувствии чего-то неумолимого.
     
     
     Ирина Маше. 12 февраля 1937 года
     
     Маша, дорогая! Кажется, я нашла решение.
     Есть у меня портниха, нет, платьев я уже не шью, но она покупает у меня парижские модели. Помнишь, шили в Ницце? У меня и шляпки к ним почти новые. Были. Так вот, она замужем за архивариусом. Обещала к лету выправить мне новые документы на Прозорову. С фамилией Тузенбах меня никто не выпустит, ты же понимаешь.
      И тогда! Ах, Маша! Мы же все умеем.
      Французский, немецкий и английский языки, - мы можем работать в издательстве у Андрея Семеновича. Это наш шанс, грех его упустить.
     Я буду переводить Толстого и Тургенева.
     Я могу переводить Данте. Ад я хорошо изучила, живу в самом его эпицентре.
     Ты не знаешь, наверное, я ушла из ГПУ, работаю в артели художников на Кузнецком. Всем говорю, что сытая. Пищей духовной.
      А я все больше понимаю, что моя душа осталась жить там, откуда мы так стремились вырваться...
     Вернуться бы в то время, когда папа еще был жив. А деревья большие.
     Накинув на плечи шерстяной платок, пройти осторожно по деревянному настилу среди талой паводковой воды, в которой кружит всплывшая щепа, да лопаются грязные пенистые пузыри. По мосткам выбраться за ворота в апрель, где деревья разговаривают с небом птичьими голосами, и на всем окоеме большая вода ловит отражение крыш подтопленных домов, скворечни на ветвях, да маленькую колокольню церквушки в конце улице, из которой несешь в ладошке теплые еще просфоры. И вернуться домой, где ждет тебя семья...
     Если все получится, ведь препятствий уже никаких не будет, то мы с Ольгой приедем к тебе летом.
     А может статься, что отравимся все втроем к морю!
     Этим же летом!
     Мне снится наш Пейон. Изрезанная береговая линия, выступающие острые скалы, схлестнувшиеся с седой волной. Мягкие женские линии гор на всем окоеме взгляда, обжигающий ступни морской песок и остролистный осот, что режет щиколотки, шиповник во влажном цвету и запах выброшенной на берег во время шторма ламинарии.
     Не может быть, чтобы я не услышала боле этого запаха!
     Видела прошлой ночью во сне парус. Будто стою на берегу, а вдалеке он. Светится точкой на фоне заката над морем.
     Это бог подает мне надежду на шанс.
     
     Ирина Ольге, 13 мая 1937 года.
     
     Может это и хорошо, что я при храме искусств обитаю. Чем-то я подпитываюсь. И у меня вдруг точно крылья выросли на душе, я повеселела, стало мне легко и опять захотелось работать, работать...
     Только вот вчера произошло что-то, как озарение.
     Открылась выставка кубистов. Это новое французское течение, может ты и слышала. Меня там поразила одна картина. Нарисована голая женщина, красно-оранжевая, точно с содранной кожей. Носа нет, вместо него - треугольная дырка, рот - где-то сбоку. Голова - квадратная, посажена на копье шеи, торчащее из бесформенного туловища. А в руке бумажный цветок. Всамделишный, приклеенный к полотну! И самое страшное - угол, в котором нарисованная женщина сидела раскорякой, - глухой и темный.
     Картина называется "Любовь".
      Любовь! Ты понимаешь!? О чем я?
     Вчера же был митинг. Ряженые мужчины в женщин, а женщины в мужчин выкрикивали: "Мы - семена нового человечества! Мы требуем: человек должен быть свободным и голым".
     И, представляешь, все разделись догола. Так и пошли по улицам.
     Может эти всплески для того, чтобы притушить тот ужас, с котором мы живем каждый день, ожидая?..
     Я сказала своей соседке об этом, она как-то странно на меня посмотрела и отстранилась.
     Извини, я тебе потом допишу - кто-то стучит в дверь...
     Боже... и воронок под окном...
     
     Маша Ольге, апрель 1940 года.
     
     Милая, пишу уже которое письмо, со счета сбилась - ответа нет. От Ирины уже и не жду... слышала...
     Вот опять весна. Столько синевы и света, что я задыхаюсь. Рано утром ходила на службу, там много русских прихожан. С некоторых пор мне они кажутся ликами святых, прости, богохульствую, но они правда - светятся.
      И я рядом с ними, словно таю, ухожу туманом в другое...
     Вот забралась сейчас к себе, в свою коморку в мансарде, отдышалась, вспомнила о вас - глядя на наше фото втроем, что висит над комодом.
     Лица такие напряженные, как будто мы ждем чего-то неизбывного.
     А в глазах - надежда. В каждой паре глаз по океану, где бликом светится парус.
     ...
     
     
   0x01 graphic
   15. Инна К. Дождь
   25k   "Рассказ" Детектив, Фантастика, Мистика
   0x01 graphic
  
     Серый знает, я не хотела убивать мальчишку.
     
     Он медленно, слишком медленно осел на кафельный пол. Кровь толчками вытекала из раны, разливаясь багровой лужей по белой плитке. Кровь, красная на белом. Густая, похожая на томатный сок. Как же много ее в парнишке! Я выронила нож, опустилась на колени, не в состоянии отвести взгляда от его лица.
     
     Не понимаю, что на меня нашло. А ведь почти не пила. Пропустила стаканчик-другой. И так противно стало, тошно. Опостылело все. Жизнь моя никчемная вспомнилась. И Кирька. Знала же: если о Кирьке подумаю, то уходить пора. Но осталась. Кивнула б-мену. Он мужик догадливый, молча придвинул очередную дозу пойла. Меня здесь знают, вопросов лишних не задают.
     Взяла стакашку, покрутила, поднесла зачем-то к носу, понюхала и опрокинула залпом. В желудке разгорелся огонь. Запекло слишком резко, неправильно, даже слезы на глаза навернулись. И кашлем накрыло. Закуски нет как назло. Вдохнула нечистую манжету, занюхала, и полегчало. Рядом тень мелькнула. Кто-то сел за стойку. Я головой покрутила, как бы невзначай, чтобы рассмотреть. Надо же, ребенок совсем. Ну, думаю, куда ты лезешь, Серый тебя дери. В лучшем случае погонят, а в худшем проблем не оберешься.
     Он наклонился к б-мену, прошептал ему что-то на ухо так тихо, что слов не разобрать, и браслет показал. Б-мен инфу считал, налил две порции. Значит не малец, полновозрастным будет.
     Парнишка повернулся ко мне, пододвинул стакан, бери мол, угощаю, и улыбнулся. Меня аж передернуло. Что он себе позволяет? Я ему в мамки гожусь, подлец бессовестный. Наглый, не боится. Такие обычно к богатеньким подсаживаются, за угощением, а этот... Нетипичный какой-то, универсал что ли? Зыркнула по сторонам, не видел ли ни кто. Б-мен как раз отвернулся и старательно протирал стаканы. А в зале народу немного, время позднее, каждый сидит, в свои проблемы уткнувшись. Собиралась я грубость парнишке сказать. А потом руки его заметила и осеклась. Кирькины руки. Длинные пальцы, тонкие запястья, узкие ладони. Музыкант или игрок? Кири был музыкантом.
     
     Смотрит парень на меня и лыбится. Не скрывается, наоборот, улыбается как на показ. В душе ярость закипела, и такая злоба меня обуяла. Гадство какое! Этот сученок жив-здоров, а моего пацана угробили. За Кирьку обидно стало. Не был он голубком, и проституткой не был, но разве докажешь. Да и поздно, что уж теперь. Стиснула зубы до скрежета. И рука сама за пазуху полезла.
     Мальчишка не тронул пойла, даже не пригубил. Глянул исподлобья, встал, но не к двери направился, а в сторону сортира. Мне бы остановиться, отпустить, но я, как собака бешеная, с цепи сорвалась. Взбесил он меня. Было в нем что-то неправильное, не сразу поняла, что. Выхватила нож, Кирькин, между прочим, и рванула за ним. Помню коридор полутемный, надрывно мигающую лампочку и удаляющуюся хрупкую фигурку. Мальчишка, изящный не по-мужски, из этих... с Кирькиными руками.
     Яркая слепящая вспышка, осыпающиеся с потолка искры. И больше ничего. На глаза будто пелена упала. Пришла в себя в сортире. В руках нож, окровавленный, и мальчишка рядом. Куртка изрезана. И раны, много ран. Неужели это все я? Парень молчал, дышал тяжело и не падал. Он прислонился к немытой стене, побелевшие пальцы скользили по кафелю. Не забуду этот взгляд. Детское удивление широко распахнутых глаз. Непонимание, что уже все.
     Он сполз на пол. Оцепенев, смотрела на окровавленное лезвие и руки свои, с трудом осознавая произошедшее. Выронила нож, опустилась рядом с пацаном на колени. Обхватила его голову и смотрела неотрывно, не в силах отвести взгляд.
     Мальчишка так и не произнес ни слова, только выдохнул. В воздухе повисло слабое "а-ах", вытолкнув изо рта тонкую струйку крови. И глаза. Светло-серые, почти прозрачные. Еще там, в баре, они показались странными. В них, в глубине, зародилось по черной точке. Сначала еле заметной, словно кто-то капнул темной краской на мокрый лист бумаги. Чернильное пятно растекалось, поглощало радужку. Глаза изменились в тот самый миг, когда жизнь покинула его.
     
     Тут до меня дошло, что пора сматываться. И так повезло, что никому на глаза не попалась. Подхватила нож, поспешно вытерла его салфеткой и сунула в карман. Выглянула в коридор. Тишина и полумрак. Свет из зала почти не проникал сюда, а последняя лампочка перегорела. Рванула к спасительной двери черного хода и поспешила в темноту переулка, не заботясь о теле на кафельном полу. Трупу ничем не поможешь. А копам я не дамся. Что странно: вины не ощущала. Как будто случилось не со мной.
     Пробежав три квартала, остановилась перевести дух. В отдалении слышался вой сирены. Нашли мальчишку? Левый бок пронзила боль, согнув меня пополам. Снова отчетливо запекло в желудке. Чем они разбавляют это поганое пойло?
     Ливень все не заканчивался, словно в небе сорвало кран. Чуть отдышавшись, подставила руки под холодные струи. Дождевая вода смешиваясь с кровью, потекла по пальцам. Плащ намок и повис бесформенной тряпкой. Но дождь не смыл кровь с одежды. Подошва ботинок давно прохудилась и с каждым шагом внутрь попадало изрядное количество жидкой грязи. Скоро комендантский час, на улице оставаться не рекомендуется. Пора домой. Только как Дереку показаться в таком виде? Нужно переодеться, отмыться. Мысль навестить хорошую приятельницу показалась здравой. Подруга жила в самом низу, у реки, недалеко от нас. Удобное место, тихое. О том, что мое появление вызовет вопросы, я не подумала.
     
     Тропинка потонула в кустарнике. Колючие ветки хлестали по лицу. Я поскользнулась, шлепнулась в размокшую глину и зашипела. Не хватало еще ноги переломать. Дом встретил неприветливой чернотой окон. Неужели, никого? Долго жала на кнопку и слушала тихую трель звонка, разливающуюся за дверью. Под ковриком у входа обнаружился ключ. Подруга, как всегда, предсказуема. Дверь скрипнула, отворяясь. Темно.
     - Эй, есть кто-нибудь?
     В ответ тишина. Я пошарила по стене, нащупывая выключатель. Тусклая лампочка осветила крошечную гостиную, незамысловатый интерьер, безыскусная мебель, чернеющий зев камина, одинокая вязанка дров. Ничего необычного. Зябко, неуютно. Или это я так промерзла, что вся дрожу? Только сейчас поняла, что выбиваю зубами крупную дробь. Обошла дом, комнату за комнатой. Пусто, ни души. И запах неприятный. Сырости что ли?
     Так, первым делом в душ, стащить с себя мокрые грязные тряпки. Открыла кран и задержала дыхание. Вода ледяная. Похоже, надолго уехали, если нагреватель отключен. Поплескалась кое-как, по-быстрому, кровь смыла. Много ее оказалось. Одежду решила не стирать, сжечь в камине, заодно и комнату протопить, уж больно холодно. Сменку одолжила у подруги. Стандартный набор имелся у каждого, и комплекцией мы с ней похожи. Оделась, разожгла кое-как огонь и потащилась на кухню за съестным. Поиск еды результатов не дал. Зато нашла бутылку пойла и стакан. Ну не поем, так напьюсь. Отпила глоток, и снова внутри обожгло, на это раз сильнее.
     
     Размазала по щекам набежавшие слезы. Противно стало. Я же не убийца какая-то! Даже тогда сдержалась. Серый знает, каких усилий мне это стоило. Ищейкой стала, вынюхивала, друзей изучала Кирькиных, следила за каждым. Все такие правильные, не подкопаешься. Но не покидала уверенность, что кто-то из них донес на ребенка. Не такие уж и чистенькие на поверку оказались. Приятель Кирин был голубком и чуть не попался. Его родители знали и молчали. Я подумала тогда, они на Кирьку вину спихнули, чтобы своего ребенка отмазать. Хотела пацана наказать. Долго ходила за ним, высматривала, планировала. А потом представила мамку его горюющую и папаню, отступила, удержалась. Кирьку-то все равно не вернуть. Так почему сейчас повело? Будто маньячка, себя не помнящая. А ведь правда, память отшибло. Выбежала за мальчишкой и очнулась с ножем в руке. Как убила не знаю.
     
     Кирькина мамаша, певичка, однажды не вернулась домой. Тогда люди часто пропадали. Кирьке и года не исполнилось. Малец отчаянно плакал, долго. Весь дом слышал. И никто не решался зайти. Я первой не выдержала, не железная. Согрела его, укачала, пока не заснул у меня на руках. Пыталась мамашу разыскать, но мне сказали: забудь, смысла нет. Вздохнула, подумала, да и забрала мальчонку себе, статус одиночки получила. Кирька мелкий такой был, писклявый. Помню: расплачется, пластинку заведу, он и затихнет. Лежит себе, слушает, улыбается и пузыри пускает. Пообещала, что из шкуры вылезу, а у Кирьки все будет. В Бюро ради него пошла. Хоть и собачья это работа, но в Бюро платили хорошо. Карьерой занялась, и Дерек появился. Начальником моим был. Раз на ночь остался, другой. Думала ничего серьезного не выйдет. Так, ради должности, чтобы удержаться. А он регистрацию предложил, чтобы все по-честному, как у людей. И с Кирькой поладил. Ну, я и сдалась. Это потом проблемы пошли, когда малец подрос. Музыка Дереку не нравилась и то, что Кирька играл все время.
     
     Нужно идти домой, но тяжелым камнем навалилась усталость. Почти не соображая, доплелась до спальни, рухнула на слежавшуюся, пахнущую сыростью постель и вырубилась.
     Утро встретило все тем же проливным дождем. Почему в этом треклятом городе всегда идет дождь?! Задумалась, когда я последний раз видела солнце. Выходило так давно, что забыла. Долго смотрела на залитое дождем стекло. Капли стекали, набегали новые. Откуда столько пыли на подоконнике? Потрогала неровную поверхность. Пальцы покрылись черной грязью. Да тут рисовать можно! В комнате не убрано и на креслах чехлы, как будто хозяева съехали. Снизу раздался шум. Ох ты ж, Серый побери, хозяева вернулись, а я здесь околачиваюсь.
     Быстро спустилась по лестнице, стараясь не шуметь. Вот сейчас дойти до двери, и...
     
     Он появился на пороге кухни. Парнишка. Ага, тот самый. И теперь молча взирал на застывшую меня. Если бы не знала, кто он на самом деле, то решила бы, что передо мной обычный подросток, случайно зашедший в дом моей подруги. Намокшая крутка, надвинутый на глаза капюшон. Лицо, скрытое в темных почему-то мокрых прядях. С волос капала вода. Бледный, но нынешняя молодежь не отличается здоровым цветом лица.
     - Зачем пришел?
     Он пожал плечами: - Куда мне еще? Больше никого не знаю.
     - Ты же мертвый.
     - Мертвый, - согласился и моргнул. Глаза большие, чернющие, как два уголька. Но живые. Разрази меня Серый, живые.
     Принюхалась. С кухни потянуло запахом стряпни. В животе предательски заурчало.
     - Завтракать будешь? - поинтересовался он, как ни в чем не бывало.
     Поплелась на кухню, жрать и правда хотелось. Не успела сесть за стол, как мальчишка поставил передо мной тарелку с яичницей и чашку бурой чайной жидкости. Я снова почувствовав озноб, обхватила чашку двумя руками. Горячая. Отхлебнула и подумала, что, наверное, схожу с ума, или что именно так выглядит расплата. Следующая мысль была о продуктах. Где он их взял? Вчера здесь не нашлось ни крошки, или я плохо смотрела?
     Руки немного согрелись, я отпустила чашку. Стол грязный, водой залит. Да и на полу лужа. Перевела взгляд на мальчишку.
     - Ты чего мокрый весь? - Ничего умнее спросить в голову не пришло.
      - Дождь, и... - он виновато развел руками.
     - Ты умер в дождь, - догадалась я.
     Парнишка кивнул, сел напротив, отбросил капюшон. Вода стекала с волос, которые вновь пропитывались влагой, будто находились мы с ним не в комнате, а там, снаружи.
     - Ешь, давай, - пробурчал он.
     - Заботишься что ли? Как звать-то?
     Он не ответил. А я чуть было не попросила составить мне компанию. Есть внезапно расхотелось. В желудке снова возникло неприятное жжение. Я поднялась.
     - Ладно, ты это... бывай. Я пойду?
     Парнишка промолчал и даже не посмотрел в мою сторону, когда выходила.
     
     Кирьке четыре исполнилось, когда у нас появилась скрипка. Сосед оставил. Хороший мужик был, тихий. Взяли ни за что. И как чувствовал, что придут. Позвал меня попрощаться. Скрипку протянул. Возьми, говорит, ценная она. Я домой и принесла. Положила на стол, открыла футляр Дереку показать. Он ругаться начал: зачем тебе чужое барахло? А Кирька пальцем зацепил струну и весь аж засветился. С тех пор заниматься стал. Обучателя ему нашла, старого джу. Чтобы не говорили, а джу в музыке знают толк. Кирька увлекся не на шутку. Мог целыми днями не отходить от скрипки своей. Обучатель сказал - душа музыканта у мальца. А Дерек злился. Но мне ли Кирьку не баловать. Своих деток так и не получилось. А Кирька... Хоть и не родной, а прикипела к нему, как к сыну.
     
     Брр. Как же холодно! Дождь затекал за воротник. Я старалась идти под прикрытием широких козырьков зданий, но все равно промокла. Что бы такое умное сказать Дереку в свое оправдание? Не из тех я, кто по ночам шляется. Пока обдумывала, доплелась до дома. Похлопала по карманам в поисках ключа и не нашла. Серый меня подери, одежда-то не моя. А ключ, небось, остался в каминной золе. Непроизвольно пошарила за пазухой, нащупывая металлическую рукоять. И вздохнула с облегчением. На месте.
     Нож обнаружился у Кирьки под скрипкой в футляре уже после того, как... и сам лег в ладонь. Удобный. Зачем он понадобился Кирьке, ума не приложу. Не знаю почему, но сунула его во внутренний карман. С тех пор и не расставалась.
     
     Дверь-то не заперта. Толкнула ее плечом, неуклюже вваливаясь в дом. Почему-то закружилась голова. Ну сейчас начнется. Как отмазаться, так и не придумала. На кухне голоса. Дерек и еще кто-то. Зашла, старательно изображая виноватую. И обомлела. Муженек мой стоял посреди кухни с портфелем в руке, и какая-то шалава висела у него на шее, страстно целуя в губы.
     - Ах ты ж сволочь! - вырвалось у меня.
     Кинулась на девку, себя не помня, вцепилась ей в волосы. Дерек меня оттащил и смачно так по лицу залепил. Я на пол упала. А он ногами - и в живот. Скрутилась, шипя от боли. Во рту крови полно. А шалава завизжала, приговаривая:
     - Врежь ей еще, врежь!
     Дерек и врезал, аж в глазах потемнело. А потом склонился надо мной. Искривленное гримасой лицо совсем рядом, так что чувствую его несвежее дыхание. И тут волосы у меня встали дыбом. Не Дерек это. Похож как брат-близнец, но не Дерек. И кухня не моя. Я такие занавески в жизни не повешу. Что ж это я, совсем рехнулась? Забрела в чужой дом, напала на хозяйку... Скандал развела на ровном месте. Мужик схватил меня за руки и поволок на улицу. Со ступенек спустил так, что кубарем покатилась. И дверь захлопнул. Плюхнулась я в лужу, скрутилась. Под дождем. Лежу, вою, зубы выбитые сплевываю. Живот разболелся, невозможно терпеть. Вот сейчас и помру. Потемнело в глазах, и провалилась.
     
     Прихожу в себя в баре со стаканом в руке. Пустым. Провожу языком по зубам. Вроде целые, и привкуса крови не чувствую. Морда не болит, только в животе горит огнем. Смотрю по сторонам, ничего не изменилось. Словно и не уходила. А может? Качаю головой, бывает же, привидится такая гадость. Б-мен ловит мой взгляд, понимает по-своему и пододвигает стакан с пойлом. Беру я его, принюхиваюсь и отхлебываю глоточек.
     Кто-то садится рядом. Поворачиваюсь. Мальчишка. Куртка мокрая, вода льется прямо на барную стойку. И лужа под ногами собралась. А б-мен сквозь него смотрит и не видит. Меня прошибает холодный пот. Смотрю на парнишку, глазам своим не верю. А он улыбается и говорит мне в самое ухо:
     - Пойдем отсюда.
     - Ты мертв, - шепчу.
     - Мертв, - согласно кивает.
     Взгляд падает на б-мена, а тот - застывший, смотрит в одну точку и не шевелится. И тут сверху на меня что-то капает. Одна капля, другая, и вода как потечет. Я голову поднимаю, а в потолке, будто дырищу пробили.
     Посетители в зале сидят неподвижно, лица у них серые, неживые. И дождь с потолка хлещет. Хватаюсь за голову. Парнишка, меня за рукав дергает.
     
     - Пойдем отсюда, - повторил он настойчиво.
     Поплелась за ним. Все равно дождь и внутри, и снаружи. А то, что я умом тронулась, так не сомневаюсь уже.
     На улице оказалось и темно, как в сумерках и фонари не горели. Небо прорвало, вода лилась потоком. Я сжалась вся и дрожала, зуб на зуб не попадал. Парнишка зонтик протянул. Рукав задрался так, что видны стали браслетики. Много разных, помимо удостоверительного. Вздохнула: Кири тоже браслеты любил - и приняла зонт с благодарностью. Вот как бывает: жизни его лишила, а он заботу проявляет. Раскрыла зонтик, а вода сквозь ткань все равно просачивается.
     
     Не понимал Кирька в сексе ничего, не хотел. Его и девушки не интересовали, не то, что парни. Для Кири моего существовала только музыка. Да, выглядел он иначе. Слишком хрупкий, изящный, как для мальчика. Худенький, высокий. И руки. Пальцы тонкие, длинные, породистые. А ладонь настолько узкая, что удостоверительный браслет надевал, не расстегивая.
     
     Не сразу поняла, что мы до дома моего дошли. Повернулась к парнишке спросить. А его и след простыл. Никого. Что за наваждение? Нет, верно, допилась до белочки. Призраков вижу, сама с собой разговариваю. Правильно Дерек говорил: пора завязывать с пойлом. Сколько же это я в баре проторчала? Неужели, всю ночь? Тогда должно быть утро, но из-за дождя не разберешь. На часы глянула. Остановились они. На одиннадцати стрелка застыла, и трещинка через все стекло. Я в это время еще за стойкой сидела. Да уж, отчудила. Дожилась, в баре сплю, брежу, и часы разбила. Я встряхнулась, отгоняя недавний кошмар.
     Дом. Ничего не обычного. Каждый кирпичик знакомый. Это во сне мне собственный дом чужим показался. Открыла дверь, ключ в кармане нашелся. А где же ему еще быть? И плащ на мне мой, а не подруги.
     - Я дома, - крикнула с порога.
     В ответ тишина. Ну, конечно, Дерек на службу ушел. И мне пора торопиться. Глянула на себя в зеркало. Рожа опухшая. Под холодную воду лицо сунула, полотенцем растерла. Теперь чуток накраситься и сойдет. Переоделась я во все свежее и в Бюро поспешила. Завтрак? Да обойдусь, потерпится.
     Примчалась в Бюро, благо путь недальний. Охранник у входа ничего не сказал, даже не посмотрел на меня, пропуская. И ладно. Я мышкой нырнула к себе в каморку и затихла. Сижу, не высовываюсь. Насыпала чайной смеси в чашку, кипятком залила, цежу мелкими глотками. Что-то знобит меня, все никак не согреюсь. Спохватилась, что таблетку выпить забыла. Дерек для меня успокоительное достал. Хорошее. Муженек у меня заботливый.
     Сон вчерашний вспомнился, из головы не идет. Как шалава муженька моего целовала. Конечно же, это был Дерек. Из-за сна выглядел по-другому. Хм. Знакомое лицо у девки. А ведь я кроме работы мало где бываю. Сходить что ли в кадровый архив, в личных делах покопаться? Сунула папку под мышку и пошла. Кадровичку в коридоре встретила, кивнула ей, здороваясь. А она мимо проплыла. Лицо суровое. Что ж это я такая незаметная сегодня! Зато без лишних вопросов, и в архиве никого.
     Вытаскиваю ящики и папки перебираю, одну за другой. Чего ищу, сама не знаю. Все по датам да именам отсортировано. Если и встречала деваху в Бюро, разве ее здесь найдешь. Села я за стол кадровички, руки в волосы запустила. Довольно ерундой заниматься и пить тоже хватит. Подняла задницу, чтобы к себе топать, и тут взгляд на газетку упал. Вчерашняя. А вот это интересно.
     "Спасибо нашим спонсорам. Воспитательный центр благодарит Бюро за финансирование", - гласил заголовок. Воспитательный, как же. Принудительно-исправительный. Кирьку именно в этот центр поместили. Не знала, что заведение к Бюро отношение имеет. Слезы на глаза навернулись. Вытерла я их и на фотографию под заголовком уставилась. На ней начальство наше и Дерек в том числе. А вот еще одно фото. Дерек и директор центра. Руки жмут друг другу. В статье пишут, что Бюро год как заведением занимается. Это еще до того, как Кирьку туда определили. А муженек про центр никогда не упоминал.
     
     Кири не только по нотам играл, он музыку сочинял, импровизировал. Обучатель пояснил: талант у ребенка особый.
     Отправили ребенка на принудительное лечение. Строго с этим у нас, только намекни, доказательств не нужно. А после... Так и не знаю, что именно произошло. Нашли Кири в фонтане во дворе центра, с ножевыми ранами. Поздно нашли. То ли сам упал, то ли столкнули. Но в фонтан он еще живой попал. События тех дней до сих пор как в тумане. Помню, что дождь шел. Дождь. И сейчас дождь.
     
     В архиве не только личные дела хранились. Не поискать ли информацию по центру? Пошла я в соседний зал. Здесь порядок таков: документы нужно заказывать, их подготовят и выдадут.
     Архивист оказался занят, с теткой разговаривал. Тетка, недовольно брюзжа, толстым пальцем в бумажку тыкала. Меня даже не заметили, и дверь в зал открыта. Скользнула я тихонько внутрь. Архив большой. Ряды со стеллажами. Название центра известно, папка быстро отыскалась. И даже не папка, а целый ящик с разными бумагами. Здесь и финансы - отложила в сторону - и список сотрудников, курирующих заведение. Пробежала фамилии глазами, нашла Дерека. Тут из толщи бумаг листок выпал. Я наклонилась поднять, развернула, и перед глазами все поплыло. Пялюсь, а смысл в голове не укладывается. Копия заявления на Кирьку моего и подпись Дерека на ней. Не верю, что он такое подписал, не мог.
     "Замечен в недостойном поведении. Проявляет нездоровый интерес к представителям своего пола. Опасен. Нуждается в немедленной изоляции" Это Кирька-то?
     
     Очнулась я. Бумагу свернула и в карман сунула. Уходить нужно, пока никто не застукал. Взгляд за часы зацепился, на стене висели. Рабочий день закончился час назад. Как долго я в архиве провела? Куда теперь домой, с Дереком отношения выяснять, или в центр отправиться, может еще что-то накопаю?
     Дождь поутих, моросил немного. Выбралась из подземки. Иду и думаю, как внутрь попасть. Постояла у двери, присматриваясь. Охрана везде, не просочишься. Гляжу - машина к воротам подъехала и засигналила. Ворота медленно открылись. Пока охранник с водителем разговаривал, я тихонько проскочить успела. Зашла и вздохнула с облегчением. Не заметили.
     Внутри двор и здание полукругом, на окнах решетки. Посередине двора пруд заросший с фонтаном. Защемило в боку. Здесь Кири нашли. Подошла к дверям. Наудачу ручку подергала, и двери неожиданно открылись. Холл, а за ним лестница. Поднялась я на первый этаж. Коридор длинный. Двери, двери, в каждой окошечко с решеткой и номерок. Лечебное заведение называется! А вот то, что мне нужно. Комната с табличкой "регистратура". Зашла, как ни в чем не бывало, огляделась. Внутри деваха сидит, ногти полирует. Поднялась, посмотрела на меня и вышла, ничего не сказав. Я к стеллажам направилась. Порядок как в архиве нашем: по датам и именам разложено. Нашла я Кирькино дело. Фотографии мальчика моего и ножа. Того самого, что у меня за пазухой хранился. Выскочила из комнаты, бегу по коридору, реву. Навстречу докторша идет. В халатике белом и шапочке. Вспомнила я докторшу, она со мной беседовала после несчастья с Кири. Так это же шалава из моего сна! Влетела в нее на полном ходу, и словно током меня ударило. Живот скрутило, как вчера, после пойла. Согнулась в три погибели, и в глазах потемнело.
     
     Открываю глаза. В баре, сижу за стойкой, будто не уходила никуда. И рядом. Не мальчишка, нет. Мать Кирькина, певичка. Не изменилась совершенно. Молодая, тоненькая, глазастая. Смотрит на меня грустно-грустно.
     - Прости, - говорю, - не уберегла.
     Что-то тихо звякает: "динь". Я бросаю взгляд на часы. Одинадцать, и трещина по стеклу бежит. Вздрагиваю и отчего-то покрываюсь холодным потом. Смотрю за столиком соседним докторша из центра - шалава приснившаяся - с мужиком сидит, милуется. Лица не видно, мужик спиной ко мне сидит, но фигура знакома. Дерек? И тут меня осеняет. Дерек на Кирьку заявление написал, а докторша помогла, экспертизу липовую состряпала. Стоп, нож. Нож, которым Кирьку порезали, как он в футляр попал?
     Бросаюсь к столику. В этот момент Дерек из кармана коробочку достает и шалаве на палец кольцо надевает. При живой-то жене! Взвизгиваю я, подбегаю с криками и понимаю живот-то у нее круглый, в положении девица.
     Смотрят они на меня, в упор смотрят и не реагируют, словно не видят. Бросаюсь на Дерека с кулаками и сквозь него прохожу. Темнота. Прихожу в себя в туалете. Вроде как в баре, только грязнее обычного и на окне решетка. Стою, к двери прислонившись. На полу, в багровой луже, парнишка валяется с Кирькиными руками, и Дерек над ним, окровавленный нож держит.
     
     Мальчишка тронул меня за плечо.
     - Ты умер, - прошептала я.
     - Ты тоже, - улыбнулся. - Неужели не поняла? Травили тебя по чуть-чуть, таблетками докторскими. От нас обоих избавились.
     Он моргнул, тьма в глазах разошлась, и я увидела Кири своего. Уткнулась лицом ему в грудь, а плакать не получается. Не бывает у призраков слез.
     
     Для вендетты не существует срока давности. Это мне здесь пояснили. Жертва может отомстить своему убийце. В любой жизни, любым способом. Вечное право мести. И я им воспользуюсь. Дождусь подходящего момента. Мне некуда спешить. Впереди целая вечность.
  
  
     
   0x01 graphic
   16. Осипов В. Женькин шофёр
   30k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
      Женька ворвалась в мою жизнь внезапно и поселилась в ней практически навсегда. С первой нашей случайной встречи я почувствовал это странное притяжение к ней. Нет, не любовь; любовь - это что-то совсем другое, возвышенное и светлое, чистое и доброе. Мои чувства спутались в крепкие канаты из запахов и прикосновений, из взглядов и слов, из ненависти и страсти. Да, и из ненависти тоже; к ней, - за то, что связала меня этими незримыми прочными узлами; к себе, - за то, что попался в эти сети, как безвольный и обезумевший чудак. Мы познакомились во время слепого летнего ливня. Бывают такие неожиданные шквальные струи с неба в жаркий душный день, будто кто-то наверху перевернул огромную кадку с водой. Я, лихо прыгая через лужи и спасаясь от стихии, нырнул в свою припаркованную на обочине "бэху", сильно хлопнул дверью, смахнул крупные капли с лица и волос, и, переведя дух, повернул ключ зажигания. По стеклу весело заскользили "дворники" и сразу же открыли мне оживлённую картинку: в мою сторону по бордюру, размахивая руками и непослушным зонтиком, бежала соседка по подъезду, а за ней ещё кто-то. Я переклонился через рычаг стэптроника и приоткрыл правую дверь.
      - Ой, спасибки! Вы в сторону дома? - Соседка плюхнулась на сиденье, разбрызгивая вокруг себя целые ручьи. Заднюю дверь тоже открыли, и я через мгновение заметил в зеркале мокрые каштановые пряди, почти полностью закрывавшие лицо.
      - Это моя племянница, Евгения, - пояснила соседка. - Ничего, что мы к вам так нагло?
      - В такой ливень спасти девушек, - это просто святая обязанность каждого мужчины! - сострил я и посмотрел в зеркало заднего вида. Сквозь откинутую чёлку в меня полетела пара острых молний и тихий голос на заднем сиденье насмешливо добавил: "Особенно, когда у тебя новенькая семёрка". Рассекая потоки мутной воды, моя машина вырулила на проспект и осторожно покатилась в крайнем левом ряду. Дорога была почти пустой, большинство водителей пережидали ливень, прибившись к обочинам и парковочным карманам.
      - Женька вчера поступила в универ, и мы с матерью решили побаловать её обновками. Сестра на работе, вот я и взялась побродить с ней по бутикам.
      - Да? Поздравляю! - Я снова глянул в зеркало. - На какой факультет?
      - На юридический, - ответила соседка.
      - А почему сама студентка не рассказывает? - спросил я и поймал в зеркале рассерженный взгляд.
      - Стесняется, наверное, - снова ответила женщина, развернулась назад и обратилась уже к племяннице: - Это наш сосед по дому Владимир..., - она сделала паузу, пытаясь вспомнить отчество.
      - Просто Владимир, - поправил я и включил негромко музыку.
      - Это что, вибромассаж? - неожиданно раздался голос за моей спиной. В багажнике был вмонтирован мощный сабвуфер и плотные удары низких частот были особенно ощутимы на заднем сиденье.
      - Два в одном, - глупо пошутил я. - Не нравится? Могу выключить.
      - Наоборот, нравится! Я люблю ранний "Флойд"!
      Наверное, я бы удивился меньше, если бы она заговорила на китайском или превратилась в мотылька, а моё крайнее изумление, смешанное с восторгом, не так бы явно выдали округлившиеся глаза.
      - Её папочка был помешан на тяжёлом роке, - прокомментировала соседка. - Она его с пелёнок впитала. Как и запах травки...
      - Тёть Кать! - осекла родственницу Женька. Подъезжая к дому, я сделал небольшой вираж, объезжая огромную лужу, но более-менее сухого места так и не нашёл. Дождь прекратился так же быстро, как и начался, и большие капли, стекая с листьев и карнизов, уже радостно сверкали в ярких солнечных лучах. Соседка осторожно открыла дверь и поставила босоножки на островок асфальта, - дальше неминуемо нужно было идти через лужу. Я виновато обошёл машину и огляделся, но лучшего места для высадки пассажиров рядом не было. Женька проводила глазами балансирующую на тротуарной бровке тётку, пару раз таки оступившуюся в лужу по щиколотки, и звонко рассмеялась.
      - Ну, а что делать? - пожал я плечами, словно оправдываясь.
      - Ну, например, перенести меня на руках, - сказала девушка так просто и неожиданно, что я тут же молча подхватил её и понёс прямо к подъезду. Именно тогда я почувствовал тот особый магнетизм, исходивший от всего её тела, от цепких, но нежных рук, обвивших мою шею, от непосредственной, почти детской улыбки и пронзающего взгляда.
      Многие люди в общении пытаются смотреть на собеседника вскользь, или отводить глаза, рыскать ими по сторонам, что-то рассеяно искать. Женька не просто смотрела в упор, казалось, она с неподдельным интересом заглядывала тебе внутрь, в душу, в самые потаённые её уголки, и это не могло не волновать. Мне даже почудилось тогда, что она влюбилась в меня с первого взгляда! Много лет спустя я понял, что глупо ошибался: Женька просто любила изучать внутренний мир людей, а особенно интересных и состоявшихся мужчин. Примерно так понимающий толк в искусстве коллекционер с ребяческим любопытством разглядывает каждый новый экспонат своих пристрастий. Уже через неделю мы стали регулярно встречаться. Мне тогда было тридцать пять, Женьке - восемнадцать. Теперь я понимаю, что в тот момент восполнил сразу всех недостающих мужчин её жизни: отца, друга, сексуального наставника, спонсора. Но тогда был искренне уверен, что только одного, - любимого. Странное дело, но именно с появлением Женьки мне отчётливо показалось, что я, наконец, зажил полнокровно и осмысленно. Возникло ясное ощущение, что до этого я прозябал, как комнатное растение: проснулся, поел, пошевелил листочками навстречу солнечным зайчикам и опять тупо заснул. И только теперь я оживился, задвигался, задышал полной грудью. Мне теперь каждый новый день нужно было думать, где мы с Женькой встретимся, как проведём время и что наврать жене. Жизнь засверкала яркими красками внезапных перемен, романтичных свиданий и ежедневных доз адреналина. Я даже стал писать стихи! Неуклюжие, робкие, глупые и наивные, но такие прелестные в своём искреннем заблуждении. Первое отрезвление произошло в мой день рождения. Я, обычно собиравший в такие дни за домашним застольем шумную компанию близких друзей и родственников, разочаровал их всех заявлением, что буду отмечать эту дату с нужными людьми, и даже заказал для этого отдельный зал в элитном ресторане. Нужными людьми оказались мои деловые партнёры с эффектными дамами и, конечно же, она - Женька, которая грустно сообщила, что не может принять моего приглашения: ей нечего было надеть на такое важное мероприятие. Я тут же бросил все дела и отвёз её в модный магазин. Конечно, как я сразу не догадался? Моя девушка просто обязана выглядеть лучше всех! После этого случая оставлять в бутиках кругленькие суммы для обновления гардероба моей возлюбленной стало доброй традицией. Но какой-то первый червь сомнения уже стал подтачивать мои чувства: неужели она и вправду не пришла бы меня поздравить по причине обычных шмоток?
     
      Через пару месяцев мы с женой отправились на неделю в Венецию, и там я впервые сильно затосковал по Женьке. Восторг первых впечатлений от гондол в бирюзовых каналах и причудливых мостиков прошёл, меня уже не радовали знаменитые фрески Дворца Дожей и порхающие голуби на площади Сан-Марко. И только сумасшедшее шоу легендарных "Pink Floyd", правда уже без Уотерса, устроивших эффектную плавающую сцену прямо посреди лагуны, на несколько часов вернуло мне ощущение восторга и полноты жизни. "Это же наша с Женькой музыка! - пытался помешать мне внутренний голос. - Мы должны были разделить эту радость вместе с ней!". Я гнал от себя грустные мысли и, выбрасывая растопыренную ладонь над головой, в лучах разноцветных прожекторов и лазеров, вместе с толпой, запрудившей набережную, исступлённо рвал глотку, подпевая: "Money! It"s a crime"!
     
      На следующий день, гуляя уютными улочками, мы с женой забрели в ремесленный дворик и очутились в стеклодувной мастерской. На наших глазах жидкая бесформенная масса превращалась в утончённую вазу, по бокам которой мастер ловко разбрасывал разноцветные лепестки. Но больше всего меня поразили изделия из венецианского стекла: такие плотные тёмно-синие слитки с вкраплениями из голубых, бирюзовых, кремовых, красных звёздочек, сердечек и кружочков, - просто волшебство!
      Мы с интересом посетили ещё несколько магазинчиков и через пару кварталов сели перекусить в кафе, приютившемся прямо возле ступеней, ведущих к воде. Пока жена делала заказ, я показал ей знаками, что хочу купить газет, а сам, зайдя размеренным шагом за угол здания, стремглав помчался в стеклодувную мастерскую. Там я купил небольшую безделицу из венецианского стекла в виде кулона с дырочкой и, словно опытный подпольщик, сунул её глубоко в карман джинсов.
     
      Несколько лет спустя, во время нашей очередной затянувшейся ссоры, Женька заложила этот венецианский кулончик в ломбард, да так и не выкупила его... Но тогда, по возвращении из Италии, я на крыльях любви летел на свидание со своей принцессой, предвкушая бурю восторга от подарочного сюрприза, преодолевшего границы и таможни в потаённом местечке моих штанов.
      - А жене ты такой же купил? - спокойно отреагировала принцесса.
      - Нет, вообще ничего не купил, - обиделся я.
      - Но к нему же ещё и цепочку надо, - справедливо заметила Женька.
      - Конечно! Какую ты хочешь?
      - Сюда подойдёт только белое золото.
      - Хорошо, завтра поедем в ювелирный.
      - А почему не сегодня?
      - А сегодня я хочу тебя съесть!
     
      Прошло ещё пару недель, и однажды моя возлюбленная на очередном свидании в гостиничном номере решительно отстранилась от моего поцелуя и посмотрела на меня странно, глазами полными слёз.
      - Ты не любишь меня!
      - Чего ты так решила? - насторожился я.
      - Как ты можешь после наших встреч возвращаться домой и спать с женой? Ты же ласкаешь её? Целуешь!
      - Нет, мы просто спим рядом! - заверил я, лихорадочно вспоминая, когда же у меня был последний супружеский секс.
      - Не ври!
      - Не вру! - ещё более уверенно выкрикнул я, так и не вспомнив про секс с женой, и попытался снова обнять Женьку. Но она опять увернулась.
      - Я так больше не могу! Мы должны расстаться!
      - Но почему?
      - Ты рвёшь мне сердце! Я не хочу ни с кем тебя делить! Я не хочу спать одна и рыдать в подушку! Ты это понимаешь?! - И она обняла меня крепко и действительно разрыдалась.
     
      Ещё через неделю я выступил перед женой с пространным монологом о необходимости пожить отдельно, забрал кое-что из одежды, музыкальный центр с дисками, свой любимый телескоп, чтобы романтическими вечерами любоваться с милой далёкими планетами, и перевёз весь этот нехитрый скарб на съёмную квартиру. Там я решил начать вить новое уютное гнёздышко, наполненное любовью и радостью бесконечных часов, не омрачаемых разлуками. Однако быстро выяснилось, что радость свиданий это одно, а ежедневные бытовые мелочи и совместное ведение хозяйства - совсем другое. Женька оказалась из той редкой породы девушек, которые созданы исключительно для любви. Простые для сотен других женщин задачки, как то: сварить суп или выгладить сорочку, моей возлюбленной давались с неимоверными усилиями и всегда требовали моего конечного вмешательства, - то ли долить кипятка в разбухший до размеров кастрюли рис, то ли догладить воротник. Но эти бытовые сражения легко и весело преодолевались и так же быстро забывались, часто превращаясь по ходу в забавные развлечения. Страшнее оказалось другое: между нами стали вспыхивать настоящие войны по любым мелочам, а чаще всего - из-за моих встреч с сыном.
      - Ты не доложен заходить к ней в квартиру! - требовала Женька. - Оставляй ребёнка возле подъезда!
      - Но я купил им продукты, и просто помог занести, - оправдывался я.
      - Отдавай деньги и всё! Пусть сама покупает и носит! И я звонила тебе два раза! Ты был у неё!
      - Да, она мне кофе сварила. Не мог же я за секунду его выпить?
      - Да?! Что ещё она тебе сделала по старой памяти?!
     
      После таких раздоров Женька могла не подпускать меня к себе по нескольку дней, требуя клятвенных заверений и бесконечных извинений. Бывало даже, я забывал, за что именно должен просить прощения и просил за всё сразу. В общем, через три месяца такой нескучной жизни я однажды появился на пороге своей бывшей квартиры с дурацким телескопом под мышкой, в который нам с Женькой так и не удалось ни разу взглянуть, то из-за облаков на небе, то по какой-то другой причине, но чаще - из-за грозовых туч наших ссор. Жена тогда попросила, чтобы я говорил все слова, которые хочу ей сказать, обязательно в присутствии сына. Такого я не ожидал и, произнося несвязные жалобные фразы с понурой головой, глотал окончания от сильной сухости во рту...
     
      С Женькой мы случайно увиделись через полгода. Она сидела с подружкой в летнем кафе и что-то пила через трубочку. Я робко поздоровался и подсел к ним за столик.
      - Закажешь нам ещё мартини? - как ни в чём не бывало, спросила Женька.
      - Мне с грейпфрутовым соком и льдом, - уточнила подружка.
      Я сделал жест официанту, не сводя жадных глаз с загоревшего Женькиного лица.
      - Что, изменилась? - заметила она моё пристальное внимание.
      - Посвежела, похорошела, - честно сказал я, любуясь её короткой стрижкой с озорной чёлкой.
      - Вот видишь, расставание пошло нам на пользу! Ты тоже подобрел, поправился. Котлетками кормят? - съязвила Женька.
      "Значит - не равнодушна!" - прошептал мне обнадёживающе внутренний голос.
     
      Мы снова стали встречаться. Сначала изредка, потом чаще, а через время уже на полную катушку, - с ночными клубными загулами, внезапными поездками на море, и даже на безвизовые заграничные курорты. Один раз мы прокатились на моей машине почти через всю Европу и ещё неделю загорали на Адриатике. Догадывалась ли о новом витке моего романа жена? Я думаю, догадывалась. Но, как всякая мудрая женщина, - не подавала виду. К тому же наши отношения после моего позорного возвращения стали прохладными и скорее формальными; основной целью нашей совместной жизни теперь стало воспитание сына и ведение домашнего хозяйства, - мы продали квартиру и приобрели красивую загородную усадьбу возле озера.
     
      Однажды кто-то из друзей рассказал, как видел мою Женьку в каком-то ночном клубе среди нерусских парней. С одним из них она прилюдно зажималась и лобызалась. Почему-то именно то, что парень был каких-то восточных или кавказских кровей, меня задело больнее всего. Теперь уже я устроил Женьке бурную сцену ревности во время очередного свидания. Её это только раззадорило.
      - Ты что, всё ещё любишь меня? - смеялась она, заглядывая мне в глаза. - Вот, если бросишь жену, я буду только твоей! Клянусь! А так, извини-подвинься!
      Я слишком хорошо помнил эксперимент по созданию новой семейной ячейки и твёрдо вынес для себя главный урок: первая жена должна оставаться всегда и единственной, как мать, как родина, какими бы чарующими и привлекательными не казались любые другие заманчивые варианты. Поэтому я отшучивался:
      - А ты уже научилась гладить рубашки?
      - Не маленький! Мог бы и сам погладить! - парировала Женька.
      - Вот видишь!
      - Сам видишь!
      Её слово в каждом диалоге всегда должно было быть последним. О чём бы мы ни рассуждали, о чём бы ни спорили, но каждый раз последние слова должна была произнести только она, - как будто для неё было принципиальным жирную точку поставить и закрепить своё превосходство.
     
      Я трезво отдавал себе отчёт в том, что любая моя попытка жить вместе с такой девушкой рано или поздно превратится в кошмар, но и бросить совсем Женьку не мог. Она стала наркотиком для меня. Я и дня не мог прожить без мыслей о ней, без её голоса, смеха, взгляда, запаха кожи. Она, похоже, это чувствовала и стала всячески меня дразнить и наказывать, вызывая приливы бессильной злобы и ревности. Могла, например, появиться в каком-нибудь людном месте, где часто бывали мои друзья и знакомые, и начать вести себя, как последняя шлюха, цепляясь ко всем мужикам. Могла просто в стельку напиться, чтобы потом какой-нибудь незнакомец, а порой и несколько похотливых животных, волокли её из питейного заведения к себе в машину. Мне частенько рассказывали подобные истории. Но что я мог поделать?
     
      Прошло ещё несколько лет и наши отношения с Женькой перешли в ровную предсказуемую фазу. Теперь мы встречались реже, в основном, когда этого хотела она, сама мне звонила, обычно зарёванная, а порой наоборот, навеселе, но почти всегда - на грани очередного нервного срыва.
      - Погуляем? - звучал один и тот же вопрос вместо приветствия. Я бросал дела и мчался к ней в любой конец города и в любую погоду, забирать из какого-нибудь бара или клуба, оплачивая счета, или отбивая от липких ухажёров. Потом, как правило, я полночи слушал её истерики и претензии, что это я во всём виноват, и это из-за меня она не может больше ни с кем сойтись. В награду за своё терпение я обычно получал её тело, часто настолько уставшее и сонное, что до секса даже не доходило. Утром, после таких ночей, она удивлялась:
      - Что-то я не вижу разбросанных презиков! У нас что, ничего не было?
      Как же ничего? Как же ничего, если я наслаждался её запахом, прикосновениями к её бархатистой коже, ко всем заветным местечкам на таком знакомом, практически родном теле, и мог снова безмятежно задремать на её удобной, как специально для моей головы устроенной, ложбинке между плечом и грудью?
     
      Женька пропала из моей жизни так же внезапно, как и появилась. Никто не знал, куда она делась и только мать её что-то скрывала, отвечала на мои расспросы уклончиво, и это давало мне возможность надеяться, что её дочь жива и здорова, только уехала куда-нибудь далеко или вышла замуж. В конце концов, так и оказалось. Я подкараулил как-то Женькину тётку, которой, собственно, и обязан был своим странным счастьем, и после моего продолжительного натиска та раскололась: Женька, оказалось, познакомилась с каким-то итальянцем русского происхождения, вышла за него и теперь уже больше года живёт в Италии. Даже ребёночка ему родила. Во как!
      - Когда родила?! - в припадке глупой ревности пытал я бывшую соседку.
      - Месяц назад родила! Не переживай, не ты папашка!
     
      Несколько лет я не получал никаких сведений о Женькиной судьбе и уже потихоньку успокоился, остыл и всё реже вспоминал её. К тому же мои дела в бизнесе пошли неважно, я почти полностью потерял коммерческий нюх и азарт, убытки стали накрывать почти все мои новые проекты и вялые шевеления. В такой ситуации пришлось потратить немало усилий, чтобы хоть как-то остаться на плаву и не разориться. Впервые за долгие годы я стал экономить на себе, вспомнив старую поговорку всех неудачников: сэкономленные деньги - заработанные деньги. Когда я сорил деньгами, не считая их и не торгуясь, прибыль сама легко плыла мне в руки. Как только стал относиться к деньгам бережно и аккуратно, удача отвернулась и выяснилось, что лучше всего у меня получается "зарабатывать" путём скупой экономии. Я продал "бэху", обслуживание которой стало влетать в копеечку, и пересел на более свежий, но не такой престижный и навороченный "Passat" с механической коробкой. Всех сотрудников, кроме бухгалтера и юриста, уволил, а чудом оставшийся в моей собственности офис, после всех передряг, сдал в аренду более удачливым и активным бизнесменам. Пусть другие рискуют, продают, покупают, крутятся, вертятся, а мне и арендной платы на скромную жизнь хватит, - решил я. Вроде как вышел на пенсию досрочно. А что, военные же уходят в сорок пять? Я тоже в некотором роде воевал, только на бизнес-фронтах, - утешал я себя. Бывает и хуже...
     
      И вот однажды, во время уже привычного утреннего теста на сахар домашним глюкометром, мой мобильник вместе с зуммером высветил странный незнакомый номер. Предчувствие не подвело меня.
      - Алло! Как дела? - услышал я совсем рядом такой знакомый весёлый голос.
      - Привет! Ты откуда звонишь в такую рань?
      - Я у мамы в гостях. Днём буду в городе. Хочешь, увидимся?
      - Хочу!
      - Я наберу. Чао!
      - Чао-какао, - рассеянно ответил я трубке уже после гудка и перевёл взгляд на дисплей медицинского прибора: тревожная цифра "10,5" показалась мне радостно подмигивающей.
     
      - Зачем же ты, Володя, на батон масло мажешь? Да ещё и толстый кусок сыра сверху прилепил? - заботливо покачала головой жена. - Взял бы к чаю галетное печенье на фруктозе! Сколько у тебя сегодня?
      - Десять и пять, - пробубнил я, запихиваясь бутербродом.
      - Ну вот! Опять! Я же тебе говорила! Какие булки с маслом?
      - Зайка, я убегаю на встречу! Когда вернусь, - не знаю. Созвонимся!
      - Давай, я заверну тебе говяжий язычок и кусочек чёрного хлеба!
      - В другой раз! Всё, я убежал! Чао!
      - Что это ещё за "чао"?
      - В смысле, пока...
     
      Я припарковался на центральной площади, купил в цветочном магазине букет тёмно-пурпурных роз и сидел в предвкушении волнующего свидания с распахнутыми дверями, из которых на прохожих выливались жалобные стоны с придыханиями Дэвида Ковердэйла, поющего о печальной судьбе "Солдата Фортуны". Как она теперь выглядит? - думал я. Часто ли вспоминает меня? А вдруг не смогла жить без меня на чужбине и хочет вернуться? Готов ли буду я бросить всё и начать сначала? С чужим ребёнком?! Даже не знаю...
      Я уже переслушал три концерта "Deep-Purple" и решил, что моя наивная затея с намёком на совпадение цвета роз и названия группы, которую Женька тоже обожала, не такая уж и тонкая, поменял диск и загрустил под роскошную флойдовскую "Shine On You Crazy Diamond".
      Звонка от милой всё не было. Я уныло вертел в руках мобильник, изучая на экране загадочный номер, словно пытаясь разгадать скрытый смысл или тайный посыл в простом сочетании цифр.
     
      - Ну конечно! Кто же ещё может слушать "Pink Floyd" на полную громкость в самом центре города? - ворвался вдруг, как вихрь, в салон моего автомобиля звонкий Женькин голос.
      Я неуклюже, зацепив туфлей обшивку двери, выбрался из машины и нос к носу очутился рядом с широко улыбавшейся эффектной женщиной в какой-то невероятной яркой блузке с глубоким вырезом.
      - Как ты меня нашла? Почему не позвонила?
      - Я уже хотела тебя набирать, когда услышала музыку. Почему-то сразу подумала, что это ты!
      Мы чмокнулись в щёчки, - то ли на европейский манер, то ли по приятельски, не знаю. Женька расцвела, похорошела, это было заметно сразу. Есть определённый тип женской красоты, который с возрастом только подчёркивается, полнее раскрывается и начинает сиять неуловимыми зрелыми красками. Я нырнул в машину за букетом.
      - Это тебе!
      - Мило, - она глубоко вдохнула аромат бутонов.
      - Поедем куда-нибудь? - предложил я, подстёгиваемый вновь вспыхнувшими чувствами.
      - Куда?
      - На голубых озёрах построили шикарный кемпинг...
      - Вов, послушай, я замужем, - перебила меня Женька и улыбка сошла с её лица. - Я просто хотела тебя увидеть. Спросить, как ты, как твоя семья? А, кстати, что это у тебя за новая железяка невнятного цвета? Куда подевалась твоя знаменитая чёрная "бэха"?
      - Махнул не глядя! - попытался я отшутиться.
      - Зря, у меня с ней столько воспоминаний... Помнишь, как мы на ней колесили по Хорватии? Конечно, я всё помнил. Каждый день помнил! Только спустя много лет осознал я, как был тогда счастлив. Человек зачастую с большим опозданием понимает, что многие, по-настоящему счастливые мгновения своей жизни, которые воспринимались обычной радостью или простым удовольствием, прошли, промелькнули и уже никогда не вернутся. Примерно так я безмерно был счастлив, когда бежал домой со школы с первой пятёркой в тетрадке по письму, или когда старшая вожатая повязала мне алый галстук на шее, а я отсалютовал ей крепко сжатой ладонью: всегда готов! Так же, спустя годы я ощутил, как божественно счастлив был с Женькой в том путешествии по Европе. Нам тогда казалось, что весь мир с его самыми красивыми уголками и лучезарным солнцем, и кристальной солёной водой, и пальмами на набережных, и вершинами гор вдалеке, - весь мир принадлежал только нам, двоим. Мы тогда, не вылезая из машины, переправились на пароме на большой остров Хвар в Адриатике и сняли апартаменты прямо у живописной лагуны. Вечерами мы любили сидеть за бутылочкой ореховки на просторной веранде и любоваться огромным раскалённым солнечным диском, величаво опускавшемся между двух маленьких островков за морской горизонт. Как-то мы взяли напрокат катамаран и поплыли к тем симпатичным островкам. На пляже одного из них развлекалась компания ребят, похоже итальяшек. Они пригласили нас играть в волейбол, заигрывали с Женькой, наперебой катали её с сумасшедшими брызгами виражей на скутерах, а, когда стемнело, угощали нас скумбрией на углях, такой непривычно мелкой, но очень вкусной, почти сладкой. Замечательный выдался денёчек!
     
      - Отлично помню! - сказал я. - А ты помнишь, как за тобой по горячему песку наперегонки бегали какие-то смуглые юнцы на острове? Мне тогда смешно было, я один был в плавках, а они все в шортах... Там ещё один забавный такой малый был, колченогий, всё на ломаном русском пытался с тобой общаться...
      И тут я осёкся. Глупая догадка скользнула в моём мозгу. Нет, этого просто не может быть! Только не это! Не могла же она уже тогда...
      - Да, Вов, ты правильно подумал. Серж тогда на ревущем водном мотоцикле кричал мне на ухо свой Е-мэйл, требовал, чтобы я запоминала и повторяла, иначе грозился катать до изнеможения.
      - И ты...
      - Пришлось запомнить. А потом, когда ты в очередной раз послал меня, я ему написала пару строк.
      - И что? - я задал глупый вопрос в надежде, что всё не так, как подумал.
      - И теперь мы навеки вместе. У нас подрастает сын, и я счастлива. Спасибо тебе, Вов! Если бы не ты, я бы не встретила свою судьбу. Это тебе я обязана своим счастьем! - И Женька снова расцвела той очаровательной улыбкой, которая, как мне казалось, должна была принадлежать только мне, и больше - никому. Хотя тут же мне почудилось, что в уголках её глаз заблестели слезинки. Какая судьба?! Какое счастье с этим чернявым кривоногим пигмеем?!
      Трудно передать переполнившую меня через край бурю эмоций от всего услышанного. Я привык стойко держать крутые удары судьбы, и даже когда на моих запястьях смыкались наручники или в моё лицо направляли дуло пистолета, держался гораздо уверенней и твёрже, чем в эти минуты Женькиного откровения. Приступ бессильной злобы, перемешанной с жаждой мщения, внезапно накатил на меня багровой волной, и я крепко схватил эту красивую горделивую женщину чуть повыше локтя.
      - Поедем со мной! Прошу тебя! Умоляю! Я люблю тебя, Женька! Слышишь?! Люблю!!!
      - Мне больно, - тихо сказала она, высвобождая руку.
      - Прости, - опомнился я и трепетно защебетал: - Чего же мы здесь стоим? У всех на виду! Поехали куда-нибудь в тихое местечко! Посидим, выпьем, поболтаем! А, Жень?
      - Я вообще-то к тётке собиралась ехать. Думала, подвезёшь, по старой дружбе. Но я и такси могу взять, если тебе неудобно. - Женька оглянулась по сторонам.
      - Ты что?! Какое такси? Садись! Конечно, подброшу! Какие вопросы! - засуетился я, в надежде продолжить уговоры в машине. Сеньора поднесла букет к лицу, блаженно понюхала каждый бутон тёмно-пурпурных, почти чёрных роз, и нерешительно прошла к пассажирской двери.
      - Жень, ты меня прости, что сделал тебе больно, - лепетал я уже в салоне автомобиля. - Просто так сильно соскучился по тебе! Так сильно захотел тебя! Да и бог с ним, с твоим замужеством! Как там бог на итальянском? Дио, кажется? Или Дио - это дьявол? Не важно! Помнишь был певец такой в "Rainbow"? Умер уже. Не знала? Да, время никого не щадит, хоть богом назовись, хоть чёртом. Жень, если честно, то я рад, если ты со своим... Сержем счастлива! Честно рад! Поверь! Но, что нам мешает просто так, чуть-чуть, побыть вместе, вспомнить старые денёчки? А? Жень!
      - Вов, я замужем и люблю своего мужа. - Она повернула голову в мою сторону и рассматривала меня, как показалось, с искренним сожалением. - Если по-настоящему любишь человека и счастлив с ним, то нет никакой нужды искать приключений на стороне. Не уверена, что ты меня понимаешь, но это так. Поверь! Я сама это только недавно поняла. Просто прилетела проведать маму, сходить на могилу отца. Ну и тебя захотелось увидеть. Честно, сильно захотелось! Увидела и всё, я спокойна за тебя. Рада, что у тебя всё по-прежнему.
     
      Я отрешённо следил за перестроением потока машин, за переключением светофоров, за бросавшимися под колёса пешеходами.
      Женькины слова резали душу, стучали по вискам и кололи в самое сердце.
      В какой-то момент показалось, что нелепо гремит и гудит выхлопная, - нужно будет на станцию заскочить, заварить трещину или дыру.
      Интересно, а Женька там сама за рулём ездит?
      Я хотел, но не мог посмотреть на неё.
      Кем только я не чувствовал себя в прежние годы рядом с ней: любовником, мужем, спонсором, учителем, папочкой, другом, и даже врагом!
      Но лишь сейчас впервые почувствовал себя Женькиным шофёром.
      Просто шофёром...
  
  
   0x01 graphic
   17. Цокота О.П. Всего несколько строк
   16k   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
 
      Мария Изабель стиснула тонкие, унизанные кольцами пальцы и подняла полные тоски глаза на своего дядюшку:
      - Я вас не понимаю, дон Руис...
      Дон Руис Мануэль Гонзало де ла Седа недовольно поморщился. Он испытывал неловкость перед этой юной вдовой, неправдоподобно далекой от грязи бренного мира. В который раз возникло сомнение, правильно ли растить девочек из аристократических семей столь чистыми и невинными под бдительным оком монастырских воспитательниц. Ведь впоследствии они не в состоянии противостоять житейским бурям.
      - Моя дорогая, к сожалению, твой покойный супруг оставил свои дела в достаточно запутанном состоянии. Не хватает многих важных бумаг. Например, утрачены те, которые подтверждают право вашей семьи на это имение. Очень серьезное упущение. Ибо сейчас на эту землю и замок претендует одна весьма одиозная особа - Эсперанца Гарсия Де Аранда.
      - Но каким образом... Она не принадлежит к роду...
      - Марибель! - резко прервал ее дядя, употребляя домашнее детское сокращение ее имени, - тебе пора уже стать взрослой. Все знатные семейства Испании, так или иначе, связаны между собою. Де Аранда всегда найдет обоснование своим претензиям. Беда в том, что у этой дамы с тобою особые счеты. Да, да, не удивляйся. Мне не пристало рассказывать тебе об этом, но ты - сирота и выросла под моей опекой. То, что происходит, может оставить без средств к существованию не только тебя, но и твоего маленького сына. И мне это отнюдь не безразлично.
      Так вот, эта сомнительная дама была любовницей твоего легкомысленного мужа . Она весьма болезненно восприняла его женитьбу на тебе. У меня даже возникло подозрение,что именно она похитила у дона Франциско эти документы, когда их роман шел на убыль. Может быть, эта особа таким образом собиралась отомстить ему или же намеревалась вернуть его себе под угрозой разорения.
      - Однако неужели кто-то прислушается к женщине со столь сомнительной репутацией? - щеки Марии Изабель пылали от стыда и гнева.
      Дон Руис пожал плечами:
      - К сожалению, в наше время репутация зависит не столько от поведения, сколько от умения...- он замялся, подыскивая нужные слова, - от умения заводить высоких покровителей. Нынче эта дама - фаворитка первого министра Манрике де Лара. Этот господин имеет колоссальное влияние на короля.
      - Что же мне делать? Нет, я вам не верю, дядюшка! Дон Франциско, мой муж, не мог вести себя подобным образом!
      Ее детское нежелание принимать действительность взбесило экспрессивного дона де ла Седа, он даже топнул ногой:
      - Девочка моя! Да не будь же наивной до глупости. Даже в вашем имении бегают бастарды твоего дражайшего супруга. Посмотри только на маленького Пако швеи Кончиты, вылитый портрет достойнейшего Франциско! - слезы, хлынувшие из глаз племянницы, прервали излияния дядюшки, он сердито засопел и добавил уже тише, - тебе необходимо ехать ко двору, просить аудиенции у короля. Ты так хороша и чиста, что, возможно, растопишь его сердце и вызовешь сочувствие.
      Знаю, почти наверняка, вряд ли из этой затеи что-либо получится. Манрике де Лара сделает все, чтобы не допустить тебя к королю, но я безрезультатно испробовал все иные средства. Это последний шанс.
      Молодая женщина совершенно бестактно отвернулась от дядюшки, отошла к окну и долго молчала. Ее опекун кашлянул, прерывая затянувшуюся паузу. Марибель обернулась. Бледное лицо было замкнутым и отстраненным. Внезапно она спросила:
      - Будьте добры, дон Руис, расскажите, что представляет собою этот человек, Манрике де Лара.
      В гардеробной пахло раскаленным металлом. Кончита плоила белый воротник, разогревая щипцы на синеватом пламени маленькой треноги, стоявшей рядом с огромным заваленным одеждой столом. Ее сынишка играл лоскутками в углу комнаты. Он поднял темно-синие глаза на вошедшую синьору. И Мария Изабель впервые внимательно посмотрела на него. Сомнений не было, маленький Пако походил на покойного дона Франциско еще более, чем ее собственный сын.
      Марибель перевела взгляд на Кончу. Казалось, та понимала, что твориться в сердце госпожи. Швея была рослой ладной и очень красивой женщиной. Ее пышный бюст вызвал у Марии Изабель невольную зависть. Она вдруг остро ощутила, насколько непривлекательной должна казаться мужчинам ее собственная плоская грудь, которую по обычаю знати с детства стягивали корсетом со свинцовыми пластинками. Полагалось, что высокородной синьоре не пристало выглядеть, словно кормилица из простонародья.
      Ударило в нос горелым. Кончита вскрикнула, во время их бессловесного поединка взглядами на белом полотне воротника проступила желтая полоска прожженной ткани.
      Госпожа махнула рукой:
      - Оставь, это сейчас совершенно неважно. Мне надо поговорить с тобою, - она нахмурилась и, чуть запнувшись, продолжила, - надо посоветоваться с тобою. Речь идет о будущем наших детей.
      ...............................................................................
      Дон Руис, обычно осанистый и горделивый, внезапно стал поникшим и сгорбленным. Он перекрестил племянницу и поцеловал ее в лоб:
      - Ты не вполне откровенна со мной, Марибель. Боюсь, на уме у тебя нечто более отчаянное, чем то, что я советую. Прошу тебя, не урони свою честь.
      Он ожидал вспышки, но Мария Изабель лишь улыбнулась:
      - Ах, дядюшка, вы так меня воспитали, что при всем желании, я не смогу переступить определенную черту.
      - Ну, что ж! Дай Бог тебе удачи, - почтенный сеньор перевел печальный взгляд на служанку, хлопотавшую над багажом:
      - Конча! Береги свою госпожу!
      Карета тронулась в путь. Замок скрылся из глаз. А женщины все молчали. Наконец госпожа обронила:
      - У нас непременно все должно получиться.
      - У вас непременно все получится, донна Марибель, - с непривычной твердостью в голосе ответила Кончита. То, что столь знатная сеньора снизошла до откровенного разговора с нею, прислугой, нисколько не уронило авторитет госпожи в глазах служанки. Напротив, она была потрясена силой духа и ясностью ума донны Марии.
      Швея понимала, что далеко не каждая благородная дама одобрит ее внебрачного ребенка. И бывшая любовница дона Франциско, весьма возможно, действительно отнесется к нему гораздо хуже, чем эта милосердная вдова. Кончита была преисполнена благодарности к своей сеньоре и дала мысленный обет служить ей верой и правдой, что бы ни сулило им будущее.
      А Марибель, трясясь на жестких кожаных подушках, время от времени невольно прикасалась кончиками пальцев к груди. Но, даже не нащупывая листок бумаги, спрятанный за корсажем, она все время ощущала его прикосновение к коже. И так же все время перед ее глазами стояли пахнувшие духами листы тонкой шелковистой бумаги, исписанной небрежными прыгающими строками. Такая манера письма не пристала благородной даме, как не пристали и те бесстыдные излияния, что буквально обожгли душу воспитанной в строгих правилах Марии Изабель. Вероятно, именно непристойное поведение той женщин вызвало у дона Франциско отвращение к ней. Поэтому, оставив пылкую любовницу, он и женился на скромной добродетельной девушке.
      Юная вдова скосила глаза на свою полногрудую служанку и несколько усомнилась в своих умозаключениях. Она посмотрела в окно, за которым в розовой дымке плыли очертания гор, попыталась отрешиться от омерзительного содержания этих скабрезных посланий, но ничего не получалось. Перед нею словно пылали слова:
      "Мой дорогой, даже здесь, вдали от тебя, в холодном и пышном Мадриде меня преследует божественный запах твоего сильного тела...". На этом бесстыдница оборвала свое послание. Она даже не поставила подпись, лишь нарисовала нелепое сердечко и многообещающе раскрытый веер. А широкая полоска чистого листа под этими символами страсти, казалось, таила тайну невысказанного и оттого еще более постыдного.
      ... Дон Манрике де Лара с самого утра находился в приподнятом настроении. Молоденькая вдова, принадлежащая к одной из самых родовитых и гордых семей Испании, безусловно, прибыла ко двору в попытке получить аудиенцию у монарха и попытаться отстоять свои права на имение. Разумеется, ей прежде всего пришлось обратиться к нему, первому министру, всесильному фавориту короля. Что ж, по слухам, девчонка из провинции необыкновенно скромна и хороша собою. Де Лара предвкушал отличную забаву. Он любил и умел куражиться над зависящими от него людьми. Именно поэтому и предоставил просительнице личную аудиенцию, дающую ему весьма обширную свободу действий.
      Стройная молодая дама в черном платье, появившаяся в дверном проеме, заставила его изумленно приподнять брови. Красота Марии Изабель действительно поражала. Особенно пленительным было сочетание строгого нежного лица, еще не утратившего детской округлости, и точеной фигуры с тонкой талией и великолепным бюстом. Юная вдова совершенно не походила на плоскогрудых аристократок, толпившихся во дворце.
      Дон де Лара почувствовал приятное томление:
      - Рад приветствовать прекрасную донну. Жаль, что ваш опекун, а затем и ваш супруг так долго скрывали такую красоту в глуши. Ваше место, благородная сеньора, бесспорно, именно здесь, в Мадриде, где высший свет сможет любоваться несравненным обликом...
      Юная вдова подняла на него огромные серые глаза и неожиданно смело встретила похотливый взгляд всесильного фаворита:
      - Мое предназначение блюсти свою честь и смиренно следовать воле главы семейства. Нынче же, когда я утратила горячо любимого мужа, мое желание быть подле сына, а не развлекаться на придворных балах, - она гордо вскинула голову и сделала негодующий жест.
      Внезапно шов на закрывавшем половину кисти рукаве лопнул, обнажив тонкую полоску белоснежного запястья. Фаворит насмешливо протянул:
      - Ах, донна де Мендоса, ваши финансовые дела, очевидно, в ужасном состоянии, если даже придворное платье вам сшили гнилыми нитками.
      Пунцовая краска стыда залила бледное личико, на котором блеснули слезы. Но Мария Изабель не потупилась. Ее холодный надменный взгляд завораживал и смущал циничного царедворца не менее, чем высокая грудь и мельком увиденная полоска белой кожи. Мелодичный голос лишь слегка дрогнул, когда она высокомерно ответила:
      - Не думаю, что вас действительно интересует мое бедственное положение. Иначе вы вряд ли поддержали бы безосновательные претензии бесчестной доны Эсперанцы де Аранда на родовое имение моего покойного супруга!
      Дерзость этой девчонки в первую минуту даже обескуражила прожженного интригана. Он нахмурился и сухо процедил:
      - Очевидно ваш опекун не сумел дать вам надлежащее воспитание и привить приличные манеры. Вы совершенно не умеете вести себя в общества, донна де Мендоса. Я делаю скидку на ваш юный возраст и на то, что вы выросли в провинции. Но если вы еще раз позволите себе столь недостойные высказывания в адрес благородной дамы, то вам придется об этом пожалеть. Итак, с какою целью вы испросили аудиенцию?
      Слабая чуть ироничная улыбка скользнула по губам Марии Изабель:
      - Дон Манрике де Лара! К чему нам притворяться. Вам прекрасно известна моя цель. Но ваша благосклонность к некой особе заставляет вас, вопреки всему, стоять на страже именно ее интересов.- Юная женщина увидела, что всесильный министр потянулся к колокольчику, дабы вызвать слугу и выпроводить ее за дверь. Поэтому она с царственной уверенностью подняла руку, останавливая его. - Погодите, дон де Лара. У меня есть основания отзываться о донне де Аранда именно так, как я отзываюсь.
      Разбирая личную корреспонденцию моего покойного супруга, мне, к великому моему стыду, пришлось прочесть несколько писем, которые благородной сеньоре читать не пристало. В одном из них говорится и о вас. Вот оно! Прочтите и сожгите. Ибо мне оно жжет руки и сердце.
      Невзирая на злость, кипевшую в нем, дон Манрике был заинтригован. Сохраняя чопорное выражение лица, он взял несколько листков шелковистой бумаги из тонких пальчиков своенравной гордячки. Просматривая, вначале слегка поджал губы, затем резко поднял голову и впился взглядом в ясные серые глаза. В них он прочел боль, отчаянье и сострадание. И, как ни странно, сочувствие этой странной, не подчиняющейся этикету девочки не оскорбило и не унизило его.
      Царедворец глубоко вздохнул, с усилием выдохнул воздух, протянул листки к подсвечнику. Серые хлопья пепла упали на драгоценную инкрустацию столешницы:
      - Вы свободны, благородная донна, - бесстрастным ровным голосом обронил де Лара.
      Мария Изабель молча направилась к двери. Она уже коснулась позолоченной ручки, когда фаворит промолвил:
      - Полагаю, ваши права будут подтверждены, но мне хотелось бы знать, видел ли еще кто-либо это письмо?
      - Перед Господом нашим, честью своей и жизнью сына клянусь, я не показала его ни одной живой душе!
      Столько страстной искренности прозвучало в звонком чистом голосе, что бывалый прожженный интриган безоговорочно поверил молодой сеньоре де Мендоса.
      Дорожный экипаж выехал из столицы на рассвете. Розовый свет утренней зари окрасил темное небо, щебет птиц заполонил окрестности. И Кончита невольно начала напевать игривую песенку. Душа Марибель тоже пела, звенела от радости. Сеньора подхватила веселую мелодию. Служанка с удовольствием смотрела на озорное личико госпожи:
      - Вот видите, все получилось, как вы и задумали. И, осмелюсь сказать вам, платье с подставной грудью вам очень-очень идет. Надевайте его почаще.
      - И моего милого дядюшку хватит удар, - рассмеялась Мария Изабель. - Ну уж нет, я слишком люблю дона де Ла Седа и слишком дорожу его здоровьем. А он слишком дорожит нашей честью. Впрочем... впрочем... - она лукаво блеснула глазами, - возможно, будут случаи, когда мне действительно еще понадобится этот исключительный наряд.
      Кстати, Конча, твоя задумка с рукавом тоже сыграла свою роль. Никогда не предполагала, что кусочек обнаженного запястья может так смутить взрослого мужчину.
      - Смотря какого запястья, - рассудительно заметила служанка, - вернее чьего. Если бы это проделала известная распутница, дон де Лара вряд ли бы обратил на это особое внимание. Но вы так чисты и невинны...
      Молодая вдова откинулась на подушки и сделала вид, что задремала. Ей хотелось снова обдумать все произошедшее. Несколько минувших недель совершенно изменили ее взгляд на жизнь. Как верно дядюшка охарактеризовал всесильного министра, обратив внимание на его непомерную гордыню и болезненное самолюбие. Дон де ла Седа справедливо отметил, что цинизм "правой руки короля" основан на порочности тех, кого тот приблизил к себе. Ведь де Лара отнюдь не глупец, он видел, насколько фальшива угодливость его окружения.
      Мария Изабель потянулась и снова выглянула в окно. Ее переполнял восторг, ведь она открыла для себя новую интересную игру. Оказывается, ей вполне удается манипулировать людьми. Да к тому же у нее проявился еще один небесполезный талант. Она невольно потерла пальцы, но чернильные пятна от множества упражнений давно уже исчезли с ее холеных рук. Итак, завершение письма дурехи де Аранда получилось бесподобным:
      "... представь себе, мой любимый, как страдаю я от малоприятных запашков, витающих в нашем высшем свете. Особенно вонюч новый фаворит короля первый министр де Лара. Говорят, его матушка привела на свет этого урода, согрешив с конюхом. Я думаю, скорее это был свинопас".
      Марибель хмыкнула. Пожалуй,гораздо лучше, чем почерк, ей удалось подделать рисунок. В конце приписки она изобразила жирную свинью, которую ударила по рылу закрытым веером лилейная женская ручка. Молодая донна еще раз похвалила себя за то, что, принося клятву, ничуть не согрешила перед Господом. Ведь это письмо, она не показала никому, кроме де Лары.
  
  
   0x01 graphic
   18. Белкин А. Последняя попытка
   10k   Оценка:7.23*6   "Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
     
   Боевые корабли готовились к старту. Спешно пополняли боекомплект, проверяли оборудование и вооружение. По трапам, торопясь занять свои места, бежали космодесантники. Громко топали массивные квомы, ловко перебирали ножками почти невесомые свирлы. Эскадры первой волны уже занимали боевые позиции. Ещё немного - и сойдутся в смертельной схватке звездолёты, расцветут гиперонными взрывами сотни обитаемых планет. Но, прежде чем разносить вдребезги половину галактики, дипломатии дали ещё один шанс.
     
      К переговорам готовились быстро, но тщательно. На орбиту безымянной и необитаемой планеты, вращающейся вокруг безымянной звезды, вышли две боевых эскадрильи. Два десантных корпуса зарылись в камень. Поскольку вести переговоры в скафандрах было бы моветоном, на каменистой равнине соорудили ангар. И наполнили его газовой смесью, одинаково приемлемой для обеих рас. То есть, и те, и другие могли этой смесью дышать - некоторое время. Тщательно подобрали переговорщиков. Они не имели высоких чинов, но их толерантность и терпимость были не раз проверены в деле.
     
      Бирт, Чрезвычайный и Полномочный Посол расы квомов, вылез из скафандра, тщательно расчесал шерсть и накинул на плечи церемониальный плащ. Было достаточно жарко и без плаща, но утешением служило то, что эти проклятые свирлы трясутся от холода. Даже в плащах. Температура, сила тяжести, радиация и прочие параметры, тоже были согласованными. Бирт вдохнул полной грудью "компромиссный газ", и его чуть не вырвало.
      А никто и не говорил, что будет легко. И физические неудобства - ещё не самое страшное. И даже внешний вид этих проклятых пауков можно стерпеть. Но их упёртость, безумное пристрастие к этикету, нежелание слушать разумные аргументы... А сотни цветущих планет, миллиарды и миллиарды разумных существ, превращающиеся в пепел? Массивная плита бесшумно скользнула в сторону, и Бирт шагнул в Зал переговоров.
     
      Навстречу ему, к толстой красной линии, двигается мерзкое мохнатое существо. Ещё пять тварей ползут следом ровно в двух путах позади. У Бирта тоже пять помощников, и они тоже шагают за ним. Процедура сближения тщательно согласована и не может быть нарушена ни в одной мелочи...
      Красная линия приближается. О Большая Зелёная Блоха! Проклятые пауки не прошли ещё и полпути! А подойти к линии нужно одновременно. Бирт замедлил шаг. Ведь могут же подонки бегать быстро - нет, ползут как беременные черепахи. А может, они и в самом деле... Ведь это же самки. У свирлов все значимые посты занимают самки - вы можете себе такое представить?
      Уфф, к красной линии подошли одновременно. Остановились ровно в путе от неё. А это что? Паучихи с дезинтеграторами. Строятся в линию, берут оружие на изготовку... Спокойно, спокойно... Это - церемониальный взвод. Взвод квомов строится сейчас за его спиной. И если что... Никаких "что". Переговоры должны пройти успешно!
     
      - Я, Бирт, Чрезвычайный и Полномочный расы квомов, приветствую Тебя.
      - Я, Ирл-Онт-Фусима, Свистящая Для Чужих расы свирлов, приветствую Тебя.
     
      Ну вот. Представились. А перестрелки всё ещё нет. Исходя из опыта прошлых переговоров - уже успех...
      - Народ квомов очень любит паукообразных.
      Ну да. Не во внешности же дело в конце концов. И не тошнит совсем - если двое суток перед переговорами есть только пищевые таблетки...
      - Народ свирлов очень любит млекопитающих. Особенно... Особенно, пушистых...
      Это - комплимент или оскорбление? Или просто свойственная свирлихам тупость? Но есть шанс дойти до третьей фразы - тогда его имя навеки войдёт в историю дипломатии.
      - Мы хотим мира и взаимопонимания.
      - Мы хотим того же.
      Теперь... Теперь нужно переходить к делу.
      - Наш народ глубоко обеспокоен неравноправным положением самцов в Вашем обществе. Доходит даже до того... Вы! Вы убиваете беззащитных самцов сразу после спаривания! Это... Это подло!
      Ну вот. Теперь начнётся бойня. Но... Ведь есть вещи, терпеть которые нельзя. Бирт представил, как его кроткая Луэ, страстная Кора и милая пушистая Аэ набрасываются на него сразу после... Есть же предел всему!
      - Мы давно не убиваем самцов. Это... Это было необходимостью, когда-то. Но теперь пищи хватает всем. Мы кормим даже бесполезных самцов, выполнивших свою функцию...
      "Бесполезных самцов"! Бирта трясло. Когти его наполовину вышли из густой шерсти. Спокойно! Спокойно. Ведь он же дипломат. Драки ещё нет, а, значит, переговоры продолжаются. Если разобраться, их ответ даже конструктивен - для свирлов, конечно. Они тоже не хотят воевать. Они чувствуют нашу мощь!
      - Я рад, что ужасный геноцид прекращён.
      Врут, конечно. Но, пока оставим этот вопрос. Не всё сразу. Гораздо важнее...
      - Равноправие - краеугольный камень любого разумного общества. И отстранение самцов от участия в общественной и политической жизни... Попытки ограничить их роль только лишь репродуктивной функцией... Не могут не вызывать серьёзной озабоченности.
      - Уважаемый Посол, мы очень уважаем мнение Вашей Великой расы. Есть много областей в которых мы готовы перенимать Ваш опыт.
      Да уж, есть много областей... Боевые корабли, гиперонные боеголовки. Но дух, дух нашей цивилизации, Неистребимый Дух Самца!
      - Но мы не совсем понимаем о каком равноправии Вы говорите? Ведь в Вашем обществе никаких прав не имеют самки. Это, поверьте, тоже шокирует многих свирлов. Но мы понимаем, что Ваши самки не имеют интеллекта. Как и наши самцы. Такова странная шутка эволюции. И с этим, по крайней мере в настоящее время, сделать что-либо невозможно.
      Они не понимают. Нет, они, похоже, искренне не понимают. Разумные самцы при неразумных самках - это нормально и естественно. Но ведь у них-то всё наоборот! Ну как же им объяснить?
      - Если мы не договоримся, погибнут сотни планет. Миллиарды разумных существ превратятся в пыль. Мы должны прийти к соглашению.
      - Да, - ответила паучиха. - Мы должны прийти к соглашению.
     
      Переговоры длились уже третий тим. Были побиты все рекорды. Две помощницы Ирл-Онт-Фусимы и с десяток солдаток её церемониального взвода потеряли сознание и были заменены. Очень хотелось видеть в этом превосходство своей расы, но Бирт слышал за спиной глухие удары падающих на пол тел. Оглядываться было нельзя, но он слышал... Полномочный Посол и сам уже едва держался. Его церемониальный плащ промок от пота. Невыносимо чесались подмышки. Затылок раскалывался от пульсирующей боли. Свистящая Для Чужих зябко куталась в церемониальный плащ. Её била крупная дрожь. "Как бы она тоже не упала", - поймал себя на странной мысли Бирт. Это шло в разрез со всем его опытом, но победить они могли только вместе... Ещё более странная мысль.
     
      - Ну хорошо, эволюция, физиология... Гормоны, делающие разумное поведение самцов невозможным...
      Сколько можно жевать эту тему? Все знают, что гормоны делают невозможным разумное поведение именно у самок. В нормальном, конечно, обществе... Но он - дипломат, и должен говорить вещи даже и святотатственные... А служители Великой Норы могут наложить на него потом епитимью. Два года воздержания, например... Два года! Нет, такими жестокими они не будут - они ведь тоже самцы в конце концов!
      - Вы должны развивать своих самцов. Научить их говорить. Отбирать самых талантливых, наконец! Ведь вы же ведёте селекцию чёрных улиток...
      Этот проклятая жара! И этот ядовитый газ - "компромиссная атмосфера"... Никогда бы он не сказал ничего подобного - в трезвом уме и твёрдой памяти. Уподобить мясному скоту самцов - пусть даже самцов-пауков... Какая там епитимья? Кастрация На Большой Поляне - вот что его ждёт. Но микрофон молчал - Большие Самцы думали. Молчала и паучиха. Пауза тянулась, как два года воздержания...
     
      - От имени своей расы, я согласна, - паучиха покачнулась, но устояла. - Но только в том случае, если аналогичную селекционную работу со своими самками начнёте и вы...
      Как? Наши безмозглые подружки... Луэ, Кора и милая пушистая Аэ научатся говорить? Будут высказывать своё мнение? Да лучше им погибнуть в гиперонном взрыве! Или не лучше? И что со мной сделают, если я доложу... Ничего страшнее Большой Поляны... А гиперонные боеголовки кастрируют обе наша расы... А у них, пусть у них там всё перевёрнуто с ног на голову, тоже ведь есть самцы - потенциально разумные...
      Но ведь вся эта селекция - работа на сотни и тысячи лет. А самцы - пусть это их самцы - станут разумными быстрее... Бирт шептал это не для себя. Он шептал в микрофон. Для Больших Самцов. Его самого давно уже держало на ногах только видение гиперонных взрывов, уничтожающих всех самцов-квомов. Всех, хотя и безмозглых, но очень милых, квомов-самочек. Несчастных, низведённых до животного состояния, самцов-сквирлов. И - и пусть его потащат на Большую Поляну! - этих проклятых упёртых самок-паучих...
     
      Они сделали всё что могли. Нашли решение. Наглотавшись ядовитого газа. Пусть идиотское и святотатственное. Но другого у них нет. И пусть теперь Большие Самцы решают на трезвую голову. И этот, Совет Паучих - или как он так у них называется... А нам осталось только ждать. Только устоять на ногах. И хотя бы прошептать это решение. Аппаратура и у нас, и у них хорошая - услышит и зафиксирует.
      Все пять помощниц сгрудились вокруг Свистящей, и как могли поддерживали её. Бирт, не смея оглянуться, тоже чувствовал, что его крепко держат дружеские лапы. Пустой желудок выворачивало. В затылок впивались раскалённые гвозди. Хвост? Хвоста уже вообще не было...
      Он стоял и ждал. Но сколько же можно! Пусть они там, в Большой Норе, уже что-нибудь решат!
     
     
     
     
     
     0x01 graphic
   19. Шалабаева Л.А. Больше всех на свете
   19k   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
     Жесткая деревянная скамейка, на которой Максим с Мариной провели как минимум вечность, никак не ассоциировалась с неземным покоем. Скорее наоборот - с адскими пытками. Слишком узкое сиденье, чересчур короткая спинка, только присел, а через пару минут тело затекает. Какой уж тут комфортный отдых? Весьма странное послесмертие. И почему нельзя в таком месте поставить мягкие диваны, пускай даже самые скромные? Непонятно. Внезапно скамейка ритмично замигала ярким оранжевым светом. Марина с Максимом от неожиданности вскочили.
     - Что это значит? - Марина беспомощно посмотрела по сторонам.
     - Ваша очередь идти к секретарю, - подсказал невысокий седой мужчина, ближайший сосед справа. - Ступайте вдоль колонн до самого конца, там и найдете.
     Взявшись за руки, супруги заторопились в указанном направлении. Полупрозрачные призраки молча смотрели вслед. Они были здесь повсюду: грузные старухи и тонкие светящиеся старики, хмурые подростки и неугомонные малыши. Жертвы болезней, хулиганских разборок и всевозможных катастроф, все те, кого старуха-смерть, не пожалев, крепко схватила холодными крючковатыми пальцами.
     Просторный холл с высоченными потолками и бесконечными рядами скамеек напоминал зал ожидания на железнодорожном вокзале. Только вместо атмосферы восторженного предчувствия встречи в воздухе повисло гнетущее напряжение.
     Секретарская стойка в форме буквы "П" действительно стояла в самом конце холла. Парящая над ней полноватая дама в строгом деловом костюме и квадратных очках сухо представилась:
     - Небесный секретарь первого ранга Степанова Антонина Андреевна.
     В массивных руках Антонины немедленно материализовалась тоненькая папка с незамысловатым названием: "Дело N 456: Тихонова М.А., Тихонов М.А.". Выведенные каллиграфическим почерком буквы переливались мягким золотистым светом.
     - Итак, Максим Андреевич и Марина Алексеевна. Возраст на момент гибели - 40 и 38 лет соответственно. Причина смерти - автомобильная авария. Виновник - водитель самосвала, выехавший на встречную полосу, - небесный секретарь монотонно зачитывала некролог, а Максим и Марина завороженно смотрели на мерцающие буквы, сквозь которые замелькали картинки кровавого ДТП.
     Вот они спешат домой из аэропорта, возвращаясь из очередного турецкого отпуска. Их память бережно хранит тепло горячего песка, запах морской воды и влажные прикосновения дружелюбных дельфинов. В чемоданах, трясущихся на заднем сиденье, целый ворох подарков для детей. Господи, какое счастье, что в этот раз они не взяли Олесю и Ваню с собой! И вот злосчастный поворот и последние метры земной жизни - оранжевый "Камаз" несется навстречу огромным ревущим чудищем. Нет времени на то, чтобы испугаться, подумать или мысленно проститься с родными. Никаких промелькнувших картинок с лучшими эпизодами их жизни. Один лишь мощный удар и пронзительная боль вслед за ним. А назавтра новостные каналы сухо расскажут о страшной аварии, которая унесла две человеческие жизни.
     - С момента смерти прошло 39 дней, - Антонина Андреевна оторвала взгляд от папки. - Где вы были все это время? По правилам нужно отметиться у небесного секретаря сразу после гибели. Разве проводник не объяснил?
     - Так не было проводника, - Максим озадаченно почесал голову, - Мы сразу в какой-то темноте оказались и просто пошли наугад. А что обычно в таких случаях делают? Даже не знаю, не каждый ведь день умираешь, - он грустно усмехнулся.
     - Ну, работнички, - поморщилась Антонина и сделала пометку в своих бумагах. - Ладно, разберемся. Однако ничего не поделаешь, у вас остался только один день, чтобы попрощаться со своими близкими на земле.
     - А потом? - Марина переплела тонкие пальцы рук и поднесла их к губам. - Потом мы растворимся? Уйдем в темноту?
     - Ну почему же, вы последуете за Светом, - Антонина зашуршала бумагами. - Да, всё верно. И вот еще что. Я выпишу два талона с правом один раз присниться кому-то из родственников и один раз указать на ваше присутствие рядом, - небесный секретарь протянула Марине и Максиму тонкие бумажные прямоугольники, на которых крупными печатными буквами было выведено: "Разрешение на 1 сон (не более 15 минут)", "Воздействие на живых - 1 раз". - По поводу второго, - Антонина поправила очки. - Здесь все просто. Подумайте о том, что должно произойти и разорвите талон.
     Тихоновы держали свои квиточки и непонимающе смотрели на секретаря.
     - А как нам оказаться... - начало было Марина, но осеклась. Черно-белый мир пугающих призраков пропал так быстро, словно кто-то переключил надоевший канал телевизора. Теперь декорации стали куда более узнаваемыми.
     *******
     Три кирпичные многоэтажки великанами возвышаются над серыми панельными хрущевками, надменно поглядывают на крохотных человечков внизу, дружелюбно подмигивают пролетающим птицам. Вот и родные дорожки: одна в лес, другая на детскую площадку, третья в соседний двор. Знакомая парковка, переполненная, как обычно, тоже на своем месте, а куда б ей деться? Тихоновы подняли головы: там, на предпоследнем двадцать третьем этаже осталась их квартира, купленная всего пару лет назад. Все гости восхищенно вздыхали, когда выходили на балкон полюбоваться видом на город, казавшийся с такой высоты игрушечным.
     Приближаясь к детской площадке, супруги остановились. В маленьком человечке, неподвижно сидевшем на карусели, узнали своего пятилетнего Ваньку. Рядом прогуливалась пятнадцатилетняя Олеся - старшая дочь.
     - Вань, а хочешь, мороженое съедим?
     Мальчик покачал головой. Он задумчиво катал по сиденью машинку и вспоминал утреннюю поездку на кладбище. Бабушка говорила про сорок дней, и что сегодня души родителей навсегда их покинут. На всякий случай Ванька посмотрел по сторонам: нет, мамы с папой нигде не видно. Жалко, а так хотелось показать отцу, как здорово он научился набивать мяч коленкой. Папа бы засмеялся, подбросил его, Ваньку, высоко в небо, а потом они сходили бы в ларёк за домом и купили шоколадное мороженое в вафельном стаканчике, от которого ломит зубы.
     Ванька спрятал машинку в карман и покосился на Олесю. Девочка стояла спиной к брату и быстро нажимала на экран своего нового телефона - недавний подарок мамы. Мальчик вздохнул и опять задумался. С мамой лучше всего было по вечерам, когда она читала забавные истории про паровозика Пыха и его друзей. И можно было сколько угодно держать перед сном теплую мамину руку. Иногда мама спрашивала:
     - А знаешь, кто любит тебя больше всех на свете?
     Ваня, хитро улыбаясь, отвечал:
     - Не-е-е-т, не знаю.
     - Может тётя Нюра из второй квартиры?
     - Нет!
     - Наверное, дядя Паша из восемнадцатой, да?
     - Нет, не дядя Паша!
     - Конечно не дядя Паша, - соглашалась мама, - потому что это мы с папой любим тебя больше всех на свете, слышишь? - она прижимала к себе Ваньку, а тот счастливо улыбался, растворяясь в уютных маминых объятьях. Ему казалось, что лежит он на пуховом облаке и, покачиваясь, плывет в волшебную страну, где много игрушек и всяких вкусностей.
      - Вспоминает наш вечерний ритуал, - грустно произнесла Марина. - Нам нужно обязательно присниться ему сегодня ночью и сказать ... ну, ты знаешь, про то, что больше всех на свете...
     Призраки с нежностью смотрели на Ваньку, который потихоньку слез с карусели и, пиная гладкий, в мелкую крапинку камень, побежал в сторону дороги.
     - Куда это он? - заволновался Максим. - Неужели к воде?
     - Похоже на то, - прошептала Марина.
     Неподалеку от жилмассива шумела широкая река с быстрым течением и каменистым дном. Попасть туда было несложно: нужно лишь перейти автомобильную дорогу, да пересечь березовую рощицу. На большом каменистом берегу Тихоновы частенько гуляли всей семьей. У них даже место свое появилось - старый поваленный тополь, на котором они сидели теплыми летними вечерами, прижавшись друг к другу словно озябшие птицы. На реку ходили круглый год - соревноваться в бросании каменных блинчиков, наблюдать за быстрой водой, которая всегда была разной. Весной бурой от бесконечных дождей, в начале лета чистой и прозрачной, а зимой пронзительно белой, замурованной толстой ледяной коркой.
      - Послушай, - Марина закрыла глаза и подняла вверх указательный палец. - Большая фура... двадцать второй регион... несётся сюда на всех парах, у водителя три штрафа за превышение скорости... будет здесь через три минуты... Ванька!
      Худенькая фигурка уверенно двигалась к дороге, но не к пешеходному переходу, нет, до него ведь целых сто метров. Мальчишка рассчитывал существенно срезать путь, перебежав на другую сторону прямо сейчас. Авось не задавят.
     Достав трясущимися руками бумажку, дающую право на оказание воздействия (или как там сформулировали это простое действо небесные чиновники?), Марина разорвала её и схватила сына за ногу. С диким воплем мальчишка грохнулся в дорожную пыль, а в нескольких метрах от него шумно промчалась огромная фура, высотой с двухэтажный дом.
     - Ванька, Ванюша, что случилось? - невесть откуда взявшаяся Олеся подхватила на руки брата и прижала к себе маленькое тельце.
     - Ногу... обожгло льдом... как будто схватил кто-то холодный! - зарыдал Ваня.
     Видать хотел попасть на поваленный тополь на речке, догадалась Олеся и еще крепче обняла мальчика.
     - Ты хотел сходить на наше место?
     Ванька молча кивнул.
     - Так давай пойдем туда завтра, в твой День рождения? Вот с самого утра проснемся и сходим, возьмем с собой чай в термосе и бутерброды, договорились? - Олеся заглянула в покрасневшие глаза и вытерла мелкие слезинки. - И пойдем ка лучше домой, бабушка ждет к ужину.
      Опустив голову, Ванька медленно побрел за сестрой. Родители неслышно скользили за ними, понимая, что присниться сыну не получится. Осталось еще в этом мире одно незаконченное дело, о котором они совсем позабыли.
     Около подъезда Ваня обернулся. Ему показалось, что слабый ветер принес запах сладких маминых духов. Максим и Марина застыли перед Ваней и Олесей, последний раз вглядываясь в родные детские лица.
     - Прощай Олеся, будь счастлива, дочка.
     - Прощай Ванюшка, люблю тебя больше всех на свете.
     Ваня склонил голову на бок. Послышалось? Нет, никого. И дома-великаны облегченно вздохнули, впуская в черноту подъезда своих маленьких жильцов, чтобы бесшумным лифтом увезти их на двадцать третий этаж - поближе к тем, кого они потеряли.
     *****
     Елена Дмитриевна весь день была сама не своя. Помянули Максима с Мариной, а на сердце еще горше стало. Что-то не отпускало, тянуло, засасывало, словно в омут, и сопротивляться не было ни сил, ни желания. Мучили дурные предчувствия и переживания за внуков. Вон какие притихшие с прогулки вернулись. Явно же что-то случилось, так ведь не расскажут. Пожилая женщина надела очки и взяла в руки любимую фотографию Максима и Марины. Какие они здесь счастливые, на море то на своем. Каждый год ездили, и Олеську с Ванькой часто брали. Олеся, конечно, будет хорошо родителей помнить, считай уже взрослая, в десятый класс пойдет как-никак, а Ванюшка? Совсем ведь малыш еще. Елена Дмитриевна качала головой и усердно копалась в своей памяти, пытаясь понять, где она так нагрешила, коль небеса так скоро забрали у нее сына и сноху.
     В комнату прошлёпал босоногий Ванька в пижаме.
     - Бабушка Лена, я спать.
     - Спокойной ночи, мои хороший, - Елена Дмитриевна ласково обняла внука и поцеловала в щеку. Ванька немного помолчал.
     - И больше ничего не скажешь?
     - А что еще нужно сказать, мой маленький?
     - Да нет, ничего, приятных сновидений, - внук закрыл за собой дверь, оставив недоумевающую бабушку одну. Посетовав, что упустила что-то важное, Елена Дмитриевна постелила себе на маленьком гостевом диване и, утомленная тяжелым днем, быстро уснула.
     Когда тревожная дрема сменилась крепким сном, Максим с Мариной осторожно проскользнули в бабушкины сновидения, в которых им, наконец, стало тепло и спокойно. В уютной темноте они почувствовали родные запахи квартиры, услышали знакомую возню морских свинок и шорох в аквариуме - усатые сомы искали корм среди мелкой голубой гальки. Взявшись за руки, Тихоновы стояли у окна и наблюдали, как ночной мегаполис мерцает сотнями крохотных огоньков. Елена Дмитриевна тихонько поднялась с дивана и подошла к сыну, ничуть не удивившись.
     - Знала, что вы придете попрощаться, сороковой день ведь. Скучаю по вам, сил нет, - бабушка нащупала на комоде платок и промокнула влажные глаза.
     - Мама, - Максим и взял мать за руку, - мы очень хотели присниться сегодня Ванюшке, но планы пришлось изменить, потому что нам нужна твоя помощь.
     - Да-да, - подтвердила Марина, - вы ведь по-прежнему записываете важные и интересные сны? - торопливый кивок в ответ, - значит, на вас вся надежда.
     - Мы заказали Ване на День рождения голубой поезд, он давно такой хотел. Все уже оплачено, игрушка лежит в "Детском мире" на Ленина, её нужно обязательно забрать завтра. Просто назови нашу фамилию и всё. Ты запомнила? - Максим заглянул матери в лицо и настойчиво повторил. - Это магазин на Ленина, пожалуйста, запиши, когда проснешься! Голубой поезд на фамилию Тихоновых.
     - И есть еще одна просьба, - взволнованно заговорила Марина. - Вы ведь знаете наш вечерний ритуал перед сном с Ванюшей?
     - Какой ритуал?
     - Про то, что мы любим его больше всех на свете, - заторопился Максим. - Ты правда не помнишь? Спроси у Олеси...
     Яркая вспышка света рассеяла призрачные фигуры и прогнала сон. Елена Дмитриевна села в постели и автоматически взяла лежавшую рядом на тумбочке пухлую тетрадь. Бумага хранила записи о необычных снах, в которых наутро бабушка искала скрытые смыслы и послания. При свете маленького ночника клетчатые страницы заполнились новыми словами, а через минуту Елена Дмитриевна уже снова спала крепким и безмятежным сном.
     ***
     Суббота. Солнечные блики пробиваются из-за неплотно закрытой занавески. Прыгают по босым ногам, по взъерошенным волосам, бессовестно светят прямо в глаза, заставляя проснуться.
      - Эй, именинник, подъем! - Олеськин радостный голос звенит прямо над ухом. Приоткрыв глаза Ванька видит перед собой большую коробку, завернутую в блестящую зеленую бумагу. Подарок! День рождения! Одеяло падает на пол, а Ванька радостно подпрыгивает на кровати.
     - Вон какой ты уже большой вымахал, всего год до школы остался, - Олеся обняла брата. - С Днем рождения, мой Ванюшка. Дарю твою любимую игру!
     Шуршащая глянцевая бумага летит в сторону.
     - Ого! - под зеленой фольгой обнаружился конструктор "Лего". Такого набора у него еще не было: на картинке замок, пластмассовые деревья, лего-человечки, животные.
     - Класс! - именинник целуют сестру в щеку и убирает "Лего" в сторону. - А где бабушка?
     - Ушла куда-то с самого утра, наверное, позже тебя поздравит, - Олеся выглянула в окно. - Слушай, погода отличная, давай сходим к реке на наше место, а потом в парк аттракционов?
     - Пойдем, - легко соглашается Ванька и бежит умываться.
     Посидев немного на знакомом берегу и утопив в воде добрую сотню плоских серых камней, брат с сестрой отправились в парк аттракционов. Полдня гуляли среди ярких каруселей, летающих кораблей и пузатых паровозов, катающих визжащих от восторга малышей. Нахохотавшись в лабиринте кривых зеркал и перепачкавшись сладкой ватой, дети заспешили домой. Бабушка уже вовсю хозяйничала и накрывала праздничный стол.
     - А кто у нас сегодня такой большой стал? Кому шесть лет исполнилось? - оторвавшись от готовки, Елена Дмитриевна подняла довольного внука и, смеясь, закружилась с ним. - Сейчас будем отмечать с чаем, да пирогом, но сначала загляни ка в свою комнату, внучок.
     - Что там? - заволновался Ванька. Бабушка Лена пожала плечами и улыбнулась.
     На полу, в длинной картонной коробке стоял он - подарок мечты. Игрушечный поезд, о котором мальчик вечерами рассказывал маме, втайне надеясь, что когда-нибудь его желание исполнится.
     Поезд и правда был замечательный. Он передвигался под звуки веселого марша, а внутри при этом мигали маленькие разноцветные лампочки. У поезда раздвигались двери, открывались окошки, и снималась крыша. Под ней ровными рядами стояли миниатюрные деревянные скамейки для пассажиров. Ванька быстро снял крышу и посадил в вагон лего-человечков.
     - Это папа, это мама, а это я, - пробормотал он. - Ну, вперед! - нажал на маленькую красную кнопку и игрушка поехала по комнате.
     До вечера поезд успел побывать в Москве, на Северном Полюсе и в жаркой Сахаре. Он без устали возил игрушечных людей, которые неторопливо заполняли вагон, рассаживались по местам и выглядывали в открытые окна. К концу дня Ванька, сонно моргая глазами, сидел на кровати и баюкал на руках небесный поезд вместе с его пассажирами.
     Бабушка с Олесей тихонько вошли в комнату, присели рядом с именинником.
     Елена Дмитриевна обняла внука за плечи:
     - Ванюша, а ты знаешь, кто любит тебя больше всех на свете?
     Мальчик вздрогнул.
     - Нет, не знаю...
     Олеся взяла брата за руку:
     - Может, тетя Нюра из второй квартиры?
     - Нет...
     - Значит, дядя Паша из восемнадцатой, да?
     - Нет! Мама с папой, мама с папой! - Ванька обнял сестру, чтобы спрятать набежавшие слезы. Прошептал еле слышно: - Они ведь больше не придут? Никогда? Они подарили мне поезд и ушли?
     Олеся больно кусает себя за губу, чтобы не зареветь в голос:
     - Нет, не придут.
     - Мама с папой не успели сказать самые важные слова, - ласково произнесла бабушка. - Но ты знай, что больше всех на свете они любили тебя, мой хороший.
     Теплые прозрачные струйки побежали по Ванькиным щекам. Тихонько всхлипывая, он положил голову бабушке на колени и взял ее теплую мягкую ладошку. Закрыл глаза и позволил спасительной дрёме унести себя в мир сновидений, способных утешить и приглушить боль. Голубой поезд дремал в крепких детских объятьях.
     Переложив внука на кровать и заботливо укрыв одеялом, Елена Дмитриевна вышла на балкон. Потрогала холодные перила, вдохнула прохладный августовский воздух. В ночном небе, через миллиарды световых лет две маленькие звездочки ритмично замигали желтым светом.
  
  
   0x01 graphic
   20. Кузнецов Б. Великаны топчутся
   30k   "Рассказ" Фэнтези
   0x01 graphic
  
  
     Десять лет спустя поневоле понимаешь, как давно было десять лет назад. Так давно, что и упомнить сложно - это если захочется упоминать.
     Ну так что тогда было? Было убожество. И почти никаких шансов.
     Но имелось и стремление выйти... ну, типа в люди. Это значило поход далеко на цивилизованный Запад. Это значило - в Приз.
     Богатырских коней, способных выдержать вес великана, в ту пору ещё не придумали. Поэтому, чтобы добраться до Приза, Фему из Мнила пришлось выбирать из двух вариантов. Либо он берёт без спросу родительский экипаж, запряжённый десяткой коней, либо идёт пешком.
     Что-что, а свои колебания, что бы выбрать, Фем запомнил намертво.
     Коли пешком, так это не такое весёлое путешествие, как хотелось бы, а главное - медлительное до одури. Одну ногу переставил, перенёс вес, другую переставил... А посмертие-то, говорят, конечно.
     Брать без спросу экипаж - тоже не выход. У батюшки-то он всего один. Если вдруг вернётся, а экипажа-то и нет - понимал Фем - обидится. Тем более, недалёкий братишка Ом обо всём непременно наябедничает.
     А спросить-то - как спросишь, если родитель уже год, как с болот не вернулся? Может, он на них и сгинул, на болотах - кто знает? Но добро бы точно сгинул, а то мог просто где-то заснуть. С великанами такое случается - богатырский сон протяжённостью с год. Это почти как впадение в спячку у медведей, только медведи те живые, а великаны приняты в посмертие.
     Вот так Фем раздумывал, а тем временем из экипажа несколько лошадей пало. Не то, чтобы их не кормили, или там били слишком сильно (отцовский-то конюх своё дело знал), просто пали от старости. Батюшка их ввести в посмертие вовремя не позаботился, а живые лошади, как все знают, очень недолговечны.
     А, ладно, решил тогда Фем. Поеду в экипаже, как западный великан. Да только присмотрелся к оставшимся лошадям - ну больно уж старые. Дороги до Приза не переживут.
     Тогда Фем перерешал, что пойдёт пешком. А чтобы тюки с вещами на себе не нести, выбрал пару лошадок помоложе. Так втроём и отправились.
     Вышли на Большую тропу мёртвых. Первым Фем идёт, а за ним, на длинных ремнях, грузовые кобылы копытами цокают. А чего на их спины сверху-то навалил - уже и не вспомнить, но много лишнего. Молод был, из Мнила дальше Цанца никуда не хаживал.
     А до Приза-то - пилить и пилить. В обратную от Цанца сторону.
     Думал Фем, на большой дороге его непременно засмеют. Но нет, не смеялись. Великанов ему по пути не встречалось, а людишки помельче знали, над кем смеяться, а над кем и сперва поразмыслить.
     Шёл он шёл, а тут впереди Порог Смерти. Чёрная стена в полнеба, в ней врата, которые неведомая сила открывает. И голоса стражей гулко звучат внутри черепа. Мол, кто таков, откуда взялся, куда собрался, да зачем, да ради чего.
     - Я Фемистоклюс из Мнила, великан, - отрекомендовался Фем, - пришёл из родового замка Мнил, что в Цанцком воеводстве. Иду в город Приз, чтобы, ну это, поступить в личную великанскую охрану самого Призского короля. Ради чего? Ну, чтобы королю правилось спокойнее.
     - Ты мертвец? - недоверчиво спросили гулкие голоса.
     - Да. Конечно же, я мертвец. Разве живые великаны бывают?
     Голоса привратников согласились. Но заметили:
     - С тобой лошади. Эти лошади живые.
     - А как вы догадались? - раззявил рот Фем.
     - От них живым духом пахнет.
     - Ну да. Живые. А что, нельзя?
     - Ну не то чтобы нельзя... - замялись привратники. - Лошади существа бессловесные, у нас в правилах не указаны. Просто... Они там не выживут.
     - Что, точно не выживут? - Фем вздохнул, переминаясь с ноги на ногу. - А если их, скажем, ввести в посмертие?
     - Тогда они смогут функционировать за Порогом.
     Вот и решение, обрадовался Фем:
     - Так давайте тогда их введём в посмертие! Прямо сейчас!
     Голося гулко захихикали:
     - Что? Прямо сейчас? А разве здесь есть некромант и бальзамировщик для совершения обряда?
     - Тю... Откуда я знаю, что у вас там есть? - насупился Фем.
     По правде говоря, он знал вовсе не много и о самом-то обряде. Как-никак, великаны - существа мертворожденные, а обряд при самом рождении не очень-то врезывается в память.
     А как оно у лошадей - вообще отдельный вопрос.
     Так Фем топтался у приоткрытых ворот и болтал с голосами привратников, а они советовали ему найти бальзамировщика и некроманта в ближайшем городе. Ближайшим же городом оказался Дрон.
     - Это что же? - опомнился Фем. - Мне возвращаться до Дрона, самому искать некроманта с бальзамировщиком, ещё платить им, наверное?..
     - Конечно, - голоса зазвучали улыбчиво, - и платить!
     - Нет! - объявил Фем. - Платить не получится. Я денег с собой никаких не взял.
     Опрометчиво? Нет, с твёрдым умыслом. Не возьмёшь денег - и никто их у тебя не выцыганит. Пусть даже ты великан, до которого всё немножко долго доходит. И тупой, а не обманешь - хитрый ход, а?
     - Так что же ты голову морочишь! - рассердились голоса.
     Так Фем впервые узнал, что у невидимых привратников есть голова.
     - Я не морочу! Я иду в запорожский город Приз, а возвращаться и заходить в Дрон не хочу. Можно, я пройду с живыми лошадьми.
     - Можно, но... - нежелательно, - невидимые стражи наверняка поморщились, проговаривая последнее слова.
     Ну а что Фему? Пусть морщатся. Ему ведь того не видно, да и важно совсем другое. Ему бы - лошадей с собой взять. Ну, чтобы не бросать у Порога. Всё-таки, их целых две, и из упряжки отцовского экипажа - самые здоровые. Опять же, и с вещами на спинах.
     - Почему нежелательно? - требовательно спросил Фем.
     - Пропускать живое в мир неживого - ну как минимум неразумно!
     - Подумаешь, лошади... Так я их введу в посмертие - там, за Порогом! - пообещал Фем.
     - А сейчас?
     - А сейчас со мною нет денег. Ни одного некроталера!
     - А там?
     - А там будут. Ведь король Приза - он же должен мне заплатить!
     - Должен?
     - А как вы думали? Я же поступлю в его личную великанскую охрану!
     - Поступишь?
     - Ну да!
     - С тобой, наверное, рекомендательные письма?
     - Не совсем, - честно признался Фем. - Но моего деда Ньяна там, думаю, ещё помнят.
     - Помнят, или ты так думаешь?
     - И то, и другое! А теперь пропустите меня поскорей, а то время идёт, а все меня ждут.
     - Кто ждёт?
     - Король ждёт меня на службу, лошади ждут посмертия...
     - Ты слышал, Алдовьем, все его ждут! - хихикнул один из голосов.
     - И не говори, Бруногол! Тупая великанская башка никак не может просечь, что это мы ждём его. Ждём, когда уберётся восвояси!
     Так Фем узнал, что стражей Порога Смерти зовут Алдовьем и Бруногол. Только знание своё отложил про запас, а сам крикнул:
     - Но-но! А ну без грубостей!
     И надо же: привратники послушались. Примолкли пристыжено. И заговорили снова на следующее утро, причём чуть ли не шёпотом, но Фем слышал всё равно:
     - Всё ещё топчется.
     - Ага.
     - Что не говори, Бруногол, а в разговоре с великаном и демоническое терпение не поможет. Это какой-то особый талант их расы. Топтаться у входа, пока их не впустят. И если даже никогда не впустят - всё же топтаться. Хоть до конца посмертия.
     - А что, может приколоться да впустить?
     - Ты серьёзно? Зачем?
     - Да чисто чтобы потом поржать - весело же! Мы проследим за ним на трёхъярусных шахматах. Он и там фигура заметная. Как-никак, великан.
     Насчёт шахмат Фем ничего не понял, но тем лучше запомнил: надо же при случае разобраться.
     Как бы то ни было, Врата Порога Смерти отворились, пропуская в Запорожье самого Фема, его двух покуда живых лошадей - а следом и всю скопившуюся за его спиной очередь: пару десятков торговцев из Дрона, пятерых купцов из Карамца в расшитых нижневосточных халатах, мёртвое семейство из Цига, ездившее в Цанц навестить живых родственничков, сборную экскурсию в Менг студиозусов-отличников из коллегиумов Глукща и Быдыща, гневливого рыцаря из Ордена посланников Смерти со срочным делом в Менгорме, утомлённого долгим ожиданием некроманта из Гуцегу с тремя разновозрастными учениками, парочку заштатных уземфских царевен с мужскими сералями, знаменитого странствующего учёного мужа из Дахо с немым бегонским слугой, обоз наследного правителя земли Кулют - и многих-многих других.
     
     * * *
     
     Ну да ладно, первое преодоление Порога Смерти - для всех запоминающееся событие. Для Фема, конечно, в особенности, но и у других бывают свои трудности. Да и мало ли кого ловили на контрабанде живых зверушек.
     А вот случай в Менге - тот с кем другим, кроме Фема, вряд ли мог произойти. Слишком уж много в нём случайного.
     В Менге Фем оказался вскоре после прохождения Порога. С какой стати он туда попал - ну, по пути к Призу. Как такое могло статься, если Менг расположен вовсе не по дороге? Ну, Фем ошибся маленько.
     От Большой тропы мёртвых надо было повернуть налево, он же свой поворот пропустил, а чуть дальше повернул направо - только и всего.
     По правде говоря, путать лево и право - это фамильная черта всей династии из Мнила. То-то и в болото, лежащее прямо под родовым замком, угодили очень многие из родичей Фема.
     Фем - он хотя бы не в болото. Он - в город Менг. Причём до последнего думал, что заходит в город Стон, от которого уже и до Приза рукой подать. Ну, не всякой рукой, но, уж наверное, великанской дланью.
     Если бы в Менге Фема ничего не остановило, он бы так и прошагал его насквозь, ну и вышел бы вовсе неизвестно куда. Скверно, когда идёшь на север, вроде бы двигаясь на юг. Но Фем-то всех обстоятельств не знал, он шагал и мечтал: поскорее бы!
     От того, чтобы окончательно заблудиться, его спасли лошади. Как спасли? Ну, собственно - пали.
     Ещё под стенами города Фему показалось, что идти становится тяжелей. Лошади будто упираются, каждый шаг начинает словно дорого стоить...
     Когда обернулся, понял, что волочит за собой на ремнях двух повалившихся наземь лошадей с поклажей.
     Вот только обернулся-то он примерно в центре города. И не ранее, чем на него вылился целый ушат насмешек.
     - Какие чудные мёртвые лошади! - хихикала встречная великанша, строя ему глазки.
     - О, эти лошадки неплохо устроились! - вторил ей великан, сидевший в ливрее на козлах богато украшенного экипажа.
     - Лучше бы деревенщина спустил с них шкуры, чем так вот бездарно протирать, - присовокупил третий великан, расфуфыренный ещё покруче помянутого экипажа.
     На 'деревенщину' Фем особенно сильно обиделся. Он собрался было проучить наглеца, но, чтобы лошади с имуществом не разбежались, он с усилием повлёк их к коновязи у случившегося на пути трактира.
     Когда же мельком бросил взгляд на состояние этих несчастных животных, тут же понял - в посмертие таких уже не введёшь. Полностью отошедшие организмы, недвижимые, даже окоченелые.
     И что, так и приткнуть их к коновязи? А смысл?
     Пока Фем так размышлял, его оскорбитель забрался в экипаж, куда до того юркнула смешливая барышня. Ливрейный возница тронул кнутом десятку мёртвых коней - и те послушно, в такт, застучали копытами.
     Ушёл, зараза!
     Фем разрывался между идеями помчаться вдогонку и сообразить, что же делать с вещами. Прагматическая идея временно победила. Он остался, и только спросил у вышедшего из высоких ворот трактирного слуги - тоже почему-то великана:
     - Куда укатила эта карета?
     - На Приз, - беззаботно ответствовал тот.
     А ведь экипаж умчался в ту сторону, откуда Фем сюда прибыл.
     - Не может быть, - возразил он.
     - У нас в Менге великаны не врут, - пожал плечами слуга.
     И лишь тогда до Фема мало-помалу стало доходить, что он таки в Менге. Благо, подтверждения наблюдались со всех сторон.
     Во-первых, обилие великанов. Столько своих сородичей вместе Фем никогда не видел, вот и не ожидал встретить в Стоне по дороге на Приз. Во-вторых, в этом городе не-великанов Фему вообще не попалось. Даже роль слуги, или там кучера, выполняли не какие-либо там малорослики, а самые что ни на есть великанские великаны. Уж к такому-то в Цанцком воеводстве Фем не привык, там что ни великан - то помещик, владелец замка. В-третьих, нетрудно заметить, что все строения города строились в расчёте на великанский рост. В-четвёртых... Ой, да ну его, 'в-четвёртых', когда и без того тошно.
     Итак, Фем из Мнила посетил Менг. Тот самый 'город-колыбель всех представителей великанской подрасы человечества' о котором любил высокопарно изъясняться домашний учитель замка Мнил - каковой, помнится, был человеком живым - ну, пока не умер. Ому-то повезло - младший братишка того учителя уже не застал. А невезучий Фем отучился целых три с половиной месяца. Настрадался...
     Смешно подумать, что мог рассказать о Менге живой человечишка, который здесь не мог побывать просто 'по определению'? Конечно же, ничего путного.
     И всё же Фему и теперь при чьём-то упоминании Менга, охотнее приходит на ум учительская тягомотина, чем те реальные события, которые он здесь пережил, начиная с потери лошадей.
     То, как он выносил оба лошадиных тела на помойку по распоряжению городских властей и под угрозой штрафа. То, как взваливал лошадиную поклажу на плечи и пытался её сам нести. Как пытался на рынке за гроши распродать часть вещей, чтобы не нести на спине так много. Как ему смеялись в лицо покупатели. Как он возненавидел 'колыбель великанской подрасы'. Как дрался с тем из покупателей, который казался самым смешливым и откровенно насмешливым. Как насмешник ему навалял, а Фему пришлось провести трое суток под арестом за нападение на менгского горожанина. Как сидел на тюремной соломе и понимал, что не на того напал.
     Хотелось-то вмазать уехавшему в Приз франту, тому, кто нагло и безосновательно назвал его деревенщиной.
     
     * * *
     
     Путь от Менга до Приза был тягостен, вот Фем его и позабыл. Да? Не совсем. Вернее, старался не вспоминать, надеялся, что забыл, и всё-таки основное помнил - вот зараза - вопреки всем стараниям.
     Основное - это здоровенные мешки на плечах, будто у какого-то грузчика. Так нагруженный, он возвращался по менгской дороге до Большой тропы мёртвых, искал дорогу на Стон, с жестокими проклятиями на языке добирался туда...
     Проклинал свою невнимательность, из-за которой подумал на север, будто это юг. Что стоило двинуться в Стон сразу? Нет, его лошади до Приза всё равно бы не дожили, но к Стону бы подошли.
     После чего испустили бы в городе Стоне последний стон.
     И ладно! Ещё у Порога Смерти было ясно, что долго лошадям не прожить. Облегчили бы путь хозяину хоть немного. Но ведь...
     В Стоне на великана-грузчика все кому не лень показывали едва различимыми с высоты пальцами. Что, каждому отомстить, как он сгоряча поклялся в Менге? Но зачем, если этих малявок ты можешь не заметить?
     И Фем с деланным равнодушием шествовал по кривым стонским улочкам, неся на плечах и спине два мешка со всем своим достоянием. Ни на кого не смотрел, никого не видел, но... всё же чувствовал мучительный стыд.
     И стыд - надо же - хорошо запомнил, а вот улочки не очень.
     А потом он с теми же мешками заявился в Приз. Думал сперва снять себе комнату в одном из трактиров для великанов. Да где там: трактирщики, как сговорились, твердили одно. Деньги, мол, вперёд. А бесплатно не соглашались даже посторожить мешки.
     Пришлось вместе с мешками идти ко дворцу короля. В конце концов, где-то там, у дворца, расположены и казармы великанской охраны. Как только Фема примут на службу, думал он, тотчас он вещи на койку закинет.
     Вот только на приём к королю с мешками идти не хотелось, но куда же их денешь - в Призе воры на каждом шагу. О здешних воровских бандах Фем наслышан от домашнего учителя, но и сам сложил то же мнение. В каком ещё городе одну из главных площадей назовут площадью Висельников? Кажется, такая есть ещё в Дроне, зато больше нигде.
     Фем, как мог, разузнал, где найти королевский дворец, да и пришёл испрашивать аудиенции. Хоть на когда, только лучше прямо сейчас. И оплату бы вперед - ну, то есть, жалованье.
     Уже на подходе к дворцу Фем вдруг занервничал, сам ещё не понимая, из-за чего именно. Может, вот в чём причина. Дворец выглядел каким-то странным - почти необитаемым, что ли? Во всяком случае, у Фема сложилось впечатление, что король здесь его не ждал.
     Может, король в отъезде, подумалось ему. Коли так, придётся подождать.
     На настойчивый стук в ворота выглянул сторож. Сделал он это скорее поздно, чем рано, и бормотал ругательства. Но, завидя великана, заговорил осторожно. Небось, подумал, что дворцовые ворота пусть изящны, но хлипкого вида. Долго ли им выстоять против кулака Фема, если он, к примеру, разбушуется?
     - Здание теперь не используется, добрый великан, - сказал сторож.
     - А где король?
     - Нет больше в Призе короля.
     - Это как?
     - У нас, милостью Владыки Смерти, случилась некрократическая революция. Теперь вместо короля парламент. Он заседает...
     - Да плевал я, где он заседает! Где король?
     - Мы его немножко... казнили, - пробормотал сторож.
     - Где казнили?
     - На площади Висельников, на эшафоте, всё как полагается...
     - И ты там был? - Фем положил руку на изящную решётчатую оплётку врат и ненароком её погнул.
     - Нет, я дворец охранял, - проблеял сторож, уже понимая, что с казнью короля лично он очень погорячился. - Это всё сделали... горожане.
     - Зачем? - требовательно спросил Фем.
     - Ну, ради некрократической революции... У нас в Призе милостью Владыки Смерти, короля свергли...
     - Так он же был некрократом! Зачем свергать?
     - Монсеньор великан, не ломайте решётку, - взмолился сторож, - я сейчас вам всё объясню! Вы совершенно правы, прежде в Призе была некрократическая монархия. Владыку Смерти она до какого-то момента устраивала, но потом перестала устраивать, вот он и предложил горожанам короля свергнуть. Наши горожане угодить Владыке завсегда рады, вот и подняли бузу. Для начала разобрали по кирпичику городскую тюрьму на Тюремной площали...
     - Зачем?
     - Как зачем? Ну, чтобы - свобода...
     Тут Фем догадался, отчего город Приз славится ворами. Конечно прославится, если они тюрьму разобрали! Вот дурачьё.
     - Для кого свобода, для воров?
     - Нет говорят, там хорошие люди сидели.
     - Кто говорит?
     - Все говорят. Кто сидел, кто тюрьму рушил - все так говорят...
     - Ага, ну понятно. - Ворьё своих дружков освобождало. Кому, как не ворам, было выгодно разобрать тюрьму? - Ну, то такое. А дальше?
     - Дальше горожане пошли к Собору Призской Некрократии - помолиться Владыке Смерти. Молитва была услышана, и пришёл ответ. Владыка говорил с ними о греховности монарха, и...
     - С этого места поподробнее, - потребовал Фем. - Что за грехи?
     - Призскому королю оказывали божеские почести, - пояснил сторож, - очень его хвалили, называли 'королём-Солнце'. Ну какому Владыке Смерти такое понравится? Вот Владыка и решил, что новым шагом нашего городского прогресса будет передача власти некрократической республике.
     - А как же король?
     - А короля казнили, - напомнил сторож.
     - Вот так просто?
     - Ну... пришли ко дворцу, позвали короля. Он вышел к народу, повинился во всех злодеяниях... И его казнили.
     Итог выходил всё тот же.
     - Но ведь он охранялся!
     - Без сомнения.
     - И его хранило триста великанов основной стражи и двести дополнительных! - Фему ли не знать, куда на службу собрался.
     - А великаны не были против.
     - Как, совсем? И где теперь те охранники?
     - Часть осталась охранять некропарламент...
     Ух, эти наохраняют!
     -...а другая часть вернулась к себе в Менг, - продолжил сторож. - Ну или откуда они там были.
     Фем призадумался. По всему выходило, места в Призе ему нет. И не предвидится. И что, возвращаться?
     - Ладно, - сказал он сторожу, - уговорил. Покажи, как пройти к некропарламенту.
     На что он надеялся - так ясно, на что. Думал убедить Некропарламент Приза выбрать нового короля взамен казнённого старого. Почему бы нет?
     Наверное, там не все согласны, но что за беда - Фем бы подождал согласия. Там же, рядышком. Если ты великан, то имеешь неплохой аргумент в любом споре с людьми пониже тебя. Они скверно себя чувствуют, когда ты долго над ними нависаешь - и рады тебя отустить.
     
     * * *
     
     У здания некропарламента Фем встретился со своим менгским обидчиком. Узнал его издали - по карете.
     Её же приметил, как только перестал дёргать запертую парадную дверь и решил зайти со двора. Едва лишь зашёл за угол, то там она и стояла.
     А карета-то, похоже, королевская. Да точно! Вся в золотых лилиях!
     Когда-то, по словам деда, призский король выезжал из дворца только в изукрашенном лилиями роскошном экипаже, сидя между двоих вооружённых великанов, готовых его прикрыть от всяческой напасти. Выглядело с их стороны самоотверженненько.
     Но потом-то короля всё равно казнили. Теперь каретой этот вот пользуется. Расфуфыренный выгодополучатель, чтоб не сказать резче.
     Этот вот, выбираясь из экипажа, тоже припомнил Фема.
     - Замучила тупая деревенщина без определённого места жительства, - скучающим голосом произнёс обидчик, обращаясь всё к той же даме.
     А того и не ведал, что вслед за неладно сказанным словом прилетит от Фема кулак.
     - Погляди, графа Шфора бьют! - сказал кто-то.
     - Ну, поделом ему, - безразлично ответил кто-то ещё.
     А говорили-то два великана в полном обмундировании королевских охранников - только что с затёртыми лилиями на кирасе. Фем, когда на них позднее оглянулся, никак не мог уяснить, что же они здесь охраняют, если ни в какие драки не вмешиваются.
     Но в горячую пору кулачной битвы Фему было не до оглядок. Графа Шфора, ну и графа Шфора: ему-то что до чужого титула? Великаном бы был хорошим... А этот - нехорош! Потому в нос ему! В подбородок! И по ужу, по уху - пусть знает наших! А то 'деревенщину' выискал...
     Что дальше? Так ведь очевидно: ногой в живот. Благо, этот расфуфыренный павлин вообще не носит кирасы. И под дых - для разнообразия! И по почкам, по почкам! И печень бы не забыть - для улучшения циркуляции бальзама!
     Видимо граф Шфор считал, что драка с нетитулованной деревенщиной его бы унизила - но это его проблемы. Он слишком поздно вытянул меч.
     Смысл обнажать меч, если тебя так избили, что ты его еле держишь?
     И ещё закричал какую-то ерунду, плохо понятую Фемом:
     - Никому не приближаться! Это честный поединок, я его сейчас зарублю! - и к тем двум охранникам в сторонке добавилась ещё дюжина
     Честный, так честный. Фем на такое разве возражает?
     Но кто кого зарубит - вопрос. Фем дома тренировался. Пусть и неважно сбалансированной детской сабелькой, но всё же. А тренировался ли этот заносчивый граф? Похоже, только в словесной части поединка.
     Когда Фем обманным движением отобрал у противника меч, то тут же его и зарубил. Угу. Как говорится, 'во избежание'.
     А то начнёшь разводить благородство и некрократию - тут-то тебя и самого некрократически зарежут. Вот как того незадачливого короля: думал же, небось, повиниться и всех умиротворить, а ему за то - голову с плеч.
     И вот уже Шфор-обидчик окончательно распластан, да так, что вместе не соберёшь. Голова вон куда откатилась!
     Ух, вот сейчас начнётся, запоздало подумал Фем.
     Не началось.
     Из кольца наблюдавших за поединком выдвинулся один из облачённых в строгие мантии не-великанов.
     - Парламентарий Бламениль, - отрекомендовался он.
     - Великан Фемистоклюс из Мнила, - назвался и Фем. И добавил на всякий случай, - потомок старшего капитана королевской охраны Ньяна из Мнила, которого у вас в Призе все знают!
     - Да-да. Все знают, - не стал спорить парламентарий. Кажется, ему стало неудобно, что лично он так и не припомнил дедушку Фема.
     - Я тут... э... победил в честном поединке, - на всякий случай захотелось напомнить.
     - Да-да, конечно, - закивал Бламениль. - Судя по тому, что капитан великанской охраны Некропарламента вступил с вами в поединок, вы высочайше назначены на его место?
     Ты гляди! Фем был так поражён, что и ответить-то вслух не сумел. Но с умным видом покивал - на всякий-то случай.
     - Вероятно, вы вручили покойному графу верительные документы?
     Пришлось снова кивнуть. Если усомнятся - несдобровать. А как станут искать документы, Фем потихоньку и улизнёт. Ох, нелегко бывает улизнуть великану, но он попробует...
     - Что ж, от всего мёртвого сердца поздравляю вас с постом капитана нашей храброй великанской охраны, - улыбнулся ему Бламениль. - Можете не сомневаться, воля Владыки для нас священна, и раз он на место храброго графа Шфора избрал вас...
     - Да, - подтвердил Фем, - я ниспослан Владыкой Смерти.
     
     * * *
     
     Самое удивительное, что документы на производство Фема в капитаны великанской охраны Некропарламента - вскоре отыскались. Нет, не у графа Шфора, хотя труп не раз обыскивали со специальной целью их обнаружить.
     Документы привёз рыцарь из Ордена посланников Смерти.
     Откуда? Откуда кто-то вообще узнал, что Фему и Некропарламенту нужны подобные документы? Может, отчаявшись в поиске, ответственные лица обратились в канцелярию Владыки Смерти за выдачей дубликата?
     Но такие дела, как Фем потом не раз убеждался, весьма долгие. Канцелярия-то Владыки находится в нижнем мировом ярусе. Поездка туда даёт задержку примерно на год.
     А посланник Смерти прибыл уже на следующей неделе после упокоившего графа Шфора поединка.
     Чудеса? Или документы поддельные? Фем из Мнила благоразумно не уточнял. Предпочёл поверить в своё счастье. В то, что Владыка Смерти - всё-всё предвидел, включая ссору Фема со Шфором, драку, переходящую в поединок и его исход.
     Правда, если всё так, возникает вопрос: по своей ли воле Фему взбрело покинуть родной Мнил, или Владыка Смерти ещё тогда постарался?
     И в дорогу выбрать пару живых лошадей с поклажей - чья задумка, владыкина?
     И стражи Порога Смерти отчего пропустили его с лошадьми - может, по указке того же Владыки? А он то думал...
     И сбился с пути, перепутал право и лево - не Владыка ли его вёл?
     В тревожных раздумьях Фем выслушал дополнительные указания от Владыки, привезенные в Приз всё тем же посланником Смерти, благо, все эти указания адресовались уже лично ему.
     Кого-то надо было казнить, кого-то взять под стражу, один из храмов в центре Приза сравнять с землёй, другой на его месте возвести, целый квартал у набережной высохшей речки Соломмы предлагалось отселить, с тем, чтобы заселить выходцами с Нижнего Востока, деятельность двух банков подвергнуть жесточайшей проверке, двум публичным домам отказать в лицензии Министерства просвещения, четверых графов и одного герцога насильственно лишить титула, пятерых университетских профессоров изгнать из города без суда и следствия - и все эти устные распоряжения провести решением ближайшей некропарламентской сессии.
     - А парламентарии меня послушают? - усомнился Фем.
     - Они всегда послушны, - успокоил его посланник Смерти. - До вас они беспрекословно подчинялись Шфору. Теперь его нет - будут вам подчиняться. Главное, - выделил он интонацией, - чтобы Владыке Смерти подчинялись вы.
     - А, ну да! - в замешательстве закивал Фем. - Ну да, конечно... Как же не послушаться своего же любимого Владыку...
     - Который вас на это место поставил, - добавил посланник Смерти, - вместо того, чтобы, скажем, стереть в порошок.
     Насчёт порошка рыцарь упомянул зря. Фем - он угроз не любит! Никогда не любил, но... Но не в этот раз.
     Для начала новоиспеченный капитан великанской охраны решил притвориться послушным. А уж потом, когда он освоится на новом месте...
     Прошло десять лет. Потом так и не наступило.
     Что может почти всесильный капитан Фем по нынешним временам? Он может всё. Всё, что устами своих посланников ему велит совершить Владыка. А чего он уж никак не может? Остального.
  
  
  
   0x01 graphic
   21. Волкова В. Самсон расправил крылья
   29k   "Рассказ" Проза
   0x01 graphic
  
   -Он уже здесь! Он здесь! - Марина закричала громко и почти в самое Лизино ухо.
   -Лиза! Он здесь!
   Лиза отшатнулась от кричащей подруги и резко захлопнула тетрадь, в которой уже два часа выводила строчки новых стихов.
   - Ура, - без энтузиазма пробубнила она.
   - Так, подруга, в чем дело? Ты не рада? - нахмурилась Марина.
   Что она должна была сказать? Что безумно рада, что следующие два месяца она, Лиза Чайкина, будет наблюдать за объектом своих воздыханий издалека? Или ещё лучше, с позиции "вечного друга", и что слова: "Он здесь", точно означают испорченное лето? Поэтому Лиза просто промолчала.
   Марина стала серьёзной и села напротив.
   Их комната нагрелась от полуденного солнца. Вещи были аккуратно разложены по полкам, чемоданы запрятаны на шкаф. Все было в порядке, как и полагается девчачьей обители. Оли, ещё одной их подруги пока не было и ее часть полок, и кровать были пустыми. Ее ждали со дня на день.
   Лиза вздохнула, так и не удостоив подругу ответом, и стала задумчиво наблюдать за пылинками, танцующими в солнечном свете.
   Саша... Дорогой Александр Витальевич Спицын, не выходил из ее головы уже почти два года. Его бархатистый голос, светлые глаза и каштановые волосы.
   Они познакомились с ним на отдыхе, точнее, их познакомили родители, когда они все оказались на одном из приморских курортов. Ребята сразу подружились. В то лето маму Лизы перевели на новую работу в другом городе и девочке подыскивали школу, а единственными кого родители знали на месте, была Сашина семья. И поскольку Лиза и Саша были ровесниками, а теперь, как выяснилось, ещё и подружились, родители точно решили определить дочь в Сашину школу.
   Поначалу, иметься в виду на отдыхе, все было отлично. Они гуляли, купались, дурачились, болтали без умолку обо всем на свете. Вечерами смотрели на звёзды и загадывали желания. Наблюдали, как светится ночами поверхность августовского моря. Саша был такой...такой... потрясающий. Во всех смыслах. Он был красив, умел шутить, с ним было весело и интересно. Саша очень нравился Лизе, и она ему тоже. Но, как вскоре выяснилось, совсем не так, как она предполагала.
   "Друг". Вот то самое слово, которое рушит все мечты и надежды некоторых людей. Такое совсем неплохое и небранное слово, может быть последним, что ты хочешь слышать от своего избранника.
   А выяснилось все очень просто и, в принципе, достаточно быстро. Пришёл сентябрь, и начались занятия в школе.
   Когда первые восторги и негодования по поводу новой школы улеглись, и стала понятна иерархия класса, а также, кто с кем и против кого, а также что допускается тут делать, а что не очень, Лиза стала свидетелем разговора, в котором ее распрекрасный Саша окрестил Лизу перед своими друзьями: "Своим в доску парнем, с которым очень круто тусить, которому палец в рот не клади - голову откусит. И вообще, друган из Лизки - зашибись". А ее джинсы с бесформенными свитерами и любовь к футболу, вероятно, стали для других мальчишек их класса своего рода подтверждением легенды о хорошем парне.
   Время шло, а чувства ее все не проходили. А вот возможности о них сказать как-то так и не представилось. Да честно сказать и желания не возникало. Девчонки говорили, что Саша влюблён в старшеклассницу. Она была почти на год с лишним старше ребят, ну и конечно задирала нос страшно. Она ведь скоро поступать будет. Так что радости, как видно, у Лизы не прибавлялось. В общем,что говорить? Со временем напряжение в их отношениях вытеснило желание часто общаться, вылилось в пару конфликтов и они стали просто одноклассниками. Но только с виду. Ее чувства к нему так и не угасли.
   Пару месяцев назад он уехал с родителями в длительное путешествие и вот сейчас приехал в их школьный лагерь. Лиза так надеялась, что он не приедет. Или наоборот? И что же ей теперь делать?
   - Ау! Подруга? Ты ещё здесь?
   Лиза подняла глаза на Марину,- а Костя уже приехал?
   Марина стыдливо потупила глаза.
   - Час назад.
   Костя был тайной любовью Марины с первого класса. Ну как тайной. Все девчонки из их компании знали об этом, но, поскольку Костя был ветреным, как осенний день, ни во что более или менее серьёзное, чем несколько поцелуев на их тусовках, это так и не вылилось. И так они и кружились, как в танце. То сближаясь, то отталкиваясь друг от друга.
   - Ты в курсе, что Саша уедет на будущий год учиться за границу?
   - Да, родители что-то говорили... - отстраненно ответила Лиза и начала крутить в руках карандаш. На самом деле эта мысль мучила ее каждый день, с тех пор как она узнала. "Я больше никогда не увижу его" - думала Лиза.
   - Ты собираешься сказать ему? - не отставала соседка.
   - Сказать, о чем?
   - О своих чувствах, дурочка?
   - А зачем? Чтоб он посмеялся надо мной? И сказал: "Братан, ты чего? Друганы так не делают".
   - Тьфу ты. Ну что за глупость? Какой "братан"? Ты же де-ву-шка! Отличная, должна заметить. Приятная, милая девушка.
   - Да я, какая угодно, но я не нравлюсь ему! - возмутилась Лиза.
   - Ты не нравишься себе, подруга! - в этот момент через распахнутое окно в комнату влетела бабочка. Хотя нет, скорее ее принёс сильный порыв ветра. Как вскоре стало понятно, у бабочки что-то случилось с крылом, она хотела взлететь, но все ее попытки оканчивались неудачами.
   - О! Ты впрямь как эта бабочка! Вот ты вроде и любишь, и два крыла у тебя есть, а лететь не можешь, и именно из-за этого крыла. Эта любовь у тебя как чемодан без ручки, и бросить жаль и тащить не возможно.
   - Та, скажешь тоже! - Лиза встала из-за стола, взяла банку, приготовленную для занятий рисованием, и поймала в нее бабочку. Насекомое замерло в ожидании своей участи.
   - И совсем я на неё не похожа,- сморщила носик Лиза.
   - Ага, - скептически кивнула Маринка.
   - Это лето быть может твой последний шанс признаться ему.
   "Быть может, а может, и нет", - грустно подумала Лиза.
   Каникулы начались. Это, наконец, почувствовали все. Солнце в полную силу освещало густую зеленую листву, небо было синим настолько, насколько это бывает только летом. Дни были невыносимо жаркими, а вечера, необъяснимо прекрасными. Все шло, казалось бы, своим чередом.
   Утром следующего дня было общее собрание, на котором Лиза впервые за долгое время и увидела Сашу, ну и на котором, что было уже менее важно для нее сейчас, был объявлен "план действий" на следующие два месяца. Предполагались прогулки в горы, в лес, и, само собой, к речке, немного занятий по альпинизму и верховой езде, и неизменные дискотеки, если никто в отряде не накосячит. А ближе к концу пребывания здесь ребят ожидал ежегодный конкурс танцев среди любителей.
   Что касалось остальных дней, то каждому предлагалось выбрать наиболее интересные ему виды деятельности и оповестить в конце собрания своих руководителей.
   Лиза с Мариной вышли из соснового амфитеатра в лесную прохладу:
   - Ну, и что ты берешь в этом году? - спросила Марина у сладко потянувшейся Лизы.
   - Пожалуй "верховую езду", "байдарки", "плаванье" и "выживание".
   - О, а я думаю об "альпинизме" вместо "верховой", и точно не хочу на "выживание, - прищурилась она.
   - Ага, пока не узнаешь, что туда Костя пошёл.
   - Та ну тебя, Лизка.
   Лиза засмеялась и вприпрыжку побежала через залитую солнцем поляну. Марина устремилась за ней, испугав пригревшихся на камне ящериц.
   Когда на следующий день занятия были выбраны, все как штык явились на завтрак.
   - О... Омлет... Да ещё и с сыром, - зевнув, спросила Марина и уселась рядом.
   - Да, я и сама удивилась. В прошлом году только каши на завтрак были.
   - Хоть что-то новое,- промямлила Марина, сонно перебирая зелень салата в своей тарелке. С утра она бывала не особенно разговорчива.
   - Привет, здесь свободно? - раздался над ухом до боли знакомый голос. Сердце Лизы, казалось, пропустило удар, и она с трудом проглотила кусок омлета. Это был Саша. "Ну конечно", - продумала Лиза, - "ведь столовая такая маленькая, где же тебе ещё сесть?".
   - Привет Сашуня, - довольно бодро проговорила Марина, и встала, чтоб его обнять.
   - Привет Марин,- сказал Саша, отвечая на объятья, - И... привет... Лиза, - делая акцент на каждом слове, поздоровался он.
   Лиза подняла глаза на Сашу и попыталась спрятать бурю своих эмоций за непринужденной улыбкой.
   - Привет! Свободно конечно. Присаживайся.
   - Отлично, а то я уж подумал, ты меня избегаешь.
   Лиза смутилась.
   - Ну что ты? Глупость какая. Просто были заняты выбором занятий.
   - О, и что выбрали?
   -Я... - начала было Лиза, но Марина перебила ее и рассказала все первой.
   - Отлично! - улыбнулся Саша.
   - У меня тоже. "Выживание", "верховая езда", "плаванье" и "байдарки". Будем соседями!- засмеялся он, перестав загибать пальцы.
   "Прекрасно" - подумала Лиза, - "Этого еще не хватало". А вслух объявила как это здорово, что так все удачно сложилось.
   Саша был необычайно приветлив и доброжелателен в течение всего завтрака. Совсем не такой, каким помнился ей в школе. Он не был ни отстраненным, ни холодным.
   Он рассказал о своем путешествии в Италию с родителями, о том, как они подбирали для него университет и о его далеко идущих планах на будущее. Будущее, в котором для нее нет места, думала Лиза. А может Марина права? Может ей стоит плюнуть на все и признаться в своих чувствах? Но что это изменит? И пока он говорил, она смотрела на него, не проронив ни слова, и лишь изредка кивала, когда Марина задавала какие-то наводящие вопросы. Остатки омлета давно остыли, завтрак подошел к концу и ребят позвали на построение.
   Следующим приметным событием в череде Лизиных дней, наполненных смехом, грустью, сожалением, уходом за бабочкой и обучением навыкам выживания и всяким спортивным премудростям, по соседству с Сашей, стал приезд в соседнее от их лагеря здание некоего ансамбля под названием "Грация".
   Это был девчачий коллектив, в основном состоящий из длинноногих красоток, которых занесло в эту глушь по странному стечению обстоятельств. Их предыдущий руководитель собирал деньги со своих подопечных на поездку в тур по Испании, но судя по всему, отправился туда сам, забыв предупредить своих птичек об отъезде. В общем, пока шло разбирательство, девочек отправили на лоно природы, восстановить, так сказать, душевное равновесие.
   И вот таким необычайным путем Лиза оказалась еще на шаг дальше от своего обожаемого Саши.
   - Что он сделал?- негодовала Марина.
   - Чуть не целоваться к ней лез во время танца!!!- всхлипывала Лиза.
   Оля и Марина уже битых полчаса пытались успокоить свою соседку по комнате после инцидента в общем зале.
   А произошло собственно следующее.
   Лиза задумавшись, щелкала семечки, сидя на подоконнике общего зала, и любовалась далекой горой с заснеженной вершиной. Два дня назад объявили, что в конкурс танцев добавили еще один этап. Он будет проходить среди ребят, которые занимаются или занимались профессионально танцами, и конкурс этот будет парным. Сделано это было, чтоб гости из ансамбля "Грация" не скучали, ведь мальчиков у них в коллективе нет.
   Сначала Лиза не обратила внимания на это объявление, но следующая картина в общем зале заставила ее пересмотреть свое отношение.
   Двери открылись, и ребята занимавшиеся музыкой стали вносить в зал аппаратуру.
   - Привет Лиз!
   - Привет ребята! Разве дискотека сегодня?- спросила она, слезая с подоконника.
   - Нет, скоро конкурс танцев, тут некоторые хотят потренироваться, - сказал Костя, который заведовал всеми музыкальными мероприятиями в лагере.
   Лиза услышала стук каблуков и в зале появилась ОНА. Карина. Самая худая и самая длинноногая участница "Грации". Просто само олицетворение своего ансамбля. И шел за ней, никто иной как, товарищ Спицын.
   Лиза закашлялась от удивления. Карина снисходительно скользнула по ней взглядом, как вероятно смотрит на своих подданных королева, и поплыла дальше.
   - Здорово, Лиз!- помахал Саша.
   - И тебе не хворать, - еле выдавила она.
   В следующее мгновение все мальчики запорхали по залу, подключая аппаратуру, расставляя стулья, и вот уже в центре этого действа, возвышался Саша, обнимая свою длинноногую королеву и готовясь, повести ее в танце.
   Лиза еле челюсть свою поймала. Он не танцевал уже лет пять, это она знала точно. Когда они познакомились, и она затянула его на дискотеку, он сказал, что терпеть не может танцевать, ведь родители заставляли его в течение нескольких лет ходить в бальную школу, и что теперь он ни за какие коврижки и вообще ни-ни.
   А сейчас, когда заструилась бальная музыка, две фигуры слились воедино и плыли в танце, кружась и улыбаясь друг другу, и в какой-то момент Саша опрокинул свою партнершу и неприлично близко приблизил свое лицо к ее, и заглянул в глаза. Лиза больше не могла этого видеть, она вышла и громко хлопнула дверью. Раздался удар, и Лиза в тайне понадеялась, что это Саша уронил свою ненаглядную партнершу.
   Бабочка в банке перелазила с листочка на листок, все также упорно отказываясь летать. Лиза сидела напротив окна, закутанная в плед, хотя температура на улице достигала почти тридцати градусов. Ее бил озноб. Она никак не могла взять в толк, почему она такая не везучая, не красивая и не складная.
   Скрипнула дверь и в комнату заглянула Марина,- Ну что? Так и будешь сидеть?
   - А что я могу?
   - Показать что ты лучше, чем эта... расфуфыренная кукла!
   - И как? Спасти ему жизнь во время курсов по выживанию? Предварительно скинув его спальный мешок с обрыва, пока он спит? Типа он скатился во сне?
   - Как вариант, - задумчиво протянула Марина, зашла в комнату и прикрыла за собой дверь.
   Лиза фыркнула и нырнула под плед с головой.
   - Лиз, ты помнить Макса?
   - Нет,- послышался глухой голос из-под покрывала.
   - Он в прошлом году перешел из параллельного класса в лицей, но на лето приезжает в лагерь, потому что его мама у нас учитель литературы, помнишь?
   Лиза сняла плед.
   - И что?
   - Костя мне по секрету сказал, - Марина слегка запнулась и покраснела, - он профессионально занимался танцами, но никого из девочек "Грации" звать не хочет. Так вот, мы с Олей подумали, до конкурса еще почти две недели, а ты ведь тоже когда то занималась танцами...
   - Народными!- перебила ее Лиза.
   - И что? Сути дела не меняет. Макс тебя подтянет, мы с Олей тебе образ подберем.
   - Да что ты! Посмотри на нее и посмотри на меня! - в сердцах выкрикнула Лиза и вскочила с насиженного места. Она подошла к зеркалу и горько заплакала.- У нее идеальная кожа, а у меня нет, у нее длиннющие волосы, а у меня нет, у нее фигура...
   - А у тебя нет?- Марина подошла и обняла Лизу. Лиза еще горше расплакалась на Маринином плече.
   - Да мы же тебе выход предлагаем, дурочка! Ты посмотри на себя! Ты, за эти несколько недель, скинула вес, кожа на свежем воздухе и родниковой воде очистилась, а ты все равно, упорно не хочешь замечать какая ты прекрасная. И дело не во внешности, ты всегда была, есть и будешь прекрасной.
   Марина взяла Лизу за плечи.
   - Соглашайся, дорогая! Тебе совсем нечего терять.
   - Ты думаешь?- скептически подняв бровь, спросила Лиза?
   - Однозначно! - улыбнулась Марина.
   Даже бабочка, казалось бы, радостно встрепенулась в банке.
   Последующие дни полетели как осенние листья на ветру. Оля с Мариной не покладая рук трудились над Лизиным костюмом и стилем макияжа. Макс, оказавшийся высоким темноволосым симпатягой, которого Лиза, почему то совсем не могла вспомнить, оттачивал с ней движения танца, который они назвали "Flame"*. Основным недостатком этого конкурса Макс считал отсутствие зажигательных номеров, поэтому и выбрал довольно быструю песню для их с Лизой дебюта, и каждый день, они вовсю отрабатывали прыжки и повороты в одной из пустых аудиторий. А после все вместе шли в лес, ели бутерброды, шутили, смеялись и гуляли.
   - Если я правильно понял, ты хочешь кого-то проучить на этом конкурсе?- однажды спросил Максим, когда они сделали перерыв в своих тренировках.
   - Ну как сказать,- немного замялась Лиза и оперлась руками на подоконник,- это не то чтоб урок, это скорее возможность доказать себе, что я чего то стою.
   - А у тебя были сомнения? - с улыбкой уточнил Макс.
   Губы Лизы тронула ответная улыбка.
   - Я думаю, они бывают у всех.
   Она вздохнула и потянулась к бутылке с водой.
   - Есть один парень...
   - Спицын?- спросил Макс, не дав ей договорить.
   - Откуда ты знаешь?- Лиза удивленно вскинула брови.
   - Я еще пару лет назад понял, что он тебе не безразличен, - непринужденно ответил ее партнер.
   - Но...
   - Ты ведь не помнишь меня, правда?- Макс отделился от стены, на которую до этого опирался, и подошел ближе. Лиза во все глаза смотрела на него.
   - А если представить меня немного ниже, чуть-чуть пошире, ну и в очках, что-то всплывает в памяти?- спросил он, насупив черные брови.
   - Аааа...- задумчиво протянула Лиза, и в ее глазах мелькнуло узнавание.
   - Макс- пончик? - рискнула предположить она,- Ой! Прости пожалуйста! - Лиза прикрыла рот рукой.
   Макс засмеялся.
   - Да, спорт и линзы слегка меняют человека.
   - Это... это просто... здорово!- Лиза осмотрела его с ног до головы оценивающим взглядом. Макс покрутился, явно наслаждаясь вниманием.
   Лиза радостно засмеялась.
   - Мы не помешали? - в комнату зашли Марина, Костя и Оля.
   - Нисколечко!- улыбнулась Лиза.
   - Я смотрю весело у вас тут,- сказала Марина, помогая Косте разместить на стульях сумки с реквизитом.
   - Да, просто вспоминали старых знакомых, - загадочно сказала Лиза и снова включила музыку.
   И вот настал день конкурса танцев. Этому ежегодному лагерному мероприятию уделялось довольно много сил и времени. Когда день стал клониться к вечеру, на всей территории лагеря зажглись огни. Световая дорожка вела прямо от корпусов до амфитеатра, играла музыка как на настоящей европейской тусовке. Светились софиты, несколько прожекторов било в небо и гости с участниками стали стекаться к месту события.
   Марина топталась за сценой в ожидании своих друзей, а Костя как всегда был за пультом. За последнее время у них появилось много возможностей, чтоб узнать друг друга поближе и с новых сторон, и таким образом перезагрузить свои отношения. Как ни странно, оба перестали считать друг друга легкомысленными, ну и не способными на серьезные поступки. А началось все с одного весьма неприятного момента, когда на уроках по "байдарке" Костя неудачно нагнулся и перемахнул через борт, а Марина, недолго думая привязала к себе трос, и прыгнула за ним прямо в ледяную реку. Оба получили нагоняй от вожатого за несоблюдение техники безопасности и угрозу быть отправленными домой. Ну и конечно Костя чувствовал себя ужасно глупо в роли "дамы в беде", и еще более глупо от того, что был спасен девчонкой. Но не смотря на все это, его не могла не тронуть ее смелость и готовность помочь в трудную минуту, хотя течение и не было очень бурным, а река такой уж глубокой. И, к тому же, они оба были в жилетах.
   - Еще не пришли?- Оля подкралась тихо и внезапно.
   Марина вздрогнула,- Нет, и мобильный не берут.
   - Ничего, скоро появятся. Я не думаю, что она передумает.
   - Я тоже.- "НАДЕЮСЬ",- уже про себя добавила Марина.
   Шел уже второй час конкурса и собственно финальный этап. Сейчас должны были выступать Карина и Саша, потом еще одна пара, а за ними Лиза и Макс. Лиза изо всех сил тряслась и стучала зубами от страха и переживаний. Макс взял ее за руку.
   - Все будет хорошо. Ты прекрасна.
   Эти две фразы разлили тепло и спокойствие по всему Лизиному телу. Она улыбнулась.
   - Спасибо тебе.
   - За что?
   - За все.
   Карина была звездой и, без сомнения, этим наслаждалась. Это чувствовалось в каждом ее движении. Она смотрела то в зал, то на стеклянные панели расположенные на сцене. Куда угодно, но только не на него. Казалось, партер мало волновал девушку, она упивалась вниманием и аплодисментами зала, а Саша был чем-то вроде реквизита в ее выступлении. Впервые он подумал об этом пару дней назад, ведь сначала она была обворожительна и прекрасна. Она опьяняла, он хотел обнимать ее, хотел целовать всегда. Но даже когда ему это удавалось, она снова куда-то ускользала и вновь не принадлежала ему. Пустышка. Кажется, так называет их Лиза. Странно, почему сейчас он подумал о Лизе. Смешная и невзрачная девчонка. Кажется, она была влюблена в него. Интересно, почему последнее время он не встречал ее. Чем она занята? В школе она не отлипала от него, на занятиях тоже старалась держаться поближе, а тут пропала. Интересно, с ней все хорошо?
   В зале зазвучали первые аккорды зажигательной композиции "That man"**. Аудитория явно оживилась после еще одного заурядного бального дуэта. Прожектора осветили две фигуры на сцене.Высокий парень в белой рубашке, в брюках на подтяжках и черно-белой шляпе в стиле 20-х, и девушка, одетая ему под стать, в коротком струящемся платье с лентой на голове. Они стояли, улыбаясь друг другу, а потом, он повел ее в танце. Они смеялись и искрились, кружились и получали наслаждение от музыки и друг друга. Им казалось все равно где они, и смотрит ли кто-то на них. Они танцевали так, будто здесь не было никого другого. Энергично и от души. Когда музыка стихла, и последняя поддержка была исполнена, они как будто очнулись и с широкими улыбками и блестящими от радости глазами приняли овации своим стараниям. Когда девушка еще раз вышла на поклон, Саша наконец понял, откуда он ее знает. Эту высокую стройную блондинку с лучащимся счастьем взглядом. Это была Лиза. Та самая невзрачная и неприметная девочка в бесформенных свитерах и потертых джинсах. Он все еще не верил своим глазам.
   - МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ!!!!!!- громко закричала Марина и бросилась обнимать Лизу и Макса. Оля последовала ее примеру, но более сдержано. Кубок за первое место в номинации профи в руках Макса переливался всеми цветами радуги.
   - Ты видела?! Как они аплодировали! В жизни не испытывала такого драйва!- не могла отдышаться Лиза, - Макс, ты просто умничка! Девчонки, а эти костюмы! Это нечто! Вам точно нужно стать дизайнерами!- не унималась она.
   Марина и Оля, взявшись за руки, театрально поклонились, Макс с Лизой зааплодировали. Когда овации стихли, Макс легонько дотронулся до руки Лизы, - Лиза...
   - Привет! Поздравляю! Выступление было супер!- Лиза резко обернулась. Недалеко стоял Саша с букетом белых ромашек. Он был в светлых брюках и рубашке с небрежно расстегнутым воротом. Как всегда прекрасен. Она залилась краской.
   - Привет. Спасибо. Но это все Макс,- Лиза обернулась к своему партнеру, - Ты помнишь его?
   - А! Макс-пончик? - улыбнувшись, спросил Саша и протянул руку для рукопожатия.
   - Ну, как видишь, уже нет,- немного мрачновато сказал Макс и ответил на приветствие.
   - Не сразу тебя узнал. Поздравляю,- еще раз добавил Спицын.
   - Спасибо, - суетливо пробормотала Лиза вместо партнера, чувствуя некоторое напряжение между парнями, - ты тоже отлично выступил, с Кариной.
   - Да, спасибо,- слегка рассеяно сказал Саша, не отрывая взгляда от Макса. Затем он снова посмотрел на Лизу.
   - Я могу поговорить с тобой? Кстати, это тебе,- добавил он и протянул Лизе букет.
   Она неуверенно его приняла и еще не уверенней поблагодарила.
   "Ну, давай же, скажи что-то еще. Дура! Что ты стоишь как истукан?! ОН! Он сам, наконец- то принес тебе цветы и хочет о чем-то поговорить".
   Пока все эти мысли прыгали в Лизиной голове, Марина взяла инициативу в свои руки.
   - Ну что? Макс, Оля! Пойдемте отмечать.- Саша, увидимся.
   Макс явно хотел что-то возразить, но с Мариной было бесполезно спорить, и она быстро утащила сопротивляющихся ребят за руки.
   - Пойдем, пройдемся? - предложил Саша.
   Лиза кивнула.
   Ночь вдалеке от амфитеатра была наполнена звуками леса, мерцанием звезд, и запахом лета. Все это время они шли молча, пока Саша не попытался сделать комплимент ее платью и прическе.
   - Спасибо. Это все Марина с Олей. Они отличная команда. И макияж, это тоже они,- зачем-то добавила Лиза. - А куда мы идем? - решила она все же уточнить.
   - Сейчас увидишь. Тебе понравиться.
   Они вышли из под покрова деревьев и Лиза увидела прекрасное лесное озеро, залитое лунным светом. По нему беззвучно скользил белый лебедь.
   - Какая красота. Никогда не была здесь.
   Они подошли к небольшой деревянной беседке, выходящей прямо на воду.
   - Да, озеро только в этом году почистили и построили беседку.
   - Как здорово. А как ты о ней узнал?
   - Да так, гулял.
   Они ещё несколько минут постояли в молчании.
   - Слушай, Лиз.
   - Да?
   - Я хотел сказать... ты очень красивая.
   - Спасибо,- Лиза хихикнула и залилась краской. Ей было не привычно слышать комплимент. Тем более от Саши.
   Сверчки журчали в траве, и ночь была волшебной и тёплой, хотя рядом с озером было довольно прохладно. Вдали заухала сова. Саша предложил Лизе присесть, она слегка поежилась и он вытащил из под скамейки плед.
   - О! Так ты подготовился?- улыбнулась она.
   - Нет, - Саша смутился,- здесь всегда есть пледы на случай прохладного вечера.
   Они посидели ещё немного, укрывшись пледом. Его рука лежала на ее плече. В августовском небе проносились звезды. Лиза и Саша успели загадать несколько желаний, поговорить о всяких глупостях и вспомнить лето, когда познакомились.
   Внезапно Саша повернулся к Лизе, как будто что-то вспомнил и взял ее за руку.
   - Лиз, я... Ты очень красивая... и... очень мне нравишься. И... может даже больше...
   Саша прикоснулся губами к её губам, сначала нежно и аккуратно, потом все настойчивей, пока Лиза не ответила ему взаимностью.
   В первое мгновение она подумала, что сейчас она поднимется в небо, куда-то прямо к августовскому звездопаду, у нее в ушах зазвучит музыка, или что весь окружающий мир просто растворится в единении их губ, душ и...
   Но ничего такого не произошло.
   Лиза открыла глаза. Саша продолжал ее целовать, а она, казалось, отвечала на поцелуй, но больше ничего необычного не происходило. Саша открыл глаза, отстранился и удивленно на нее посмотрел.
   - Ты чего?
   Лиза положила руку ему на грудь.
   - Саш, а почему ты передумал?
   - Что?- он никак не мог понять, почему Лиза прервала поцелуй таким возмутительным образом и теперь задает такие странные вопросы.
   - Я спрашиваю, почему ты передумал? Насчет меня. Мне казалось, ты увлечен Кариной, а до этого Ирой, выпускницей из нашей школы? Что поменялось?
   - Лиз, понимаешь, когда я тебя сегодня увидел, ты... ты была такая, такая... красивая! Ты... ты просто ... искрилась.
   - Что?
   - Да, ты просто светилась от счастья, когда танцевала с этим Пончиком,- бывшее прозвище Макса Саша произнес как-то особенно пренебрежительно, и Лизе стало неприятно.
   Она перевела взгляд на озеро, лебедь теперь уже со своей парой, скользил по водной глади.
   - И ты увидел этот свет во мне лишь сегодня?- задумчиво спросила Лиза, немного отстранившись от Саши.
   - Ну да, наверное,- сказал он после некоторых раздумий.
   Лиза резко вскочила с места. Плед упал у ее ног.
   - Знаешь Саш, мне очень жаль. Но с другой стороны, спасибо тебе.
   - За что? - не понял Саша, - и чего тебе жаль?
   - Я могла бы еще долгие годы думать, что действительно люблю тебя. Страдать и ждать возможности снова увидеть тебя. Мучиться, что не использовала это лето как шанс, наверное, последний шанс, сказать тебе о своих чувствах.
   Саша в удивлении приоткрыл рот.
   - Ты...меня...что?
   Лиза попятилась к выходу из беседки.
   - Но я только что поняла, что почти не думала о тебе те две недели, что готовилась к конкурсу. А сейчас, когда ты поцеловал меня, я даже ничего не почувствовала.
   Саша снова смутился.
   - Ничего?
   - Вообще! - Лиза радостно засмеялась, подбежала к Саше, весело чмокнула его в щеку.
   - Спасибо тебе!- смеясь, закричала Лиза и, подхватив свои туфли, вприпрыжку помчалась из беседки, оставив Сашу в полном недоумении.
   - Удачи тебе с Кариной, или с Ирой, или с кем-то там еще в Италии,- громко и радостно прокричала она.
   Саша так и остался сидеть один в беседке, и, пытаясь понять, что ему наговорила здесь это полоумная.
   А Лиза тем временем бежала через лес, натягивая свои балетки, заливаясь смехом и слезами, навстречу новой жизни и себе настоящей.
   Макс, Марина, Костя и Оля раскладывали закуски на своем обычном месте для пикника. Костер уже разгорелся. Немного погодя Макс отошел в сторону и оперся о дерево, наблюдая за луной. Сзади, почти не слышно, подошла Марина.
   - Не расстраивайся.
   - О чем ты?- Макс сделал вид, будто не понимает о чем идет речь.
   - Не глупи, я тоже заметила, как она сияет, когда смотрит на тебя.
   - Да? И чем мне это помогло?
   - Вот увидишь, все образуется, ведь этот свет в ней зажег именно ты, - Марина легонько потрепала Макса по плечу.
   - Идем есть.
   Макс счастливо улыбнулся.
   В ночь конкурса танцев в лагере "Горный" есть прекрасная традиция, которая устраивает и вожатых и старших школьников. Последние могут гулять по территории лагеря до рассвета, а первые вроде как этого не замечают. Но так, слегка присматривают. Так вот, пока где-то, высоко в горах, занимался рассвет, а где-то близкие друзья давали обещание никогда не расставаться, двое объяснялись друг другу в своих чувствах, зарождая новую любовь, а в одной из комнат, с широко распахнутыми ставнями, маленькая бабочка взлетела вверх и упорхнула в новый прекрасный день, и уже так и не услышала как, немного позже, одна девочка спросила у своей подруги:
   - Твоя бабочка что, улетела?
   - Ой, и вправду, а я и не заметила.
   - Ты хоть имя ей успела дать?
   - Да... Самсон.
   - Здорово звучит: "Самсон расправил крылья".
   * Flame- перевод с англ. пламя.
   ** исполнитель - Caro Emerald
   0x01 graphic
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"